Мрачные истории Заоконья. Сборник мистических историй: рассказы и повесть

Евгения Высоковская

Заоконье – мир, очень похожий на наш, разве только в нем чуть больше необычных явлений. А может быть, жители того места просто чаще их обсуждают. Ведь они не скрывают друг от друга, что верят в потусторонние силы.Люди там любят страшные истории. В них есть старуха, пожирающая астральные тела и вертлявый, который всегда улыбается и вылезает из снов. Земляные великаны и девушка, живущая в компьютерной игре…Возможно, наш мир – тоже чье-то Заоконье? Впрочем, лучше разберитесь в этом сами.

© Евгения Высоковская, 2022

ISBN 978-5-0055-7006-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рассказы

Старушка

Чем может обернуться обычная летняя прогулка в районе старой застройки.

Обычно старость и немощь вызывает у людей жалость и сочувствие, порой — брезгливость и отвращение, и никогда — страх.

Гуляя тихим летним днем по своему району, Лиза проходила мимо старенькой кирпичной пятиэтажки. Рядом был зеленый дворик, под окнами — клумбы и грядки, у подъездов — лавочки. Уютное место, пока не тронутое многоэтажной цивилизацией с лысыми дворами и резиновыми ковриками для выгуливания детей. В таком жилом комплексе поселилась сама Лиза, и на прогулке она всегда уходила подальше от дома, чтобы побродить маленькими двориками в тени курчавых кленов и лип.

Невысокий пятиэтажный дом приветливо смотрел распахнутыми подъездами во двор, окна были живые, на подоконниках тут и там стояли цветы, на некоторых сидели кошки. Лиза специально замедлила шаг, чтобы подольше прогуляться под тенью деревьев мимо длинного старого дома. Она неторопливо шла, вдыхая аромат зеленой листвы, в каких-то своих мыслях: обрывочных, незначительных, легких. С ленцой разглядывала цветы на клумбах, глазела на окошки с кружевными занавесками. Вдруг она услышала странный то ли стук, то ли какой-то треск. Звук был тихий, но неприятный, тревожащий, и Лизе стало не по себе.

Оглянувшись в поисках источника звука, Лиза вдруг увидела в мутном, давно не мытом окне первого этажа древнюю-древнюю бабушку, сухонькую, маленькую, со сморщенным лицом, глубоко запавшими темными глазами и ниткой безгубого рта. За спиной женщины не было видно комнаты: дальше висела глухая темнота, словно бабушка в рамке окна была отдельной картинкой, иллюстрацией на фасаде дома. Старуха стояла, прильнув вплотную к окну, и смотрела из провалившихся глазниц прямо на Лизу, а желтым ногтем тонкого скрюченного пальца часто-часто стучала по стеклу.

Вот что за звук привлек внимание Лизы. И было не понятно, стучит ли бабка, чтобы привлечь внимание, или просто держит так трясущуюся руку, ненароком выбивая скерцо на стекле. Лиза на всякий случай оглянулась по сторонам, — вдруг стук предназначен кому-то еще, — но рядом не было ни души, и старушка смотрела на нее в упор. Темный сморщенный палец с длинным ногтем, цокавший тихо и часто, казалось, царапал не только стекло, но и душу. Стук был до того неестественный и тоскливый, что девушка ускорила шаг и почти побежала прочь от старого дома. Лишь напоследок она обернулась и увидела, что старуха провожает ее недобрым взглядом, не убирая мелко дрожащую руку от стекла.

* * *

Вернувшись домой в пустую квартиру, Лиза впервые за все время пожалела, что живет одна. Тихий стук, казалось, преследовал ее до сих пор. В ушах словно все еще раздавался этот легкий треск, а перед глазами нет-нет да и возникало сморщенное, как сушеный фрукт, лицо странной старушки, и в воспоминании глубина ее запавших глаз казалась еще темнее и тревожнее.

День близился к закату, но пока было светло. Изо всех сил занимая себя домашними делами, Лиза старалась отвлечься от неприятного эпизода. Он и яйца-то выеденного не стоил, подумаешь, увидела очень старенькую немощную бабушку в окне. Ее надо было бы пожалеть, а только вот Лиза ее почему-то боялась.

В конце концов, заполнив вечер динамичным и ярким на события сериалом, Лиза добралась до сна. Сегодняшняя неприятная история выветрилась из головы, и девушка со спокойной душой легла спать. Перед закрытыми глазами какое-то время еще проносились образы из недавнего фильма, и Лиза даже улыбалась в полусне, надеясь, что ей приснится что-нибудь интересное. Наконец она провалилась в сон. Одни быстрые картинки сменялись другими, сознание металось по сновидениям, и в какой-то момент Лиза оказалась в своей комнате. Она не могла понять, день на дворе или ночь: за окном все было бесцветное, а в помещении царил полумрак. Но ни дневного света, ни ночной тьмы. Просто серость.

И тут Лиза услышала знакомый звук. Он исходил со стороны окна, и она с замирающим сердцем стала вглядываться в застекольную хмарь, подходя все ближе и ближе. Вдруг к окну снаружи резко приникло знакомое морщинистое лицо, и Лиза увидела рядом с ним скрюченный палец, который принялся выбивать на стекле мелкую дробь. Старуха, прижавшись низким лбом к гладкой поверхности, исподлобья сверлила Лизу взглядом, а ее рот растягивался в беззубой улыбке, и черный провал рта был похож на две такие же дыры, из которых поблескивали недобрые глаза. Затем бабка стала скрести ногтем по стеклу, издавая отвратительный скрип, и Лиза с ужасом увидела, что в нем появляется маленькое отверстие, края которого потихоньку крошатся под острым желтым ногтем. Сморщенный палец просунулся в дырку, и старушка еще шире растянула черную щель рта в улыбке.

Девушка с криком выбежала из комнаты. Квартира была незнакомая, с очень низкими потолками и с таким же повсюду серым туманом, как за окном. Скрежет, с которым старуха расковыривала стекло, становился все громче, а воздух в помещении — гуще. Лиза начала задыхаться. Она бежала по коридору квартиры, и ему не было ни конца ни края, а вместо стен зияли окна, и к каждому прилипло по старухе, и все они пытались процарапать себе вход внутрь, к Лизе. Пол, по которому бежала девушка, вдруг залился вязким туманом, густым настолько, что трудно стало передвигаться. Еле-еле перебирая ногами, Лиза пыталась скрыться и убежать, но впереди замаячило еще одно окно с улыбающейся старухой, и вдруг она поняла, что спит.

Ощутив одновременно и облегчение, что это всего лишь сон, из которого легко выскользнуть, и страх, — ведь сновидение может поразить ее ужасами еще более сильными, раз она внутри своей головы, — Лиза попыталась закричать. Изо всех сил, во всю глотку. Правда, она лишь открывала беззвучно рот, выдавая едва слышное шипение, и старухи за окнами в ответ тоже раззявили черные рты, как будто хотели помочь ей докричаться из глубокого сна до яви. При этом почти все они уже процарапали себе отверстия, достаточные, чтобы можно было просунуть руку, и сейчас множество конечностей тянулось к Лизе: морщинистых, с темными пятнами на коже и с желтыми острыми ногтями. Понимая, что это всего лишь сон, Лиза не могла унять панический, сверхъестественный ужас, который парализовал ее тело и горло, мешая крику.

Когтистые руки вытягивались, истончаясь и приближаясь к своей жертве. Лиза, изо всех сил напрягшись, снова закричала, и у нее получилось! Она кубарем скатилась с кровати и тут же вскочила на ноги. Сердце колотилось будто на пределе, больно ударяясь в грудную клетку. Мокрые волосы прилипли ко лбу. Лиза стояла посреди комнаты и пыталась отдышаться, уговаривая себя, что все уже хорошо и она проснулась. Надо просто сходить в ванную, открыть кран и рассказать льющейся струе свой страшный сон, чтобы его смыло водой. Можно еще произнести «Куда ночь, туда и сон», но только вот ночь находилась в самом разгаре своего царствования. Настоящая, кромешная, черная. В комнате было чересчур темно.

Лиза с недоумением подошла к окну и выглянула во двор. Напротив ее шестнадцатиэтажного дома стоял точно такой же, и в огромном здании никогда не гасли все окна разом. Даже в середине ночи обязательно сидел при свете какой-нибудь полуночник. Двор с детской площадкой и парковкой тоже всегда был хорошо освещен, и поэтому Лизиной комнате обычно доставало света, даже с излишком: она часто задергивала занавески, чтобы крепче спалось. Сейчас за окном царила абсолютная мгла. Дом напротив стоял, погруженный во мрак. Не освещался двор. Даже звезды не виднелись на черном небе. «Перебои с электричеством?» — пожала плечами Лиза и потянулась к настольной лампе. Та загорелась, но как будто более тусклым, чем обычно, светом, который едва заметно подрагивал. Наверное, их дома все-таки отключение энергии не коснулось.

Дыхание стало выравниваться, сердце возвращалось на место. Очень хотелось пить. Немудрено, после такого кошмара. Девушка зажгла верхний свет — люстру из трех ярких ламп, — чтобы еще сильнее расслабиться, и отправилась на кухню за водой. По пути она почувствовала, как немеют конечности и предательский холод ползет по позвоночнику. Сердце застучало с новой силой: она услышала все тот же тонкий слабый стук, который преследовал ее весь день. Звук доносился из кухни. Почувствовав легкую тошноту, Лиза оперлась на стенку, включила на кухне свет, и только после этого на дрожащих ногах прокралась туда.

Шумно выдохнув, Лиза обругала себя последними словами: оставив пластмассовую крышку в кухонной раковине, она, видно, не до конца закрутила кран. Теперь крошечные капли сочились из него и, быстро-быстро ударяясь о пластик, издавали звук, очень похожий на тот, что так сильно ее пугал. Крепко закрутив вентиль, Лиза переложила крышку в сушилку, налила из графина воды и жадно, залпом выхлебала всю чашку. «Скорее бы пережить уже эту ночь!» — подумала девушка и вернулась в комнату. Ей показалось, что света там поубавилось. Наверное, это после яркой кухонной лампы, предположила она. Можно было ложиться спать, главное, не лечь в ту же самую позу, в какой проснулась, чтобы не вернулся страшный сон.

