Я не верю крикам птиц. Женевский квартет. Лето
Ирландский музыкант Джонни играет в женевском баре и абсолютно ничего от жизни не хочет. Но когда от него при странных обстоятельствах уходит девушка Айрис, и его насильно вовлекают в странную языческую игру, срывающую с него все покровы, Джонни предстоит переоценить неправильно прожитую жизнь. Его ждут испытания, назойливые призраки прошлого и головокружительное путешествие во внешний и внутренний мир, в который он боялся заглядывать.Как думаете, сможет ли Джонни проснуться?
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Я не верю крикам птиц. Женевский квартет. Лето предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Вторая глава
Джонни разбудила воробьиная трель дверного звонка. Голова болела, несмотря на то, что вчера он ограничился пивом, хотя мог бы позволить себе что-нибудь покрепче. Не каждый день от тебя уходят девушки.
«Вернулась, — подумал он, приближаясь к двери. Смахивая остатки фольклорного сна, как крошки с поверхности стола, он пытался понять, какие эмоции испытывает по поводу возвращения Айрис.
Но за дверью никого не было. Только записка, проткнутая дверной ручкой, точно шампуром.
«Мы теперь только так будем общаться?» — с раздражением подумал Джонни. Как в чертовом девятнадцатом веке.
Однако в этот раз записка была не от Айрис.
«Mon cher ami6,
Приглашаю тебя в кафе «Le coin d’espoir» за наш столик через десять минут. Мне есть, что тебе рассказать»
Джонни аж передернуло от такого обращения, от неуместной интимности «нашего столика». Нетрудно было угадать отправителя. Такой уровень патетики мог исходить только от его соседа Ноа.
Женева — взрывоопасная смесь, многоступенчатый коктейль из десятков культур. Все осложняется тем, что иностранцы здесь не просто туристы: наводняющие улицы европейцы всех национальностей, азиаты и африканцы приехали сюда не на неделю, чтобы полюбоваться озером и купить открытки с Монбланом — им приходится сосуществовать рядом, ежедневно сталкиваясь во всем многообразии своих культур, точно тектонические плиты с трудом притирающиеся друг к другу.
Но гаваец в Женеве мог удивить даже привыкших к этнической экзотике швейцарцев. Переехать из островного рая, где главными занятиями остаются плетение цветочных гирлянд, ловля рыбы к ужину и выражение вселенской любви через «хулу»7, казалось неосмотрительным. Ограниченность озера после величия океана должна была угнетать, островерхая раскатистая жеманность французского резать слух после мягких и гладких, как очищенные песком камешки, гласных гавайского языка.
Однако Ноа не терял оптимизма: он словно вышел из материнского чрева с широкой, приклеенной к лицу, но при этом не вызывающей сомнения в своей искренности, улыбкой. Он не знал, что такое меланхолия или потеря веры в себя, жизненные препятствия казались ему бутафорскими декорациями в детских спектаклях. Ноа сочился, искрился, горел любовью к ближнему. Качество, которое казалось Джонни совершенно недальновидным. Сам он привык не ожидать от мира ничего хорошего, чтобы не пришлось потом испытывать кислый вкус разочарования.
Они познакомились в «Кракене», когда Джонни играл цикл песен с альбома своего тезки Джонни Флинна — известного в узких кругах английского музыканта. В Женеве его, разумеется, никто не знал. Он как раз заканчивал балладу про то, как герою хочется, чтобы его кто-нибудь слушал и слышал8, когда Ноа подбежал к сцене в приступе экзальтации и обнял Джонни. Он вообще очень любил обниматься со всеми, к кому испытывал симпатию. Большой, уютный, по-женски округлый, он походил на добродушную плюшевую акулу. Айрис даже прозвала его «Блохэй» в честь одноименной шведской игрушки из «Икеи».
Ноа переехал совсем недавно и как раз искал недорогое жилье. Слово за слово, три «Кровавых Мэри», и тут Джонни в порыве редкой для него душевности, сообщил гавайцу о том, что старый сосед съезжает и освобождает маленькую квартиру в его кондоминиуме. Не захочет ли новый приятель жить рядом с ним? Не прошло и минуты, как он получил шумное согласие.
