Конец таежной банды

Евгений Сухов, 2012

Юная Евдокия Дубова скрылась в сибирской тайге от преследований советской власти и там сколотила банду из числа мужиков, сбежавших от репрессий. Банда проводит лихие налеты, грабит все, что оказывается на ее пути, чем наводит жуткий страх на представителей новой власти. На подавление преступников брошены чекисты, милиция, китайские наемники. Но отряд атаманши – крепкий орешек. К тому же бунтарям очень нужно добраться до потайной пещеры, в которой со времен Гражданской войны хранятся несметные сокровища…

2

Разбойничий лагерь представлял собой старую крепость, построенную еще дружиной Ермака во время освоения Сибири. Деревянные срубы окружал высокий мощный забор с бойницами. В центре забора с южной стороны находились массивные ворота. С севера крепость была защищена отвесными скалами. В скалах имелась небольшая расщелина, по которой можно было незаметно уйти в горы, перевалить через перевал и спуститься уже в долине на другой стороне горного хребта. Крепость метров на десять возвышалась над окружающей ее с юга долиной, поросшей вековыми елями. За оградой крепости имелся родник, так что жители могли выдержать длительную осаду. В двух длинных срубах могло разместиться для проживания семьдесят человек. Еще два сруба использовали под склады. В естественной пещере под скалой имелся большой ледник. Атаманша жила в отдельном срубе, вход в который имели лишь ее ближайшие соратники. Внутри крепости проживал костяк банды, а все вновь прибывшие селились за забором в долине.

Проезжая с Емельяном к крепости мимо стихийно разраставшегося поселка, Евдокия насчитала три десятка домов — грубых срубов без фундамента с простой двухскатной крышей, покрытой жердями, дерном и берестой. Дома манси были неизменно обращены дверью к реке, а крышу украшала резная голова росомахи — тотема клана, который возглавлял старый шаман. Дома в низине стояли на столбах-сваях, так как весной река довольно сильно разливалась по долине. Между домами виднелись свайные амбары, а также навесы-помосты на столбах для хранения имущества и продовольствия. Для беременных и рожениц был построен специальный маленький домик, называемый манси «мань кол». Глядя на все это, атаманша подумала, что скоро все люди из окрестных сел переселятся к ней. Прямо у дороги вновь прибывшие ставили каркасы из жердей для чума, застилая их шкурами. Здесь же бродили их олени. В лагере был траур по погибшим, поэтому местные мужчины ходили не подпоясавшись. Они не завязывали ни сапог, ни прочих завязок на одежде, женщины носили одежду наизнанку, не заплетали волосы и не надевали украшений.

Стоявшая у дороги женщина лет тридцати была ей знакома — жена одного из охотников — Мосьнэ Манышева. Женщина была одета в вышитый суконный халат и ровдужные сапоги. Голова покрыта большим платком с широкой каймой и бахромой, сложенным неравным треугольником. Концы платка свободно свисали на грудь.

— Здравствуй, Евдокия, — поклонилась Манышева.

— Здравствуй, а кто это к нам пожаловал? — кивнула Евдокия на строившиеся чумы.

— Это мои родственники из села. Боярчины, сестра моя Хором Таня, ее муж, сыновья и родители мужа, — пояснила Манышева со смущением, — мужчины собирались идти просить дозволения у тебя построить здесь дома.

— Пусть строят, только хороших мест тут мало, — пожала плечами Евдокия и указала рукой на юг: — Вон там в низине есть места, или пусть лес валят и сами готовят себе площадку. И скажи им, что за защиту надо будет платить. Пусть либо мужчины идут ко мне на службу, либо платят мясом и пушниной.

— Хорошо, я передам им, — тихо пообещала Манышева.

Опираясь на копье, как на посох, к ним подошел Чухпелек Томыспаев, и женщина торопливо прикрыла лицо платком. Евдокия, сидевшая на коне, только улыбнулась, глядя на это преклонение перед шаманом.

— Я вчера камлал, — сообщил Томыспаев с загадочным видом.

Манышева юркнула в сторону к своим родственникам, чтобы не быть свидетельницей разговора столь важных персон, а то мало ли…

— И что тебе сказали духи? — непринужденно спросила Евдокия.

