Пешком по небу

Екатерина Аксенова (2023)

Когда человек уходит, это сложно принять. Миши нет, и его другу Севе и сводной сестре Глаше приходится жить с тем, что они сказали и сделали, когда в последний раз виделись с Мишей. Всё, что осталось — это вопросы и чувство вины одно на всех… А ещё остался блог «Пешком по небу», в котором Миша писал самое важное и сокровенное, только для себя. В попытке выяснить, что же случилось тем февральским вечером, два совсем разных подростка Сева и Глаша объединяются и проводят собственное расследование. Им предстоит обрести Мишу таким, каким никогда его не знали, и вместе с этим знанием обрести самих себя. Рукопись «Пешком по небу» — лауреат премии им. В. П. Крапивина в номинации «Выбор литературного совета».

Глава 4

Четвёртый урок. Русский. Скукота. Сева лениво зажмурился. Солнце лупило прямо в глаза. За окном капало и текло. На карниз шмякнулся кусок подтаявшего снега, и на стекло полетели брызги. От вчерашней метели остались одни ошмётки. Да и те на глазах превращались в грязь. Зима трещала по швам.

«Вот тебе, Миха, и весна», — подумал Сева и поморщился. Нехорошо вышло. Надо помириться с Мишкой. Как-нибудь завтра.

Сева отчаянно зевнул, за что тут же удостоился комментария от Грымзы:

— Никитин, спать дома будешь. А на русском, будь добр, изучай грамматику.

— Да чего там изучать. У меня в ноуте очень даже грамотный ворд стоит, — ухмыльнулся Сева, — и на телефоне редактор тоже ничего.

По классу поползли смешки. Грымза, она же русичка Наталья Викторовна, недобро улыбнулась:

— А ну тихо! Никитин, к доске! Посмотрим, как за тебя ворд синтаксический разбор предложения сделает.

— Про однородные члены не забудь, — заржал Яшка и пихнул Севу в бок, когда тот проходил мимо. Друг называется.

Сева замер у доски. Так. Значит, однородные члены. А ну их! Кому они интересны, когда за окном весна. Сева улыбнулся и начал рисовать круг. Поверх ещё два круга — очки. А в очках ещё пара кругов — вытаращенные глаза. Не забыть про самый большой круг, из которого вылетает визг. Без носа можно и обойтись. А вот без бровей никак. Пусть ползут себе над очками, как две мохнатые гусеницы. Что же ещё? Ах да. Конечно, туфли! Сева изобразил пару шикарных лодочек на каблуках — все девчонки обзавидуются. Вот. Другое дело. Грымза Викторовна как она есть!

Пока Сева рисовал, а Грымза самозабвенно листала учебный план, в классе закипал смех. Тихонько так закипал, под крышкой, чтобы раньше времени не вылететь наружу и не испортить всё дело. Но стоило Севе дорисовать последний каблук, и крышка с грохотом отскочила в потолок. Смех бурлил, клокотал, пузырился! А Сева стоял гордый, как последний из трёхсот спартанцев — знал, что вызовут к директрисе, но дело того стоило.

Грымза развернулась и позеленела. А брови поползли вверх! Точь-в-точь, как на рисунке, вылитые гусеницы.

— Никитин!

Но договорить она не успела. Кто-то резко постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, заглянул в класс.

— Шестой «А»? — спросил завуч Игорь Степанович. — Всеволод Никитин тут?

Сева коротко кивнул. Учителя теперь что, мысли на расстоянии друг другу передают? Обалдеть!

— За мной. К директору.

Было в его тоне что-то неправильное. Он даже на хохочущий класс не обратил внимания. Брови сдвинуты. Лицо каменное. В животе у Севы заворочалось нехорошее предчувствие.

* * *

Когда-то у Севы был страшный секрет. Сева боялся слов. Они были его врагами. Только откроет рот, как вместо лёгкого и простого «привет» выходит «п-п-п-п-прив-в-в-вет». Вот Сева и молчал. Долго и упорно. До первого класса, когда его посадили за одну парту с незнакомым пареньком.

— А ты знаешь, что дельфины спят только наполовину? Вот бы и мне так научиться! Представляешь, можно спать и думать!

— О ч-ч-чём? — спросил Сева. Он любил спать. Когда спишь, разговаривать не надо.

— О всяком, — сосед пожал плечами. — О вечном двигателе или Атлантиде.

— Ч-ч-чего? — сказал Сева и тут же смутился, по щекам поползли красные пятна. Ну, вот сейчас этот паренёк начнёт смеяться. Лучше было молчать.

— Да мало ли о чём! — сосед, казалось, ничего не заметил и продолжал трещать без умолку.

Паренька звали Мишка. Он жил в доме напротив. Вместе в школу, вместе домой. Ходили в гости друг к другу, делали домашку, гуляли. Подружились, в общем.

Мишка никогда не заканчивал предложения за Севу. И слушал его. Но не так, как остальные — внимательно и терпеливо, словно годовалого ребёнка. А по-обычному. Будто Сева рассказывает, как прошёл день, а не завис на «привет».

Скоро Сева обнаружил, что, когда он говорит с Мишкой, слова сами вылетают изо рта. Гладкие и ладные. Будто Севин рот под завязку набили разными словами, а те только и ждут, чтобы выпрыгнуть на волю. И Сева отпускал их. Щедро сыпал словами на уроках. Не жалел другим. Раскидывал вокруг, пускал по ветру. Сеял и не заботился, прорастут или нет.

