Явление прекрасной N

Евгения Райнеш, 2021

Спустя много лет Нира Эльман приезжает в Яругу и открывает заброшенный диско-бар, принадлежащий ещё её матери. У Ниры в городе детства осталось много друзей, но радости от встречи мешает одно обстоятельство: восемнадцать лет назад её объявили умершей. Алексей Гордеев, первая любовь Ниры, пытается выяснить, что же произошло тогда, и зачем на самом деле вернулась подруга юности. И… она ли это вообще?

Глава третья. Встреча старых друзей

Всё началось очень плохо, а закончилось и вовсе отвратительно. С утра, после недели столь ожидаемой задержки, она обнаружила кровавое пятно на пижамных штанах, потом на плите убежало молоко, а закончилось всё тем, что Гордей не пришёл после смены домой. Он позвонил и сухо сказал: медиков не хватает, придётся задержаться на вторые сутки.

— Все сейчас работают в режиме, словно случилась глобальная катастрофа, — пояснил он. — Не только я один такой герой.

— Ты всегда самый прекрасный герой. Но не спать…

— Мы спим в дежурке по очереди, — отрезал Гордей. — Несколько часов сна удалось урвать.

И отключился.

Такое бывало иногда. Когда загорелся торговый центр семь лет назад. Или столкнулись два забитых автобуса в час пик, с той аварии прошло три года. Гордей тоже отсутствовал двое суток, а вернулся такой измотанный, что даже не зашёл в душ: свалился как подкошенный на кровать и спал день, ночь, и следующий день тоже.

Но сейчас в Кайсе поднималось чувство, что происходит нечто необычное. Необычное неприятное, если не ужасное. И оно не относится к авариям или эпидемиям. Это то, что касается только её и Гордея.

— Мне тревожно из-за месячных, — сказала она сама себе. — Из-за чего же ещё?

Но тревога не проходила. Наоборот, усиливалась. Словно в организм Кайсы попал яд, который теперь расползается по всему телу. Она приняла душ уже третий раз за день, протёрла в доме всю пыль и вымыла холодильник. Потом стала щёлкать кнопки на пульте, меняя сериал, чтобы настроить канал внутри себя на привычное состояние. Но тонкий механизм под названием «душевная организация Кайсы» никак не мог поймать нужную волну.

А потом зачесалась фаланга под обручальным кольцом. Сначала Кайса не обратила на это внимания — чепуха какая, почувствовала что-то не то, когда расчесала палец до крови. Пятно выглядело не очень хорошо. Красное, опухшее, в каких-то белёсых сгустках. И зуд усиливался, становясь нестерпимым, и дотрагиваться до ранки было больно.

Кольцо пришлось снять, и это тоже показалось ей зловещим предзнаменованием. И зуд всё никак не проходил, палец опухал сильнее и сильнее, пока не раздулся сосиской.

Нечто подобное уже случалось. Только очень давно. Когда она только переехала с мамой в Яругу. Сначала подумала: кто-то мелкий и отвратительный покусал её, но врач-дерматолог, посмотрев на россыпь красных опухших пятен на сгибе локтя, покачал головой:

— Аллергический дерматит. Или нервное. На первый взгляд. Но сдай-ка ты анализы.

Он выписал направление, и Кайса собиралась отправиться в лабораторию, но не успела. На её светлую голову свалилось нежелательное внимание Ритки Облако.

Почему Чугуеву назвали так, Кайса до сих пор не понимала. Может, от обратного? Словно вырубленная из камня небрежными сколами Ритка Чугуева даже приблизительно не напоминала никакое облако. Резкие, грубые черты лица, квадратные плечи, большие ладони и ступни. И характер такой же — пуленепробиваемый, толстошкурный.

В ранге страхов и опасений Кайсы Ритка Облако занимала почётное второе место. Сразу после Ниры Эльман. Но если страх перед Нирой был необъяснимым: девушка до сих пор не сказала Кайсе ни единого слова, то Ритка-то как раз явно искала случая, чтобы прицепиться к новенькой. В Облаке всегда клубилось слишком много тёмной энергии, и её излишки она стремилась сливать на очередного несчастного.

Ритка пристально наблюдала за Кайсой, которой дала кличку «Курага» в самый первый день в школе. Надо отдать должное, Облако никогда не нападала просто так. Наверное, у неё не хватало фантазии, чтобы самой придумывать повод.