— Младший сын Нум-торума Мир-сусне-хум сказал, что коммунисты собирают много людей и собираются идти в лес, чтобы найти нас и убить, — произнес Томыспаев, сверкая глазами, — духи сказали, что надо идти им навстречу и подготовить засаду перед Синим озером. Мы сможем победить, если умилостивим Аут-отыра. Нужна жертва.

— Сколько их? — выдохнула Евдокия, ощутив ледяной укол страха в сердце.

— Полсотни, не меньше, — ответил шаман, — но, может, будет и под сотню.

— Это проверенная информация? — поинтересовалась Евдокия, неприятно пораженная известием. Она прислушивалась к словам старика, так как знала, что информацию тот черпает отнюдь не у духов. У Томыспаева было много родственников и разветвленная сеть шпионов. Благодаря этому он все знал про всех и мог разыгрывать свои спектакли с бубном у костра. Под ложечкой неприятно засосало. Евдокия помнила прошлый раз, когда против них выступили части регулярной армии.

— Мне духи никогда не врут, потому что знают, что я могу их наказать, — заверил шаман, подчеркивая свою значительность, — нету кама сильнее меня.

— Ясно, — кивнула Евдокия, соображая, что делать дальше. Нужно срочно собирать людей, менять место дислокации. Ох, как не хотелось бросать обжитую крепость.

— Аут-отыр требует коня, — напомнил ей шаман.

— Кто? — не сразу поняла Евдокия.

— Дух, — обиженно буркнул Томыспаев, — он хочет белого коня.

— Обязательно белого, на что он ему?

— Коня надо принести в жертву, — сухо ответил шаман, сузив глаза.

— А мясо ты потом сожрешь, верно? — усмехнулась Евдокия. Даже молчаливый Емельян от ее слов загукал и заулыбался.

— Так заведено, — стиснул зубы шаман, — крещеные не могут есть мясо удушенного животного.

— Хитрые вы, шаманское племя, ловко законы под себя придумываете, — хохотнула Евдокия и добавила: — Будет тебе конь. Подойди потом к Патрикею. Я распоряжусь.

Она хлестнула плеткой своего гнедого жеребца и весело крикнула:

— Но, пошел, Мрак! А то окажешься в шаманском пузе.

Емельян скакал сзади. Его мощный серый в яблоках конь был под стать хозяину. Комья земли летели из-под копыт, и земля дрожала от его топота. Галопом Евдокия подлетела к жилому зданию крепости, осадила коня и лихо соскочила на землю прямо перед Федором Лопуховым. Охотник выходил из двери с двумя громадными капканами. На плече висело ружье — стало быть, на охоту собрался.

— Где Пакин? — крикнула она ему вместо приветствия.

— Здесь, — отозвался Пакин, появляясь вслед за Федором.

— Влас, надо собрать людей на совет, срочное дело, — выпалила она и поймала за руку собиравшегося уйти Федора, — ты тоже приходи на совет.

— Мне-то зачем, — опустил глаза Федор, — я не военный человек, а охотник.

— Скоро сюда придет отряд красных, и что же, ты бросишь нас и сбежишь, как крыса?! — воскликнула Евдокия с возмущением. — Нам нужна твоя помощь.

— Хорошо, я буду, — вздохнул Федор, не поднимая глаз, и побрел прочь.

— Что за отряд? — удивился Пакин.

— Все вопросы на совете, — отрезала Евдокия таким тоном, что отбила всякое желание пререкаться.

Пакин кинулся к своей кобыле и поскакал собирать людей. Посмотрев ему вслед, Евдокия пошла к своему дому. Мрак послушно шел рядом. Емельян тенью следовал за атаманшей, внимательно обозревая окрестности. Когда Евдокия вошла в дом, Емельян остался снаружи у дверей, присел на лавку, положил на колени винтовку и достал из-за пазухи яблоко.

