Дверь, ведущая в ад

Евгений Сухов, 2015

В разгар новогодних праздников в Измайловском парке был найден труп молодой девушки Ларисы Бекетовой со следами насилия на теле. Журналист Аристарх Русаков, за плечами которого было уже не одно раскрытое убийство, отправился на место преступления. Он выяснил, что Лариса работала в кафе «Берлога», расположенном неподалеку от места преступления. Одна из сотрудниц кафе рассказала Русакову, что Лариса встречалась с молодым человеком, который, как выяснилось, оказался братом известного в Москве преступного авторитета… Хрупкая конструкция преступления уже начала складываться, как вдруг рухнула в одно мгновение: прохаживаясь по вымерзшим тропинкам вокруг страшного места, Аристарх вдруг почувствовал запах, который ни с чем не мог спутать: запах жилья и печного дыма – и это в самой глуши заваленного сугробами лесопарка!

Глава 2

Труп в Измайловском парке, или Будет людям счастье, счастье на века…

Наше примирение с Ириной, случившееся перед самым Новым годом, вылилось в нечто серьезное: до конца новогодних каникул она решила остаться у меня. Она будто заглаживала свою вину. Мы прекрасно проводили выходные дни: просто и безо всякой цели прогуливались по городу, блуждали по аллеям московских парков, заглядывали на модные выставки, посещали концерты известных исполнителей, не пропускали премьеры фильмов. Пару раз посидели в дорогих ресторанах, вкушая изысканные яства и дорогое вино и наслаждаясь эстрадными представлениями артистов.

Разговора о замужестве я больше не заводил. Ирина, поначалу немного напряженная и ожидавшая продолжения наших тяжеловесных бесед, приведших тогда к разрыву, расслабилась и окончательно успокоилась. А я, не то чтобы унялся и безоговорочно принял ее сторону, просто решил не торопить события, поскольку в жизни бывают такие ситуации, которые лучше пустить на самотек и подождать, когда они сами собой разрешатся, нежели форсировать их решение. Тем более что такие решения часто бывают ошибочными и еще более усугубляющими имеющуюся ситуацию… Это как тяжелая болезнь, которая может привести к еще большим осложнениям.

В сочельник, шестого января, когда мы с Ириной еще спали, нас разбудил телефонный звонок. Странно, но звонил шеф. Нечасто он меня тревожит лично, тем более по утрам, да еще по праздникам.

— Я выслал за тобой машину, — произнес он тоном телевизионного диктора, сообщающего, что Волга впадает в Каспийское море.

— Зачем? — спросил я, ничего не соображая со сна.

Конечно, я подозревал, что Гаврила Спиридонович ко мне хорошо относится, но, признаюсь откровенно, никак не думал, что Рождество он решил провести со мной.

— Затем, что ты сейчас быстренько соберешься и поедешь в Измайловский парк, — безапелляционно сказал шеф.

— А это еще зачем? — понемногу пробуждался я. Похоже, что праздник получится несколько скомканный. — Там праздник, что ли, какой-то намечается?

— Там произошло убийство. Судя по тому, что мне рассказал мой источник информации, дело будет непростым и уж точно резонансным! И нашему телеканалу оставаться в стороне никак нельзя. Надеюсь, ты меня понимаешь…

— Понимаю, Гаврила Спиридонович. — Я уже отошел ото сна и посмотрел на Ирину, которую тоже разбудил звонок.

— Постарайся снять там все, что можно и чего нельзя… Ну, не мне тебя учить, ты сам прекрасно знаешь, как проделать все наилучшим образом, — продолжил шеф голосом безжалостного кровавого диктатора, пожелавшего свежей журналистской плоти. — Я задумал новый цикл передач.

— И что за передачи? — нейтральным голосом спросил я, отыскивая взглядом свою одежду.

— Называться цикл будет «Возвращение «измайловского маньяка». А‑а, каково тебе! Здорово придумано?

— Звучит зловеще. Это что-то из фильмов ужасов.

— Ты хорошо понял мою мысль. Мы с тобой на одной волне. Первая сорокаминутная передача должна выйти максимум в первую рабочую пятницу, так что материала к этому времени должно быть собрано достаточно, чтобы она получилась захватывающей, интересной и побуждающей зрителя смотреть полностью весь цикл.

