Демон

Евгений Щепетнов, 2016

Это третья книга об Адрусе – Щенке, Звереныше и Звере. Он отомстил тем, кто разрушил его жизнь, убил родителей и сделал из домашнего мальчика жестокую машину для убийства, – и потерял память. Он не помнит своего имени, не помнит, кто он такой. Подземные тоннели и четвероногий друг Рагх из племени разумных собак – вот его нынешняя жизнь. Как сложится его судьба? Кем он станет, потеряв свою жестокую сущность? Вернутся ли к нему прежние умения? Знают только боги. А над землей, в небесной лазури, проплывают драконы – прекрасные, как огромные летающие цветы! Шумят чужие города, суетятся люди – добрые и злые, плохие и хорошие. Прошло время, и мало кто уже помнит о Звере, убийце Императора и его семьи. И горе тем, кто пробудит в нем прежнего Мастера Смерти!

Глава 2

— Эй, парень, куда прешь?! Сюда иди! Ну?!

Стражник у ворот подозрительно осмотрел пришельца, прошелся взглядом по его куртке, слишком теплой для этой местности, по неестественно бледной коже — парнишка выделялся среди толпы народа, скопившегося у ворот так, как выделяется куча снега на вершине зеленой горы. Он был мертвенно, странно бледен, как покойник, из которого ночные демоны выпили кровь.

Парень подошел, и стражник еще раз смерил его взглядом с головы до пят, задержался на поясе, где обычно висит кинжал, нож или меч, кивнул:

— Свободный? Не в бегах? Деньги на проход есть?

Парень откашлялся и слегка скрипучим, надтреснутым голосом негромко ответил:

— Я не понимаю, о чем ты… А! Деньги есть, да. Вот!

Парень сунул руку в карман и протянул стражнику ладонь, на которой лежала кучка монет — серебряных, медных и один желтый кругляшок. Стражник с удивлением вперился в сокровище, оглянулся по сторонам и, сжав своей ладонью ладонь странного парнишки, потянул его в сторону:

— Идем-ка сюда! Ну!

Отведя парня, недоуменно глядящего синими глазами и хлопающего темными ресницами, в тень дерева, растущего возле крепостного рва чуть поодаль от ворот, жадно спросил:

— А еще золото есть?

— Золото? — парень так же глупо похлопал ресницами и, широко улыбнувшись, сказал: — Прости, я не знаю, что такое золото. Я долго болел, ничего не помню, что со мной было. Ты спросил про деньги — вот деньги. Сколько надо отдать, чтобы пройти в город?

— Сколько? — стражник наморщил лоб, соображая, глядя в лицо сумасшедшему. Именно сумасшедшему, потому что только сумасшедший не знает, что такое золото! Дети, едва очнувшись в колыбели, едва осознав себя, уже понимают, что такое золото! А этот парень почему не знает?

— Давай я сам возьму, сколько надо за проход! — стражник покраснел, его глаза метнулись в сторону, потом взгляд вернулся к лицу сумасшедшего. Нет, тот был безмятежен, как… статуя. И так же бел, будто выточен из мрамора!

Парень протянул руку стражнику, тот ухватился за желтый кружок, выбрал несколько серебристых кружков побольше, оставив два маленьких серебряных и кучку затертой меди. Подумал секунду и, не выдержав, забрал и один из маленьких белых кружков.

— Вот теперь хватит! — мужчина спрятал монеты в пояс, кивнул парню, предложил: — Пойдем, я провожу тебя в город, чтобы двойную оплату не потребовали! Пошли, пошли быстрее, а то мне на пост надо!

И они пошли: стражник — впереди, парень с длинной косой волос и бледной кожей — позади. Странная парочка, конечно, но эти древние стены видели много странного на протяжении тысячелетий. К тому же всем было точно не до парочки — возле ворот как раз разыгралась драма: в возке одного из зеленщиков обнаружился мешок с дурманной травой, и это при том, что негодяй не имел лицензии на ее ввоз, не заплатил налог и, что хуже всего, категорически не был согласен на ту сумму, которую с него запросили стражники. Мол, так без прибыли останусь! Потому его сейчас били палкой и вязали, дабы отправить согласно закону в городскую тюрьму. Не до какого-то там роста с бледной кожей в помятой, как из задницы вынутой, коротковатой одежде. Бродяг хватает и без него, на всех обращать внимание — жизни не хватит!

Вообще-то вход в город стоит три медные монеты, но разве стражник обязан извещать об этом каждого встречного? Идешь в город — знай, во что это тебе обойдется!

Стражник проводил чужака долгим взглядом, довольно ухмыльнулся — хорошо начался день! Он и не припомнит такого хорошего дня! Горсть серебра, и самое главное — золотой кругляш!

Стражник достал монеты из пояса, потер их пальцами, и… вдруг нахмурился: монеты Занусса! Это не местные монеты, занусские! Шпион?! Это шпион?! Лазутчик?!

Рванулся было за парнем, исчезнувшим в кривой пристенной улочке, остановился, раздумывая — а что это даст? Ну вот — поймал он парня. А парень — на допросе с пристрастием! — честно рассказывает, как стражник забрал у него серебро и золото за право пройти в город! И что тогда? Кто поверит, что он просто обманул лазутчика, героически лишив его денег, а не получил эти деньги в уплату за проход шпиона? Кто поверит, что второпях, с радости не разглядел профиля вражеского императора на злосчастных монетах? Нет уж — пусть валит отсюда! Его счастье, что не поймал!

А если догнать и прирезать? Мол, показался подозрительным, вступил с ним в схватку, и тогда…

Можно, конечно. Но, во-первых, парень при всем своем идиотизме не выглядит хилым! Это же лазутчик! А лазутчиков учат драться так, что и не снилось бывшему пехотинцу, а ныне постовому на воротах! Эдак можно и нож в брюхо словить.

Да и где теперь найдешь его на кривых улочках города, вытянувшегося вдоль моря на несколько часов пути? Не дайте боги, в портовые кварталы влезешь, так оттуда можно и не выйти, там своя власть, стражников не любят.

И как объяснить старшему наряда, почему ты покинул пост? Чтобы догнать некоего белолицего парня, да? А с чего в башку встряло, что это был лазутчик? Тем более что все видели, как ты провел его сквозь ворота! Значит — ты провел лазутчика! И присвоил все его деньги? Не поделившись?

Нет уж, пусть валит! Когда-нибудь встретится на дороге, и уж тогда… не снести ему головы!

Стражник вздохнул и заспешил назад, на пост, помогать соратникам потрошить очередной возок. Настроение, такое радостное пять минут назад, стало не очень радостным, а в голове все больше набирал силу великолепный план — по окончании дежурства спустить все полученные от лазутчика монеты в трактире; вино и кости — вот отрада солдата! Если не считать шлюх. Но это уже само собой… какой трактир без шлюх? Сегодня можно позволить себе молоденькую, дорогую! Все равно деньги дармовые: пришли — ушли…

* * *

Щенок чувствовал, что его обманули. Уж больно радостно горели глаза этого человека. От чужака просто-таки веяло ложью и желанием как можно быстрее спровадить назнакомца. Но Щенок не хотел спорить и тем привлекать к себе внимание. На него и так оглядывались, и он подозревал, что неспроста. Что-то такое было в его облике, такое, что заставляло прохожих посмотреть на него внимательно, и не один раз. Что именно — Щенок не знал. Вроде бы все такое же, как у остальных людей: руки, ноги, голова, одежда. В чем дело? Может, лучше было идти как раз голым?

