Блуждающие тени

Евгений Щепетнов (2012)

Куда исчезли жители Аркаима? Как избавить людей от страшных болезней? Как сбежать от недреманного ока могущественной спецслужбы? Как стать волшебником и чтобы ничего за это не было? Он узнает все и постарается выжить — и в нашем мире, и в параллельном. Но сделать это будет ой как трудно…

Глава 2

Я не ожидал такого эффекта. Длинные языки бабулек разнесли весть обо мне по всем уголкам нашего района и даже нашего города (а может, и дальше!). Возле двери нашей квартиры стояла очередь — люди с изможденными лицами, настойчиво и упорно дожидающиеся того момента, когда они смогут попасть ко мне на прием.

Вначале меня это радовало — ну как же, я помогаю людям! Мной были уничтожены сотни, тысячи «слизней», спасено множество людей — но чего это мне стоило! Нет, быть неким мессией, великим лекарем не только удовольствие и радость, это огромное напряжение и сплошной негатив.

Как сейчас помню — ко мне пришла молодая семья, которая принесла ребенка лет двух. Ребенок, судя по всему, родился с какими-то нарушениями — то ли генетическими, то ли родовые травмы, но отец и мать не сомневались, что он отстает в развитии и уже сейчас ясно, что будет идиотом только потому, что на него наслали проклятие.

Никакого проклятия на нем не было — ребенок с признаками психических отклонений, развивающихся по непонятным мне причинам.

Несчастные родители были уверены в том, что я уклоняюсь от лечения их чада, и меня за это надо порицать.

Порицали они вначале матом, а потом попытались меня избить — не вышло, все-таки я лось здоровенный, но, выталкивая их из квартиры, я получил много синяков и царапин — на лице, но больше всего на душе.

Душа моя болела… я даже не подозревал, что в мире столько страданий — эти бесконечные вереницы убогих, больных, страдающих, заискивающих и ругающихся.

Противными были посещения журналистов и различных проверяющих органов — журналисты все время норовили уличить меня в том, что я аферист, который наживается на горе людей, ехидно задавали вопросы с подковыркой, я гнал их, научившись определять этих кадров сразу, с порога.

Кстати сказать. У меня проявилось еще одно странное свойство — коснувшись человека, задав ему определенные вопросы, я мог увидеть какие-то картинки из его жизни. Подобное я видел в старом фантастическом фильме. Герой этого фильма мог определить убийцу, взяв кого-то там за руку или взяв предмет, который человек держал ранее. Насчет предмета не знаю, но вот в том, что можно узнать все о человеке, коснувшись его, я убедился.

Однажды ко мне пришла молодая парочка. Девушка была бледная, некрасивая, толстая, и, ко всему прочему, у нее на шее сидел огромный «слизняк». Ее партнер или жених, не знаю, как его назвать, мне очень не понравился — он был таким лощеным, таким предупредительно-слащавым и демонстративно влюбленным в свою некрасивую подругу, что и без особых способностей становилось ясно: типичный альфонс.

Когда я случайно задел его рукой, в моей голове вспыхнула картинка — толстая девушка с криком падает с высокого этажа дома на асфальт. Он так ясно это представлял, что я увидел это, будто кадры кинофильма. И тут же сцена — этот молодой человек, и рядом голая девица с длинными распущенными волосами, брюнетка, с чувственным губастым ртом, в самом интересном состоянии процесса…

Мне стало неприятно, и я, сделав вид, что хочу получше полечить эту толстушку, выгнал ее парня из квартиры, затем пригласил девушку в гостиную — теперь я тут принимал посетителей, устроив что-то вроде кабинета психотерапевта или психолога, не знаю, как назвать. Пристально посмотрев на нее, я сказал:

— Знаете, зачем я вас позвал? Я хочу открыть вам глаза. Мне вас стало жалко, и я не люблю, когда подличают.

Девушка грустно улыбнулась:

— Вы про Виктора? Вы не первый мне это говорите. Он меня любит. Я не хочу ничего слышать о том, что он негодяй, которому нужны мои деньги. Папа оставил мне деньги, перед тем как разбился его самолет над Саянами, вот теперь все думают, что на меня набросятся ловцы наследств. И вы туда же, хотите обвинить моего любимого?

— И я туда же. Подумайте — нет ли в вашем окружении девушки с губами, как у Анжелины Джоли, с длинными черными волосами, высокой и стройной? Так вот — он с ней спит. Я видел это в его голове. И еще — я видел, как вы летите с высоты пятнадцатого этажа на асфальт. Не ходите с ним в высотные дома, если будет предлагать.

— Все? — Девушка недоверчиво и сердито смотрела на меня. — А лечить будете?

— Да я уже вас полечил — проклятие снял, вероятно, вы уже стали чувствовать себя лучше, не правда ли? Всего доброго вам, ваш молодой человек вас заждался. Помните про высотные дома…

Я выпроводил девушку, сердито косящуюся на меня, и подумал: «Какого черта я лезу не в свое дело? Ну убьют ее, и что? Если она сама хочет, чтобы это сделали, я-то при чем? И вообще, что я здесь делаю?»

Посмотрел вокруг — мать суетится на кухне, разговаривая с какими-то людьми, в прихожей столик для записи посетителей, в гостиной кабинет для приема, свободен я только в своей комнате, когда запираюсь и не отвечаю ни на какие стуки и крики за дверью.

Уже четыре месяца я снимаю проклятия с людей. Проклятия ли? Что это за «слизни»? Я так это и не узнал. Пытался найти упоминание о них в Интернете, пытался связаться с какими-то экстрасенсами — бесполезно. Экстрасенсы оказались на сто процентов аферистами, в лучшем случае обладающими незначительными паранормальными способностями, никаких «слизней» они не видели и вообще принимали меня за сумасшедшего, перестав отвечать на мои письма или звонки по скайпу. Постепенно я прекратил общение со всеми ними.