В доме было необычайно тихо. Одна большая комната с русской печкой служила одновременно и горницей, и столовой. От большой комнаты занавеской была отгорожена комната раза в три поменьше, которая служила спальней. Еще была кладовка, забитая всевозможным оружием. Перед входом небольшие сени. Евдокия прошлась мимо печки и заглянула за занавеску, убедилась, что там никого нет, затем позвала:

— Эй, это я. Куда ты провалилась?

В ответ на ее голос скрипнула половица и три доски на полу посреди комнаты неожиданно поднялись, образовав черный провал, откуда появилась девушка, как две капли воды похожая на Евдокию. Это была ее «пропавшая сестра» Анисья. Пропавшей она была для всех остальных. Евдокия нашла ее у староверов, живших в нескольких десятках километров от крепости. В том бою, когда убили их отца, Анисью контузило, и она сама не поняла, как забрела в скит староверов. Она некоторое время жила там, приходя в себя. Идти ей было, как она считала, некуда. Думала, что красные всех положили. Подумала и решила остаться. Какая разница, староверы, не староверы — главное, люди. Потом как-то сестра проезжала мимо и нашла ее. Радости обеих не было предела. Ночью они вернулись в крепость. А утром случилась неприятность. Один из каторжников Ерофей Пряников вознамерился захватить власть в банде. Влас, Патрикей, все верные Евдокии люди были как раз на промысле. Евдокия вышла из избы и получила пулю в грудь. Посчитав, что она убита, Пряник собрал оставшихся в крепости людей на совет. В этот момент Анисья, прятавшаяся в доме, выбежала и затащила сестру в дом. Евдокия была жива. Пуля прошла в каких-то миллиметрах от сердца, не задела ни легких, ни крупных сосудов. Перевязав сестру, Анисья спрятала ее в погреб, переоделась в ее одежду, взяла винтовку и заявилась на совет. Пряник так оторопел, что ничего не успел сделать. Анисья уложила его одним выстрелом и рявкнула на остальных, указывая на товарищей Пряника:

— Убить их!

Приказ выполнили мгновенно. Все видели ее лежащей с дыркой в груди на улице и не сомневались, что атаманша воскресла из мертвых. Манси, глядя на окровавленную рубаху Анисьи, все как один признали в ней дочь бога Нум-торума — Казым-ими, непобедимую богатыршу. К ней боялись даже прикоснуться. Чтобы развеять всякие сомнения в своей божественности, Анисья задрала рубаху и продемонстрировала, что рана исчезла без следа. Так родилась легенда о неуязвимой атаманше. Люди поверили, потому что хотели во что-то верить. Им было необходимо знать, что существуют какие-то могущественные силы, способные защитить их от бед. Поверили от безысходности. Потом Анисья долго лечила сестру, скрывая от всех. На дверях в хате атаманши появился засов, а Емельян стал ее личным телохранителем. Тайны Емельян хранить умел как никто. Пакину и Патрикею пришлось рассказать правду, так как байка их не устраивала. Когда Евдокия поправилась, игру решили продолжать. Если одна была на людях, то вторая скрывалась в доме. Томыспаева к дому атаманши не подпускали на пушечный выстрел. Хитрому старому шаману не нравилось, что его люди обожествляют еще кого-то, кроме него. Он не привык делить власть, но пока что был вынужден мириться с этим.

Евдокия зачерпнула из кадушки в углу кружку воды и стала жадно пить.

— Ты какая-то бледная, — заметила Анисья, разглядывая сестру.

— Побледнеешь тут, — фыркнула Евдокия, — красные идут. Я совет общины собираю.

— Как! — выдохнула Анисья. — Откуда ты знаешь? — Она не могла поверить в услышанное, вернее, не хотела верить. В памяти калейдоскопом замелькали сцены гибели отца и картины того страшного боя.

— Мы грабанули поезд, лишили их руководство микояновского пайка, вот они и осерчали, — пояснила Евдокия. — Слушай, а давай ты за меня на совет пойдешь. У тебя это лучше получается. Да и устала я как собака.

— Ладно, пойду, — кивнула Анисья, присев за стол у занавешенного окна, аккуратно отодвинула штору, выглянула наружу и поинтересовалась: — А ты сама-то чем занималась, что так устала?

