Чистильщик

Евгений Щепетнов, 2017

Никто не знает, кто он такой. Ни приемная мать, ни всемогущая ФСБ. Да и сам он тоже не знает. Его нашли младенцем возле сгоревшего «КрАЗа», шофер которого погиб. Не удивительно, что когда найденыш вырос, у него открылись необычные способности. Главная способность – видеть зеленую ауру Тварей, человекоподобных существ, которые жить не могут, чтобы не издеваться и не убивать. Но видеть их мерзкую ауру мало, нужно еще научиться охотиться на них. И он – научился. Для Тварей было бы лучше, если бы они не трогали самого близкого для него человека…

Глава 2

Итак, что я имею? Опыт двух недель бестолковой, пустой беготни по городу.

Что мне нужно? Найти тех, кто мог бы на меня напасть, если бы я был виктимной жертвой.

Как найти? Само собой, воспользовавшись моим умением видеть то, чего никто не видит!

Зеленое свечение — вот ключ ко всему! Я это знал, чувствовал так же ясно, как чувствуют холод и тепло, кислое и сладкое, горькое и соленое. Я ЗНАЛ, что эти, с зеленым свечением, есть центральные фигуры в мире криминала.

Впрочем, для этого не надо было быть вундеркиндом — просто сложить два и два.

Во-первых, когда меня преследовали в школе, во главе всего заговора стоял мальчишка с зеленым свечением, среди тех, избитых мной, — тоже был парень из «зеленых». Когда я ходил по городу в поисках приключений на свою мускулистую задницу, не раз видел стайки парней криминального вида, и в центре всегда был парень с ярким зеленым свечением! Организаторы, идейные вдохновители всего темного, гадкого — вот кто эти «зеленые!

Где «зеленый» — там и беда. Где «зеленый» — там вся шпана и преступники, разного возраста, разного ранга преступной иерархии. Так что искать следует «зеленых»! Все просто!

Угу, просто. Стоит только устроить свару возле пивнушки, либо у шинка — тут же и менты налетят. Повяжут, а потом маме отдуваться. И все мое расследование накроется медным тазом. Мама тут же все поймет.

Но все оказалось просто. Я сам удивился — как просто! Хотите выманить человека в пустынное место? Хотите, чтобы он за вами пошел — сам, без принуждения, горя желанием? Подойдите к нему и скажите: «Ты, козел!..»

А потом харкните ему в лицо. И бегите! Как можно быстрее бегите! Но так, чтобы он не отстал — некоторые люди бегают не очень хорошо и не посещают тренировки. Опять же — курение, алкоголь и наркотики не способствуют хорошей физической форме!

Их было четверо. Во главе — довольно крупный парень с меня ростом, но гораздо шире в плечах. И в животе. Когда я харкнул ему в лицо, он вначале просто удивился, вытаращился на меня так, будто увидел Змея Горыныча и Конька-Горбунка одновременно. И я его понимаю! Стоишь себе, такой весь авторитетный, рассказываешь корешам, как зону топтал, какие на ней правильные порядки, какие там замечательные пацаны и как ты среди этих пацанов ма́зу держал, и тут вдруг подходит лох педальный и плюет тебе в рожу!

Первая мысль — этого не может быть!

Вторая — кто такой?! Может, кто-то прислал, от Больших?

И только третья — ах, ссука! Ну, держись, внатури!

Когда подбежали ко мне — запыхались, будто бегали с мешком цемента на плече, и не меньше, чем километра три, бодрой рысью без остановки.

Я же — свежий, как после душа. Даже не вспотел. Тренировки, а еще — мой организм, непонятно за что мне данный судьбой. Ну не устаю я так, как обычные люди — бывало, после тренировки все скрипят, стонут, валятся с ног, а мне еще столько тренировки и еще два раза по столько — и хоть бы хны! Ненормально, да, но такой уж уродился!

— Ты чо…

Вот что у них за привычка такая? Скольких я уже отоварил, и девяносто процентов из них начинали с «Ты чо?!.»! Зачем говорить? Зачем вонять из своей поганой пасти? Просто врежь, да так, чтобы наверняка завалить, и не надо слов!

Помню анекдот такой: «Выходит мужик на крыльцо, видит, а на плетне черт сидит. И грозно так спрашивает мужика: «Ты чо?!»

Мужик подумал и отвечает: «А ты чо?!» Черт тоже задумался и грустно говорит: «И правда — чо это я?»

Так вот, когда я в очередной раз слышал этот вопрос, тут же вспоминался анекдот, и мне хотелось хихикнуть. Как и сейчас, когда я его вспомнил впервые.

— Чо лыбу-то давишь, козел?! — Разъяренный «зеленый» шагнул вперед, намереваясь сцапать меня за отвороты куртки, и тут же нарвался на мощнейший, нокаутирующий прямой правой. Рухнул во весь рост, не издав ни звука.

Остальные трое полегли точно так же — они пытались размахивать руками, ногами, один изобразил что-то вроде новомодного карате, беспомощно, тупо изображая некий прием, который, вероятно, должен был сразить меня наповал. Никто не сумел даже дотронуться. Жалкие, медлительные, как слизняки на лесной тропинке! Нажми каблуком — и брызнули гады, расплескав свою вонючую жижу!

Добро я или Зло?

Наверное — бить людей плохо. Но если я бью — плохих? Тех, кто обижает хороших? Кто тогда я?

Разве Добро не должно быть с кулаками? Или это положено только Злу?

Кто поставил людей в неравное положение? Кто решил, что Добро должно подставлять щеку торжествующему Злу? Зачем Он это сделал?

Я не согласен. Я категорически не согласен! Бунт!

Потом я их бил. Методично, по одному, стараясь не выключить сознание навсегда. Не знаю, выжили они после той экзекуции или нет. Мне и сейчас это неинтересно. А тогда было неинтересно вдвойне. Я переломал им кости, наверное — отбил внутренности. Но сразу не убил. Тогда я еще не убивал.

Они ничего не знали об избиении моей матери, совсем ничего. Бормотали что-то свое, сдавали какие-то преступления, но я не вслушивался. На кой черт мне их дурацкие грешки, когда мне важнее другое! Совсем другое!

И опять — то ощущение наслаждения, покоя, обновления организма — в тот момент, когда борова-«зеленого»… Захватывающее ощущение! Потрясающее! Остановился уже в последний момент, когда негодяй выглядел уже отбивной, а не человеком.

Да, тогда я еще не был готов убивать!

После этой акции я на всякий случай затих. «Залег на дно». Неделю выходил просто так — гулял, дышал воздухом, но ничего не предпринимал. Отдыхал. И самое смешное, что именно тогда, когда я не искал шпану, — они сами меня нашли. Докопались.

Через три дня после прошлого избиения, прямо у нас во дворе…

Что стукнуло им в голову, почему они не знали меня, я тогда, честно сказать, удивился. Когда проходил мимо детской площадки, в спину мне прилетела пустая бутылка — просто так, ни за что. Просто потому, что захотелось — идет какой-то придурок, чистенький весь, маменькин сынок, надо же его достать! Унизить, вытереть об него ноги — и только так возвысишься, а как еще иначе-то?

Здоровый парень, «старик», как говорили тогда. Он смотрел на меня лениво, без испуга, крепкий, плечистый, и не было в нем ни капли «зелени». Только «зеленый змий», а еще ущербная, униженная душа, о которую вытерли ноги десятки, а может, и сотни людей. Ведь, наверное, только так можно стать одержимым бесами, не будучи на самом деле «одержимым»?

Один из компании меня знал — Митяй, с третьего подъезда. Он предупредительно хлопнул приятеля по плечу и вполголоса бросил, нарочито растягивая гласные, как завзятый блатарь:

— Коля-ан, внаатури… это тот чемпиоон… из этого дома! Кончай до нево докапывацца… уроеет! Знаешь, какой он боорзый? Просто вглушняк!

— Он меня — уроет?! Борзый?! — Парень встал, и, когда полностью распрямился, оказалось — он выше меня на полголовы — крепкий, спортивный. Из-под рубашки выглядывал тельник.

Не из блатных, точно — мелькнула мысль — и двигается как боец, как на шарнирах парень — скорее всего, что-то из единоборств. Боевое самбо или наподобие.

— Ты меня уроешь, да? — лениво спросил «тельник», демонстративно разминая ладони, и я понял — он меня знает! И все это затеяно нарочно, чтобы спровоцировать на драку!

Зачем? Да кто ж знает? Вероятно, это вроде того, как если надеть камуфляж и пойти туда, где тусуется шпана. Тут же нарвешься на неприятности: «Ты чо, крутой, внатури? Небось, десантник, да? А давай проверим!» Вот и здесь было что-то такое, из той же поганой пьесы.

Он встал в стойку — нечто среднее между боксерской и борцовской — руки на уровне груди, полусогнуты — можно ударить, а можно захватить. Ноги правильно — левая чуть вперед, слегка согнута, стоит не прямо, а чуть боком, чтобы не сломали. Так ставят ноги опытные бойцы. У боксеров обычно другое — они за ноги не боятся, удары ниже пояса, пинки — дисквалификация.