— По нарастающей то есть.

— Можно сказать и так. Для тебя имеется еще одна задача: собери все, что известно о так называемых «измайловских маньяках». Кажется, их было не один и не два… В этом парке, наверное, какая-то аномальная зона… Так что выдай мне полную историю о маньяках-убийцах, маньяках-насильниках и прочих извращенцах, что орудовали в Измайловском парке или на его месте, когда такового парка еще не было…

— Мысль понял, — ответил я, надевая рубашку. Получалось плохо, одной рукой вообще пуговицы неудобно застегивать.

— Сначала мы расскажем об этом новом убийстве в парке, а потом дадим исторический экскурс в тему об «измайловских маньяках»… Такой я вижу первую передачу цикла. А в последующих передачах ты будешь освещать шаг за шагом весь ход твоего журналистского расследования. Сколько всего получится передач в цикле, будет зависеть от полученных фактов и накопленного материала. И считай, Старый, что зимние каникулы для тебя закончились…

— Я это уже понял.

— Вот и отлично!

— А Степа как? — спросил я, надевая штаны. Телефон при этом едва не выскользнул из рук.

— Степа уже в машине, — отрубил шеф.

Я оделся и прошел на кухню. От новогодних салатиков ничего не осталось (и почему в Новый год всегда нападает такой жор!), поэтому я сварил кофе и сделал пару бутербродов с тонким слоем сливочного масла и красной икрой, которой оставалось еще почти половина баночки. Когда я заканчивал приготовление второго бутерброда (для Ирины), щедрой рукой стараясь покрыть икрой всю площадь ломтика булки, на кухню вошла Ирина. Она была полностью одета, оставалось только накинуть шубку, и можно было выходить на улицу. Я удивленно взглянул на нее и получил ответ, состоявший из вопроса:

— Я поеду с тобой, можно?

— Может, лучше съездишь к маме? — осторожно предложил я.

— А мамы нет дома, — немного ехидно улыбнулась Ирина. — Она пробудет в Саратове до одиннадцатого января, так что ехать мне просто не к кому. Кроме того, я просто хочу быть с тобой, куда бы тебя ни занесла твоя репортерская судьба…

Ее взгляд был абсолютно серьезным. И правда, чего ей делать дома в праздники одной?

На меня вдруг накатила лирика, и я громко запел:

— Я‑а хочу быть с тобо-ой,

Я‑а хочу быть с тобо-ой.

Я так хочу быть с тобо-ой,

Я‑а хочу быть с тобо-ой,

И я буду с тобо-ой…

Подражание голосу Бутусова мне удалось не очень. Мне вообще не удаются песни, где нужно тянуть голосом, это не мой конек. Я закончил петь, посмотрел в глаза Ирины и сказал:

— Ладно, поехали. — И добавил: — Но только если в машине будет место.

Мы едва успели доесть бутерброды, как позвонил Степаныч и сказал, что они уже ждут у подъезда.

Место для Ирины в машине нашлось…

Даже если бы его не было, я бы посадил ее на колени, правда, она этого не знала.

Степаныч довез нас до места, где можно было на законных основаниях припарковать машину, а дальше по Измайловскому парку мы пошли пешком. Степа уверенно вел нас с Ириной сначала по главной аллее, потом мы свернули на так называемый Измайловский проспект, прошли немного вдоль трамвайных линий, вошли на территорию «луна-парка», повернули налево и оказались в самой запущенной части парка. Похоже, мой неизменный оператор Степа либо знал этот парк, как двор собственного дома, либо получил подробный план маршрута от нашего незабвенного шефа.

Какое-то время мы шли по глубокой и хорошо утрамбованной лыжне, пока наконец не уперлись в полосатую заградительную ленту. За ней кучка людей рассматривала что-то лежащее на снегу недалеко от замерзшего болотца. Само болотце мы видели, а вот что лежало на снегу — не очень.