Евдокия расстегнула пояс с висевшим на нем оружием, бросила на лавку, села рядом и стала стаскивать сапоги, по ходу дела поясняя:

— Ездили к селу. Там у них опять комуняки свирепствуют. Люди просили помочь… Просили сжечь колхозные коровники, чтобы не надо было скот сдавать. Но я думаю, надо действовать масштабнее. Надо все колхозное спалить вместе с управлением, а председателя и его подручных подвесить на осине.

— Погоди, надо вначале со своими проблемами разобраться, а уж потом будем колхозы жечь, — охладила ее пыл Анисья.

— Отобьемся, — уверенно ответила Евдокия, хотя сама такой уверенности не чувствовала, но хотела внушить уверенность сестре, повысить боевой дух, так как знала, что настрой самое главное при любом сражении.

— Непременно отобьемся, — поддакнула Анисья, и они синхронно улыбнулись, угадав мысли друг друга.

Не теряя времени, Анисья стала собираться, а Евдокия, откинувшись на лавке, с мечтательной улыбкой произнесла:

— Знаешь, сестренка, а я ведь мечтала, что мы накопим сил и захватим Меднинск. Вот бы было здорово. Освободили бы его от красной заразы и пошли дальше по России…

— Эка ты куда хватила, — хихикнула Анисья.

— А чего, — возмутилась Евдокия, — вон Пугачев до Москвы дошел! А мы чем хуже?

— Пугачев! Когда это было? — отмахнулась Анисья, заряжая «маузер». — Сейчас время не то. Мы даже из леса нос высунуть не сможем. Красные бросят на нас конницу — и конец.

— Ладно уж, и помечтать нельзя, — огрызнулась Евдокия.

— Мечты у тебя слишком детские, — вздохнула Анисья, — я вот, например, мечтаю совсем о другом.

— Это о чем же? — Евдокия приподнялась на лавке и подперла голову кулаком.

— О том, — буркнула Анисья и посмотрелась в зеркало, висевшее на стене. — Сколько нам еще тут в лесу сидеть? Рано или поздно красные доберутся до нас. В любом случае конец для нас будет один.

— Да что ты каркаешь, — воскликнула Евдокия, подскочив, — пусть попробуют добраться сначала!

— Нам уходить надо отсюда, — мягко произнесла Анисья, — убьют нас, как отца.

— Куда уходить? — не поняла ее сестра. — Ты что говоришь? Что же мы так возьмем и сдадимся комунякам! Нет, я пойду до конца! И людей как бросишь? Они же на нас надеются!

— Да пойми ты, мы и им не поможем, и себя погубим, — тяжело вздохнув, ответила Анисья, — отряды карателей будут приходить без конца. Люди сопротивляются им, потому что надеются на нас. А если мы уйдем, они сдадутся, и все успокоится. Пойми ты, мы только продлеваем агонию.

— Нет, я не согласна, надо бороться, — возразила Евдокия.

— Это все равно что червяку бороться с лопатой, — грустно улыбнулась Анисья. — Тот, кто управляет лопатой, далеко, и червяку до него никогда не дотянуться. А борьба с лопатой заканчивается тем, что червяка разрубают пополам.

— Я не червяк, — неуверенно возразила Евдокия, исподлобья поглядывая на сестру. — Хорошо, может, ты в чем-то права. Но куда нам уходить-то?

— Я пока еще не придумала, — честно призналась Анисья.

— Ну, так как придумаешь, дай знать, — хохотнула Евдокия, — много ты думать стала в последнее время. Мужика тебе надо.

— Да при чем тут это, — покраснела Анисья и поспешила скрыться за дверью.

К приходу Анисьи в штабе уже собрались все, кто имел право принимать решения. Пакин поднял глаза от карты, расстеленной на большом столе, и внимательно посмотрел на атаманшу, стараясь понять, кто из сестер на этот раз перед ним.

— Так, раз все собрались, тогда начнем, — взяла с места в карьер Анисья, упреждая возникшие у людей вопросы. — Красные собирают против нас карательный отряд. Мы должны устроить им засаду. У них от пятидесяти до ста человек, поэтому открытый бой нежелателен и сюда их лучше не допускать. Разобьем на подходе к горной части. — Она подошла к карте и указала: — Вот здесь у Синего озера устроим засаду. Окружим и будем бить из леса. Им останется только в озере топиться.