И все же, их ожидания по поводу степени сближения не совпали. Джонни было достаточно встречаться раз в неделю за кружкой пива, рубиться в видеоигры, пока Айрис ходит в кино или музеи, и обсуждать незначительные происшествия, впечатления от которых выветривались быстрее дешевой туалетной воды. А вот Ноа, видимо, лелеял мечту стать его лучшим другом. Некоторые знаки его внимания превышали внутренний лимит Джонни, становясь навязчивыми. Приглашения на местный, отнюдь не зрелищный футбол, прогулки по воскресному Риву, даже акции в торговых центрах — Джонни устал придумывать отговорки, чтобы просто остаться дома.
Однажды Ноа позвонил ему среди ночи, чтобы предложить съездить вместе в Милан на двухэтажном автобусе. «Извини, но ты не настолько меня возбуждаешь», — едко сказал Джонни прежде чем положить трубку. Как же его раздражала такая беспардонность!
Так и сейчас, эта записка, подброшенная тайком, ультимативное приглашение на встречу, увенчанное кокетливой вишенкой «милого друга». Может, он не хотел сегодня никого видеть, а теперь придется вылезать из мягкого кресла, что-то надевать, выходить в лишающее последних жизненных сил пекло…
Джонни быстро поменял одну темно-синюю футболку на другую, тоном посветлее, и со вздохом, равным по мощи урагану Катрина, выполз на улицу.
В лицо ударила новая волна июльской жары. Асфальт, уже не успевающий остывать после полутора месяцев чересчур теплых ночей, источал волны горячего воздуха. Даже обычно гиперактивные соседские дети, катающиеся на велосипедах, казались вялыми, будто родители силой заставили их развлекаться.
Сонные жители коммуны змейкой плелись в местную протестантскую церковь с плоской крышей, из которой уже доносились торжественные звуки литургии. Хрипло скрипели дверцы булочной, пропуская живительный запах свежеиспеченных круассанов.
Джонни прошел мимо субботней ярмарки на площади, с подозрением глядя на выцветшие помидоры и помятые персики в лотках, заляпанные кофейными пятнами старинные открытки и убогие украшения для хиппи. Затем зашел в дребезжащую колокольчиком дверь маленького кафе со столь не подходящим ему названием: уголок надежды мог бы выглядеть более жизнеутверждающе. Зато играющая внутри музыка порадовала — один из бессмертных хитов Red Hot Chili Peppers. Джонни готов был целый день мчаться по безликому шоссе под очищающие ритмы Californication, только ехать было некуда. Помнится, он все время отказывался от предложений Айрис исследовать Швейцарию…
Оказавшись в кафе, он сразу увидел гавайца: тот сидел в дальнем углу, спрятав голову под тенью соломенной гондольерской шляпы с черной окантовкой. Кроме того, на нем были огромные солнцезащитные очки, которые он снял с плохо удавшейся грацией только при приближении ирландца.
— Что за шпионские игры? — спросил Джонни, садясь напротив него.
— Конспирация, — многозначительно кивнул Ноа, откладывая газету.
— Что на этот раз? — вздохнул музыкант.
— Ты разве не замечал ничего подозрительного?
— Из подозрительного тут разве что твоя шляпа. Где ты вообще ее откопал?
Стиль Ноа заслуживал отдельного упоминания. Он и под страхом смерти не надел бы очевидную гавайскую рубашку, даже в такую изнуряющую жару. Джонни подозревал, что приятель стеснялся своей полноты и не хотел выглядеть типичным островным весельчаком. Он всегда носил однотонные офисные рубашки и безликие, не привлекающие внимания к проблемным частям, фланелевые брюки. Хотя если бы он выбирал цветастые приметы родины, расплывшиеся под мышками пятна пота привлекали бы меньше внимания.
— Давай сначала закажем поесть, — проигнорировал его замечание Ноа, подзывая официантку.
— Мне тыквенный латте, пожалуйста, — сказал он, — и теплый сливовый пирог с мороженым.
— Тыквенный латте? — поморщился Джонни, заказав свой черный кофе без молока. — А дальше что? Витаминный смузи? Детокс-чай с фенхелем? Флэт-уайт с яблочной цедрой?