Нет, скорее всего — нет. Он чувствовал, что так было бы неправильно. Встречались и голые люди, с металлическими браслетами на шее, но не так часто. В основном — все в свободных рубахах и в тряпках, прикрывающих бедра.

Были люди и в длинных штанах, как у него, но все больше вооруженные, с длинными клинками на поясе. Они неуловимо отличались от остальной толпы, их обходили стороной, стараясь не задеть. Щенок откуда-то знал, что не раз и не два в своей жизни встречался с такими же — одетыми в штаны и куртки, с мечами на поясе и за спиной, но вспомнить ничего не смог. Да не особо и хотел. Его больше занимала другая проблема — хотелось есть. Отовсюду неслись вкуснейшие запахи, и рот парня наполнялся слюной. Последний раз Щенок ел утром, сорвав вязанку фруктов с высокого дерева гуары. С собой фруктов запасать не стал, решив, что найдет пропитание у людей, и вот сейчас ему очень хотелось найти это самое пропитание. Он почему-то не подумал о том, что люди не спешат делиться едой со своими одностайниками. У гармов все было не так. Гармы делились едой — если она не была последней, если ее хватало семье и имелось лишнее.

Он шел и шел по улицам, поворачивая на перекрестках туда, где ему больше всего нравилось идти, туда, где улица казалось привлекательной, туда, куда вел его инстинкт. Остановился Щенок возле красивого крыльца, над которым торчала большая вывеска с изображенными на ней людьми. Люди на вывеске сидели вокруг стола, где была навалена груда всевозможных яств — люди довольно смеялись, их добрые красные лица улыбались, им было очень, очень хорошо!

Щенок смотрел на вывеску минуты три, потирая лицо, которое вспотело под лучами полуденного солнца и горело, будто он приблизил его к огню. Щенок не знал, что такое загар, не знал, чем отличается от смуглых людей, снующих вокруг и с удивлением разглядывающих это белокожее чудо. И не знал, что кожа, прежде совсем белая, уже начинает изменять свой цвет под действием прямых солнечных лучей. Пока что Щенок был слишком бел, чтобы так запросто смешаться с толпой горожан.

И еще — весь местный народ изначально смугл, Щенок же принадлежал к другой расе, расе ростов, людей с северного материка. Большинство ростов на этом материке были лишь рабами и потомками рабов.

Немного подумав, Щенок поднялся по лестнице на крыльцо и, толкнув легкую внешнюю дверь, вошел внутрь. У него сразу возникло странное чувство — казалось, что он когда-то уже здесь был. Казалось, он уже видел эти столы, отполированные тысячами локтей клиентов, тяжелые стулья и табуреты, сделанные из такого прочного, крепкого дерева, что разбить эту мебель составило бы огромного труда, как, впрочем, и употребить ее в виде метательного снаряда. Попробуй-ка подними здоровенный стул, который весит больше половины человеческого веса! Их даже специально утяжеляли, прикрепляя к днищу металлическую, чаще всего чугунную, плиту. Зачем? Чтобы сохранить и саму мебель, и обстановку трактира, и головы посетителей. Пусть дерутся кулаками, и лучше всего — на улице. Заведение «Добрый стол» не для буйных пьяных, хотя и таких здесь перебывало немало.

Трактир знавал гораздо лучшие времена, но и сейчас он был вполне пристойным заведением (по сравнению с портовыми харчевнями, например!). Его посещали достаточно обеспеченные люди, знающие, что здесь у них меньше шансов столкнуться с воришками-карманниками и лишиться кошелька или же напороться на меч пьяного наемника, которому вдруг привиделся супостат, коему непременно нужно снести башку.

Для таких случаев в трактире всегда дежурил вышибала, а нередко и два сразу. Второй приходил ближе к вечеру, когда трактир наполнялся гуляками, желающими промочить горло глотком приличного вина или кружкой пива. Здесь недурно готовили. Например, «Баранья нога, тушенная со специями» — блюдо, которое готовили в трактире уже много лет, оно по справедливости заслуживало похвалы искушенных едоков.

Не сказать, чтобы трактир особенно процветал, но, судя по количеству посетителей, жил вполне безбедно, несмотря на то, что недавно закончилась война с Зануссом и цены на продукты выросли, в отличие от доходов обнищавшего народа. Трактир выплывал из водоворота банкротств подобных ему заведений за счет того, что здесь прилично кормили, а еще цены были немного пониже, чем в других трактирах подобного уровня, — и на еду, и на напитки. Хозяин, Лайам Налсон, считал, что лучше иметь доход небольшой, но стабильный, всегда, во все времена, чем бросаться за крупным кушем и потерять все, отпугнув клиентуру.

В любом трактире в это время обычно мало народу — завтрак давно закончился, обедать все предпочитают дома или в дороге, а время ужина еще не настало. По большому счету все трактиры только так и работают — утром и вечером. Утром — завтракают постояльцы, отправляющиеся в путь, вечером — собираются любители выпить, закусить и потискать шлюх. Днем в зале сидят лишь те, кто по каким-то причинам задержался и не уехал с очередным караваном, или те, кто с утра переделал все свои дела и не знает, чем еще заняться, кроме как потягивать холодное бодрящее пиво из толстостенных глиняных кружек, так хорошо сохраняющих живительную прохладу. А сохраняют холод толстостенные кружки очень хорошо, особенно если вверху есть специальная крышечка, которую нужно поднимать каждый раз, как твои губы собираются припасть к воспетому певцами напитку.

Пиво, в жару! Можно только мечтать о таком чуде! И получить его, если у тебя в кармане побрякивают вожделенные металлические кружочки. И лучше, если их будет побольше, а тогда — и вяленое мясо со специями, и копченый кальмар, и зажаренные на углях креветки, и мидии, пустившие белый вкусный сок, так помогающий, когда ты уже стар и твоя тяга к женщинам охладела! Все для тебя, только плати. Любой каприз!

Только не приставай к мужчинам. Мужеложцев в трактире Лайама очень не любили, даже если они собирались оставить здесь целое состояние. Никто не знал, почему у Лайама такая неприязнь к мужеложцам — деньги ведь не пахнут. Поговаривали, что в детстве над ним совершил насилие сосед-пьяница, и с тех пор Лайам люто ненавидел красавчиков с вкрадчивыми манерами и смазливым личиком. Вот только никто не осмеливался спросить трактирщика — правда ли то, что о нем рассказывали? Ну… о насилии, о том, за что он так не любит смазливеньких красавчиков с вкрадчивыми манерами. Почему никто не осмеливался? Потому что Лайам был весьма могуч и крупен и ударом кулака мог вышибить мозги быку, что уж там говорить о глупых собеседниках, треплющих поганым языком!

Все знали: если он вдруг заподозрит, что посетитель мечтает не о женских задах… лететь этому клиенту с крыльца так, будто его унесли в воздух драконы, да и бросили с небес, поднявшись выше самой высокой горы! Ибо нечего делать в приличном заведении тем, кто занимается богопротивным делом, осуждаемым Создателем в одной из своих проповодей: «И сказал Создатель: это противно человеку, и это есть грех!»

Впрочем, дальше было сказано, что нет грехов неотмолимых, кроме бунта против Храма и самого Создателя, но это уже другой вопрос, никакого отношения не имеющий к правилам поведения в трактире «Добрый стол». А их тут было, в общем-то, не много: вовремя плати за заказ, не ломай мебель, не мешай другим посетителям, не воруй, не обижай шлюх, не будь мужеложцем и… выполняй то, что от тебя требует хозяин заведения (параграф первый).

