Предсуществование

Евгения Усачева (2024)

Первая часть одноимённой трилогии — роман «Предсуществование» — погружает читателя в мир недалёкого будущего, где главной героине, некромантке Ананке, и её союзникам предстоит столкнуться с таинственным Вождём — зачинщиком Третьей мировой войны, посланным на Землю Городом-Богом Тронд-Дауром. Герои окажутся в смертельной опасности, и каждому из них придётся сделать выбор, который повлияет на судьбу всего Мироздания.

1

Я любила задумываться над такими грандиозными вещами, смотреть в глубину жизни, а моего друга, наверное, подобные размышления даже не посещали. Он просто делал свою работу. Он оставался верен своему долгу — долгу солдата и самоотверженно защищал Родину, не требуя у судьбы ничего взамен. Мы познакомились, можно сказать, случайно. Хотя в жизни не бывает случайностей.

Я и не думала, что мы так сдружимся, думала, он просто расскажет мне свою историю, и я, как медиум, помогу его духу найти упокоение, ведь для этого некроманты-медиумы и существовали, чтобы помогать мёртвым.

Отдельно я хочу объяснить суть своей деятельности, чтобы между мной и читателем не оставалось никаких недомолвок. Обычно люди подразумевали под словом «некромантия» некую чёрную магию, когда колдуны повелевали мёртвыми и превращали их в зомби, чтобы те исполняли их приказы. Сразу скажу, это — полный вздор, достойный разве что только сюжета какого-нибудь третьесортного фильма ужасов! Воскрешение мёртвых невозможно. И никаких ритуалов с помощью мёртвых, вроде порчи, приворотов, проклятий и т. д. настоящий некромант никогда не проводит. Те, кто практикуют некромантию, не используют мёртвых в качестве средства для достижения своих магических целей. Настоящие некроманты ставят своей целью лишь одно — помощь мёртвым — исполнение миссии, возложенной на них Руководством по праву рождения. Иными словами, некромантами рождаются, а не становятся. И ничего общего с привычной «магией» некромантия не имеет.

Почему же возникает необходимость в упокоении мёртвых? Дело в том, что люди, умершие не своей смертью, редко когда могут упокоиться самостоятельно. Для этого им нужна помощь живых медиумов-некромантов, у которых есть способность упокаивать души мёртвых. Неупокоеными остаются также те, кто завершили свою жизнь суицидом и те, кто умер от тяжёлой болезни в сильных страданиях, то есть, кто ушёл не в срок, от старости, а гораздо раньше, испытывая при этом страшную физическую и моральную боль. Пожалуй, вот три категории, когда мёртвые оказываются неупокоены, и им требуется помощь. Чтобы помочь им, Руководство наделило некоторых людей некромантическими способностями, которые способны передаваться по роду.

Так вот, я познакомилась со своим другом как раз тогда, когда он решил обратиться ко мне за помощью, как к некроманту. Я — медиум, мост между жизнью и смертью, и благодаря мне он смог рассказать свою историю во всеуслышание. Так пусть же она звучит набатом. Пусть она вдохновит тех, кто ещё только готовится встать на этот сложный путь — путь служения Родине, ибо нет дела благороднее этого.

Контакт между нами установился через фотографию.

После его смерти прошло всего шесть месяцев. Я увидела его портрет на билборде по дороге на работу, и сразу же определила, что этот человек мёртв.

Глядя ему в глаза, я ясно ощущала энергию потустороннего мира, исходящую от него. Я могла определить, как он себя чувствует, рад ли, страдает ли или, наоборот, счастлив. Он был спокоен и совсем не печалился, несмотря на жуткую смерть, которую ему пришлось принять. Его боль быстро ушла, вернее, её даже не было. Он сообщил, что даже не понял произошедшего с ним. Всё случилось очень быстро. Один миг — и всё, его уже ожидает жнец, чтобы посадить на поезд в мир Посмертия.

Через фото и зрительный контакт, я сразу же установила с ним связь, и он, обнаружив во мне способности, связался со мной. Я скажу честно: я вовсе не слышала голосов мёртвых, не видела призраков, и даже не воспринимала мыслей умрунов (умерших людей). Общение между нами происходило на каком-то непознанном уровне, особенности которого я так и не смогла определить. Возможно, это было общение через чистые чувства или архетипы, или то глубочайшее в подсознании, чему не дано названия ни в одном человеческом языке.

