Амнезия

Евгения Константинова (2024)

Палата реанимации, тишина, пустота. Прийти в себя и обнаружить, что потеряна память. В состоянии ли человек без прошлого, без знания о том, кто он, адаптироваться и жить в мире, где все обязаны быть кем-то. Книга о поиске себя, о выборе и случайных неслучайностях.

Глава 2

Лаврик сколько себя помнил, всегда был окружён женщинами. Вообще, Лаврентий не любил вот эту трансформацию своего имени «Лаврик», но матушка, а она, кстати, тоже не любила эту «матушку», называла его так всегда, сколько Лавр себя помнил, и какие-либо его попытки воспрепятствовать тому ни к какому результату не приводили. Первая и самая главная женщина в его жизни — его мама! Мама, которая всегда защищала и оправдывала, чего бы он не натворил. На пьедестале победителей, безусловно, — бабуля и сестра, причём их сложно даже на второе и третье место определить, всё три на первом! Бабуля с её сырниками со сметаной, за которой она успевала сбегать ещё до того, как Лаврик проснётся, — самое счастливое воспоминание его детства, и его боевой товарищ, который с ним, очевидно, пройдёт самый длинный жизненный путь — сестра Машка. Эти три самые главные женщины в его жизни всегда были на его стороне, чтобы потом в жизни не случалось. Матушкин «Лаврик», бабулин «Лавруша» и «Лавик» мелкой Машки, не выговаривавшей звук «р» — его три кита. Нет, у Лавра с Машей был, конечно, отец, но как-то больше на заднем плане, вечно в делах, приходивший поздно с работы, ужинавший после всех и сейчас сидящий на пенсии за планшетом, такой же тихий и спокойный, как и вся его жизнь.

Потом и в детском саду, и в школе, и в летних лагерях — Лавра всегда окружали женщины. Даже физруком была физручка.

Ему уже было двадцать, когда три друга: Лёха, Макс и Лавр отправились гулять в Парк Горького, где парни, подтрунивания над Лавром, что пора завести девчонку, открыли кастинг на вакантное место его девушки. Лавр был вполне себе ничего, а в ту пору люди в основной своей массе приятно выглядят, потому что молодость и есть главное украшение человека. Был он среднего роста с русыми волосами и голубыми глазами, правильными чертами лица, не толст, не худ, вот только совершенно не общителен. У его друзей таких проблем не было, поэтому они знакомились с девчонками напропалую, а когда те их отшивали, не обижались и находили следующих, слонялись по дорожкам парка, потягивая пиво. Лёха уже был прилично навеселе, когда они растянулись на газоне у пруда, заприметив на другой стороне пруда стайку девчонок. У проходящей мимо парочки из их компании Лёха узнал, что девчонки отмечали окончание сессии, учатся на экономическом, а троих оставшихся девчонок звали Леной, Настей и Валей, а когда и они спустя полчаса засобирались уходить, Лёха, рубаха-парень, выкатился перед ними, и, ну, давай чудить, да так увлекательно, что девчонки и не сразу отшили.

— Как думаете, милые девушки, а слабо мне отгадать ваши имена?

— Ну, попробуй, Копперфилд, — хихикнула одна из них.

— Мария? — спросил он у неё.

— Ха-ха-ха, — засмеялась она. — Не угадал, Настя.

— Попытка номер два. Виктория?! — и отразив на лице столько ожидания, что девчонки дружно прыснули, он повернулся к той, что была в середине.

— Опять мимо, я Валентина.

— Не сдаёмся, друзья-товарищи, — комично остановив Лавра с Максом, хотя те и не думали никуда сдвигаться, Лёха продолжил. — Собираемся с силами, и последняя попытка, та-да-дам — Елена Прекрасная!

Все дружно засмеялись, девчонки зааплодировали, а Елена удивлённо выгнула бровь:

— Ну, допустим.

А дальше Лёха «отгадал» и то про, что девушки там делали, где учатся и какую сессию закрыли, и предложил в ответ отгадать имя лишь одного из них, показывая на Лавра.

По прошествии десяти минут все сидели на газоне и перебрали мыслимые и немыслимые имена, заодно с Лёхой и Максом познакомились, но Лавра так и не отгадали. По большому счёту, Лаврентий и Лавр — два разных имени, но Лаврентий по паспорту, всегда откликался и на Лавра. Игра «а вам слабо» продолжилась дальше, и никто впоследствии не мог вспомнить, почему у совсем пьяного Лёхи возникла идея: «А вам слабо пожениться?», на что не совсем трезвые Лавр с Леной ответили: «А легко!».

И вот уже ватага пьяной молодёжи добралась до ЗАГСа спального района, и, воспользовавшись шальными деньгами Лавра, который зарабатывал на продуктовых палатках, участвовала в создании новой ячейки, ещё утром не подозревавшей о существовании друг друга, а потом под вопли: «А у нас свадьба!», завалилась в ближайший кабак.

