Госпожа трех гаремов

Евгений Сухов, 1999

Московская Русь XVI столетия. Необозримые просторы, дремучие леса, широкие реки. К югу, за Дикой степью, располагаются владения Крымского ханства, к востоку, за рекой Итиль, – Казанского. Десятки тысяч русских пленников, захваченных в бесчисленных опустошительных набегах, томятся в татарских застенках. И царь Иоанн Васильевич Грозный начинает подготовку к большой войне… Но пока никто в Казани не знает об этом. За высшую власть идет ожесточенная, а временами – смертельная борьба. В центре политических интриг закономерно оказывается прекрасная Сююн-Бике – женщина исключительной красоты. Ей, дочери влиятельного ногайского мурзы, самой судьбой предписано стать «госпожой трех гаремов»…

Часть вторая

СТАВЛЕННИК МОСКВЫ

Курултай ^[23]

На курултае, куда съехались эмиры и мурзы с ближних и дальних улусов Казанского ханства, выбирали нового правителя. На огромном Арском поле было тесно от шатров. Там, где каждую весну проходил сабантуй ^[24] и не утихало веселье, сейчас было тревожно — решалась судьба государства. Знатные казанцы, перебивая друг друга, предлагали на ханский престол своих ставленников.

— Нам нужен Шах-Али! — стараясь перекричать всех, взывал к собравшимся один из мурз. — Только он сможет помочь Казани! Он договорится с ханом Иваном, и войско урусов отойдет от стен города.

— Но он волен в обращении с женщинами! Он будет позорить наших жен! Вспомните его правление! — возражали ему. — Он воспитывался среди гяуров, там женщины чересчур вольны в поведении и в обращении с мужчинами!

— Нам сможет помочь только Крым! — кричали другие. — За ним стоит султан Сулейман с его непобедимыми янычарами! Урусы хотят вытеснить нас с земли предков! Султану Сулейману они пишут, что Казань всегда была их улусом!

— Нет! На Казань нужно ставить только Ядигера! Он был уланом в войске хана Ивана, знает обычаи урусов и хорошо знает наше ханство! И кто будет спорить с тем, что он настоящий мусульманин?!

Потом взял слово Чура Нарыков.

Он поднялся с колен, провел маленькой ладонью по черной бородке, обвел всех присутствующих долгим взглядом… Здесь собрались разные люди. Всех объединил и сблизил курултай. Забыты давние родовые распри, никто не вспоминал о прежних обидах. Решалась судьба всего ханства. Непримиримые враги сидели рядом и брали жирные куски баранины с одного блюда. Сейчас все взгляды были устремлены в сторону Чуры.

Он хорошо знал Шах-Али. Конечно, это далеко не тот хан, который нужен Казани, но лучшего сейчас просто не найти. Было время, когда их обоих связывала дружба. Разве не Чура Нарыков в первый год ханства Шах-Али протянул ему руку помощи? Тогда новый правитель искал расположения знатных эмиров, и первым был он, могущественный Чура! Вместе с популярностью хана росло и влияние Нарыкова. Без его совета казанский правитель не мог сделать и шагу, и, если бы не пренебрежительное отношение Шах-Али к знатным сановникам, по сей день хан сидел бы на своем престоле.

Чура Нарыков, запахнув на себе полы длинной одежды, обратился к собравшимся:

— Правоверные! — Он старался говорить так, чтобы его услышали в самых дальних концах курултая. — Аллах должен воздать нам по заслугам за многотерпение! Долго мы несли на себе непосильную тяжесть владычества Гиреев! Вспомните же, сколько при их правлении было изничтожено почтенных казанцев. Гиреям нужны только две вещи — золото и власть! Разве они пекутся о благополучии своих подданных?! А Казань? Теперь это не наш город. Его заполонили крымские мурзы, им отданы лучшие земли!

Чура сделал паузу, убедился, что его слушают внимательно, затаив дыхание. В первых рядах он заметил Кулшерифа и Худай-Кула.

Сеид Кулшериф в знак согласия слегка кивал головой.

Эмир Нур-Али сидел неподалеку от Кулшерифа и время от времени поглядывал в его сторону, пытаясь угадать мысли сеида. А тот словно дал обет молчания — выступать не торопился.

Чура между тем продолжал:

— Мы всего лишь пасынки на собственных землях! Не к чести казанцев быть последними у себя дома!

— Верно он говорит! — выкрикнул Нур-Али.

— Верно! — прокричал Худай-Кул.

Чура смерил его взглядом: «И ты сюда же, собака!» Он вспомнил, как совсем недавно улай так же поддерживал и Сафа-Гирея. Худай-Кул всегда был на стороне сильного.

— Верно!!! — подхватило великое собрание — курултай.

— Но что ты предлагаешь?

Эти слова, хотя и сказанные тихим голосом, услышали все. Как же иначе — ведь они принадлежали самому сеиду.

Кулшериф дотронулся морщинистой ладонью до подбородка, поросшего редкой седой бородой. Сеид ждал ответа.

— Я предлагаю написать письмо урусскому государю, чтобы он дал согласие на ханство Шах-Али! — наконец произнес Чура.

Огромное собрание вновь закипело.

— Он больше служит урусскому хану, чем своим правоверным!

Со своего места тяжело поднялся Кулшериф. Он был малого роста, но его увидели все. Кто-то из мурз подставил под его руку свое плечо. Сеид поблагодарил едва заметным кивком. Ждал, когда спадет первая волна возмущения. Кулшериф, будто под тяжестью взглядов, склонился. «Недолго он еще протянет!» — поймал себя на жалости Чура.

Курултай приготовился слушать мудрое слово духовного наставника.

— Чура Нарыков прав! — раздался над поляной сухой, чуть надтреснутый голос.

И настроение курултая изменилось. Слова сеида пророческие. Его устами говорит сам Аллах.

— Верно!

— На престоле должен быть Шах-Али!

— Тогда хан Иван уберет свои полки с наших земель. А что будет дальше… — сеид обвел толпу долгим взглядом, — ведает только Аллах!

Он провел руками по лицу, совершая святое омовение, и весь курултай в один голос выдохнул:

— Амин!

Воля господина

Город был близок. Сафа-Гирей уже видел крепкие стены Казани. На башнях и стенах он разглядел множество вооруженных людей.

— Неласково они встречают своего хана. Посмотрим же, что будет дальше, — и Сафа-Гирей хлестнул нагайкой коня по круглому лоснящемуся крупу. Жеребец, фыркнув, вынес хозяина на берег реки.

Во время весеннего паводка Казань-река разлилась особенно привольно — уже не перешагнуть, как некогда в сухие годы. Ее тихие, неторопливые воды подступили прямо к высоким стенам города.

«Сразу не взять, нужно будет придумать что-нибудь». Сафа-Гирей вновь огрел плетью жеребца. Тот обиженно заржал, взвился на дыбы и понес всадника по берегу речушки.

Три дня отряды Сафа-Гирея штурмовали Казань. Но город оставался неприступен.

Обратная дорога в Ногаи показалась долгой. Сафа-Гирей выехал далеко вперед своих сотен, рядом ехал улан Али. Кони шли рядом, шаг в шаг.

— Я хочу побыть один, — произнес хан. — Оставь меня!