К её глубокой досаде, Кайса существовала настолько незаметно, что казалась бесплотным призраком. И это раздражало ещё больше: чужаков нужно воспитывать, а случая всё не подворачивалось. Пока в один прекрасный для Ритки день она не заметила, что новенькая непрестанно чешет плечо.

Ритка сделала стойку на добычу. Весь урок английского она не отрывала взгляд от Кайсы, и та чувствовала его. Нестерпимо зудело под рукавом хлопковой белой блузки, а в спину билась жаркая волна Риткиного взгляда.

Как только прозвенел звонок, Облако метнулась к Кайсе и нависла над ней. Словно и в самом деле была тучей, которую принёс стремительный ураган.

— Курага! — закричала Ритка.

И все посмотрели на Кайсу, которая меньше всего в жизни любила быть в центре внимания.

— Ты блох что ли со своей границы с Финляндией привезла? У вас там все такие чесоточные? Или…

Кайса не успела среагировать, и Облако задрала рукав её блузки. Кайса специально надела просторную рубашку, чтобы ткань как можно меньше касалась болезненных расчёсов.

— Вот это сифак! — радостно присвистнула Ритка. — Фу, Курага. Да ты гниёшь.

Она подчёркнуто брезгливо отпрыгнула от Кайсы, растопырив ладонь, которой касалась её блузки.

— Блин, теперь к доктору нужно. Продезинфицироваться от этой сифилички…

Одноклассники превратились в одну большую волну, которая отхлынула от её парты.

«Только бы не заплакать», — крутилось в голове Кайсы, как мантра.

— Это не заразно, — тихо пробормотала она, понимая, что её слова уже ничего не значат.

Дрожащими пальцами опустила задравшийся рукав на место, скрывая опухшие пятна расчёсов.

— Чего ты там бормочешь? — прищурилась Облако.

Она говорила громко, театрально, подчёркивая каждый звук. Это было представление, Ритка спрашивала не её, а работала на весь класс.

— Дерматолог сказал… — попробовала ещё раз объяснить Кайса, но та, конечно, взвилась сильнее.

— Что? Венеролог?! Ты уже посетила венеричку? И часто там бываешь?

Кайса видела по лицам одноклассников, что они судорожно вспоминают: прикасались ли к Кайсе или к её вещам. Кого-то передёрнуло, у кого-то появился испуг в глазах. Ритка Облако торжествовала.

— «Всё», — пронеслось в голове у Кайсы. — «Теперь всё кончено».

Её обживание в новом классе, незаметное, но вполне комфортное существование и… Маленькая, только зарождающаяся дружба с Гордеем. Она не могла вырасти во что-то большее, но каждый вечер, засыпая, Кайса сладко улыбалась, вспоминая те редкие, ничего не значащие слова, которые он ей говорил, тёплые взгляды…

Она не смела поднять глаз, готовясь перейти в касту неприкасаемых, когда вдруг услышала протяжный голос с приятной, лёгкой хрипотцой:

— Облако, ты сдурела?

Кайса не поверила своим ушам. Это… Нира Эльман? Она даже подняла взгляд, чтобы увидеть, как Нира с грацией разомлевшей пантеры встаёт из-за парты и входит в невидимую запретную зону, которая образовалась вокруг Кайсы.

— Сама-то давно от прыщей избавилась? — продолжала первая красавица класса.

Ритка стояла в недоумении, кусая губы. Она явно не ожидала происходящего. Как прима престижного театра, в которую во время сольной партии полетели гнилые помидоры.

— А грозди ячменей на глазах давно ли вывела, красота прекрасная? — продолжала Нира, всё так же лениво приближаясь к Кайсе.

— Я… я… — с растерянностью Ритки спадало напряжение.

— Идиотка идиотская, — заключила Нира.

Она, нисколько не сомневаясь, закатала рукав Кайсы и внимательно посмотрела на ранки.

— Так и знала. Это просто крапивница. У меня тоже такое на нервной почве бывает. Держи!

На парту перед Кайсой лёг тюбик с непонятной надписью, мазь явно привезли из заграничного магазина.

— Это хорошее средство, мать достаёт, здесь таких нет, — пояснила Нира — А вы, придурки придурочные, посочувствовали бы! Это мучительно, между прочим…

Она в полной тишине вернулась к своей парте, собрала ручки, закинула рюкзак за плечо и вышла из класса.