— Я люблю пробовать nouveautés9, Джонни, — невозмутимо ответил Ноа, — не все такие консерваторы, как ты.
Использование французских слов к месту, а чаще всего не к месту, было еще одной особенностью Ноа, к которой Джонни с его ирландской простодушностью и нелюбовью к словесным финтифлюшкам, привыкал долго и мучительно. Он предпочитал говорить без экивоков: на родном английском языке с теми, кто его понимает. Французский вообще давался ему тяжело, за что его часто подкалывали местные знакомые. Они могли смеяться до слез над его произношением: над недостаточно остро заточенными пиками «р» и слишком протяжным гулом гласных. Можно подумать, их английский с французским акцентом был хоть на йоту лучше.
— Ладно, выкладывай, что там опять стряслось?
Ноа торжественно отставил в сторону чашку и сложил ладони домиком, как готовящийся к важному выступлению политик.
— Мне кажется, за мной следят.
— Опять ты за свое!
— Нет, в этот раз точно, мне не до шуток — он нахмурился, доказывая серьезность своих слов.
В мире нашлось бы не так много людей, столь одержимых теориями заговора. Ноа измучил ими Джонни еще в первый месяц их знакомства. Список теорий, в которые он верил, был длиннее оглавления ботанической энциклопедии: иллюминаты и масоны, исподволь правящие миром; подстроенные авиакатастрофы, тайные бункеры, рептилоиды, сатанинская паника10, сфабрикованные в лабораториях смертельные вирусы, известные только избранным тайны убийства Линкольна, Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Он даже создал собственный сайт на эту тему, пользующийся неожиданной популярностью у таких же сумасшедших из разных уголков земли. Джонни как-то зашел на главную страницу и удивился тому, как много у Ноа последователей. Ядовито-зеленый дизайн с апокалиптическим красным шрифтом резал глаза, темы на форуме ежедневно обновлялись, и ирландец поскорее закрыл вкладку, в очередной раз пораженный тем, какие нелепые демоны таятся внутри у толстого, добродушного с виду человека.
Гаваец безуспешно пытался приобщить Джонни к своей страсти: однажды заставил его слушать пластинки The Beatles задом наперед, потому что фанаты на его сайте утверждали, что там зашифровано послание о том, что Пол Маккартни на самом деле давно умер. Мол, бас-гитарист ливерпульской четверки погиб еще в 1966 году в автокатастрофе и был заменен двойником, а в песнях и на обложках альбомов группы содержатся многочисленные скрытые намеки на это происшествие.
— Слышишь? Там еле прослушивается тонкий голосок, поющий «Paul is dead»! На обложке Abbey Road они на самом деле изображают похоронную процессию, а в номере машины зашифровано послание «Linda Maccartney weeps11», ну типа она его оплакивает, tu vois12?
Но Джонни не понимал. Поначалу его забавляло необычное увлечение гавайца, но потом его рациональный разум восстал против такого извращенного искажения действительности.
— Все проще, чем ты думаешь, Ноа. В жизни вообще нет никаких тайн, мы все это придумываем, чтобы не было так скучно жить.
И Айрис как назло интересовалась эзотерикой. Она старалась прятать от Джонни свои коллекции карт (чего там только не было: классическое Таро, Таро драконов, Таро фей, даже колода Алистера Кроули), воровато раскладывая их на кофейном столике перед уходом на работу, будто боялась его презрения. Конечно, он все замечал и спрашивал у несуществующего бога: за что ему все эти мистификаторы? Он хотел простой и понятной жизни, не отягощенной никакими посторонними и потусторонними смыслами.
А один раз после секса, пребывая в особенно душевном настроении, она сделала попытку рассказать ему о своей прошлой жизни, которую видела во время какого-то специального занятия. Вроде это называлось регрессией (как иронично, сплошной регресс!). Якобы под влиянием мягкого гипноза, она видела, что жила в Италии конца девятнадцатого века, причем была мальчиком-инвалидом в кресле — чистым, непорочным — и единственной ее отрадой было общение с дедушкой, их прогулки в кукурузных полях и вылазки к морю. Джонни тогда находился в посткоитальной истоме и потому не стал говорить ей, что ни за что не поверит в то, чего не существует.
