Роксет. Классификация безумий

Евгения Орлова, 2020

Они считают меня психом… Да какая к протухшему мясу разница, если за этот амулет моя ненасытная радость Роксет подарит мне столь ослепительные моменты… О, Роксет… Ядовитая шельма, тварь с тихим смехом, приторный клейкий ужас, который жадно глотаешь залпом раз за разом, понимая, что травишься, но не в силах остановиться. Мы знаем оба, что будет, когда я закончу. От предвкушения хочется впиваться пыльными посеревшими пальцами в свои легкие и вырывать куски. Чтобы «нет», звучащее чужим голосом, струилось бы смехом, отблеском, невинными играми. Тот пожар, что разгорается во мне все сильнее с каждым вздохом, уничтожает каждую мою молекулу с хлесткой оттяжкой, и в результате… Я вижу смысл дышать дальше…

Предисловие

Взгляд сверху. Мастерская «Солар Эп»

Полуденное солнце наполняет уставленное кукольными домиками пространство теплом, ароматами дерева и подсыхающего клея. Кажется, что целый город лилипутов просто еще не проснулся в своих разномастных жилищах, выполненных в невероятно реалистичной манере. Крохотные фонари перед зданиями аккуратно погашены, а окна приоткрыты. И только танцующие в своем неслышном ритме пылинки оживляют этот пейзаж.

Немолодой мастер выходит из подсобки, чуть прищуривая черные в обрамлении коротких жестких ресниц глаза, помешивая в большой кружке наполовину выпитый кофе. Закатанные рукава его белой рубашки открывают смуглые руки, с шершавыми шрамами на костяшках правой.

Цепкий взгляд его окидывает владения с гордой настороженностью. Достав из нагрудного кармана пинцет, он аккуратно переводит стрелки на игрушечной копии Биг Бена, чтобы те показывали правильное время. Меняет цифры — дату на крохотном стенде с расписанием поездов на стене вокзала. Чуть подкручивает колесико на странной поляне с непропорционально большими цветами, похожими на пасти незнакомых чудовищ, отчего бутоны чуть расправляют плотно сомкнутые лепестки. Поворачивается к соседней инсталляции, но звук дверного колокольчика заставляет его обернуться к входу и натянуть на тронутое морщинами сосредоточенное лицо дежурную улыбку.

Импозантный старик, у которого кашемировое пальто едва сходится на отвисшем животе, входит в торговый зал, быстро переваливаясь с ноги на ногу.

— Добро пожаловать… — Мастер отставляет чашку на конторку и наклоняет голову в приветливом поклоне.

— Добрый день, любезный, — почти закашливается в приветствии посетитель, доставая аккуратный платок и тщательно протирая им высокий круглый лоб в глубоких бороздах прожитых лет, — мне о вашей лавочке рассказал партнер по бизнесу, мистер Далесски.

— О да… Мистер Далесски известный коллекционер, который часто приобретает у нас новые здания для своего миниатюрного городка. Насколько я могу судить, он уже полностью собрал центр старого Лондона, и, кажется, теперь планирует воссоздать копию Нью-Йорка… — Мастер мечтательно улыбается, прикрывая глаза, проводя пальцем по лицу, явно рисуя ломанную горизонтальную линию, — так чем я могу вам служить, мистер…

— Дженкинс… — величаво роняет старик, снова проходясь платком по лбу, — у мистера Далесски скоро юбилей. И я бы хотел приобрести ему подарок. Что-то из ваших игрушек. Цена значения не имеет.

— Позвольте заметить, что наши макеты не имеют ничего общего с обычными кукольными домиками, которыми играют дети. Эти миниатюрные копии полностью повторяют жилые помещения и не только. И мы можем на заказ выполнить для вас любой макет. Позвольте обратить ваше внимание на эту выставочную работу.

Мастер подводит мистера Дженкинса к модели дома на берегу океана, покрытую выпуклой линзой стеклянного колпака, по нижней кромке которой выгравирован странный узор, напоминающий письмена. Миниатюрный дом будто соткан из хрусталя и туманных столбов, удерживающих ломаную, частично прозрачную крышу. Он почти парит над песком, но в то же время внутри него видна уютная гостиная, наполненная филигранно выполненными предметами интерьера: глиняные вазы с длинными стеблями лохматых цветов, проигрыватель медленно крутит пластинку, строгая угловатая мебель прикрыта пледами, явно покусанными собаками, тут же сидящими на лежанках, и две человеческие фигурки изображают танец…

— Ничего себе… — Дженкинс влажно визгливо откашливается, вытаращив желтоватые глаза с сеткой сосудов на макет, обходя его со всех сторон и корча потрясенные гримасы. — Какая невероятно тонкая работа и потрясающая атмосферность! Вот уж сколько я разглядывал коллекцию Майлза Далесски, но ничего подобного не видел. Такое чудо я бы и сам хотел приобрести… Сколько, говорите, это стоит?

— Этот макет выставочный, и он не продается. Но возможно изготовление приблизительной копии.

— Приблизительной? — Дженкинс недовольно морщит сизые губы.

— Да. Видите ли, каждая моя работа несет в себе не только мое время и ваши деньги. В ней невольно поселяется кусочек души того, для кого я это делаю.

— И для кого же, если не секрет, вы изготавливали это чудо? — старик неожиданно становится любопытным, и от этого теряет всю свою надменность и значимость. Будто сквозь его возраст проступает маленький упитанный мальчик, впервые увидевший цех по изготовлению леденцов на палочке.

— О…это было довольно давно, — Мастер мечтательно касается пальцами резного узора на куполе над макетом, — один бесстрашный человек просил меня о помощи. Я сделал что мог. По крайней мере, я старался…

— У вас получилось?

— Не уверен, что он ждал от меня именно той помощи, что я ему оказал. Но на память о тех событиях у меня осталось это, — Мастер кивает на макет. — И каждый раз, когда я вижу эту свою работу, то возвращаюсь в то время и место, когда все это происходило…

Люси Вайнек

Длинно всхлипываю, стараясь не думать о том, какими именно миазмами наполнен этот откровенно заплеванный туалет затихшего под утро ночного клуба. Задница замерзла на липковатом ледяном кафеле так, что я ее не чувствую. Только копчик кажется штырем, неловко воткнутым в позвоночник. Стараюсь не тереть руками лицо, но получается плохо.

Потеки стыренной у соседки по общаге дерьмовой туши вместе с осыпавшимися с век блестками режут глаза так, что их хочется из головы вынуть и прополоскать в чем-то, хоть в жирной луже темной мочи, разлитой возле явно переполненного унитаза. И от этого слезы текут даже сильнее, чем от осознания, что Он меня бросил. Выбрал себе какую-то снулую воблу и лизался с ней всю ночь. А когда я предложила ему угостить меня коктейлем… НЕТ, Я НЕ БУДУ ВСПОМИНАТЬ, КАК ИМЕННО ОН НА МЕНЯ ПОСМОТРЕЛ! Как на рвоту собачью на своих дорогущих ботинках. И как смеялся тоже вспоминать не буду…

Дверь распахивается с картинным скрипом. Таким медленным и противным, что у меня аж сопли течь на пару секунд перестают, и я поднимаю взгляд. Хоть это и не просто. От слез и всей той гадости, что попала мне в глаза — я едва держу их открытыми.

Уборщик с трудом протискивает в неширокое пространство двери свой обрюзгший шарообразный живот. На нем синий комбинезон с одной спущенной лямкой, белая майка-алкоголичка в бурых пятнах, которая не может скрыть седую кудрявую шерсть на груди и мелкий бурый правый сосок. Брыли на его бордовом лице плохо выбриты из-за россыпи небольших темных бородавок, и сквозь приоткрытые толстые губы проглядывает бурелом желтых, торчащих в разнобой слишком длинных зубов. За собой он тащит пластмассовую телегу с ведром воды и швабрами. Мутная вода едва не выплескивается на пол, когда уборщик тормозит возле меня, окидывая заинтересованным взглядом. Стараюсь натянуть юбку на колени… но… Не судьба. Поэтому я лишь неловко барахтаюсь на полу, перед этим воняющим потом и хлоркой боровом.

— Что, дурная, упилась? — сипло фыркает он, протяжно портя воздух на визгливой ноте. Дернув бугристыми в синих нитках сосудов ноздрями, он лезет в нагрудный карман за сигаретами. — Встать не можешь? Тараканьи ноженьки не держат — разбегаются?

— Нет! — хмурюсь я, впервые за вечер откровенно радуясь своему зареванному виду и, как следствие, заложенному носу, — трезвая.

— Тогда чего сидишь тут, а? — он закуривает сигарету без фильтра и закрепляет ее в особо широкую щель между зубов. — Закрылись уже. Утро… Идти домой можешь?

— А толку… — отворачиваюсь к умывальникам, обнимая себя за плечи. Невольно замечаю, что руки у меня тоже в разноцветных потеках косметики. — Какой мне смысл куда-то идти, если Он меня бросил?

— М-м-м-м… — уборщик берет со стойки швабру и принимается активно бултыхать ее в ведре, — ну один бросил, другой подберет… Эка невидаль…

— Да что вы понимаете! — раздраженно взвиваюсь я и даже умудряюсь подняться на онемевшие, трясущиеся ноги, — мне не нужен другой! Мне ОН НУЖЕН!!!

— И зачем он тебе, дуре? — швабра размеренно и широко катается по полу, размазывая по плитке потоки грязи. — Он ж в тебе ничего не видит, от того и не берет. Скучно ему. Неинтересно. Ты вот здесь себе сидишь цистит зарабатываешь, а он уже дома десятый сон смотрит…

— Ну и что! — упрямо трясу светлыми волосами, сжимая пальцы в кулаки насколько могу. Перестаралась с длиной накладных ногтей. — Я люблю его между прочим! И сдаваться не собираюсь! Он еще будет моим!!!

— То есть это твое заветное желание? — сиплый смех обрюзгшего тела кажется неестественным на фоне цепких травянисто-зеленых глаз, что вперивает в меня уборщик. Его повисшая в зубах сигарета, курится сама по себе, а кряжистые волосатые руки утыкаются в живот, напоминающий мне колышущийся медузий купол.

— И что? — длинно шмыгаю носом, злясь на этот глупый разговор.

— За исполнение таких желаний надо платить, детка, — он вроде стоит на месте, но меня не покидает ощущение, что некая безликая живая тьма нависает надо мной. Хотя, скорее всего, это просто иллюзия от чуть мерцающей лампы дневного света. — Временем, силами, волей… Иногда надо создать себя заново, чтобы получить сокровенное…

— Мне этого для него не жалко! — скрещиваю руки на груди. От боли, что он оставил меня здесь одну наедине с этим страшным типом у меня ноет сердце. Но я не сержусь на него. Он же не предполагал, что со мной может что-то случиться. Этот клуб на самом деле хороший… Но так хочется оказаться в его объятиях, вдохнуть запах табака и холодных горьких цитрусов и забыть обо всем на свете.

— Даже так… А если он тебе не пара? И не оценит твоей жертвы? — уборщик качает кудлатой головой, в очередной раз испуская протяжные звонкие ветры.

— Не важно! — в мыслях о нем меня всегда преследует отвага. Вот и сейчас она снова поднялась в бой.

— Как интересно… А есть хоть что-то, что тебе для него жалко? Что бы ты не стала делать или отдавать за шанс быть с ним? — сиплый голос обретает песочную зыбкость. Он будто касается моей души, просачиваясь куда-то очень глубоко и страшно.