Но было у меня перед любым поклонником восточных единоборств и даже перед теми, кто прошел обучение в спецвойсках, огромное преимущество. И не знают об этом только болваны вроде этого «десантника», разыгрывающего передо мной последний акт спектакля (ясное дело — спектакль, даже «типа шепот другана» — все рассчитано на широкую аудиторию в узком кругу). Какое преимущество? Самое главное. Я умел наносить удары в полную силу и умел держать удар.

Все эти спортивно-прикладные единоборства — балет. Самый настоящий балет, не имеющий ни малейшего отношения к реальности. Чтобы на самом деле чего-то добиться в этом деле, нужно заниматься годы и годы, но даже после того на пути может попасться некий уличный боец или боксер, который буквально втопчет тебя в грязь.

Каратист, кунгфуист, ушуист — да чего только не повылезло в наше время! Нахватавшиеся верхов, аферисты всех мастей, «сенсеи»! И безразлично, как эти балеруны себя называют — все они практикуют бесконтактный бой, когда рука или нога останавливается перед лицом противника, не доводя дело до победного конца. И тогда в реальном бою мозг, который привык тормозить удар в сантиметре от цели, автоматически проделывает то же самое.

Это, кстати, нам рассказал Петрович, которого мы однажды вконец достали своими глупыми вопросами по поводу: «Какой боец сильней — боксер или каратист?!» Середина восьмидесятых, начали появляться секции единоборств, в дальнейшем по глупости, по недомыслию запрещенные советской властью — вместо того чтобы взять их под контроль.

Чем помешал им этот «балет», когда те же боксеры гораздо сильнее и опаснее доморощенных «каратек» или поклонников совсем уж экзотического айкидо? Тогда бы, по логике, следовало запретить и боксеров, самих по себе являющихся мощным оружием, не хуже крупнокалиберного пистолета или дробовика!

Он напал неожиданно, без предупреждения. Удар ногой в колено, потом крюк правой — размашистый, хлесткий, способный снести башку любому, даже подготовленному бойцу. Явно — связка отработана до совершенства. И беспроигрышна — на его взгляд.

Конечно, ни в какое колено он не попал — Петрович еще в самом начале моей карьеры боксера учил — ноги чуть согнуты, никогда не ставь их так, чтобы можно было сломать ударом. «Жизнь — штука сложная, и тебе может пригодиться моя наука — помни, сломали ногу — ты труп. Потому что боец это наполовину — ноги. По тому, как он их ставит, — можно понять, готовится ли к удару. Если ноги неловки — противник достанет и сокрушит. Если ставишь ноги неверно — равновесие нарушено, а значит, ты и удара дельного не нанесешь, и сам равновесие не удержишь. Ну а если кто-то ударит тебе в колено — считай, пропал. Боксер без ноги — инвалид без коляски! Ползи и надейся, что пощадят!»

Я хорошо запомнил науку тренера. И когда удар тяжелого берца сотряс мою ногу — он всего лишь чуть согнул ее в колене, угодив сбоку, а не в коленную чашечку — куда и было задумано.

Подло. Гадко. Чтобы искалечить. Ведь я ему ничего не сделал! Я всего лишь мальчик из благополучной семьи, спортсмен, отличник, не пьющий и не курящий — ну как это может вызвать такую шипучую ко мне злобу? Ненависть, достойную самого худшего из подлецов мира?

ЧТО я ему сделал, чтобы он решил сломать мою жизнь? Походя, ради самоутверждения, ради пьяной компании, радостным гоготом встретившей триумфальное наступление неформального вожака!

Нет, я не разозлился. В бою я всегда холоден как лед — тоже одно из моих странных свойств. Я не дурею от ярости, не начинаю ненавидеть противника. Практично и незамысловато — есть противник, его надо уложить. Вот и все. Только один раз я потерял над собой контроль — в тот день, когда узнал о нападении на мать. Но после этого дня всегда — робот. Холодный, бездушный… опасный.

Первым ударом я сломал ему нос. Это хорошо отрезвляет горячие головы, а кроме того, затрудняет дыхание. Боль от перелома носовых хрящей такова, что иные, случается, теряют сознание.

Но только не этот парень. Он и правда был крепким орешком. То ли обкуренный, то ли налитый выше бровей дешевым алкоголем и тупой злобой — «десантник» будто не заметил хлещущих из расплющенного носа горячих струй, не услышал мерзкого хруста, сопроводившего мой удачный «панч».

Я легко уходил от размашистых, с потугой на умение ударов безнадежно проигрывавшего бой «десантника» и молотил, молотил, молотил — как в грушу, без особых усилий, без ярости и… не в полную силу. А зачем в полную? Зачем нокаутировать? Вы хотели зрелищ? Получите и распишитесь. Вот вам зрелище! Вот вам гладиаторы! Вот вам кровушка — вы ее хотели напиться? Вы хотели насладиться унижением? Болью? Так вот она вам боль, смотрите! Наслаждайтесь!

Ни одного удара, который мог бы выключить сознание. Ни одного смертельного удара. Только кровавые, разрывающие кожу, плющащие мясо, отбивающие внутренние органы — незаметные, быстрые, как молния — «крюки», «кроссы», «апперкоты», «свинги», «хуки», «оверхенды» и «боло-панчи» — все, чему меня учили больше шести лет, все, что я впитал, как впитывает воду сухой песок пустыни!

Глупый парень… если определять мой уровень по категориям восточных единоборств, то я был где-то на уровне второго дана, или по союзным меркам — мастер спорта международного класса. Так сказал Петрович, а я ему верил больше, чем самому себе. Если сказал — значит, так оно и есть.

А кто такой этот «десантник»? Парнишка, сходивший в армию и нахватавшийся «боевых искусств» — по верхам, для парадов и праздников День десантника, когда бравые ребята ломают хрупкие доски и на плацу изображают бой, достойный Евпатия Коловрата. Балет, однако! Балеруны!

Но он все еще стоял на ногах — пошатываясь, пытаясь вяло парировать мои жалящие удары — под гробовое молчание «свиты», как-то сразу притихшей, опечалившейся, понявшей свое место в этом мире.

А потом произошло совсем уже дурное. Парень взревел, сунул руку вниз, к ноге (я так и не понял, где он там у него был!), и в руке его блеснул нож — здоровенный, странной формы — с расширяющимся к концу клинком и пилообразной вогнутой серединой.

Я никогда раньше не видел таких ножей. Через несколько лет я описал этот нож знающему человеку, даже нарисовал его (благо память у меня абсолютная, а рисую я довольно неплохо), и мне тут же было сказано, что это нож десантника, «стропорез». Его использовали, чтобы освободиться во время падения от опутавших парашютиста строп, или с той же целью на земле, чтобы быстрее вступить в бой. И что эти ножи были и боевыми — десантники затачивали до бритвенной остроты режущую кромку возле острия, и тогда можно было наносить колющие, рваные и резаные раны. Когда я поинтересовался, откуда же у хулигана мог взяться номерной боевой нож — инструктор не удивился и доступно пояснил, что этот нож, как и многое другое, мог запросто попасть на рынок оружия от черного копателя, который достал клинок на местах боев ВОВ. Как и множество другого военного барахла, оставшегося там, где оно оказалось в далекие военные годы. Обычное явление, ничего особого и удивительного.

В общем, «десантник» поступил «не по-пацански». И тогда я этого «десантника»… нет, не убил. Случайно не убил. Они там выпивали, закусывали. Вся эта пакость попадала на пол — огрызки, окурки… шкурка от сала. Вот на ней я и поскользнулся.

Нож пропорол рукав почти новой спортивной куртки (Импортной, между прочим! Со спецсклада, только для чемпионов!), пропорол кожу, оставив на ней длинный, рваный разрез, не задев мышцы предплечья, а потом выпал из ослабевшей руки хозяина, челюсть которого была сломана в трех местах.

Челюсть вообще очень хрупка. Если с достаточной силой и в нужный момент ударить в определенное место нижней челюсти — она сломается, будто сделана из стекла.

И потом начнется мучение. Есть твердое нельзя — только пить. Через трубочку — соки, бульоны, кашицу. Человек теряет в весе, делается похожим на скелет — хорошая диета для тех, кто хочет похудеть!

Меня эта участь миновала, но я видел ребят, неудачно подставившихся под тяжелый удар. Неприятно. Очень неприятно! И очень больно.

Но страшнее всего — удар голым кулаком. Для того и существуют тяжелые, «мягкие» боксерские перчатки, чтобы сохранять наши хрупкие, «стеклянные» головы. Ну и наши не очень крепкие тела, и это само собой. Голый кулак страшен — площадь удара меньше в разы, а рука, привыкшая бить как молот, этим молотом в конце концов и становится.