Улан будто не слышал и продолжал следовать за Сафа-Гиреем.

— Я хотел сказать тебе, хан, — произнес вдруг Али. — Не возвращайся в Сарайчик, там тебя ждет смерть… Я должен был убить тебя, Сафа-Гирей.

Хан оставался невозмутимым, он как будто не слышал оброненных слов. Только мозолистая крепкая ладонь потянулась к темной холке коня. Тот на мгновение замер, ласка хозяина была ему приятна.

— Но я не смог этого сделать. Ты — великий хан. И окажи мне честь находиться рядом с тобой.

Сафа-Гирей благодарно улыбнулся:

— Спасибо тебе за эту весть. Я никогда не забуду твоей услуги.

Кони продолжали идти рядом и в такт шагов раскачивали косматыми головами.

— Посмотри, что там за пыль на горизонте?

— Где? — удивленно приподнялся на стременах улан.

— Там! Смотри!.. Смотри!

— Где же? — повернулся Али к Сафа-Гирею, и тут же вороной клинок, рассекая ребра, по самую рукоять вошел улану в грудь.

— За что? — прошептал он, и кровавая пена с помертвелых губ закапала на поднявшуюся после дождя полынь.

— Волю господина надо исполнять!

Улан еще некоторое время пытался удержаться в седле, широко раскачиваясь из стороны в сторону, а потом, натягивая поводья, рухнул лицом в чужую казанскую землю. Конь поднялся на дыбы, заржал громко, и эхо долго разносило этот крик-печаль по всей степи.

Сафа-Гирей повернул назад к своему войску.

— В Ногаи не поедем. Путь наш лежит в Хаджи-Тархан. Там нас ожидает теплый прием, а коней — сытный овес.

Воинство Сафа-Гирея уже давно перестало удивляться решениям хана и послушно свернуло с наезженной дороги в степь, в сторону Астраханского ханства.

Нежданная весть

Войско великого князя Ивана Васильевича остановилось большим лагерем у широкой, не успевшей еще освободиться от ледового плена Итили. На следующий день по велению государя решено было переправиться по льду к городу. А ночью неожиданно прошел ливень. Берега уже не могли удержать стихию, и вода прорвалась, затопив лагерь. Повозки, груженные пушками, ядрами, продовольствием и прочим скарбом, вязли в рыхлом снегу, а то и просто проваливались под лед, увлекая в мутную пучину и отроков ^[25]. Над Итилью раздавались крики о помощи, предсмертное ржание коней, ругань. Воины бросали оружие, сбрасывали кольчуги и пытались добраться до берега вплавь.

— О святая Богородица, спаси и сохрани! Заклинаю тебя! — молился в страхе молодой государь. — Видно, грешен, вот и наказывает меня сын твой… Заступись!

А весна, начавшаяся в том году особенно рано, продолжала показывать свой крутой нрав. Итиль широко затопила пашни, луга и леса. И войско Ивана Васильевича без соизволения воевод стало отходить от Казани.

Со стен города неудачу великого князя приветствовали восторженно, и Кулшериф, взывая к ликующей толпе, беспрестанно повторял:

— Сам Аллах помогает нам воевать против неверных.

А на следующий день, свернув знамена, снялся со своего места и передовой полк государя. Иван Васильевич возвращался в стольный град.

Недолго печалился самодержец и уже через месяц стал готовить новый поход. Во все стороны земли Русской скакали гонцы, собирая великое войско. Приготовление к новому походу приостановила неожиданная весть: земля Казанская просила на ханство Шах-Али.

Государь обратился за советом к своему духовному наставнику митрополиту Макарию.

— Как быть, святой отец? — спрашивал молодой, не искушенный в тонкостях государственных дел Иван Васильевич.

Макарий, полуобняв юношу, мудро вещал:

— Шах-Али, государь, другом завсегда нам был. Интересы наши исполнял исправно. Он и отцу твоему Василию Ивановичу добром служил. За что и не люб народу казанскому, за то и изгнан был из града Казани. Царем он был и в граде Касимове и там служил честно. А коли в чем и повинен был, так его уже и Бог простил, раскаялся давно. Отпиши, государь, послам казанским о согласии твоем. Пускай Шах-Али царем казанским сделается, и нам от того большая польза будет. — Митрополит помолчал, снизу вверх посмотрел в глаза государя.

Долговязый Иван Васильевич усердно внимал мудрым речам духовного наставника. А Макарий продолжал:

— Только надобно ему наказать про полон русский. Да про то, что Христа на басурмановой земле забывают православные, в нового Бога уверовали. Аллаху молятся, баб ихних в жены берут.

— Хорошо, Макарий, быть по сему!

В тот же день Шах-Али предстал перед государем. Царь принял его как равного, посадил подле себя.

— Ты — царь, и я — царь, — заговорил Иван Васильевич. — Я царь московский, ты же царем казанским сделаешься. Обещай же, что не предашь меня, как Сафа-Гирей, и братом мне будешь!

— Обещаю.

А государь меж тем продолжал:

— Сафа-Гирей, прежний царь казанский, земли русские обижал да в полон всякого народу набирал. Как на царствие станешь, то полон русский отпустишь, а мне на том грамоту отпишешь.

Шах-Али почувствовал на своем плече прикосновение государевой руки. Тяжела оказалась честь: Шах-Али рухнул на колени.

— Прости, государь, за прегрешения. Век правдой служить буду, как отцу твоему служил, Василию Ивановичу.

Плохая приметА

Утро следующего дня Шах-Али встретил в дороге. Он ехал в Казань в сопровождении тысячи стрельцов. А на десятый день пути на высоком холме он увидел стены города и островерхие крыши минаретов.

— О Аллах, исполни мою мечту, сделай меня счастливым. Пусть Казань навсегда останется в моей власти! — просил Шах-Али.

Город встречал бывшего и будущего хана настороженно. Неласковы были взоры мурз, встречавших Шах-Али. Он въехал в Казань через Ханские ворота в сопровождении небольшой свиты. Следом шествовал отряд русской стражи — только ей и доверял Шах-Али.

Появилась еще одна группа встречающих. Впереди был Чура Нарыков. Именно Чуру и хотел видеть в этот час Шах-Али. Сейчас, как никогда, важна поддержка могущественного эмира. Обменялись приветствиями, воздавая хвалу Аллаху.

— Хан, — приложил Чура руку к груди. Голова замерла в почтительном поклоне. — Нам нужен только ты. Войско же хана Ивана пусть остается за пределами Казани.

Вот он, знак беды. «Эмиры и мурзы хотят лишить меня поддержки царя, но если я откажусь, тогда придется распрощаться с Казанью». Шах-Али туго натянул поводья, и удила глубоко врезались в губы жеребца. Будущий хан размышлял всего лишь мгновение, потом он повернулся назад и махнул рукой поотставшему отряду:

— Отъезжайте в Москву, я остаюсь здесь… И передайте Ивану Васильевичу, что свое обещание я помню.

Князь Дмитрий Палецкий, поклонившись бывшему касимовскому царю, молвил:

— Не беспокойся, государь, все будет исполнено, — и, повернувшись в сторону ожидавшей его дружины, произнес: — Вот и проводили мы царя Шах-Али, исполнили волю государя, а теперь и в Москву можно подаваться.