— Нет, — мои слова храбрее меня в миллион раз, и звучат они как столпы новорожденной воинственной вселенной, — я все отдам за то, что быть с ним рядом…

–Хм… — уборщик кривит свои сизые толстые губы, и мне они вдруг начинают напоминать червей. — Что же… Будь по-твоему… Твои слова услышаны…

Учитель

Мне нравится, что мои ученики не склоняют головы, а слушают друг друга и урок с открытыми лицами и сердцами. Десять детей лет восьми спокойно сидят вокруг меня на пуфиках, в то время как более старшие ученики углубились в недра лабиринта окружающей нас библиотеки. Восточный ветер чуть касается наших лиц, пробегая под одной из многочисленных каменных арок, принося с собой ароматы «Сада Рождений». Делаю глубокий медленный вдох. И улыбаюсь тому, как восьмилетки старательно раздувают носишки, повторяя за мной. Пахнет солью и горьким медом. Едва уловимый шлейф приносит радостные вести. Чуть наклоняюсь вперед на своем уютном кресле.

— Итак… Вопрос… Который нам следует себе сейчас задать… Звучит… — дети оживают от моих неторопливых слов мелкими движениями. — Пиоро?

Упитанный невысокий мальчик с кудрявыми темными волосами радостно подскакивает на ноги, когда я киваю ему, и принимается тараторить.

— Что… что Вселенная пытается…. Нет. Не так! Что…

— Не торопись, — подбадриваю его кивком, — подумай еще раз и скажи.

Пиоро зажмуривается и надувает щеки. Другие дети хихикают, склоняют головы на бок или качают ногами, ожидая, когда их друг соберет мысли в единую систему.

— Каким именно из происходящих в ней событий Вселенная посчитала нужным поделиться с нами? — наконец выпалил он тонким испуганным голоском.

— Молодец, Пиоро, все верно! — Мальчик шумно опускается на пуфик. — И что же по-вашему сейчас происходит?

На ноги сама поднимается Лода. Бойкая девочка с россыпью бриллиантовых нитей в молочных волосах. Они ей до странного не идут, но дань традициям соблюдена честно. Простая одежда детей кажется неуместной по сравнению с драгоценными нитями в прическах девочек и обручами, сплетенными сложными узорами из золотой проволоки, на лбах мальчиков. Лода — всезнайка, чем очень гордится. И потому перед тем как начать ответ она старательно вздергивает подбородок.

— Вселенная прислала своего посланника ветра из «Сада Рождений», — поставленный голосок льется, как раскаленный металл, не оставляя возможности для возражений или попыток что-либо изменить, — он принес нам весть о том, что цветы новой жизни готовы распуститься в течение трех дней. А значит стоит готовиться к главному празднику — «Дню Сорванных Масок».

В библиотеке за моей спиной наступает такая тишина, что я невольно пытаюсь припомнить: нет ли там кого из старших учеников, которым в этом году сравнялось семнадцать. Но насколько я знаю, там лишь пятеро детей. И старшему юноше четырнадцать с половиной лет.

— Так и есть, Лода. Ты делаешь успехи. Садись.

Я вижу, что она недовольна. Она хотела рассказать всем о «Дне Сорванных Масок» и стать лучшей ученицей сегодняшнего дня. Но Лоде предстоит учиться держать в узде свою гордыню, так что я переношу свое внимание на Ленву, что с силой сцепила тонкие пальцы в замок.

Она стесняется своего голоса. Со стороны может показаться, что у нее в горле сидит испорченный приемник, из которого то раздается хриплый шепот, то оглушающий ор. Но я знаю, что если не давать Ленве замыкаться в себе, а научить ее управлять своим даром, то когда она вырастет, никто не станет смотреть на ее неказистую внешность. Страстный, манящий, то едва ощущаемый, то заслоняющий собой небо голос ее будет ставить на колени всех, с кем она решит говорить.

— Я? — хрупает Ленва, неуверенно тыча себя пальцем в грудь и нервно поднимаясь на ноги, — а… Хорошо… Я расскажу… Сейчас…

Она краснеет, специально откашливаясь. Пару раз приоткрывает рот, не решаясь начать, но потом вдруг певучие звуки прогоняют по телам всех присутствующих мурашки.

— В начале времен, когда Вселенная только искала это место, чтобы назвать ее любимым домом, встретились Свет и Тьма. Они пришли с разных концов великого пути, что проделали порознь, и, взглянув друг на друга, поняли, что в каждом из них есть часть другого. Ибо не бывает абсолютного света и тьмы, иначе сама суть их теряет смысл. И разглядев друг в друге то, чего не хватало им все их бесконечно долгое существование, обнялись они в радости и замерли в покое. Через некоторое время Вселенная нашла их и, увидев такую гармонию, остановилась в восхищении. А когда Свет и Тьма обратили на нее свои взоры, она попросила разрешения стать их частью. Взамен она обещала им растить и лелеять их детей. И любить их вне зависимости от того, чья именно природа будет жить в них — Тьмы или Света — ибо все равны, приходящие в чертоги Вселенной, получившей дозволение существовать в Гармонии.

Ленва делает судорожный вдох, и мне хочется, чтобы она и дальше рассказывала так, будто дыхание — это нечто лишнее, не дающее ей развернуться в полную силу.

— Вселенная создала для нас «Сад Рождений», где мы появляемся под вечно рассветным небом. В нем трудятся жрицы Священных Цветов, помогающие детям родиться и взрослеть. Она дала нам Бесконечную Библиотеку с Учителями, что помогают нам научиться слышать окружающий мир и принять себя и свои способности. Вселенная выстроила для нас дом — Замок Тысячи Миров, где мы можем жить и выходить в другие миры на работу, если не сможем оказаться полезными тут. Или такова будет наша миссия. Нам дан «Сад Снов», где отдыхают те, чья миссия не может быть завершена пока с них не сорвана Маска.

И наконец, нам дан праздник — День Сорванных Масок, на котором мы можем узреть свое истинное лицо и предназначение. Если глиняная Маска, что надевают в тот день всем тем, кто достиг семнадцати лет, раскалывается на части и осыпается с лица полностью, значит ты волен выбирать свой путь. Ты можешь стать кем угодно. Выбор открыт. В тебе достаточно и Тьмы, и Света, и гармония в тебе не требует перемен.

Если откалывается лишь нижняя часть Маски, то хотя бы на некоторое время тебе предстоит стать Проводником уходящих душ, завершивших свой земной путь. И служить в Пустыне Иллюзий, где эти души слоняются в поиске тех, кто поможет им раствориться в ничто и снова стать частью жизни. Помогая душам уходить, Проводники постепенно меняются сами. И рано или поздно их Маска раскалывается окончательно, даря свободу.

И наконец… Бывает так… Что Маска на тебе остается невредима. И тогда дорога тебе одна: в мир живущих людей или других одушевленных, чтобы с вечно скрытым лицом принимать облик им подобных и очищать их души от того, что может их разрушить. И зваться тебе Жнецом. Так как собирать придется жатву из грехов и дисбаланса. Расколоть Маску Жнеца очень сложно. Должен найтись тот, кто разглядит в нем, что скрыто Маской. Поэтому Жнецы из года в год приходят на праздник, как почетные гости в надежде на освобождение…

— Ага… — голос моего старинного знакомого Жнеца Роксета раскаленной насмешкой вклинивается в напевы Ленвы, заставляя меня вздрогнуть и обернуться ко входу в класс. — Только надо маленькое уточнение сделать. С радостью они это делают только первую тысячу лет. Вторую с отчаяньем. Третью — нервно хихикая… Ну, а дальше… Да, впрочем, вам этого знать необязательно… Всем привет!

Роксет стоит в облике моложавой, но изможденной явно чем-то наркотическим женщины лет сорока. При этом дама эта выглядит так, будто она упала с самолета на мусорную свалку и там же слегка подгорела. Превращенное в лохмотья бордовое платье вымазано чем-то вязко коричневым и воняющим смесью солидола и мазута. Непонятно как держащие тело прямо, ноги, судя по их неправильным формам, сломаны в нескольких местах. Руки состоят в основном из голых изящных косточек. В костяном правом кулачке сжата игрушка йо-йо. Лицо женщины хоть и расцарапано, но сохранило свои благородные красивые черты. А в всклокоченных блондинистых волосах явно торчит какой-то инородный предмет.

— Ой… — он окидывает взглядом моих учеников, которые с интересом разглядывают его экзотический облик, — извини, я думал у тебя сейчас подростки занимаются. Зайду потом…

— Нет-нет, проходи… — призывно машу ему рукой. Дети хоть и притихли, но явно не испуганы. Их любопытство вибрирует в воздухе так, что мне даже смешно становится. — Побудешь наглядным примером того, как именно могут работать Жнецы, и к чему это приводит, если очищаемая душа принадлежит не самому дальновидному человеку. Ты только дай, пожалуйста, пояснение, что это за инсталляция у тебя в этот раз получилась. Уж больно специфический вид…

— Специфический? — жнец, переваливаясь на своих неправильных ногах, довольно легко подходит к моему письменному столу, за которым я принципиально не сижу во время уроков, и приваливается с жутковатым хрустом к нему бедром, — как ты сегодня нежен… Прямо комплимент за комплиментом… Я бы это кошмарище по-другому назвал, но у тебя тут сейчас младшая группа сидит, так что…

Роксет ехидно протягивает мне игрушку йо-йо с заключенной в ней очищенной душой и закатывает глаз к потолку. Левый явно его не слушается.

— Ох, мясо неразумное, — невольно ругаюсь, глядя на результат его стараний. Однако не могу не признать, что видимо все это было сделано не зря, потому как то, что заключено в игрушке, невероятно красиво и явно готово к перерождению, а не к переходу в ничто…. — Ну и как это безобразие называлось изначально?

Он бьет себя по груди косточками пальцев, строя скорбную мину.

— Я все отдам за то, чтобы быть рядом с ним! — Пафосный фальцет со слезами вызывает у моих детей звонкие смешки и хихиканье.

— Серьезно? — недоверчиво разглядываю его независимый вид.

— Ну ты же меня знаешь, я за язык никого не тяну, — жнец криво пожимает плечами. Складывается ощущение, что левое у него, подобно глазу, заедает… — Сказала, что будет отдавать все просто за то, чтобы рядом с другим человеком находиться территориально, вот и пришлось повозиться, чтобы реально забрать абсолютно все.

— Учитель, — со своего пуфика поднимается крошечный мальчик Баргиз, чей покладистый нрав вызывает тепло в моем сердце, — будет ли позволено задать вопрос вашему гостю или прерывать вашу беседу неуместно?

Роксет коротко кивает мне со стеклянной улыбкой на покореженном женском лице. И для меня это плохой знак. Он устал и хочет к себе, но моим ученикам он никогда не откажет.

— Спрашивай, Баргиз, — киваю мальчику, и тот делает шаг к жнецу.

— Скажите, пожалуйста, а человек… или другое одушевленное всегда становится таким после того, как встретит жнеца?