Ленка оказалась женой-стервой, классной, но всё-таки стервой. На следующее утро после их «свадьбы», она вместо того, чтобы, как настоящая женщина, как его бабушка и мама, шуршать на кухне, растолкала Лавра и спросила, удивлённо листая паспорт:

— Нафиг я его вообще с собой брала, зачётки было достаточно. Короче, что это вчера было? Мы разве не должны были заявление подать? Как так получилось, что уже штамп стоит?

— Деньги решают всё, — улыбнулся в ответ Лавр, явно понимая, что свежеиспечённая супруга как-то не в восторге от своего нового статуса.

— М-да, повеселились, — промычала Ленка и прошлёпала в ванную.

Что можно делать полчаса в ванной, Лавр не знал, но всё это время он размышлял, что же ему делать. Посетить туалет, который по совместительству был в ванной, ему бы тоже не мешало, а ещё от отчётливо понимал, что сырников не будет.

— А знаешь, что, — вдруг неожиданно появилась в дверях Лена, и Лавр ею сразу залюбовался: высокая, стройная и красивая. — Да без разницы, я не против, я ещё не была замужем, а развестись всегда успеем. Только сразу договоримся: никакого домостроя, никаких обедов-ужинов, я вообще не ужинаю, а весь быт пополам и арендную плату тоже.

Лавр тогда её слушал и полностью с ней был согласен, ведь, действительно, оба полный день учатся и работают (на самом деле училась и работала только Ленка, Лаврик как ушёл в академ, так и не спешил возвращаться к учёбе, уж слишком хорошо шёл бизнес с продуктовыми палатками, зачем это ненужное образование?), то логично, что оба будут делить быт пополам.

Ленка днём работала, вечером училась, возвращалась поздно, рассказывала, как у неё дела на работе, что произошло в институте, что случилось у однокашников-друзей-подруг-коллег, и заваливалась спать. Лаврик слушал её и томительно ревновал, нет, не к тем неизвестным ему парням с работы или из института, а к той её активной и насыщенной молодёжно-студенческой жизни.

Но вот подходила Ленкина очередь готовить завтрак, и его любимые сырники как в детстве у бабушки, политые сметаной, а сверху отдельными каплями клубничное варенье, и снова он на седьмом небе от счастья.

Эти отдельные всполохи счастья тем не менее не смогли привести к стабильной семейной жизни, и через два года, когда Ленка закончила вуз и вечера её стали свободными, оказалось, что им нечего делать друг с другом. Ленка так и не взяла бразды правления домом после того, как закончила учиться, на что Лавр втайне надеялся, а вместо этого зависала с друзьями после работы, играла в баскетбол и носилась на мотоцикле. Он с удовольствием домоседствовал, потому что днём много работал, а по вечерам оттягивался с пивом на диване под телевизионные передачи. Но самое печальное, что Ленка совершенно не поддержала его идею с рождением ребёнка:

— Ты, что? В двадцать два года? Обалдел что ли? Наконец-то учёба закончилась, и свобода наступила!

А в это время у Лёхи с его подругой Наташей, с которой они даже не были расписаны, родился сын, которого вся их компания дружно нянчила. Новоиспечённые родители по очереди носили младенца в слинге, он с ними был и в кабаках, и на совместных прогулках, и на встречах с друзьями, а Лавр даже стал крёстным отцом.

И после очередных претензий Лавра Ленка выдала:

— Слушай, ну, мы же абсолютно разные. Смотрим в разные стороны, двигаемся в разных направлениях, тебе нужен пивасик на диванчике, а мне движуха и драйв. Вдвоём было удобнее снимать квартиру, чем одному, так? Значит, всё-так плюсы были!

Второй женой стала Даша. Банально, но история повторилась: после двух лет сидения Лавра у телевизора, прошедших после развода, друзья вытащили его в тот же Парк Горького. Даша была полной Ленкиной противоположностью: невысокая, как раз ниже Лаврика, не худая и при этом вся такая мягкая и уютная. На правой щеке её круглого лица, когда она улыбалась, показывалась милая ямочка, и сразу таким спокойствием и умиротворённостью веяло от неё, что хотелось сгрести её в охапку и утащить домой.

Любовь? Это какая-то ересь, которой люди оправдывают свои действия. Двоим удобнее жить вместе, чем по одиночке, они получают больше плюсов от совместного проживания, особенно, если есть тот, кто будет заниматься этим ненавистным бытом, и есть тот, кто будет зарабатывать.

Даша оказалась полной Ленкиной противоположностью не только внешне, она была такой же домоседкой, как и Лавр. Она сразу же начала готовить, мыть, убирать. Его холостяцки запущенная после развода берлога словно располагала к тому, чтобы раздвинуть уже порядком затянувшиеся пылью занавески, помыть давно немытые окна, начистить сантехнику. Запах готовящейся еды, именно готовящейся, а не готовой пиццы, которая порядком надоела, вот что делает дом домом. Лавр просыпался по утрам и сразу улыбался запаху сырников, уюту, свету и улыбающейся в ответ Даше, которую всегда знал, что встретит на кухне с готовым завтраком. Она вообще всегда улыбалась, когда его видела, милой, спокойной и уютной улыбкой.