Когда на пороге трактира появился бледнолицый красавчик, на него никто не обратил внимания. Компания из четырех возчиков, ожидавшая бригадира, отправившегося в контору по найму за очередным заказом, была занята игрой в кости. Купец, страдающий с похмелья, сидя в углу, заливал горе кувшином пива — у него вчера украли мешок пряностей, что полностью обнулило прибыль минимум за месяц работы, да две девицы с помятыми бледными лицами ночных жительниц вяло трепыхали ложечками в больших фарфоровых чашках, сумрачно поглядывая вокруг, не особо надеясь, что днем появится достойный клиент, способный оплатить хотя бы минимум их древних услуг. Само собой, только совсем уж изголодавшийся по женской ласке мужчина потратит дневное время на такое бестолковое времяпровождение, как кувыркание с платной бабой. День — для работы, вечер — для развлечений, это твердо знали все, от мала до велика. Но что поделаешь, профессия накладывает отпечаток, потому их глаза блуждали по залу, возвращаясь к входной двери, источнику неожиданностей — хороших или не очень, это уж как боги рассудят.

Завидев бледнолицего парня, девушки насторожились, будто охотничьи собаки, сделавшие стойку на дичь, но тут же расслабились — нет лучшего психолога, чем профессиональная шлюха, и нет другого такого человека, который способен за секунду оценить социальный статус и посчитать монеты в твоем кошельке, кроме этой самой шлюхи. Или же специально обученного тому человека — лазутчика, шпиона либо агента тайной службы.

Впрочем, девицы могли бы на равных в этом деле соревноваться с лучшими из лучших тайных агентов, и они тут же поняли — ловить нечего, парень беден, как храмовая мышь. Куртка на его широких плечах была мятой, старой, в темных, как от крови, пятнах, штаны коротковаты, будто он не так давно вырос, вытянулся, а на новую одежду денег не хватало. На поясе никаких кошелей, дорогих кинжалов и ножей, и уже тем более — никакого меча, а раз нет оружия, значит, защищать ему просто нечего. Безденежный попрошайка, забредший в трактир в расчете на вчерашние объедки за простую работу.

В трактире всегда много работы — дрова сгорают моментально, их надо нарубить, воду тратят бочками, ее надо начерпать, да мало ли работы в трактире, в котором хозяин экономит на всем, становясь за прилавок, когда наступает вечер. Хочешь выжить во время послевоенного обнищания — делай все сам или нанимай слуг за жалкие гроши!

Парнишка осмотрел зал, неспешным шагом прошел к свободному столику в углу заведения, сел так, чтобы видеть дверь. Одна из девушек, наблюдавшая за ним и признавшаяся самой себе: «Красавец парень! Иэхх… такому я бы и сама заплатила!» — слегка нахмурила брови. Ей было уже двадцать пять лет, и занималась она своим промыслом с десяти. Видала всякое, потеряла три зуба и точно знала: кто садится спиной к стене, лицом всегда ко входу, тот ежесекундно ожидает нападения. Так ей рассказывал один мужчина, агент на службе королевства, поскольку она время от времени давала ему сведения об интересных клиентах, а еще — то, чего хочет получить от женщины каждый мужчина, будь он агентом или портовым грузчиком. Он же взамен прикрывал ее в некоторых особо щепетильных делах — если ее вдруг обвинят в пропаже части денег из кошелька подвыпившего клиента либо в краже безделушки, потерянной загулявшим пропойцей во время своих дурацких падений на землю.

Для таких «потеряшек» в порту было немало лавчонок, в которых не спрашивали, откуда взялась та или иная вещь, даже если на ней бурая плотная корка, так похожая на высохшую кровь.

Парню было лет семнадцать, может, чуть больше, и на лице его блуждала полуулыбка довольного собой человека, — возможно, он просто идиот. Нормальный человек не может быть всегда собой доволен, особенно в такую жару, нацепив на себя длинные штаны и суконную куртку, похожую на куртки солдат.

Дождавшись, когда парнишка усядется на место, подавальщица, симпатичная девушка немного за двадцать (она так говорила своим ухажерам, на самом деле «немного» составляло шесть лет довольно-таки нелегкой жизни, почти не оставившей следа на ее милом лице), легким шагом отправилась к новому посетителю и, подойдя, состроила на личике самую обворожительную гримаску:

— Молодой человек желает поесть? Что именно? Есть пироги, наша кухарка печет пироги с олениной — очень вкусные, недорого! Баранья нога со специями — это блюдо славится на всю округу! Специально за ним приезжают! Яблоки в меду! Вино! Пиво! Что желаете?!

Парень уставился в лицо девушки ярко-синими глазами, на его физиономии блуждала полуулыбка. Он будто не понимал, что от него хотят, и подавальщица вздохнула — идиот! После войны появилось множество ветеранов, которых трахнули по башке либо зацепили боевым заклинанием, что и выбило из них последние мозги. Подавальщица хотела уже позвать трактирщика, отсыпающегося в комнате за кухней, когда парень вдруг подал голос, с видимым трудом проталкивая слова через пересохшую глотку:

— Мне бы… поесть! Поесть! У меня есть деньги… деньги! Я не знаю — хватит, чтобы поесть?

Парнишка сунул руку в карман и достал горсточку медяков, среди которых сиротливо белел один маленький белый кружочек. Монеты парень высыпал на стол, широко, белозубо улыбнулся и вдруг сказал:

— А ты красивая! Ты женщина, правда же? Девушка! Красавица!

Подавальщица подняла брови, не зная, что сказать, оглянулась назад, на ухмыляющихся шлюх, хотела сказать что-то резкое, но вдруг осеклась, глядя в безмятежно-голубые глаза юноши. Защемило сердце, стало печально на душе — она вспомнила парня, с которым встречалась целый год и который ее искренне любил. Он завербовался в армию — сказал, что заработает капитал, вернется, откроет лавку и женится на Ламии, заберет ее из трактира, и они заживут вместе, семьей.

Не вернулся — убили на границе, в одной из приграничных стычек. У него был такой же глуповато-восторженный взгляд, только вот глаза не синие, а карие. В крови этого парня точно была кровь ростов — за сотни лет тысячи ростов-рабов осели на южном материке, их семя расселилось в тысячах местных женщин. Росты всегда были красивыми, рабы этого племени были в почете у женщин Ангира, охочих до крепкого мужского тела.

Ведь это же не измена — когда с рабом! Пока муж в долгом путешествии, зарабатывая на хлеб и соль. Вот если бы со свободным, соседом, тогда — да! А так… как инструмент, для здоровья!

Вот и рождались в семьях смуглых ангирцев голубоглазые бледнолицые младенцы — Создатель дал! Все младенцы от бога!

— Парень, ты в своем уме? — Подавальщица испытующе посмотрела в глаза парня, и тот вдруг пожал плечами:

— Не знаю. Я память потерял. Не помню, кто я, даже имени своего не помню. Прости, если что не так сказал. Поесть очень хочется. Денег хватит?

— Если только на вчерашнюю похлебку… — Подавальщица со вздохом покачала головой, сгребая мелочь — Хотя… тут у тебя серебрушка есть! Ой, она занусская… и медь занусская… это только на чашку похлебки, не больше. Занусская медь не в цене. Можно сказать — бросовая медь.