Кайса успела помазаться даром Ниры всего два раза — в обед и вечером, а наутро всё прошло. Она демонстративно отправилась в школу в топе без рукавов, хотя на улице становилось довольно прохладно, а отопление ещё не включили.

Почему-то Кайса была уверена: дело тут не в мази, а в том, что Нира не побрезговала прикоснуться к её расцарапанному плечу своей рукой.

Второй человек в Кайсиной жизни, который мог бы лечить рукоположением. Первый — Гордей.

***

Они сидели в полной тишине, пока Нира не крикнула:

— Булен!

Гордей вздрогнул, когда посторонняя тень скользнула по стене. Из бывшего диско-зала вкрадчиво и почти неслышно вышел широкоплечий белокурый парень. Он был худым, но под тёмно-зелёной, какой-то очень «официантской» рубашкой мягко перекатывались мускулы. Рубашка свободно спускалась на белые широкие штаны. Очень светлые локоны выбивались из-под тёмной барменской шапочки, лихо сдвинутой на один глаз.

Он застыл на пороге, ожидая, что ещё скажет Нира.

— Принеси Старую Рему, — она не приказывала, а попросила. — И всё, что полагается.

— Продукты ещё не доставили, — парень мягко катал «р» по нёбу, получилось «прррьяяядукты».

От этого Гордею показалось, что белый Булен — иностранец.

— Ну, что найдёшь, — Нира пожала скульптурно точными, идеальными плечами, с которых небрежно струился шёлк светло-золотистой блузки.

Она подошла к молчавшей троице, сосредоточенно разглядывающей столешницу освобождённого от стульев стола. Гордей надеялся, сидение окажется не настолько пыльным, чтобы оставить следы на брюках. Почему-то именно этого боялся больше всего: потом он встанет, и Нира увидит грязное пятно на его заднице.

— С продуктами напряжёнка, — сказала она с улыбкой в голосе. — Холодильники обещали доставить завтра, поэтому из закусок — только сухой паёк.

От знакомого голоса и улыбки опять защемило в груди. Больно и сладко. Сердца трепыхались, а разум всё ещё не мог воспринять: вот она, Нира, живая, безумно красивая, и говорит так знакомо: «напряжёнка», «сухпаёк». Широкие от бедра брюки из чего-то волнующегося при каждом шаге, изящные щиколотки и маленькие ступни…

Гордей не мог поднять взгляда, не осмеливался посмотреть в её лицо и видел только это: почему-то босые ноги.

Иностранец Булен, опять материализовавшийся из ниоткуда, накрыл стол большой салфеткой, поставил на неё коньячный графинчик, четыре пузатые рюмки и красивую коробку шоколадных конфет.

— По крайней мере, мы соблюдаем правила трёх «С»: chocolat, cognac, coffee, — засмеялась Нира. — Булен, милый, кстати, о кофе…

Булен сварил и кофе в высокой керамической турке. Неловкое молчание продлилось ещё некоторое время после того, как он исчез в чёрном провале диско-зала.

Гордей разлил по рюмкам тёмное золото. Придвинул одну к Эду, вторую оставил по правую руку от Мики. Третью он всё так же молча протянул Нире.

Они быстро, не смакуя, опрокинули рюмки в себя. Ситуация не располагала к наслаждению изысканными нотками и послевкусиями. Хотя коньяк был отличный.

На третьей рюмке рука Гордея снова стала твёрдой. А остальные вдруг разом потеплели и как-то размякли.

Не опьянели, конечно, с трёх-то маленьких рюмок, просто расслабились. Ну, вот Нира Эльман перед ними — прекрасная, живая и здоровая. Это же замечательно, разве нет?

— Впервые мы пьём вот так открыто в «Лаки», — вдруг сказал Эд. — Последний раз, как я помню, мы пили здесь украденный у твоей мамы портвейн…

Даже в полусумраке его щёки заметно порозовели.

— В туалете, — заржал Мика. — В мужском туалете… Там ещё спугнули двух пидоров. Со спущенными штанами.

Гордею захотелось остановить Мику, но он тут же раздумал: Нира прекрасно знала манеры своего преданного ухажёра. Она и в самом деле и бровью не повела на «пидоров»:

— Кажется, будто это было вчера. Но столько лет прошло. Не верится…

— О чём ты? — запротестовал Эд. — Выглядишь так же, как в то время. Нисколько не изменилась.

— А ты, Эд, тоже… — с деланной завистью подхватила Нира, — Такой худой и стройный. И Мика…

— О, — сказал Мика.