Конечно, когда бьешь без перчатки, существует опасность сломать кости запястья, даже предплечья — обычно их защищает бинт и мягкий наполнитель, но есть некая физическая закономерность: ломается тот, по кому бьют, а не тот, кто бьет. Это как с пасхальными яйцами — успел стукнуть по чужому яйцу первым — значит, выиграл.

Итак, проигравший лежал на заплеванном полу, чудом не убитый ударом кулака (Свиная шкурка! Спасибо шкурке! Иначе бы я просто так не отделался), а его свита замерла, вытаращив глаза, застыв как соляные столбы.

И напрасно замерли! Бежать надо было! Задолго до этого момента — бежать!

Вся неутоленная злость, досада человека, которого только что едва не зарезали ножом, перенеслась на них. Были вместе? Участвовали в спектакле?! Так получите!

Сколько было? Пять? Десять человек? Ерунда! Алкашня поганая!

Я бил в полную силу, выключая одним ударом, не разбирая, кто передо мной стоит. Тех двух, что убежали, — догонять не стал. Остальные затихли на земле — рядом со своим, превращенным в котлету «героем».

Ну, тут, конечно, появилась милиция — вызвали бдительные соседи, которые с интересом и давно наблюдали за происходящим на площадке. Похоже, что вызвали уже в самом конце, когда я добивал всю честну́ю компанию.

Сирены ментов, сирена «Скорой помощи», суета, люди, выглядывающие из окон, и я — «клен заледенелый» — спокойный, безмятежный, как если бы ничего особенного и не случилось.

Мне обработали рваную рану, которая перестала кровоточить через минуту после того, как появилась на руке. Перевязали.

Дежурный следователь вместе с дежурным опером (какие-то помятые, злые, видать, подняли с дивана — спали?) осмотрели место происшествия, переписали всех участников, свидетелей. Тех алкашей, что очнулись после ватки с нашатырным спиртом, погрузили в милицейский «уазик». Тех, кто так и не очнулся — увезли следом за зачинщиком драки, у которого едва угадывались признаки жизни.

Потом он оказался в реанимации — переломы, гематомы, ушибы внутренних органов — все, как после попадания под тяжелый грузовик. Нет — а чего еще он должен был ожидать? Тот, кто напал на Мастера — уже проиграл! Только потому, что напал!

Несмотря на мой юный возраст — я Мастер, а не шелупонь подзаборная, как его дружки!

Как потом выяснилось — этот кадр действительно служил где-то то в десантных войсках, в некой элитной части — по крайней мере, с его слов. Кое-что он и правда умел, но, видать, не был так уж уверен в своих силах, потому и таскал с собой нож, пристегнув его на голень, — даже специальный разрез для того сделал, чтобы быстрее выхватывать. То есть готовился к драке. К преступлению. (Это гирька на весах в мою пользу.)

Местные придурки его накрутили — мол, «есть такой пацанчик, никого не уважает, типа весь такой из себя боксер-чемпион, на всех кладет с прибором, надо бы поучить, а кому, как не тебе?». Оказалось, что один из тех, кого я вырубил еще шесть лет назад возле школы, — какая-то родня придурка, подзуживавшего десантника меня «поучить».

В общем — новые дрожжи легли на старую брагу. Закипело. Спектакль был задуман, написан, роли распределены, но вот только финал вышел не таким, как хотелось режиссерам. Повезло только тем, кто убежал, — остальные получили либо сотрясение мозга, либо переломы различной степени тяжести.

Как сказал дежурный опер, ухмыляясь во всю физиономию: «Ты, парень, на мелочи не размениваешься — если бить, так из пушек главного калибра!»

Вся эта алкашеская компания пыталась соорудить против меня обвинение в нанесении побоев, но моя мама подключила хорошего адвоката, и он вмиг разнес злобные планы этой синей орды.

Все алкаши были совершеннолетними, а я — нет.

Первым удар нанес десантник, а я лишь защищался.

У него был нож — у меня нет.

Более того, когда обнаружился заговор, положение гоп-компании стало совсем уж печальным. Тогда еще не было понятия ОПГ, просто хулиганская банда. И вот эту банду — всю, скопом — привлекли вначале по «бакланке» — так называли статью УК, по которой карали за «хулиганство». А потом и по другим статьям, в том числе и более тяжким. У этих придурков нашлись и ножи, и кастеты, то есть самое что ни на есть холодное оружие. К тому же часть из них были под следствием и на «условке».

Самым «чистым» из них оказался, как ни странно, тот самый десантник. Но и он загремел по статье за ношение холодного оружия. «Стропорез» — боевой нож, это не «лисичка» и не кухонный тесак. За него сразу на кичу. Времена строгие, не забалуешь.

Я выглядел в глазах народа героем — молодой парень, считай мальчик, обезвредил целую банду хулиганов и был при этом даже ранен! Чемпион! Отличник! Гордость школы и общества «Динамо»! Гордость города! Гордость страны!

Мама сияла, а меня едва не трясло — вдруг кто-то из тех, кого я измордовал до полусмерти в парке, узнает во мне своего палача? Вдруг завтра на моих руках защелкнутся наручники?! Тогда все. Никаких тебе университетов — юристом мне уже не быть, в ментовку не попасть, даже адвокатом стать — и то под вопросом. Преступник не должен и близко подходить к правоохранительным органам — если только он не в стальных браслетах. Когда биографию человека просматривают перед приемом в МВД, на его прошлом не должно быть ни одного темного пятна.

Так было в семидесятые. Так было в восьмидесятые — до тех пор пока вместо Союза не образовался анклав жалких огрызков, пожираемых изнутри червями-олигархами, присосавшимися к сладкому государственному пирогу. После развала Союза в милиции оказалось столько «грязной пены», что я диву давался — как вообще милиция умудряется кого-то ловить, если ее сотрудники больше заняты личным обогащением, чем поимкой злодеев?

Впрочем, во все времена в полиции, а потом в милиции были те, кто на самом деле добросовестно работал, а не просто использовал милицейскую форму для совершения своих грязных коммерческих операций. Ну да, все не без греха, но все-таки большее число сотрудников хоть и со скрипом, но делало свое дело. По инерции или от безысходности (Ведь должен же кто-то ловить негодяев! Иначе всех разгонят!), но они работали.

Но до милиционеров семидесятых им было ой как далеко. Бывшие студенты, бывшие вояки, сокращенные из разваленной армии, бывшие… бывшие… бывшие… и все на хлебные места — обирать ларечников, стричь бабло на асфальте, «торгуя полосатой палочкой», контролируя все, что могли контролировать. Все, что оставили им многочисленные, мощные, хорошо вооруженные, обладающие беспредельным финансовым ресурсом всевозможные ОПГ.

Но все впереди. А пока — старые, добрые времена застоя, о которых все теперь вспоминают как о рае небесном, где в качестве божества «Дорогой Леонид Ильич!» — при жизни не ценимый, а через двадцать-тридцать лет любимый и незабвенный генсек, при котором все было тихо и мирно. Если, конечно, забыть про «Афган», через горнило которого прошли тысячи будущих ментов и бандитов.

А потом божество сменилось — на его место встал новый идол.

А за ним еще один.

Менялись божества, но в стране ничего не менялось, пока место «фараона» не занял тот, кому суждено было прогадить всю великую советскую империю.

Но я не интересовался политикой. Мне было плевать на генсеков, и все, что меня интересовало в этой ситуации, — незапятнанность моей биографии. Я был умным мальчиком, очень умным — не мои слова, слова моего адвоката, Моисея Абрамыча Фирсмана. Замечательного, порядочного, умного человека — хитрого, ушлого, пронырливого, настоящего адвоката, способного работать даже в условиях советского суда, «самого справедливого в мире», выдающего приговоры по телефонному звонку.

Помню, как он мне сказал, усмехаясь, как Чеширский кот:

— Толя, деточка, ну что ты таки волнуешься?! Ты пай-мальчик, герой, тебя никто не накажет! Наоборот — я вибью из этих шлимазлов в погонах подарок такому замечательному герою, спасшему город от злых супостатов! Грамоту вибью! Ты будешь потрясать этой грамотой, как волшебным мечом, когда въедешь в Эмгэу на белой лошади! Тебе будут открыты все двери в этой шлимазловской организации, поверь мне! Никто сейчас не посмеет возбудить на тебя дело!

Моисей Абрамыч и не догадывался о настоящей причине моего беспокойства. Да, в парке было темно, да, прежде чем мордовать «зеленого» и его друзей, я переоделся, надел вязаную шапочку, измазал лицо грязью (потом пришлось умываться из лужи), но кто знает, может, они меня разглядели? Вдруг у кого-то из тех, кто остался лежать в парке, такая же память, как у меня? «Фотографическая»?

Но все обошлось. И я в который раз похвалил себя за ту предусмотрительность, с какой выходил на Чистку.

В дальнейшем я никогда не пренебрегал вопросами безопасности. «Береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет» — чеканная истина, для России — всегда актуальна.