— Начинай снимать, — коротко сказал я Степе. И услышал еще более короткий ответ:

— Уже…

Мы потопали вдоль полосатой заградительной ленты, приближаясь к взволнованной группе людей. Пройдя еще несколько шагов, остановились, поскольку отсюда было видно, что лежало у болотца на снегу — труп девушки в синих джинсах и куртке. Толстый белый свитер на ней был задран, тело испещрено многочисленными ранами. Судмедэксперт, похоже, уже сделал свою работу и теперь спокойно покуривал в сторонке. Старший оперативно-следственной группы опрашивал свидетеля, оказавшегося первым на месте преступления и вызвавшего полицейских. Им был суховатый пожилой человек в синих спортивных штанах, в зеленом, наполовину расстегнутом пуховике и синей олимпийке с надписью «СССР» на груди и белыми полосками на воротнике. На голове пожилого спортсмена была надета синяя лыжная шапочка с помпоном. В руках он держал лыжные палки. Третий из группы стоял к нам спиной и что-то усиленно писал, прислонившись к стволу дерева, к другой стороне которого были прислонены лыжи старика-«олимпийца». На нас пока никто не обращал внимания. Оно и к лучшему.

Мы сделали еще шаг, другой…

Старший группы, обернувшись на хруст снега, с недоумением посмотрел на нас:

— Кто это? Откуда? Почему они здесь?

— Мы представляем телеканал «Авокадо», — бодро заявил я. — И мы делаем свою работу. Так же, как и вы…

— Работу?! Вы?! Делаете?! Как мы?! — натурально взвился старший оперативно-следственной группы. — Кривуля, а ну-ка разберись с этими работягами…

Тот, что писал, прислонившись к дереву, обернулся, сложил бумаги, сунул их в дерматиновую папку, злобно вжикнул замком и направился к нам. Его взгляд был спокоен, чист и неподкупен…

— А что вы скажете на то, когда увидите, что у меня имеется официальное разрешение? — громко произнес я, обращаясь к старшему.

— Покажите, — безапелляционно ответил он.

Человек с чистым и неподкупным взглядом остановился и посмотрел на меня в упор.

— Да без проблем, — сказал я, ничуть не смутившись, подлез под оградительную ленту, прошел мимо сотрудника с чистым и неподкупным взглядом и неторопливо направился к старшему группы, не забывая все примечать и фиксировать в памяти. Подойдя к нему вплотную, демонстративно залез во внутренний карман, достал свое зеленое удостоверение члена Международной федерации журналистов IFJ и раскрыл его: — Вот, взгляните…

Несколько секунд он внимательно всматривался в мое удостоверение, этого времени мне хватило, чтобы разглядеть труп девушки вблизи. Он лежал на самом бережку замерзшего болотца. Это была еще недавно весьма миловидная девушка лет двадцати двух — двадцати пяти, рыжеволосая, связанная широким скотчем по рукам и ногам. Куртка розового цвета на ней была расстегнута, джинсы также расстегнуты и приспущены, черные колготки порваны, белый свитер и черный бюстгальтер задраны на шею. На груди и животе девушки виднелись многочисленные темные порезы, не смертельные на первый взгляд, но вот посиневшее лицо жертвы явно указывало на асфиксию, то есть удушение, отчего, по всей вероятности, и наступила смерть. Девушка, похоже, отчаянно сопротивлялась, на что указывали сломанные ногти и несколько гематом на теле…

— Что это? — вывел меня из оцепенения голос старшего следственно-оперативной группы.

Я посмотрел на свою корочку и не без гордости ответил:

— Это — международное удостоверение журналиста, самое что ни на есть настоящее. Штаб-кварира находится в Брюсселе, там и телефончик записан. Так что можете позвонить туда и спросить про меня, если не верите.

— А разрешение, о котором вы говорили, где? — последовал следующий вопрос.

— Да вот же, здесь все написано… — Я взял из рук полицейского удостоверение, раскрыл его и зачитал вслух: — «Удостоверяем, что владелец настоящей карточки является профессиональным журналистом, и просим все органы власти, — тут я пропустил несколько слов («а также партнерские журналистские организации») оказать необходимое содействие держателю карточки в выполнении им профессиональных обязанностей». И по-английски тоже написано. Можете прочитать.