Лиза потянулась к выключателю, и у нее на глазах вдруг перегорела одна из лампочек в люстре. «Завтра вкручу», — решила девушка, погасила свет и тотчас снова услышала знакомый стук по стеклу. Ее рука молниеносно шлепнула по выключателю. Теперь зажглась лишь одна лампочка. Сейчас Лиза не спала, и, значит, с ней не могло приключиться ничего страшного, но это почему-то пугало еще сильнее. И стук возобновился. Невероятно, но кажется, на этот раз он доносился из шкафа. Успокаивая себя, что этому тоже найдется такое же простое объяснение, как с водой в кухне, Лиза теперь больше беспокоилась за свет. А если и третья лампа перегорит? Даже зная, что бояться нечего, остаться неожиданно в полной темноте представлялось очень неприятной перспективой. Настольный светильник тем временем тоже уже погас, а последняя лампочка наверху как будто стала тускнеть. Лиза быстро включила бра над кроватью, и слабый свет, подрагивая, добавился к полумраку комнаты. Замирая от необъяснимого, мистического ужаса, Лиза поняла: все лампы дают слишком мало света, и можно спокойно смотреть на них, разглядывая горящие оранжевым неоном пружинки, не опасаясь, что яркая вспышка оставит отпечаток на сетчатке.

Свет мигал и постепенно тускнел, комнату все больше заполнял сумрак и причудливые тени, а в шкафу продолжало что-то стучать. Не понимая, что происходит, Лиза подошла к нему и трясущейся рукой потянула дверцу. Та распахнулась, и девушка с опозданием вспомнила, что на внутренней стороне створки есть зеркало.

Сейчас оттуда на нее смотрела та самая старуха. Кривой желтый ноготь царапал стекло. Этот стук и слышала Лиза, находясь в комнате. Еще не веря своим глазам, — ведь она же проснулась! — девушка отпрянула от зеркала. Сморщенная старуха улыбалась пустым черным ртом весело и даже как будто лукаво, но глаза при этом зло смотрели из своих провалов, исполненные безумия. Не вынеся жуткого зрелища, Лиза отвернулась к кровати, и вдруг увидела на ней себя: то ли безмятежно спящую, то ли лежащую без сознания. А может быть, и без жизни.

«Если я — там, то кто же тогда здесь?» — подумала Лиза и вдруг почувствовала ледяное прикосновение. В ужасе повернувшись к отражению, она увидела, что страшная старуха просунула сквозь зеркальную гладь свою темную морщинистую ладонь и, вцепившись в запястье Лизы, тянет ее к себе, внутрь, и кисть девушки свободно проходит через стекло. Зев старухи открывается все сильнее, и она тащит руку в него, заглатывая огромными глотками, и та, будто бесплотная тень просачивается в пустую дырку рта, и постепенно Лизу целиком затягивает в бездонную черную пасть, а затем обволакивает сплошная темнота, непрекращающийся ужас и жалость, жалость до боли — к той, что осталась безжизненно лежать на кровати.

Секретики

Нисса ведет паблик, где постит очень необычные фотографии: красивые секретики под стеклом, как в детстве. Она зарывает их в лесу, чтобы никто ее за этим не застал. Однажды она идет в лес, чтобы пополнить свою коллекцию и сделать новое фото…

Нисседаль в очередной раз шла по привычному пути на свою тайную полянку, где закапывала секретики, которые потом постила на странице ВКонтакте. Правда, время она, видно, выбрала неудачное: погода портилась. Дождь вроде не обещали, но небо было серое с желтизной и похоже на заживающий фингал. Оно словно нахлобучилось прямо над лесом, задевая за макушки облезлых высохших елей. Нисса почему-то подумала, что тучи сейчас похожи на скомканную и грязную, давно не чищенную перину, развешенную вверху под небом.

— Зря я, наверное, сегодня выбралась, — буркнула себе под нос Нисседаль, тем не менее не сбавляя шаг. Она прошла уже большую часть пути до леса, и возвращаться ни с чем не хотелось.

Нисса сегодня планировала проверить и, возможно, обновить все секретики, а также сделать парочку новых. Только сейчас она не могла отвязаться от мысли, что занимается полной ерундой и что тащиться в лес в такую погоду глупо и бессмысленно. Приблизившись к лесу, она снова подняла глаза на тучу и от неожиданности замедлила шаг. Она и в первый раз это же увидела, просто как-то не сразу дошло. Это насчет высохших елей. Вроде так раньше не было? Или она никогда внимания не обращала? Неужели она настолько заморочилась со своими секретиками и копанием в земле, что даже глаз никогда наверх не поднимала?

Нисседаль пожала плечами и выровняла шаг. Лучше побыстрее добраться до полянки, сделать все, что собиралась, — и домой. Может быть, дождь застанет ее уже дома, тогда она будет наслаждаться буйством стихии за окном, уютно завернувшись в плед и попивая горячий чай из большой чашки. Он этих мыслей у Ниссы слегка поднялось настроение, и она как раз достигла леса.

Пробираясь по лесной чаще, Нисса вдруг стала замечать, что не узнает многое из того, что ее окружает. Словно она вовсе не в своем родном лесу недалеко от дома, а в каком-то чужом. С каждым шагом лес становился все более незнакомым. Тут была другая растительность, другая земля под ногами. «Там сгорела, пожухла трава, и следы не читаются…» — вспомнила Нисса. Обычно до своей полянки она шла по траве или мху и, только уже дойдя до места назначения, ступала на небольшой пятачок земли, усыпанный иголками. Теперь же она все время шла по сухим, почти черным иглам. И смешанный лес куда-то делся, вместо него одни ели да сосны, и стволы у них обгоревшие!

Черт, да она же заблудилась! — полыхнуло в мозгу.

Но как так? Она не меняла привычный маршрут, каким же образом ее занесло в это страшное мертвое место?

В лесу стояла гробовая тишина. Ни шороха, ни птичьего пения. Резко и страдальчески вдруг закаркала ворона, но вскоре улетела куда-то, унося с собой затихающее гортанное карканье. Самое странное, что Нисседаль, которая давно тут жила и довольно часто бывала в лесу, никогда не слышала, чтобы тут случались пожары. Поэтому она совершенно не понимала, куда забрела. Мха на сожженных стволах, конечно, не было, поэтому Нисса даже не попыталась определить по ним юг и север, а просто стянула со спины рюкзак и стала шарить в поисках телефона. Там должна быть карта или компас.

— Ну как так можно?! — воскликнула она в сердцах, когда поняла, что телефона в рюкзаке нет. — Ну что за издевательство?

Потоптавшись в отчаянии какое-то время на одном месте, она вдруг заметила под одним из обгоревших деревьев небольшую горку какой-то шелухи. Она подошла чуть ближе и увидела, что это крупные и яркие очистки от тыквенных семечек. Эта белая горка на черных горелых иглах отлично вписывалась в картину нелепостей, наполняющих лес. Но шелуха выглядела, как будто ее только недавно ссыпали здесь, и у Нисседаль появилась надежда, что она в лесу не одна и ей подскажут, как выбраться. Она махнула рукой и двинулась дальше, примерно в том направлении, как шла изначально.

Минут через десять она снова услышала сверху карканье, только теперь ворон было много. Целая стая кружилась где-то впереди над лесом. Крики воронья с детства ассоциировались у Ниссы с кладбищем, которое было недалеко от дома, где она тогда жила. Это было небольшое городское кладбище, огороженное высоким забором. На нем уже не хоронили. Ниссе в детстве всегда казалось, что хором вороны каркают именно тогда, когда пролетают над могилами.

— Здесь точно нет кладбища, — с уверенностью произнесла Нисседаль вслух для собственного успокоения. — Тут только лес.

Наверное, ворон кто-то спугнул, и они взвились вверх и теперь недовольно кричат. Значит, она не ошиблась, и есть шанс встретить хоть кого-то живого и выбраться из леса! Нисседаль припустила в направлении воронья. Очень скоро она, запыхавшись, выскочила на свою тайную полянку.

* * *

В изумлении она застыла как вкопанная. Вот уж чего не ожидала, так что попадет туда, куда ей и было надо. Шла каким-то неведомым путем, а оказалась в нужном месте! Ей, правда, было уже совсем не до секретиков. Ниссе хотелось просто поскорее выбраться отсюда и желательно обычным, знакомым маршрутом.

Вороны кричали прямо над головой. Нисседаль посмотрела вверх. Ух, какая их тьма! Все равно что-то не так сегодня. Все словно неправильное, неестественное. Она огляделась по сторонам. Полянка та самая, она это точно знает. Но все по-другому. То ли крыша у нее поехала, то ли она вообще спит. Нисса хмыкнула. Какой вариант лучше в данной ситуации?

Нехотя она двинулась к месту захоронения первого секретика и тут же одернула себя. Она так и подумала: захоронение. Почему ей это взбрело в голову? Происходило что-то ненормальное, только она пока никак не могла понять, что. Потому что со здравым смыслом то, что она начинала думать, никак не вязалось. Здравый смысл подсказывал, что она и в самом деле слегка сбилась с пути, сделала круг по незнакомой дороге, но в итоге нашла нужное место, просто вышла на эту поляну с какой-то другой стороны. И с этого ракурса теперь все видится непривычным. Ей надо только найти «правильный» выход на полянку.

Нисса еще раз огляделась. Врет этот здравый смысл. Или чушь несет, или мозги пудрит. Незнакомые деревья даже росли как-то совсем по-другому. Правда, что-то ей это все напоминало, но она никак не могла вспомнить, что. Тоже что-то из детства. Может, даже какой-то сон?

От полянки в разные стороны расходились сначала какие-то чахлые и, в основном, засохшие кусты, дальше торчали невысокие молодые березы, голые, без листьев, несмотря на то, что на дворе пока еще август. За ними начинались облезлые елки, тоже вначале невысокие, а дальше выше, выше, но реже. Лес был какой-то гротескный, мертвый. Раньше что-то точно такое снилось… Нисседаль стояла над зарытым секретиком, все никак его не раскапывая, потому что судорожно пыталась ухватить ниточку воспоминания. Это ей никак не удавалось сделать. Нечто из прошлого каждый раз приближалось, но как только она тянулась, чтобы задержать его, тут же ускользало.

Наконец, дернув головой, Нисса уселась на корточки, вытащила из рюкзака специальную щеточку, чтобы не пачкать руки в земле, и стала аккуратно счищать землю со стеклянной поверхности. Места, где она зарывала свои тайнички, были все отмечены на карте. Но содержимое их она не указывала и почти не помнила, где что находится. Знала только, где лежат два самых красивых секретика, — один с бисером, цветами и блестками на черном фоне, а второй — на лоскутке джинсовой ткани, с деревянными бусинами и маленькой сухой веточкой мимозы, которую она зачем-то хранила еще с весны.

Сейчас она раскапывала первый из них. Сначала показался черный фон, а затем… Нисседаль так резко отпрянула, что завалилась с корточек на спину. Приподнявшись, она стала сидя отползать от секретика, судорожно перебирая ногами и руками по засыпанной иглами земле. Сухие иглы больно кололи ладони. На расстоянии где-то метра в три она остановилась, часто и тяжело дыша. Рюкзак остался валяться около разрытого секретика. Надо было скорее встать, схватить рюкзак и бежать отсюда куда глаза глядят, не важно, что она не знает, в какую сторону. Но Ниссу словно что-то парализовало. В голове пульсировала мыслишка из серии «а вдруг показалось?»