Молодой мужчина, который связался со мной, Ярослав, ставший для меня впоследствии лучшим другом, сообщил, что у него всё хорошо, и что он ни о чём не жалеет. Он хотел сказать своим родителям, чтоб они тоже не жалели о его смерти, ибо она была не напрасна. Хотя, эти слова вряд ли б утешили их, потому как нет утраты тяжелее, чем потерять своего ребёнка.

Соприкоснувшись с его сознанием, я не ощутила никакой тяжести, горечи, боли, которые сопровождали большинство потусторонних контактов. И я была рада за него, что он мог преодолеть весь негатив, неизбежно сопровождающий Переход, и воскреснуть для новой жизни с новыми силами.

К тому времени сеансы связи стали для меня привычными, и я не переживала так сильно о его судьбе, тем более, он сказал, что у него всё хорошо. Не осталось у меня привычного осадка горечи от внезапно и трагически оборвавшейся чужой жизни. А только свет, свет, свет… Мне казалось, всё его лицо светилось на портрете, а особенно выразительными были глаза, будто смотрящие в самую душу. Жаль, никто этого не замечал. Люди спешили на работу и по своим делам, и даже не обращали внимания друг на друга, куда уж на героев войны на билбордах. И никто даже не догадывался о том, что все они живы, живее всех живых, и вынуждены лицезреть этот позорный образ жизни своих бывших современников из другого мира.

Я не осуждала людей, ведь у большинства из них не было способности считывать информацию, поступающую от мёртвых, но чисто с моральной точки зрения им бы не помешало хотя бы разок поднять голову, оторвать взгляд от своих мелочных бытовых проблем, чтобы хотя бы знать своих героев в лицо.

В последующие разы по дороге на работу я старалась всё же как можно реже смотреть на портрет героя, потому как на глаза мне сразу же начинали наворачиваться слёзы. Таким было свойство некроэнергии, сопровождавшей каждый потусторонний контакт, что, вне зависимости от эмоционального состояния мёртвого, она всё равно неизбежно начинала доставлять боль живому, а каналы связи я, со своими способностями, устанавливала моментально.

При общении Слава был весел, оптимистичен и энергичен. Я лишь порадовалась за него, что и в мире Посмертия он нашёл своё место. А среди живых остался навечно в памяти героем. Он прожил достойную жизнь, хоть и короткую. Единственное, о чём можно было жалеть, так это о том, что он не оставил после себя наследников. Так уж получилось. И это печально. Потому как такое случается сплошь и рядом. Благородные, достойные мужчины, пожертвовавшие собой, редко продолжают себя. Они верны долгу, Родине, и всё, что касается личного счастья для них второстепенно, оттого и гены геройства, если таковые существуют, не передаются далее. Зато всякий биомусор, вроде алкоголиков, наркоманов, проституток и бездельников плодится, как мухи, засоряя общество и направляя его на путь деградации. А вдруг что случится, спасать потом весь этот хлам в большинстве приходится таким, как мой друг.

Возможно, я рассуждала до жути цинично и высокомерно, вообще, как фашистка. Я не была Господом Богом, не мне было судить, кому жить, а кому умереть, но вопиющая несправедливость, коснувшаяся моего друга, просто бесила меня. Почему он не выжил? Почему такие, как вышеперечисленные неугодные обществу элементы, продолжат себя, а его род вынужден будет прерваться?

Слава говорил, что он всегда был сосредоточен лишь на службе и отодвигал личную жизнь на последний план. С самого детства он грезил о карьере военного, и уже тогда был полон решимости следовать долгу солдата до конца. Уже в таком юном возрасте он понимал, по крайней мере, рассматривал такую возможность, что когда-нибудь ему придётся пожертвовать собой, поэтому он сделал это без малейших колебаний.

Он был сыном пограничника. Родился на Дальнем Востоке. С детства его окружали военные, да и он сам, с пятого класса уже надев погоны кадета, вряд ли смог бы свернуть с этого Пути. Он стал его призванием. Я была глубоко благодарна родителям Ярослава, которые воспитали его настоящим Воином, настоящим Мужчиной, верным своему долгу. Я гордилась им, как собственным братом, сыном, другом. И вместе с тем сердце моё охватывала горечь при мысли о том, что прожил он так мало.

Мой друг показывал мне воспоминания со службы и с учёбы. И я видела перед собой улыбчивого пацана в форме кадета, взрослого ребёнка, который уже тогда понимал, на какой путь ступил.