— Нет, — я замечаю, как мой друг поджимает на мгновение губы, — все зависит от того, сколько гнили я найду и заставлю расцвести в душе. Загадываемое желание, которое мы исполняем для человека, лишь вскрывает очаги дисбаланса. Но во многом от человека зависит, как он распорядится полученным. Он может пожелать огромное состояние и власть и употребить все это на благо других или себя, но так, что не даст гнили и шанса на разрастание. И когда придет время платить по моему счету, я лишь аккуратно счищу грязь, стараясь не причинять лишней боли. А другой пожелает лекарство от редкой болезни и отравит им другого человека ради наследства или просто потому, что ненавидит его всем сердцем и душой, но вынужден ухаживать за ним. И вот там такое может вырасти…

— Понимаю… — Баргиз серьезно качает головой, — судя по тому, что мы сейчас в вашем лице видим перед собой, что-то такое выросло и у этой женщины?

— В ней выросла ненависть… Едкая, поглощающая все живое вокруг. Она все свое окружение отравить успела ею за двадцать один год, что я наблюдал за ней. Она так и не получила, что хотела. И пока не самоустранился объект ее желания, я не мог прийти и предъявить счет, принимаясь за очистку. Так что теперь, возможно, работы прибавится и у других жнецов.

— Думаю с этим разберемся уже после праздника, — качаю головой.

Я сильно подозреваю, что в этом году поредевшие за последнее время ряды жнецов пополнятся двумя новыми. Но в тоже время отчаянно этого не хочу.

Я Старший Учитель, которого создала Вселенная, придя сюда. И я видел слишком много несчастных так никогда и не снявших Маску, которые сдались и вернулись к своим родителям. Я помню всех, потому что я учил их всех. А остальные лицо, скрытое под Маской, забывают в течение года. И одна лишь загадка мучает почти каждого, кто живет в Замке Тысячи Миров, ответ на которую я подозреваю, что нашел. Почему среди жнецов больше тех, кого породил Свет, чем детей Тьмы?

Роксет

Выскальзываю из классной комнаты незаметно, вернее незаметно для учеников. Учитель, конечно, все видел, но не возражал. Усталость живет в этом изломанном обстоятельствами и событиями теле, и мне хочется смыть этот облик поскорее, но чтобы пройти к своей комнате в Западной башне, мне придется пересечь часть Бесконечной библиотеки.

Пешком это займет часа полтора. Можно, наверное, дождаться плавучую платформу с механическим фонарем на длинной изогнутой ножке. Он она двигается примерно с той же скоростью, как если идти пешком. Да и слушается в основном библиотекарей, которые задают ей направление движения и скорость. Платформы хороши для тех, кто предпочитает изучать книги, находящиеся на верхних полках библиотеки. А это почти двухсотметровая высота! Некоторые там себе даже временные жилища устраивают, чтобы не мотаться каждый раз туда-сюда…

— Роксет? — поворачиваюсь на звучащую улыбку. У ближайшего стеллажа с книгами стоит тринадцатилетняя Кордэ и несмело машет мне рукой в качестве приветствия. Темные кудри ее перевязаны в два хвоста простыми красными веревочками, а лисье личико старательно припудрено в тех местах, что откликнулись на ее возраст мелкими прыщиками. В ее волосах нет привычных взгляду бриллиантовых нитей, и почему-то это кажется правильным. Пыльные темные брюки низко сидят на стройных уже не костлявых бедрах. А майка с вырезом явно специально натянута вниз, чтобы каждый обратил внимание на то, что грудная клетка ее уже утратила детскую плоскость. За спиной стоит механическая тележка, набитая тремя горами книг, которые ей, видимо, надо развезти по местам.

Подхожу к девочке, ощущая, что с каждым шагом все сильнее скриплю всеми сочленениями, которые в этом облике еще остались целыми.

— Как тебе это удается?

— Что именно? — она окидывает меня изучающим веселым взглядом, скрещивая руки на груди.

— Узнавать меня в любом обличии.

— Просто я тебя вижу… — Кордэ беззаботно пожимает плечами, а у меня резко портится настроение.

— Непохоже на это, если честно… Иначе мой любимый аксессуар уже давно разлетелся бы в дребезги… — неуклюже шучу я, а Кордэ виновато закусывает уголок нижней губы.

— Прости. Это было неуместно… Просто я по-другому объяснить это не могу… Когда смотрю на образ, стоящий передо мной, то почему-то знаю, что это именно ты.

— Эй! — я осторожно касаюсь ее предплечья косточками, что служат мне руками, — Кордэ, не бери в голову! Я сегодня редкий зануда и шутки у меня тупее некуда.

— Тебе все еще больно? — она кивает на раны, что змеятся по моей оболочке.

— Нет, что ты, — отрицательно качаю головой, — душа очищена, извлечена и передана Учителю для того, чтобы молодые Маховики, что вновь запустят ее в жизнь, тренировались на чем-то хорошем. — Совсем не больно, ни в моральном, ни в физическом смысле. Просто это довольно утомительно — таскать на себе след чужих останков.

— Подвезти тебя? — успокоившаяся Кордэ кивает на механическую телегу. Она проходит практику в библиотеке, и я слышал, как библиотекари ее нахваливают на все лады, доверяя ей не мытье полов и протирку полок, как другим ученикам, а настоящую работу. В том числе развозить книг по их законным местам и составлять каталоги.

— А это не запрещено?

— Садись давай, — она кивает на пассажирское сиденье своей телеги и сама запрыгивает на нее, — только к книгам не прислоняйся, пожалуйста, ты их испачкаешь.

— Хорошо, — сажусь на самый край мягкого сиденья, оглядываясь назад, чтобы убедиться, что между мной и книгами расстояние почти в полметра. — Так нормально?

— Идеально, — улыбается Кордэ, с силой надавливая ногой на педаль. По-моему, она аж с сидения слегка сползла под руль от усердия, — ты, кстати, в курсе, что у тебя из головы торчит саперная лопата?

— Это не саперная лопата, а садовый совок для посадки небольших кустов и цветов…

— Мясо неразумное… — девчонка тихо смеется себе под нос, выкручивая руль резко вправо, ловко входя в пустынный поворот между стеллажами, — он тебе не мешает? Может выдернуть его?

— Не надо, я сейчас все с себя смою, и он сам выпадет.

— Как скажешь… — она дергает какой-то рычаг и снова наседает на педаль всем своим хрупким подростковым телом. И я невольно ловлю себя на мысли, что, наверное, и у меня когда-то было такое тело. Ну или не прямо вот такое, как у Кордэ… Но какое-то… Интересно, а оно было красивым? Или подобным тому, во что я себя превращаю, становясь уборщиком из клуба, в котором я выловил свою последнюю подопечную.

У Кордэ залегает меж бровями неровная от прыщика морщинка.

— Скоро праздник, — она говорит это бесцветно, но я понимаю, что на самом деле ее наполняет тревога, — ты пойдешь?

— Мне не хочется… — вздыхаю, отворачиваясь к Аркам, мимо которых мы довольно шустро едем на стрекочущей, как цикада, телеге.

— Лучше сходи… Вдруг тебе повезет в этот раз…

Мы переглядываемся и несмело смеемся. Это звучит жалко. Такие как я освобождения не получают. Есть негласный предел того, сколько можно ждать раскола Маски, от того, что двое, подобно встретившимся однажды Свету и Тьме, посмотрели друг на друга и познали полную гармонию с собой и всем вокруг. Мой лимит вышел минимум трижды… На самом деле намного больше — просто в какой-то момент мне стало лень считать.

— Я все время говорю тебе что-то не то… — она качает головой.

— Ты такая красивая, Кордэ…

Она краснеет и чуть не задевает краем телеги стеллаж.

— Не смейся над моими прыщами!

— Я не смеюсь. Ты красивая. Я же вижу тебя…

— Знаешь, — она сосредоточенно крутит руль, вытягивая шею, чтобы аккуратно объехать группу старших учеников, сидящих прямо на полу и обсуждающих что-то отдаленно напоминающее природные явления, которые могут устроить Проводники, растворяя душу в ничто, — я никому об этом не говорю, но мне кажется, что когда мне исполнится семнадцать и мне придется принимать участие в празднике уже как проходящей испытание… Я не смогу снять Маску… И стану Жнецом…

Смотрю на ее деланно беззаботный вид. Как она кивает какой-то рыжей девушке, что машет ей увесистым томом, едва не сваливаясь со стремянки. Что-то бормочет себе под нос, дергая свой странный рычаг, непонятного мне назначения.

— Кордэ… ты ведь порождение Тьмы… — стараюсь, чтобы мой голос звучал успокаивающе, но не нравоучительно, — шансов, что ты станешь Жнецом… очень мало…

— Да-да… — она почти напевает это, игриво толкая меня плечом, — все прекрасно знают, что среди Жнецов на пять детей Света, приходится только один потомок Тьмы. Но это не значит, что я им не стану.

— Ну в общем да… От этого никто не застрахован… Тебя это пугает?

— Наверное, нет… — она лихо тормозит у входа в Западную башню, — когда-то я даже мечтала об этом… Но сейчас, глядя на тебя… Опасаюсь, что это может оказаться не так уж романтично, как я себе это представляю… Я бы хотела поговорить с тобой обо всем этом, если ты не против, конечно.

— Да, без проблем! — оживленно киваю ей, выбираясь из телеги. — Только давай сделаем это после праздника. Я хочу наконец-то стать собой, а это требует некоторого времени. Спасибо тебе за помощь.

— Не за что… — Кордэ тепло улыбается мне и снова заводит свою стрекочущую таратайку, — сегодня вечером, кстати, Учитель будет читать всем желающим интересные сказки народов Киокиори из мира Седых Океанов.

— В саду Рождения? Или здесь, в Библиотеке?

— Тут. В зале Парящих Костров и…

— А, знаю-знаю… Там еще плиты огромные, похожие на лесные поляны. Ладно, что хоть поднимаются они невысоко от пола. Всего-то в полуметре… — киваю, делая вид, что задумываюсь о ее предложении.

— Придешь? — она смотрит на меня со странной надеждой. Будто мое появление раскрасит этот вечер необычайными событиями и красками.

— Не хочу тебе врать. Я не знаю. Пока настроения нет… Но может оно еще появится…

— Ладно. Тогда я не буду пока прощаться с тобой, Роксет…

— Давай… — взмахиваю рукой и захожу в лифт.

Кованая решетка его дверей кажется невесомой. С третьей попытки нажимаю на знак своего этажа. Жнецы живут высоко.

Я наблюдаю, как луч света, падающий с неба, лениво режется причудливыми ломтями, прорываясь сквозь узор двери. Он касается меня, и мне хочется закрыть глаза и не видеть этого… Не находиться внутри вихря этой невероятной красоты. Но чертов левый глаз не слушается, и мне приходится наблюдать яркий огненный вихрь, который проходит сквозь меня, не ощущая преграды и ничего не согревая внутри… И мне отчаянно хочется, чтобы лифт уже наконец выпустил бы меня на моем этаже. Перестал мучить…

Молодых Жнецов учат тому, что испытания стоит встречать с улыбкой… Но я уже давным-давно не подхожу под понятие молодости, да и хоть сколько-нибудь существующего возраста. Поэтому могу позволить себе стоять с кислой миной сколько мне будет угодно…

Вид сверху

Арочный коридор, похожий на ракушку в разрезе, заканчивается плотной занавеской из прозрачных бус. Роксет проходит между колышущихся сфер и останавливается посреди светлых каменных стен. Справа от него зеркало отражает женщину, чей облик он принял. Напротив оживает бесполезный камин, но, чувствуя настроение пришедшего, огонь гаснет, и зев дымохода зарастает искристыми камнями. Часть противоположной от входа стены отсутствует, впуская в себя мягкие потоки света. Он струится по каменному языку балкона без перил, на котором так и хочется сидеть, свесив ноги в высоту, от которой замирает дыхание.