Наконец, Нисседаль отдышалась и нашла в себе сил подняться и дотянуться до рюкзака. Забирая его с земли она старалась не смотреть на секретик, но взгляд так и рвался в ту сторону. В конце концов она не выдержала и все-таки мельком взглянула на свои раскопки. Под стеклом на черном фоне лежал отрезанный палец и несколько тыквенных семечек.

* * *

«Он меня нашел! Этот чертов маньяк меня нашел! — метались мысли Ниссы. Она была уверена, что тот придурок, который выложил жуткое фото с пальцем в комментариях в ее паблике, каким-то образом узнал, кто она и где живет, и нашел даже ее тайное место. — А вдруг он и сейчас здесь?»

Как все ужасно наложилось друг на друга: странная погода, незнакомый лес, псих с отрезанными пальцами. Так просто не бывает! Такого даже в кино не показывают, слишком много бредятины, поэтому неправдоподобно.

Нисседаль мелкими шажками пересекала полянку, где про один из секретиков теперь уж точно можно было сказать «похоронен». Девушка постоянно оглядывалась по сторонам, в руке ее была толстая корявая палка — на всякий случай. Конечно, совсем не факт, что он тут ее ждет… Нисса стала вспоминать, сообщала ли она подписчикам, что собирается в лес проверить свои тайники. В голову ничего не приходило. Как будто ватой мозг проложили. Жуткая навязчивая идея не давала ей покоя. Ее тянуло проверить еще какой-нибудь секретик. Это часто бывает, когда мы стараемся не смотреть на какую-нибудь гадость, но непроизвольно снова и снова на нее смотрим.

Нисса добралась до ближайшего тайничка и, уже не боясь запачкать руки, стала счищать землю. Когда секретик предстал перед ее взором, она на миг зажмурила глаза и нервно вздохнула. Но, в общем, она не удивилась. Там был еще один палец, только явно с другой руки, потому что на этом был накрашенный ноготь. Даже не накрашенный, а с шеллаком. Тыквенные семечки красиво окружали его, как лепестки ромашки. Нисса снова быстро огляделась. Никого на полянке не было. Она вздохнула, встала с колен и побрела к следующему тайнику.

В голове крутились мысли, что в такой ситуации, наверное, стоит сообщить в полицию. Правда, сейчас она этого сделать не могла, потому что забыла телефон. А вот когда сообщит, а они ее спросят, как вы это нашли? Почему вы копались на этой полянке? Как она будет это объяснять?

С такими мыслями она проверила половину тайников и в каждом обнаружила отрезанные пальцы. И самое ужасное, они все были разными. Она даже подумала, что, может, стоит их фотографировать для полиции, но тут же вспомнила с облегчением, что телефона нет, так что ей не придется «собирать улики». Обойдя так часть «захоронений», она не стала уже проверять остальные и принялась искать место, через которое обычно уходила с полянки. Похожего ничего не было, и она в нерешительности замерла где-то посередине открытого пространства. И вдруг вспомнила, на что похож этот лес.

Когда-то очень давно, еще в детсадовском детстве, ей приснился сон, что она почему-то в одиночестве гуляла по лесу, вышла из него и оказалась на берегу узенькой речонки. Речка переливалась всеми цветами радуги, словно сверху был разлит слой бензина. А лес в ее сне был именно такой, как тут. Неправильный, ненастоящий и мертвый. Она села на самом краю берега и стала играть с совочком. Вдруг совочек выпал из ее рук прямо в воду. Она нагнулась за ним и свалилась следом. Плавать она не умела и ушла под воду, хотя продолжала там дышать. А там ее поджидал какой-то дядька, который ее схватил. Она стала плакать и просить, чтобы он ее отпустил, и тогда он отдал ей совочек и сказал, чтобы впредь была осторожнее. Если еще раз сюда попадет, он ее больше не отпустит. С этими словами он поднял ее на поверхность.

И она, сама не зная почему, тут же уселась на старом месте и опять принялась играть с совочком. Снова его уронила, снова потянулась за ним и упала в реку. Дядька опять поймал ее под водой, и, как она ни плакала и ни умоляла, больше ее не отпустил. Она кричала во сне «Мама!» и проснулась от своего же крика. Родители в ту ночь забрали ее к себе в кровать, и там она проспала до утра. Но пережитый во сне ужас никак не проходил, ее трясло от рыданий и заснула она даже с родителями далеко не сразу. Она боялась засыпать!

Тогда Нисседаль было лет пять, и она до сих пор помнила этот сон, просто не сразу сложила вместе два и два, не сразу поняла, что это лес из того сна. Ее всегда терзала загадка, почему она во сне, в первый раз благополучно выбравшись на сушу, не помчалась со всех ног подальше от страшной разноцветной реки, а села на прежнее место и повторила все те же действия?

Сейчас все это пронеслось в голове Ниссы, ей немножко стало легче от того, что хотя бы больше не мучает вопрос, на что похож этот жуткий лес, но тут краем глаза она уловила движение где-то среди невысоких сухих деревьев. Обрадовавшись в первую секунду, что это какая-то живая душа, которая выведет ее из лесу, она вдруг застыла. На краю поляны стоял какой-то то ли парень, то ли мужчина и смотрел на нее в упор. Лица было почти не видно, Нисса только заметила, что он очень худой, прямо болезненно худой. Они стояли и смотрели друг на друга, и ей совсем не хотелось обращаться к нему за помощью. От него веяло чем-то опасным и жутким. Парень периодически засовывал руку в карман брюк, подносил ко рту и сплевывал. Было похоже, что он лузгает семечки.

Вдруг его фигура замельтешила и задергалась: очень быстро, туда-сюда, на одном месте, как бывает только в кино, а в жизни это просто невозможно. На какой-то миг на месте этого человека было только смазанное пятно, и вдруг он опять замер, но как будто стал ближе.

У Ниссы екнуло сердце. Она лихорадочно обдумывала, что же делать. С этим типом, — не важно, пальцевый ли он маньяк, или просто гуляющий по лесу человек, — было явно что-то не в порядке. Снова что-то иррациональное. Как и все вокруг, собственно.

Странный тип тем временем опять затрясся и снова словно переместился ближе. Нисса теперь видела его лицо. Он неприятно улыбался застывшей улыбкой, словно предварительно вылепил ее себе пальцами на восковом лице. Кусок шелухи прилип к нижней губе. Выражение его лица не менялось, и он продолжал пристально смотреть на Нисседаль, которая непроизвольно стала отступать назад, сжимая в руках перед собой рюкзак и выставляя его как защитный барьер. Она все ждала, когда он снова начнет дергаться и перемещаться, и потихоньку отходила назад. Что-то хрустнуло под ее ногой, и Нисса второй раз за сегодняшний день упала, опрокинувшись на спину, и больно ударилась позвоночником о что-то твердое, возможно, о корень, да так, что слезы брызнули из глаз. Попытавшись встать, она с ужасом поняла, что не может. Ниже ушиба она ничего не чувствовала, и ноги больше не действовали.

Она в панике поискала глазами маньяка, и вдруг перед ней что-то замаячило. Она поняла, что это тот тип. Казалось, что он не только сам мечется быстро взад-вперед, но также быстро крутится его голова и перемещаются руки. Словно он существует в каком-то своем собственном измерении, где все движется с огромной скоростью. Парень — или кто это был? — остановился рядом, глядя сверху вниз прямо ей в глаза. Все так же кукольно улыбаясь, он стал очень медленно наклоняться к ней прямым корпусом, сгибаясь в пояснице, словно у него там шарнир.

Нисса смотрела на него с безмолвным ужасом, пытаясь закричать, но слова застревали в горле, и вдруг у нее вырвалось громко и надрывно:

— Маааа-маааа!

Она заорала, наверное, как тогда в детстве во сне, первое, что пришло в голову, и самое простое и спасительное. Урод продолжал улыбаться, но вдруг лицо его затуманилось и померкло, а Нисседаль, продолжая вопить, вдруг поняла, что сидит в полной темноте на своей кровати и кричит.

Нисса тут же замолчала и для верности стала себя ощупывать. Лоб покрывала испарина, волосы были мокрыми. Она закуталась в одеяло и прижалась к стене, у которой стоял разобранный диван. Надо было, наверное, встать и включить свет, сходить в кухню, попить воды, а может, даже что-то съесть. Как можно сильнее себя отвлечь от пережитого во сне кошмара. Но Нисса сидела и тряслась, ее колотило в ознобе, она не могла двинуться с места. Она вспомнила, что во сне оказалась парализована, и судорожно засучила ногами. Ноги двигались. Тогда она потихоньку начала успокаиваться. Еще какое-то время она сидела, ожидая, пока утихнет дрожь в теле, а затем сползла с кровати и прямо в одеяле, вся обмотанная, проследовала в кухню. Там Нисса поставила чайник, чтобы шумел, пока закипает. Включила вытяжку, чтобы гудела. Открыла кран, чтобы слышать, как течет вода. Немного подумав, включила телевизор, чтобы бубнил. Ей было необходимо окружить себя знакомыми звуками и прогнать до сих пор звучавшее в ушах многоголосное карканье ворон.

Страшный сон понемногу уходил, в голове прояснялось. Нисседаль облокотилась на стол, задумчиво разглядывая узоры на скатерти, и вдруг увидела прямо перед собой небольшую горку шелухи от тыквенных семечек, а краем глаза уловила чье-то молниеносное движение.

Отражение

Веселая компания молодых ребят приезжает на дачу, чтобы выпить и расслабиться. Дом уже старый, и в нем хранится несколько изысканных предметов мебели из заброшенной графской усадьбы, в том числе зеркало.

— Ну все, пришли. Вот он, низкий дом мой, который давно ссутулился! — объявил Эдик, толкая невысокую, покосившуюся от старости калитку. Дверца со скрипом отворилась, пропуская во двор небольшую компанию: двух девушек и троих ребят. Молодые люди друг за дружкой прошли на территорию дачи Эдика. Хозяин, немного смущенный, словно ему было стыдно за старый деревенский домик, куда он притащил друзей, прошел первым по узкой вытоптанной тропинке мимо порыжевших осенних кустов малины и остановился возле деревянного крыльца с большими трещинами в ступенях. Ребята гуськом проследовали за ним. Напротив входа в дом стояла одинокая узенькая лавочка, сбитая из доски и двух поленьев. — Покурим тогда, а потом вещи закинем.