— А какой качественный состав их отряда, — поинтересовался Пакин, разглядывая карту, — кто нам будет противостоять?

Анисья повернулась за помощью к Томыспаеву, стоявшему рядом.

— Человек десять-пятнадцать солдаты, около тридцати человек милиционеры, а остальных набрали из местных коммунистов. Добровольцы.

— Ну, значит, не все так плохо, — улыбнулся Пакин, и глядя на него, заулыбались остальные.

— А откуда вообще узнали про планы городских? — подал голос Федор Лопухов.

— Да, откуда? — спохватился Пакин.

— Духи сказали, — просто пояснил шаман.

Пакин только выругался и зло сплюнул:

— Мне эти разговоры о духах уже поперек горла стоят!

— Так, разговорчики, — зычно крикнула Анисья, перекрывая поднявшийся ропот, — я ручаюсь за эту информацию. Мы должны быстро подготовиться и ответить красным.

* * *

Поздно вечером Евдокия блаженствовала в натопленной бане, которая примыкала к их дому и являлась личной баней атаманши. Им предстоял бой, результат которого никто не решался предугадать, даже шаман, и Евдокия решила, что если придется завтра лечь в землю, то она ляжет чистой. Сестра напарила ее березовым веником, развесила в предбаннике постиранную одежду и ушла, а Евдокия сказала, что хочет еще немного попариться, чтобы вся зараза вышла. Переставив свечу с лавки на подоконник небольшого оконца в предбаннике, она выпила кружку холодного квасу и, вернувшись в парилку, легла на полатях. Поддавать не стала, и так было достаточно жарко. Постепенно воздух в парной начал остывать. Евдокия задремала на мгновение, а затем резко открыла глаза. У дверей послышался едва слышный шорох. Она не сомневалась, что это человек. Следом чуть скрипнула дверная петля. Евдокия бесшумно соскользнула с полатей, схватила с лавки охотничий нож с широким зазубренным с одной стороны лезвием, подскочила к двери, затаилась у косяка и стала прислушиваться. Послышались мягкие осторожные шаги в предбаннике. Было ощущение, что неизвестный шел босиком. Непонятные шорохи. Затем снова осторожные шаги. Наконец дверь отворилась, и на пороге возник незнакомец. Евдокия врезала ему коленом в живот, налетела всем телом, прижала к косяку, вцепилась в волосы, откидывая голову назад, и приставила нож к горлу.

— Дуся, да это я, — испуганно прошептал неизвестный, даже не пытаясь сопротивляться.

Евдокия быстро сообразила, что гость голый, отпустила волосы, опустила руку, заслонявшую свет от свечи в предбаннике. Тень сползла с лица мужчины, и атаманша узнала в незнакомце Серого.

— Я как увидел свечку в окне, сразу сюда, — прохрипел Серый с улыбкой, — в потемках показалось, что ты вышла и пошла в дом. Думал, тут никого нет. Решил зайти и подождать. Что, неужто правда хочешь прирезать меня? Надоел, да?

— Я думаю, — хищно улыбнулась в ответ Евдокия, отшвырнула нож в сторону и жадно впилась в его губы своими губами. Он ответил ей, заключил в объятия, прижал к стене. Евдокия застонала, обхватила его бедра ногами, уткнулась лицом в шею и прошептала: — Любимый…

* * *

Из числа работников милиции и уголовного розыска удалось набрать двадцать восемь человек. Трефилов собрал кого только мог. Кроме того, Гаврила Андреевич не хотел совсем обескровливать город. На ключевых точках остались надежные люди. Многим из них придется пахать в две смены, чтобы обеспечить порядок и безопасность на улицах. Окрвоенком Дудницкий, как и обещал, привел двенадцать человек и помог с вооружением. Отряд получил два пулемета, четыре десятка винтовок, ящик гранат и боеприпасы. Председатель окрисполкома собрал по району шестьдесят пять человек. Все проверенные коммунисты. Одно было плохо, что и половина из них никогда не принимала участия в боевых действиях. Еще Красин частично обеспечил отряд транспортом, выдал три телеги и три десятка лошадей, которых одолжили в соседнем колхозе. Построение провели перед зданием исполкома на городской площади. Трефилов, Красин и Дудницкий прошлись вдоль строя, проверяя боеготовность добровольцев. Потом они отошли в сторонку, где Трефилов высказал все, что думает об этом:

— Дело дрянь.