— Я не понимаю… — снова глупо улыбнулся парень. — Это же деньги, правда? Я могу их отдать, чтобы на них что-то купить, так ведь?

Подавальщица снова вздохнула, села напротив парня за стол, предварительно посмотрев вокруг — не видит ли кто и нет ли хозяина. Он не очень-то любил, когда подавальщицы приставали к посетителям. Не секрет, что девушки-подавальщицы иногда подрабатывали, поднимаясь в номер к постояльцу, но откровенно приставать прямо в зале считалось весьма неприличным делом. Тем более что отнимало хлеб у профессиональных шлюх и теми очень даже не приветствовалось. До мордобоя.

— Вот что, парень… не знаю, как тебя звать…

— Назови как-нибудь, как тебе удобнее. Мне все равно! — улыбнулся парнишка, и улыбка его была такой чистой, ясной, что девушке вдруг захотелось обнять его и уйти куда глаза глядят — из полутемного трактира, из этого поганого городишка, — туда, где журчит вода, где над цветами порхают мотыльки, где солнце ласкает обнаженные тела и трава щекочет голую спину…

Ламия тряхнула головой, отбрасывая грешные мысли, у нее вдруг зачесались соски, к паху прилила кровь, будто перед желанной встречей с любимым. Она невольно улыбнулась в ответ, и глаза ее увлажнились. Возможно, из-за того, что она слишком давно уже не была с мужчиной, а парень ее волновал.

— Так вот — назови, и все? Как мать новорожденного сына? — игриво спросила она и отвела глаза, не увидев, как посерьезнел, погрустнел парень. А когда снова посмотрела, он уже был безмятежно спокоен, как статуя в храме Создателя.

И ведь точно! Он был похож на ангела, посланца Создателя! Того, кто прилетает на крыльях, чтобы возвестить волю богов! Как там его звали, этого ангела? По свиткам? Учила ведь… порола мать, требовала, чтобы Ламия изучала Слово Создателя! И вот… все забыла.

А не будет ли святотатством назвать его так? А вдруг кто-то сочтет это оскорблением богов? Или сами боги обидятся и нашлют беду? Нет уж, лучше не трогать религию. Пусть будет… нет! Он погиб, и возврата не будет! А кроме того, он тоже может обидеться и наслать беду — и на парня, и даже на нее! За то, что назвала именем умершего любимого! Пусть будет просто… просто…

— Эй! Вы чего тут расселись? — Густой бас позади подавальщицы заставил ее вздрогнуть, вскочить со стула. Девушка обернулась, покраснев до корней волос — не от стыда, конечно, от испуга и волнения. Лайам Налсон не отличался долготерпением — может не только оштрафовать за нарушение правил, но и хорошенько врезать по башке, а то и выгнать из трактира! А ей работа была ой как нужна! В нынешнее время не больно-то пристроишься на хорошую работу, где покормят, да еще и денег дадут! И чтобы еще и от клиентов перепадало. Даже шлюхой по нынешним временам устроиться в приличный трактир довольно проблематично, хотя в шлюхи Ламия идти не хотела. Хотя… если вдруг придется — куда деваться? Значит, судьба такая, значит, боги так распорядились. Мать-то надо кормить и лечить, она уже второй год не встает. И не помирает, хотя все просит богов ее прибрать. Не слышат боги, они только богатых слышат, больше никого… не до бедных им. Плохо все. Очень плохо! В нынешние времена не до чести…

— Это еще кто такой? — Трактирщик навис над парнем огромной волосатой тушей, на которой блестели капельки пота. — Проклятые смазливые поганцы! И не убьют же вас боги за ваши поганые привычки! Пошел вон отсюда! Вон, пока я тебя не выкинул сам!

Парень недоуменно хлопал глазами, когда трактирщик потянулся и схватил его за рукав:

— Я что сказал — вон отсюда! Я не обслуживаю вашенских! Пшел, скот!

Он рванул парня из-за стола, легко приподнял его, как щенка, и поволок по проходу между столами. Парень не сопротивлялся, лишь обернулся и с каким-то странным выражением посмотрел на подавальщицу, будто обиженный ребенок, не ожидавший такого к себе отношения.

И Ламия вдруг не выдержала:

— Стой! Лайам! Стой, демоны тебя задери! Ты что творишь?!

Она разогналась и с ходу, со всей силы пнула трактирщика в зад! Все накопленное за эти месяцы раздражение, вся боль, вся усталость, вся неопределенность и неудачи ее жизни вылились в этот пинок, от которого загудела ступня и резко заболел палец — похоже, что Ламия его сильно ушибла или вообще сломала. Сандалии, в которых она работала в трактире, совсем не были приспособлены к боевым действиям, особенно против такого внушительного зада, как у Лайама. «Все равно как в стену пнула!» — вздохнула она.

Трактирщик от неожиданности выпустил паренька и, багровея, медленно обернулся и пошел на девушку, сжимая пальцы в огромные кулаки. Возчики в углу радостно засмеялись, предвкушая хорошее представление, но трактирщик лишь спросил сдавленным от ярости голосом:

— Ты как посмела?! Ты чего себе позволяешь?! Ты вступилась за поганого мужеложца?! Охренела?!

— Это ты охренел! — Ламия сама не понимала, что на нее нашло, но ее просто-таки несло. — С чего ты решил, что парень мужеложец?! Он ушибленный на голову, больной, похоже, что по башке получил во время войны! Он сам себя не помнит, даже имени не знает! Какой, к демонам, мужеложец?! И вообще — какого хрена?! Даже если бы он и был мужеложцем — что, у них деньги другие?! Они-то платят лучше, чем некоторые жадные твари, от которых чаевых не дождешься! Вон сидят, ржут, как их поганые кони, — за все время по кувшину пива заказали, и все! Что выставились? Лучше бы заказали чего-нибудь, чем стулья просиживать зазря! Тьфу на вас! Парень пришел, принес деньги — пусть немного, но принес, а ты его вышвыриваешь, как собаку! А если бы твой сын так?! Если бы он не погиб, а скитался где-то по миру. И пришел бы вот так, не помня своего имени, а какой-то негодяй выкинул бы его на улицу, как напакостившего кота?! Соображаешь?! Люди мы или не люди, демоны тебя задери?!

В трактире стало тихо. Так тихо, что капли, падавшие из краника пивной бочки в подставленный ковшик, казались камнями, плюхавшимися в пруд. Все замерли, зная взрывной характер трактирщика, его звериную силу и неуправляемый нрав.

На кухне замерла повариха, до которой докатились раскаты «грома», даже мыши в подвале перестали шуршать, почувствовав, что сейчас грянет гроза.

Но она не грянула. Трактирщик вдруг побледнел, опал, будто надутый бурдюк, в который ткнули кинжалом, бессильно бросил руки вдоль тела. Исподлобья посмотрел на Ламию, как если бы видел ее в первый раз, затем слабо махнул рукой:

— Ладно… пусть сидит. Подай ему… чего хочет. На что денег хватит.

Трактирщик тяжело зашагал к комнате позади стойки, Ламия страдальчески поджала губы — надо же, ударила по самому больному! И дернули же ее демоны за язык! Знала же, как Лайам тоскует по убитому на войне сыну! Вот зачем, зачем она все это начала?! Да еще и пнула хозяина в зад! Ай-яй…

— Ну ты смела́, девка! — уважительно протянула одна из шлюх, недоверчиво мотая головой. — Я думала, он тебя убьет! И все ради этого?!

