Техник-ас

Евгений Панов, 2023

Умереть военным пенсионером в мягкой постели в двадцать первом веке и очнуться, засыпанным землёй в воронке от взрыва авиабомбы, в теле молодого авиатехника в огненном сорок первом году. Над головой, ревя моторами, проносятся самолёты с крестами на крыльях, и стрекочут пулемёты, несущие смерть. Пришло твоё время. Настала пора применить свои навыки. Ведь ты всю свою жизнь готовился к этому. Готовился защищать Родину. Очень скоро врагам предстоит узнать, кто такой русский ас из будущего. Им даже не надо крестов на могилах, сойдут и на крыльях кресты.

Глава 2

За одного битого двух небитых дают

Первый вылет утром был на перехват самолёта-разведчика. Зловредная «рама»^[6] постоянно висела над передовой, корректировала огонь немецкой артиллерии и наводила на наши позиции пикировщиков.

Подойти к ней до меня уже пытались, но фрицы, заметив приближение советских истребителей, просто уходили к себе, не дожидаясь, когда противник вскарабкается к ним на высоту. Да и живучая машинка была на редкость, так что бить её надо наверняка. Где-то читал, что были случаи, когда «рама» возвращалась на свой аэродром после таранного удара или буквально потеряв один из двигателей. В общем, несмотря на свою невысокую скорость, противник довольно неудобный.

Аэродром наш находился на окраине села Субино Житомирской области, и, учитывая, что линия фронта почти вплотную подошла к городу Коростень, то лететь здесь километров сорок. Едва взлетев, я начал набирать высоту. На шести километрах стало довольно холодновато. Если на земле было плюс восемнадцать, то здесь — столько же, но с противоположным знаком. Спасали зимний комбинезон и тёплые унты. Да ещё Кузьмич раздобыл зимние полётные перчатки и утеплённый шлемофон, так что не замёрзну.

Разведчика заметил издали. «Рама» неспешно нарезала круги метров на пятьсот ниже меня. Похоже, меня заметили, и немец полез на высоту. Несмотря на кажущийся несуразный и хрупкий вид и откровенно низкую скорость, на высоте немец имел очень хорошую манёвренность, так что шансы увернуться от атаки истребителя, тем более одиночного, у него были. Вернее, были бы. Вот это самое «бы» фрицев и подвело.

Я не стал сближаться, а с уже привычной мне дистанции влепил очередь из пушки по кабине. Что хорошо, так это то, что кабина на «раме» большая, и стрелять по ней одно удовольствие. Вся эта летающая оранжерея брызнула остеклением, и разведчик, беспорядочно кувыркаясь, устремился к земле.

Представляю, какое сейчас ликование там внизу, в окопах. Осмотревшись ещё раз, я развернулся в сторону дома.

Только успел доложить о выполнении задачи, как поступил приказ готовиться к новому вылету. На этот раз идём бомбить переправу. Вернее, бомбить её будут пять И-153, пара И-16, которым под крылья подвесили по две бомбы-сотки, Саня Мартынов на своём «ильюшине» как основная ударная сила, ну а я, как всегда, буду их прикрывать. Потом, отбомбившись, ко мне присоединятся оба «ишачка». К счастью или нет, но бомбодержателей на «яке» не было.

На переправу вышли точно. Через небольшую речушку с топкими берегами немцы проложили понтонный мост. Вот он и был нашей целью. Едва приблизились, как нам навстречу потянулись густые трассеры — от автоматических зенитных пушек. Сразу же один из И-16 вспыхнул как свечка и рухнул в лес. Вот из-под капота одной из «чаек» вырвалось пламя, и пилот направил горящую машину на лупящую в бешеном темпе зенитку.

«Ил» Мартынова пёр как танк, оправдывая своё прозвище. Не знаю, видит ли пилот то, что творится вокруг его машины, но со стороны зрелище не для слабонервных. Штурмовик будто опутан паутиной трассеров. Вот с направляющих сорвались РС и понеслись к другому берегу на позицию зениток, а следом посыпались бомбы, разнося в щепки переправу.