Ветер, приносящий в комнату ароматы готовых распуститься цветов новой жизни, раскачивает потрепанный гамак, справа от которого в полу расположен глубокий овальный бассейн с бледно-голубой водой. У зеркала аккуратно стоят резные ящики темного дерева. Единственное яркое пятно в этом странном, но уютном месте.

Роксет с минуту просто стоит, перекатываясь с носок на пятки, а потом решительно подходит к зеркалу и заглядывает себе в глаза. Мутноватые, как запотевшее стекло, радужки кажутся обожженными.

— О-о… Жуть… — вдруг выплевывает Жнец, с трудом выдергивая из головы садовый савок вместе с клоком волос и остервенело бросая на пол. Те тут же вспыхивают черным пламенем, чадящим белым дымом и исчезают бесследно, — мясо неразумное… Что ж ты так вцепилась в эту падаль человеческую, как в сокровище последнее.

Остатки платья вместе с едва уцелевшим нижним бельем также отправляются на пол, исчезая в прожорливых черных всполохах.

— У тебя могла быть такая жизнь, если бы ты немного потерпела и хотя бы перешла на второй курс института…

— А, ладно… — Роксет отрывает ящик и достает оттуда почти прозрачную газовую ткань, которая, развернувшись с тихим шелестом, окутывает искалеченное тело с ног до головы, — что теперь говорить… Пора тебя отпустить… Уж прости, что смываю с себя последние воспоминания о тебе… Но сейчас мне такой облик без надобности совершенно. Хоть я и обещаю тебе сохранить его в своей памяти и прийти к кому-нибудь в этой личине… Только без совка в черепе и прочих ненужных аксессуаров.

С этими словами Жнец разворачивается, делает несколько шагов до бассейна и легко ныряет в его прохладную мягкую глубину.

Учитель

Я решил дать Роксету время стать собой, прежде чем идти разговаривать. Поэтому для начала я закончил урок с младшими учениками, потом сходил в «Сад Рождений», посмотрел на белые бутоны с прожилками цвета ночного неба, которые пока еще плотно смыкают свою большие бархатистые на ощупь лепестки. Возвращаясь в замок, встретился со своим коллегой. Тот распекал двух молодых Проводников, которые повздорили из-за какой-то ерунды, и в результате один другому едва не сломал нос незрелым персиком.

Я переделал кучу маленьких дел и теперь, остановившись возле занавески, отделяющей закуток Жнеца от остального замка, пытаюсь собраться с мыслями и понять, как именно мне сказать…

— Ты проделал весь этот путь явно не для того, чтобы мяться в нерешительности на пороге… — глуховатый голос Роксета заставляет меня вздрогнуть, — так что входи смело, я тебе всегда рад.

Прохожу в его комнату и останавливаюсь в замешательстве. Пустой каменный мешок, в который она превратилась, ощущая его настроение, говорит сам за себя. Похоже все намного хуже, чем я думал. Я наивно предполагал, что он просто устал в последнее время, но теперь мне кажется, что он хочет сам себя стереть с лица нашей Вселенной.

— Присаживайся… — раздается со стороны зеркала, — я сейчас закончу.

Роксет сидит на полу перед зеркалом в своем истинном облачении. Черный балахон мягко обнимает худые плечи, достаточно хорошо пряча в себе стройную фигуру, чтобы было невозможно различить мужчина это или женщина. Высокие кожаные коричневые на тонкой шнуровке сапоги делают походку бесшумной. И только капюшон непривычно откинут почти на затылок, открывая взору толстую прочную глиняную Маску с двумя круглыми отверстиями для глаз и овальным провалом в области рта. Но ни того, ни другого не видно.

Под Маской живая тьма смотрит внимательно в отражение, где призрачные от газовой ткани, как перчатки, руки весьма умело восстанавливают на Маске красно — белый узор. Меленькие пиалы с густой краской стоят тут же.

— Помощь нужна? — усаживаюсь в появившееся аккуратное хоть и неудобное жесткое кресло.

— Нет… — тихий голос сквозит фальшивыми эмоциями, так что я даже не пытаюсь понять, что именно Жнец хочет мне продемонстрировать, — я уже давно делаю это на автопилоте. Сейчас вымою руки, надену перчатки и… Впрочем, если тебя не смущает то, что я сижу к тебе спиной, можешь начинать говорить.

Смотрю через плечо на свое отражение. Черная бородка аккуратно подстрижена, породистый нос и голубые глаза. Обручи на лбу я принципиально не ношу. В них выгляжу глупо. Навскидку мне лет сорок. Фактически я недавно переродился в очередной раз. Так что в новом исчислении мне лет триста…

— Что с тобой происходит, Роксет? — наблюдаю, как он полощет пальцы в чашке воды и на поверхности ее проступают тонкие разводы.

— А что не так?

Общаться со Жнецом, не видя его глаз всегда несколько сложновато. Складывается ощущение, что перед тобой или слепец, или кто-то опасный.

— Твоя последняя подопечная выглядела так, будто ты не знал, как еще изощриться, чтобы разодрать на куски все ее естество. И она не одна такая у тебя…

— Ты сам просил, по возможности, приносить тебе души, чтобы Маховики и Проводники новые тренировались…

— Не спорю… Но тебе не кажется, что ты слишком усердствуешь?

— Нет, — натягивает перчатки до локтей и, наконец, опускает капюшон на привычное место. Хочет подняться, но я останавливаю его жестом.

— Поговори со мной, пожалуйста.

Безликая Маска молча лупит на меня тьму провалов глаз.

— А смысл?

— Без смысла. И каких-либо целей, — качаю головой, чувствуя его отчужденность и холод, — я знаю, что тебе плохо. Я вижу это по твоей комнате. По душам, что ты вычищаешь до блеска. И даже по тому, что Кордэ грустит в библиотеке, а не торчит тут и не предлагает тебе стать ее сопровождающим, чтобы сходить в мир людей на разные концерты или просто поесть мороженого.

— У нее просто там практика, не придумывай лишнего. И, кстати, она звала меня сегодня на твои выступления с какими-то мифами.

— Придешь?

— Нет, — медленный вздох. — Не говори об этом ей, она расстроится.

Я решил было, что его съедает ярость на людскую глупость. Эта дисгармония частенько гложет Жнецов, заваленных работой с одушевленными, так что они едва личины успевают смывать, но похоже, что и в этом диагнозе ошибся. Он не зол. Не обижен. Вежливое равнодушие его пугает до дрожи в пальцах. Мы молчим, ощущая, как Вселенная прислушиваясь к нам, присылает в его комнату потоки теплого струящегося света, которому хочется подставлять лицо. Что я собственно невольно и делаю.

— Это приятно, да? — вдруг оживает Роксет, и его голос от волнения звучит надтреснуто.

— Странный вопрос, конеч… — замираю на полуслове, наконец догадываясь, — подожди… Ты хочешь сказать…

— Да… Я ничего сам почувствовать не могу. Только в личине если… И то, восприятием того человека, которым становлюсь… Но стоит тому престать существовать… Или просто все с себя смыть, как все чувства и ощущения исчезают, и я не могу ничего вспомнить…

Мясо неразумное… С трудом подавляю в себе желание ругаться вслух…

— Знаешь… — Роксет опускает свою Маску, и я предполагаю, что он рассматривает свои ноги, — я ведь… Ну понятно почему так происходит… Я последний, кто остался из своего поколения. Не обрел ни свободы, ни дороги к Свету. И пусть времени, как такового, здесь не существует, это не значит, что мы лишь статичные точки на шахматной доске этой Вселенной. Мы пользуемся календарями и часами, чтобы ориентироваться в пространствах других миров. В них разница в тысячелетие меняет одно и тоже место до неузнаваемости. Заключая сделку с человеком или кем-то другим, мы лишь гоняем его по искусственно созданным дорогам с препятствиями. Нам важно протащить его из одной точки в другую так, чтобы он не понял, что все эти перемещения происходят в нем самом. И каждого из них я держал за руку, проходя с ним все те перемены, что он проживал. Их боль звучала во мне. Они и сейчас все со мной. Стоит смолкнуть одному голосу, как вступает следующий. Я так долго слушал их, что…

— Утратил сам себя…

— Да… И все воспоминания тоже… — он разражается горьким смехом и вскидывает голову, снова ввинчивая в мое лицо свою тьму. — Вот скажи мне, Учитель… Ты помнишь меня? Мое имя, с которым я появился тут…, при каких обстоятельствах… Лицо?

— Роксет… — я растерянно развожу руками. Даже моя память имеет предел… А, учитывая, что мы с ним почти ровесники… Только я, в отличие от него, могу перезапускать свою жизнь в определённом возрасте.

— Ладно, не мучайся. У меня это прозвище с незапамятных времен. Я тогда плохо умел управлять моментами прибытия в одушевленный мир, вот и прыгал туда-сюда через тысячелетия. Так что ты тут не при чем, — отмахивается он, но я поднимаюсь с места и сажусь на пол рядом с ним.

— Послушай, мы вот что сделаем, — беру его за рукав и легонько сжимаю ткань, — Я сейчас же поговорю с Богиней «Сада Снов». Она заберет тебя к себе на пару лет и подарит прекрасные сны. Ты отдохнешь. Вспомнишь о себе что-то важное. Так всегда происходит, когда она касается кого-то из нас. И дарит нуждающимся первоначальный облик, обманывая Маску своим теплом. Потом ты вернешься. Как раз повзрослеет Кордэ…

— Она меня не увидит…

— Согласен. Видеть в других истинную суть — не ее сильная сторона, как и у любого ребенка Тьмы. Свет в одушевленных она различает прекрасно. А вот тьму не воспринимает как сигнал опасности. Но у нее великолепная интуиция. Она читает окружающих, не анализируя. Такие как Кордэ — большая редкость. И она может стать Жнецом.

— Маловероятно… Тут восприятия недостаточно…

— Да, но я не знаю никого, кто бы добровольно выбрал судьбу Жнеца. И поэтому, если это случится, я хочу, чтобы ты был с ней рядом. Для девочки такая ноша особенно тяжела… — прикусываю язык. Говорить такое Жнецу в его положении — это верх лицемерия, но Роксет явно не принимает мои слова на свой счет.

— Хорошо, но я все же надеюсь, что Кордэ минет чаша сия… И потом, возвращаясь к тому что мы начали… Я не могу сейчас уйти спать.

— Почему?

— Слишком много воспоминаний от тех, что я чистил, голосят во мне на разные лады… Я не хочу несколько лет смотреть кошмарные сны о том, как все у них складывалось благодаря моему вмешательству, и чем все кончалось в результате. И потом, у меня есть пара незаконченных дел. Люди, с которыми я заключил контракт…

— Хорошо, — понимающе киваю, прикидывая в уме кому бы можно было перепоручить его подопечных, — давай поступим так. Своих людей ты передашь Вескэлу. Он только второй год как Жнец, своих подопечных еще заводить толком не умеет. Так что его натаскивают сейчас все, кому лень доводить до ума свою работу. У тебя там много?

— Два человека.

— Прекрасно. Сам ты ищешь сейчас максимально чистую душу и заключаешь такую сделку, чтобы работа с ней наполнила тебя положительными эмоциями. После чего отправляешься, наконец-то, отдыхать и дожидаться взросления Кордэ в адекватном состоянии. Договорились?