Девица кивнула на парня, медленно двигающегося к двери, и Ламия спохватилась, что уже даже и забыла про того, с кого началось все это безобразие. Бросилась следом, схватила парня за руку, грустно улыбнулась и сказала, легонько вздохнув:

— Пойдем, покормлю тебя. Раз уж хозяин позволил. Не любит он у нас красавчиков, очень не любит, понимаешь?

— Нет, не понимаю. — Парень улыбнулся, и Ламия почувствовала легкое раздражение и раскаяние — ну зачем связалась с малахольным? Мало ли по стране бродит всяких ущербных, зачем ей этот? Только потому, что он красавчик? И честно себе призналась: да, поэтому. Был бы он не столь красив, необычен, она бы не стала с ним и говорить. А так…

А что — «так»? Да ничего! Покормит его за серебряную монетку, да и отправляйся куда глаза глядят! Что еще с ним делать-то?!

Ламия пошла на кухню, кухарка налила здоровенную миску горячей похлебки, дала горячую лепешку. Подмигнув, бросила в миску хороший кусок мяса, потом наклонилась к уху девушки и тихо сказала:

— Не переживай! Он так-то мужик отходчивый, хотя и крутой. Я уж десять лет на него работаю, знаю, как и что. Ничего не будет. А здорово ты его пнула! Хоть кто-то ему укорот дал! Ты на его жену покойную похожа. Ты ее не знала, а я-то хорошо помню — красивая была, как и ты. Шустрая такая! Он как разбушуется — до драк доходило. Ка-ак… врежет ему сковородой! А он ее ка-ак… схватит! Да как начнет трясти, будто дерево! Хоть беги отсюда — так страшно! А потом ка-ак… завалятся в постель — весь трактир ходуном ходит! Любовь была у них… Всем смешно было и… завидно. Сынок родился… хорошенький такой…

Кухарка отмахнулась полной рукой, смахнула слезу с глаза.

— А куда делась жена? Что с ней сталось? — с любопытством спросила Ламия, которую раньше мало интересовала жизнь хозяина — своих забот хватает, где тут о чужих думать!

— Погибла она. Убили, — вздохнула кухарка. — Грабители напали, колечко сняли… вместе с пальцем. Сережки — он ей недавно только подарил. Зарезали. Красивая баба была, жалко! А сын после этого взял и в армию завербовался. Ну и сгинул где-то на границе…

— Про сына-то я знаю, — пробормотала девушка, глядя на то, как светловолосый парень сидит за столом, с любопытством оглядывая трактир и его посетителей. Особенно — девиц возле окна. И взгляд его был каким-то… не таким, как обычно бывает у мужчин. Детским, что ли. Будто его интересовали не груди девушек, которые едва не вываливались из лифа, не бедра, обтянутые яркими платьями, а сами платья, дешевые побрякушки и вообще женщины как предмет, который был ему в диковинку. Как нечто красивое — статуэтка или картина, которые попались ему на глаза впервые в жизни.

— Да неужто про жену-то не знала?! — кухарка всплеснула полными руками, снова наклонилась к уху Ламии и тихо шепнула: — Поговаривали, что нашел он грабителей тех! Поняла?

— Убил? — похолодела девушка.

— Не просто убил. Он их разорвал на части! На мелкие кусочки! Куда голова полетела, куда ноги! И никто не видел, как он их убивал!

— Как же никто, раз говорят, значит, кто-то да видел! — резонно заметила девушка. — Не могло быть, чтобы никто не видел, а разговоры шли!

— Не знаю. Только вот говорят люди, а люди зря говорить не будут! Иди, корми своего ангелочка…

«Эндел! Вот как звали того ангела! — вдруг вспомнила Ламия. — И будешь ты у меня Энд! Вот так — Энд!»

Девушка усмехнулась, подняла поднос с миской, лепешкой и пошла к парню, тихонько сидевшему в углу.

Ему все тут нравилось — запах еды, запах пролитого пива, даже люди нравились — они были интересными. И можно помечтать, например — о женщинах. Какие они забавные… а еще — что-то будят в душе, какие-то воспоминания, будто вот-вот прорвется, сломается стена и он вспомнит все! Все, что с ним было! Кто он такой, зачем в этом мире и чего хочет от жизни…

Девушка поставил миску на стол, положила лепешку, и Щенок втянул ноздрями запах, как большой голодный пес. Улыбнулся Ламии, и та, сев за стол, подала ему деревянную ложку:

— Давай хлебай! Там и мясо есть, хорошее, — Шера тебе положила. Я решила, как тебя назвать, — Энд! Эндел!

— Энд или Эндел? — парень приостановился, глянул на девушку и снова заработал ложкой, с наслаждением поглощая похлебку. — Вкусно как!

— Эндел и Энд — одно и то же. Энд — это сокращенное от Эндел, ну чтобы долго не говорить. Легче ведь сказать «Энд», правда же?

— Правда! — расплылся в улыбке парень. — А попить не найдется? Воды?

— Воды — сколько угодно, и бесплатно! — тоже улыбнулась Ламия, а вот на пиво у тебя денег нет.

— А мне не надо пива! Я даже не знаю, что это такое. Мне просто попить!

Ламия кивнула, ушла, вернулась с кувшином ледяной воды — кухарка только что набрала ее из колодца, ругаясь на скаредность хозяина, который экономил на всем, на чем мог, — ну нет бы хоть самого завалящего раба купить, так он все хозяйство взвалил на их плечи! Вот как справляться на кухне, когда готовит одна она, да в помогают ей двое мальчишек-рабочих! Ну как так можно?!

— Меня Ламия звать, — задумчиво сказала девушка, глядя, как ест парень — спокойно ест, не жадно, хотя видно, что проголодался. — Ты что думаешь дальше делать? Как жить? На что жить? Чем зарабатывать будешь на пропитание?

— Я не знаю… — Он слегка растерялся и ненадолго перестал работать ложкой. — Может, ты мне что-то посоветуешь?

— А что ты умеешь?

— Умею? Не знаю… — Парень совсем расстроился и даже отложил ложку. — Я ничего не помню! Совсем ничего! Смотрю вокруг — и ничего не узнаю…

— Как же ты жил до того, как сюда пришел? — Ламия неверяще помотала головой. — Где брал пропитание?

— В лесу… я забирался на деревья, собирал фрукты и ел. Потом спал. Потом снова ел фрукты. И все… Сколько времени так было — я не знаю. Не понимаю.

— В лесу?! — ужаснулась девушка. — Да там ведь демоны! Они нападают на людей, разрывают их на части, едят! Как же ты выжил?!

— Не знаю. Выжил как-то, — нахмурился Щенок, не глядя в глаза Ламии.

Ну что он мог сказать? Что Рагх порвал бы любого «демона», который осмелился бы напасть на его друга? Что мама и папа порвали бы всех, кто посмел напасть на Рагха, а значит, и на него, Щенка? Что все сложно и запутанно и он не может говорить правду?

— То-то ты такой худой… — вздохнула девушка и тут же добавила, лукаво прищурившись: — Но симпатичный! Тебе бы состричь твою дурацкую косу, вымыть тебя как следует, причесать — совсем был бы красавчик! Знаешь, что ты очень красивый, нет?

— Меня это как-то не особенно интересовало! — улыбнулся Щенок. — Поесть, попить, поспать… больше ничего.

