Европа без России

Сборник

Искушенный русский читатель может не понять, зачем ему предлагают текст конституционного договора, только что отвергнутый на референдумах во Франции и Голландии. Он длинный и скучный. И почему не принятая Конституция сопровождается у нас текстами нынешнего президента Чехии? Французы и голландцы, отклонившие Конституцию для Европы, породили в России суетные надежды. Неумение вести политику в европейском секторе вдруг сменилось апокалиптическими мечтаниями – пустой расчет! Европеистский миф Большой Европы не только переживет нынешний кризис, но и, весьма вероятно, выйдет из него окрепнув, еще более экспансионистским. Только одна европейская страна исключена наперед из состава Европы – Россия, нации которой отказано в европейской идентичности. Нам следует твердо уяснить для себя обстоятельства и риски, вытекающие из этого факта.

От издателей

Искушенный русский читатель может не понять, зачем ему предлагают текст конституционного договора, только что отвергнутый на референдумах во Франции и Голландии. Он длинный и скучный. И почему не принятая Конституция сопровождается у нас текстами нынешнего президента Чехии?

Французы и голландцы, отклонившие Конституцию для Европы, породили в России суетные надежды. Неумение вести политику в европейском секторе вдруг сменилось апокалиптическими мечтаниями — пустой расчет! Европеистский миф Большой Европы не только переживет нынешний кризис, но и, весьма вероятно, выйдет из него окрепнув, еще более экспансионистским.

Только одна европейская страна исключена наперед из состава Европы — Россия, нации которой отказано в европейской идентичности. Нам следует твердо уяснить для себя обстоятельства и риски, вытекающие из этого факта.

* * *

Текст, отвергнутый французами и голландцами, позволяет здраво оценить потенциал грядущей десуверенизации.

Когда консерватор В.Жискар д’Эстен, в свое время распорядившийся, чтобы «Марсельезу» играли на такт медленнее, возглавил подготовку Конституции для Европы, в коридорах Брюсселя раздавались смешки. Но текст состоялся как текст, вот он перед вами: великолепный монтаж ценностей и отборных государственно-правовых производных! Источник власти на деле неясен, ее средоточия, мнимо публичные, практически недосягаемы. Сдержки и противовесы власти столь бесчисленны, что сами из себя образуют бесконтрольную власть. Там и тут по страницам разбросаны намеки на суверенитет, но у кого он? Президент Клаус, недоверчивый чешский буржуа, верно учуял в творении французского аристократа советские реминисценции: власть облекает граждан со всех сторон, как униформа, сменить ее так же трудно, как заменить программную среду. У евробюрократии всегда наилучший software! Если это демократия, вопрошает Вацлав Клаус — где демос?! Фикция суверенитета, имитирующая волю несуществующей нации евро, за фасадом скрывает кипучую жизнь бюрократической аппаратуры — все заставляет вспоминать первую Конституцию СССР (1922 года). И та же непреклонная воля вытеснять, вместе с правом вето, право нации сказать «нет».

Упразднение силы вето превращает брюссельскую бюрократию в унифицирующую анонимную власть, невольно склоняющую правительства к заранее подготовленному решению. Так вот и сам Жискар д’Эстен, строчка за строчкой, навязывал членам Конвента свои формулировки в качестве «компромиссных» — европейское боевое искусство, перед мощью которого склонялся не один МИД России.

И что остается еврогражданину? Унифицированная евромасса, назначение которой — проголосовав, отослать суверенность по адресу «Брюссель, до востребования»? Свободная нация — это нюансы и цвета, увещевал великий грузин Константинэ Гамсахурдиа Владимира Ленина в своем известном письме — Вы говорите: коммунизм не имеет границ. Вот и Наполеон говорил: Европа будет иметь границы там, где восходит и заходит солнце...