Приблизился Чура:

— Достойнейший Шах-Али, тебя ждут во дворце.

Будущий хан ослабил поводья, и конь звонко зацокал копытами по булыжнику.

Через чугунную решетку Ханских ворот Палецкий видел широкую спину Шах-Али. По обе стороны от него ехали касимовские мурзы. «Эти в обиду не должны дать, — подумал князь, — да уж больно мало их!» — Беспокойство уже тронуло его сердце.

«Что же сказать Ивану Васильевичу, государю? — думал он растерянно. А Шах-Али все дальше и дальше удалялся от ворот. — Не обернется. Примета плохая, а ему сейчас удача нужна».

Вступление во власть

В мечеть Кулшерифа народу набилось до отказа. Каждый хотел увидеть нового хана, и огромная толпа теснилась у самого входа. Здесь собралась вся Казань — от мала до велика. В центре, в парчовых халатах, стояли карачи, здесь же был и сам Кулшериф. Все ждали появления Шах-Али. Наконец появился и он. Нарядный. Беззаботный.

По знаку Кулшерифа Шах-Али пересек залу и, подобрав под себя ноги, уселся в центре большого ковра. Хан не внушал почтительности: роста маленького, толст, лицо безбородое. И это сильно смущало мулл.

Но Шах-Али, счастливый, не замечал недоуменных взглядов и усмешек стоящих рядом карачей и мулл. Он смотрел на благожелательно настроенный казанский люд. Всюду улыбки, улыбки, улыбки… И нет им конца! Неужели именно этот народ когда-то лишил его власти?..

К ковру, на котором восседал Шах-Али, подошли четверо карачей, самых знатных и самых богатых: эмир Чура Нарыков, эмир Булат, улан Худай-Кул, эмир Нур-Али. Под восторженные возгласы толпы они подняли за углы ковер, на котором сидел Шах-Али. Краснея от натуги, карачи прошли по мечети — каждый из присутствующих должен видеть счастливое лицо будущего хана. Осторожно, будто толстое тело Шах-Али было святыней, они опустили ковер в центре мечети.

— Да здравствует казанский хан Шах-Али! — прокатилось под высокими сводами главной мечети государства.

— Али!.. Али!.. Али! — охотно откликнулось эхо.

— Славься же во веки веков!

Кулшериф, прикрыв глаза, прочитал благодатную молитву, восхваляющую деяния Аллаха.

— Слава Всевышнему, что он дал нам на ханство казанское Шах-Али! Амин! — наконец произнес он и провел узкими ладонями по сухому волосатому лицу.

— Амин! — раздалось вокруг, словно вздох.

Так Шах-Али стал казанским ханом во второй раз.

Сопровождаемый многочисленной свитой и народом, новый властелин покинул священную обитель. Людской поток вслед за Шах-Али схлынул на мощенную серым булыжником площадь и разлился по узким улочкам.

Весь день город ликовал. Всюду были выставлены бунчуки ^[26] — так Казань приветствовала нового хана.

А московский посланник Дмитрий Вольский возмущался:

— Войско русского царя в город не пустили, воеводу не приветили, а посла государя Ивана Васильевича не во дворце держат, как чину его подобает, а в посаде, на самых задах. Словно сироту какого-то или родственника дальнего. Сказано об этом будет государю московскому. Не пожалует он казанских бояр, хулу им воздаст.

— Верно, — соглашался с князем тысяцкий, — прогневается государь и заново с войском пойти может. Несдобровать Казани, коли вся земля Русская поднимется.

А счастливый Шах-Али, не чувствуя настороженных, а порой и просто ненавидящих взглядов, шел по персидским коврам к ханскому дворцу.

Утром под тонкие и протяжные призывы муэдзинов со всех концов города к мечетям поспешили мусульмане. Этот день для ханства был необычным — в главной мечети проповедь читал сам Кулшериф:

— Да будет славен казанский хан Шах-Али по велению Господа нашего. Ибо все, что происходит на земле, следует от соизволения его, а не от прихоти людской. Так пусть же Шах-Али будет добрым господином и заступником нашим, справедливым судьей и бережливым хозяином. Пусть Аллах сохранит его и весь род его славный от беды и напасти. Амин!

Мурза и князь

Через Ханские ворота в сопровождении большого отряда казаков в Москву выезжал мурза Чапкун Оттучев. Он спешил сообщить государю московскому о занятии Шах-Али казанского престола. С подворья вслед удаляющемуся отряду хмуро смотрел Дмитрий Вольский.

— Государю докладывать едут. Обманут они нас. К царю Шах-Али не пускают и вестей от него не дают получать. Видно, задумали что-то. Но, слава тебе Господи, Дмитрий Палецкий в дороге уже.

В полдень Чапкун нагнал головной полк Дмитрия Палецкого. Князь встал лагерем, и огромные шатры были расставлены по всему полю.

— Окружить, — приказал мурза, — и чтобы никто не вышел! Всех побить, а эмира Палецкого — ко мне!

Князя, разутого и в одной рубахе, разодранной у самого плеча, вытащили из шатра и доставили к Чапкуну. Дмитрий Палецкий утер рукавом с лица кровь и посмотрел на мурзу. Чапкун сидел на высоком жеребце, а конь, чувствуя запах крови, громко фыркал, нетерпеливо переступал ногами. Мурза любовно похлопал его по холке.

— Отпустить эмира. Пусть подойдет ко мне поближе.

Стража подтолкнула князя вперед.

— Пожалей меня, мурза, — ноги у Палецкого ослабли, и он упал коленями в густой, жирный, размокший от дождя чернозем. — Стар я стал. Дома умереть хочу, подле жены да деток. Ежели в вашей земле басурмановой помру, не примет меня Господь!

— Значит, жить хочешь? — спросил Чапкун, поигрывая длинной плетью.

— Хочу, мурза, пожалей старика! Неужно не помнишь ласку мою в Москве?

Чапкун родился в Касимове и несколько лет был служилым татарином у государя московского Ивана Васильевича. Вот тогда и завязались между мурзой и князем отношения, напоминающие дружеские.

— Пусть он идет! — приказал Чапкун и, хлестнув крепко коня, поскакал прочь по раскисшей после весеннего паводка московской дороге.

Князь Дмитрий Палецкий, истово крестясь, остался один.

— Слава Христу, спас меня от басурманова плена. Нужно успеть сообщить царю Ивану о Шах-Али…

— Князь, батюшка, — послышалось за спиной жалостливое завывание. Из кустов вышел дружинник из охраны воеводы. За повод он вел красавца-коня. — Это тебе…

— Дай плеть, — коротко приказал Палецкий.

— Держи, батюшка, — охотно протянул отрок кнут. — Ты его погорячее плетью, тогда он мигом до самой Москвы доскачет.

Князь взял плеть и долго без устали хлестал рынду ^[27] — по лицу, рукам, шее.

— Будешь знать, как пристало беречь князя! Будешь знать, как беречь князя! — приговаривал он.

А когда наконец притомился и на его широком лбу выступила обильная испарина, князь брезгливо отшвырнул плеть.

— Что стоишь, раззява! В Москву надо поспешать! Раньше мурзы в стольном граде нужно быть. Наговорит он царю всякого да еще и уступок каких добьется для своего двора! Оружие за добрую весть попросит.