А эти ежемесячные жалобы на полную луну, которая плохо влияет на ее эмоциональный фон… Чертова дочь Венеры.
Он вынырнул из густого, пропахшего пачули, тумана эзотерических кошмаров, с трудом сфокусировав внимание на пухлом лице друга. Итак, за Ноа, оказывается, следили.
— Да кому ты нужен? — сказал наконец Джонни после неприлично затянувшейся паузы.
— Просто послушай. Вчера я ехал в автобусе до Женевы, и на остановке L’Avenir13 зашел старик в болотно-зеленом плаще, похожий на Кустурицу, у него были такие сальные седые волосы, будто…
— Как у тебя? — пошутил Джонни, но тут же замолчал, поймав укоризненный, по-детски обиженный взгляд друга.
— Я мою голову каждый день! Так вот, он вышел там же, где я, а потом вечером снова зашел в автобус прямо за мной и сидел на том же месте у окна. Ты бы видел его глаза, как будто он маг-убийца какой-то, ей-богу…
— Может, это значит, что он заканчивает и начинает работу в то же время, что и ты? — заметил Джонни, — как сотни других людей в этом городе, например.
— Ты не понимаешь, — покачал головой Ноа, — это был другой автобус. С утра я ехал на тридцать третьем, а после работы мне надо было в одно место и я делал пересадку. Так вот, он был во всех трех автобусах, а потом просто вышел на остановке с говорящим названием Cimetière de Saint-Georges14.
— И о чем оно говорит? Это все улики? — против своей воли, Джонни все же заинтересовался очередным проектом друга, прельстившись фееричным уровнем абсурда предположений Ноа.
— Juste un moment15. Мы складываем числа всех автобусов: 33, 9 и 19 и получается 61, то есть 6+1, то есть 7. Это число, согласно нумерологии, означает опасность. Подожди, — взмахнул рукой в порыве чувств Ноа, предвидя возражения Джонни, — это еще не все. Ночью по моим занавескам скользит луч фонаря. Он прерывается в ритме азбуки Морзе, там явно зашифровано какое-то послание. А эти загадочные послания в моем почтовом ящике?…
— Может, это твоя тайная поклонница? Хотя вряд ли… — выразительно окинув его взглядом, сказал ирландец.
— Ты меня достал, Джонни Белл, — насупился Ноа, давая понять, что лимит двусмысленных шуток на сегодня исчерпан, и вторжение на территорию его самолюбия уже произошло. — Кстати, с Айрис все в порядке? Что-то я ее вчера не видел, она всегда уходит в восемь утра, и мы едем вместе на автобусе…
— Мне стоит ревновать?
— А вчера она не пришла, — продолжил гаваец, почесывая родинку на щеке, — я просто хотел спросить, вдруг она заболела или что-то вроде того…
— Она ушла от меня, — сказал Джонни, всем видом показывая, как мало его это задело.
— И ты так спокоен? Ты что, совсем ее не любишь? — в голосе Ноа зазвенела такая обида, будто бросили его самого.
— Причем здесь вообще любовь, — отмахнулся Джонни. — Она так захотела, значит, это ее право. Я никого держать не собираюсь.
— Почему у тебя такое холодное сердце, mon ami? — скорбно покачал головой Ноа. — Я думал, ирландцы горячие люди, но твое равнодушие переходит все границы. Ты как какой-нибудь чертов финн! Сидишь себе около Балтийского моря и разговариваешь сам с собой и с чайками, будто тебе никто больше не нужен.
— Извини, — обвинения в бездушности всегда уязвляли Джонни больнее всего, поднимая волны желчи. — Меня же не растили на мультяшном острове, где поют тропические птички, а полуголые женщины танцуют танцы, посвященные радости любви. Я не катался на серфе, как белозубый австралийский мачо и не пил сладкую водичку из кокоса. Наверное поэтому, я такой же черствый, как этот чертов сливовый пирог, который ты запихнул в себя с такой скоростью, что я искренне поражен тем, как он не застрял в твоем нежном горле.
— Довольно, — сказал Ноа, вставая с обитой мягкой тканью скамейки. — Мне надоел твой сарказм. Такое ощущение, что это просто броня, а на самом деле ты боишься сильных чувств.