— Почему? — нахмурился Дудницкий.

— По-моему, вы не правы, Гаврила Андреевич, — немедленно возразил Красин, — людей достаточно. Информацию о том, где базируется банда, мы получили из надежных источников. Осталось скрытно подобраться к их стойбищу, окружить и перестрелять. Даже если мои люди не военные, а простые рабочие и служащие, на курок-то нажать они смогут.

— Ну, для начала к бандитам надо скрытно подобраться, — скривился Трефилов, — бандиты, думаю, не дураки и выставят вокруг охранение.

— Да чего нам их охранение, — фыркнул Дудницкий, рвавшийся в бой, — вперед пойдут опытные бойцы, снимут часовых, а потом подойдут остальные и смешают это осиное гнездо с дерьмом.

— Не думаю, что все так просто будет, — покачал головой Трефилов. Обернувшись к строю, он вызвал первого попавшегося добровольца из числа партийцев и указал на консервную банку, лежавшую в пятнадцати метрах от них: — Боец, сможешь попасть вон в ту банку?

Мужчина молча, с каменным лицом передернул затвор, быстро прицелился и выстрелил. Пробитая пулей банка отлетела в сторону.

Брови Трефилова подались вверх от удивления:

— Принимал участие в боевых действиях?

— Нет, — хмуро ответил доброволец.

— Где научился стрелять? — поинтересовался Трефилов.

— На заводе были курсы боевого инструктажа, — пояснил боец и по приказу начальника милиции вернулся в строй.

— Что, Гаврила Андреевич, убедились, насколько подготовлены обычные рабочие, — засмеялся Красин, — каждый коммунист в трудный час с оружием в руках может встать на защиту родины и партии.

— Да, не все так плохо, как вы тут нам пытаетесь изобразить, — поддакнул Дудницкий, оправляя гимнастерку.

— А это что еще такое? — слова Трефилова были обращены к конному отряду из десяти человек, появившемуся на площади. На конниках была форма сотрудников ОГПУ: фуражки с красным околышем, темно-синяя гимнастерка, шаровары. Впереди ехал заместитель начальника окротдела ГПУ Тарасенко — среднего роста, крепко сбитый, с маленькими, глубоко посаженными глазами-буравчиками и квадратным подбородком, делавшим его похожим на бульдога. В красной петлице у особиста красовались три прямоугольника — «шпалы». Отряд подъехал к ним на фоне всеобщего молчания. Слышно было только, как цокают копыта коней по мостовой. Проворно спрыгнув с лошади, Тарасенко поздоровался с ними и сообщил, что он берет командование отрядом на себя.

— Как это на себя? — возмутился Павел Игнатьевич.

— Вы возражаете? — глаза-буравчики Тарасенко впились в Красина.

— Нет, — буркнул председатель окрисполкома.

— Раз все собрались и готовы, то выступаем, — приказал Тарасенко, — стройся в колонну по двое! Одна телега с пулеметом впереди колонны, одна сзади…

Все вокруг пришло в движение. Пятерых чекистов Тарасенко поставил сзади колонны, четверых впереди, а сам верхом подъехал к оседлавшим своих коней бывшим руководителям похода и потребовал показать ему маршрут движения.

— Откуда сведения о дислокации банды? — поинтересовался он, рассматривая карту.

— Из надежных источников, — проворчал Красин недовольно.

— Вы ручаетесь головой за эти самые источники? — ледяным тоном спросил чекист.

Председатель окрисполкома даже растерялся от подобной постановки вопроса.

— Да, ручаюсь, — после некоторого колебания выдавил он из себя, чувствуя на себе жгучий взгляд Тарасенко.