Холоп утер с рассеченного лица кровь и произнес:

— Да где же их обойдешь?! Каждый из них за собой по два свежих жеребца ведет.

— Ладно, — подумав, произнес князь, — видно, действительно не успеть… Попадет мне теперь от государя. Царя Шах-Али оставил, дружину не уберег. Ничего, может, государь и пожалеет, милостив он.

Карачи-заговорщики

Чура Нарыков молился, призывая Аллаха в покровители дел своих. Он забыл обо всем и думал только о Всевышнем.

— Аллах видит все, знает обо всех. Аллах — единственный Бог! Только вера в него является по-настоящему истинной!

Слова молитвы Чура произносил совсем негромко, но его сочный голос легко разбегался в пустоте и забирался в дальние углы мечети. Наконец он воздал последнюю хвалу Аллаху:

— Во имя милостивого и милосердного. Амин! — коснулся лица жесткими ладонями.

Чура Нарыков неторопливо поднялся, поправил на себе расшитую золотом одежду и вышел из храма. Он видел спины, согнутые в почтении, боязливые взгляды. В знак приветствия Чура едва наклонял голову и спешил дальше, к ханскому дворцу.

У ворот дворца стража покорно расступилась, пропуская эмира.

— Что говорит хан? — поинтересовался Чура у мурз, вышедших ему навстречу.

— Шах-Али хотел покинуть дворец, но мы наказали страже, чтобы она его остановила, как ты велел, эмир.

— Что на это ответил Шах-Али?

— Поначалу он был очень рассержен. Грозился отрубить нам головы или подвесить на крючья за ребра, а потом, проклиная Казань, удалился в свои покои.

— Выходит, он уже все понял и ему не нужно будет больше ничего объяснять. Шах-Али, скорее всего, попросит помощи у Бельского. Он со своим полком живет в посаде и еще не знает о заточении хана… Что ж, посмотрим!

Чура все еще решал, чью же сторону наконец принять — Шах-Али или, быть может, сеида?

Вечером у Нур-Али собрались виднейшие карачи. В его роскошном дворце было шумно и весело. Звучала музыка. Плавно двигались танцовщицы, слава о которых давно перешагнула пределы Казанского ханства. И пришедших в этот час к эмиру пробирала зависть:

— Ах, Нур-Али! Всюду у него красота!

Танцовщицы извивались, как змеи, приковывая к себе горячие взгляды, гости забыли о музыке. Похоже было, что они не помнили даже о цели своего визита, будто собрались здесь для того, чтобы выпить кумыса да посмотреть на искусных танцовщиц.

Но стоило только в просторных покоях появиться Чуре Нарыкову, как гости поднялись со своих мест. Каждый пожелал пожать руку эмиру.

Музыканты отыграли последние аккорды. Хозяин сделал нетерпеливый жест рукой, и танцовщицы легкой стайкой скрылись на женской половине.

Навстречу вышел сам сеид. На его лице застыла приветливая улыбка.

— Рад приветствовать уважаемого Кулшерифа, — первым заговорил Чура. — Как здоровье, сеид?

— Время ли сейчас думать о собственном здоровье, когда болеет все ханство?

— Для того мы и собрались, чтобы разобраться во всем, — сказал хозяин дома. — Прошу садиться, гости дорогие, разговор у нас будет долгий и непраздный.

Когда все расселись, Нур-Али по праву хозяина начал серьезную беседу:

— Трудные времена наступили для Казани. Сафа-Гирей был плохим ханом, за что и изгнан. Шах-Али больше московский слуга, чем казанский хан. Он охотился вместе с ханом Иваном, а этой чести удостаиваются только избранные.

Его поддержал Чура Нарыков:

— Все правильно, уважаемый Нур-Али Ширин. Москва считает Казань своим улусом и дает нам ханов со своих городов — Касимова да Каширы. Все они больше урусы, чем мусульмане! Они забыли обычаи своих предков, нравы и традиции народа! Можно ли верить таким ханам?! Но мы устали и от опеки султана, который тоже считает Казань своим улусом. А сами мы терпим притеснения от крымцев, дальних и ближних родственников Сафа-Гирея! — Чура Нарыков посмотрел на сеида, который утвердительно качал головой. Потом перевел взгляд на других. — С этим нам нельзя мириться! Только мы, казанцы, должны управлять своим ханством. У Москвы есть Русь. У Кафы есть Крым. У Стамбула — Турция. Так пусть же оставят Казань для казанцев!

Последние слова Чуры были встречены громкими возгласами, больше других горячился Нур-Али:

— Прав Чура! Казань для казанцев!

Кулшериф улыбался беззубым ртом, согласно кивая маленькой седой головой.

— Что стоит за Русью? — продолжал Нарыков. — Чужой нам язык и чужая вера. Да, Казань сейчас слаба, нам не одолеть Московии, но мы можем противостоять ей, если будем вести себя осмотрительно. Государь Иван дал нам своего раба Шах-Али на ханство. Пусть же он будет ханом! Но только мы, — голос Чуры стал звучать тверже, — будем управлять нашими улусами. Мы, карачи! И без нас Шах-Али не сделает ни единого шага! Все будет подвластно только нам. Он не сможет выйти со двора, не сможет переговорить с русскими послами, он будет взаперти. Для народа же казанского пусть он останется ханом, пусть всюду его восторженно встречает толпа. Для всех он хан, для нас же он будет пленник! Иван будет думать, что на Казани сидит его раб и правит его волею, но только нам будет подвластно ханство! Тогда мы убережем Казань от разорения, и гяуры не станут воевать нас!

Некоторое время было тихо. Речь Чуры для большинства оказалась неожиданной. Хан терял свою власть, и управление государством переходило к эмирам.

Опершись на локоть, приподнялся с подушек Кулшериф.

— Твои слова мудры, эмир! Я и все собравшиеся здесь принимают их. — По залу прошел одобрительный ропот. — Казань должна быть крепкой, только тогда можно будет избавиться от Шах-Али и выбрать на курултае своего хана. Казань должна быть такой же славной, как и при Улу-Мухаммеде! И пусть сейчас Шах-Али ханствует!

Старик засмеялся, и его дребезжащий клекот был подхвачен зычным голосом Чуры Нарыкова:

— Пусть Шах-Али ханствует!

Золотая клетка

Шах-Али не выпускали из дворца уже несколько дней. О том, что он оказался узником в золотой клетке, хан понял уже к исходу первых суток. Несколько раз Шах-Али пытался покинуть дворец, но всякий раз на его пути становилась вооруженная стража. «Вот, значит, как они обошлись со мной!»

— Я — хан! Я — Шах-Али!! — повышал он голос, и по его дряблому лицу от негодования пробегала судорога.

Есаул выставлял вперед руку с саблей, и узкая полоса стали отрезала хану выход. Взгляд у есаула был безразличный, он смотрел куда-то за его спину. Шах-Али в ужасе оглянулся, опасаясь увидеть стоявшего сзади убийцу. Но за спиной были только коридоры ханского дворца, пустынные и темные.

— Выпустите меня отсюда! — Шах-Али уже не приказывал, он умолял.