— Наконец-то добрались, — не очень весело протянула Ольга, жена его друга Ваньки. Ехали своим ходом, чтобы можно было в дороге прикладываться к пиву, и дорога показалась очень муторной: полтора часа электричкой, потом автобусом, которого пришлось долго ждать, а дальше пешком тащились. — Мы тут хоть поместимся? Я думала, все-таки что-то более комфортабельное будет.

— Уж чем богаты, — присаживаясь на скамейку и разводя руками, виновато протянул Эдик, в голове которого все время вертелась мысль о том, что у одного из парней — у Стаса — тоже имелась дача. Только раскинулась она на двадцати сотках, а не на шести, как тут, и дом стоял добротный: каменный, двухэтажный. А вся территория была засажена низенькой ярко-зеленой травкой. Никаких тебе грядок, клумб, яблонь этих, кустов смородины с малиной и тем более никаких колорадских жуков. Бр-р-р. Только вот с середины весны по середину осени в этом доме жили Стасовы предки, и покутить в свое удовольствие, как ребята планировали, при них бы не получилось. Не расслабишься. А тут сейчас никого. Бабушку, которая обычно торчала здесь безвылазно все лето, недавно положили в больницу. Ничего серьезного, но на дачу она уже в этом году не вернется. Так что можно тусоваться и отрываться, сколько влезет. — Конечно, дом старый совсем, но я сюда почти и не езжу. Тут обычно бабан живет. А если я приеду при ней, она меня к огороду припашет, а я вот ни разу ни фермер. Я считаю, на даче надо топыриться, а не работать. Вот завтра за грибами еще можно будет сходить, если, конечно, бодунище нас не добьет…

— Ой, какие красивые! — перебив его, воскликнула вдруг Влада, новая подруга Эдика, указывая на крыльцо, и все, как по команде, обернулись.

— Ну тьфу ты! — вдруг выругался Эд. — Опять баба Тая натаскала.

На крыльце у бревенчатой стены аккуратным рядком лежало несколько пузатых ярко-оранжевых тыкв.

— Что за баба Тая? А Тая — это Таисия? — хором заголосили друзья.

— Да откуда я знаю, наверное, — отмахнулся Эдик. — Вот всем нормальным людям обычно что пихают по осени? Правильно, кабачки. А у нас вся деревенская улица обычно на год вперед тыквами обеспечена. От бабы Таи. У нее какой-то сдвиг на тыквах, ну, потом увидите.

— Да что плохого-то? Мне бы кто тыкву дал, — удивился Ванька. — Кабачки уже видеть не могу.

— Да забирай хоть все, — радостно сказал Эдик, ловко перекидывая тлеющий бычок через забор, и отправился отпирать входную дверь. Ребята тем временем тоже докурили, подняли брошенные на пожухлую осеннюю траву рюкзаки и пакеты с выпивкой и провизией и вслед за хозяином прошли в дом, гулко топая по полому крыльцу. Внутри было сыро, зябко и тянуло плесенью. Обе девушки недовольно озирались по сторонам.

— Дом застоялся, — наморщил нос Эдик. — Сейчас печку затопим, все будет нормально. Долго, но зато очень тепло станет.

— Тыкву надо будет пожарить. На закусь пойдет как раз, — со знанием дела объявил Ванька, заходя на небольшую кухню. Справа там находилась плита, разделочный столик и шкаф, а левую половину помещения занимала большая русская печь. — Ух ты! Это настоящая печка? Никогда не видел!

Он с уважением погладил печь по белому боку. Эдик, открыв заслонку, поворошил кочергой поленья, подкинул с пола еще несколько и, скомкав одну из газет, что стопочкой лежали на столике, поджег ее и сунул в жерло печи. Отсыревшие дрова занялись с неохотой, крошечный огонек медленно пополз по деревяшкам.

— Да я только рад буду, если вы все эти тыквы сожрете. Тащить своим ходом домой, конечно, не надо.

— А что тут еще интересного у тебя? — Друзья толпились на пороге, почему-то не решаясь пройти в дом.

— Да вы проходите, места себе для ночлега выбирайте. Только чур мы с Владкой в самой дальней комнатушке, это наше уютное законное местечко. А так спальных мест достаточно. Можно веранду протопить, тогда и там кто-то ляжет.

Гости рассредоточились по дому, с интересом рассматривая традиционный интерьер деревенских комнат, старенькую, но крепкую мебель, глиняную посуду в древнем приземистом буфете.

— Вот тут мы и будем бухать! — радостно возвестил Эдик, указывая на круглый стол под разноцветным абажуром, когда ребята выбрали себе кровати, разложили вещи и вернулись в большую комнату. — Наверное, тут мои предки так же куролесили.

— А это что за зеркало такое интересное? — глаза Влады вдруг широко раскрылись, и она уставилась на огромное, почти в полстены, зеркало с витиеватой деревянной рамкой. Все обернулись на стену. — Старинное, да?

— Графское, — важно ответил Эдик. — Тут же усадьба заброшенная неподалеку. Нам как-то принесли деревенские, предложили купить недорого, ну, это давно было, еще до моего рождения. Вон еще кресло старинное, тоже из усадьбы.

Он указал на массивный приземистый стул с облупившейся резной спинкой и сиденьем из истертого гобелена. Деревянные ножки были изогнуты, широкие подлокотники украшал затейливый узор. Ольга тут же уселась в графское кресло, и гордо выпрямила спину. Ванька чмыхнул, выудил из кармана джинсов телефон и принялся фотографировать жену.

— Ой, а что это на нем висит? — с удивлением спросил Стас, вглядываясь в старинное зеркало. — На скотче, ха-ха!

— Блин, да это бабан опять Таю слушается, вот честное слово, достали обе! — с раздражением сказала Эд, подходя к предмету старины и с треском отрывая приклеенный на синюю изоленту к раме мешочек из мелкой сетки, набитый под завязку тыквенными семечками. Он бросил семечки на стол. — Эта баба Тая весь мозг уже вынесла и семками своими дурацкими, и зеркалом.

Друзья с любопытством уставились на него.

— А что такое?

— Да постоянно твердит, чтобы зеркало выкинули, мол, оно несчастье принесет, и в нем зло заключено, ну, несет всякую эту ересь сумасшедшую. Мол, оно смертей много видело, оно же в графской усадьбе стояло, когда хозяев убили. А графиню, мол, прямо перед этим зеркалом задушили. Только я не знаю, что там на самом деле произошло. Мне-то это зеркало, конечно, по барабану, я бы его лучше продал. Думаю, за него можно хорошо бабла срубить! Но предки уперлись почему-то. Графское зеркало, у нас дома! — передразнил он.

— А что за графы были? — спросил Иван, тут же принимаясь рыться в мобильном. — Какая фамилия?

— Да я даже не спрашивал, — отмахнулся Эд. — Мне как-то неинтересно было. Я тут редко совсем. Родители иногда приезжали, так баба Тая им тоже все тыквы свои таскала, у нее, кроме них, ничего на огороде нет. Вот если зайти к ней во дворик, так по осени он весь сплошь оранжевый! Красиво, конечно.

— А семечки-то почему вешает? — напомнила Влада.

— Она говорит, что семечки тыквенные зло блокируют, не выпускают! — Он прыснул в кулак. — Вы только вслушайтесь! Семечки блокируют зло!

— А зачем ты снял, если блокируют? Может обратно лучше повесить, на всякий случай? — испуганным голосом предложила Влада.

— Не позорь меня! — огрызнулся Эдик, а Ольга хихикнула. — Тут и так этих блокаторов по всей комнате пораскидано да поразвешено. Вы на стены посмотрите, загляните в сервант!

Ребята принялись осматривать комнату и с удивлением увидели, что на потемневших бревенчатых стенах висели самодельные картины, криво выложенные тыквенными семечками. На серванте стояло несколько уродливых фигурок животных, тоже плотно облепленных семенами.

— Это баба Тая сама делает, — с сарказмом произнес Эд. — Насушит и давай рукодельничать, а бабан моя это поощряет. Что та ни притащит нам в дом, сразу же куда-нибудь вешает или ставит. И вот на зеркало этот мешок еще прилепила.

— А они жареные? — спросил вдруг Стас, взяв в руки мешочек и с любопытством вертя его под абажуром.

— Да я откуда знаю?! — засмеялся Эдик. — Ты их есть что ли собрался? Они там небось несколько лет висят. Я бы это даже пробовать не стал.

Стас, пожав плечами, отложил семечки, и компания наконец принялась готовить на стол. Постепенно становилось уютнее и суше: печка нагревалась, потихоньку отдавая дому тепло.

* * *

Прошло несколько часов, время близилось к полуночи. Друзья пожарили во дворе шашлыки и запекли на шампуре кусочки тыквы. Пива и привезли с большим запасом, и пока еще его хватало, но лица у всех уже были раскрасневшиеся, языки немного заплетались. Только Оля оставалась почти трезвой. Она все надеялась, что наконец забеременела, и поэтому почти не пила.

Согревшись печкой и алкоголем, ребята не стали торчать в доме за столом под абажуром, а расположились на лавочке при входе, поставив рядом мангал. Чтобы уместиться, они вытащили на улицу пару табуреток, а для жены Иван выпросил у друга графское кресло, которое ей так понравилось. Сентябрьский вечер был довольно теплым и безветренным. Густой запах свежести и осенней листвы наполнял воздух, и в помещение уходить не хотелось.

— Ольгунь, а не принесешь еще пивасика? — попросил Ваня, вороша угли в магнале. — Я пока картофан закину.

Ольга отправилась в дом. Она уже потянулась было за упаковкой пива, но тут взгляд ее застыл на графском зеркале. Какое же все-таки красивое! Ольга подошла поближе. Стеклянная поверхность была мутной и в некоторых местах пересекалась горизонтальными черными полосами, от чего отражение слегка искажалось. Не удивительно: зеркалу было более двухсот лет.

Оля машинально поправила прическу и, немного отступив назад, стала рассматривать старинный предмет. По какой-то причине новые хозяева не смогли просто установить его на пол, поэтому пришлось дополнительно прикрепить к стене, отчего зеркало стояло не ровно, а выдаваясь верхним краем вперед и нависая над тем, кто в него смотрелся. Ольга заглянула за него. Вверху из стены выдавался толстый железный штырь, за который и было привязано зеркало старыми пыльными веревками. К одной из веревок был нитками примотан знакомый прозрачный мешочек с тыквенными семечками. Ольга не выдержала и засмеялась, вспомнив рассказ про бабу Таю, а затем потянулась и порвала нитку, и мешочек с семенами упал ей в ладонь. «Надо будет ребятам рассказать, какая бабка хитрая, спрятала-таки, чтобы никто не снял», — снова улыбнулась она, бросила семечки на ближайший стул и продолжила любоваться антикварным зеркалом. Девушка отошла на небольшое расстояние: если стоять к зеркалу близко, становилось не по себе от того, как оно угрожающе склонялось, подавляя своим массивом и громоздкой рамкой из резного дерева.