— Как щенка какого-нибудь… — задумчиво сказала Ламия, глядя в пространство над головой парня и не заметив, как он вздрогнул при слове «щенок». — Ладно. Придумаем что-нибудь. Тебе некуда идти, насколько я поняла. Хочешь остаться тут? Будешь работать за еду, а иногда, может быть, и денежка перепадет. Хочешь?

— Я не знаю, — безмятежно сказал Щенок и снова принялся хлебать из миски. Облизал губы, посмотрел на девушку и пожал плечами. — А мне все равно некуда идти…

— Вот и славно! — почему-то обрадовалась Ламия, не глядя на парня. — Я сейчас поговорю с хозяином, и… хмм… если только он сам меня уже не уволил, постараюсь тебя пристроить. Он жадноватый, но так-то хороший человек. Есть у него один заскок, но… да ты уже знаешь.

— Он не любит красивых людей? — удивленно спросил Щенок. — Я слышал, как он говорил, что ненавидит красавчиков! А ты сказала, что я красивый! Он же меня ненавидеть будет, да?

— Он не красавчиков ненавидит. Он не любит мужчин, который спят с мужчинами, — хихикнула девушка и отмахнулась от возчика, который крикнул что-то от своего стола. — Да сейчас, иду уже, иду! Ну ладно, Энд, я тебе потом все объясню, хорошо? Пока что мне некогда! Сейчас обслужу этих увальней, потом схожу к хозяину и с ним поговорю. А ты ешь, ешь! Набирайся сил! Скоро они тебе понадобятся, или я не знаю нашего Лайама!

* * *

— Чего тебе?! — Лайам поднял глаза на девушку, и сердце ее кольнуло — глаза хозяина были красными и влажными. — Хочешь попросить прощения?

— Ну… да! — Язык Ламии едва не заплетался от страха. — Я не должна была тебя пинать!

— Да ладно?! В самом деле?! Да ну не может быть — ведь все работники пинают своих хозяев! — голос был бесстрастным, но в нем слышалась нотка ехидства. — А не хочешь ли меня побить палкой?! А может, лучше плеткой?

— Знаешь, хозяин, иногда тебя правда хочется стукнуть плеткой! — Ламию снова понесло, и она забыла обо всем — и о том, что перед ней сидит грозный хозяин, и о том, что в зале сидит этот… щенок, ожидающий ее помощи, что дома ждет больная мать. Ее будто распирало изнутри, распирало что-то накопившееся за месяцы работы, что-то отчаянное, такое, что овладевает бойцом, когда он бросается на вражеские ряды с яростным криком, не рассчитывая выжить, а лишь забрать с собой как можно больше супостатов. Злость, досада, отчаяние последних месяцев вылились в подобие бунта, которого вряд ли кто-то мог ожидать от довольно-таки хрупкой на вид симпатичной девушки.

— И за что же такая немилость? — Трактирщик теперь явно забавлялся, в глазах его прыгали маленькие демоны смеха. — Чем же я перед тобой провинился?

— Плохо дело у нас поставлено! — решилась Ламия. — Не так надо работать!

— И как же надо работать? — уже серьезно спросил Лайам. — Поделись своими мыслями. Не бойся, я уже простил тебя за пинок. Я был не прав. Хотя сразу предупреждаю — еще раз позволишь себе на людях такое поведение, я не просто тебя вышвырну, а еще и морду разобью! Хозяин, допускающий, чтобы его пинали в зад, — не достоин уважения. Только потому, что ты красивая девушка, потому тебе прощение, — все подумали, что это ссора между двумя любовниками, а там чего только не бывает. Но больше — все! Поняла?

— Поняла… — Ламия зарделась, закусила губу и вдруг посмотрела на трактирщика другими глазами — а ведь он мужчина в самом расцвете сил! Ну да, отяжелел, но это ему даже к лицу, он просто огромный! Выглядит солидно… а то, что выпьет лишнего, так не валяется же по канавам! Работает, достаточно справедлив и не обижает людей, если они его не обижают. А то, что жадноват, — так сейчас и времена трудные, что теперь поделаешь? И сам работает, и людей кормит. Ему всего за сорок! Ну… далеко за сорок, да, так он выглядит моложе многих молодых! Вон ручищи какие! И с мужским делом у него все в порядке, девки говорили. Он время от времени пользуется их услугами в счет оплаты за место. Нормальный мужчина, все как полагается!

— Если поняла, так давай, говори — я уже голову сломал, как поднять прибыль! Если не знала, так я тебе скажу — слабая очень прибыль. Едва хватает, чтобы покрыть все издержки. У меня есть небольшой капитал — на черный день, но случись что-то, например пожар или еще какое несчастье, я останусь нищим, как босота на городской площади. Хмм… никогда не думал, что скажу это девчонке-подавальщице!

Лайам фыркнул, откинувшись в кресле, заложил руки за голову и посмотрел на Ламию, стоявшую перед ним и теребившую фартук:

— А ты красивая, да. А почему не замужем? Тебе лет-то вон уже сколько! В твои годы женщины целый выводок детишек имеют! А ты?

— А я не имею… — голос Ламии дрогнул и стал чужим, холодным. — Так сложилось. У меня больная мать, никакого капитала на приданое. Кому я нужна? Нет, так-то нужна — в постель, как шлюха, а чтобы замуж…

— И что, ни разу не было никаких предложений замуж? — Лайам удивленно поднял брови. — Уж красавице-то легче окрутить мужика! Вон сколько мужиков бегает, им только дай красивую жену!

— Тебе так только кажется, — вздохнула девушка. — После войны женщин просто море, и все рыщут, как акулы в открытом океане, куда мне, с довеском-то? Больной матерью?

— Присядь… — Лайам посмотрел на девушку из-под тяжелых бровей, кивнул на кресло напротив. — Выкладывай свои мысли.

Ламия присела на кресло, собралась с мыслями и начала:

— Мы берем клиента дешевизной и вкусной едой. И что получается? К нам приходят те, кто хочет экономить, нищие.

— Так все после войны нищие! — не выдержал трактирщик. — Задерешь цены — и что тогда?! Кто пойдет?! Я нарочно так делаю!

— Разве все после войны нищие? — Ламия улыбнулась и отрицательно помотала головой. — А сколько торгашей нажились на войне? Сколько их осело тут, в городе? Ты решил, что надо брать количеством. И что вышло? Еле-еле сводишь дело, почти в ноль! Так зачем тогда такое дело?

— Давай конкретно — что предлагаешь? Или это просто так… мысли вслух?

— Я предлагаю сделать трактир другим. Пусть он будет для обеспеченных людей, для богатых! Нужно изменить обстановку — столы красивые, скатерти, еду изысканную, дорогую, а не только простую. Нанять повара, который любит делать дорогие, изысканные блюда, попросить художника нарисовать картинки этих блюд. Пусть будет дорого, зато ни у кого нет! А еще сделать так: пустить слух о том, что в этом трактире подают самые изысканные яства, достойные королевского стола! А чтобы сюда потянулись богатые люди, пригласить музыкантов, пусть играют, приглашать комедиантов, жонглеров, всех, кто может повеселить публику! Придут на представление — обязательно что-то купят, ведь голодными сидеть глупо! У нас огромный зал, почему мы только кормим, почему не устраиваем представления? Можно и за вход брать! Потом, когда все привыкнут! А еще — сделать так, чтобы здесь было безопасно. Кто бы ни был, купец, возчик или дворянин, как начнет буянить — сразу за порог. И не пускать в грязной одежде — только чистыми, только в выходной одежде! Никаких вонючих возчиков, пахнущих лошадиным потом! И вот еще что — известить богатых людей, что открылось такое заведение, напечатать специальные бумажки-приглашения, с указанием, что их ждут в гости и что им бесплатно будет предоставлен кувшин лучшего вина и вкусная закуска! Ты увидишь, как эти жадные твари полетят за дармовым угощением, а когда придут — волей-неволей оставят здесь звонких монет достаточно, чтобы перекрыть понесенные нами расходы! Увидишь, это будет лучший трактир в городе! И даже в стране!