Но ответом ему было молчание. Лица стражей оставались беспристрастными и каменными. «О Аллах, и это мои подданные! Это ими я должен был повелевать?! — думал хан. — Что они хотят от меня?! Если я им не нужен, то почему тогда не убьют?! Зачем я согласился ехать в этот город?! Будь проклята Казань!»

Шах-Али повернулся и пошел прочь медленной старческой походкой. Наверняка стража ухмыляется ему в спину. Хану хотелось обернуться, бросить в их бездушные лица проклятия. Но усилием воли он подавил в себе это желание. «Я не дам им повода радоваться еще сильнее. О Аллах, разве мало ты меня наказывал за мои прегрешения, за что ты меня обрекаешь на еще большие муки?! — Шах-Али прилег на свое ложе. В покоях было тихо. — Знает ли о моем несчастье царь Иван? Скорее всего, нет… Тогда нужно будет сообщить об этом князю Бельскому. Пусть он расскажет царю о том, как измываются надо мной!»

— Чернила мне и перо! — крикнул хан.

Приказ был исполнен тотчас.

«Брат мой, царь Иван, — писал Шах-Али. — Всюду измена. И во дворе моем, и в государстве Казанском. Меня держат взаперти и на ханство не пускают. Меня не любят, тебя же словами погаными поносят. А сами заправляют ханством по своему усмотрению. Приди же с войском и вызволи меня из плена».

— Эй! Кто там?! — крикнул Шах-Али в приоткрытую дверь.

На его крик вошел слуга.

— У меня к тебе есть просьба.

На лице слуги появилось удивленное выражение — не часто ханы обращаются с просьбой, они больше приказывают.

— Отнеси это письмо князю Дмитрию Бельскому. Тайно… За это я тебе дам… — Шах-Али колебался только миг, потом сунул руку в шкатулку, достал из нее золотую цепь и протянул ее слуге. Это был родовой талисман. Говорили, что он принадлежал самому Батыю, — вот это! А когда принесешь от князя ответ, получишь намного больше! — показал хан на свой браслет, украшенный жемчугом и алмазами.

— Хорошо, — согласился слуга, переборов в себе последние сомнения. — Скоро я вернусь!

Он ушел, а время потянулось в томительном ожидании.

Началась уже вечерняя молитва, когда дверь неслышно распахнулась и на пороге появился дворцовый есаул. Хан посмотрел на вошедшего с опаской. Есаул держал в руках поднос, на котором был какой-то предмет, накрытый платком.

— Это и есть ответ, — проговорил учтиво стражник.

Шах-Али потянулся рукой к платку и, взяв его в горсть, приподнял. На подносе лежала голова слуги, того самого, что был послан с письмом. Открытые глаза его смотрели прямо на Шах-Али — спокойно и даже как-то задумчиво.

— Хану принести чернила и перо? — поинтересовался есаул.

— Ступай! — произнес Шах-Али, и стражник, как и подобает верному слуге, вышел с поклоном, пятясь спиной к двери.

«Теперь все, — подумал Шах-Али, — не добраться до князя Бельского. Нужно что-то придумать, иначе придется разделить участь моего бедного брата Джан-Али».

Сухое, будто высушенное ветром, и темное, словно прокопченное знойным степным солнцем, тело Сафа-Гирея, казалось, не ведало усталости. Седьмые сутки он не сходил с коня. Лошади уже не желали двигаться дальше, люди валились на землю в одном желании — передохнуть хотя бы час. А Сафа все торопил дальше и дальше в степь свое государство, состоящее из трех сотен казаков, четырех жен, двух дюжин наложниц и нескольких кибиток, в которых был уложен скарб бывшего хана.

Гонимый, непризнанный и всеми преследуемый, он переезжал из одного ханства в другое, желая обрести почет и власть. Он научился кланяться, улыбаться недругам, непринужденно веселиться в застолье, и только в дороге Сафа-Гирей давал волю распиравшим его страстям — был зол, раздражителен не в меру и в ярости хлестал плетью по ввалившимся бокам жеребца. Богатство, слава, власть — все осталось в прошлом. Настоящее — бесконечная дорога, изгнание и полнейшая безысходность.

— О Аллах, дай мне силы пережить этот позор, — молил бывший казанский хан. — Я прошу о малом — дай мне силы! Ты можешь все. Что для тебя такая ничтожная просьба твоего раба?!

Но Аллах оставался глух, и кони несли изгнанников все дальше и дальше в степь.

Вдруг жеребец Сафа-Гирея споткнулся и замер. Он больше не хотел идти дальше. Не помогали и уговоры, бессильна была плеть. При каждом ударе конь только шумно втягивал ноздрями воздух, но оставался непокорным воле Сафа-Гирея. И бывший хан смирился. «Ты хочешь управлять ханством, но не можешь справиться даже с конем!»

Когда вокруг Сафы собралось все его небольшое воинство и свита, старшая из жен, Сююн-Бике, осмелилась спросить своего повелителя:

— Куда мы едем, любимый мой?

Сафа-Гирей долго наблюдал за полетом коршунов, а потом, повернувшись к Сююн-Бике, честно признался:

— Не знаю.

Он посмотрел на свое немногочисленное воинство. С ханом в этот час остались только самые преданные.

С ними можно идти до конца.

«Когда-нибудь я отплачу слугам за эту преданность. Аллах, сделай так, чтобы я вернулся на ханство. Я помню свои ошибки и больше никогда не повторю их. Я буду добр, великодушен, щедр. О Всевышний, я никогда зря не пролью крови, будь то даже кровь неверных!» — молился Сафа-Гирей.

— Вперед! — махнул он рукой на юг. — В Хаджи-Тархан. Там Ядигер. Он — мой должник, и я рассчитываю на хороший прием. Быстрее! — пришпорил изгнанник взмыленные бока жеребца.

И тот неожиданно покорно поскакал по выжженной солнцем степи.

— Пусть хан не имеет ни в чем отказа, — наставлял Чура есаула. — Пусть он ест и пьет, что пожелает. Пусть полнится его гарем женщинами, пусть он живет в удовольствии и усладе. Музыканты должны ласкать его слух райскими мелодиями. Пусть жители Казани принимают его за действительного хана. Ему будут отдавать должные почести, а в утренних молитвах муллы постоянно станут поминать его имя! Но Шах-Али должен знать, кто истинный господин на этой земле! Шах-Али должен знать свое место и помнить о том, что он только раб!

— Будет исполнено, эмир, — поклонился есаул настоящему хозяину Казанской земли.

— Хан хочет есть! — раздалось в покоях Шах-Али, и через некоторое время в тронный зал, выложенный коврами и узорчатыми паласами, вошло несколько женщин. В их руках были серебряные сосуды, до самых краев наполненные янтарным медом, кумысом. На золотых широких блюдах лежал шербет, на больших подносах — мясо.

Вошел Шах-Али. За последний год он еще более растолстел.

— Вот сюда, хан, — любезно улыбнулся есаул и показал на заставленную яствами домовину ^[28]. — Это твое место.

Шах-Али медлил. Как поступить дальше, он не знал. Его хотят унизить, раздавить! Хотят заставить его есть на гробе!

Шах-Али сделал несколько шагов к «столу». Есаул в ожидании поднял глаза на хана.