Ольга посмотрела в глаза своему отражению, и ей отчего-то стало неуютно. Что там про него говорили? Сколько всего перевидало за прожитый век это старое зеркало? Людей, что когда-то красовались перед ним, давно уже нет в живых. Некоторые умерли не своей смертью. Любопытный Ванька умудрился все-таки найти в интернете, что во время революции семью здешних графов убили, а имение разграбили. Много вещей растащили мародеры и просто жители деревни, и до сих пор в списках украденного числилось много икон и старинных украшений. А потом родственники Эдика у потомков этих воришек зеркало и купили.

Вдруг у Ольги резко схватило живот, да так, что от боли перехватило дыхание. Обхватив себя обеими руками, она наклонилась и прислонилась лбом к зеркалу. Холодная застывшая гладь неприятно коснулась лба, затем потеплела, и у Ольги затуманилось перед глазами.

— Иван, — еле слышно позвала она. — Иван, мне плохо…

Никто не шел, боль не отпускала, и Ольга зажмурилась. Перед глазами плыли желтые круги. Она не заметила, сколько так простояла, но наконец боль стала, пульсируя, отступать. Оля сделала глубокий вдох, но вместо свежего воздуха, почувствовала проникшую в легкие пыль и затхлость. На висках ощутимо бились жилки, а место, касающееся зеркала, зудело, словно из него вытягивали невидимую нить. Девушка отшатнулась от стекла и увидела в нем свое побледневшее лицо, а за своим отражением, в другом конце комнаты, — входивших туда Ваню и Эдика: видно, не дождавшись ее с пивом, они решили посмотреть, в чем дело. Ольга с облегчением обернулась к ним.

За ее спиной никого не было. Оля вздрогнула и снова обратилась к зеркалу, где в полном изумлении узрела ребят, подходивших к ней, и себя. Себя, отворачивающуюся от зеркальной поверхности и делающую шаг назад. Девушка снова резко повернулась к комнате, но та была пустая. Стояла полнейшая тишина, ни единого звука не проникало в растворенную дверь. Ольга не понимала, что происходит: она помутилась рассудком после страшной боли или, может быть, потеряла сознание? Тем временем отражение, все еще слегка сгорбившись, подошло к друзьям, и они втроем направились к выходу из комнаты. Олин муж бережно обнимал ту за плечи. На пороге она вдруг оглянулась и, уставившись на Олю, едва заметно кивнула и победно усмехнулась. Затем все вышли.

Комната, где находилась Ольга, была и знакомая и чужая одновременно, и, оглядев ее, словно сквозь туман, девушка поняла, что помещение выглядит зеркально симметричным тому, где она еще недавно сгибалась от боли в животе. «Не могла ж я попасть в отражение! Что происходит?»

— Вань! — повернувшись к двери, закричала она что было сил. — Ребята! Эй! Вы где?!

Ей показалось, что слова в окружавшей ее тишине обрели вес и, словно мешки с песком, с тупым шумом попадали на пол, так и не проникнув за пределы комнаты. На дрожащих ногах девушка медленно пошла к дверному проему, но как только собралась шагнуть за порог, дверь неожиданно сама резко захлопнулась с глухим стуком. Еще не осознав, что это значит, Ольга стала медленно обходить комнату и рассматривать знакомые, но отраженные предметы, с ужасом чувствуя холодные струйки пота, текущие по спине, и охватывающую ее мелкую дрожь. Нет, она не спала, она все чувствовала, и даже остатки тупой боли, которая недавно заставила ее согнуться. «Странная была боль, — подумала Ольга. — Никогда ни при каких ситуациях я не испытывала подобной». Все в обстановке комнаты было ненастоящее, даже бутафорское. Она потрогала диван, стол, дверцу шкафа. Пальцы ощутили налет древней пыли, но руки остались чистыми. Шаги были глухими и мягкими, словно звуки от них проникали через заткнутые уши. И в самом деле было похоже, что в ушах вата или та же невидимая пыль. Ольга не слышала даже ударов собственного сердца, словно и сама была теперь нереальная или искусственная.

Девушка в панике дернула дверь. Та открылась бесшумно и тяжело, будто была сделана из огромной бетонной плиты, обитой войлоком, который скрадывал звуки. Вместо проема оказалась глухая деревянная стена, покрытая толстым слоем грязной пыли, которая в некоторых местах висела клочьями, слипшимися от сырости и затхлости.

— Помогите! — с надрывом закричала девушка. — Ваня! Ванька!

Тут Ольга поняла, что голос не разносится дальше ее собственного горла. Он остается в ней, безмолвный крик, и сама она не слышит его, а только чувствует. Это было похоже на вопль в кошмарном сне, но только сейчас она точно знала, что не спит. Девушка перепробовала все способы, которые знала, чтобы удостовериться, что бодрствует: дергала себя за волосы, щипала, ничего не помогало: было больно, но она не просыпалась. Потому что не спала. В отчаянии Оля бросилась к старому буфету, схватила стакан и грохнула его об пол. Стакан разбился беззвучно, и Ольга, взяв осколок и зажмурившись, вонзила его в ладонь. Кисть свело от острой боли, и, открыв глаза, девушка увидела, как по руке вязко стекает струйка крови. Это не могло быть сном, даже самым кошмарным и ужасным: Ольга не спала, она находилась за стеклом, а ее отражение ушло вместо нее. Она почувствовала обжигающие горячие слезы на щеках и, закрыв лицо руками, размазывая по нему кровь и слезы, опустилась без сил на деревянный пол. Она почти не чувствовала его, словно он имел такую же температуру, как и ее тело. И самое страшное, ее не оставляла мысль, что все происходящее невозможно, нереально, недопустимо, но оно есть, а выхода из него — нет.

* * *

— Ты чего там застряла? — спросил у Оли Стас, развалившийся в графском кресле, когда троица — Ольга, Иван и Эдик — спустилась с крыльца и присоединилась к остальным. — Муж тебя заждался. Ну, может быть, не тебя, а пива!

Раздался дружный смех. Компания была в таком веселом, расслабленном состоянии, когда даже глупая шутка уже казалась смешной. Эдик выставил пиво на походный столик. Ваня молча кивнул Стасу, и тот, усмехаясь, освободил стул, пододвинув его Ольге.

— Ваше… Как там? Высочество? — кривляясь, произнес он, и Оля, сделав легкий шутливый книксен, уселась на свое место. Ваня расположился напротив жены, влюбленными пьяными глазами глядя на нее.

— Ой, Оль, — вдруг пробормотал он, — а мне казалось, что у тебя родинка была на другой щеке! Как это?

— Ну ты, дурень, совсем напился! — хлопнул его по плечу Эдик. — Забыл, на какой щеке у жены родинка!

Друзья засмеялись. Ваня виновато пожал плечами и опустил глаза, а девушка только молча и едва заметно улыбнулась, надменно глядя на мужа.

Скульптор

У меня появилась подруга, она талантливый скульптор. Мы вместе ходили в группу психологической поддержки — боролись со страхами. Я несколько раз была у нее дома, и она показывала мне свою мастерскую, которая находится в подвале…

Моя подруга — скульптор. Ну, не то чтобы настоящая подруга. Мы познакомились на тренинге по психологии. А если быть совсем точной — на коллективных занятиях в центре психологической помощи. Наша группа называлась «Тренинг по уверенности». Предполагалось, что здесь мы должны бороться со своими страхами.

Я-то сюда пришла, чтобы справиться со своей боязнью публичных выступлений. Не так часто, конечно, приходится выступать, но когда нужно, у меня буквально паника начинается, причем с того самого момента, как узнаю про выступление. Как-то раз полгода ходила и заранее боялась. Вот и пришла, чтобы коллективно, так сказать, проработать мои проблемы и искоренить страхи.

Подруга-скульпторша тоже себя к очень неуверенным относит. Она такая талантливая, лепит потрясающие фигуры из гипса, затем отливает по слепкам из них статуи. Я не представляю, как при таких способностях можно чувствовать себя неуверенно. А она каждый раз стоит на выставке возле своих скульптур, глаза в пол, ручонки трясутся, шея в красных пятнах. Мямлит что-то себе под нос. Жалкое зрелище. Правда, я на выставках ее не была, она мне видео показывала. Но творения ее я видела, прямо в мастерской. Она в подвале ее дома расположена. Не знаю, мне там очень неуютно показалось. И света дневного нет. Но она говорит, у нее других вариантов нет, если только арендовать. Но зачем, если дома есть подвал?

Мне там находиться неприятно. Сырость какая-то промозглая всегда. Подруга объясняла, что температура там именно такая, чтобы фигуры не рассохлись, и света электрического ей достаточно. А я, конечно, не хочу ее обижать, прихожу к ней, например, новую работу посмотреть. А саму каждый раз внутренне передергивает. Мы-то с ней на этих наших тренингах хорошо поработали и, если не полностью, то частично со страхами нашими точно справились. Я даже отважилась на работе семинар провести по валютному контролю для смежных отделов. Да и подруга вроде глаза опускать перестала, когда ее снимают. Зато теперь у меня, кажется, новые страхи появились.

Вот, например, весь пол мастерской усыпан шелухой от семечек. Кажется, это тыквенные семечки, и я даже не представляю, почему их там так много. Я сначала подумала, что это тоже такая задумка подруги: мало ли, может, у этих очистков отличные абсорбирующие свойства.

— Какие семечки? Это так, мусор. Что мне еще, в подвале убираться, тут пол земляной! — возмутилась она в ответ на мой вроде бы закономерный вопрос. Я ни разу не видела, чтобы она говорила на повышенных тонах. Наверное, тренинги по уверенности не прошли даром: она научилась огрызаться по поводу и без повода.

И вот каждый раз я спускалась с внутренней дрожью в этот подвал, испытывая чуть ли не омерзение от того, что приходится ступать по мягкому слою шурщащей шелухи. Она забивалась мне в швы кроссовок, и даже иногда в сами кроссовки. Возвращаясь домой, я вытряхивала эти очистки из своей обуви. Я больше не хотела к ней приходить, и даже встречаться уже стало неинтересно, но почему-то шла по первому зову.

* * *

— Ой, в чем это у тебя чашка? — спросила я, отставив чашку с чаем и с брезгливостью рассматривая свои пальцы, измазанные чем-то белым. Похоже на гипс. Я понюхала руку. Пахло мелом. Наверное, подруга, даже не помыв руки после своей мастерской, бралась за посуду, в которую налила мне чай. Она, конечно, со странностями. И довольно неряшлива. Хотя я пыталась ее понять: она творческий человек, ей не до всех этих условностей. Подумаешь, пальцы мелом испачкала.