— Нет… Но я подумаю.

— Да, пожалуйста, думай, не торопись. У тебя неделя, перед тем как уйти в сон, есть…

— Между прочим, Учитель, это самый настоящий шантаж, — фыркает Жнец, качая капюшоном.

— Это называется забота, мясо ты неразумное… — ерошу на голове волосы, прищуриваясь на яркий свет, льющийся в окно тягучей теплой взвесью…

Кордэ

Усталость наливает руки свинцом. Пыль въелась в кожу так, что мне кажется, теперь я могу на них прочитать пару сотен названий последних книг, что я расставила по местам в библиотеке. Подхожу к реке, что вьется у входа в Замок Тысячи Миров кривыми петлями, и опускаю пальцы в воду. Теплая… Вздыхаю, пытаясь оттереть темные полукружья под ногтями. Настроение из замотанного становится спокойным. Прошлым вечером Роксет так и не появился в зале Парящих Костров. Я не удивилась. Только неприятный холодок появился на лопатках и задней части шеи. Я знаю, что нас с ним многие прочат друг другу в пару… Но в тоже время… Наши пути далеки и лежат в разных плоскостях.

Учитель, наверное, мог бы объяснить это какими-то умными словами и правилами. Мне же, в отличии от него, вместо философии всегда прекрасно давалась геометрия человеческих миров. И, наверное, будет даваться и более сложная механика других одушевленных мест. Но считается, что я до этого еще не доросла. Мне только тринадцать. Глупости. Я потому и попросилась в библиотеку, чтобы начинать изучать основы в свободное время. Я слышала, как жрицы, занимающиеся воспитанием подрастающего поколения, советовались между собой, что я, якобы, опережаю остальных. И могу оказаться готовой к Маске уже в пятнадцать.

Конечно, если будет повеление Вселенной о том, что мне пора на испытание — я пойду на него хоть сейчас. Но просто так, до семнадцати, на меня никто никогда Маску не наденет. И это… Вызывает двойственные чувства. Мне хочется, чтобы Роксет относился бы ко мне как к равной… И в тоже время от мысли, что я могу уподобится ему, меня бросает в дрожь.

— Привет, Кордэ! — льстивый мурлычущий голос справа заставляет меня фыркнуть и продолжить гладить руками воду.

— Привет, Вескэл…

— Тьфу, да как ты это делаешь? — рядом со мной садиться мальчик лет 15 с россыпью задорных веснушек на лице и гипсом на левой руке, — видимо, правду про тебя говорят, что ты способна сквозь личины видеть.

— Врут… — легко пожимаю плечами, — я просто внимательная.

— И как это помогает?

— Долго объяснять, — отмахиваюсь от него, поднимаясь на ноги.

Мне он не очень нравится.

— Ой-ей, какие мы важные… — Вескэл показывает мне язык, — ты, кстати, может в курсе, почему Роксет своих людей раздает, а?

— Чего? — удивленно останавливаюсь и разворачиваюсь к нему всем телом.

— Может он все? Сдулся? Решил в Свет уйти, чтобы, так сказать, дать дорогу молодым…

— Ты совсем мозги растерял, мясо протухшее? — вспыхиваю я. — Никуда он не собирается, я бы знала!

— А, то есть слухи про вас…

Молча разворачиваюсь и бегу к Замку, чувствуя, как лицо пылает, и со всего маха врезаюсь в Учителя, едва не сбивая его с ног.

— Ого! — он едва успевает уцепиться за колонну возле входа и цепко удерживает меня за локоть. — А ну, стой! В чем дело?

— Я тороплюсь! — пытаюсь вытащить локоть из его хватки, но проще, по-моему, выдернуть его из тисков.

— Зато я нет, — Учитель заставляет меня встать ровно, но руку не отпускает. — Так что я тебя внимательно слушаю.

— Почему Роксет отдает своих людей другим Жнецам? — бормочу я, чувствуя, как пульсирует стиснутый сустав.

— Потому что ему пора на покой.

— Что??

— Он отправится в «Сад Снов» через шесть дней, — спокойный голос Учителя, остужает мои пылающие мысли, и я понимаю, что локоть мой уже свободен. — Ты же видела, в каком он состоянии в последнее время, Кордэ. Ему это необходимо.

— А… — закусываю нижнюю губу, чувствую, как тоска принимается царапать мне ребра, — он… Надолго?

Учитель выглядит задумчивым, но я ему не верю.

— Думаю, да… — наконец вздыхает он, — но есть и хорошая новость. Он обещал вернуться к твоему Дню Сорванных Масок.

Четыре года…

— Что ж… Тогда я буду просить Вселенную позволить мне одеть ее в пятнадцать лет… — страх перед возможным будущим улетучивается в одно мгновение. Будто выдыхая эти слова, я изгоняю из себя всю неуверенность.

— Кордэ… — Учитель расстроенно качает головой, — ты будешь еще слишком молода для этой ноши. Ты, вероятно, знаешь, что у тебя большие шансы стать Жнецом… Для девушки это всегда сложно… Подумай о себе…

— Уже подумала! — уверенно улыбаюсь ему и расправляю плечи, — Мои слова. И я знаю, что меня услышали…

Роксет

Мне нравится выходить на охоту. Человеческий мир, яркий до ряби в глазах, крикливый, пылает дыханием, эмоциями, событиями. Напоминает мне вертлявое хищное танцующее чудовище под внимательным взглядом неба.

Я стою посреди детский площадки, и рожок с мороженым тает, лениво капая с моих пухлых коротких пальцев. Сейчас я пятилетняя девочка с легким косоглазием и заячьей губой, уродующей и без того широкие ноздри, гуляю под присмотром чопорной няни со строгим пучком на затылке и бородавкой у правого крыла носа.

Няня лишь иллюзия, одолженная у Сайлота — Проводника — моего давнего знакомого. Сайлот сделал ее как-то из осколка зеркала, пучка сухой ядовитой травы и розовой ленточки, одолженной в Мире Моросящих Звезд. Там эта ленточка была мусором, пуповиной нерожденной принцессы. Сайлот принес ее в Пустыню Иллюзий, и та преобразилась в ткань и, как бы сказали люди, артефакт.

Липкие капли мороженого попадают мне на сандалики, но я не замечаю этого. Смотрю на живое вокруг зрением Жнеца и ищу своего подопечного. На детской площадке шумно и радостно. В песочнице рядом копошатся совсем маленькие дети. Года два-три, не старше. Давлю в себе усмешку. У нас таких не бывает, и мне они кажутся фантастическими и забавными. Кто-то катается с горки, лазает по лесенкам, носится стайкой друг за другом. Какой-то мальчик ревет в голос, расквасив коленку при падении с батута. Вокруг него нарезает круги сама чуть не плачущая мамаша, причитающая на разные лады. Вот эти двое точно не мои клиенты. Там всего в меру. И у матери, и у сына. Так что со скучающим видом отворачиваюсь от них.

Моя иллюзорная няня достает из жесткого ридикюля платок и сосредоточенно вытирает мне руку и сандалики, рассеянно тянется тряпкой к моему лицу, но отшатывается от моего взгляда и внутреннего приказа вернуться на скамейку и дальше читать книгу по воспитанию детей с умственными отклонениями. Улыбаюсь, пытаясь откусить месиво, которое было мороженым, но в основном ляпаю его себе на клетчатое платье. Пара девочек с куклами и ворохом одежек для них презрительно морщат носы и поджимают губы при виде этого.

Люди считают, что у их детей чистые и светлые души. ХА-ХА-ХА. Любой Жнец, услышав это, разразится истерическим хохотом. Души имеют совершенно одинаковые структуры, что у детей, что у взрослых, а наивность и незнание окружающего мира не делает кого-то чище. Маленьким людям тоже свойственны злость, зависть, жадность и прочий перечень всего того, что привлекает нас — чистильщиков душ. Причем у них это еще и ярче выражено, чем у взрослых с их заученными манерами и воспитанием. Но работать с детьми нужно очень осторожно. Линии судеб у них слишком изменчивы, и предсказать, во что выльется на самом деле наше вмешательство, довольно сложно. Впрочем, Учитель сам сказал мне искать что-то легкое и позитивное. Поэтому я здесь.

Я наблюдаю, как лохматая девочка в поношенной майке обиженно надувает губы, когда мимо проезжает мальчик на блестящих роликах. И от зависти ее глаза кажутся мне желтовато-зелеными в нехороших сиреневых прожилках. Кукла в ее руках постепенно лишается скальпа, заставляя глаза ребенка буреть от гнева. Нет, с ней я тоже не хочу связываться. Я, даже не касаясь этой души, чувствую, что дальше по жизни зависть сгноит все живое вокруг нее.

Вот, например, мальчик, который запускает воздушного змея в двадцати метрах от меня, мечтает, чтобы ему на день рождения подарили робота-собаку. Чтобы в детском саду быть самым крутым, и Ника в полосатых гольфах со смешными ямочками на щеках дружила бы только с ним. Хм… Кстати неплохой вариант…

Закрываю глаза. Робот-собака в обмен на что? Ну, предположим, на любимую игрушку. Дети его возраста обычно не сильно изощряются. Для них понятен равноценный обмен. Материальное на материальное. Это взрослые думают, что самые умные, предлагая поменяться на некую абстракцию, даже не представляя до конца, что именно для них самое дорогое, и без чего они обойтись не смогут… Ладно, появится у него этот робот… И что будет в результате?

Перед внутренним взором вспыхивает карта дорог его судьбы и близких ему людей, которые будут вынуждены участвовать в исполнении этого желания… Пока они все красиво серебрятся тусклыми искрами, что говорит о гармонии, долголетии и том, что ему подобные понимают как счастье… Медленно ищу на этой карте место ближайшего дня рождения мальчика и осторожно помещаю туда изображение игрушки… Несколько секунд ничего не происходит. А потом дороги резко начинают менять свое направление и цвет. Родители не пойдут в отпуск, стараясь накопить денег на подарок, но им это, в принципе, не особо вредит, потому как они сами не горят желанием лететь на море в сезон дождей. Девочка действительно дружить с ним начнет. Правда недолго. Но это… Ой, мясо неразумное… Я аж отшатываюсь от того, как стремительно большая часть дорог окружающих его людей рассыпается черным пеплом. И от этого его собственный путь ломается острыми углами, желтеет, вспучивается плесенью, оживает мерзким запахом…

Поспешно смахиваю игрушку с даты, где я ее расположил, и все постепенно начинает приходить в норму… Ужас какой… Армагедон на пустом месте… Из-за какой-то электронной тявкалки…

Одно из главных правил Жнецов гласит: заключая контракт с одним человеком, ты принимаешь на себя право распоряжаться его судьбой так, чтобы в результате его душа прошла очищение. При этом другие люди, связанные с этим человеком, могут получать лишь самый незначительный урон от последствий действий Жнеца. Мы не имеем права действовать наобум. И подходим мы далеко не к каждой душе, нуждающейся в нас. Спасти всех невозможно. Вернее, возможно, но при этом игра не всегда стоит свеч. Если, очищая одного человека, мы погубим еще десяток, то смысла в этом нет совершенно. Такими потом Проводники занимаются. Погружают душу в иллюзию и заставляют носиться по созданному ими лабиринту, как подопытную крысу, пока все лишнее не отвалится и не сотрется в процессе.