Следом за «илом» от своего груза избавились остальные, высыпав бомбы на подходы к переправе. Сделали ещё пару заходов, пройдясь огнём пушек и пулемётов вдоль дороги, по которой, на свою беду, подходила к переправе очередная колонна немецкой пехоты. Расстреляв весь боекомплект, осуществлявшие штурмовку самолёты развернулись на обратный курс.

И тут зенитный огонь внезапно прекратился. Прекращение огня зениток могло означать лишь то, что в непосредственной близости находятся немецкие истребители. Я ещё активнее закрутил головой, высматривая опасность. И… прошляпил. Немцы атаковали не в своей излюбленной манере — сверху, — а снизу. Четвёрка «мессеров» зашла с бреющего полёта и с ходу зажгла одну из «чаек». Мартынов на своём штурмовике в самый последний момент смог увернуться.

«Мессеры» сразу полезли на высоту. Уже бросая истребитель на перехват, я заметил, как чуть в стороне набирает высоту четвёрка фрицев, а восточнее наверх лезет ещё одна пара. Итого получается десять фрицев против нас шестерых, а учитывая, что у остальных всё было расстреляно до железки, то против меня одного.

Я успел с большой дистанции свалить один «мессер», остальные резко развернулись и пошли в атаку, сокращая дистанцию. О других самолётах они, казалось, забыли.

— Саня, уводи остальных, я прикрою! — проорал я в эфир, уворачиваясь от атаки.

— Илья, отобьёмся! Да твою ж…

«Ил» Мартынова вильнул в сторону, когда прямо над фонарём кабины прошёл трассер. Странно. Немец вполне мог свалить штурмовик, но не сделал этого, а лишь, так сказать, обозначил намерения. Да и остальные тоже не стремились атаковать другие краснозвёздные машины, но плотно занялись мной. Всё страньше и страньше.

— Не отобьёмся! Уходите! «Семёрка»! Собирай всех, и прикрывайте «полста третий»!^[7]

На «ишачке» с бортовым номером 7 стоял лишь приёмник, это у нас с Мартыновым были полноценные приёмо-передающие радиостанции.

— Да как их соберёшь, когда они не слышат?! — в отчаянии прокричал Мартынов. На «чайках» вообще никаких радиостанций не было.

— Саня, мне по барабану! — прорычал я в ответ, всаживая очередь из пулемётов в брюхо подвернувшегося фрица. — Хоть причиндалами своими маши из кабины, но чтоб духу вашего здесь не было! Эти по мою душу здесь! Останетесь — и вас сожгут! Кто воевать дальше будет?! Всё, валите отсюда, мешаете! И не поминайте лихом, если что!

Похоже, меня всё же поняли. «Ил» Мартынова покачал крыльями и со снижением пошёл на восток. К нему тут же присоединился И-16. Оставшиеся три «чайки» крутнулись было в сторону свалки, в которую превратился бой, но опомнились и поплелись следом. Их никто не преследовал, а значит, моё предположение, что немцы устроили охоту на истребитель Як-1 с бортовым номером 13, подтвердилось. Ну, суки, сейчас я вам покажу, что такое чемпион по высшему пилотажу со школой пилотирования, опередившей вашу на несколько десятилетий!

Нет, немцы отнюдь не цыплята беспомощные и воевать умеют. Их ошибкой было то, что они набросились на меня кучей. Атаковали бы парами, и я точно долго не продержался бы. Как говорил нам инструктор по рукопашному бою (занимался я в секции в лётном училище, факультативно, так сказать), чем больше против вас нападающих, тем хуже для них. У вас, в отличие от них, свобода перемещения и принятия решений, а они лишь мешают друг другу. Ну что же, есть где разгуляться. Тем более двух я уже вывел из боя. Один догорает на земле, а второй, жирно дымя, со снижением ушёл на запад.