Мне правда выдали грамоту и фотоаппарат «Зенит» (он так и пылится где-то на полке), а еще — пожали руку и пожелали, чтобы я, когда вырасту (тут генерал запнулся, глядя на меня снизу вверх), пополнил ряды… и все такое прочее.

Я улыбался, позировал, снова улыбался и снова позировал — радость мамы, гордость наставников, модель для фотокорреспондентов — звезда, да и только!

Только мне все это было скучно. До чертиков скучно. Тупые игры, занимающие время. Лучше бы я потренировался. Или поискал в библиотеке юридическую литературу и детективы. Одержимость? Ну… да. И что? Я такой, какой есть.

В публичности свои, просто-таки огромные проблемы. В школе шепчутся и показывают на тебя пальцем, девчонки подбрасывают записки, типа: «Ты мне нравишься, давай встретимся…»

Пацаны восхищенно или ненавистно смотрят, и все без исключения тебе завидуют. У подъезда ненароком прогуливаются девочки, которые раньше тебя считали полным ничтожеством, никчемным ботаном, недостойным внимания «царицы». А тебе этого ничего не нужно. Тебе нужно, чтобы все забыли, чтобы отстали, чтобы из памяти выветрились моя фигура и мое лицо. И способ только один — исчезнуть с горизонта на неопределенное время. И общество «Динамо» мне в помощь.

Мы уехали на сборы, потом на соревнования в Саратов. Прошло время, и про меня потихоньку забыли. Хватило всего полутора месяцев — я же не телезвезда и не герой популярного фильма. Всего лишь маленькая фотография в газете, давно уже спущенной в сортир. Кроме тех экземпляров, что повесили на стену моя мама и мой тренер. Мама — с гордостью, а тренер — демонически хохоча, мол, вот пример, как дурная башка может завести или в морг, или на тюремные нары!

Конечно — по большому счету он был прав. Если бы я не был сыном бывшего следователя со связями, если бы мой тренер тоже слегка не подсуетился, если бы среди избитых мной оказался сын какой-нибудь шишки — все могло бы повернуться иначе. Нож бы пропал, а я вдруг стал бы жестоким изувером, напавшим на группу отдыхающих на детской площадке молодых людей, и мои боевые способности, уникальные для парня моего возраста, стали бы отягчающим обстоятельством. Я ведь на самом деле владел боевыми навыками. Меня учили драться. А суд это приравнивает к владению холодным оружием, если в процессе расследования выясняется, что применял я навыки в неправомерных целях.

И тогда я спросил Петровича, глядя прямо в глаза: «А как я должен был поступить? Как бы вы поступили на моем месте?»

И ничего не сказал Петрович. Долго молчал, потом усмехнулся, пожал плечами: «Каждый решает для себя сам. Скорее всего, я бы поступил так же. Но я ведь другой. У меня была бурная молодость, и если бы не помогла твоя мама… в общем — парился бы Петрович на нарах, и долго! И никакой бы мне не было тренерской работы. И никакого бокса. Скорее всего — тихо спился бы где-нибудь в вонючей клоповой дыре. А ты другой — молодой парень, мечтающий о карьере милиционера, тебе нужно быть осмотрительным, таким осмотрительным, чтобы ни одна сволочь даже соринку не нашла на твоей биографии!

Что ты должен был сделать? Правильный ответ — убежать! Ну кто связывается с десятком отморозков?! Только еще больший отморозок, чем они! Сбежать, вызвать милицию, и… чего кривишься? Хе-хе-хе… Ладно, ладно — смеюсь! Ты не мог поступить иначе!

И это… ты молодец. И я тобой горжусь, сынок! Кстати, хочешь хохму? К нам в секцию уже очередь из родителей, которые хотят пристроить своих детей к такому знатному тренеру, как я, воспитавшему героя! Настоящего бойца!

Ох, я не могу! Хо… хо… хо… Придется требовать прибавку к зарплате и премию! Ну должен же я получить премию, а? Я тебя воспитал, герой! Хо… хо… хо…

И денег теперь на ремонт зала выбью! Где мне героев воспитывать, когда линолеум скоро развалится от ветхости?!

Видишь, как оно получается — английская пословица гласит: «В каждом свинстве есть свой кусочек бекона!» Хе-хе-хе…»

В общем — поговорили.

Выждать пришлось несколько месяцев, которые прошли совсем недаром. Прошлая история показала мне, насколько я могу быть уязвим, как хрупка моя безопасность и что я еще многого не продумал, чтобы начать настоящую Чистку.

И после не очень долгих размышлений я записался в театральный кружок.

Объявление увидел на Дворце пионеров — тогда таких «дворцов» было много, и мимо одного из них я каждый день ходил на тренировку. Мне как в голову стукнуло — вот оно! Это мне нужно!

И, кстати, — кружок начинал работать довольно поздно, вечером, так что у меня был теперь законный повод отсутствовать дома в вечернее время. Кто знает — в кружке я или нет? Мама мне доверяет, так что у нее не возникло и мысли, что я могу ее обмануть. А может, и была такая мысль, так что с того? Умная женщина, она понимала, что лучше иногда не знать истину, чем потом казнить себя, что полезла не в свое дело.

Я и сейчас не уверен — знает ли она о моих делах или нет. Иногда мне кажется — что да. Иногда — нет. Но я тоже не хочу, чтобы правда встала между нами, как каменная стена. Не все нужно знать мамам, не все!

В кружке я научился изображать из себя не того, кем являюсь. Именно это мне и было нужно. А еще научился гримироваться, носить парики — даже женские.

Я в кружке был вне конкуренции — ну как же, красавец-мужчина! Кто-то же должен играть мужчин, не только переодетые мужиками девчонки, которых было у нас 99 процентов. Борька Измайлов, очкастый ботан, да я — длинная дылда-спортсмен, вот и весь наш мужской коллектив театрального кружка.

А девчонок… ох, сколько там было девчонок! Кстати, хохма — мамуля решила, что именно поэтому я туда и пошел. Что моя пассия в кружке и я, как верный рыцарь, отправился следом за ней. Эдакий «капитан Фракасс», отправившийся вслед за возлюбленной! Презервативов в моем кармане стало обнаруживаться в два раза больше…

Вот там я и стал мужчиной в том понимании, в котором видят «проблему» широкие слои общества. Почему-то считается, что для того, чтобы стать настоящим мужчиной, обязательно нужно потереться слизистыми оболочками с представительницей другого пола.

То же самое касается женщин. Считал, и считаю, что потеря кусочка соединительной ткани никак не делает из девочки или девушки женщину. Можно быть сорокалетней гламурной дивой, сменившей десять мужей, три сотни любовников, и при этом оставаться совершеннейшей инфантильной дурой, с уровнем интеллекта капризного десятилетнего ребенка.

И наоборот, — девчонка, которая воспитывает своих сирот-братьев, кормит их, поит да еще и заботится о больной матери, — настоящая Женщина, и тот, кто на ней женится, — будет счастлив. Женщина — хранительница очага, та, кто никогда тебя не бросит, не предаст — в беде ли, в радости. И я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу такую Женщину встретить. Это лотерея, которую разыгрывает Провидение, увы — такому, как я, выигрыш вряд ли упадет.

Ей было семнадцать лет. Потом исполнилось восемнадцать. Можно сказать — выпускница. Другому на моем месте было бы лестно — ну как же, девушка на три года старше обратила на него свое монаршее внимание! Юные девушки редко связываются со своими сверстниками, если только те не представляют из себя что-то особенное — киноактеры или писаные красавцы. Или дитя Очень Важных Родителей, общаться с семьей которых почетно и выгодно. А я кто такой? Боксер, который непонятно зачем пришел в по большому счету ненужный ему кружок. Ведь зачем сюда приходят — научиться исполнять какие-никакие роли, читать стихи, петь песни — все это пригодится при поступлении на театральный. А кроме того, ходили слухи, что некие театральные деятели периодически обходят эти самые театральные кружки — или студии, как их потом начали называть, — подыскивая себе Настоящих Актеров!

Чушь собачья — что касается «деятелей». А вот насчет неких навыков актерского искусства — да, есть такое дело. Волей-неволей научишься изображать, даже если кружок ведут не Баталов с Ульяновым, а пожилой актер театра, так особо и не засветившийся на экране. Второстепенные роли, «кушать подано» — как называют таких неудачников в актерской среде. Просто не повезло. На экране часто мелькают такие убогие монстры от актерского ремесла, такого низкого уровня, что наш Петр Сергеевич по сравнению с ними возвышался как пик Коммунизма над равниной бескрайней степи! Он попивал, и мы все про это знали — возможно, что выпивка и явилась причиной его неудач. Пьянка еще никому не была на пользу. Впрочем, если только изготовителям алкоголя и его продавцам.