Мне все осточертело. Мне осточертела эта квартира, мать с ее разговорами с объявившимися вдруг помощниками организации лечебного процесса, толпы людей, которые, заглядывая в дверной проем, ждали — когда же они войдут в квартиру?

Выйти во двор я не мог — начинали шептаться и цепляться ко мне: «Это он! Это он!» Ко мне подбегали на улице и просили снять проклятие, ночевали на лестнице и в машинах возле подъезда, в ожидании посещения.

Соседи начали писать жалобы. Жалобы дошли до самых верхов, и началось: проверяющие шли потоком, один за другим — первой ласточкой был участковый, который важно вышагивал с папкой по квартире, но, так и не найдя к чему придраться, свалил к себе в опорный.

Пытались прорваться телевизионщики с какого-то местного канала — предупредил мать, чтобы она ни под каким видом их не пускала. Когда они пришли, она обдала их вчерашним супом — слава богу, теплым, потому что уделаны они были с головы до ног и ретировались, угрожая, что так распишут нашу богадельню, что прокуратура нами сразу заинтересуется.

Прокуратуры пока не было — видимо, не успела до нас добраться, но конкретный, серьезный наез. Проблемы начались однажды в понедельник с молодого человека, который зашел ко мне сгибаясь и изображая сильную боль.

На нем не было «слизняка», и видно было, что он ненатурально изображает недужного. Взяв его за руку, я четко увидел человека в форме, рядом с которым, улыбаясь, сидел этот парень, вполне здоровый и веселый, и совсем недавно здоровый и веселый, часа два назад.

Посмотрев в глаза парню, я спросил:

— Что, вы штатный сотрудник или так, по велению души пришли разоблачить афериста?

Парень сразу прекратил изображать страдания.

— О чем вы? — Его глаза сделались колючими и настороженными. — Не понимаю!

— Все понимаете. Если ваш начальник хочет действительно что-то выяснить, пусть приходит сам. Или боится?

— Ничего он не боится! — начал парень, тут же заткнулся и покраснел, потом вскочил и выбежал из квартиры.

Его начальник и правда появился — на следующий день.

Он вошел в квартиру с видом хозяина, по его лицу было понятно, что он точно не ждал у порога сутками, да и не собирался — такие люди всегда вне очереди и берут то, что им надо.

— Приветствую. Вы Петр?

Из-за плеча важного чиновника испуганно выглянула моя мать и пожала плечами — что, мол, я могла сделать?

— Я Петр!

Посмотрел на человека — ну да. Этого парня я видел вчера вечером, только он был в милицейской форме — по-моему, полковничьей, а теперь — в дорогом даже на вид костюме, при золотых часах. Лицо умное, смотрит хмуро и хитро, как будто пронизывает взглядом насквозь и заранее знает, что я виноват.

— Так что вы тут устроили, Петр? Прежде чем принять к вам меры, решил узнать получше, что тут происходит, посмотреть на это бесчинство! Кто вам позволил устраивать из квартиры лечебницу? Вы имеете медицинское образование? У вас есть разрешение на практику? Предъявите ваше разрешение! Вы получаете доходы, нигде их не отмечаете, ни в каких декларациях — вы нарушаете закон, и мы вас можем арестовать!

Я стал медленно закипать от злости, глядя на этого холеного борова, по хозяйски топающего по моей квартире.

— Вы, вообще, кто такой? Вы чего тут расхаживаете, как хозяин? У вас есть право врываться в дом, допрашивать, выдвигать обвинения? Шли бы вы отсюда к чертовой матери!

Глаза полковника сузились, его перекосило от злости:

— Значит, так, да? Наглеешь? Сопляк! Я просто тебя уничтожу, вместе с твоим притоном! Бабки берешь и не делишься? Гаденыш! Чтобы каждую неделю по десять штук отдавал! Тогда будешь работать! Нет — я эту свору разгоню, а тебя закрою!

— На основании чего закроешь-то? Я и не открывал ничего. Не лечу никого. И кстати сказать, ни рубля в руки не взял!

— Ты не взял — твоя мамаша берет! В среду пришлю парня, вчера который был, чтобы передал десять штук. И так каждую среду будешь отдавать. Все, разговор закончен!

Полковник, нарочито топая, вышел на лестницу, а я, опустошенно закрыв глаза, стал думать — что делать? И правда ведь закроет! И хрен с ним, пусть закрывает. Не хочу больше этот конвейер бед обслуживать. Черт с ним, с этим предприятием, — ошибка была. Найду что-то и получше для заработка. На том и порешил.

Получилось так, что к моменту визита полковника (так я для себя его окрестил) я уже созрел для того, чтобы закрыть предприятие.

Впрочем, как оказалось, полковник имел в виду другое закрытие — по своей темности я не знал, что на уголовном жаргоне, а также на жаргоне милиционеров, «закрыть» — означало вовсе не закрыть предприятие, а нечто худшее…

В среду в дверь заглянул тот самый хорьковатый парень — он нашел меня глазами и спросил:

— Приготовил?

— Нет, не приготовил. Пошли вы на хрен с вашим полковником!

— Вот так, да? Ну пеняй на себя!

Парень исчез, а я продолжил прием «проклятых» людей.

Около пяти вечера я прервался, чтобы поужинать, и уселся на кухне, хлебая щи и заедая их пирожками с мясом, которые очень хорошо пекла мать.

Слава богу — я успел съесть большую тарелку, умять три пирожка, когда в дверь позвонили и обломали мой ужин…

После того как мать открыла дверь, в квартиру ворвались вооруженные люди в камуфляже и стали дико вопить, как будто напали на наркопритон или логово террористов:

— Всем оставаться на местах! Лежать! Стоять где стоите!