Внимательно разглядываю восстановившуюся картину судеб… Очевидно, что родителям этого ребенка жизненно необходимо подарить ему набор юного химика на семилетие и все-таки улететь в отпуск. И тогда все у всех будет хорошо. Хм… А это что такое?

Приглядываюсь к одной потемневшей дорожке, явно собирающейся сделать паузу в своем жизненном пути. К мальчику этот мужчина молодой явно никакого отношения не имеет. Судя по знакам на пересечениях линий, он бывший одноклассник его отца, причем учились они вместе всего-то года полтора в начальной школе. Но этот мужчина сейчас работает инженером-робототехником, через которого и был вариант получить пресловутую электронную собаку и в результате угробить практически всю семью.

Легким движением смахиваю с карты все лишнее, невольно ловя себя на том, что не понимаю, зачем вообще это делаю.

Его зовут Сэм… Смуглая кожа, совершенно индейский нос. Я такие видел у тех, кто жил в племени Майя. Длинные черные волосы собраны в аккуратный низкий хвост и глаза, от которых мне не по себе. Не знаю уж кто точно, кроме краснокожих, наплевал в его кровь, но таких черных, тревожных, похожих на дурманящее пламя глаз, я за свое долгое существование не видел. Что-то в нем самом и стремительной серебристой линии судьбы таит в себе странную эмоцию, которую я не могу распознать. Это похоже на едва уловимое послевкусие или почти угасший аромат, который невольно заставляет принюхаться, приблизить лицо, чтобы сделать медленный вдох… И пока я бездумно пялюсь на этого непонятно чем зацепившего меня человека, его вдруг увольняют с работы. Причем незаслуженно, насколько я могу судить… Надо бы подойти к нему поближе, посмотреть, как его душа после такого себя ощущает… Только личину лучше другую натянуть. Вряд ли ребенок с косоглазием и двойной расщелиной нёба подойдет ему в качестве собеседника, которому можно высказать желание. До места, где он сейчас находится, я доберусь за три секунды. Есть время подумать. Главное няню не забыть в карман спрятать, не то Сайлот мне все содержимое из-под Маски выгрызет и будет совершенно прав…

Сэм

Моя приемная сестра Лорен права. Жизнь меня ничему не учит… Вообще… Как был дураком, ведущимся на здоровые сиськи и задницу, так и остался, несмотря на высшее образование, три патента и недописанную докторскую по робототехнике в медицине…

Пинком открываю дверь в чулан, который у нас в компании называется комнатой отдыха, отчего та чуть не слетает с петель, заставляя какое-то крохотное существо подскочить со сломанного мини-холодильника и с тоненьким визгом забиться в угол. Разворачиваюсь к этой метнувшейся в сторону тени и тут же натыкаюсь на оставленный прямо посреди комнаты барный стул. Колено взвывает так, что аж в голову стреляет. И вместе с тем я чувствую, что теряю равновесие. Дикий грохот знаменует падение мебели, но я в последнюю секунду успеваю схватиться за край барной стойки.

Так… Спокойно… Закрываю глаза и медленно глубоко дышу… Сердце перестает трепыхаться по всему организму в поисках безопасного места. Нога болит уже не столь остро, а лишь обиженно пульсирует, предупреждая о том, что собирается распухнуть, но еще окончательно не решила стоит ли это делать…

— Судя по эффектному появлению, день несколько не задался? — слегка подрагивающий, однако не лишенный веселья девчачий голосок заставляет меня обернуться в поисках его обладательницы.

Она сидит на еще одном высоком стуле и старается поджать худые ноги в пестреньких кедах. Даже на этом высоченном сидении заметно, что она очень невысокого роста. Ей лет двадцать — двадцать пять, но из-за невероятной хрупкости и миниатюрности выглядит совсем ребенком. Темные волосы коротко острижены, аккуратный нос с легкой горбинкой, тонкие губы маленького аккуратного рта и большущие светло-голубые глаза, модные черные джинсы с прорезями на коленках и клетчатая рубашка с коротким рукавом. Мне кажется, я ее где-то видел раньше, но точно не здесь…

— Я вас что-то не помню. В эти лаборатории допуск только по спецразрешению. Вы давно здесь работаете? — вдруг спрашиваю я, сам не знаю почему. Подозрительности в моем голосе столько, что хватило бы, чтобы весь церковный хор, в которой меня заставляли ходить в детстве, оскорбился в лучших чувствах.

— Нет. Я новенькая, — она беззаботно качает ногами, мило улыбаясь на мою грубость.

Под моим взглядом чуть выпрямляет спину, откидываясь назад, и на ее шее я замечаю шнурок с пропуском, который меня десять минут назад попросили сдать на выходе. Подай-принеси-отвали — не мешайся называется.

— Оно и понятно, на ученого вы мало похожи, — фыркаю я, внутренне ужасаясь тому, что несу.

Девчонка может первый день работает какой-нибудь помощницей секретарши или курьером, а я на нее выливаю потоки своего плохого настроения.

— Что есть, то есть… Научные изыскания — не мой конек, — она чуть прищуривается, не теряя однако благодушного настроения, — моя сильная сторона — это планирование и исполнение желаний. А ваша, я так понимаю, хамство…

Вытаращиваюсь на нее, беззвучно открывая и закрывая рот…

— Знаете, это даже печально, — как ни в чем не бывало продолжает она, — вы мне так понравились в первый момент, я думала мы подружимся, но…

— Вы правы, простите… — извиняясь, качаю головой, разводя руки в стороны, — у меня действительно ужасный день и… Я сам не понимаю, почему на вас сорвался.

— Я подумаю… — вздергивает нос, однако видно, что на самом деле она веселится от души, и я ловлю себя на мысли, что хоть эта девушка и совершенно не в моем вкусе, но очень мне нравится, — скажу вам по секрету: чашечка чаю значительно ускоряет мои мыслительные процессы. А уж в паре с пирожным…

И я вдруг начинаю смеяться… Так просто и незатейливо меня никто еще никогда не клеил. Очаровательная девчонка. А если учесть, что вместе с работой я еще и, фактически, невесту потерять умудрился, то почему бы и не выпить с этим эльфом что-нибудь ни к чему не обязывающее?

Протягиваю ей руку, чтобы помочь спуститься со стула, и она аккуратно берется за нее прохладными пальчиками с чуть голубоватыми ногтями. Что ж при ее откровенно кукольной конституции анемия явно закономерна…

— Прекрасный эльф позволит мне угостить себя в качестве примирения?

— М-м-м… — она делает вид, что размышляет. — Да!

— Меня Сэм зовут, а вас?

Она уже собирается что-то сказать, но вдруг будто зависает на секунду. Ее похожие на воды теплого океана глаза стекленеют так стремительно, что… Додумать я не успеваю, потому что она моргает и снова становится прежней.

— Лорен.

— Серьезно?

— Да, а что? — она доверчиво заглядывает мне в лицо.

Мы как раз вышли в коридор, и, судя по ее неуверенным шагам, работает она действительно от силы пару дней. На другом конце этого этажа есть отличное кафе со вполне приличной едой.

— Забавное совпадение, у меня так сестру зовут.

— Вы с ней ладите? — это больше похоже на утверждение, чем на вопрос.

— Да. Лучше, чем со всей остальной семьей, — наблюдаю, как она с любопытством читает надписи на дверях лабораторий. Вот эта «Проектное моделирование» — моя… Вернее была моей еще полчаса назад… Но проходя мимо полупрозрачной двери, я до странного спокоен. Вспыхнувшая было во мне ярость и обида исчезли, оставив место лишь усталости и сожалению о том, что мое изобретение мир узнает под чужим именем. Если узнает вообще. Я потратил на этот механизм год.

— Это хорошо… — откликается Лорен, улыбаясь своим мыслям.

В кафе сейчас почти пусто. Обедает парочка лаборантов из отдела технического обеспечения, да секретарша генерального Саммэр, сидя у барной стойки старательно красит губы свекольного цвета помадой, глядя в карманное зеркальце. Верхняя пуговица ее блузки с без того низким декольте расстегнулась, и в вырезе видно белоснежное кружево. Заметив, что мы вошли секретарша, меряет Лорен недоуменным презрительным взглядом. Но стоит девушкам встретиться глазами, как Саммэр, вздрогнув, узнает новенькую и величественно кивает ей на глупое приветствие в виде махания рукой.

Увожу Лорен в дальний конец помещения и подзываю официанта. Я почему-то ждал, что она будет долго выбирать сорт чая и советоваться по поводу того, какое пирожное выбрать, но моя спутница уложилась ровно в восемь слов: «Бисквит с фруктовым кремом и черный чай, пожалуйста.»

Я взял себе тоже самое… Не то чтобы мне хотелось есть… Я сделал это скорее бездумно, что на самом деле для меня необычно.

— Эй, Сэмми! — нахальный голос Лео раздражает меня даже больше, чем его дружеский шлепок ладонью по моему плечу. — Ты документацию передать мне и Иде не забудь! Разбираться в твоем вечном кавардаке у нас времени нет.

— Меня зовут Сэм! — низким голосом будто впечатываю в его сознание каждое свое слово.

Мой бывший коллега аж подтягивает не по возрасту оплывший живот и на его мопсячьем вычурном лице появляется такое выражение, как будто он с разбега влетел в стену. Я вижу расплывчатые пятна пота, что он старательно прикрывает халатом, но едковатый запах выдает его с головой.

— О, я смотрю ты себе новую подружку уже нашел. — Толстые длинные губы Лео растягиваются в слащавой усмешке, и он делает шаг к Лорен, склоняясь к ее лицу. — Имейте ввиду девушка, он теперь здесь никто. А я вот смог возглавить отдел…

— Не без помощи некой Иды, я предполагаю… — невинно улыбается Лорен, кладя подбородок на ладошку, — Какая она хорошая девочка… Умная… Карьеристка… Беспринципная к тому же… Да?

Мужик бледнеет так, что мне становится не по себе, глядя на его дрожащие щеки.

— Ты если хочешь, чтобы она и дальше тебе помогала, не забывай кое о чем! — Она понижает голос до интимного песочного звучания, и я невольно прислушиваюсь к ее словам. — Принимай почаще душ… От тебя…

Она демонстративно оглядывается по сторонам, и мы с Лео невольно делаем тоже самое…

— Воняет… — завершает она трагическим шепотом на все заведение…

Саммер, которая наконец — то закончила красить губы, строит такую мину будто ее окатили грязью, лаборанты давятся своим обедом, а официант, который принес нам заказ, не сдерживает в себе визгливый хохот.

— Сучка! — побуревший Лео неуклюже выбегает из кафе, едва не пробив своей тушей стеклянную тщательно протертую стену.

— Знаешь, не стоило вступаться за меня, — с трудом выговариваю я в приступе удушливого смеха, — я вполне способен за себя постоять перед таким идиотом, как Лео Карс…

— Приму к сведению. Я, на самом деле, об этом даже не подумала, — она равнодушно пожимает плечами, и я понимаю, что это действительно так, — просто мне хотелось, чтобы он ушел. От него реально неприятно пахло….

— О да… Да и мозгов у него, если честно, не так чтобы очень… — отпиваю чай, видя, как Лорен греет о свою чашку руки.

— Тогда как же он стал начальником отдела? Чей-то родственник? — Лорен делает крохотный глоток. Мне даже кажется, что она лишь слегка мочит губы, а не пьет по-настоящему.