— Не знаю, — пробормотала подруга с каменным лицом, которое не отразило ни единой эмоции. — Обычная чашка. Пойдем вниз, я покажу тебе новые работы.

Я внутренне вся сжалась, представив, что снова спускаюсь в сырой подвал с земляным полом, усыпанным шелухой семечек, но покорно отправилась за ней, вытирая попутно об джинсы руки, испачканные мелом. В этот раз мне показалось, что здесь даже запах усилился. В душном воздухе стоял противно-сладковатый запах мышиного помета, и меня слегка затошнило. Я тут же вспомнила свой недавний сон. В нем я почему-то поселилась в убогой старой квартире, давно не видевшей ремонта. В окнах были потемневшие рассохшиеся рамы и давно не мытые стекла, на трех петлях криво висели грязные занавески. Мебель в квартире из сна мне представлялась смутно. Хорошо запомнился лишь письменный стол, настолько старый, что едва держался на подгнивших ножках. Полировка вся облупилась и растрескалась, и выглядела, как ободранная высохшая кожа на болячке, а один край стола был буквально изъеден грызунами. Казалось, что даже во сне пахло мышами, а полусгнившая столешница была усыпана все той же шелухой от тыквенных семечек. Очистки валялись и на полу квартиры, прямо на ковре. Я проснулась — трудно поверить! — от омерзения и долго пыталась стряхнуть с себя невидимые очистки.

Сейчас я снова стояла в такой шелухе чуть ли не по щиколотку. Казалось, ее стало еще больше. Подруга с мрачным и безучастным лицом прошаркала по «бывшим семечкам», шурша ими, как осенней листвой. Она подвела меня к двум статуям в человеческий рост, укрытым плотной серой тканью, и медленно потянула за ее край. Ткань сползла, бугрясь в местах выступов, и перед нами предстали две гипсовые женские фигуры. Обе утопали босыми белыми ногами в очистках семечек и стояли, словно понурившись и опустив головы. Белые гипсовые волосы одной почти закрывали лицо, вторая смотрела в сторону равнодушными слепыми глазами. Пальцы одной из ее рук были испачканы чем-то красным.

Подруга, увидев мой удивленный взгляд, поморщилась.

— Черт, краской мазнула нечаянно, — пробурчала она, накидывая обратно покрывало на скульптуры. Затем развернулась и, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, пошла к выходу. Я в недоумении двинулась за ней. Я ее не узнавала. Она и раньше не отличалась особой грацией, но теперь передвигалась так, будто ей каждый шаг давался с трудом. И хмурое выражение больше не сходило с ее лица. Я снова и снова задавала себе вопрос, зачем к ней приезжаю, и не находила ответа. А еще меня вдруг осенило, что одна из фигур была удивительно похожа на одну из наших одногруппниц с терапии уверенности. Та, что смотрела вбок, с красными пальцами.

— Тебе Светка что ли позировала? — поинтересовалась я, когда мы поднялись наверх и расположились в кухне. Подруга долго молчала, отвернувшись ко мне спиной и возясь около мойки.

— Да нет, — наконец ответила она, не оборачиваясь. — По памяти сделала.

Перед внутренним взором у меня вдруг пронеслись остальные фигуры, которые стояли в мастерской. Они не все были накрыты полотном, и я сейчас была готова поклясться, что одна из них сильно напоминала нашу тренершу-психолога, которая учила нас справляться со страхами. Почувствовав, что мои вопросы почему-то раздражают подругу, я промолчала.

Тем временем скульпторша выставила передо мной на стол большую миску, наполненную тыквенными семечками. Целыми. В кожуре и с сердцевиной.

Почему-то при виде этих семечек снизу к горлу тут же поднялся тошнотворный комок, и мне почудилось, что завоняло мышами.

— Не хочешь? — пожала плечами подруга, увидев, что я зажала рот рукой. — Ну, как хочешь.

Она села за стол напротив меня, подвинула миску к себе и, уставившись глазами сквозь меня в одну точку, принялась лугзать семечки. Очистки она равнодушно сплевывала, и те летели на пол, словно так и нужно было.

— Люблю семечки, — вдруг пояснила она.

— Поэтому у тебя ими весь пол в подвале засыпан? — не выдержала я.

— Не знаю, наверное. Там засыпан пол? — вроде как удивилась она.

Я, не в силах наблюдать, как она щелкает семечки и сплевывает кожуру, стала сосредоточенно рассматривать свои ладони. Надо же, снова испачкалась мелом или гипсом. Все линии на ладонях были белые. Будто бы я столько возилась с гипсом, что он уже въелся в кожу, заполнил каждую трещинку и складку и больше не смывается. Я нервно потерла ладони друг о друга.

* * *

Через несколько дней я снова пришла в гости к скульпторше. Я еще заранее подготовила кучу ответов с разными формулировками, чтобы выдать по телефону, почему я не смогу к ней наведаться, но как только она позвала, я тут же отложила все дела и отправилась на зов. Странно, с тех пор, как я увидела свои грязные ладони, мел так и не смылся, сколько бы я не пыталась тереть руки мочалкой с мылом. Я протирала их одеколоном, я даже порошком для чистки раковин мыть пробовала, ничего не помогло. Только покрасневшую кожу теперь щипало нещадно, а гипс так и не смылся. Где я вообще в него вляпаться успела?

Мы почти сразу спустились в мастерскую, где я тут же принялась глазами искать нашу тренершу. Да, так и есть: она стояла, разведя руки в стороны, точь-в-точь, как на одном из занятий, где увлеченно рассказывала какую-то историю. И ладони ее тоже были красными. Тоже краской мазнула? К ладоням, наверное, липким от краски, пристало несколько очистков от семечек.

У меня крутило живот от отвращения, но я покорно шла за подругой, рассматривая в который раз уже белые скульптуры. Только сейчас я обратила внимание, что у многих были красные пальцы или ладони. Мы прошли вдоль ряда фигур и опять остановились возле тех, что она мне показывала в прошлый раз. Теперь они уже не были накрыты тканью, и я в изумлении застыла перед ними.

Скульптура одногруппницы, которую я узнала в прошлый раз, теперь смотрела прямо на меня, а красного на руках стало больше. Оно было не только на пальцах. Такое ощущение, что фигура окунула в темно-красную краску обе кисти. На щеке были следы, словно кто-то провел красными пальцами по ее лицу. Зато теперь я узнала и вторую фигуру, потому что она больше не стояла, низко склонив голову и завесившись волосами. Сейчас она глядела бельмами гипсовых глаз прямо перед собой. И это тоже была одна из наших знакомых по группе.

— Что, узнала? — дребезжащим незнакомым голосом спросила скульпторша, и я, еле устояв на ватных ногах, кивнула.

— А зачем ты их краской мажешь? — спросила я, нервно сглотнув.

— Да кто их знает? — пожала плечами подруга. — Сами где-то мажутся. Пойдем, семечек поедим.

Я вдруг поняла, что очень давно хочу тыквенных семечек. Вот прямо целую миску, большую, полную, как она в прошлый раз передо мной поставила. Как я тогда смогла отказаться? Они так вкусно пахли чем-то сладким. И в подвале, кстати, сейчас так уютно и ароматно. И приятно ступать по мягкой, шелестящей, чуть поблескивающей шелухе. Я улыбнулась, и мы пошли назад.

* * *

Я больше не ношу прозрачные эластичные колготки, потому что сквозь них очень хорошо видно, какие белоснежные у меня ноги. И мне уже приходится надевать перчатки, чтобы не оставлять белых следов на предметах, до которых я дотрагиваюсь. Руки пока еще сырые, и гипс сильно мажется. Но подруга обещала, что скоро я буду оставлять лишь легкий меловой след. Мне так нравится ее слушаться, я все делаю, как она говорит. Может быть, я скоро буду стоять, окунувшись босыми ногами в теплую приятную шелуху от тыквенных семечек. Но это только днем, а ночью я буду уходить. Пока еще не понимаю, куда. И мои руки тоже измажутся в красном. Я уже знаю, что это не краска.

Земляное

Молодая пара из города отправилась за грибами в деревенский лес. Грибов там не оказалось, или они просто не умели их искать, однако им встретилось кое-что намного более интересное, чем грибы.

Гуляли как-то молодые парень с девушкой по лесу. По нашему ли, по еще какому-то — не могу сказать. Звали их Нора и Степан. Стояла середина лета, но все время, почти не прекращаясь, шли дожди, и в деревне, которую окружал лес, поговаривали, что уже вовсю растут грибы. Городские жители Нора и Степан, бывавшие в деревне не часто, не особо верили в слишком рано начавшийся грибной сезон. Нора утверждала, что грибы начинаются только в конце августа и никак не раньше. Степан тоже всегда так считал, но побродить по лесу в поисках ему было любопытно, и он уговорил Нору отправиться за грибами.

То ли зашли они не в то место, то ли действительно слухи оказались лишь слухами, но грибов они не нашли. Побродив полчасика по лесу, постепенно углубляясь в него, но безрезультатно, они решили вернуться. Нора толкала друга в бок, смеясь, что он поверил деревенским слухам. Степан отшучивался и объяснял Норе, что прогулка по лесу и без грибов хороша и приятна.

— В конце августа еще сюда приедем и точно найдем! — весело и убежденно говорил Степан, мягко защищаясь от Нориных кулачков.

— Да я и искать-то не умею, — хихикала Нора. — Наберу исключительно поганок, мухоморов и еще чего-нибудь ложного.

— Ничего, я буду твоим учителем и консультантом! Давай срежем дорогу и пойдем в деревню через лес, — предложил Степа. — Я примерно знаю, как идти.

— А мы не заблудимся? — засомневалась девушка.

— Да говорю же, я знаю дорогу. Жаль, солнца нет, ну, ничего.

Молодые направились вглубь леса. На самом деле это был скорее перелесок, за которым находилась деревня. Можно было обойти его слева по опушке, потратив при этом слишком много времени. Справа же перелесок переходил в настоящий дремучий лес. Из деревни Нора со Степой, послушавшись совета местных жителей, брели по окраине, но теперь Степан решил срезать: он примерно представлял, где должна была находиться деревня.

— Напролом пойдем и сразу на дорогу выберемся, а за ней уже дома деревенские сразу! — убежденно говорил молодой человек шедшей за ним по следам девушке. — Тут даже нарочно не запутаешься.

Но, сами того не зная, ребята постепенно перемещались немного вправо и в конце концов оказались в самой гуще большого леса.

— Степ, мы что-то очень долго идем, а просвета все не видно, — нахмурилась Нора. Она шла, прихрамывая: споткнулась о какой-то корень.

— Да не волнуйся! — бодрым голосом ответил Степан, хотя сам не на шутку разволновался: они и по опушке бы добрались быстрее. Лес все темнел и сгущался.