Я дружески улыбнулся полицейскому, дескать, все нормально, приятель. Теперь мы можем вместе работать, и никакие обстоятельства уже не помешают нашей теплой дружбе, взаимопониманию и сотрудничеству. Но старший следственной группы все понимал иначе, и вместо ответной улыбки его лицо слегка перекосило от раздражения. Теплой дружбы, похоже, у нас не получилось… А значит, не будет и совместного распития спиртных напитков.

— И что? — посмотрел он на меня без особой нежности.

— Как это «и что»? — искренне (как мне показалось) удивился я. — Вы должны…

— Ничего я вам не должен, — не дал договорить мне старший опергруппы. — Прошу вас немедленно покинуть место преступления и не мешать проведению следственных действий. Кривуля, помоги гражданину журналисту покинуть место преступления… Ты у нас здоровенный, силенок у тебя хватит.

Человек с чистым и неподкупным взглядом, каковые нередко приходится видеть на плакатах, подошел ко мне и крепко взял меня за локоть.

— Как скажете, — не стал я спорить и резко высвободил локоть, после чего взгляд у Кривули перестал быть спокойным и чистым.

— Конечно, будет именно так, как я скажу, — с оттенком презрения произнес старший группы.

Впрочем, удивительного в этом ничего не было: не любят органы правопорядка, когда в их дела суют нос журналисты. Особенно тогда, когда дело только началось или пробуксовывает…

Тем же путем я двинулся назад, пролез под оградительной лентой, подошел к Степе и Ирине и нарочито громко спросил:

— Степа, ты все заснял?

— Все, — так же громко ответил Степа.

— А вы, баронесса фон Шлиппенбах, видели, как обращаются наши правоохранительные органы с прессой? — спросил я еще громче, чтобы расслышал старший группы и тот, взгляд которого перестал быть чистым и спокойным.

— Ja, ich sah^[1], — отлично подыграла мне Ирина, неожиданно ответив по-немецки.

— Вот и славно. Все это я обязательно вставлю в свою новую передачу, — опять-таки громко резюмировал я, после чего мы отошли в сторонку и притаились за деревьями.

— Мы чего-то ждем? — спросила Ирина, когда прошло минут десять-двенадцать.

— Да, — ответил я. — Мы ждем дедушку-спортсмена, чтобы задать ему несколько вопросов.

— Он не станет с нами разговаривать, — вполне резонно заметила она, — поскольку терпеть не может современное телевидение, впрочем, как и многие советские старики.

— Согласен, — подал голос Степа.

— И я согласен, — кивнул я. — Но кто говорит, что мы будем спрашивать его об убийстве девушки?

Наконец пожилого спортсмена-олимпийца отпустили восвояси, и он с видимым облегчением покинул загороженную территорию, а затем, надев лыжи, направился прямо на нас. Когда он оказался шагах в пяти-шести, мы вышли из-за деревьев, как несколько Дубровских. Но пистолетов мы на старикана не наставили, поскольку их у нас не было.

— Здравствуйте, мы представляем спортивное общество «Динамо», — произнес я за всех, пытаясь импровизировать, — и делаем для него передачу о наших ветеранах-спортсменах, в которых жив, так сказать, дух победы и азарт социалистических соревнований в бассейнах, на беговых дорожках, катках и лыжных трассах нашей необъятной Родины. — Старик понимающе кашлянул. — Нам кажется, что вы как раз из плеяды тех людей, которые не пасуют перед стремительно убегающим временем и обстоятельствами и продолжают заниматься спортом и физической культурой, несмотря на преклонный возраст и смену политического вектора в нашей стране.

— Политический вектор в нашей стране всегда один! — внушительно произнес старикан, отставив лыжные палки в стороны и потрясая сжатыми кулачками. — Это — мир во всем мире и социальная справедливость… Даешь равенство всех перед законом! — пафосно, но на полном серьезе гаркнул он и стал натурально сыпать лозунгами… — Казнокрадов и мздоимцев — в тюрьму пожизненно, с полной конфискацией имущества. Коррумпированных чиновников и продажных представителей органов правопорядка — в самую далекую Сибирь! В секретные шахты! На разработку урановых руд! У нас там на всех места хватит! Сибирь, она большая!