Я очень удивился взаимоисключающим командам — как это я буду лежать, если я сижу, и как буду стоять, если не стою? Выяснить данные вопросы решил у главного, громче всех оравшего, тут же получил сапогом в ребра и улегся на полу в позе зародыша — мне было очень больно и обидно, и скоро я все-таки просветился и узнал, что «закрыть» означает не ликвидацию предприятия.

А означало оно, что меня вульгарно сажают в милицейскую машину под взглядами сочувствующих и злорадствующих людей и везут в КПЗ, где нормально оформляют задержание по подозрению в мошенничестве и еще по множеству статей, среди которых, слава богу, не было статей по педофилии и изнасилованиям — и за это спасибо важному полковнику.

В «обезьяннике» сидело с десяток людей в разной степени целостности — двое с подбитыми глазами и разбитыми носами обсуждали какую-то Таньку, которая «ввела в блудняк», трое других негромко переговаривались, озираясь по сторонам, еще один… в общем, шла напряженная, активная жизнь.

Меня вызвали довольно скоро — как я и ожидал. Два милиционера — впереди и сзади, повели меня по пыльной лестнице на второй этаж, мимо пахнущего хлоркой и неисправным унитазом туалета, в самый конец коридора, где на двери была привинчена табличка «Начальник Управления общественного порядка Кантирович».

Один из сопровождавших меня милиционеров постучался и, не дождавшись ответа, заглянул за массивную деревянную дверь:

— Товарищ полковник, задержанного доставили!

Меня втолкнули в кабинет, и я оказался перед сидящими у стола тремя мужчинами — полковник так и был в гражданской одежде, рядом же сидели двое в милицейской форме, майор и подполковник. По их виду, они были давно и глубоко пьяны — рубахи расстегнуты, галстуки отпущены, лица их были красны, а на столе перед ними стояли рюмки и тарелки с лимоном и бутербродами.

— Ну что, наглец, вот я тебя и закрыл! Предупреждал же! Видите, ребята, каков наглец — я пришел к нему по-доброму, предупредить, помочь, а он меня на хрен посылает! — Полковник встал, обошел стол и, споткнувшись о ножку шкафа, заорал: — Ты кто такой, гаденыш, чтобы противиться мне, Кантировичу?! Да я тебя сгною! Да я тебя!.. — Он размахнулся и врезал мне в скулу, разодрав кожу перстнем и отбросив в угол, на пол.

Я был в наручниках и, упав на спину, испытал невероятную боль — похоже, руки мои распухнут потом до размеров бревен. От ярости и боли я зарычал, и мне страшно захотелось убить этого подонка, захотелось стереть улыбку с его поганой морды, и тут со мной что-то случилось — мозг вспыхнул огнем, и из меня что-то полезло, как будто мозг выдавливал из себя нечто черное, гадкое… Это гадкое лезло, лезло и вдруг обернулось «слизняком» размером с футбольный мяч!

Этот «слизняк» метнулся как кошка и шлепнулся на голову полковника — тот охнул и схватился за темечко.

— Ну, пацаны, говорила мне мама — не пей, не пей больше! Не слушал ее! Что-то у меня голову сжало, как обручем. — Полковник проковылял на место и уселся, глядя в стену бессмысленными глазами. — Давно так голова не болела. У вас не болит, ребята? Может, погода меняется?

— Да нет, вроде бы не болит, — ответил один из собутыльников и зашептал: — Слушай, ты бы не связывался с этим типом, все-таки экстрасенс, говорят… нашлет еще какую-нибудь гадость…

— Да пошел он! Это обычный аферист, никакой он не лекарь — я следил за ним. Бабки греб лопатой — делиться не желал! Вот теперь пусть посидит. Ну что, еще по одной?

— Нет, мы пойдем домой, хватит. Нормально посидели. — Подполковник с сожалением поднялся и кивнул на меня: — А с ним что будешь делать, правда его закроешь?

— Закрою, теперь куда деваться, обязательно закрою! Щас оформим, и в СИЗО… пусть посидит полгодика, подумает, кто тут хозяин.

Я лежал в углу, смотрел на хозяина кабинета, на его друзей и пытался понять: что случилось? Как я выпустил эту гадость из себя, и почему у меня вдруг перестала болеть отбитая скула? Почему у меня зажили ссадины на руках, скованных наручниками, руки не болят, и вообще — я чувствую себя великолепно, в отличие от этого негодяя, как вижу!

А негодяю и правда было плохо — он с трудом поднялся, потирая виски руками, подошел к внутреннему телефону и сказал в него отрывистым и грубым голосом:

— Быстро сюда помощника — задержанного отправить в СИЗО! — Потом полковник положил трубку, снова уселся за стол и стал сверлить меня тяжелым взглядом. — Сгною тебя! Будешь сидеть в СИЗО и полгода и год — пока не начнешь соображать, как себя вести, и не приползешь ко мне на коленях! Буду узнавать время от времени — как ты, не готов ли уже работать как следует, как надумаешь — скажешь. А пока посиди. Там сейчас хорошо… курорт! — Полковник усмехнулся, явно зная что-то интересное о следственном изоляторе, и отвернулся, потирая виски.

Я молчал и смотрел, как на его голове пульсирует черный как уголь футбольный мяч. Толстая черная нить тянулась ко мне, и я думал — теперь я знаю, куда и зачем тянутся эти нити. Сколько же нас таких? Сколько людей питаются чьей-то жизнью? Откуда вообще взялась у меня эта способность? Ответа не было.

Серый автозак втянулся в унылый двор, меня вывели из машины с обязательными словами — «Руки за спину! Смотреть вперед!» и повели по длинным коридорам, выкрашенным синей краской.

В дежурке скучный толстый капитан оформил мой прием, забрал все, что у меня было в карманах (а у меня там и ничего не было), шнурки из кроссовок, и вот я уже снова шагаю по коридорам и переходам СИЗО к своему пристанищу на ближайшие недели и месяцы — камере сто тридцать четыре.