Сложно сказать, сколько времени занял воздушный бой. Во всяком случае, мне показалось, что несколько часов. Немцы никак не ожидали от меня боя на вертикалях, на которых считали себя хозяевами. Пилотаж был буквально за пределами всех возможных ограничений. Я всем своим телом чувствовал, как трещат от перегрузок элементы конструкции «яка». Глаза застилала кровавая пелена.

Немцы, похоже, были хорошо осведомлены о том, как я их ссаживаю на дальних дистанциях, и старались не отдаляться, при этом активно мешая друг другу. Одного неосторожного, решившего выйти из боя и осмотреться, я сбил короткой пушечной очередью.

Стрелял я, стреляли по мне. Вот брызнула осколками приборная доска. Обожгло голову чуть выше виска, и по щеке потекло что-то липкое и тёплое. Прямо перед носом истребителя на миг промелькнул худой силуэт «мессера», но мне хватило этого мгновения, чтобы всадить в него очередь. Буквально затылком почувствовав холодок, я резко бросил машину в сторону. Трассеры прошли мимо, но по бронеспинке что-то довольно сильно ударило. Благодаря своему манёвру я оказался в хвосте у замешкавшегося фрица, чем сразу воспользовался. Горит, бубновый!

«Мессеры» вдруг как-то разом бросились врассыпную. Это они что, меня, что ли, испугались? А, нет. С востока приближались несколько «ишачков». Ну спасибо вам, братья! Без вас мне бы точно хана.

Вдогонку фрицам выпустил остатки боекомплекта и… попал. Попал!!! Один из «мессеров» кувыркнулся в воздухе и врезался в землю. Ну, как говорится, земля тебе асфальтом, тварь!

Только сейчас почувствовал, как трясёт мой «як». Да и вид у машины, что называется, далёк от идеального. Плоскости все в дырах, двигатель работает с каким-то скрежетом и повизгиваниями, на месте приборной панели большая дыра. Не, ребята, я домой.

Самая большая загадка — это то, как я вообще долетел до аэродрома. На последних километрах двигатель начал работать рывками, а истребитель буквально бился в руках как взбесившийся мустанг. Садился я с ходу, не выпуская шасси: судя по состоянию плоскостей, далеко не факт, что они бы вышли. Уже перед самой землёй двигатель будто бы вздохнул с облегчением, что смог дотянуть до аэродрома, и окончательно встал. Не скажу, что родная земля встретила меня ласково. Удар был очень даже чувствительный.

Подняв облако пыли, «як» наконец-то остановился. Откинуть фонарь не получилось: похоже, заклинило. И это просто счастье, что самолёт не загорелся: фиг бы я смог из него выбраться. Подёргав ручку, я бросил это бесполезное занятие. Вон народ бежит, сейчас откроют.

Первым закономерно подбежал Кузьмич. Вот что интересно: у него же комплекция явно не легкоатлета, а несётся быстрее всех. Следом за старшиной бежали Саня Мартынов, а потом и остальная немаленькая толпа.

Совместными усилиями фонарь сорвали.

— Ранен?! — спросил Федянин.

Видимо, видок у меня был тот ещё, потому что во взгляде Кузьмича была неподдельная тревога.

— Не дождутся, — хрипло ответил я.

Блин, а в горле-то пересохло. Попробовал снять шлемофон и зашипел от резкой боли.

Тут же, у самолёта, подбежавшая врач вытащила мне из-под кожи на голове впившийся туда осколок стекла, обработала рану и наложила повязку. Теперь я как герой той песни про Щорса: «Голова обвязана, кровь на рукаве».

Федянин несколько раз обошёл вокруг разбитого «яка» и лишь горестно качал головой. Дождавшись окончания процедур, он подошёл ко мне.

— Сколько?

— Пять, если подтвердят. И один с дымом ушёл, сволочь.

Я глотнул тёплой воды из протянутой кем-то стеклянной фляжки.