— Троюродный племянник генерального директора. В механике, робототехнике и электронике ничего не смыслит, зато компромат на людей собирает виртуозно, да и чужие разработки присваивает мастерски. Делает всю работу чужими руками, а лавры пожинает сам. — Морщусь, вспоминая как не нашел сегодня утром в своем компьютере своих же проектов и расчётов и как на летучке Ида с Лео с гордостью представили мою работу в качестве своего детища… А когда я возмутился прямо в кабинете генерального…

— Ну вообще это все не смертельно, и, если у тебя украли проект, вполне можно все исправить.

— О нет, связываться с судами и авторским правом — это не ко мне. Слишком долго, муторно и против такой огромной компании с целым юридическим отделом — только время и деньги на ветер пускать, — отмахиваюсь от ее слов, но она лишь как-то странно ведет бровями.

— Как вариант. Но я говорю о другом… Я, кажется, уже упоминала, что специализируюсь на планировании и исполнении желаний…

— Предлагаешь мне использовать тебя как джина? — окидываю девушку насмешливым взглядом. Эта ее шутка совсем не смешная, но будем считать, что она просто пытается вызвать мой интерес.

— Не совсем. Это скорее будет соглашение, — она лукаво колупает бисквит тупозубой вилкой. — Ты загадываешь желание, я его исполняю, а взамен получаю нечто равноценное.

— Мою душу? — фыркаю, откидываясь на стуле. Этот глупый разговор быстро теряет все возможное очарование. Похоже, что девушку я сильно переоценил на эмоциях.

— Я сказала равноценное, а что мне с твоей душой делать? На стену повесить и восхищаться?

— Давай сменим тему, а то мне эти твои заявления все больше напоминают притчи моей бабушки — индианки о духах Жнецах, что ловят в свои сети слабые души людей, а потом обманом отбирают у них самое дорогое.

— Хм… — она выглядит пораженной. Но от этого становится еще красивее, — интересная интерпретация… А что, согласно легенде, у человека считается самым дорогим?

— Я точно не помню, кажется, жизнь, — напрягаю память, но в голову, как назло, лезет лишь недописанный отчет, который, собственно, теперь никому вообще не нужен.

— Бред. Жизнь не имеет цены. Она может одновременно быть и бесконечно дорогой, и унизительно дешевой, — Лорен криво усмехается, продолжая раздраконивать бисквит, — скажу тебе по секрету. Жнецы работают по другому принципу.

— И по какому?

— Жнецам от людей ничего вообще не нужно, — она вдруг двигает свою чашку с чаем почти мне под нос, наваливаясь локтями на стол. — Это вы в нас нуждаетесь. Как и в исполнении своих желаний…

— Надо же, как интересно… — откровенно иронизирую я, продумывая пути к отступлению, — а откуда такие познания, если не секрет?

— Прочитала на дне чашки… — она указывает глазами на стоящую перед нами посуду. — Там и для тебя сообщение есть интересное, посмотри.

Сам не знаю почему заглядываю в ее чашку. Она полна чая и отражает мое лицо, исказив цвета. А вот напротив меня… Вместо Лорен я вижу лишь отражение глиняной Маски, покрытой грубым узором и обрамленной черной тканью.

— Бабушка-индианка рассказывала, как мы выглядим на самом деле? — я слышу со стороны свой голос, поднимаю голову и невольно отшатываюсь так, что чуть не слетаю со стула. Мой близнец улыбается мне чересчур слащаво, и на нем я вижу ту же одежду, в которой была Лорен.

— Т-т-ты…

— Тише, не кричи, люди все равно сейчас слишком заняты собой, чтобы что-то видеть или слышать… — мой близнец взмахивает рукой и вновь становится хрупкой изящной девчонкой. — В моих планах не было тебя пугать…

— П-правда? — с трудом заставляю себя сесть на место, с которого я подскочил, и понизить голос. — Что-то не похоже…

— Соглашусь. Обычно мы не открываем людям свою истинную сущность, — она забирает от меня чашку и делает очередной лживый глоток, — в среднем за свою жизнь почти каждый человек три-четыре раза так или иначе сталкивается со Жнецами и даже не понимает этого. Вы умудряетесь заключать с нами сделки, не осознавая этого и недоумевая, почему вдруг размеренная жизнь делает резкий вираж, и вы что-то фантастически приобретаете или фатально теряете.

— Тогда почему ты показала мне это?

— Без понятия, если честно… Никакого логического объяснения нет. По-хорошему меня вообще здесь быть не должно… — Лорен неуверенно отправляет в рот кусочек пирожного, которым можно накормить разве что мышонка. — Охота уже шла на другого человека… но… я тут…

Сумасшедший дом какой-то… напротив меня сидит воплощение древних сказок и не может объяснить толком зачем оно меня потащило пить чай… Успокаивает, что я его в качестве жертвы не интересую… Вроде бы…

— Мне просто почему-то было нужно убедиться, что у тебя все в порядке. В моем понимании.

— Жнеца?

— Да… — ее взгляд ускользает от меня, как тень от восхода.

Прислушиваюсь к себе. Наверное, в соревнованиях на самый безумный день нынешний стал бы просто чемпионом. Я этого Жнеца совершенно точно не боюсь. Этот дух появился в самый неудобный момент и по сути предложил восстановить справедливость. И судя по его неагрессивному поведению, ничем реально опасным мне это не грозит…

— Мы можем поговорить начистоту?

— Ага, — Лорен приосанивается и принимает на редкость деловой вид, — я слушаю.

— Ты говорила о сделке. И о том, что я в ней, по сути, не нуждаюсь, но могу заключить. У меня есть одна идея… Если я попрошу тебя предсказать мне последствия моего желания для меня, ты сможешь это сделать?

— М-м-м… Достоверность будет страдать, — она задумчиво почесывает затылок черенком вилки, — но, если ты в результате можешь невзначай убиться или покалечиться, так уж и быть нарушу правила и предупрежу тебя.

Роксет

Очевидно, Учитель прав, и мне реально пора на отдых. Давать такие обещания Жнецам нельзя. Наша задача души чистить. А не предупреждать кого-то, что с ним случится в итоге. Суть сделки состоит в проживании человеком препятствий, которые, с одной стороны, позволяют тому, что налипло на его душу, себя максимально проявить, а с другой — после этого выдрать оттуда всю грязь с корнем едиными махом.

Но слова вырываются из меня сами собой. И я невольно вспоминаю Кордэ, которая почти никогда не обращает внимания на ограничения и действует по наитию. Когда ее за это пытаются отчитывать, она лишь пожимает плечами и говорит, что это сильнее ее, и она ничего не может с собой поделать. Похоже, что в последнее время я слишком много с ней разговаривал…

–Насчет желания моего… — Сэм, сидящий напротив меня, явно напряжен, но страха в нем не ощущается. Он вообще на редкость легко принял ситуацию. Впрочем, частично его успокаивает дарованная Жнецам способность очаровывать. Нам верят сразу же, какой бы бред мы не несли. Наша природа отключает у одушевленных чувство самосохранения. Рядом с нами им всегда относительно комфортно и легко, — я могу его просто сказать?

— Да, — отставляю от себя остатки пирожного и готовлюсь вызывать карту дорог судеб. Все равно еда для меня давно утратила свой вкус. Находясь в личине, я могу и есть, и пить, и вообще чем угодно заниматься, но у меня больше нет желания это делать. А моя истинная суть уже давно ни в чем таком не нуждается.

— Тогда я хочу, чтобы Лео, Ида, и те, кто им помогал воровать мой проект, в дальнейшем хорошо над ним работали и сами сделали все, чтобы он вышел в свет, выполнял бы задуманные функции и имел бешенный успех. И как следствие требовал постоянного развития и обновлений. — Сэм мечтательно смотрит на меня свысока, пока моя личина старается удержать на месте челюсть.

— Эм… — такое странное желание от несправедливо обиженного, но при этом адекватного человека, а не религиозного фанатика с их вечными «подставь другую щеку», я за все свое существование не слышал. Признаюсь честно, я больше ожидал от него что-то из серии «пусть они облажаются и их выгонят с позором», — не совсем уверена в том, что верно тебя понимаю… Т.е. ты хочешь, чтобы они добились… успеха?

— Да…

— Фактически за твой счет?

— Именно… — он довольно улыбается моему очумевшему даже у личины виду.

— М-м-м… Извини, что спрашиваю… Твое желание, конечно, закон, и отговаривать я тебя в любом случае не стану… Но чисто из спортивного интереса хочу знать, почему ты этого хочешь?

— Все просто, — Сэм, допивает свой чай двумя большими глотками, — моя последняя разработка — программируемый хирургический лазерный нож, приспособленный для выполнения уникальных операций на человеческом мозге у детей, начиная чуть ли не с младенческого возраста. Так же его можно перепрограммировать под другие не менее сложные задачи. Эту вещь очень ждут нейрохирурги.

— О, понимаю… — киваю ему. Что ж для людей это очень благородный порыв. И мне даже, наверное, приятно иметь дело с человеком, который в кои-то веки не зациклен на чисто своих потребностях и способен смотреть вперед даже на полшага.

— Нет, не понимаешь пока, — он открывает в странно хищной улыбке крепкие крупные зубы, — дело в том, что вчера я засиделся допоздна в лаборатории. Сроки еще не поджимают, но люблю работать на опережение. Чтобы на всякий случай было время на работу над ошибками, если они возникнут. Так вот вчера, я как раз случайно нашел одну такую в конструкции самого ножа. Она крохотная, но фатальная. И благодаря ей нож будет некорректно реагировать на сигналы программы. Было уже поздно. И я не нашел в себе силы хоть где-то ее зафиксировать. Так что, я ушел домой с намерением сегодня утром внести все поправки и написать по этому поводу отчет… И именно этой ночью Лео с Идой решили, что пора прибирать почти готовое изделие к рукам. На то, чтобы сделать калибровку и подцепить изделие к программе, Иде распущенности и связей с программистами, которые на нее и так слюной исходят, хватит. А вот на остальное… Знаешь, я десять лет учился, как проклятый, этой профессии. Начал еще в пятнадцать лет. Я ничего в своей жизни кроме лаборатории и спортзала, благодаря отцу-военному, который считал, что мужчина должен быть не только умным, но сильным и здоровым, не видел. Пару лет назад, когда мне исполнилось тридцать, я смог возглавить свой отдел. Я тут самый молодой из начальников отделов… Был. Но не потому, что я чей-то. А потому, что я реально знаю свое дело. Пусть же и они его в конце — концов узнают…

Я впервые за последние две тысячи лет вдруг почувствовал, как моя истинная суть сглатывает… Хорошо, что я сейчас себя со стороны не вижу. Машинально развернутая мной карта судеб, в которую я загнал образ его желания, открывает мне такой сумасшедший вид, что в пору аплодировать этому тридцатитрёхлетнему мужику стоя.

Желая этим недалеким жадинам успеха и процветания на его собственном поприще, он назначил им такое изощренное наказание, что все инквизиторы и палачи знакомых мне миров просто почтительно склонят перед ним головы. Да, он сам теряет возможность быть известным и богатым в этой сфере. И дальнейшая дорога его под вопросом, потому что он сам еще не определился, чем будет заниматься, но общий прогноз у него благоприятный. Сэм на каком-то супер-разветвлённом перекрестке сейчас находится, прямо осьминог-мутант какой-то. Впрочем, при встрече со Жнецом, такая картина встречается довольно часто. Многое зависит от того, что он захочет мне отдать взамен. Но в его случае… Чистка фактически не нужна, так что отделается он скорее всего жизненным уроком… Или чем-то подобным, довольно простым.