Вот в этой-то камере я и узнал, что такое ад на земле.

Переход от роли мессии к роли заключенного был настолько стремительным и шокирующим, что мой мозг до конца так и не смог это осознать, особенно когда открылась дверь в «преисподнюю» номер сто тридцать четыре и перед глазами предстал он, ад: в камере, предназначенной для двадцати человек, находилось восемьдесят.

До сих пор я не понимаю — зачем засовывать в тюрьму всех без разбора? Ну ладно я, меня засунули туда специально, как бы попрессовать, нет, не как бы — а точно попрессовать, но эти-то — мелкие мошенники, воришки, семейные дебоширы и пьяницы — им-то что там делать? Почему судебная система работает так, что эти люди, еще не осужденные, должны месяцами находиться в диких условиях, фактически быть наказанными с недоказанной виной? Нет ответа у меня и никогда не будет.

Это тесное помещение было заполнено клубами дыма, тут курили, и дыму некуда было уйти — он висел под потолком тяжелой полосой, во влажной жаре, как туманные испарения каких-нибудь африканских или южноамериканских болот.

В этом дыму лазили полуголые, мокрые от пота люди, с блестящими от лихорадки, жары и бессонницы глазами, мои будущие товарищи по несчастью — только вот товарищами их называть было совсем нельзя, это точно.

Мое появление в камере было воспринято никак — на меня почти не обратили внимания, хотя я ждал, что будут сейчас докапываться, — я не вращался в кругах близких уголовным, но кино-то смотрел, а наши киношники любят смаковать всякие подробности из жизни зэков.

Стал лихорадочно вспоминать — как мне себя вести, и громко поздоровался с камерой:

— Приветствую! Кто старший, с кем говорить?

С завешанных тряпками нар слез молодой парень с одутловатым лицом и протянул мне руку.

— Давай здороваться, что ли?

Я заметил заинтересованные взгляды окружающих и почуял неладное — не стал с ним ручкаться, а еще раз спросил:

— Кто старший в камере?

Одутловатый не отставал:

— Что, тебе западло здороваться со своим товарищем?

— Цыц, Мурка! — откуда-то издалека, от окна раздался жесткий голос, и на нарах присел мужчина лет сорока, по пояс голый, весь в наколках. — Иди сюда, парень.

Я прошел к нему, и мужчина, посмотрев на меня, спросил:

— По какой статье чалишься?

— Мошенник, говорят… — недоуменно развел руками я.

— Ага, значит, сто пятьдесят девятая, часть какая?

— Третья.

— Значит, крупный размер. А чего без барахла, если крупный? Сидора нету?

— Нет. Вот что на мне, в том и привезли. Из дома взяли, даже одеться не дали.

— Ну тут одеваться тебе не особо к чему… скоро раздеваться будешь. Чуешь, какая тут температура?

И правда, в камере была удушающая жара — люди были покрыты каплями пота, стояла вонь, идущая от грязных тел, от носков, от параши — хотелось блевануть от этой вони, но так было бы только хуже.

Еще заметил — как минимум половина заключенных были со «слизняками», и тот, кто со мной говорил, тоже. Его «слизняк» сидел на руке, которую тот, морщась, время от времени потирал.

— А за что тебя взяли? Что шьют-то?

Уже потом я понял, что смотрящий «упорол косяк» — нельзя заключенного расспрашивать о том, что ему вменяют, — могут принять за «наседку».

— Я с людей проклятие снимал, ну как бы лечил. Ну а полковник Кантирович решил, что я должен ему платить. Я не захотел.

— Правильно. Нечего красноперым бабло отдавать! Надо на общак платить, а не этим боровам!

— Да мне и нечем было платить, я денег за лечение не брал. Матери продукты давали, может, какие-то деньги, но я сам ничего не брал.

— Ага! Типа — народный целитель! Слыхал я, если они бабки берут за лечение, у них способности пропадают! Интересный ты парнишка! Погоняло есть? Нет? Будешь… будешь… Колдун! Во — Колдун! Я Лысый, смотрящий за этой хатой, от воров поставлен. Значит, так — живи мужиком, там посмотрим. Если что пришлют с воли — отстегивай на общак, и все будет нормально. Наша хата по понятиям живет, так что тебя никто не тронет, если сам не накосячишь. Правильно, что ты с Муркой не стал здороваться, он здешняя машка, поздоровался бы — зашкварился. В семью вступать будешь? Вон там ваши кучкуются, семьей — мошенники и аферисты. Народ зажиточный, справный. Главный в семье Профессор — вон он сидит, видишь? Строительством занимался, народу кинул море. Можешь к нему подойти, он тебе место покажет, скажи — в семье хочу быть. Ты еще, вижу, темный совсем, законов не знаешь, скажи — я велел тебя ввести в курс дела, законы рассказать, чтобы ты не накосячил. И не дрейфь, первый раз все стремаются, а потом привыкают. Шагай к нему.

Лысый закончил речь, важно откинулся на постель и закрыл глаза, а я пошел в дальний угол камеры к сидящему на нижней шконке мужику лет тридцати пяти, с темными глазами и располагающей внешностью, немного похожему на капитана Немо из кино.

Подумалось — аферисту нужно иметь располагающую внешность, на то он и аферист.

— Добрый вечер. Лысый сказал мне подойти поговорить. Я — Колдун, такое погоняло Лысый дал.

— Привет. Я Профессор. Хочешь вступить в семью? Ты вообще первый раз попал на нары?

— Да, первый. По сто пятьдесят девятой.

— Да понятно, потому Лысый и прислал тебя ко мне. Вроде как пацан ты правильный, иначе Лысый бы ко мне не отправлял, но расскажи о себе — присаживайся на шконку. Поговорим, потом определимся, как и что.