— Мне не нужно баранины, — произнес Шах-Али. — Я хочу рыбу!

Быть может, самое благоразумное ничего не замечать?

— Хан казанский хочет отведать рыбы! — хлопнул в ладоши есаул.

И тут же вошла девушка. На золоченом подносе она несла осетра. Это было любимое лакомство Шах-Али.

— Пускай все кушанья испробует раб! — потребовал хан.

Привели раба — высокого детину с густой бородой.

— Ешь! — приказал есаул.

Раб трижды широко перекрестил лоб и литые плечи, помолился своему Богу, после чего стал пробовать кушанья. Когда дело было исполнено, он поклонился хану и произнес:

— Отведано угощение. Кажись, не отравлено. Можешь есть, хан.

Шах-Али посмотрел на молодца. Такого ничто не свалит. Надо бы кого поплоше.

— Пусть другой поест, — потребовал хан.

Привели следующего раба. Им оказался тщедушный чернявый мужичонка.

— Уж не это ли пробовать? — удивленно переспросил он, глядя на изысканный обед. И, получив удовлетворительный ответ, пробормотал: — Ладно уж, хоть перед смертушкой поем до отвала.

Невредимым остался и этот пленник, и тогда Шах-Али сделал еще один шаг к «столу».

Домовина была плохо стругана, сосновые доски не пригнаны. Шах-Али чувствовал спиной недобрые взгляды. «Все они хотят моего унижения! Придет же такое в голову, видно, шайтан их надоумил. Прости, Аллах, за упоминание о нечестивом! Пусть же они думают, что я ничего не заметил. Сохрани мою жизнь. Всевышний, а я стерплю! Я замолю все свои грехи, а если я все-таки вырвусь отсюда живым, то поставлю в своем уделе, городе Касимове, в твою честь каменную мечеть! Я перешагну через позор, чтобы выжить и напомнить когда-нибудь о нем обидчикам!»

Шах-Али присел за «стол» и неторопливо приступил к трапезе. Хан старался не смотреть на есаула. Наверняка тот сейчас ловит каждый его взгляд, каждое его движение. «Я не доставлю ему такого удовольствия. Я ничего странного не заметил». Наконец Шах-Али поднялся.

Есаул учтиво поклонился:

— Доволен ли хан обедом?

— Мне понравился обед, — произнес казанский повелитель и скрылся в своих покоях.

Оставшись один, хан достал бумагу и принялся выводить ровные красивые буквы. Это было еще одно письмо князю Бельскому. «Князь, друг мой! Заступись за меня, за раба великого государя московского. Не мил я на ханстве, не люб я народу казанскому. Унижают меня и обиды бесчинные творят. Сегодня я на гробе обедал. Каково же мусульманину терпеть такое? Вызволи меня из плена, а то меня и жизни лишат. Я же великому князю и государю всея Руси Ивану Четвертому Васильевичу еще служить буду».

Шах-Али свернул письмо, перевязал его лентой. При первой же возможности надо передать послание князю. Видно, он в посадах стоит, если в город не пускают. Может, и сумеет выручить из беды.

Совет Чуры Нарыкова

Во дворце эмира Нур-Али решалась судьба казанского хана. Здесь собрались держать совет все виднейшие карачи.

— Опасность миновала. Шах-Али, собаку московскую, нужно убить, — первым высказался Нур-Али. — Вместо него выберем другого хана. Никто нам не сможет помешать: князь Вольский в посадах, а полк князя Палецкого разбит. На ханство можно поставить одного из сыновей Сафа-Гирея.

Следующим говорил Чура Нарыков:

— Нет, Шах-Али еще нужен ханству. Да и убить хана не так просто. Как на это посмотрит Всевышний?!

Чуре возражал эмир Булат:

— Вчера мы перехватили еще одно письмо от Шах-Али, которое он посылал князю Бельскому. Хорошо, что человек, которому хан доверил свою тайну, оказался настоящим мусульманином и послание сразу попало ко мне. Шах-Али задаривает стражу золотом и серебром. А вчера один из слуг отказался сторожить хана! Он стал говорить о том, что держать Шах-Али под караулом — значит восстать против воли самого Аллаха… Пришлось отрубить вероотступнику голову, чтобы убедить остальных в том, что он не прав. — Губы Булата раздвинулись в улыбке. — Но так мы можем лишиться всей стражи! Этот безумец утверждал, что кровь у Шах-Али священная. А что, если эта вредная мысль пришла на ум и другим слугам?! Надо как можно быстрее избавиться от касимовского царька и пригласить Гиреев!

— Видно, наш спор может разрешить только сам Шах-Али, — сказал Кулшериф. — Нужно пойти к нему и спросить, чей же он слуга?! Если он раб урусского хана… Тогда все в руках всевидящего Аллаха, — провел он руками по лицу.

Чура Нарыков застал Шах-Али в покоях. Единственное, что оставалось сейчас казанскому правителю, — это побольше общаться с наложницами и женами, и хан все свое время посвящал любви. Утомленный и расслабленный, он вышел навстречу эмиру.

— Ты хотел меня видеть? — сами собой брови у хана сомкнулись у переносицы.

— Я вижу, казанский хан занят…

— Что ты хотел сказать, эмир?

— Что я хотел сказать? Тебя должны убить, Шах-Али…

На лице хана не дрогнул ни один мускул. Многому научила его жизнь, но накопленный опыт не подсказал, что отвечать, услышав такое. Может, Чура Нарыков хочет сполна насладиться его смятением? Не дождется! А если его действительно хотят убить?.. Тогда какой смысл предупреждать об этом?

— Все в руках Всевышнего, — спокойно произнес Шах-Али.

И Чура невольно проникся уважением к опальному хану.

— Я приготовился ко всему, как только въехал в Ханские ворота. Смертью меня не испугаешь — меня на небе ждет рай. — Но на последнем слове голос хана дрогнул.

— Ты можешь спастись, Шах-Али, — в голосе Чуры прозвучало сочувствие.

Хан поднял глаза на эмира, будто хотел убедиться, стоит ли верить его словам. Впрочем, Аллах не предоставил выбора.

— Что я должен для этого сделать?

— Последовать моему совету. Когда к тебе придут эмиры, ты должен сказать, что всегда служил только Казани и никогда урусскому хану.

— Просьба нетрудная, я сделаю так, как ты хочешь. Но только объясни мне, почему вдруг ты решил помочь мне?

— По моему совету тебя заключили под стражу. Ты знаешь об этом?

— Да, я знаю об этом, эмир. Вот потому я и решил спросить: кто ты?! Враг ты мне или друг?

Чура Нарыков задумался.

— Скорее всего, друг… Я хочу, чтобы Казань была свободной. Если сейчас тебя убьют, то на ханство опять взойдет кто-нибудь из Гиреев и вновь прольется кровь казанцев. Помни же мой совет! — на прощание сказал Чура.

Шах-Али ждал недолго — в полдень во главе с Кулшерифом в ханский дворец пожаловали карачи. Эмиры вошли через распахнутую настежь дверь и нерешительной толпой остановились в центре просторных покоев, перед сидящим на подушках правителем.

Шах-Али оставался казанским ханом даже сейчас.

Вперед вышел Кулшериф.