— Говоришь, как баба или психолог из какой-нибудь дрянной телепрограммы, — парировал Джонни. — Я способен на чувства, но не придаю им такого же значения, как вы с Айрис. Не надо усложнять, будьте проще, расслабьтесь уже наконец.
— Я понял, — кивнул Ноа со смирением монахини. Пятна пота на его салатовой рубашке расползлись еще шире, напоминая контуры Мадагаскара, — просто… Вдруг это как-то связано с преследованием? Ты не думаешь, что ее могли похитить?
— А ты упорный малый, — вздохнул Джонни, допивая остывший эспрессо, — так и стоишь на своей версии. Однако тебе придется смириться с тем, что она просто взяла и ушла. Я знаю, ты будешь скучать, ведь вы были подружками, обсуждающими чувства, сериалы и инопланетян, но теперь у тебя остался только я. Не лучший выбор, наверное, но как ты любишь говорить: c’est la vie16.
Они вышли из кафе в гробовой тишине и разошлись в разные стороны, как поссорившиеся любовники. Джонни все же ощутил укол сожаления. В этот раз он все же перегнул палку, словно обидел пятилетнего ребенка. Не зря он с двадцати лет называл себя стариком в молодом теле. Наверное, он и правда слишком много брюзжит.
Следующие две недели Джонни провел в раю. За год отношений с Айрис он успел забыть, как здорово иногда оставаться одному. За исключением коротких вылазок в Эдинбург, она не отходила от него ни на шаг, словно боялась, что он убежит.
Отныне расстеленная кровать стала его храмом. Так сладко было валяться на ней с утра до вечера, сознательно игнорируя мир снаружи. Медитация без конца и начала, сошедшее с небес просветление. Он вставал и ложился, когда ему заблагорассудится. Лечь в девять часов утра? Пожалуйста! Встать в пять вечера? Да кто ему запретит! Линии дня сливались в одно прекрасное радужно-бензиновое пятно, он запутался в числах и днях недели, и только сухие звонки хозяина бара напоминали ему о том, что в пятницу надо отыграть пару десятков никому не нужных песен.
Джонни не смог бы толком объяснить, чем ему так нравилось бездействие: оно пленяло его, как млечный сок опиума. Айрис сошла бы с ума, узнав расписание его досуга. Видеоигры, просмотр глупых, но таких смешных видео в интернете, перекуры каждые пятнадцать минут (варево окурков уже вылезало из пепельницы, как магма из кратера вулкана), пиво, музыка на всю мощь, сон, а потом снова игры, видео, сигареты, пиво, музыка, сон, и так в разной последовательности с разными временными интервалами… Бессмысленные занятия укутывали его в кокон убаюкивающего равнодушия ко всему, включая себя самого. Он даже подумывал попробовать травку, чтобы усилить эффект расслабленности, но для этого надо было ехать в Женеву и искать киоск, где ее не разбавляют какой-нибудь дрянью, а это требовало слишком много сил.
Джонни перестал бриться и остался доволен полученным результатом: оказывается, ему шла борода — она скрывала небольшую ямочку на подбородке и отвлекала внимание от тонкости плотно сжатых губ.
Ему не хотелось тратить энергию даже на переваривание еды: он ел от силы полтора раза в день. На полу валялись полупустые коробки от пиццы, а микроволновка пропиталась запахом расплавленного сыра, в который он макал зачерствевший хлеб.
Он не брал в руки гитару, потому что музыка очищала, а он не хотел очищения. Когда ничто вокруг не мотивирует тебя встать, еще проще не вставать. Падать — так на самое дно колодца, недоступное солнечному свету.
В один из дней Джонни обнаружил, что рыжий кот сбежал. Ну и ладно, он все равно то и дело забывал покормить его…
Нет, он не пребывал в депрессии, как однажды сказал ему Ноа, когда они столкнулись на закате около мусорных баков, и на Джонни были лишь темно-синие боксеры и стоптанные тапки. Он не страдал по Айрис, не скучал по тактильности, ему правда было хорошо вот так никуда не идти и ни к чему не стремиться. Он знал, что это как раз, в отличие от симуляций и имитаций многих других эмоций, его органическое состояние, его личное кротовое углубление в теплой сырой земле, откуда не хочется вылезать.