Я снова пересказал уже Профессору — за что, какая статья, кто виноват в том, что я тут завис, и он выдал свое резюме:

— Да понятно. Наш человек. Я не спрашиваю тебя, за дело ты тут паришься или просто по беспределу — тут все безвинные. Давай я тебя в курс дела введу, что тут и как.

Профессор полчаса рассказывал мне об основных правилах поведения в СИЗО, о законах уголовного мира, о правилах поведения и закончил с усмешкой:

— Вижу тоску в глазах — не горюй, первая ночь в камере всегда самая страшная, потом привыкнешь. Занимай верхнюю шконку надо мной — нижних нет, народу полно. Что, белье не выдали? Завтра дежурного озадачим. Там есть матрас, подушка — спать есть где. Правда, тяжеловато будет тебе в первую ночь… Ну давай отдыхай. Успеем наговориться…

Первая ночь и правда была тяжкой — горела лампочка за стальной решеткой, бросая тусклый свет на ободранные стены, на лежащих заключенных — кто-то спал, кто-то разговаривал, потихоньку бубня, кто-то стонал во сне… На многих из них я видел «слизней», высасывающих жизнь.

Сизый табачный дым не хотел никуда уходить и ядом впитывался в одежду, обувь, постели… Было страшно и противно. И тоскливо.

Пытаясь заснуть на грязном матрасе, я заставил себя думать не об этой неприятной действительности, а о том, что происходит с моими магическими способностями, например, откуда взялся «слизняк», который вылез из меня и набросился на полковника? Вот и сейчас я видел нить, которая шла ко мне в голову — черная, матовая, как будто поглощающая свет.

Физически я чувствовал себя прекрасно — не беспокоили никакие боли, даже не мучил голод, хотя я и ел много часов назад, все раны и ушибы зажили. Откуда-то я знал, что полковнику сейчас очень, очень худо! И это меня радовало… Нет, я был не злым человеком, скорее наоборот, но у меня обострено чувство справедливости — с детства я очень остро и болезненно воспринимал любую несправедливость, и лишь врожденная логика и осторожность останавливали меня от резких, непродуманных действий. Так что пусть помучается — заслужил.

Еще я сделал вывод, который напрашивался сам собой: каждый «слизняк» — это производное от такого, как я. То есть в мире есть какие-то существа, которые выпускают таких вот «слизняков», и те присасываются к людям, выпивая из них жизнь и здоровье. С горечью подумал: «Если бы мои способности проснулись раньше, года два-три назад, ведь тогда папа был бы жив… Я бы снял с него эту пакость, и он сейчас был бы дома, смотрел телевизор, смеялся и, когда я не вижу, хлопал бы мать пониже талии, после чего она, хихикая и притворно сердясь, кричала бы на него: «Дурак! Мальчишка увидит!»

Судя по нитям — людей со способностью высасывать энергию было много, очень много! Мне показалось, что на улице как минимум каждый третий был захвачен «слизняком». Скорее всего, конечно, это было не так: посоображав, прикинув, я решил — где-то процентов десять, это будет точнее. В больнице — да, там уже приближалось к девяноста процентам, но это и понятно, в больницы сходились все больные. Тут, в камере изолятора, тоже было много захваченных «слизняками» — процентов сорок, не меньше. Опять подумалось — почему я ни разу не видал, как чужой «слизняк» нападает на свою жертву? Поразмыслив, пришел к выводу: просто не довелось. Увижу еще.

Утро началось с криков, проверки, суеты, завтрака — жрать хотелось неимоверно, сутки уже ничего не ел. Белье мне все-таки выдали — передали в кормушку.

Жратва была, конечно, отвратная (какой ей быть в тюрьме?), даже упоминать ее не хочу.

После того как все успокоилось, стал знакомиться со своей «семьей» — так называют в тюрьме группы заключенных, объединенных по статьям или местечковому признаку; это я уже знал, откуда — не помню, читал где-то. Они поддерживают друг друга, делятся передачками, защищают от других сокамерников — как бы некий коллектив образуется.

В «семье» было шесть человек, я седьмой. Народ все больше благообразного вида, умные, образованные, начитанные — настоящие аферисты. Те граждане, что в основной своей массе заполняли камеру, им и в подметки не годились по интеллекту — мошенники были своеобразной элитой преступного общества. Оно и понятно, отнять у государства или человека деньги без каких-то физических действий — это надо иметь большой ум.

Они опять наставляли меня, как себя вести, ведь за косяки члена «семьи» отвечает вся «семья», но она же за него и заступается, если что случится.

После того как перезнакомился со своей «семьей» и рассказал, как тут оказался, — вкратце, конечно, без подробностей, я лежал на своей шконке и лихорадочно думал, как отсюда выбраться. Получалось — меня могут держать годами в этом аду, даже возникли мысли о том, не лучше ли сдаться полковнику и дождаться, когда он «крякнет», чтобы от него освободиться. Но у меня вскипала злость, и в ней растворялись все разумные мысли — хрен ему, не сдамся!

Видимо предполагая что-то подобное, скорее всего через администрацию тюрьмы, ко мне прислали «уговаривающих». Началось это с визита мордоворота с тупой харей, ростом метра два.

Он подошел к моей шконке и дернул меня за штанину (раздеваться я не хотел, хотя и страшно потел в одежде — противно было касаться тюремного белья).

— Эй ты, Колдун! А ты чего это развалился тут на шконке и совсем бесплатно? Платить за шконку кто будет? Слезай, базарить будем!

Сердце у меня замерло — ну вот, поехало! Драться я не особенно умел — хотя силой не был обижен, как и ростом, но детина был на полголовы выше меня — этакий раскормленный боров. На его теле было много наколок, но, похоже, авторитетом он не пользовался — типичный баклан, или «торпеда», — хулиган, в общем.