— Вся земля Казанская послала нас к тебе спросить… — сеид полуобернулся назад, показывая рукой на стоявших позади него эмиров. — Хан ли ты казанский или, быть может… раб урусского Ивана?

Шах-Али посмотрел на Кулшерифа, на стоявших за его спиной карачей. В толпе статью выделялась фигура Чуры. Выходит, не обманул эмир. Неторопливо, без лишней суеты, как и подобает хану, Шах-Али поднялся с парчовых подушек и вплотную приблизился к Кулшерифу.

— Мусульмане, братья мои! — громким голосом заговорил хан. — Я ли не люблю свой народ?! Мне ли не люба Казань?! Все мои желания и действия связаны с нашим славным городом! И не урусский царь Иван послал меня сюда на ханство, я сам принял ваше предложение. Разве это не честь — быть ханом в Казани?! Напрасно вы думаете, будто бы я люб урусскому царю. Он держал меня в темнице, а моих людей, не пожелавших отступиться от Аллаха, предал смерти. Страдал же я всегда только потому, что хотел быть полезным ханству! Однако у вас я встречаю непонимание, и мое сердце разрывается от обиды! — Его безволосое лицо исказил гнев. — А если я и служил урусскому царю, так делал это для того, чтобы стать казанским ханом и начать войну с неверными под священным знаменем ислама!

Шах-Али говорил все громче, распаляясь собственной речью. Он уже сам верил в то, что сказал, и видел себя во главе священного войска. Да будет сказанное услышано Аллахом!

Раздались одобрительные возгласы. Казанская знать поверила своему хану. Кулшериф сделал несколько нерешительных шагов вперед и старческими худыми руками обхватил полные, почти женские плечи Шах-Али и прижался щекой к его безбородому лицу.

— Ты казанский хан, настоящий. Да продлит Аллах твои светлые дни, чтобы тебе увидеть смерть своих врагов. Теперь мы знаем, что ты искренен в любви к Казани и к ее народу. У нас единый Бог. Тот, у которого самое великое имя — Аллах!

Шах-Али торжественно объявил:

— А чтобы вы поверили в искренность моих слов, завтра же в Казани мы устроим большой праздник. Пусть на этом празднике каждый будет весел! Пускай все запомнят его надолго: и дервиш, и эмир!

Угощение Шах-Али

Солнце двигалось к закату, и муэдзины по длинным винтовым лестницам минаретов поднимались на самое небо, в гости к Аллаху, чтобы позвать правоверных на вечернюю молитву.

Уже с самого утра улочки Казани были заставлены длинными столами. В городе царило небывалое оживление, народ готовился к редкому веселью. Напоить и накормить весь город обещал сам Шах-Али. Расторопные слуги выкатывали из подвалов ханского дворца бочки с медом, выносили привезенные из неблизкой Персии изюм, арахис из Армении, вяленых осетров. В тот день на бескрайних ханских пастбищах закалывали скот и разделанные туши везли в Казань.

Огромный базар на Гостином дворе скоро опустел. Ханские казначеи щедро расплачивались с купцами, и товары разом были раскуплены. Довольны остались обе стороны. Купцы повторяли слова благодарности на арабском, персидском, турецком, армянском и русском языках, обещали быть на празднике у великого казанского хана Шах-Али непременно.

Столы трещали от обилия блюд и всевозможных яств, напитков. Слуги Шах-Али старались угодить всем: для русских гостей — медовуха и пиво, для казанцев — кумыс, для армянских купцов — вино. Пусть же каждый будет весел на празднике казанского хана.

Гости расселись за длинные, богато заставленные столы. И зазвучали песни на разных языках. Раздоры были забыты, и вчерашние враги встретились друзьями на пиру у казанского повелителя.

— Во славу хана Шах-Али! — раздавалось то и дело над столами. — Да будет его век славен, а дни длинными и счастливыми!

Полночь. Веселье набрало силу. Звезды обильно выступили на небосводе, и ночь выдалась как никогда светлой.

— Да здравствует казанский хан Шах-Али!

За столами было светло от множества факелов, и их яркий свет падал на лица гостей.

Шах-Али пировал вместе с эмирами во дворце. Кумыса почти не пил, но строго следил за тем, чтобы не пустовали стаканы гостей.

Хан всматривался в бородатые лица карачей.Что они надумают в следующий раз? Вот кто настоящие хозяева Казани! Хотят — позовут на ханство, хотят — прогонят! Хуже того, могут отобрать и жизнь! Лицо хана дрогнуло.

Веселье заканчивалось. К Шах-Али приблизился евнух.

— Что с тобой, хан? — поинтересовался повелитель девушек Ибрагим.

Хан пожал пухлыми плечами. Самое страшное — это чужая непредсказуемая воля. Чем обернется сегодняшний праздник? Впереди — остаток безумной, веселой ночи, которая, скорее всего, только ненадолго оттянет приговор. Лучше ударить первым!

Евнух наклонился к самому уху Шах-Али:

— Хан, если тебе нужна моя помощь, располагай мной, как тебе заблагорассудится. Считай, что в твоих руках не только моя судьба… но и жизнь!

Шах-Али посмотрел в полноватое лицо слуги: по-степному раскосые глаза, тонкая реденькая бородка. Черный евнух смотрел на него так, словно прочитал его сокровенные мысли. И хан решил вверить свою судьбу в холеные руки Ибрагима. Евнух при дворце значит куда больше, чем глава стражи.

— Хорошо, быть по-твоему! Завтра настроение в Казани может измениться не в мою пользу. Меня могут выгнать из Казани, а то и просто убить. Нужно заковать в железо всех эмиров и мурз, которые выступили против меня. Я должен опередить их.

Тяжелы ханские слова, можно только представить, каким трудным будет само дело. Но Ибрагим раздумывал недолго.

— Хорошо, хан, я согласен!

Потухли факелы. Застолье померкло и вскоре утихло совсем. Разбрелись по лавкам купцы, разошлись по домам и казанцы.

По каменной мостовой особенно громко в наступившей тиши процокали копыта лошади. Нур-Али возвращался в свой дворец. Он ехал без сопровождения и охраны — кто же посмеет поднять руку на эмира из рода Ширин?! Вдруг воздух рассек резкий звук, и тонкая веревка затянулась на крепкой шее Нур-Али.

— Вязать его! — приказал Ибрагим. — И во дворец к хану.

Эмир пытался ослабить веревку, но та затягивалась все туже и туже. Вот она уже парализовала его волю и не давала возможности двигаться.

— Ты еще заплатишь за это, — хрипел Нур-Али, — ты еще заплатишь!..

Евнух Ибрагим смотрел на поверженного эмира. Глаза Нур-Али были выразительны в своей ненависти. Евнух поднял руку с саблей, опасно блеснула сталь, но, поборов искушение, Ибрагим вернул оружие в ножны.

В ту ночь были взяты под стражу все явные и мнимые враги Шах-Али. Закованные в цепи, они были брошены в зинданы.

А через сутки хан захотел увидеть своих врагов. В сопровождении стражи он спустился в темницу, к пленникам. Вот они, его хулители: Худай-Кул, Нур-Али, Булат, Канчура, Накип… Хан медленно переходил от одного к другому. «Все здесь! Все до одного!»