И идею с рождением детей Даша сразу же поддержала, над которой они стали трудиться почти сразу, но дело почему-то не выходило. Лавр сам не заметил, когда начался секс по расписанию, когда надо было ловить овуляцию, не пропускать приёмы у врачей и сдавать анализы. И у Лавра, и у Даши по отдельности были какие-то проблемы со здоровьем, но в целом ничего критичного, однако беременность не наступала.

Потом они ездили к какой-то Матронушке, посещали монастыри и на синем камне на озере Неро сидели, который издревле отвечал за приплод. Он стал замечать, что меньше видел ямочку на щеке своей жены, а при мысли о сексе он представлял себя семенным бычком, потому что удовольствие и оргазм — это уже не про их телодвижения. А иногда, когда он работал над детозачатием и утыкался взглядом в широкую спину жену, поправившуюся то ли от гормонов, которыми её пичкали, то ли от заедания своих неудач, вспоминал другую спину: стройную, гибкую, с прорисованными мышцами, с вдруг закинутыми назад резким движением головы прядями каштановых волос.

Обычно жена во время секса, раскинувшись на спине всегда закрывала глаза, а однажды она их открыла и посмотрела на Лавра, и так ему странно стало от всей этой ситуации, что у него пропала эрекция, что сподвигло его откликнуться на призывные взгляды секретарши, которая уж, что греха таить, слишком напоминала ему Ленку той ж стройностью, резвостью и энергией.

Так Лавра и продолжали окружать одни женщины: видения бывшей жены, в реальности потухшая жена, полного ожидания любовница и родившаяся вскорости у неё дочка.

Поэтому, когда жена, пройдя всевозможные варианты естественного рождения, заговорила про усыновление ребёнка, Лавр был только за, уж слишком он надеялся вернуть обратно утраченное состояние яркого солнечного дня, и положа руку на сердце, он не мог правдиво ответить, нужно ли было ему, чтобы жена была счастлива, или пёкся только о себе. Жену он почти с трудом переносил, при этом прекрасно понимая, что никакой вины её в том не было, но её вечная жертвенность, потухшая улыбка и сырники по утрам — были ему вечным укором, Лавр всё меньше бывал дома, всё больше зависал у любовницы и с пива перешёл на крепкий алкоголь.

Он ничуть не удивился, когда жена выбрала двухмесячную девочку, он уже привык быть окружённым женщинами. Вернулась его весёлая, энергичная, активная жена, улыбки и смех вперемешку с плачем и агушками ребёнка. Не сказать, что Лавр был в восторге от идеи усыновления, но на фоне его чувства вины и растущей дочери в параллельной семье, его состояние как бы уравновешивалось. Правда, со временем стала вырисовываться другая проблема, его прежняя жена вроде как вернулась, только Лавр перестал быть центром её вселенной, им стала дочь. С одной стороны, Лавр особо-то уже не претендовал на эту роль при наличии другой семьи, а с другой стороны, его немного коробило, когда по вечерам его ждал не накрытый ужин на столе, а еда в контейнерах в холодильнике, которую надо было самому разогревать, а когда жена рассказывала, как проходили дни: «Мы поели, мы помылись, мы сходили в поликлинику», то в этих «мы» не было его.

Как-то раз, когда Лавр собирался вылетать с семейством в Черногорию, и они были уже в аэропорту, а жена повела ребёнка в туалет, он столкнулся с Ленкой. Десять лет, живя в одном городе, ни разу не пересечься, а где-то, непонятно, где, им надо было столкнуться.

— Ох, ну ничего себе! Привет! — воскликнула она. Это точно была Ленка, совершенно не изменившаяся за десять лет, нет, почему не изменившаяся, стала даже красивее, взрослее что ли. — Да, идёт время, — добавила она, оглядывая Лавра.

Он понимал, о чём она, если она за это время стала только интереснее, то он пополнел, приобретя живот, словно он у них в семье беременный, да ещё и на голове обозначилась лысина.

— Привет! Действительно, ничего себе. Как сама?

— Да, меня как будто завели ключиком, как заводную игрушку, вот и ношусь, хотя неизвестно, какое будет желание, когда завод остановится. Собираемся лететь отдыхать в Турцию, я замуж вышла, муж с сыновьями, у нас близнецы родились, в туалет пошли.

— Забавно, и моя жена с дочкой тоже… туда пошли…

— Ого, поздравляю! Ребёнок, как ты и хотел!

«Да сына я хотел, пустоголовая ты курица! И своего, а не усыновлённого! И чтоб родной ребёнок не рос тайно отдельно от меня, и если бы ты не порхала впустую, то у нас бы и родился! Вечно эти бабы всё портят!»