— Илья, тут к тебе корреспондент приехал. На КП сейчас.

Я кивнул в ответ и обошёл вокруг самолёта. Да, похоже, отлетался «яшка». На мой вопросительный взгляд Кузьмич лишь отрицательно покачал головой. Вот я и безлошадный. Похлопав не раз выручавший меня истребитель по разбитому фюзеляжу, я пошёл в сторону КП.

Ожидавшего меня корреспондента я узнал сразу. Ещё бы мне его не узнать, если я учился в школе, пионерская дружина которой носила его имя, и его большой портрет висел прямо напротив входа. Аркадий Петрович Гайдар.

Из серии очерков «Есть такая профессия — Родину защищать!»

А. Гайдар. Газета «Комсомольская правда», июль 1941 года

Воздушные рабочие войны

Рядом со мной сидит совсем молодой парень и, щурясь и чуть заметно улыбаясь, смотрит в синее-синее бескрайнее небо. Его голова перебинтована и сквозь бинты немного проступило кровавое пятно. Он только что вернулся из тяжёлого боя, где и получил лёгкое ранение.

Ему всего двадцать два года, а он уже по праву может считаться самым результативным асом наших военно-воздушных сил. В последнем воздушном бою, где он прикрывал своих товарищей, разбомбивших вражескую переправу и колонну техники, он в одиночку уничтожил пять гитлеровских стервятников, что поганили своими крестами наше чистое небо. А несколькими днями ранее также в одиночку в одном бою вогнал в землю семь немецких самолётов. Всего на счету этого парня уже двадцать воздушных побед.

Общаться с ним очень легко. У него весёлый открытый характер. Но весёлый он только с друзьями. Врагам нашей Родины от общения с ним совсем не весело.

Это сержант Илья Копьёв, лётчик-истребитель N-го полка.

— Скажи, а страшно было выходить одному против такой своры? — спросил я его.

— Страшно, — признался он. — Но ещё страшнее было подвести своих товарищей. Страшно было упустить этих гадов. Ведь они продолжили бы нести смерть и разрушения нашей Родине. А вообще, смелый не тот, кто ничего не боится, смелый тот, кто преодолевает свой страх.

— Расскажи про свой подвиг.

— Подвиг? — усмехнулся он. — Какой же это подвиг? Это моя работа, которую я стараюсь выполнять максимально качественно. Вот есть сталевар, он рабочий мартеновского цеха. Есть колхозник, он рабочий сельского хозяйства. А мы, лётчики, воздушные рабочие войны. Профессия у нас такая.

— Это что же за профессия такая? — удивился я.

— Есть такая профессия, Аркадий, — мы с ним как-то сразу перешли на «ты», — Родину защищать!

Он хлопнул меня по плечу и чему-то улыбнулся. И в этот самый момент у него был взгляд не двадцатидвухлетнего парня, а человека, прожившего долгую жизнь и обладающего большим жизненным опытом.

Мы долго ещё беседовали с Ильёй, и вот что он сказал:

— Сейчас отдельные несознательные и слабые духом личности, увидев временные, вызванные внезапностью нападения успехи на фронте Германии и её союзников, начинают впадать в панику. Хочу обратиться к ним. Успокойтесь, Германия уже проиграла. Она проиграла двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года. Этот день можно назвать днём начала конца Третьего рейха. Немцы совершили огромную ошибку — пожалуй, самую большую за всю свою историю, — напав на Советский Союз. Ещё никому не удалось победить Россию. И так будет впредь и навеки.

Мы, русские, не начинаем войн. Мы их заканчиваем. И заканчиваем мы их в поверженных столицах государств, напавших на нас. И я свято верю в то, что пройдёт не так много времени, и в поверженном Берлине, на закопченной стене их Рейхстага, над которым будет реять наше красное знамя, я смогу написать: «Развалинами Рейхстага удовлетворён!» А рядом уже будет другая надпись: «Дошли!» — и ниже подпись: «Рядовой пехоты Ваня». И мне не будет завидно оттого, что он меня опередил. Потому что мы с ним братья. Братья по оружию.