— Проституток, спекулянтов и прочих проходимцев — за сто первый километр! — понимающе поддержал я старика.

— Насильникам и убийцам — высшая мера социальной защиты: расстрел! — продолжил старикан-«олимпиец», одобрительно глянув в мою сторону, видимо, принимая за родственную душу. — За мужеложество и растление малолетних — расстрел! За хищение государственной собственности в особо крупных размерах — расстрел!

— Ленин и теперь живее всех живых, — вспомнив интернетовскую утку о том, что тело Ленина в Мавзолее время от времени двигается и приподнимается, безапелляционно заявил я.

— Народ и партия — едины! — разжала губки Ирина, фанатично округлив глаза и выбросив вверх сжатый кулачок.

— Сотрем грань между городом и деревней! — подхватил густым басом Степа Залихватский из-за камеры и несколько театрально тоже выбросил вверх сжатый в приветствии кулак.

— Но пасаран! — боевито откликнулся дед.

Наверное, если бы за нами кто-нибудь наблюдал, то наверняка подумал бы о том, что в заброшенной части лесопарка происходит «январка» (не «маевка», естественно) революционно настроенных граждан или сборище законченных придурков разных возрастов, место коим в психиатрическом диспансере.

А старик-«олимпиец» был поистине несказанно рад, что встретил единомышленников. Его глаза искрились и блестели, тело получило значительный заряд бодрости, которой ему и так было не занимать (он как будто бы даже помолодел лет на тридцать!). Выкрикиваемые нами лозунги взбодрили и нас, и мы вчетвером возбужденно смотрели друг на друга и заговорщицки улыбались. Хотелось взять винтовку Мосина, прищелкнуть четырехгранный штык к стволу и бежать штурмовать Александровское военное училище, занятое офицерами и юнкерами. Видеокамера у Степы вовсю работала.

— А я думал, ребятки мои дорогие, что за нами — выжженная земля, — удовлетворенно-радостно произнес старик-«олимпиец». — Ан нет, и среди молодого поколения имеются продолжатели нашего правого дела. Нет, — потряс он кулачками, — еще не все души людей русских осквернены стяжательством, гонкой за комфортом и разного рода сомнительными удовольствиями, что пропагандируют пидарасы разных мастей с экранов телевизоров, страниц желтых газетенок и всяких там паскудных журнальчиков. Гляньте, что в Австрии-то делается! Бородатая баба поет!

Старик на время замолчал, с явным удовольствием оглядывая нас. Мы тоже во все глаза смотрели на бодрого старичка, примерно так, как дети младших классов смотрят на макеты доисторических животных. На вид «олимпийцу» было больше восьмидесяти лет, а может, и все девяносто. Потом он спросил:

— Вы сами-то спортсмены?

— А то! — снова за всех ответил я. — Спорт — это жизнь! Все как один на золотой значок «ГТО» сдали!

— Это вы молодцы! А почему не на лыжах? Вон какой день! Самое время на лыжню!

— У нас сегодня рабочий день, — сказал я.

— Работать — на-а‑адо, — наставительно произнес старикан. — Возрождать экономику, разрушенную предателями и ставленниками мирового империализма и внешними врагами России. Поднимать село и деревню. Двигать образование и науку. Никто за нас, ребятки, этого не сделает. А как вы относитесь к коммунистической партии?

— Благоговеем, — ответил я.

— А к Леониду Ильичу? — снова спросил старик несколько осторожненько.

— Леонида Ильича Брежнева мы считаем самым выдающимся деятелем мирового значения второй половины двадцатого века, — произнес я с несказанной гордостью, — принесшим нашей Родине два десятилетия спокойной и созидательной жизни.

— Достойные слова для такого молодого человека, — похвалил меня старик-«олимпиец».

— Спасибо, — скромно проговорил я и тут же поинтересовался: — А вы часто совершаете такие лыжные прогулки, как сегодня?

— Часто, — с гордостью ответил дед и добавил: — Когда зима. А летом я бегаю трусцой.

— Здорово! — вполне искренне произнес я и решил, что старикан настроен вполне доброжелательно, а значит, пора приступать к делу. — Мы видели вас у болотца, общающимся с каким-то мужчиной. Он что, тоже спортсмен?