— Я это запомню, — пообещал чекист и поскакал в голову колонны.

* * *

Прямо с поезда Алексей поехал в окротдел ОГПУ. Его проводили к начальнику Трубину Виктору Геннадьевичу, который оказался веселым общительным крепышом, ростом чуть больше полутора метров. Лысый, в очках с толстыми стеклами, он улыбался, открывая отсутствие половины зубов, и тараторил скрипучим голосом, расхваливая Ленинград, хохмил, хлопал Алексея по плечу, заверял, что очень благодарен руководству за помощь, при этом не давал вставить гостю ни слова.

— Мне бы с материалами дела познакомиться по ограблению поезда, — произнес наконец Алексей, когда Трубин отвлекся, чтобы отпить чаю и закурить.

— Конечно, ознакомишься, — пообещал Трубин, — не исключено, что сегодня ты даже встретишься с кем-нибудь из этих бандитов.

— То есть, — не понял Алексей, — кого-то уже поймали?

— Пока нет, но скоро поймают, — заверил Трубин, — пока суд да дело, мы тут собрали отряд и отправили его на поиски бандитов. Уж кого-то они точно возьмут живым.

— А я что же? — растерялся Алексей. — Может, я их еще успею догнать? Я же специально из-за этой банды сюда ехал.

— Догнать вряд ли догонишь, — покачал головой Трубин, — места у нас глухие. Заблудишься. А в провожатые тебе сейчас дать некого. Да и места, куда отправился отряд, кроме руководителей отряда, никто не знает. Оставайся здесь. Поможешь потом с допросами пленных…

— С допросами, — стиснул зубы Алексей, — черт возьми! Я не для этого сюда ехал из Ленинграда.

— Да не расстраивайся ты так, — решил подбодрить его Трубин, — мы тут особый отряд формируем для подавления крестьянских восстаний. Могу назначить тебя командиром.

— Ну, спасибо за доверие, — выдохнул Алексей. — Я это… выйду, прогуляюсь.

— Зайди в спецстоловую, перекуси с дороги, — посоветовал Трубин на прощание.

От здания спецстоловой исходил приятный запах, и Алексей сразу понял, что чертовски голоден. Сглотнув, он вывернул из-за угла и сразу увидел их… С десяток оборванных изможденных детей, напоминавших больше живые скелеты с большими напряженными глазами, стояли у здания столовой со стороны входа и с надеждой провожали входящих и выходящих людей. Чуть поодаль на земле лежал старик, прикрытый лохмотьями. Глаза у него были закрыты, и нельзя было понять, жив он или нет. Такую картину в последнее время Алексей наблюдал не раз даже в Ленинграде. Попервой многие работники властных структур не выдерживали и начинали кормить этих людей. Однако подобное легкомысленное поведение строго каралось. Они снимались с должностей и исчезали из рядов партийной номенклатуры навсегда. В совершенно секретной инструкции ЦК говорилось: «Самое страшное, если вы вдруг почувствуете жалость и потеряете твердость. Вы должны научиться есть, даже когда кругом все будут умирать от голода. Иначе некому будет вернуть урожай стране. Не поддавайтесь чувствам и думайте только о себе». Считалось, что настоящий коммунист должен обладать железным сердцем, не иметь чувств и без размышлений выполнять любой приказ руководства. Алексей поймал себя на мысли, что он, похоже, скоро будет соответствовать этим критериям. Он спокойно прошел мимо голодных детей и постучал в дверь столовой, спиной ощущая их взгляды. К человеку в форме ОГПУ никто из голодающих подойти не решился. Дверь открыл высокий повар в белом халате и колпаке. Здесь он был царь и бог. Сытое надменное лицо с отсутствием всяких эмоций, потухший безразличный взгляд. Он даже не спросил у Алексея никаких документов. Видно, ему уже позвонили. Все столики, за исключением одного, были пусты. Он сел в углу и тут же перед ним появилась тарелка аппетитно пахнущего борща с куском мяса, гречневая каша с котлетами, пирожки с повидлом и стакан компота.