— Давай обратно повернем! — захныкала наконец Нора.

— Если бы я знал, где теперь это обратно, — прошептал Степа и остановился. — Сусанин, эх…

Нора почувствовала напряжение Степана, вцепилась в его локоть обеими руками и стала тревожно озираться по сторонам. Везде был одинаковый пейзаж: сосны, дубы, березы.

— Ты, главное, не ной, — предупредил Степан. — Иначе совсем растеряемся и заблудимся. Держи себя в руках.

Нора, которая и вправду готовилась уже пустить слезу, закусила губу и укрепилась. Вдруг ее глаза расширились от удивления, и она сделала указующий жест.

— Просвет? — воскликнул Степа и проследил взглядом, куда показывала Нора. — Ой, что это?

Глаза его уставились на странный земляной холмик, размером около двух метров в длину и метра в ширину. Ребята подошли ближе. Холмик удивительно напоминал ухо, искусно выложенное из земли.

— Надо же! — поразился Степан. — Кто же здесь мог такое сделать?

— Ухо! — отозвалась Нора. — Ни дать ни взять — ухо! Как вылитое! Оно, наверное, из глины. — Нора носком потрогала насыпь, сковырнув маленький комочек земли. Степан нагнулся над удивительной скульптурой.

— Говорите громче, оно плохо слышит! — вдруг заорал он в земляное ухо, сложив руки рупором. Нора, несмотря на сложившуюся ситуацию, не выдержала и засмеялась.

— Интересно, откуда это здесь? — спросила девушка. — Кому надо было это лепить? Не похоже, что оно само такое образовалось.

— Это точно, — протянул Степан. — Но все-таки нам лучше поискать выход. Школу помнишь, природоведение? Где должен быть мох на деревьях?

— Кажется, с северной стороны, — неуверенно произнесла Нора, все еще удивленно рассматривая земляное ухо. — А что нам это даст?

— Ну, в каком мы направлении в деревню ехали? В южном, — стал рассуждать Степа, напрягая память и выуживая из нее жалкие топографические знания. — А лес, куда мы пошли, еще дальше от города. Значит, идти нам на север.

— Но на деревьях нет никакого мха! — воскликнула Нора. — Они все гладкие.

— Не может быть, — возразил Степан. — По крайней мере, еще можно по муравейникам определить и по веткам.

— Ну, определяй давай скорее. — Нора пыталась удержать подступающие слезы. — Я уже ничего не понимаю, мне страшно.

— Так вот же мох! — крикнул Степан, осматривая стволы и начиная раздражаться. — Что ты раньше времени истерику начинаешь? Все сейчас будет в порядке, идем домой!

Нора и Степан побрели, куда указывал им мох на деревьях. Парень подбадривал девушку, извинялся за резкость, но он так не любил, когда она плакала. Нора покорно кивала и больше не обижалась.

Шли они долго. Степан и знать не знал, что в своих рассуждениях совершил ошибку. Когда, собираясь в деревню, он мельком глянул карту области, то обратил внимание только на направление железной дороги, по которой следовало им ехать. То, что дальше их вез автобус и, вполне возможно, в иную сторону, он не подумал. Деревня же лежала от города несколько восточнее, и чтобы вернуться в нее, обратно ребята должны были пойти на северо-запад. А если учесть, что они уже забрели в густой лес, что находился от деревни и перелеска справа, то выбираться из него надо было, держа курс на восток. Вместо этого, молодые шли на север и еще дальше удалялись от выхода из леса. Степан того не подозревал, а Нора, полагающаяся во всем на своего друга, и подавно.

Внезапно их чуть не сбил с ног сильный порыв ветра, несшийся справа.

— Степ, как здесь может быть ветер? — не удержалась Нора. — Тут же столько деревьев, я не понимаю!

— Стихия, — веско ответил Степан и тут же снова оказался в ветряной струе, дувшей в обратную сторону со странным свистом, словно кто-то очень большой шумно втягивал в себя воздух.

— Ничего себе стихия! — воскликнула Нора.

Эти странные порывы ветра повторились еще несколько раз и постепенно прекратились, пока Нора и Степан шли дальше. Просвета не было, и молодой человек опять стал волноваться.

— Степ, мы же идем на север, почему до сих пор не вышли из леса? — опять нервно спросила его подруга.

— Норочка, честно сказать? Я не знаю. Уверен, что идем правильно, а почему не вышли еще — не знаю. Скоро выберемся, не переживай. Ох, что это еще?

Нора, услыхав сдавленный возглас друга, проследила за его взглядом и увидела нечто еще более причудливое, чем земляное ухо. Неподалеку от них из земли высовывалась коричневая ладонь в человеческий рост.

— Земляная ладонь! Смотри, сначала ухо, теперь ладонь! Как же она держится? Кто это сделал? — дрожа всем телом, Нора прижималась к Степану.

— Пойдем посмотрим, — потянул он девушку за собой. — Мы не собьемся, но нельзя же пройти мимо такого зрелища.

Ребята подошли совсем близко к громадной земляной ручище. Нора во все глаза смотрела на нее.

— Даже линии есть! — отметила она. Степан стал обходить ладонь с тыльной стороны, и в тот рука вдруг зашевелилась, наклонилась и сгребла пятерней несчастную Нору. Девушка страшно закричала, корчась в сжавшей ее ладони, но не могла вырваться, а Степан словно оцепенел. Ладонь все сильнее сжимала Нору, и та стала хрипеть, задыхаясь в столь ужасных объятьях.

— Степа, помоги! — едва смогла прошептать она, рука с хрустом сжала ее в комок и бросила на землю бездыханное тело. Степан, трясясь как в лихорадке, вдруг сорвался со своего места и криком побежал прочь, слыша как трещат в след ему, ломаясь, корни деревьев, которые рвала страшная рука, рыхля землю и пытаясь схватить его.

Он бежал долго, спотыкаясь о корни и падая. Все лицо его было изранено ветвями деревьев, словно нарочно преграждавших ему путь. Снова попал он в порыв воздуха, который потянул его за собой, а потом оттолкнул. Затем опять потянул, и Степана повлекло куда-то на ослабевших от долгого бега ногах. Встречных порывов ветра больше не было, воздух толкал и толкал Степана, и вскоре тот увидел огромных размеров нос, выдававшийся из земли. Земляные ноздри с силой вдыхали в себя воздух вместе со Степаном, барахтавшимся в этом потоке. Парень стал цепляться за ветви и стволы деревьев, но не сил хватало. Поток воздуха был слишком мощным, и Степу неумолимо влекло к чудовищному земляному холму. Нос вдыхал с перерывами, и было слышно, как где-то неподалеку невидимые губы с шумом выдувают воздух. Через несколько секунд Степан оказался внутри одной ноздри, для которой он был словно для человека мошка. Земля и песок, вихрящиеся в земляной полости, тут же залепили ему лицо, не давая дышать, и огромный земляной нос, вдохнув последний раз лесной воздух, медленно осел в землю, оставив среди травы кучку взрыхленной земли.

Проталина

Альку никто не любит. У нее нет друзей, но есть обидчики, которые дразнят и досаждают ей. Привыкшая гулять одна, девочка зимой находит на пустыре у леса странную проталину, которая никогда не покрывается снегом…

Зима в этом году выдалась ранняя, не очень холодная, но снежная. Первый снег тонким слоем выпал еще в конце октября на радость сельской детворе, которая тут же накатала из него маленьких грязных снеговиков. К вечеру от них уже ничего не осталось, а через несколько дней уже совершенно белый и толстый покров упал на землю и больше не сходил.

Дети перенесли все свои игры на небольшой пустырь поблизости от леса. Для полного счастья рядом находился заброшенный песчаный карьер, крутые и пологие склоны которого под снегом превратились в чудесные горки разного калибра. Все вокруг было белоснежным: и карьер, и пустырь, и лес. И только возле самого леса почему-то оставалась без снега небольшая черная проталина, размером примерно метр на полтора. Сколько бы ни выпадало осадков, в этом месте снежный покров неизменно таял, и ребята постарше с умным видом объясняли, что тут, скорее всего, проходит теплотрасса, и в этом месте она слишком близко к поверхности. Детям вполне было достаточно загадочного слова «теплотрасса», после чего они теряли к проталине интерес.

Только Алька полюбила туда приходить. Обычно вся компания ее ровесников пропадала на карьере, катаясь на санках и картонках. Кто-то бегал на школьный двор, где залили каток. Иногда кучка ребят играла в прятки у самого краешка леса. Алька в основном бродила одна. У нее не было друзей. Дети ее сторонились, считая странной, и дразнили. Говорили, что она фантазерка, врушка и сумасшедшая, прямо как ее бабка. Однажды на переменке у нее отобрали тетрадку, где она записывала свои истории про другие миры, про людей, с которыми там подружилась. С тех пор отношение стало еще хуже. Полкласса смеялось, когда одна из заводил — Танька — в классе зачитывала вслух ее сказки и показывала рисунки.

— Да кому ты там нужна, в этих сказках, очкастая? — ржали одноклассники, терзая тетрадь с Алькиными мечтами. Кроме очкастой ее еще дразнили Рожноберой, потому что у нее была фамилия Рожнова. А Виталик, который ей нравился, вообще обозвал однажды Альдебараном. Почему-то этот Альдебаран переполнил чашу терпения, и она ревела дома в подушку часа два, а бабушка, которая тогда была еще жива, утешала внучку.

— Алюшка, так Альдебаран — это же звезда такая! Это тебя по имени звезды назвали, чего ж ты плачешь, милая?

Только вот Алька прекрасно понимала, что Виталик понятия не имеет ни о какой звезде Альдебаран. И то, что он говорит, означает всего лишь «Алька — баран!» Бабушка тоже, небось, догадывается, но разве она признает. Все про звезду талдычит. Вскоре бабушки не стало, и утешать Альку стало некому. Раньше они гуляли вдвоем, а теперь девочка бродила одна, стараясь держаться подальше от обидчиков. На улице могли и подножку подставить, и с горки насильно спустить, и снежками закидать. И почему они так ее ненавидят?

Алька часто смотрела на себя в зеркале и тоже начинала ненавидеть. Круглые очки на круглом блестящем лице. У нее была жирная не по возрасту кожа, и уже среди дня она начинала блестеть, чем вызывала насмешки одноклассников. А жидкие и при этом сильно кудрявые волосы никак не желали укладываться хоть в какую-то прическу. Может, поэтому Виталька и придумал противную кличку, потому что она кудрявая, как баран? Мальчишкам она не нравилась, а девочки старательно выделывались перед ними, обижая Альку.