Гордей почувствовал, как распускается павлиний хвост. И яркие перья трепещут на ветру.

— Я в последнее время запустил себя, — Мика расцвёл благоухающим пионом. — Давно не был в тренажёрке.

Он схватил рюмку, напрягая бицепсы во много раз сильнее, чем требовалось для столь лёгкого предмета.

— Но на самом деле, — Нира покачала головой. — Ты выглядишь моложе, чем в девятом классе. Как так может быть?

— Наверное, семейное… — Мика не возражал. — Но думаю, мне стоит вернуться к спорту. И всякие там добавки, да, Гордей?

Обычно молчаливый и сосредоточенный Эд вдруг вспыхнул.

— Тебе нельзя добавки, сам же говорил, что лечишь геморрой, — зло произнёс он.

— Не завидуй, — Мика повернулся к приятелю. — Если сам дрыщ…

— Эд очень возмужал, — торопливо вмешалась Нира. — И лицо такое… выразительное и волевое. Без очков — совсем другое дело. А где, кстати, очки?

— Операция, — почему-то хвастливо произнёс Эд. — Лазер. Быстро и эффективно.

— Ну надо же, — опять восхитилась Нира.

Гордею всё, что она говорила этим двум придуркам, было почему-то очень неприятно. И особенно — вернувшееся ощущение зверя во время гона. Так всегда: с Нирой не хотелось стать лучше. Хотелось — сильнее, жёстче, настойчивее. Она, ничего особенного не делая, будила древние животные инстинкты, которые Гордей принимал в себе, но не лелеял и не гордился. Поэтому он когда-то отцепил от себя горячие пальцы Ниры.

После распустившихся павлиньих хвостов всегда слышался треск бьющихся в лобовой атаке рогов.

— Олени, — протянул Гордей. — Вы — олени!

Все резко замолчали, и он понял: это первое, что сказал за весь вечер. Звук собственного голоса показался глухим и чужим, словно принесённым эхом издалека.

— Брейк, спортсмены, — добавил всё так же отстранённо.

— Гордеев, — тихо выдохнула Нира. — Ты…

Она назвала его по фамилии. Даже на работе мало кто помнил, что Гордей — это не настоящее имя. Он торопливо протолкнул ком в горле новой порцией коньяка и тут же спросил, возвращая всех в день сегодняшний.

— Но… Почему ты здесь?

— А что? Мне нельзя здесь быть? — она покачала головой.

— Конечно, можно, но… Нира, ты числишься погибшей! Уже восемнадцать лет. И ты — тут, как ни в чём не бывало, пьёшь с нами коньяк и…

Он наконец-то произнёс это.

Нира засмеялась:

— Может, я так сильно по вам скучала, что восстала из мёртвых мертвецов? Боги растрогались и всё такое…

Она в школе так и говорила, заканчивая фразу «и всё такое». И «мёртвые мертвецы»… Так могла сказать только Нира.

— Во даёшь, — охнул Мика.

Все замерли. Почему-то в пыльном, заброшенном баре — призраке прошлого — поверилось и в это. Восставшая из мёртвых Нира.

— Это вы даёте! — звонко расхохоталась она. — Повелись!

И крикнула в темноту едва угадываемого диско-зала:

— Булен, они поверили, что я восстала из мёртвых!

С той стороны не раздалось ни звука, но троица отмерла, зашевелилась, Эд, кажется, даже тонко хихикнул.

— Как хорошо, — она вдруг с невероятным удовольствием склонила голову к плечу и опять ни с того ни сего повторила, — как здесь хорошо…

— Но, Нира… — серьёзно сказал Гордей. Он не собирался поддаваться на её шутки. — Что же случилось? Ты исчезла, а полицейские нашли твою майку и джинсы тоже… И… на них твоя кровь…

— Ах, это, — она тихо засмеялась, словно приглашала их разделить какую-то немного смешную, немного постыдную тайну. — У меня не вовремя начались женские дни. Я стянула штаны и футболку в одном из фургончиков на барахолке. Рано-рано утром, когда никого не было. Почему-то хозяин фургончика оставил всё это барахло на ночь прямо на рынке. А майку и джинсы выбросила. Но…

Она вдруг прервалась и, поражённая, уставилась на них.

— Вы… Нет, ну, в самом деле… Вы серьёзно… Неужели?