— Извините, меню у нас сегодня скудное из-за перебоев с продовольствием, — с виноватой улыбкой произнесла симпатичная чернявая официантка, расставляя перед ним тарелки.

— Переживу, — буркнул Алексей, взял ломоть свежего ржаного хлеба, опустил ложку в борщ и вспомнил лица голодных детей. Эти были еще хуже, чем в Ленинграде. Видимо, в глубинке люди бедствовали во сто крат сильнее и подачками из спецстоловой тут не поможешь. Нужно было поднимать промышленность, сельское хозяйство, но сами люди этому мешали, не желали идти в колхозы, не желали работать за трудодни. Всю страну сотрясали крестьянские бунты, орудовали банды. Когда же все это кончится? Проглотив через силу несколько ложек, Алексей почувствовал, что у него кусок в горло не лезет. Видимо, он еще недостаточно закалил свою волю. Глаза голодных детей буквально преследовали его. Было понятно, что они долго не протянут. Наверное, сироты. Родители умерли или были убиты. Алексей мысленно приказал себе не думать об этом, запихнул в рот очередную ложку борща и с завистью посмотрел на стол в центре зала, за которым сидел хорошо одетый пожилой мужчина интеллигентного вида с аккуратной бородкой, в очках и в костюме-тройке и с аппетитом уписывал кашу, не забивая себе голову всякой ерундой. Мужчина почувствовал его взгляд, поднял глаза и кивнул в знак приветствия. Алексей вяло кивнул в ответ. Закончив с кашей, мужчина взял кофе и пирожки и бесцеремонно подсел к нему за столик:

— Вы не возражаете?

— Да что уж теперь, присаживайтесь, — буркнул Алексей недовольно. В эту минуту он меньше всего нуждался в собеседниках.

— Антон Семенович Рыков, — протянул руку незнакомец, — я сегодня приехал в город и никого здесь не знаю, поэтому извините за навязчивость. Чувствую себя не в своей тарелке. Тут все не так, как в Москве.

— Так вы из Москвы по делам сюда приехали? — представившись, поинтересовался Алексей. Про себя он решил, что человек, должно быть, не простой, раз сразу с поезда и в спецстоловую.

— Да, я ученый-историк, профессор МГУ, — огорошил его Рыков, — вот приехал сюда по заданию партии собирать сведения о славных победах Красной армии в Сибири. Мы готовим книгу о разгроме Колчака.

— Но, если мне не изменяет память, основные бои были значительно севернее Меднинска, — осторожно вставил Алексей и сам не заметил, как за разговором съел борщ и перешел на кашу.

— Эта местность — белое пятно на карте Гражданской войны, и я призван устранить эту недосказанность, — заявил Рыков с серьезным видом, — ведь здешние люди не остались в стороне от войны. Здесь так же, как и везде, происходило становление советской власти, были победы над классовыми врагами, свои трудности, специфика.

— Наверное. Только мне про это, к сожалению, ничего не известно, я тоже не местный, — признался Алексей, — сегодня приехал из Ленинграда.

— Командировка? — догадался Рыков.

— Да, — коротко ответил Алексей.

— О цели я уж и не спрашиваю, понимаю, что не положено, — махнул рукой профессор.

— Точно, не положено, — поддакнул Алексей.

— Слушайте, а вы мне не поможете в одном деле? — заискивающе начал Рыков.

— По мере возможностей, — сухо ответил Алексей, поражаясь наглости нового знакомого. Профессор пер как танк.

— Я успел пообщаться с местными и узнал об общине староверов, которые живут тут неподалеку в лесу. Мне бы к ним попасть.

— Не понимаю зачем, да и при чем тут я, — пожал плечами Алексей.

— Я считаю, что у них могут быть интересные сведения о боевых действиях в здешних лесах, — не стал вдаваться в подробности Рыков, — а вы можете поспособствовать, чтобы мне выделили провожатых. Мне бы, видите ли, хотелось вернуться живым из здешних лесов, иначе кто же закончит книгу?! А тут, говорят, банда промышляет, поэтому у меня имеются некоторые опасения.

— Ладно, постараюсь что-нибудь сделать, — кивнул Алексей.