А значит, работайте, братья! Приближайте тот самый час нашей общей Победы и верьте: ВРАГ БУДЕТ РАЗБИТ! ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ!

Из воспоминаний гвардии полковника в отставке С. Г. Тимохина

Центральный архив МО СССР, 1978 год

Когда мы окончательно поверили в то, что победим? Да мы в это верили с первых же минут войны. И верили до самого последнего дня. Но, пожалуй, больше всего укрепил нашу веру один увиденный нами воздушный бой, произошедший буквально над нами в первые дни войны.

К тому времени мы постоянно отступали, стараясь хоть ненадолго задержать немцев на различных рубежах. В тот день заняли мы оборону возле небольшого хутора. Выкопали стрелковые ячейки, разместили пару уцелевших сорокапяток на флангах. Мы тогда не знали, что чуть в стороне от нас немцы навели переправу и по ней перешли на наш берег. По сути, мы уже были в окружении.

И вот где-то в обед над нами пролетели несколько краснозвёздных самолётов и принялись атаковать кого-то за небольшим леском. А надо сказать, что нашу авиацию мы в первые дни войны почти и не видели, зато немецкая висела над нами постоянно. Что там наши бомбили, нам видно не было. Видели лишь, как вспыхнул один из наших самолётов, а за ним следом — ещё один. Кулаки сжимались от бессилия и ярости, когда мы видели, как гибнут наши соколы. Но, несмотря на потери, что-то там всё же разбомбили, потому что в той стороне в небо поднялись несколько столбов чёрного дыма.

Откуда появились немцы, мы и не поняли. Как из-под земли выскочили словно черти аж десять немецких истребителей и тут же сбили ещё один самолёт с красными звёздами на крыльях. Остальные наши развернулись и полетели на восток.

То, что произошло потом, иначе как чудом не назовёшь. Один из краснозвёздных истребителей остался и закружил с немцами в небе. Вот один из самолётов вспыхнул свечкой и понёсся к земле. Мы подумали, что всё, нашего сбили (с земли сразу и не разберёшь, где чей самолёт), но бой в небе продолжался. Вот ещё один вывалился из карусели и, сильно дымя, полетел на запад.

А потом самолёты с крестами начали падать на землю один за другим. Нам всё хорошо было видно, потому что воздушный бой шёл почти что над нами.

Один из немецких самолётов упал прямо перед нашими позициями, воткнувшись носом в землю. Пять сбитых врагов насчитали мы. И это притом, что наш был один. А если бы их было хотя бы двое, то из фрицев вообще никто не ушёл бы.

Помощь к нашему соколу подошла, когда немчура уже смазала пятки салом и драпанула. Да только наш лётчик просто так их не отпустил, свалил ещё одного вдогонку.

Наш лейтенант тут же бросился к телефону, благо связь тогда ещё была, и доложил об увиденном.

Вот тогда-то мы и поняли, что немцев бить можно и нужно, даже если у них численное преимущество…

Уехали мы с Гайдаром вместе, рано утром, переночевав в полку. Пришёл приказ сдать оставшуюся материальную часть соседям, а остатки полка выводились на переформирование. Меня же вызывали в штаб дивизии — полагаю, для того чтобы потом отправить в Москву на награждение.

Вот уж никогда бы не подумал, что стану Героем Советского Союза. Последних пять сбитых мне всё же засчитали. Правда, с передовой сообщили о шести сбитых, но падения одного из «мессеров» никто не видел, так что он в зачёт не пошёл.

Удивило то, насколько быстро прошли по инстанциям бумаги на награждение. Видимо, на фоне военных неудач срочно понадобились герои, и меня решили сделать одним из них. Придётся, как говорится, соответствовать.