— Нет, он милиционер… Тьфу, полицейский, — поправился дедушка-«олимпиец» и проворчал: — Вот ведь выбрали словечко для наших правоохранительных органов. Был бы верующий, так перекрестился бы.

— Согласен с вами, — снова искренне поддакнул я. — Айн, цвай, полицай…

— Вот именно, — закивал старик, — вот именно. Полицаями в Великую Отечественную войну называли изменников Родины, которые перешли на службу к немцам…

— А что тому полицейскому было от вас нужно?

— Он спрашивал меня про убитую девушку. Что творится, что творится… — помрачнев, скорбно покачал головой «олимпиец». — Вот до чего довела страну эта гнилая демократия: маньяки, убийцы, насильники, ворье разных мастей, олигархи. Раз демократия, значит, все можно. А таких стрелять надо…

— А вы что, знали убитую? — спросил я с удивлением и надеждой.

— Да, — просто ответил старик. — Она работала продавцом в кафе «Берлога». Того, что стоит между парком аттракционов и «луна-парком». Правда, эта «Берлога» как бы не совсем кафе. Нет официантов, зато нет и этого проклятого алкоголя, ведь на аттракционы и в «луна-парк» ходит много детей и подростков. Скорее «Берлога» — это что-то среднее между столовой и кулинарией. И там очень хорошие пирожки с картошкой и лучком зеленым…

— А вы случайно не знали, как звали ту девушку? — осторожно поинтересовался я.

— Ну, как не знал, зна-а‑ал, — протянул старик. — Ее звали Лариса. Я и прежнюю продавщицу знал, что до нее в «Берлоге» работала, Санию. Тоже была рыженькая, татарочка. Мы ее звали Соня.

— «Мы» — это кто?

— Спортсмены со стажем, — улыбнулся старикан. — Например, у меня спортивный стаж шестьдесят два года.

— Не может быть! — неподдельно поразился я. — А у ваших товарищей тоже такой же стаж в спорте?

— Ну, например, у Володьки Шапошникова спортивный стаж — пятьдесят пять лет. Володька был в свое время мастером спорта по легкой атлетике. В длину прыгал. Тренировался, кстати, вместе с нашим многократным чемпионом Советского Союза Игорем Тер-Ованесяном, который первый в Европе преодолел рубеж в восемь метров. Замечательный был мастер. И человек хороший. Вы, наверное, такого и не знаете.

— Не знаю, — откровенно признался я.

— А еще в нашей команде есть Зина Воскобойникова и Ваня Голутвин. Зинаида Игнатьевна имеет звание Героя Социалистического Труда. В прошлом она — бригадир племенного совхоза «Красные зори», что в Калужском районе. Потом высшим руководством страны была переведена в Москву, работала в аппарате Бюро ЦК КПСС по РСФСР. А Ваня Голутвин в прошлом — ученый-физик. Никогда не пил и не курил. И даже не слышал ни о каких там наркотиках. Кстати, как и я. Не было в советской стране наркоманов, кроме некоторых отщепенцев. И то, что они наркоманы, никто не знал, кроме врачей. Да… Но Ваня предпочитает коньки. Часто катается на здешнем катке. Но и на лыжню вместе с нами, бывает, выбирается.

— Ну вот, вашу команду благодаря вам я уже знаю, — сказал я. — А вас как зовут?

— Меня зовут Николай Васильевич Сахнин, — представился старик-«олимпиец». И из всей своей биографии озвучил только ее конечный результат: — Бывший персональный пенсионер республиканского значения. Ныне пенсионер на общих основаниях, — добавил не без горечи и обиды. — Вот такие пироги…

— А меня зовут Аристарх Русаков. Человека с видеокамерой зовут Степан, а… молодую корреспондентку — Ирина Пиктиримова.

— У вас хорошие русские имена… — довольно заметил старик.

— Спасибо, — почти хором сказали Ирина и Степа.

— Вот вы говорили про команду, — решил я закончить со спортивной тематикой, поскольку из всего, что было связано со стариком-«олимпийцем», вполне могла получиться отдельная передача-репортаж. — А почему вы сегодня один?