Но речь не о нем. Юлька положила на меня глаз сразу после того, как я впервые открыл дверь нашего зала. Она умело, действуя угрозами, посулами, интригуя, как настоящая придворная фрейлина, быстренько оттеснила от меня всех девиц, которые тут же начали виться вокруг меня, как пчелы возле цветочной клумбы в городском саду. А завершила атаку уже через неделю после ее начала — я был оттрахан в кладовке с реквизитом, на сложенной в углу старой занавеси, со всеми причитающимися моменту вздохами, стонами, закатыванием глаз и судорогами, долженствующими показать, какая страстная девица досталась такому пентюху, как я. Мне даже ничего не пришлось делать, только смотреть в потолок да на голую спину и попку подруги, истово подпрыгивающей на мне, будто амазонка мчалась на своем горячем скакуне через ковыльную степь прямо на встречу с Искандером Двурогим.

Впрочем, от амазонки Юлька выгодно отличалась наличием обеих сисек, вполне так приличного размера, упругих и соблазнительно колыхающихся в такт движениям наездницы и «коня».

Презервативы не понадобились — я пытался достать это резиновое чудо, но Юлька решительно отвергла мои поползновения, туманно заявив, что ничего такого и в помине нам не нужно. Я не протестовал, хотя некоторые сомнения и были. Во-первых, и знакомые ребята, и Уголовный кодекс, и литература вроде купринской «Ямы» усиленно предупреждали о существовании такого явления, как ЗППП — мне бы очень не хотелось испытать эти очень неприятные безобразия на себе.

А кроме того — а вдруг Юляша решила бы пошантажировать, забеременев от меня, как от потенциального выгодного жениха?

Второе, после долгих размышлений, я отмел бесповоротно — был вынужден с некоторой досадой признать, кроме мускулистого тела, и того, что в нем привлекло Юльку, — у меня ничего нет. Мама-инвалид, квартира черт-те где, и… все. Боксерские регалии? А что они дают, кроме чувства собственной значимости? 99 процентов «профессиональных» боксеров заканчивают или тренерской работой, или пьянкой, после которой медленно или быстро сходят в могилу. Ну да, есть часть и более удачливых — «авторитетных бизнесменов», например, но это реже, и не в эти годы.

Насчет первого — Юлька сразу сказала, что она чистая, регулярно проверяется, потому бояться мне нечего, а с резинкой не те ощущения.

Я поверил ей на слово, потому что не пробовал с женщиной еще никак, ни с резинкой, ни без резинки. Сравнить было не с чем. «Придуманные» женщины во время «самообслуживания» — не в счет…

Презерватив я все-таки потом, как обычно, выкинул, чтобы не разрушать затверженную легенду, но теперь мог маме с чистой совестью сказать — да, у меня есть девушка!

Само собой — любви у нас с Юлькой никакой не было. По крайней мере — у меня. Мы встречались, занимались сексом — иногда по два раза в день, расходились довольные друг другом, и… все. Мне не было интересно, как она живет, кто ее родители, родственники, я не лез в ее душу, она не лезла в мою.

Странные отношения, но вообще-то не редкие. И часто — довольно-таки устойчивые. Эдакий «секс между друзьями». Встретились, разошлись. «У тебя своя жизнь, у меня своя. Друзья? Друзья! Без обид? Без обид!»

Только по прошествии довольно долгого времени, вспоминая это время, я начал кое-что понимать. Например, тот факт, что Юльку «регулярно проверяют», тогда не вызвал у меня никаких подозрений. Как и нежелание установить какие-либо тесные отношения помимо «дружеского секса».

Скорее всего, она была путаной, дорогой шлюхой, работавшей с иностранцами. А я ей был нужен как отдушина — ведь это не я ее снял, а она меня. Это не я ее трахал, а Юлька ездила на мне, как на жеребце! То есть что-то вроде самоутверждения — «Я тоже человек! Я тоже могу жить нормальной жизнью! И хочу! Имею право!»

Нет, конечно же, я оставляю процент вероятности и на мою «смазливую мордашку». Юлька так и говорила, что сразу запала на меня, такого красавца, — только мне лично это кажется ерундой. Все эти женские разговоры о Делонах и Митичах. Или я ничего не понимаю в мужской красоте! Я парень как парень, таких хоть пруд пруди! Мордашка, твою мать…

Интересно, что нашей «любви» почему-то никто не мешал. Как-то так удачно получалось, что всегда находилось местечко, где можно спокойно позаниматься сексом, никто не забегал с возмущенными криками вроде: «И что это вы тут делаете?! Как вам не стыдно?!» Никто не барабанил в дверь кладовой. Вроде как никто и не замечал этих наших отношений.

Юлька в конце концов так обнаглела, что «сексовалась», только раздевшись донага, без единой нитки на теле, и требовала того же от меня. Безуспешно требовала. Потому что я не мог себе позволить полностью расслабиться ни при каких обстоятельствах. «Вдруг придется бежать, и что, я побегу голышом? А если на улице мороз?»

Пока вроде бы мне не от кого было бежать, но что потом? Когда я начну активную Чистку? Могут проследить, могут попытаться захватить! Нет уж, всегда надо быть настороже! Наивно, конечно. Куда бы я сбежал, бросил бы маму?

А подготовка Чистильщика продолжалась. Я учился быть осторожным, изучил все приемы спецслужб, о которых вычитал в книгах. Проверялся, ставил «сторожки́», сбрасывал «хвосты», когда шел по улице. Меняя внешность, походку, рост, и чтобы провериться, разыгрывал сценки — в магазине, в автобусе (мне уступали место!).

Как оказалось, у меня талант к перевоплощениям. Если бы я захотел сделать карьеру киноактера — успех был бы обеспечен. Так сказал наш руководитель, и я не знаю — прав он или нет. Возможно, что и прав. Но только я не хотел быть актером. Не хотел, и все тут! Какая-то… не мужская профессия! Сам не могу понять — почему я так считал. И считаю.

Кроме того, она слишком далека от той дороги, которую я себе выбрал. У каждого своя дорога, и ее прокладывают на небесах. Хотя люди и думают иначе.

Жизнь моя, и так напряженная, стала еще напряженней. Утром школа, после обеда — тренировка, после тренировки — театральный кружок. В свободное время — посещение библиотеки, читального зала, яростное «проглатывание» книг.

Если только не уезжал на соревнования или кружок не ставил очередной маленький спектакль.

На спектакли обычно приводили школьников младших классов, и нередко — детдомовцев. Вот они и были самыми благодарными зрителями, эти несчастные осколки жизни, радостью в которой был лишний стакан компота, выданный сердобольной поварихой, да наш спектакль, позволяющий уйти от мерзости повседневной жизни. Однажды, уже через много лет, я встретил бывшего беспризорника, который бывал на наших спектаклях, и был просто поражен, с какой любовью и ностальгией он вспоминал об этих наших представлениях. Луч света в беспросветной тьме детдомовской жизни…

Я смотрел на этих стриженных налысо мальчишек, на девчонок, таращившихся на мир с испугом зверят, которых только что выкопали из норы, и сердце мое щемило — ведь это «я» сидел там, в первом, третьем или пятом ряду. Это «я» смотрел на сцену — худой, дурно стриженный, никому не нужный мальчишка! Если бы не мама… если бы она не нашла меня и не взяла под свое крыло! Кем бы я сейчас был? Лучше об этом не думать…

Мы играли Шекспира, играли пьесы современных писателей. Но сказки — вот что было интереснее всего! Простор для фантазии. Для перевоплощения.

Я был великолепным Кащеем Бессмертным. Ооо… как я грозно вопил: «Да я убью тебя, Иван!» — девчонки в первых рядах взвизгивали, а пацаны радостно хохотали! Я имел успех, да! И честно признаюсь — мне это нравилось.

Мама пришла на «Ромео и Джульетту». Джульетту, само собой, играла Юлька, и на следующий день, когда сидели за обеденным столом, мама вдруг серьезно меня спросила:

— У тебя с ней… что… любовь?

Я вначале не понял, а когда понял, закашлялся, подавившись чаем:

— Мам, да ты чего?! Это же пьеса! Да и мне лет-то… пятнадцать! (Это было через год после начала моих занятий в кружке.) Какие еще любови?!

— Ты мне лапшу-то на уши не вешай! — Мама грозно сдвинула густые брови. — Я вижу, как она на тебя смотрит! Так бы и съела, чертовка! У тебя с ней что, серьезно?

Нет, от мамочки точно ничего не скроешь. Даже обидно! И опасно…

— Мам, она просто друг. По театральному кружку. Не более того! — Громко пристукнул чайной чашкой, поставив ее на стол, будто подтверждал мои слова, добавлял им весомость. — Хватит об этом! Я вообще еще несовершеннолетний! Какие любови?!

— И я о том же, — неопределенно и как-то зло ответила мама. — Ты вот что… когда будешь с этой… подругой, думай, что делаешь, обещаешь думать?

— Не обещаю! — тут же парировал я. — Думать слишком сложно, мозги скрипят, а еще ноги мерзнут! И вообще — боксеру мысли ни к чему! Незачем думать! И нечем!