Покой затворника нарушали только неожиданно участившиеся звонки матери. Первый раз она позвонила, когда он лежал на правом боку и с интересом ученого разглядывал хитросплетения паутины в углу.
— Джон? Ты меня слышишь?
Только мать называла его полным именем, подчеркивая тот факт, что он давно уже не ребенок и не должен ждать поблажек от судьбы. Она слегка задыхалась, как тучные люди после подъема на крыльцо. Наверное, как всегда, пыталась показаться больнее и несчастнее, чем на самом деле.
— Ну?
— Джон, мне нужна твоя помощь. Майклу плохо, — в ее голосе проскальзывали знакомые визгливые нотки, так раздражавшие отца.
— А что с ним? Что-то не припомню, чтобы кто-то из вас интересовался моими проблемами, — Джонни встал и подошел к окну, чтобы закурить. Без сигарет этот разговор дался бы ему совсем тяжело.
— Он… У него проблемы с лекарствами. Дело в том, что…
— Ну короче он наркоман, да? Будь добра, называй вещи своими именами.
— Почему ты так груб? Ты не имеешь права судить собственного брата: ты ведь не остался здесь, а уехал в свою Швейцарию, на поиски шикарной жизни, и с тех пор мы для тебя никто, — миссис Белл начала тихонько всхлипывать для достижения пущего эффекта.
Ее хныканье напоминало Джонни скулеж бездомной собаки у церкви. Что за дешевые приемы для столь почтенного возраста!
— Килларни отличное место, мама. Я бы с радостью жил там, если бы вас там не было.
Неплохо, в этот раз его терпения хватило на целых три минуты: идет на рекорд. Трясущимися руками он зажег вторую сигарету, едва только дотлел огонек первой.
— Тебе легко говорить, ты так зазнался… Что бы сказал твой отец…
— Не смей упоминать его всуе, мы оба знаем, кого из нас он лучше понимал.
Молчание по ту сторону провода. «Подбирает слова, чтобы ужалить побольнее» — решил Джонни.
— Так ты поможешь? Ему требуется лечение, а я просто не могу позволить себе такие суммы, — поняв, что жалостью его не взять, миссис Белл прибегла к помощи классических металлических нот в голосе.
— Нет. Денег у меня нет, а если бы были, я бы еще сто раз подумал.
Ему и правда едва хватало на жизнь. Вот уже несколько лет над ним дамокловым мечом висел один долг. Он должен был вернуть около пятнадцати тысяч ирландскому государству, которое выдавало ему пособие во время учебы в Дублине. Каждый месяц он клялся себе, что отложит часть суммы, но все время находились более важные опции для трат. Сигареты, новые видеоигры, а еще он всегда хотел накопить на подержанный мотоцикл…
— Тебе плевать на семью? — мать вынула из ножен последнее заржавевшее оружие.
— Не знаю, мама, наверное. А тебе?
Он повесил трубку, успев услышать ее изумленный вздох, как ржание упавшей в финальном этапе скачек лошади. А потом надел выхваченную из кучи не самого чистого белья футболку и вышел на улицу. Ему срочно требовалась бутылка виски. Только бы частный магазин, которым заправляет этот жирный индус, был открыт.
Женщины умудряются испортить домашний климат даже на расстоянии. Ядовитые, как волчьи ягоды. Если бы только отец был жив…
А в остальном все было хорошо.
В пятницу после того, как Джонни отыграл Lake of fire и уже относил гитару в подсобку, к нему подошла светловолосая англичанка. Васильковые глаза, крепкая грудь, короткое черное платье. Она пыталась познакомиться, ведомая каким-то ушедшим в прошлое инстинктом благоговения перед бедными музыкантами. Говорила, что больше всего на свете обожает именно этот альбом Нирваны.
— Господи, там, на MTV, он играл, как бог, да? Наверное, предчувствовал скорую смерть…
Оценив ее активное стремление понравиться ему, Джонни хотел было предложить поехать к нему, но потом вспомнил, в какой хаос превратил квартиру и стремительно перевел тему. А еще болело колено — может быть, отлежал. К тому же, в смысле секса он оставался традиционалистом: для вдохновения ему требовались хотя бы минимальные чувства к девушке. А то потом проблем не оберешься.