Слава начал своё образование в морском военном корпусе, а после поступил в гвардейское высшее воздушно-десантное командное училище на отделение подготовки офицеров морской пехоты. После выпуска его отправили служить на Северный флот. Служба ему нравилась. Он показывал мне много картин из своих воспоминаний. Рассказывал забавные случаи, произошедшие с ним при жизни, старался меня развеселить. Но моё сердце всякий раз обливалось кровью, когда я смотрела на друга. От жгучей несправедливости, творившейся в мире, всё вскипало внутри меня. Это рвало мне душу в клочья. Потом она немного успокоилась, исцелилась, но боль оставила уродливые шрамы, которые я не показывала никому, только сублимировала их в виде написанных книг.

Когда вспыхнула Третья Мировая Война, Слава не остался в стороне. Хотя к тому времени он уволился в запас. О причинах он сказал коротко: ему надоело терпеть самодурство начальства, которого вдоволь хватало на флоте. Да и к тому же он чувствовал сильнейшее эмоциональное и психологическое выгорание, устав бороться с тупостью некоторых вышестоящих сослуживцев.

Я таким его себе и представляла: парнем с несгибаемой волей и твёрдым характером, который не привык ни под кого прогибаться и плясать под чужую дудку. Тогда ему просто нужно было сделать перерыв, отвлечься на другую деятельность, чтобы через время вернуться в строй с новыми силами.

Он уволился, и на гражданке занялся бизнесом. Но вернуться обратно на флот ему было не суждено. Грянувшая война не оставила выбора. Слава явился в военкомат и вызвался ехать воевать добровольцем. В военкомате ему обрадовались и предложили командовать десантно-штурмовой ротой. Однако она была сформирована из только что мобилизованных неопытных бойцов, и вести их «на убой» мой друг, конечно, отказался. Вместо этого он отправился в эпицентр разгорающегося военного конфликта самостоятельно, где был принят на службу командиром роты мотострелкового батальона.

Враг сразу же прознал о выдающемся командире. Благодаря его грамотному командованию, отваге и выдержке, противники несли большие потери. Они охотились за ним. Боялись, ненавидели и охотились.

Ярослав погиб спустя сорок дней после поступления на службу, закрыв собой взрыв мины, чем спас жизни своих сослуживцев. Он говорил, что эти полтора месяца показались ему десятком лет. Он вспоминал самые тяжёлые дни наступления, которые, как он выразился, слились для него в один сплошной день, будто исчезли ночи. В перерывах между перестрелками он «гулял» по тылам противника, наводя ужас на врагов.

В ту зиму и половину весны стояли сильные морозы, как обычно и бывает, когда усиленно работает артиллерия. Но никто из его сослуживцев, прибывших на службу ранее, ни разу не заболел. На войне, вообще, редко болеют из-за стресса. Организм мобилизует все силы и не даёт вирусам атаковать себя. Ближе к середине весны стало легче. Противник стремительно отступал, оставляя город за городом, но до окончательной победы было ещё далеко.

В мае, в один солнечный ясный день, незадолго до моего дня рождения, Слава вошёл в один из посёлков для зачистки его от врагов-неонацистов, и там встретил свою смерть.

Что я делала в тот день? Уж точно не готовилась к собственному дню рождения, поскольку никогда его не праздновала, а занималась своими обычными делами, как и в любой другой день. Славе я тогда ничем бы не помогла. Я не имела ни возможности, ни желания помогать живым, только мёртвым, которые стали для меня настоящими друзьями. Я помогаю ему теперь, увековечивая его историю, его подвиг в книге, чтобы спустя сто, и более лет о нём помнили.

До последнего вздоха он самоотверженно защищал Родину, людей, идеалы, за которые шли воевать и восемьдесят лет назад, во время Великой Отечественной Войны, и теперь, во время незримой Третьей Мировой, которую предпочитали не замечать и называть другими именами.

Слава остался образцом мужественности, силы духа, отваги, он следовал долгу офицера до последнего, оставаясь защитником правды и справедливости в этом хрупком мире живых. И я готова была служить ему в уплату этого долга перед ним. Он погиб, чтобы жили мы. Он и десятки таких же храбрых бойцов погибали каждый месяц, если не день, чтобы мы не просто жили, а спали спокойно по ночам, находясь в глубоком тылу. Я бы с радостью отдала кому-нибудь из них свою жизнь, ведь мне она была не нужна, но Бог или, как я называла его, Предсуществование, распорядился иначе и послал мне иную судьбу.

«Ты только в начале своего пути» — Сказал мне однажды Ярослав, а мне бы уже хотелось пройти его до конца. Но я знала, что даже смерть — начало, а значит, и мой друг только ступил на свою истинную Дорогу.

Он освоился в мире мёртвых быстро, и практически сразу же занял должность одного из заместителей Бога Смерти. Теперь я могла не беспокоиться за Эвклидиса. Рядом с таким честным, порядочным, отважным человеком, как Слава, Бог Смерти мог не страшиться заговоров и предательств.