Я посмотрел на угол Лысого — тот якобы ничего не замечал, и я понял: санкционировано. Вот тебе и правильная камера… болтуны хреновы, везде болтуны — и на воле и в тюряге.

Чего-то подобного этому наезду и ожидал… только не думал, что это будет так быстро. Хотя — почему не быстро? Куй железо, пока горячо, на месте этого полковника так бы и сделал: пока я тепленький, первый день в СИЗО, деморализован, голоден — тут только и дави!

Опять меня ярость охватила — не дамся! И подумалось — чего это я стал такой резкий? Ну платил бы уроду, как все платят, да и все! Но ведь я не ларек держу, да и не рвал я бешеные бабки, если честно — даже не знал, сколько мать берет. Как-то стыдно было спрашивать, типа — я святой, денег не касаюсь! Усмехнулся — чего себя-то обманываю? А для чего тогда я это все затеял? Для святости? Жрал-пил всласть, одевался-обувался — на какие деньги?

— Чего лыбишься? — недоуменно спросил мордоворот. — Платить за шконку будешь?

— Кому платить? — спокойно спросил я.

— Мне, — хохотнул мордоворот, — кому же еще?

— А почему тебе? Ты кто такой?

— Я — Зубило! Платить будешь мне!

— То есть ты не считаешься с авторитетом смотрящего и присваиваешь себе по беспределу деньги, которые я не обязан платить?

Зубило опешил:

— Какому беспределу? Ты — лох педальный, и ты должен платить! Клади сюда штуку и спи себе на шконке. Штуку в неделю.

— Беспредельничаешь. Мне вчера Лысый сказал, что тут не платят, здесь соблюдают воровские законы, а раз ты идешь против него, значит, ты нарушаешь закон. Ты против воровского закона?

Мордоворот захлопал глазами:

— Метла у тебя чисто метет… ладно, твоя взяла. Но на тебя воровской закон не распространяется — ты лох! А если надо будет, я отвечу перед ворами! Отказываешься платить, чмо болотное? — Урод схватил меня за лицо своей грязной, вонючей ладонью, которой только что лазил в паху, и толкнул назад так, что я ударился головой о шконку.

У меня перед глазами завертелись огненные круги…

Такой ненависти и ярости я не испытывал давно — что-то щелкнуло у меня в голове, и мой взгляд стал ощутимым, весомым, как будто это был не взгляд, а огромное бревно, вылезающее из моего черепа.

Бандит глупо улыбнулся, потом упал на колени и заскулил, схватившись за голову, а я наклонился к нему и тихим, страшным голосом сказал:

— Уходи и никогда ко мне больше не подходи — меня нет! Иначе ты умрешь страшной смертью!

Бандит кое-как поднялся с пола и, шатаясь, поплелся прочь от меня, не разбирая дороги, налетел на стол, опрокинув кружки заключенных, поедающих что-то из сидоров, доплелся до параши и выблевал туда все, что получил в желудок во время завтрака.

Я сел на шконку Профессора и замер, вцепившись в край кровати, — меня трясло, лихорадило. Оглянулся на лежащего афериста и заметил, как он почему-то вздрогнул.

— Колдун, а ты ведь правда колдун! Слушай, а чего у тебя с глазами?

— А чего с глазами? — постепенно успокаиваясь, выдавил я.

— У тебя зрачки во весь глаз! — Профессор настороженно посмотрел мне в глаза и заметно расслабился. — Нет, уже нормально. Может, показалось? Ну ты и напугал меня! А чего этот придурок так бросился от тебя? Впрочем, понимаю. Если уж я рядом напугался, то он, глянув в твои глаза… Так что, ты и правда экстрасенс?

— Правда. Снимаю порчу.

— А с меня можешь снять? — заинтересовался Профессор. — В тюрьме скучно, все какое-то развлечение…

— А на тебе нет порчи. Не вижу. А вот на многих тут — висит. Только снимать с них не хочу — с какой стати?

— Интересно! — опять восхитился мужчина. — А в нашей семье есть порча у кого-нибудь? Эй, мужики, айда сюда — Колдун сейчас порчу снимать будет с вас!

Мужчины, принадлежавшие к нашей «семье», зашевелились и собрались на шконке Профессора.

— Сейчас Колдун посмотрит и определит, есть ли на вас порча. Давай, парень!

— На двух. Вот на нем, — я указал рукой на полненького мужчину в очках, у которого на пояснице сидел здоровенный «слизняк», — и вот на нем. — Я показал на высокого, с интеллигентным лицом худощавого мужика, даже здесь умудрявшегося сохранять вид, как будто он только что вышел из салона красоты. На нем «слизняк» сидел на животе, подумалось — или рак начинается, или язва.

— И где у них порча? Что болит? — У Профессора от удовольствия сверкали глаза — такое развлечение, и все бесплатно! — Можешь сказать?

— Вот у него, скорее всего, сильные боли в пояснице, а вот у него — или желудок больной, или кишки.

— Ну-ка, ну-ка… Он правильно говорит, парни?

Аферисты-мошенники ошеломленно покачали головами — да, верно.

— А снять порчу можешь? Для своих корешков? — Профессор внимательно смотрел мне в глаза. — Реально можешь?

— Могу. Сейчас сниму. Идите сюда.

Мужчины, на лицах которых застыло недоверчивое выражение, встали с мест и подошли ко мне. Я легко коснулся «слизней» рукой, они лопнули как обычно и исчезли.

— Все. Порча снята.

— И что, вот так, махнул рукой, и все? — разочарованно протянул Профессор. — Я-то думал, что-то более зрелищное будет!

— Я что, должен был бить в бубен, скакать полчаса орангутаном и потом только объявить, что порча снята? — Меня разобрал смех, и я тихонько засмеялся, поддержанный Профессором и своими «соратниками».