Трактирщик смотрел на Ламию не моргая, не перебивал и, когда девушка закончила свою пылкую речь, долго молчал, будто переваривая сказанное. Потом улыбнулся и, недоверчиво покачав головой, сказал:

— Как это я тебя столько времени не замечал? Ты давно уже у нас работаешь, с полгода, да? А я… м-да. Видать, ты давно эту идею вынашиваешь, так?

— Давно! — покраснела девушка. — Я ведь и в других трактирах работала. Где-то долго, где-то не очень…

— А чего ушла оттуда? — небрежно спросил Лайам, в общем-то зная ответ. — Я только знаю, что ты работала у Ангура, в его «Сломанной подкове», и там с тобой что-то не то было… шум какой-то. Что там случилось?

— Не захотела обслуживать его сына и самого хозяина! — не смущаясь, сказала девушка. — Они неплохо платили, но… это не то, на что я рассчитывала! Я не профессиональная шлюха! И вообще не шлюха! Пусть себе ищут подстилок в другом месте! Когда я к тебе устраивалась на работу, сразу спросила — помнишь? — надо ли будет с тобой спать! Ты сказал — нет. Вот я и работаю, хотя денег у тебя получаю меньше, чем могла бы в другом месте. Нет, я не против шлюх — они всегда были и будут, но я еще не готова зарабатывать таким способом. Еще не дошла до такого отчаяния. Кстати, с девушками тоже надо решать. Взять чистых, дорогих, и комнаты их сделать красивыми! Чтобы не стыдно было солидных клиентов принять!

— Ты грамотная? Читать, писать, считать умеешь?

— Умею. Мама дала мне образование. Я в школе четыре года училась! Прилежно училась!

Трактирщик кивнул, прикрыл глаза и замер, как спящий зверь. Теперь он почему-то не казался Ламии таким страшным. Может, из-за того, что она уже попробовала крепость его зада своей ногой?

Ламия невольно хихикнула, стараясь, чтобы хозяин не услышал, но, видимо, скрыть от него смешок не удалось. Трактирщик приподнял брови и усмехнулся:

— М-да. Интересная ты девушка. Ну что же, я подумаю над твоими словами. Иди к клиентам, проекты проектами, но людей нужно обслуживать! Ты еще что-то хочешь сказать?

— Да… — девушка неуверенно потеребила край фартука. — Парнишка… давай его оставим? Нам все равно нужны рабочие руки — таскать, рубить, колоть, а он вроде крепкий парень!

— И красавчик, да? — голос трактирщика был грозным, а глаза смеялись. — И что я ему должен платить?

— Он готов работать за еду! — горячо бросила Ламия, чувствуя, что победа близка. — Ему некуда идти, и он не знает, как жить дальше! Пусть кормится, ну… дашь ему что-нибудь еще, чтобы одевался-обувался, а там уже посмотрим, что из него получится. Он не знает, что умеет! Ничего не помнит. Его зовут теперь Энд! Я ему такое имя дала. Эндел! Правда же, он похож на ангела? Нет… ну я просто… надо же как-то его называть? Ну не щенком же? Он похож на щенка, который только что оторвался от матери. Жалко его…

— Жалко! Всех не пережалеешь, девочка моя! — бросил трактирщик сварливо и поднялся на ноги. — Иди! Работай! А я думать буду. Оставлю я твоего щенка, не переживай. Только выпускай погадить вовремя, чтобы весь трактир не засрал! Хе-хе-хе…

Трактирщик развернул Ламию вокруг оси, подтолкнул к дверям, хотел добродушно стукнуть ее ладонью по заду, но замер, вздохнув. Он уже не мог причислить ее к разряду полушлюшек, которых немало прошло через трактир. Девушки приходили, уходили, не оставляя в памяти ничего, кроме очертаний фигуры, фартука и заколотых волос. Не люди — инструменты, такие же, как нож, топор, мясорубка. Появились в жизни, исчезли — как и не бывало. А вот Ламия вдруг проявила волю. И это было так же странно, как увидеть ожившую мясорубку. Оказалось, что у «мясорубки» есть мозги!

А предложение Ламии и правда было интересным. Стоило его обдумать. Конечно, тут масса подводных камней, и ошибиться нельзя — разоришься на раз, но если это все сработает…

Трактирщик проводил взглядом девушку и снова задумался — как она похожа на покойную Магду! Не лицом, нет, та была светловолосая, похоже, что в предках были росты… если только фигура похожа… Нет, похожесть в другом — характер и ум! Когда жена была жива, трактир процветал. Народа было не в пример больше и клиенты почище.

Действительно, в последние годы все больше стало нищего сброда, от которого только шум, грязь да драки. Пропали многие завсегдатаи, любившие посидеть с кружечкой пива, поговорить о жизни, поиграть в кости и послушать музыканта, который приходил по вечерам. Теперь музыканта нет, в кости играют только возчики да наемники, увешанные оружием, как стены арсенала, а драк стало больше настолько, что сюда не заходит уже ни один более-менее приличный человек. Если он только не приезжий.

Пришлось даже содержать вышибалу для вечерних разборок, а разве было такое раньше? Он, Лайам, всегда и сам справлялся с буянами! Стареть стал…

Эх, где ты, Магда, любимая… сидишь сейчас себе на небесах и смотришь на своего муженька! Чистенькая, красивая… как всегда. А ты тут мучайся, думай, как жить!

В армии было легче — там за тебя думают. А когда трактир купил, Магда была, она подсказывала. После ее смерти все пошло кувырком.

И сын… ну зачем, зачем он сбежал в армию, ах ты дурак, дурак… и где теперь твоя могилка? Никто не знает. Может, бродит по свету, как этот вот парень, — без памяти, попрошайничая, пытаясь выжить. Да, Ламия, сумела ты ударить в самое больное место! И чего он, правда, прицепился к парню? Ну дали ему боги красивое личико, его ли вина?

Да и насчет мужеложцев девка права — какого черта? Деньги не пахнут! Плевать, чем они там занимаются… полезут к посетителям или к нему — выкинуть на улицу. А так — пусть жрут, пьют, чтоб у них задница лопнула, извращенцев!

Трактирщик подошел к большому секретеру красного дерева с многочисленными ящиками, открыл один из них, достал маленький, размером в две ладони портрет на холсте и поставил перед собой на полированную поверхность секретера, прислонив к вазе, которую когда-то купила та, что была изображена на портрете.

Художник нарисовал картинку буквально за минуты, смелыми мазками, но его гениальная рука ухватила главное — страсть, красоту и ум. Девушка улыбалась, и было в ее взгляде что-то такое, что-то неуловимое — некая колдовская притягательность, за которую Лайам полюбил ее с первого взгляда. Притягательность… как у этой вот… Ламии!