— Володька Шапошников приболел, — охотно ответил Николай Васильевич. — Переел, верно, в Новый год. А в нашем возрасте о чревоугодии следует напрочь забыть, ибо сердцу да и желудку уже трудно качать все это… — Он вздохнул, вспомнив про возраст. — Зина Воскобойникова сейчас отдыхает в санатории. В новогодние праздники она всегда так делает: следит за своим здоровьем. И правильно, знаете, делает. Ведь в Москве воздух — сами знаете какой…

Я понимающе кивнул.

— А Ваня Голутвин, — продолжал Николай Васильевич, — поскольку сегодня вторник, катается на коньках. Видите ли, здесь по вторникам с десяти до четырех для всех пенсионеров вход на каток бесплатный. Приходится, знаете ли, экономить копеечку…

— Понятно, — констатировал я. — Стало быть, в иные дни вы катаетесь на лыжах всей командой, вчетвером?

— Да, обычно так и бывает.

— А после лыжных пробежек вы заходите в «Берлогу», чтобы немного отдохнуть, перекусить, покушать пирожков с картошкой, попить кофе…

— Чаю, — осторожно поправил меня Николай Васильевич. — Исключительно чаю с лимоном.

— Да, чаю, — поправился я. — И Лариса работала в кафе на выдаче в качестве продавца?

— Да, — ответил бывший персональный пенсионер республиканского значения.

— А как вы обнаружили ее тело? — осторожно поинтересовался я.

— Ехал на лыжах, смотрел по сторонам, природой любовался, вот и… обнаружил, — помрачнел Николай Васильевич. — Ну и, конечно, сразу позвонил в мили… в полицию. Жаль, такая хорошая девочка была. И у каких же гадов ползучих поднялась рука на нее? Да еще, никак, и снасильничали, паскуды! — Старик судорожно сглотнул и скрипнул зубами. — И ножиком изрезали всю: шею, грудь, живот… Расстреливать таких надо без всяких поблажек! А лучше — вешать прилюдно, чтоб другим неповадно было. Как раньше делали, чтобы боязнь у людей была, что можно делать, а чего нельзя. Под страхом смерти…

— Так, может, это новый маньяк в парке завелся? — предположил я. — Или старый вернулся…

— Маньяк не маньяк, а расстреливать таких все одно нужно, — продолжал стоять на своем неугомонный старик. И я был с ним полностью согласен.

— А вы не знаете, как давно Лариса работает… работала в «Берлоге»? — спросил я после короткой паузы.

— С полгода точно, — ответил Николай Васильевич.

— А до нее была Сания?

— Да. Они обе нам нравились: добрые, приветливые. Увы, такие качества у молодежи теперь совсем нечасты. Теперь наглость, нахальство, беззастенчивость — вот что в почете! Вот что помогает им жить и расталкивать локтями честных, порядочных и совестливых… А почему вы спрашиваете про этих девушек?

— Просто мы намерены после интервью с вами зайти в это кафе и перекусить, — быстро нашелся я.

— А‑а‑а, — протянул Николай Васильевич. Потом заговорщицки оглянулся и сказал: — Может, споем нашу, любимую? — И, прокашлявшись, бодро затянул:

— Будет людям сча-астье,

Счастье на века-а;

У Советской вла-асти

Сила велика!

Сегодня мы не на пара-аде,

Мы к коммуни-изму на пути-и.

В коммунис-ти-че-ской брига-аде

С нами Ле-енин впереди-и…

Тут уже подключился и я:

— В коммунис-ти-че-ской брига-аде

С нами Лени-ин впереди-и!

Прощались мы с Николаем Васильевичем очень тепло. Несмотря ни на что, старик был весьма симпатичным. А, главное, искренним. И еще доверчивым, как и большинство людей его поколения. То есть они не носили масок на всякие разные случаи жизни, как делает это большинство сегодняшних наших граждан. В том числе и ваш покорный слуга…

— О спорт, ты — жизнь! — сказал нам на прощание старик-«олимпиец» и покатил себе по лыжне в направлении стадиона «Трудовые резервы»…

Примечания

1

Да, я видела (нем.).