Но пока Ярослав в полной мере не вступил в свою должность заместителя, он трудился в Отделе Статистики. Я раньше о таком не слышала и с интересом начала расспрашивать о его работе.

— О, это очень интересно — анализировать линии судеб и выводить общие критерии. Да, впрочем, задания бывают самые разные. Например, определить, в среднем, сколько материальных благ нужно для того, чтоб человек о них не думал. Либо сколько детей должно родиться в семье, чтоб она просуществовала как можно дольше или… в общем, мы анализируем какие угодно ситуации…

— Ясно. И что же выяснили ваши специалисты? — скептически спросила я, ведь, на тысячу процентов была уверена, что жизнь — это испытание, и никакого счастья не существует.

— Ты знаешь, результаты оказались ошеломляющими… Большинство опрошенных мёртвых считают, что прожили счастливую жизнь на Земле.

— Большинство?

— Если быть точнее, более шестидесяти процентов.

— Не может быть!

— Но это так. Ты можешь мне верить.

— Всё рано, это ненормально, ты так не считаешь? Их должно быть если не сто, то хотя бы больше девяноста, иначе… Да все они лгут! Нет на Земле никакого счастья! — Я возмутилась, даже вспылила, повысив голос, а потом долго корила себя за свою несдержанность.

Я не была в восторге от жизни, и если б раньше, до знакомства со Славой, мне дали выбор: остаться на Земле, либо добровольно переместиться в мир Посмертия навсегда, я бы выбрала последний вариант. Теперь же я поняла, как глубоко ошибалась, не ценя ту жизнь, ведь, если б я сделала что-то подобное, то просто обесценила бы подвиг друга. Ведь он погиб ради того, чтобы жили мы, чтобы жила я. Имела ли я после этого право так расточительно разбрасываться своей жизнью? Конечно, нет.

— Тем не менее, данные говорят об обратном, — спокойно ответил Ярослав. Ему, наверное, надоело уже со мной спорить и в каждом нашем разговоре убеждать меня в том, что мне следует полюбить эту жизнь.

— А ты как считаешь? Ты… Был счастлив?

— Ну, конечно! — ответил он без малейших колебаний.

Тот сеанс связи был одним из тех исключений, когда мысленно я смогла «увидеть» своего погибшего друга, а не просто говорить с ним. И он выглядел весьма необычно. Он сменил свою военную форму на другую, которую ему выдали, как сотруднику Отдела Статистики.

Это был строгий костюм благородного светло-серого цвета с золотыми полосками на рукавах, плечах, у воротника и на концах штанин, на щиколотках. Славе он невероятно шёл, подчёркивая его мужественность и благородные черты лица. Серый отлично сочетался с небесным цветом его глаз. Они всегда смеялись, на каждой фотографии. Лишь на двух последних, которые он сделал перед самой отправкой на фронт, что-то печальное закралось в его взгляде. Возможно, то было предчувствие того, что ему не суждено вернуться домой, ведь все мы, на самом деле, знаем, когда умрём, только предпочитаем этого не замечать, а зачастую, вообще, не верить, что нам суждено когда-нибудь покинуть эту Землю.

И Ярослав, наверное, до последнего не верил, что не вернётся обратно, но это никак не повлияло на его решение, на его честное исполнение долга солдата. Он справился. Он прожил эту жизнь достойно. И мало того, он чувствовал себя счастливым, несмотря на то, что она оборвалась так внезапно, когда он одолел всего лишь треть своего жизненного пути. А это означало, что всё он сделал правильно. Мне не выразить словами, как я гордилась им, как почитала его, как восхищалась им, и одновременно, как мне было больно от осознания, что его больше нет с нами.

И мне хотелось писать и писать о нём, хотелось, чтоб каждый человек в мире узнал о нём, хотелось кричать во всеуслышание, умолять, чтоб его не забыли, чтоб помнили и через сто, и через тысячу лет. Но вместе с тем, я даже боялась связаться с его родителями. Я считала, что не имела никакого морального права разговаривать с ними, ворошить их память о безвременно ушедшем сыне, вновь всколыхнуть боль в их сердцах. Так мне пришлось переживать его утрату в абсолютном одиночестве, не надеясь на то, что мне станет легче. Мой дар и одиночество стали синонимами, ведь никто не мог меня понять. И мне, признаться, не нужно было ничьё понимание, а тем более, одобрение. Я решила быть собой, жить своими чувствами и принимать их, какими бы они не были.