— Ну да, что-то вроде этого! Вообще, когда выйдем, и ты снова начнешь свою аферу, приходи ко мне за консультацией — ты совершенно не умеешь подавать свое дело в нужном ракурсе! Где длинные патлы, где демонические причиндалы вроде хрустальных шаров и магических метелок? Ну какой уважающий себя бизнесмен отвалит тебе приличный кус? Так и будешь кусочничать со своей мамашей! Эх, молодежь, учить вас и учить! А как они почувствуют, что порча снята?

— А они уже почувствовали, не правда ли? — спросил я полеченных мужчин. — Поясница не болит, живот тоже, да?

— Правда… я давно так хорошо себя не чувствовал, если забыть, что я на нарах, — с удивлением выговорил высокий мужик, вроде как его звали Владиславом, насколько я помнил. — Раньше как кол в желудок вставили, а теперь вообще ничего, как у младенца! Силен парень!

— Да, я тоже чувствую, — добавил толстячок. — Слушай, как выйдем отсюда — предлагаю сделать клинику! Будем обслуживать ВИП-клиентов, денег будет море!

— Стоп-стоп, забито! — хлопнул ладонью Профессор. — Я и без вас парня пристрою к делу. Кстати, мы можем подзаработать и тут — есть желание? Будешь снимать порчу с братвы — будем брать продуктами, деньгами, все на семью. Чаем будем брать, сигаретами — мы такую развернем деятельность! Я все организую, комар носу не подточит! Согласен?

Я не раздумывал ни секунды: одно дело — ты залетный лох, без всякого статуса в этом сообществе, и другое — нужный человек, считай, лекарь.

— Давай организовывай. Вы обеспечиваете мне прикрытие, ну а я снимаю порчу. Все заработанное на общак в семью.

— Молоток! — восхитился Профессор. — Только это, учти — некоторых, кого покажу, будешь лечить бесплатно — это смотрящий и его приближенные, а также воры и авторитеты, которые тут, в СИЗО. Политика, сам понимаешь. Типа ты на общак лечишь. И еще — будем долю в общак хаты засылать, иначе работать не дадут. Все, сейчас я договорюсь с Лысым!

Профессор вскочил с места и пошел к смотрящему — они долго что-то обсуждали, потом смотрящий важно кивнул, и Профессор с довольным видом вернулся назад.

— Ништяк все! Десять процентов на общак, смотрящему, его и его свиту лечим бесплатно, и он нам еще подсылает людей на предмет осмотра и лечения! Вот развлекуха, и питание будет нормальное! Сейчас мы их раскрутим!

По одному потянулись страждущие — Профессор брал с них то банку тушенки, то денег пятьсот рублей, то пачку чаю — тут продукты, особенно чай, были дороже денег, пачка чая стоила как раз те пятьсот рублей.

К вечеру у нас набралась приличная мзда, пересчитав которую Профессор отделил долю на общак и отнес Лысому. Вернувшись, с удовлетворением сказал:

— Да-а-а… хороший бизнес! Повел рукой — и вот тебе капитал. Айда чай пить — сейчас сварганим!

Профессор со товарищи торжественно достали откуда-то жестяную банку. Налили туда воды из-под крана и стали варить чифир кипятильником — я никогда до того не пробовал эту гадость. Но пришлось… Потом мы плотно поели — люди «семьи» были довольны свалившимся с небес угощением, и я снова забрался на шконку.

Так тянулись мои дни — иногда ко мне приводили людей из других камер, и я снимал с них порчу, дважды выводили к каким-то охранникам — прознав о моих способностях, они потребовали, чтобы их тоже лечили от порчи, — но меня все не вызывали и не вызывали по моему делу, как будто решили похоронить в этой живой могиле.

Я иногда разговаривал с Профессором, и он подтвердил мои опасения: меня могут держать в камере по беспределу месяцами, стряпая заново и заново различные бумажки — мозг человека всегда был изощрен в подобных гадостях.

После начала моей карьеры тюремного лекаря я был, можно сказать, если и не в авторитете, то в немалом уважении — на меня больше не пытались напасть, а тот, кто попробовал наехать, исчез в тюремной больнице, и, по слухам, то ли умер, то ли ушел на волю инвалидом.

Я получил репутацию колдуна, черного колдуна, который может не только снимать порчу, но и напускать ее. Впрочем — а разве это было не так? Кроме того, за меня горой стояли «семья» и смотрящий со своими прихлебателями — они тоже имели с меня довольно хороший доход.

Передачи я не получал — уверен, что моя мать пыталась проникнуть ко мне и что-нибудь послать, но ей отказывали под любым предлогом. Как потом выяснилось, так все и было…

В один из дней дверь камеры с лязгом открылась, вошли двое охранников и выкрикнули мою фамилию.

Я от неожиданности даже вздрогнул, потом облегченно вздохнул и сказал Профессору:

— Наконец-то хоть что-то определится.

— Ну-ну… на всякий случай — удачи, Колдун! Если в камеру не вернешься, запомни номер сотового, он простой. — Профессор быстро продиктовал мне номер. — Состыкуемся, если что.

Охранники, как ни странно, спокойно смотрели, как я прощаюсь с сокамерниками, и не торопили. Все-таки слава черного колдуна имеет свои преимущества — вдруг порчу напустит?

Заложив руки за спину, я пошел за ними по коридору, после процедур оформления снова отправился в автозак, и через два часа меня вели по вонючему коридору к знакомому кабинету, с которого началось мое путешествие в тюрьму.

Конвоир толкнул дверь, спросил разрешения, и второй конвоир подтолкнул меня в спину, пред светлые очи хозяина кабинета.

Очи были и правда светлые, да и хозяин очень уж сильно побелел. Он был бледен, изможден и тощий как палка, одежда висела на нем, как на вешалке, на голове пульсировал мой «слизняк», выкачивая силу и перекачивая в меня.