* * *

Однажды Аля, как обычно, таясь от остальных, вышла на пустырь и набрела на загадочную «вечную» проталину. Был всего лишь конец ноября, но ей уже надоел холод и снег. А здесь — земля, чернозем. Рыхлый и даже на вид как будто жирный и плодородный. Бабушка учила ее, как ухаживать за огородом. Показывала семена и саженцы. Эх, жаль, что скоро зима. И в земле-то не повозишься. Но что-то как магнитом тянуло Альку к проталине, и она повадилась гулять и играть неподалеку, тем более, что остальных детей туда точно ничего не манило.

Как-то раз мама потащила Альку с собой в старый дом разбирать бабушкины вещи. Те, что после нее остались. Мама бабушку не любила. Она называла ее не иначе как «свекруха», и Алька думала, что это такое ругательное название старухи, только еще хуже. Ей всегда было очень обидно за бабушку. А теперь мама с подругами сновали взад-вперед по ее дому, сортируя, что на выброс, а что может пригодиться. Але она дала для разбора большую картонную коробку, и девочка уселась с ней на полу. Внутри лежало несколько игрушек, с которыми она играла у бабушки в гостях, а еще какие-то пустые пузырьки, бусины, сломанные прищепки. В общем, много совершенно ненужного хлама. Алька все пыталась придумать ему назначение, чтобы хоть что-то забрать себе бабушкиного, но у нее не получалось. Наконец она выудила приставший к стенке коробки небольшой бумажный пакетик, на котором было написано неровным почерком две буквы: З.С.

Алька с любопытством вскрыла пакет и увидела внутри старые, высохшие тыквенные семечки. Из пакетика тянуло плесенью и еще чем-то неприятным. Девочка задумалась, а потом обрадованно вскочила на ноги. З.С. — это значит «зимний сорт»! Бабушка ей рассказывала, что бывают такие растения, которые надо посадить на зиму, и они взойдут прямо ранней весной. Это же семечки именно такой тыквы! И если ее посадить сейчас, то у нее весной уже появятся тыквята. Внутри у Альки просто все дрожало от нетерпения. Она теперь знала, подо что можно приспособить так полюбившуюся ей проталину.

* * *

К делу Алька подошла со всей серьезностью. На следующий же день она побежала на пустырь и рассовала поглубже в жирную черную землю все свои семечки, и с тех пор каждый день исправно навещала огород и следила за ним. Земля даже не смерзалась в этом месте, а Аля на всякий случай еще рыхлила ее палочкой, и иногда, если долго не было снегопада и проталина «не увлажнялась», собирала снег рядом, растапливала его в ручонках и поливала грядки. Бабушка, конечно, говорила, что перед тем, как взойти, растение зимнего сорта должно перезимовать, погреться под снегом, но девочка поначалу надеялась, что тыква уже сейчас даст всходы. Потом она пыталась укрывать их снегом, набрасывая его на проталину, но на следующий день снега как ни бывало.

Однажды ей даже приснился сон, будто семечки наконец проросли, и посередине грядки возвышалась самая большая тыква, которая заговорила с ней и пообещала ее защищать. Утром Алька вспоминала сон и тихонько смеялась в ладошку. Надо же! Тыква решила ее защищать!

Был выходной. Она позавтракала, оделась потеплее и вприпрыжку побежала на пустырь. Сегодня пора было поливать грядку. Подходя ближе, Алька почувствовала, словно ноги увязли в какой-то густой ледяной жиже, и куда-то вниз ухнуло сердце. Девочка замедлила шаг и остановилась возле своего огорода. Теперь здесь все было перерыто, а посередине возвышался земляной холмик, в которой кто-то воткнул перекрещенные палочки. Несколько выкопанных тыквенных семечек валялось рядом на снегу. Почувствовав комок в горле, Алька беспомощно оглянулась по сторонам и вдруг услышала:

— Эй, Рожнобера, а ну вали оттуда! Не трожь там ничего, слышь!

В ее сторону от карьера неслась ватага ребят. Кричал Виталька, тот самый, что дразнился обидным названием звезды. Ему звонким голосом вторила Танька-заводила. Алька в испуге отступила от грядки, догадываясь, что эти ребята как раз все и перекопали. Ей до боли стало жалко бабушкино наследие. Она так мечтала, что весной она вырастит тыквы, и все, даже ее обидчики, будут приходить на пустырь и удивляться и, может быть, даже станут с ней дружить. А они, оказывается, отобрали у нее даже любимое место для игр.

Дети неслись, зачерпывая на бегу снег и утрамбовывая в руках крепкие снежки. Кажется, они собирались обстреливать Альку, если та не уйдет. Она замахала руками и стала отступать, но попыталась что-то объяснить и уговорить их.

— Это мой огород! Это зимний сорт, я хочу вырастить тыквы. Я всех вас угощу весной! Они уже в марте появятся.

Ответом ей был дружный хохот мальчишек, на которых тут же шикнула Танька.

— Сейчас нельзя смеяться! Вы забыли, что мы только что похоронили Чернушку?

Ребята посерьезнели и уставились на холмик. Сегодня утром они нашли на дне карьера мертвую ворону и решили закопать ее со всеми почестями. Кто-то вспомнил про незамерзающую землю возле леса, и все помчались туда. Никто и не знал, что Алька там устроила свои грядки. Дети просто вырыли ямку, уложили туда труп вороны и засыпали землей с горкой. Виталик проволокой скрепил две палочки, чтобы было похоже на крест, и воткнул в могилку. Увидев Рожноберу возле могилки, они решили, что она хочет разрушить их кладбище, и побежали его спасать.

— Здесь огород, — сквозь слезы повторила Алька. — Зачем вы здесь кого-то похоронили?

— Знаешь, это вообще-то важнее, чем твои тыквы, которые никогда не вырастут, — важно ответила Танька. — Это было живое существо, и его надо было где-то упокоить.

— Вам что, места мало? — удивилась девочка. — Вон снега сколько, ну и закопали бы.

— Конечно, а если бы тебя в снегу закопали, а весной ты бы оттаяла, ты бы хотела? — возразила Таня. — Иди отсюда.

Кто-то из ребят замахнулся на Альку, и она побежала, а вслед ей еще долго неслись угрозы, чтобы даже рядом ее тут никто не видел.

В тот день девочка очень долго бродила вдоль кромки леса и ревела навзрыд, обморозив себе лицо, руки и ноги. Когда она вернулась, вся продрогшая и заплаканная, мать дома бросилась отпаривать ей ноги в тазике и поить горячим чаем с малиновым вареньем. Алька отбивалась и отнекивалась, пока не услышала, что это варенье тоже забрали из бабушкиного дома. Потом мама уложила ее, заботливо укрыв сверху еще и пледом, и девочка заснула беспокойным сном, в котором ей уже просто снился голос, шепчущий странные слова:

— Я скоро приду и буду тебя защищать.

* * *

Ранней весной по деревне со стороны пустыря к домам брел грязный бродяга в лохмотьях. У него было донельзя опухшее, синюшное лицо с заплывшими мутными глазами, словно его лупили несколько дней подряд ногами. Одежда, легкая не по сезону, была вся в земле, волосы, лицо и руки тоже, а на спине — огромная заскорузлая корка какой-то бурой засохшей грязи, к которой прилипла шелуха от семечек. Он шел, еле волоча ноги по земле, странной шатающейся походкой. В каждой рванине на одежде застряли зеленые стебли какого-то растения, которые топорщились из дыр в разные стороны, словно этот человек был набит сеном и соломой.

В этом несуразном существе мало кто смог бы сейчас узнать Ваньку, местного красавца и первого парня на деревне, пропавшего года полтора назад. Кто-то считал, что он сбежал в город за лучшей жизнью. Но поговаривали, что его зарезали за карточные долги. Ваньку долго искали, но ни его самого, ни тела так и не нашли. А вот, видно, сам решил вернуться. Не пофартило. Правда, совсем опустился человек, живого места на нем нет. И пьяный, наверное, до такой степени, что чуть ли не пополам переламывается при каждом шаге, так его в разные стороны мотает. Как не падает только. Хотя, небось, в каждой канаве уже полежал. Грязный же с ног до головы!

В то же время кто-то разрыл проталину, где была когда-то Алькина грядка, и разбросал обглоданные вороньи косточки. От птичьей могилки ничего не осталось, потому что на месте проталины теперь была большая яма и взрыхленный жирный чернозем.

* * *

У матери Альки наконец дошли руки до того, чтобы разобрать бабкины записи и документы. Бумаги на дом и платежные квитанции она сохранила, а вот от всего остального твердо решила избавиться, не важно, что какие-то записи старуха в письме просила передать внучке. Женщина стояла во дворе их с Алькой дома и жгла в мангале бабкины бумажки, равнодушно и брезгливо просматривая их напоследок.

«Вот, например, ну что за гадость? Полоумная старуха!»

Глаза женщины с возмущением вперились в очередную бумажку. Она даже выбросить ее сразу не смогла, настолько была поражена тем, что старуха хранила такие жутки записи.

— Заклятье смерти, — с ужасом прочитала Алькина мама заголовок, около которого в скобочках была приписка: «посевы для З.С. лежат в коробке». И еще одна, тоже в скобочках: «тыква». — Собрать семечки из тыквы, полностью сгнившей на кладбище, и высушить их. Закопать высушенные семечки на нужной могиле вместе с куском мяса, для прикормки. — В скобочках снова было пояснение: «любого мяса, можно дохлую птицу, если найдется». — Вскоре он вернется и поможет… Тьфу ты, гадость какая, ересь! Мерзкая бабка! — воскликнула женщина и, с отвращением скомкав листок с обрядом, швырнула его в костер.

Подушка

Амина страдает бессонницей. Она перепробовала множество средств, но ничего не помогает. И вдруг она натыкается в интернете на необычную рекламу магазина… подушек.

Амина ехала в метро на работу в полуобморочном состоянии. Она опять не выспалась. Проклятая бессонница, как же она ее измучила! Не передать словами ужас, с которым ты наблюдаешь, как неумолимо ползет по своему маршруту стрелка часов, оставляя тебе все меньше и меньше времени до подъема. А бессонница пожирает минуты, которые ты мог провести в блаженстве сна, и ты лежишь, уставившись в потолок. Или ворочаешься и не можешь никак занять нормальное положение, потому что кровать вдруг становится жутко неудобной, из матраса начинают выпирать пружины, которых там сроду не было, а постельное белье принимается колоть и щекотать кожу. Или лежишь недвижно с закрытыми глазами, надеясь, что вот так-то уж точно получится провалиться в сон, но только тщетно: ты просто лежишь с закрытыми глазами, а тучи ненужных мыслей, толпясь, лезут в мозг. Мыслей, которые днем не задержались бы даже на минутку в твоей голове, а сейчас им срочно потребовалось там обосноваться.

Конец ознакомительного фрагмента.