— Дурак! — фыркнула мама, хихикнула, потом снова посерьезнела. — А ты не думал над тем, чтобы прямо сейчас бросить школу и пойти в университет? Ты же сможешь, я знаю! Они все тебе и в подметки не годятся! Эти студентишки — бездельники, лоботрясы и выпивохи! (Кстати, мама точно их определила, и я в этом потом убедился.) Тебя примут на ура! Спортсмен, умница, гений! Ты так и хочешь на юридический? Сынок, может, что-то другое? Грязная это работа… неблагодарная!

— Но ведь кому-то нужно чистить мир, мама? — не задумываясь бросил я, пододвигая к себе корзинку со сливочными вафлями. Я их любил. — Все станут врачами, учителями, инженерами, а кто будет убирать мусор? Кто защитит людей от грязи? Мариванна, что ли? Или Петр Данилович?

— Ох, сынок, сынок. — Мама грустно улыбнулась: — Я и горжусь тобой, и боюсь за тебя! С твоим идеализмом, с твоим черно-белым видением мира… туго тебе придется! Ты просто не представляешь, что такое милиция! На всех «хлебных» местах — свои! ОБХСС, ГАИ — все, что приносит деньги, связи — только «блатные»! Только свои дети, друзья, родственники или за деньги! А там, где надо просто пахать, — на таких вот идеалистах и пашут. Все эти идеалистические бредни улетучиваются в первый же год работы, и когда ты остаешься наедине с действительностью, тогда начинаешь соображать — а оно мне надо? Гнаться за показателями, выслушивать тупые рассуждения и глупые выволочки начальства, проверяющих из Главка, контролирующих «органы» партийных начальников, которые — прости за пошлость — член свой не могут без лупы найти, а мне, следователю с двадцатилетним стажем, советуют, как лучше вести розыск и разоблачать преступника! Отчеты, рапорты, куча бумаг, отписки, запросы — портфель застегнуть нельзя, вываливаются бумаги! Раздулся, аж замок не держит! Трещит! Тебе это надо?

Я усмехнулся и продолжил прихлебывать чай, притом сделал это шумно — нарочно шумно, — и мама укоризненно покачала головой, мол, так нельзя, некультурно!

Она всегда была очень аккуратна и прекрасно разбиралась в этикете. Говорила, что родители научили. А она теперь учит меня. Пригодится! Не все же деревенщиной-спортсменом по миру буду шастать, когда-нибудь попаду в приличное общество, и вот там…

Она обычно закатывала глаза, и я со смехом представлял, что начинаю шумно прихлебывать шампанское и все вокруг, такие тонкие и рафинированные аристократы, падают в обморок от соседства с неотесанным мужланом! Просто как пшеница под косой падают! Я ей как-то описал эту картину — мама долго смеялась и назвала меня фантазером, полностью оторванным от реальной жизни.

— Кстати, разговаривала я с Мариванной и с Петром Даниловичем. — Мама многозначительно подняла брови: — И сказали они мне, что ты излишне развит! У тебя преждевременное развитие организма! Ты на уровне двадцатилетнего парня, и это в пятнадцать-то лет! И не только на психическом уровне, но и на физическом! И твои отношения с Юлей… так ее звать, да? Юля? Так вот — твои отношения с Юлей это доказывают! На тебя западает восемнадцатилетняя девчонка, на пятнадцатилетнего мальчишку! Поверь мне, ни на какого другого пятнадцатилетку ни одна девушка ее возраста не подумает даже и глянуть, не то что с ним… В общем — что-то не нравится мне эта связь. Я думала — у тебя девчонка твоих лет или помоложе, а тут — многоопытная девка! Девка-жох! Огонь-баба! Поберегись, сынок! Чую подвох! Чую!

— Человечьим духом пахнет! Чую! Чую! Ух! Ух! — довольно-таки достоверно (согласно сценарию) изобразил я Бабу-Ягу, заухал, сделал зверскую рожу, и мама расхохоталась:

— Да ну тебя… дурак! Я серьезно, а он опять за свое! Тьфу! Перестань! Так вот, насчет университета… может, сразу и поступишь? Чего время-то зря терять? И вот что, сынок… Я, конечно, понимаю, для тебя это важно, твоя жизнь это… но, может, тебе пора прекратить занятия боксом? Драться ты умеешь, да так, как никто в мире не умеет! А получать удары по черепной коробке… Ты же слышал, что случилось с Мохаммедом Али, да? Это именно из-за того, что его били по голове! Я не хочу, чтобы ты превратился в трясущуюся развалину! Инвалида! Подумай над этим, сынок!

— Подумаю… — Я задумчиво взглянул в пространство, будто обдумывал мамины слова, отправил в рот последний кусочек вафли, вздохнул. Сегодня был единственный свободный день — тренировки в воскресенье нет, кружок тоже не работает, можно целый день валяться на диване, глядя в ящик, или побродить по улицам… Нет! Просто побродить по улицам, и все! Не для того!

В кино сходить… можно с Юлькой. На последний ряд. Она такая искусница, делает такое… я ни в каких книжках об этом не читал!

Вначале дико было, стеснялся (Грязно же! Как так можно?!), а потом… потом привык. И мне нравилось. Юлька сказала, что за границей все прогрессивные женщины делают это. И только у нас ханжество и никакого прогресса!

Я засомневался, что прогресс заключается именно в этом, но протестовать все-таки не стал. Зачем протестовать, когда тебе хорошо? И нужно только расслабиться и получить удовольствие!

А мама-то права… не все с Юлькой так просто. Только какая мне разница? Пока меня все устраивает, и менять я ничего не хочу!

— Мам, я мог бы поступить в университет, если мне разрешат, конечно, — я ведь слишком молод. Мог выучиться, но ты представь — я среди студентов, которые старше меня на несколько лет! Все смотрят на меня как на диковинку, пальцем показывают. Издеваются. Хихикают. А я могу и не позволить хихикать… попаду в неприятности. Мне оно надо? Я все равно выучусь в университете, через два года окончу школу — и пойду в университет! Со сверстниками, нормально! Как все! Не высовываясь! Разве я не прав? А так — хлопоты, чтобы мне разрешили сдавать досрочно, суета, лезть людям в глаза… И ради чего? Ради того, чтобы я ходил в университете малолетним изгоем?

Мама задумалась, кивнула:

— Прав. Действительно, куда торопиться? Ты и так уже впереди всех. Успеешь. А то и студенческой жизни-то не увидишь… и так у тебя нет жизни никакой! Одни тренировки, занятия да кружок вот теперь! Юля… эта!

Мама поджала губы, и я вдруг с горечью увидел — как она постарела! Боль. Нескончаемая боль в глазах!

Мама никогда мне об этом не говорила, но я видел, как она буквально горстями глотала таблетки, и чувствовал ее боль. Боль в перебитых костях, в вывернутых суставах, в отбитых внутренностях.

Твари! Я их все равно когда-нибудь найду! Найду! И почищу мир!

* * *

Жизнь моя бежала по накатанному пути. Шло время, затянулось тиной и мое «героическое» приключение во дворе, и только иногда я чувствовал ненавидящий взгляд из окна квартиры возле третьего подъезда — то ли это была мать одного из тех, кто благодаря мне ушел на зону, то ли его девушка, сестра — не знаю. Да и знать не хочу. Видел очертания фигуры в грязном окне да однажды слышал шипучие проклятия в свой адрес, в спину — когда шел по коридору суда.

Меня вызвали в суд в качестве потерпевшего месяца через два после того, как шпану закрыли в изоляторе. Суд был недолгим, очень недолгим — я даже удивился, ждал, что из-за количества обвиняемых дело затянется. Неделю мне пришлось каждый день ходить в районный суд, как в школу, в сопровождении моего веселого, бодрого адвоката.

Приговор был вынесен не самый мягкий, но и не совсем так уж жестокий — раздали по два-три года за групповую «хулиганку» (реальных сроков), самый же главный персонаж получил пять лет.

На суде он выглядел плохо — худой, с ввалившимися щеками, запавшими глазами, с перемятой, как из пластилина, физиономией. Парню сильно досталось, но я его не жалел. Он хотел искалечить беззащитного пацана, но нарвался на волка. Так кто же в этом виноват? Разве я?

Прошло больше полугода, прежде чем я снова вышел на Чистку. Кончилась зима, мне было уже пятнадцать лет. Наверное — пятнадцать лет. Моим днем рождения записали тот день, когда меня нашли на обочине дороги. То есть фактически мне было не пятнадцать, а около шестнадцати лет.

Около! Смешно… Что значат лишние полгода-год? Какая разница, пятнадцать мне или шестнадцать? Если врачи определили мой биологический возраст в двадцать лет?

Вообще-то все это условно. Вот, например, у девушек — мои сверстницы по большей части выглядели так, будто им не пятнадцать-шестнадцать лет, а все двадцать пять! Половозрелые особи. Но отношение к ним — как к детям. И какие они, к черту, дети, когда лифчики трещат, юбки рвутся по швам, распираемые тугими бедрами, а мужики на улицах головы едва не сворачивают, провожая взглядом… пока не глянут в лицо. (Статья! Малолетка! Боже упаси! Дадут столько, сколько она весит!) А если ее еще накрасить? Да никто не отличит от двадцатилетней!