Вот чем они похожи! — понял трактирщик. — Душа! А может, в Ламию вселилась душа Магды? А что? Пишут же, что души могут вселяться в живых людей! Может, и душа Магды поселилась в этой девчонке?! Когда та сегодня говорила, казалось — это Магда с ним говорит! А ведь девочка может сама не понимать, не знать, что в нее вселился другой человек! Может, случилось чудо?

Трактирщик взял в руки портрет, осторожно приложил к губам и отодвинул от себя на вытянутую руку. Глаза почему-то затуманились, и ему вдруг показалось, что Магда подмигнула! А еще — скорчила смешную мордашку, будто подсмеивалась над незадачливым «Громилой-мечником», как она его называла наедине, в приступах игривости!

Трактирщик замер с портретом в руках, не в силах продохнуть, снова вгляделся в портрет, но… наваждение ушло. Вместо живой Магды теперь перед ним был небольшой кусок холста, на который быстрая рука художника набросала несколько мазков краски…

И тогда в голове снова прозвучали крики — истошные, исходящие из самой глубины тела, крики не горлом, но животом. Так кричат те, кого медленно режут на куски, заботясь только о том, чтобы убиваемый умер не сразу. Чтобы испытал как можно больше мук, страшных мук, адовых мук, тех мук, которые он, палач, испытает на том свете, когда станет отвечать за свои деяния.

Но это будет потом. А пока что все эти твари ответили за свое преступление. И Магда успокоилась, перестала приходить к нему ночами во сне и просить об отмщении!

Они ответили. Они получили свое. И Лайам ни в чем не раскаивался — ни секунды.

Но вот только это не вернуло ему Магду…

* * *

— Эй, ты чего к нему пристал? — Ламия ворвалась в зал и с ходу уцепилась за рукав здоровенного мужика, который нависал над Эндом. — Чего надо?!

— А чего он… не мужик, что ли?! Предлагаю ему выпить, а он… красавчик! Что, с настоящим мужчиной не хочешь поговорить?

Щенок сидел спокойно, но улыбка с его лица сошла. Он недоумевал — ну почему этот странный, дурно пахнущий человек не хочет от него отвязаться? Сказано же — ничего не нужно! Вежливо сказано, без оскорблений!

— Отстань, сказала! — Ламия толкнула возчика, но это было все равно что толкнуть скалу. Возчик только ухмыльнулся и, отвернувшись от Щенка, облапил девушку, запустив пятерню ей за пазуху. Девушка взвизгнула, выругалась, ударила пьяницу в лоб, отбив об него руку. Возчик взревел, рванул лиф платья Ламии вниз, материя с треском разорвалась, обнажая красивые небольшие груди с торчащими сосками. Девушка завизжала, попыталась ударить буяна, и тогда возчик взревел и метнул ее так, что Ламия упала на стол, почти потеряв сознание от удара. Возбужденный громила шагнул к столу и под восторженные крики товарищей, подзуживающих его, задрал на Ламии юбку, обнажив простые полотняные трусики с заплаткой почти на том самом месте, но… отлетел в сторону, будто сшибленный с ног порывом ветра.

Он мог бы поклясться, что его никто не касался, но факт есть факт — будто невидимой рукой он получил такую оплеуху, что зазвенело в ушах.

Возчик вскочил, оглядываясь по сторонам, но никого возле него не было — кроме парнишки-красавчика, голубые глаза которого смотрели холодно, будто две льдинки:

— Уходи. Я не хочу причинить тебе вреда.

Возчик оторопело помотал головой, изгоняя из мозга дурман и ошеломление после падения, потом до него дошло, и он шагнул вперед, занося над головой здоровенный, веснушчатый кулак:

— Ты?! Мне! Вреда?! Поганый мужеложец!

Возчик размахнулся, ударил, очнувшаяся Ламия страшно завизжала, видя, как громадный кулак приближается к лицу Энда… но ничего не случилось. Возчик промахнулся, ударив лишь воздух, по инерции прогнулся вперед, потерял равновесие и со всего маха грохнулся на выскобленный пол, копошась на нем, как раздавленный червяк.

И больше ничего не успел сделать — короткая дубинка темного дерева громко стукнула его по затылку. Буян замер, уткнувшись лицом в половицу, а трактирщик оглядел зал налитыми кровью глазами и хриплым голосом с едва сдерживаемой яростью спросил:

— Еще кто-то хочет?! — Лайам наклонил голову, исподлобья посмотрел на притихшую компанию возчиков, снова спросил: — Ты — хочешь?! Или ты?! Пошли вон отсюда! Ламия, они расплатились?

— Да! — пискнула девушка, придерживая на груди разорванное платье. — Расплатились!

— Хорошо. Вон отсюда, твари! Стоять! Сейчас заберете эту падаль! — Он наклонился к лежащему в беспамятстве возчику, обшарил карманы, нашел кошелек, вытряс из него на ладонь несколько монет, сунул их обратно и бросил кошелек на стол возле Ламии. — Это за ущерб! Забирайте поганца, пока я не вызвал стражу! И чтобы больше я ваших рож здесь не видел, уроды!

Возчики подхватили товарища и, положив его руки себе на плечи, вывели из трактира. Уже в дверях один из них пробормотал мутную угрозу в адрес Лайама, что-то вроде: «Мы исчо встренемся! Ужо тогда тебе!» — но трактирщик сделал шаг в его сторону, и грозящий тут же исчез за порогом, оставив за собой шлейф запаха пива, пота и жвачки, от которой изо рта текли черные слюни. Ее очень любили возчики в дальних рейсах — она не давала спать, а всегда существует опасность упасть с козел прямо под колесо фургона. А это если не верная смерть, то увечье — наверняка.

Трактирщик посмотрел по сторонам и сел на стул, устало опустив руки на колени. В зале было пусто — когда-то уже успел сбежать купчик, наливавшийся пивом с самого утра, будто испарились шлюхи, обладавшие способностью распознать скандал и драку за пять минут до начала свары. В зале тихо и пусто — только Ламия, трактирщик и голубоглазый парень, внимательно разглядывающий дубинку, которую трактирщик бросил на стол.

Взяв дубинку в руки, Энд вдруг сказал, взвесив оружие на ладони:

— А наверное, больно получить такой палкой по башке!

И тогда трактирщик захохотал. Он смеялся долго, взахлеб, утирая глаза, выливая в этом истерическом хохоте все, что накопилось у него за месяцы, за годы.

А когда перестал хохотать, кивнул и спокойно, дружелюбно сказал:

— Да, больно.

И тут же добавил:

— Ламия, завтра утром закрываемся на реконструкцию. Я решил поступить, как ты предлагала. А ты, парень, пойдешь со мной — я покажу тебе твою комнату. Не велика комнатушка — так и ты не дворянин. Будешь работать на меня. Еда, комната с меня — одежду покупаешь сам. Два серебреника в неделю — твое жалованье. Ну и то, что дадут посетители, — я не отбираю чаевые у своих работников. Будешь делать все, что тебе скажу. Вот что, Ламия, научи его, как подавать блюда, как обслуживать клиентов. В хороших, дорогих трактирах работают подавальщики — обычно они обслуживают столики, за которыми сидят женщины. И вот еще что, займись его внешностью — пусть вымоет голову, подстриги или отведи к цирюльнику — я дам денег… в счет его жалованья. Кошель возьми себе — на новое платье. Там хватит. И… ты не знаешь, где можно нанять хорошего повара?