Но вот у тех, кто его обворовал, можно сказать, что жизнь кончена. Все их существование теперь подчиняется этому капризному изобретению и нуждам других. Осваивать с нуля нелюбимую профессию. Доказывать свою состоятельность в ней. Долгие годы тратить на то, что вызывает скуку и отвращение, и невозможность ничего изменить… Потерять привычный статус… Стать тем, кого всегда искренне презирал… Потерять вообще все, что только можно из-за необходимости служить людям, которые все равно никогда не оценят эту жертву, потому что всегда сделанного будет катастрофическим мало…

— Обалдеть… — медленно тяну я, восхищенно разглядывая сидящего перед собой человека, — сомневаюсь, что хоть раз кто-то это от меня слышал, но ты просто нереально крут… Такое ощущение, что у тебя в роду Жнецы были.

— Учитывая все обстоятельства сегодняшнего дня, думаю, все возможно…

— Нет, — со смехом отрицательно качаю головой, — Жнецы в чьем-то роду — это однозначно совершенно невозможно. Без вариантов.

— Ладно, тебе видней… — Сэм примирительно пожимает плечами.

— Хорошо… Твое желание я понимаю, — потираю привычным движением пальцы. У личины они вечно мерзнут, и хоть я этого не ощущаю почти, все равно это немного неприятно, — поговорим о том, что я за это получу.

— Да бери все, что хочешь, мне не жалко…

— Тьфу ты, мясо неразумное… — роняю голову на стол с довольно звучным грохотом. На нас даже лаборанты, рассчитывающиеся за свой обед, оборачиваются.

— Чего? — Сэм непонимающе смотрит на мои пируэты.

— Ты хоть понимаешь кому и что ты предлагаешь, а? — тоскливо интересуюсь я, не поднимая лба от стола. От этой несусветной глупости меня аж трясет и хочется устроить ему «веселую жизнь» с концовкой в виде превращения в корм для бомжей.

— Наверное, нет… Ты не могла бы перестать разговаривать со столешницей, а то мне как-то не по себе становится.

Сажусь прямо. Наверное, даже у моей личины взгляд становится специфическим, потому как его передергивает.

— Вот такими заявлениями на самом деле можно себе смертный приговор подписать… — мой истинный голос прорывается сквозь милое щебетание Лорен раскаленным царапающим песком. — Ты даже не представляешь сколько всего я могу у тебя забрать, заключив такую сделку.

— Но ты сама говоришь, что моя жизнь тебе не нужна… Я не знаю, что именно тебе нужно. Поэтому и предлагаю выбрать. Ты же исполняешь мое пожелание. На мой взгляд, это честно…

Честно…Прислушиваюсь к этому слову. Становясь Жнецом, мы забываем о честности по отношению к себе. Стать Жнецом — всегда нечестно. Почему у кого-то Маска на лице почти взрывается, даруя свободу и выбор, а кто-то вынужден вечность копаться в чужих помоях, пока не найдется спаситель, что разглядит в тебе то, чего не видят остальные. Причем никто даже не знает толком, что надо увидеть, и в ком конкретно — в себе или в нем — чтобы Жнец обрел внутреннюю гармонию достаточную для свободы…

Никто никогда не говорит этого вслух, но все считают, что Жнецами часто становятся те, в ком тайно живет зависть. Мол, пока ты ее в себе не победишь по отношению к тем, кто Маску снял, ты свою с лица не стащишь никакими силами. Мне эта теория кажется не лишенной смысла, но я уже много тысяч лет ни в чем не уверен. Во мне зависти к свободным давно не осталось. У каждого в нашей Вселенной своя трудная дорога. Глупо думать, что, окажись ты на другом месте, все стало бы легко и просто. Но, как сказал один мой подопечный, день прошел и ночь сменилась — ничего не изменилось.

Я смотрю на Сэма. Спокойное смуглое лицо и большие темные глаза полны мыслей. Но они не несут в себе ничего, что могло бы вызвать мою охоту. Просто человек, который хочет быть честен со мной, и ждет что я предупрежу его, если он ошибается. И сейчас все, кто меня знают в Замке Тысячи Миров просто схватятся за головы, если узнают, что я собираюсь сделать. А они это сделают потому, что удержать такое в тайне не получится, мне придется просить у Вселенной небольшой уступки. Сколько это может мне стоить — я думать не стану, хотя страха по этому поводу не испытываю. Я почему-то уверен, что она меня выслушает и поймет… В конце концов, за все свое существование я буду просить впервые. А у нас даже дети частенько захаживают к ней за маленькими радостями для бытия.

— Тогда, моя цена… Три дня твоей жизни, которые ты проведешь как мне подобный. Будешь помогать мне чистить человеческие души.

— Это должно стать мне каким-то уроком? — он чуть подается вперед. В его голосе нет любопытства. Только взвешивание решения.

— Да. Через три дня ты сам все поймешь.

— Я согласен.

Секунды две смотрю на него. От его уверенности моей личине становится спокойно.

— Что ж… Будь по-твоему. Твои слова услышаны… — скрепляю сделку, и сразу кладу ему руку на плечо, перенося нас в Замок Тысячи Миров.

Сэм явно замечает переход. Принимается оглядываться по сторонам, оценивая красоту зала с невообразимым количеством дверей, через которые мы путешествуем по мирам одушевленных. Их тут реально тысячи. И все выглядят по-разному и находятся в абсолютном беспорядке, не только на стенах, но и на полу, и на потолке, порой даже наплывая друг на друга. Некоторые похожи на кованые ворота при входе в замок, а другие — подобны крохотному лазу в кротовую нору. Судя по детской улыбке, что появляется на пухлых красиво очерченных губах Сэма, ему тут нравится, да и мое присутствие искусственно усиливает его спокойствие.

— Это что… ЧЕЛОВЕК??? — испуганный голос Кордэ заставляет меня оглянуться к арке, через которую мы обычно попадаем в Зал Переходов. Она стоит, вцепившись в край стены так, что пальцы покраснели, с выражением дикого ужаса на лице.

— Ой, можно подумать ты раньше живых людей никогда не видела! — фыркаю я, закатывая своей личине глаза и воинственно упирая руки в бока. — Чего ты испугалась, он со мной! Лучше скажи, где Учитель?

— Я здесь… Что за…. — Выходящий из-за поворота прямо перед аркой, где почти теряет сознание Кордэ, Учитель с диким грохотом роняет книгу и древнюю оловянную вазу из мира Лиловых холмов, — ЭТО ЧЕЛОВЕК??? ЗДЕСЬ???

Сэм откровенно давится смешком, а я со вздохом качаю головой.

— Дуэт солирующей очевидности выступил точно по плану… Получилось эффектно и красиво, — фыркаю я, цепляя Сэма под руку и подталкивая его к выходу, — Учитель, я хочу обратиться к Вселенной. Надеюсь, вы возражать не станете?

Вид сверху

— КАКОГО ТУХЛОГО МЯСА ТЫ ТВОРИШЬ!? — шипит ультразвуком Учитель, бегая по своему кабинету кривыми петлями, — ЗАЧЕМ ТЫ ПРИТАЩИЛ СЮДА ЧЕЛОВЕКА?! Я ТЕБЕ ЧТО СКАЗАЛ СДЕЛАТЬ?

— Пойти на детскую площадку, найти себе самого безобидного подопечного и заключить сделку, — послушно отвечает Роксет, все еще находящийся в облике Лорен, а то время как Сэм под присмотром побледневшей Кордэ рассматривает книги на стеллажах кабинета. — Я так и сделал.

— ДА??? ТОГДА КАКИМ ОБРАЗОМ ПОЛУЧИЛОСЬ ТАК, ЧТО ЗАМОК ПРОПУСТИЛ СЮДА С ТОБОЙ ЭТОГО…

— А это часть сделки! — Жнец жеманно хлопает голубыми глазами, — мы договорились, что я исполняю его желание, а он дарит мне три дня своей жизни в качестве моего помощника.

— ЧТО???

— Ну может хватит орать, а? — низкий словно шторм голос Роксета, заставляет всех на него посмотреть и замереть на середине действий. — Я выполнил то, что ты от меня хотел. Этот человек чист. Он добр и дальновиднее многих. Мне будет радостно исполнить его желание.

— Зачем тебе помощник, Роксет! И почему… — Учитель сбивает со своего стола рукой стопку листов бумаги, — да прими ты уже нормальный облик, а то непонятно как с тобой разговаривать!!!

— Все в порядке, не обращай внимания, — Кордэ успокаивающе поглаживает явно напрягшегося Сэма по плечу кончиками пальцев. — Просто Учитель переживает немного.

— Легко, где здесь душ?

— Не передергивай! — Учитель делает несколько вздохов и присаживается на корточки перед Жнецом, — так, давай по порядку. Что произошло?

— Была охота…

— Так…

— На мальчика… Он хотел робота-собачку… — Роксет рисует на хрупких коленках непонятные вензеля.

— Отлично. И?

— Проверка показала, что если исполнять это желание, то будет полный…

— Без анатомии пожалуйста, тут везде носятся дети, — Учитель бросает строгие взгляды на свою личную библиотеку.

— Последний день Помпеи рядом с этим будет милым костерком, — презрительно фыркает Жнец, дергая подбородком.

— Верю, бывает. И что? Как ты умудрился наткнуться на этого парня?

— А он был на периферии пересечений судеб. С этим мальчиком никак не связан. Но мое внимание привлек.

— Чем?

— Не знаю. Линия судьбы выглядела странно, — он скрещивает руки на груди и обиженно надувает губы.

— Ему что-то грозит? — учитель бросает на Сэма заинтересованный взгляд.

— Нет. Она не собирается обрываться… Или делать мертвые петли, заставляя его зациклиться на какой-то ситуации бесконечное количество раз. Даже цвет у нее вполне приемлемый.

— Тогда в чем странность?

— Не могу объяснить! — Роксет раздраженно взмахивает руками, вызывая карту судеб. — Вот смотрите сами, может вы мне скажете, что это такое!

Пару минут в комнате стоит тишина, прерываемая лишь шелестом страниц книги, написанной на диалекте диких племен Мира Спящих…

— Роксет, — голос Учителя звучит мягко, и это заставляет Сэма насторожится, — я ничего не вижу. Здесь нет ничего странного. Обычная судьба довольно успешного человека… Тут все в порядке…

— Нет есть, — спокойной уверенностью Жнеца можно дробить стены, — а то, что вы этого не видите, еще ни о чем не говорит. Возможно, вам просто не дано…

— Ну уж ты давай не забывайся! — Учитель возмущенно отшатывается от Жнеца, разводя руки в стороны. — Я, в конце концов, тебе не кто-нибудь, а тот, кто учит каждого из вас видеть истинную суть! И, в отличие от любого другого обитателя этого замка, я действительно способен разглядеть все, что скрывают и Свет, и Тьма…

— Да? — Роксет недобро прищуривается, вскакивая на ноги. — Тогда откуда скажи на милость появляются пленники Масок? Проводники и Жнецы! Ведь во время праздника Сорванных Масок ты смотришь на каждого из нас! Или хочешь сказать, что это ты решаешь кого миловать свободой, а кого отправлять на миссии?

Конец ознакомительного фрагмента.