Нира шумно вздохнула. Гордей впервые поднял на неё глаза. Как будто под гипнозом. Он с трудом понимал, что происходит, только жадно рассматривал её и знакомое, и незнакомое лицо.

Прямой, чуть вздёрнутый на кончике нос с тонкими ноздрями, черные аккуратные брови, веки — выпуклые, тронутые перламутром. Чистое золото локонов над гладким круглым лбом.

— Ну же… Вы что? Это очень просто. Мне всё опостылело. И город этот с дурацким провинциальным названием — Яруга, и этот пропахший пивом и потом бар, который должен был перейти мне, как «семейный бизнес».

— «Лаки», наверное, приносил неплохие деньги, — оправдывая сказку своей юности, вставил Эд.

Нира понизила голос:

— Очень. Очень хорошие деньги. Здесь концентрировалось всё, что их приносит: похоть, кайф и игрушки, которые так нравятся большим мальчикам. Но наступил момент, когда я осознала, что не хочу ничего этого. И сбежала. Туда, где меня никто не смог бы найти. Сразу вышла замуж и сменила фамилию. А заодно и имя.

— Тебе было шестнадцать, — изумлённо вытаращил глаза Мика. — Какое замуж?

— Возраст согласия, разве нет? — она подмигнула ему. — И зачем существуют хорошие друзья в нужных структурах и деньги, которые делают эту дружбу невероятно прочной? В общем, я сейчас вовсе не Нира Эльман. А Наталья Заволоцкая.

— Красивая фамилия, — недовольно буркнул Эд.

— А то!

— Ты совсем не изменилась, — горячо выдохнул Мика. — Всё такая же…

Он ладонью изобразил над столом непонятный знак.

— Нира, — наконец выдохнул он. — Всегда была и будешь — Нира, а вовсе не какая-то там Наталья Заволоцкая.

***

Ночью Гордей несколько раз вставал, чтобы попить, но всё время забывал про воду. Он распахивал холодильник, где толпились бутылки с минералкой, зависал перед ним на несколько минут, закрывал и возвращался в постель снова. Потом спохватывался, что ещё хочет пить, откидывал одеяло, и всё начиналось по новой. Когда Кайса встревоженно хлюпнула во сне, он решил не шляться туда-сюда, а остался на кухне.

Сидел, смотрел в тёмное окно и думал. Хотя… Какое там — думал… Вспоминал.

Она была ниже его на голову. Такого же роста, как Кайса. Они могли бы одинаково ощущаться правым боком, когда шли с Гордеем под руку. Но… Нет. Нира брала лениво, вальяжно, не сомневалась: держит то, что принадлежит ей по праву.

Кайса хватала торопливо, цеплялась маленькими тонкими пальчиками так крепко, что Гордей, когда она отпускала его, всё ещё ощущал их на коже. Однажды он не вытерпел и сказал: «Ты хватаешься за меня, как за спасательный круг», а она нисколько не удивилась: «Так оно и есть».

Сам Гордей схватился за Кайсу, как за спасательный круг, один единственный раз в жизни, и это решило его судьбу. Восемнадцать лет назад.

Никто сначала не понял, что с Нирой случилось что-то страшное. И Гордей тоже не понял. Слишком злился и на неё, и на себя: они поссорились накануне.

Полиция связалась со школой. Весь класс собрался на консультацию, их тогда мучили перед экзаменами половину лета. Первым в кабинет директора вызвали почему-то Эда. Не успел он вернуться, как математичка, тихо переговорив с кем-то за дверью, кликнула Кайсу.

Вернувшийся Эд, проходя мимо парты Гордея, шепнул:

— Нира пропала… Там менты…

Гордея бросило в холодный пот. Он думал, Нира заболела после вчерашнего, или так рассердилась на него, что не пришла в школу. И разозлился ещё больше. Подумал, что она назло. Скрывается где-то, чтобы досадить ему, Гордею. Мысли пакостные, мерзкие, недостойные, но он ничего не мог с ними поделать, и вся эта гадость лезла к нему в душу, вызывая приступы головной боли.

— Гордеев, — чётко произнесла математичка, — теперь ты. К директору.

Их оказалось двое в кабинете — поджарый следователь средних лет и молодая тётка с добрыми глазами. Психолог, как понял потом Гордей.

— Имя, фамилия, полных лет…

Гордей отвечал сухо и однозначно, чтобы они не подумали, что он волнуется.

— Ты её бойфренд?

Он стиснул кулаки, приказав себе не наливаться краской.