* * *

В России недооценивают то обстоятельство, что две отечественные войны, 12-го и 41-го годов, она вела именно с объединителями Европы. Насильники-унификаторы вторгались в Россию именем европейского единства. Еще Наполеон грезил, что его Кодекс станет конституцией для Европы, объединенной под знаменем, расшитым золотыми пчелами. И он не был последним:

Слабость Европы — в чрезмерном количестве таможенных барьеров, тарифов и валют, в чрезмерном национализме и акценте на национальный суверенитет. Эти причины для ненависти и неэффективной экономики должны быть устранены. Европейская империя примет форму конфедерации свободных государств. Они будут иметь единую европейскую валюту и единую администрацию, занимающуюся вопросами внешней политики, полиции и армии, в которой нации будут представлены национальными формированиями. Торговые отношения будут определяться особыми договорами…

Эти слова принадлежат Адольфу Гитлеру. Когда фюрер «объединил» Европу, кого силой, кого добровольно, двум европейским державам, отказавшимся от унификации и сохранившим суверенитет, Англии и Советской России довелось освобождать Старый Свет.

* * *

На границах России складывается сверхгосударство — единственное в современном мире уклоняющееся от вопроса, где пройдет его окончательная граница.

Его авангард — бюрократия, представитель которой — чиновник-моралист. Новый стиль европеизма соединяет дидактику с инквизицией, опять же, наследуя худшие стороны позднесоветского стиля. Прежнее вольное представление русских о «духе Европы» исключало интерес к морализированию дипломатов. Но сегодня мы видим именно строгого чиновника — толкователя идеалов, обучающего восточных недорослей евроатлантическим ценностям (знал ли о них Антон Чехов?), что еще недавно казалось неевропейским. (Таких людей великий норвежец Нильс Кристи называет «товарищи-функционеры».)

Нациям предлагают принять стандартизированный пакет ценностей заодно с инстанцией, которая вправе их контролировать. Стандарт в ценностях важней их состава, но важней всего — власть контролера! Контролирующая стандарты инстанция все чаще курсирует между Брюсселем и Вашингтоном. Ценности, устанавливаемые экспертным путем, затем продвигаются военной силой. И это не ново — таков ранний Советский Союз, «отечество всех людей труда и доброй воли». Риторика Хавьера Соланы с легкостью повторяет раннесоветскую риторику — европейцы сами решат, где проходить границам их мирового отечества.

Возникнув 15 лет назад с паролем «суверенитет» на устах, Россия весьма чувствительна к попыткам установить в мире новый имперский стандарт.

История играет важную роль в нашем понимании суверенитета. Россия определяет себя как европейское государство, одновременно являющееся цивилизацией — носителем своей версии абсолютных ценностей. Центральным событием формирования этой концепции признается сегодня Отечественная война — как акт выбора антифашистской и освободительной, следовательно, европейской идентичности в борьбе насмерть с противоположной концепцией Европы — тоталитарной унификацией.

Разделенная расколом 1914 года, Европа не воссоединится путем унификации, да и Россия не даст унифицировать свою часть Европы. Договор, учреждающий Конституцию для Европы, — это вызов, ясное притязание на суверенитет над всеми странами европейской цивилизации, входящими либо не входящими в ЕС.

Для не входящих же он означает установление новой границы. Уже ясно, что Брюссель выбрал для себя границей Россию, «конституционно отлучаемую» от европейскости. Русский европеец не увидит неразделенной Европы. Тем важнее для нас научиться читать проектную документацию Европы без России.

Президент Клаус вовсе не друг России, но он европеец, а не европеист. Европейцу свойственно задавать вопросы. Вопрос Клауса о том, что за нация, собственно, учреждает Европу и собирается далее в ней править, исподволь расширяя границы компетенции по умолчанию, как предусмотрено новой Конституцией, страшно напоминает полемику в Союзе 20-х годов прошлого века: допустят ли трудящихся к управлению в «отечестве всех трудящихся»? Быстро выяснилось, что нет, и те московские дебаты были закрыты. Голландцы и французы дебаты закрыть не дали.

Вот для чего стоит изучить детально расписанный проект «Европы минус Россия». Пока есть время — учи матчасть.

Глеб Павловский