Все эти месяцы, что провел в СИЗО, я чувствовал, как тают силы полковника и поддерживается мое здоровье. Я бы не удивился, если бы узнал, что и лет жизни у меня прибавилось, а у полковника сократилось.

— Что, доволен? — Лицо полковника задергалось в нервном тике и перекосилось. — Проклятый колдун! — Полковник достал пистолет, передернул затвор, дослав патрон в патронник, и направил ствол на меня. — Я сдохну, но и ты сдохнешь, тварь! — Он выстрелил, целясь мне прямо в грудь, дважды нажав спусковой крючок.

Как будто страшный молот обрушился на мое плечо и грудь — одна пуля разбила мне ключицу, а другая пробила легкое, и изо рта у меня фонтаном хлынула пузырящаяся кровь.

Последнее, что я увидел, это как мой «слизняк» раздулся раза в три и запульсировал с такой скоростью, что его пульсации перестали быть видны, такое впечатление было, что он просто завизжал, перекачивая энергию от полковника ко мне. Это меня спасло, а полковника убило — фактически он убил самого себя, заставив мою черную сущность активизироваться в попытке очень быстро восстановить мое здоровье, конечно, за счет его жизни, а жизни оставалось немного — за два с половиной месяца «слизняк» успел разрушить его организм.

Полковник умер на месте, но я этого не видел, потеряв сознание.

Очнулся я уже в больнице, под охраной милиционеров, стоящих в изголовье, и первое, что увидел над собой, — шар головы следователя.

— Очнулся? Давай поговорим с тобой, расскажешь, как дело было. — Капитан милиции сидел рядом со мной и с интересом смотрел на меня. — Самое главное, скажи мне, как это получилось, что в тебя всадили две пули калибра девять миллиметров, а ты остался жив, и при этом раны твои выглядят, как будто ты был ранен лет десять назад? А? Пояснишь? Пули остались в тебе и каким-то образом зависли в теле, не мешают тебе жить. Как это может быть? И вообще, с чего вдруг полковник стал в тебя стрелять чуть ли не с порога? Тут ходят странные про тебя слухи — информация просто потрясающая, как в передаче про таинственные явления на РЕН-TV… Ну так что, пояснишь мне что-то?

— Ну а что пояснять-то? — с недоумением сказал я. — Ну начал этот ваш придурок стрелять в меня, почему — не знаю. Я упал, очнулся… хм… ну не гипс, да, палата вот эта. Сами-то вы хоть знаете, что с ним случилось, почему он спятил?

— Знаем, — неохотно ответил после непродолжительного молчания капитан. — У него был рак мозга в последней стадии, скоротечный, с метастазами везде, где только можно и нельзя. Так почему он стал в тебя палить?

— Извините, ну вы же взрослый человек, у человека рак мозга, он медленно или быстро сходит с ума — я-то как вам могу пояснить, что было у него в мыслях?

— Да, мне говорили сотрудники СИЗО, что ты умеешь говорить, сокамерники о тебе докладывали. Но также они докладывали, что ты там занимался снятием проклятий, и вроде как они боялись, что ты можешь их насылать, это так? Фактически ты можешь убивать людей, насылая на них проклятие, на расстоянии, и так, что все будут считать это естественной гибелью. Это верно?

Я замер. Внутри у меня похолодело, я разглядывал гладкое лицо следователя, его короткую спортивную прическу и соображал — тут что-то не то! Как они меня вычислили?! Потом в голову пришла мысль: это не следователь.

— Вы кто такой? Покажите мне свои документы, удостоверение там или еще что-то, иначе дальше я с вами не буду разговаривать!

— Вот мое удостоверение. — Следователь достал красную книжечку и помахал ею перед моим лицом. — Ну что, успокоился? Решил, что тебя бандиты, что ли, похитили? Нет, братец, бандитам мы тебя не отдадим. Знаем мы все про тебя — знаем, как лечил в своей квартире, как полковник на тебя наехал, знаем, что ходил ты к психиатрам в больницу, — засветился ты по полной, и деваться тебе некуда. Поступаешь ты в отдел специальных мероприятий при… хм… да не нужно тебе это знать, где это «при». А что ты будешь делать, наверное, догадываешься. И давай без глупостей, твоя мать сейчас находится у нас, и, если ты взбрыкнешь, попытаешься, например, наслать проклятие на меня или на других сотрудников, твоя мать погибнет. Смотри сюда. — «Следователь» достал из сумки планшетник, пощелкал клавишами, и на экране появилось лицо моей матери.

— Сынок, со мной все в порядке, я нахожусь в хорошем месте, обо мне заботятся. Пожалуйста, сделай все, что они просят. Я тебя люблю, и мы скоро увидимся.

Мать говорила монотонно, как неживая, похоже — ее напичкали какими-то наркотиками или психотропными средствами. У меня заныло сердце — единственное, на чем они меня могли взять, это мать. И они поймали меня…

«Следователь» закрыл планшетник и доброжелательно, практически любовно сказал:

— Не беспокойся, все будет нормально! Ты получишь все, что хочешь, будешь жить в достатке, получать деньги на счет. А когда отработаешь положенное время — тебя отпустят, здорового и веселого! Будешь жить-поживать на свои денежки с мамой и с кем там захочешь, и все, никаких проблем! Ну все, отдыхай, а наши ребята тебя пока постерегут, чтобы ты чего-нибудь не выкинул, говорят, ты парнишка хоть и тихушник, но строптивый, как черт. Отдохни, а завтра врачи тебя посмотрят и скажут — в каком ты состоянии и можно ли начинать с тобой работу. Какую работу? Увидишь. Теперь ты боец спецподразделения «Ночь». Гордись!

«Следователь», усмехнувшись, вышел из комнаты, а я с горечью подумал: «Вот на хрена мне это все надо было? Ну зачем, зачем я полез обеими своими погаными ручонками в тот телевизор? Ииииэээххх…»