В средней школе они с друзьями считали, что музыканты меняют девушек каждую неделю, а потом даже не помнят их имен. Никто не предупреждал их, что в повышенном женском внимании нет ничего привлекательного. За приятными минутами и взрывающими кровь поцелуями следуют недели, месяцы, а то и десятилетия расплаты.
Он бы уже никогда не пошел на те безрассудные романтичные поступки, которые по глупости совершал в пятнадцать лет. Он тогда влюбился в свою лучшую подругу и каждый вечер лазил к ее окну по пожарной лестнице, рискуя огрести от ее отца. А она, глупая, не ценила его самоотверженности. Равнодушно хлопала накрашенными в три слоя ресницами и утыкалась в учебники. Какой тогда толк во всех этих благородных поступках во имя любви?
Черным котом в застенках памяти свернулось еще одно болезненное воспоминание: они с его первой девушкой смотрят «Титаник», у него в носу пощипывает, он уже чувствует обжигающее тепло слез на щеках, а она бесстрастна, как капитан дальнего плавания. Джонни тогда ушел на кухню якобы попить воды, но успел увидеть легкую снисходительную улыбку на ее губах. Сначала они ждут от тебя чувствительности, а потом безмолвно порицают за нее. Чем не дьявольская логика?
Нет, он не сдастся в очередной женский плен. Пусть эта англичанка утопит горечь отказа в трех порциях маргариты.
Вернувшись домой этим вечером, Джонни решил, что пришло время убраться. Не то чтобы его напрягал беспорядок, но дважды споткнувшись об обувные коробки, в которых хранились музыкальные диски, парень решил, что с него хватит.
Он уже вооружился шваброй и пылесосом, чувствуя себя маленькой прилежной хозяюшкой и приготовился к подвигу, сравнимому с походом Фродо в Мордор, когда в дверь позвонили.
Джонни, уверенный что звонит Ноа, решил затаиться, но потом понял, что снаружи все равно видно, что у него горит свет.
— Иду я, иду, — проворчал он, надевая штаны, заляпанные кетчупом.
Открыл замок и остолбенел. На пороге стояла она, только в два раза шикарнее. Может быть, воспоминания о ней обесцветила разлука? Или она так серьезно взялась за себя? Последний ее образ, отпечатавшийся в памяти, орутинился домашней одеждой, волосами, вяло стянутыми резинкой в небрежный пучок и усталостью, темными кругами залегшей под глазами.
А теперь…
Длинные волосы узнаваемого оттенка кармина стали ярче, насыщеннее: вместо штопорных завитушек кудрей — блестящая гладкая волна, ровно накрашенные винной помадой губы, узкое изумрудное платье, выгодно подчеркивающее постройневшие бедра, черные босоножки. Уверенный, даже немного насмешливый взгляд.
А еще ему передалось какое-то внутреннее ощущение покоя, исходящее от нее. Словно раньше она сеяла вокруг себя шторм сомнений и эмоциональных колебаний, а сейчас доверилась золотому свету маяка, указывающего путь.
Джонни даже не мог придумать какую-нибудь язвительную шутку, чтобы наказать ее за то, что она задела его. Тогда он выпалил единственную саркастическую реплику, которая пришла ему в голову:
— Наконец нагулялась, Айрис?
Она посмотрела на него с недоумением, словно не поняла сути претензии. Поправила тонкий серебряный браслет на руке, привлекая внимание к аристократической узости запястья.
— Прости, как ты меня назвал?
И властно переступила порог маленькой квартиры, как запрещенную границу прячущегося ото всех государства.
— Черт, она не преувеличивала, что у тебя тут авгиевы конюшни, — сказала девушка, брезгливо поморщившись. А потом с явным наслаждением воззрилась на Джонни, потерявшего дар речи.
— Покажешь мне квартиру?
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Я не верю крикам птиц. Женевский квартет. Лето предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
7
Хула — гавайский танец, сопровождаемый ритмической музыкой и песнопением, известным под названием меле (прим. ред)