Через год уже никто и не помнил про Севин страшный секрет. Сева вытянулся, занялся футболом. Стал обычным парнем. Нормальный такой огурец. Крепкий, солёный, шипастый. Такой везде на хорошем счету. Огурец-молодец.

Но сам-то он помнил. И знал, что Мишка помнит. Поэтому, когда друг начал часто болеть, Сева даже обрадовался, что Мишка в школе не появляется. И когда из-за этого Мишку оставили на повторное обучение, тоже обрадовался. Никто теперь не напоминал ему о страшном секрете. Будто его и не было. Будто Сева всегда и был молодцом на хорошем счету.

Но страшный секрет не исчез. Спрятался в засаде, чтобы нанести удар в самый неподходящий момент.

* * *

Игорь Степанович попросил Севу подождать в приёмной, а сам скрылся в кабинете директрисы. Через минуту туда же забежала секретарь Полина Сергеевна, и Сева остался один. Он поёрзал на стуле, пересчитал папки в шкафу, откусил заусенец на большом пальце и слизнул капельку крови. Во рту стало солоно, Севу замутило. Нехорошие предчувствия напомнили о себе с новой силой, и он не выдержал — подошёл к двери в директорский кабинет. Не то чтобы подслушивал… Скорее пытался понять, зачем его вызвали. Услышать какой-то намёк и успокоиться. Но вместо этого услышал нечто страшное, невозможное даже. Не про себя, про Мишку. То, чего не могло случиться, но случилось.

Когда открылась дверь и Севу пригласили в кабинет, у него закружилась голова. Казалось, слова застревают в горле, не успевая добраться до мозга. Мама всегда говорила, что он сначала ляпнет, а потом думает. Именно так Сева и делал. Говорил, пока слова не успели забуксовать во рту, а подумать можно и после. Вот и сейчас ему нужно было это сказать. Назвать, чтобы осознать. Но Сева не мог.

— Ч-ч-ч-ч-что? — запинаясь, переспросил Сева.

— Когда ты последний раз видел Мишу Смирнова? Что он говорил? Как себя вёл? — терпеливо повторил Игорь Степанович в третий раз.

— Сева, ты пойми, это очень важно, — к Севе наклонилась директриса Тамара Викторовна. Маленькая и тонкая, она пахла крепкими духами и железной волей.

Сева кивнул. Он понимал. Мишка пропал. В школу не пришёл. Нет, не так. Что-то во всём этом не так! О чём они только что говорили, пока Сева стоял за дверью?..

— С… с… с… ц… ц…?

Сева пытался. Правда, пытался. Но слова распадались на острые звуки. Они хватали друг друга и рвали, будто стайка хищных пираний. Осколки летели во все стороны, склеивались под неправильными углами и снова разбивались. Во рту появился металлический привкус. Неужели некоторые слова могут ранить по-настоящему?

В директорском кабинете Сева был всего пару раз. Он же не хулиган какой. Правда, первый раз его отчитывали за разбитое окно, а вот второй — хвалили за победу на региональном чемпионате по футболу.

И оба раза этот кабинет казался Севе огромным! Чего один стол для совещаний стоит. Это ж не стол — аэродром! Но сегодня всё было иначе. Взрослых набилась целая толпа, и все они смотрели на Севу. Чего-то от него хотели. На лицах застыло странное выражение. Смесь тревоги и потрясения.

Кроме двоих в форме — мужчина и женщина — полицейские. Оба собраны и сосредоточены. Мужчина делал пометки в блокноте.

— Всеволод, мы не имеем права допрашивать тебя без родителей, — ровным тоном сообщила женщина, — поэтому можешь пока не отвечать. Твоя мама уже едет.

— М-м-м-мама? — выдавил Сева, и на него разом свалилось облегчение. Ну конечно! Мама! Сейчас она придёт и всё объяснит.

Вот окно. Самое обычное. За ним солнце. Совсем уже весеннее, аж лицо печёт. Вот графин с водой. Старая добрая Н₂О. Стул. Не такой удобный, чтобы чувствовать себя как дома, но и на деревянную колодку из кабинета русского не похож. Так, в меру удобный. Вот пятно от ручки на левой ладони, по форме вылитая гусеница. Только без туфелек.

Каких туфелек?

Что-то в мире безвозвратно сломалось. А что — Сева ещё не понял.

Он отчаянно цеплялся за привычные вещи. Может, если ухватиться за стул достаточно крепко, его перестанет уносить в гулкую пустоту? Где только и слышно, как скрежещут и царапают горло «с… с… с…» и «ц… ц… ц…».

— Севушка! — в директорский кабинет влетела мама. Сева схватился за неё, и мир вновь обрёл форму. Мама тут, значит, всё будет хорошо. Нет ничего надёжней мамы!

— Горе-то какое, — мама обняла Севу. — Ох, Севушка. Кто же знал!

— Можно мы зададим Всеволоду несколько вопросов? — спросила полицейская.

— Не видите разве? Ребёнок в шоке! — мама так зыркнула на женщину, что та не посмела возражать. — У него друг… — мама замялась, — погиб!

Мысли заметались в голове, будто рассерженный пчелиный рой — ни одной не поймать, но каждая норовит ужалить. А потом все разом нырнули в живот. Да там и осели тугим тяжёлым шаром. Шар начал подниматься. Грудную клетку сдавило — не вздохнуть и не выдохнуть. Но шару наплевать, он знай себе катится выше и выше. Прямо к горлу. Выталкивает слова наружу. Точнее, слово — одно. Погиб. Нет, не просто погиб.

— С… с… ц…ц… Суицид.