На многих эмирах одежда была порвана, большинство из них остались без головных уборов. Своего вида знать не стыдилась, смотрела вызывающе, и могло показаться, что даже здесь, в зиндане, они были хозяевами.

Шах-Али подошел к Худай-Кулу. Тот был на голову выше хана. Он стоял без одежды, по пояс голый. Шах-Али помнил его парчовый, расшитый бисером кафтан — подарок самого Сулеймана Кануни. Видно, на одеяние позарился кто-нибудь из стражи.

— На колени! — распорядился Шах-Али.

Стража навалилась на плечи улана. Худай-Кул в ярости отшвырнул от себя охранников, но они снова набросились на узника и заломили ему руки, и Худай-Кул, словно нехотя, опустился на колени перед казанским ханом.

— Вот так-то оно лучше будет, — усмехнулся Шах-Али и пошел дальше.

Следующим был эмир Булат. Яркая одежда прикрывала его щуплую фигуру. Булат криво улыбнулся, и Шах-Али понял, что значит эта улыбка. «Страх!» — уверенно определил он.

— Тебе не грозит смерть, — успокаивающе произнес Шах-Али. — Ростом для этого не вышел. Снять с него цепи, и пусть идет куда хочет!

Цепи со звоном упали на земляной пол, стоявшие рядом вздрогнули. Шах-Али улыбнулся. «Подданные не разучились бояться своего хана. Только страхом можно заставить внушить к себе уважение!» И Шах-Али впервые за время своего правления почувствовал себя ханом. Жизнь этих людей теперь принадлежала только ему одному.

— Что вы хотите на прощание сказать мне, эмиры?

— Нам не о чем говорить с тобой, — произнес Нур-Али, — ты предал нас еще раз.

Хан задержал взгляд на эмире. Пятнадцать лет назад Шах-Али неожиданно попал в опалу. На Руси тогда властвовал всесильный боярин Овчина. Шах-Али был лишен воды и пищи, многих его слуг убили, и только Аллах заступился за него — не дал случиться бесчинству. Шах-Али предстал перед Овчиной и сумел доказать свою правоту.

— Ишь ты, татарин, — ухмыльнулся всемогущий боярин, — стало быть, глаголишь, что русский народ любишь? А почто тогда про тебя эмиры наши верные пишут, что ты злой умысел надумал? Хочешь Казань туркам передать?! Смотри у меня, — на всякий случай погрозил Овчина перстом, — у нас и там свои уши есть!

— Видит Аллах, я и государю Василию Ивановичу исправно служил, кто же наговорил на меня такое?

— Нур-Али, — ответил боярин…

— Вы хотели убить меня так же, как когда-то убили моего брата Джан-Али! — сказал Шах-Али эмиру.

— Нет, не мы были убийцами твоего брата! Мы поверили тебе и готовы были идти за тобой до конца!

«Не простят эмиры своего позора! Слишком горды!» Сомнения не отпускали Шах-Али: «С каким же сердцем я встречу завтрашний день? Султан Сулейман принимает решения дважды: одно вечером, другое утром. Кто знает, быть может, завтра утром я посмотрю на случившееся совсем другими глазами».

Немного помешкав, он отошел в сторону и бросил главному стражнику:

— Как только я переправлюсь на ту сторону Казань-реки, всех отпустить! Мне не нужна их смерть, пусть все видят, что я их не боюсь!

Черный евнух

По аккуратным ступеням тайницкого хода Шах-Али вышел к берегу реки. Дул сильный пронизывающий ветер, в воздухе чувствовалось дыхание подступающей осени. Шах-Али поежился — зябко.

— Я остаюсь в Казани… Быть может, чернь не посмеет меня тронуть, — сказал черный евнух.

— Ты ошибаешься, Ибрагим. Если они убивают ханов, что тогда говорить о евнухах, — мягко возразил Шах-Али, — нам нужно бежать вместе.

— Всевышний оградит меня. А если я умру, то душа моя возрадуется только потому, что погибну вместо тебя.

Ветер на миг стих, и из-за туч проплыла по небу луна. Полнолуние. Шах-Али некоторое время наблюдал за отражением светила в реке, а потом перевел взгляд на Ибрагима.

— Я расскажу про тебя царю Ивану… Пусть он тоже о тебе знает.

— Это я делаю не для урусского царя.

Тихо подошла к берегу лодка и врезалась острым носом в мягкий песчаный берег. Шах-Али ступил ногой на шаткое дощатое дно. Лодка под его грузным телом сильно качнулась.

На том берегу хана ждал князь Вольский, дальше дорога Шах-Али лежала в Москву.

Некоторое время Ибрагим смотрел вслед удаляющейся лодке, а потом пошел в сторону тайницкого хода. Все в руках Аллаха.

Казань не знала, что утро она встречает без правителя. А муллы в утренних молитвах по-прежнему продолжали прославлять хана, желали Шах-Али долгих лет жизни. Только после второй молитвы нежданная весть облетела весь город — хан бежал в Москву!

Эмиры, мурзы собрались на площади и, перебивая друг друга, не стесняясь поведали о своем позоре.

— В цепи нас заковал! На колени ставил!

Послышалась брань. Расправы требовали все, даже хафизы ^[29], еще утром славившие бывшего хана. Худай-Кул горячился больше всех, подогревая возбужденную толпу:

— Посмотрите на мои руки, правоверные! Они еще хранят на себе следы железа, в которое заковал нас проклятый Шах-Али! И это его мы пригласили на ханство! Он издевался над нами, он унижал нас! Он не мусульманин, он гяур! Он бежал в Москву вместе с эмиром Бельским! А кто же ему помог в этом, спросите меня, правоверные?! Черный евнух!

Худай-Кул отыскал глазами Ибрагима, стоявшего в толпе. Евнух не прятал глаз, уверенно смотрел в лицо Худай-Кула.

Толпа выжидающе замерла. Ибрагим был с казанцами всегда: при Сафа-Гирее и без него, при славной бике Ковгоршад и при Шах-Али…

Может ли он стать предателем?

— Это правда, что ты дал Шах-Али уйти? — спросил Кулшериф.

— Да, я отпустил Шах-Али, — признанием евнух подписал себе приговор.

Еще некоторое время площадь хранила молчание, а потом всем стало ясно, что Ибрагима уже нет среди живых.

Толпа выжидала. Кто же осмелится поднять руку на самого ханского евнуха?

— Ты помогаешь неверным, и твоя смерть приблизит меня к воротам рая, — произнес Худай-Кул и обнажил саблю.

Свистнула дамасская сталь, и голова Ибрагима отлетела. Кто-то поднял ее за волосы и плюнул в раскрытые глаза. А толпа, потеряв к увиденному интерес, медленно разошлась.

Через несколько дней в Ногайскую Орду, где в то время находился Сафа-Гирей, прибыли послы. Осиротевшая Казань приглашала изгнанника и скитальца на ханство.

Примечания

23

Курултай — съезд.

24

Сабантуй — праздник после окончания весенних полевых работ.

25

Отрок — здесь: дружинник.

26

Бунчук — древко с прядями из конских волос и кистями.

27

Рында — телохранитель.

28

Домовина — гроб.

29

Хафиз — народный певец и сказитель.