Так, может, и надо относиться как к двадцатилетней, чего с ней сюсюкать? Ввести два возраста — биологический и календарный, а соответственно им и…

В общем — чушь всякая. Маме высказал свои мысли — она долго хохотала, утирая глаза, а потом с оттенком горечи сказала, что ей сейчас точно две тысячи лет. По крайней мере так она себя ощущает. Древней забальзамированной мумией.

Нет, я и сейчас думаю, что насчет биологического возраста — это правильная идея. Ввести понятие биологического возраста, и судить тогда можно будет, ориентируясь не по календарному возрасту, а по реальному, по реальным деяниям преступника. Почему зверенышам-малолеткам снисхождение? С какой стати? Они-то как раз самые жестокие, самые беспредельные в мире криминала!

В первый же мой после долгого перерыва выход на Чистку я нарвался на малолетних негодяев. Лет по 14–15. И, как всегда, — главным у них был «зеленый». Тогда, после этого случая, я и стал называть их Тварями. Тварь. Или Бес.

Это был весенний апрельский вечер — конец апреля, тепло, ясно, уже сухо, но до летней жары далеко. Я знал, где начну свою первую Чистку — заранее подготовился, осмотрел место, пути отступления, место закладки одежды, грима — я их уложил в непроницаемый резиновый мешок, который купил на барахолке, и спрятал в колодце теплотрассы, сделав все, чтобы его не нашли бродяги. Пришлось прикапывать мусором довольно подозрительного вида, но оно стоило того. Парик, тени, тонирующая пудра — все, что нужно для того, чтобы изменить лицо. И одежда — я потом часто пользовался подобной одеждой — изображать старика проще, чем натягивать на себя мини-юбку для привлечения молодых отморозков.

Кстати сказать, так и не решился попробовать женский образ — вся моя сущность бунтовала, когда я представлял себя в роли девицы. Даже на сцене я отказывался изображать женщин — если не считать Бабу-Ягу, но она вообще-то не женщина, а суть Лесной Дух.

«Батожок» взял мамин — старый, я ей купил новый, а этот вроде как вынес в мусор, выкинул. Мол, совсем уже сделался старый и неприличный.

Глупость, конечно, какая разница, старый или новый, кто его рассматривает? Но мама не спорила. Тем более что купил я его на мои, заработанные деньги — мне дали премию, аж двести рублей.

Огромные деньги! У меня никогда не было таких денег. Вернее, не премию, а приз — от руководства ГУВД, за победу на городском чемпионате. Вручал Петрович, дал расписаться в какой-то ведомости и, одобрительно похлопав меня по плечу, прогудел: «Это только начало! Если не бросишь, если будешь идти так же бодро — и деньги будут, и новая квартира — все будет! Держись меня, и не пропадешь!»

Эх, Петрович, Петрович… лучше бы ты держался меня…

А тогда — я был счастлив. Все впереди, все меня любят (кроме «зеленых»!), жизнь прекрасна и удивительна. И я не помышлял себя вне бокса, вне спорта, вне этой атмосферы зала, наполненной звонкими ударами, энергией тренированных тел и запахом пота. И разве может быть моя жизнь другой, не такой, как эта?

Оказалось — может. И совсем скоро… «Человек предполагает, а бог располагает».

Найти негодяев оказалось до смешного просто. Пройти через пустырь к перрону электрички, открыть авоську, достать, раскрыть и бросить назад пузатый старый кошелек, набитый «денежными купюрами». А потом спокойно пойти в сторону пустыря, «не замечая», что следом крадутся трое парней — мелких, лет по четырнадцать-пятнадцать.

В то время их называли шакалами. А то, что они делали на улице, — «шакалить». Они останавливали таких же молодых парнишек, обшаривали карманы, забирали мелочь, а если жертвы сопротивлялись — избивали. Большинство из шакалят не достигли еще и четырнадцатилетнего возраста, а значит, не подпадали под уголовную ответственность. Это к вопросу о реальном и календарном возрасте.

Само собой, никто из них сам из себя ничего опасного не представлял — мелкие, трусливые, слабые. И только объединяясь в стаи, «духарясь» друг перед другом, они набирали силу и делались могучими демонами, которые наводили страх на всю окраинную молодую братию.

Впрочем, и на старшие поколения. Когда взрослели и набирались сил. Обирали пьяных, нападали на стариков, и доказать, что именно они совершали преступления, было очень трудно — как ни странно, эти шакалята частенько создавали что-то вроде настоящей организованной бандгруппы, где была своя разведка, свои осведомители, вплоть до группы прикрытия, следящей за обстановкой вокруг — не едут ли менты, нет ли свидетелей преступления. Прообраз будущих ОПГ.

Перед тем как я до них добрался, на счету этой группы было уже четыре убийства, и это притом что больше половины ее участников не достигли и пятнадцатилетнего возраста.

Это все я узнал уже потом, через несколько лет. Увидел дело, посмотрел фотографии и тут же понял — они! И горько пожалел, что уже тогда не начал убивать. Если бы я их завалил в далеких 80-х, возможно, сберег бы много невинных людей. Часть этой банды тогда разбежалась, однако «костяк» ее хоть и притих, но не излечился от своих преступных наклонностей. И когда шакалята выросли, то как раз и подоспели к дележу огромного пирога, который раньше называли Советский Союз. Чиновники рвали пирог, бандиты рвали чиновников — всем хватило, кроме тех, кому эти все богатства якобы принадлежали изначально — «Советскому Народу». Нищему, голодному, обманутому, отчаявшемуся, не видевшему впереди ровно никакого просвета в черной пелене жутких девяностых годов двадцатого века. «Не дай бог тебе жить в эпоху перемен!» — кто сказал, не помню, но сказано абсолютно точно. Не дай бог.

И ничего в них не было такого страшного, в этих подростках. Семь парнишек моего возраста, в аккуратных кепочках, любимых гопниками всех времен, в приличных, чистых куртках, добротных ботинках. Домашние мальчики на прогулке.

Впрочем, они и были домашними. Я помню из дела, один — сын учительницы и мастера ЖКО, другой — мать кассирша на станции, отец слесарь на СТО (уважаемая личность!). Третий — сын директора клуба, четвертый… да все они были вполне приличными парнями, не голодающими, не наркоманами! Зачем им было нападать на людей, отнимать жизнь за жалкие гроши?

Никогда не мог этого понять. Ну ладно там — некая группа решила ограбить банк. Плохо, да, преступление! Но за огромный куш, все ставить на кон, пан или пропал! Когда не щадят ни себя, ни окружающих — и знают, что могут погибнуть под выстрелами полицейского спецназа. Это понятно! Но эти-то за что?! Убивать за десять рублей? Измываться над сверстниками за тридцать копеек? И что из таких тварей может вырасти? Какие люди?

Я помню, мы с Юлькой пошли на старый фильм «Генералы песчаных карьеров» — я его раньше не видел, а она — аж два раза. С придыханием говорила, какой это прекрасный фильм, как она плакала, когда его смотрела! Мы сели на последний ряд, как обычно, я думал, что она по обыкновению запустит мне руку в штаны, и все у нас пойдет как по маслу. Но не тут-то было. Юлька завороженно всматривалась в происходящее на экране, и невольно я сам начал вглядываться в это действо.

Мне хватило получаса, чтобы понять — я бы этих тварей прибил на месте! И никакой жалости! Грабеж, воровство, насилие — уже не исправить, уже пропитаны Злом!

У них другие мерила нравственности, другое понимание добра и зла. Они мутанты, бесы, и то, что эти подростки сироты, — ничуть их не обеляет.

Подумалось тогда, а если бы эти сиротки распяли Юльку на песке да отодрали бы во все дыры — толпой! Сифилитики, тубики, гонорейные ублюдки! Как бы она тогда отнеслась к ним? Так же бы переживала? «Ах, какие они несчастные!»?

Это пока не коснется тебя самого — «Они же дети! Как так можно?!» А если бы твою мать искалечили? Если выгребли из карманов все, что нашли, а потом ради развлечения топтали бы ногами, ломая хрупкие женские косточки? Пиная в живот! Тогда как?

Я задал Юльке этот вопрос. И про насилие, и про ограбление. Реакция была такой, какую я, в общем-то, и ожидал — мы не разговаривали неделю. Ну и не трахались, само собой. Зато секс потом был слаще, а Юлька чуть умнее.

Вот и эти мелкие отморозки с горящими от возбуждения и предвкушения глазами — разве они заслуживают жалости? Им-то что надо? Бразильские грабили и воровали хотя бы для того, чтобы поесть, а эти — зачем? Сытые, домашние, благополучные?