— Нет… Да… Кажется…

— Почему — кажется?

Кровь всё-таки хлынула Гордею в лицо.

— Немного поссорились, — буркнул он, опуская взгляд. — И мы не встречались официально.

— Совсем немного? — как-то очень ехидно спросил его следователь, и Гордей вдруг испугался.

Прямо в тот момент понял, что всё серьёзно, а в сердце вошла холодная игла. Нира не прячется после их ссоры. С ней и в самом деле произошло что-то очень, ОЧЕНЬ плохое.

— Это из-за меня, — сказал он, ещё не зная, что именно «из-за него».

— Так, — взбодрился следователь, — а теперь…

— Мы поссорились, — перебил его Гордей. — Я нечаянно ударил её локтем по носу, пошла кровь, я хотел помочь, но Нира убежала.

Он замолчал. Не боялся, просто стало невыносимо противно от самого себя.

— А дальше?

— Всё, — Гордей с удивлением посмотрел на следователя.

Что ещё ужаснее он собирается услышать?

— Я вернулся домой.

— Тебя кто-то видел?

— Мика видел, ой, точнее Михаил Давыденков, как я шёл домой. Он со мной хотел, но я его отшил.

— Почему?

— Хотелось побыть одному, — серьёзно сказал Гордей. — Дома были родители. Они подтвердят, что я сразу лёг спать.

Мучительная игла, с тех пор ни разу не покидавшая его сердце, прорезала ледяным холодом. Больше никогда и ничего не становилось как прежде.

Они все повзрослели сразу за несколько дней. И Мика, и Эд. И он, Гордей.

Сначала нашли одежду Ниры, возле вещевого рынка, который недавно к общему неудовольствию перенесли из центра на самую окраину города. За рынком начинался уже лес, и в кустах, на обочине шоссе, кто-то из проезжающих продавцов и увидел порванные, окровавленные тряпки. Человек понял, что одежда из очень недешёвых, и совсем недавно была на ком-то приличном, заподозрил неладное. И оказался настолько сознательным, что принёс вещи в полицию. На всякий случай. Там Лара Эльман сразу опознала одежду дочери.

И закрутилось.

Они впервые так дико напились тогда втроём — Мика, Эд и Гордей, от страха перед случившимся, от невыносимой беспомощности.

Гордей потерял друзей по пути на рынок, к тому месту, где нашли её одежду. У них не оказалось ни могилы, на которую они могли бы прийти, ни памятника, перед которым попросить прощения. Только это место связывало оставшихся с ушедшей Нирой.

И ему показалось, что её блузка промелькнула между деревьями, и Гордей бросился туда, вонзил попавшийся металлический дрын в земляной холмик, из которого торчал яркий обрывок. Это был всего-навсего старый полиэтиленовый пакет, зацепившийся за куст и придавленный нанесённой ветром землёй, но Гордей так ясно видел плечо блузки, и Ниру там, в промозглом, подземном плену, лицом вниз. Без сознания, только тонкие дорожки земляной пыли бегут в разные стороны, подрагивая от её дыхания. Она сейчас отчаянно борется за жизнь, надо только помочь, освободить, отвезти в больницу, и всё наладится. Он то хватал дрын, то принимался раскидывать землю голыми руками, сдирая их до крови.

А потом Гордей понял, что это — пакет, и в ярости принялся рубить его дрыном, и землю вокруг пакета. Он упал в развороченную коричневую язву, отчаянно желая только одного — умереть, вот тут, сразу, чтобы никогда не видеть больше пустое место за её партой и не помнить горячие, тонкие пальцы на своих запястьях. Те, что он так грубо оттолкнул. Гордей застонал от непереносимой боли и вгрызся зубами в сухую твёрдую землю.

А эти пальцы вдруг снова обхватили его за плечи, заставили приподняться, развернуться, уткнуться в пахнущую почему-то абрикосовым вареньем ветровку.

И Гордей схватился за тёплые руки, перед глазами всё плыло, и размытая слезами и грязью Нира сидела сейчас рядом с ним в сухой пыли. Он плакал, возил испачканным ртом по ладошкам, цеплялся за них, приговаривая:

— Ну вот же, вот… Вот так хорошо, а ты прости меня, я очень хотел, очень, но…

А потом он вдруг осознал себя в чистой постели, прямо в грязных джинсах и несвежих носках, а рядом сидела тихоня Кайса и протягивала ему кружку с дурацким мультяшным зайцем на боку.