Власть. Желание мучить. Звериная сущность, прорвавшаяся через оболочку цивилизации. Да нет, не звериная — бесовская. Зверь убивает для еды. Если он сыт — лежит себе, спит, гуляет, самок топчет. А эти хуже зверей!

В центре, конечно, «зеленый». «Тварь». Симпатичный парнишка, типичный маменькин сынок — даже шарф на шее, чтобы не простыл. Мама сказала с шарфом ходить! Мама — заведующая гастрономом. Папа — где-то в администрации. Мажор — как таких начали называть потом, после развала Союза. И Тварь.

Тогда я еще не знал, что Твари обычно родятся от Тварей. Но не всегда. Иногда зараза переходит и от чужой Твари. Впрочем, разве здесь есть какое-то открытие? Просто я могу видеть Тварей, четко определять, что «этот вот — Тварь конченая, а в этом еще осталось что-то людское», простой человек определяет по поведению. Тоже способ, кстати, но… увы, не точный.

Кем они меня тогда видели? Длинный, ссутулившийся старик в смешных круглых очках (это хороший штрих, все видят очки-телескопы и не замечают лица), ногу подволакивает, руки трясутся. Седые волосы из-под побитого молью беретика — ботан, точно! Ха! В беретике! Нормальные пацаны в беретике не ходят!

— Эй, дед… — Тварь подошел ближе и протянул руку к моей авоське: — Деньги гони! Слышь?!

Я беспомощно оглянулся по сторонам, якобы ища, кто бы помог, нет ли прохожих (пусто, отлично!), подался назад, «собираясь бежать», но двое из стаи перекрыли мне отход, забежав со спины.

— Жадный какой дед! Давай делись, придурок! Порадуй внучков! — Тварь радостно рассмеялся.

Он наслаждался спектаклем! Взрослый человек — и как ребенок! Боится, дрожит, перед ним дрожит, перед могучим монстром, великаном, Демоном! Приятно!

Я пришел к выводу — Твари питаются отрицательными эмоциями.

Все во вселенной — энергия. Эмоции — та же энергия. И есть существа, которых я называю Тварями. Они питаются энергией эмоций, как мы — хлебом, котлетами, картошкой.

Почему отрицательной энергией? Почему бы им не смешить нас, а потом поедать положительную энергию? А почему, к примеру, хищники едят мясо, а коровы траву? Твари — хищники и едят мясо, вот и все.

Вполне вероятно, что есть энергетические вампиры, которые питаются положительной энергией. Они живут в тех, кто умеет заставить людей радоваться, веселиться — это хорошие Твари, их даже «тварями» называть не хочется. Они приносят пользу — хорошие, правильные симбионты, как те бактерии, что живут в кишечнике живых существ и помогают им переваривать пищу. А вот эти — они ничего людям не дают. Другим людям. Дают только своему носителю. И себе. У остальных только отбирают — здоровье, счастье… хороший, чистый весенний вечер. Солнце. Радость бытия.

Взамен — страдания. Боль. Отчаяние.

Я видел — он собирается меня убить. Знал. По всему знал. Лихорадочный румянец на лице, блестящие глаза, застывшая, напряженная улыбка… заточка в правой руке.

Я потом насмотрелся этих заточек — в уголовных делах, в музее криминалистики, потом — в жизни. В живых руках, и гораздо более ловких, чем руки малолетнего отморозка.

Что мне этот недоросль, когда со мной не смог сладить десантник, обученный приемам ножевого боя? Что мне двое дурачков, хихикающих за спиной, когда я валил одним ударом соперника, который их всех разметал бы в одиночку, как ветер разносит осенние листья?!

Мне хорошо запомнилось, как парень держал эту самую заточку — рука белая от напряжения, пальцы вцепились так, будто он думал, что заточка сейчас выпорхнет из рук и улетит. Типичная ошибка новичка. Нож, стилет должны порхать, их нужно держать мягко, но в то же время крепко, как птичку, которую нельзя раздавить, но и нельзя отпустить на волю! Так говорил мой инструктор. Инструктор, которого я пока еще не знал.

Впрочем, я этого и не мог забыть. Абсолютная память, эйдетическая — если говорить научным языком. Хотя ей и приписывают много такого, чего на самом деле нет, эйдетики все-таки умеют забывать, если долго не обращаются к нужной картинке. Но они все равно помнят многократно больше, чем обычный, нормальный человек.

А еще, если кто-то думает, что эйдетическая память — это абсолютное благо, он просто наивный дурак. Я бы хотел забыть многое. Очень многое. Но мне это недоступно. Как хорошо было бы погрузиться в темный ласковый кокон беспамятства, выкинуть из памяти все плохое, все страдания, всю боль, и жить только настоящим!

Но я не нормальный. И я Чистильщик. И не могу себе позволить забыть, даже если бы и хотел.

Он ударил первым. Заточка шла прямиком в солнечное сплетение, снизу вверх, в желудок. Я легко увернулся от удара, качнувшись в сторону, и мощно пробил кросс в его правую скулу. Убийца упал без сознания, а я выпустил из рук «батожок», не позволяя себе отвлечься на хлынувшую в меня волну наслаждения, мгновенно обернулся к тем, кто перекрыл мне отход, и свалил их за одну секунду двумя молниеносными ударами в челюсть и в нос.

Тело работало будто бы само по себе — годы и годы тренировок, ни грамма спиртного, ни глотка табачного дыма (если только случайно, на улице или в общем туалете!).

И кроме того, после «зеленой волны», наполнившей меня невероятным ощущением здоровья, силы, радости, я мог больше, гораздо больше, чем любой из людей, живущих на всем белом свете!

Я был всемогущ! Неубиваем! Не было преграды, которую я не смог бы преодолеть! Эйфория! Подъем сил! Полет!

Наверное, что-то подобное ощущают адреналинозависимые, дождавшиеся сладкого «прихода» кайфа в их изъеденный наркотой мозг.

А еще теперь я знал, с чем сравнить ощущение от выпитого, пусть и частично, Беса.

Оргазм! Это был оргазм, усиленный в несколько раз!

Но и тогда я еще не знал, каким может быть наслаждение от полностью выпитого, «созревшего» Беса. Кто мне встречался до того? Жалкие зародыши, зачатки настоящих Бесов, не те Бесы, которые пили боль и страдания людей долгие, очень долгие годы, напитавшиеся темной силой, хранившие ее, как атомная бомба хранит спящую в обогащенном уране мощь ядерного взрыва!

Но все впереди. Я только начинал свой путь.

Никто не ушел. Двух последних, несущихся с места битвы так, будто бежали от самого Сатаны, я бил уже в спину, сзади, что, впрочем, не сделало их жизнь так уж и намного легче. Одному я сломал позвоночник, и он никогда уже не смог стать прежним. Другому — сломал несколько ребер, ногу, руку — механически, деловито, не думая над тем, что делаю. Как хворост. Как сухую доску для растопки костра во время весеннего субботника.

Остальные получили то же самое. Я бил, пинал, стараясь не вымазаться в крови, а напоследок, аккуратно подняв заточку с земли краем шарфа, висевшего на шее негодяя, вложил ее в руку Твари. Потом вынул, постаравшись, чтобы остались четкие отпечатки ладоней и пальцев носителя Беса, и, так же держа ее через шарф, коротким точным движением воткнул в одного из подручных Твари. Пусть теперь менты разбираются — кто кого бил, зачем бил и кто в этом виноват.

Одежду, забрызганную кровью, я унесу, спрячу в другом месте, до дома отсюда далеко — так что никто не свяжет меня с этим побоищем. Только уходить надо быстрее, пока кто-нибудь меня здесь не застал. В этот раз я благоразумно не стал никого расспрашивать о нападении на мою мать. Контингент не тот, вряд ли это были они. И, кроме того, главное — когда их допросят, они точно расскажут, о чем спрашивал их «старик», и умный сыскарь сложит два и два. И тогда — держись, Чистильщик! Вообще-то то, что я сделал, тяжкое уголовное преступление. Даже если всего лишь защищал свою жизнь. Есть такое понятие, как «превышение необходимой обороны», и по этой статье люди идут на зону просто-таки на ура. Я слышал об этом не раз и не два. И знал наверняка, что это совершеннейшая правда.

Попробуй-ка застрели из охотничьего ружья грабителя, вора, забравшегося в твой дом! Сядешь как миленький! «А вдруг он не хотел нанести вам вред? Откуда вы знали, что он хотел вас убить?!» — непрошибаемый аргумент.

Я поднял батожок, снова превратившись в старика, потом вдруг почувствовал, что чего-то не хватает… очки! И когда успел положить их в карман? Видимо, перед дракой, автоматически. И сам не заметил — когда!

Оглянулся на тела, под которыми расплывались лужи крови, на Тварь — над ним уже не было зеленого свечения. Но Бес сидел на месте, в душе, я это знал, чувствовал. Не знаю как — но знал. И знал, что его можно уничтожить только вместе с носителем, с телом Твари. Но я пока не был готов убивать. Пока.