Гайдар вёз материал в газету. Мы долго с ним беседовали. Пришлось довольно сильно напрячься и, как говорится, фильтровать свои слова. Но вроде справился. Во всяком случае, судя по выражению лица Аркадия, говорил правильно, так сказать, в духе времени.

Он успел перед визитом к нам в полк раздобыть фотографии моего первого воздушного боя, и даже то самое фото, напечатанное в дивизионной газете, на котором я на своём «яке» гоню перед собой толпу немецких пикировщиков.

С Гайдаром мы как-то сразу нашли общий язык и с первых же минут перешли на общение по именам. Я когда-то читал, что он был чуть ли не психом-маньяком. Ну не знаю, мне он показался вполне вменяемым человеком. Теперь главное — не дать ему погибнуть 26 октября 1941 года.

До штаба дивизии добрались ближе к обеду. Несколько раз пришлось съезжать с дороги в лес, укрываясь от пролетающих над нами немецких самолётов. По дорогам шло много гражданских, бегущих от войны, и асы люфтваффе с удовольствием охотились на мирных людей, безнаказанно расстреливая колонны беженцев. Наших самолётов в небе либо не было видно, либо они прилетали уже поздно, и немцы благополучно ретировались к себе.

В штабе до меня, казалось, никому не было никакого дела. Командира дивизии срочно вызвали в штаб фронта, а начальник штаба с красными от недосыпа глазами лишь махнул рукой и распорядился выписать мне документы для поездки в Москву, в штаб ВВС РККА. Ещё пару часов заняла бумажная волокита, и вот я наконец-то выбрался из суеты штабных коридоров на свежий воздух.

Гайдар сразу по приезде ушёл в политотдел, находящийся в боковом пристрое к штабу, и завис там. Ну а я расположился в курилке напротив входа в политотдел, благо там никого не было. Захотелось посидеть на свежем воздухе. Когда Аркадий закончит свои дела и выйдет, непременно сразу меня увидит.

Солнце пригревало, и я не заметил, как задремал.

— Сержант! Это что ещё такое?! Ну-ка встать!

Я так сразу и не понял, что обращаются ко мне. Спросонья забыл, что я уже не подполковник запаса, а простой сержант. Да и отвык я как-то от подобного обращения.

Открыв глаза, увидел стоящего передо мной лейтенантика с красным от натуги лицом. По всему было видно, что это штабной. Вот поставьте рядом двух абсолютно одинаково одетых офицеров, и человек, много лет прослуживший в армии, безошибочно скажет вам, кто из них штабной, а кто — строевой. Есть в штабных что-то этакое, неуловимое взгляду, что отличает их от других. Этот же представитель штабной братии был одет в безукоризненно выглаженную форму, сияющие на солнце сапоги и перетянут новенькой портупеей.

Кряхтя, как старый дед, я нехотя встал с лавочки, на которой нечаянно задремал. А вообще странно, что он наехал на меня в курилке. Есть неписаное правило, что в курилке, как на водопое в дикой природе, хищники (старшие по званию) не трогают слабых (тех, у кого звание ниже). Или пока такого правила нет?

— Извините, товарищ лейтенант, задремал нечаянно.

Я изобразил, насколько мог, виноватое выражение лица. Как говорится, подчинённый пред ликом начальника должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не вводить начальство во смущение.

— Где ваш головной убор, сержант?! — продолжал орать красномордый, — На гауптвахту захотели за нарушение формы одежды?!

Я смотрел на него как на идиота. Какая, на хрен, форма одежды, когда война идёт, и идёт пока явно не так, как нам хотелось бы. Может, он контуженый? Да вроде непохож. Он, судя по его лощёному виду, и под бомбёжкой-то ни разу не был.

— Пилотка на повязку не налезает, товарищ лейтенант.

Пилотка и правда всё время норовила свалиться с бинтов на голове, и я заткнул её за ремень.

— Какая повязка?! — истерично заорал лейтенант. — Да ты симулянт! Замотал голову тряпкой и думаешь уклониться от своего священного долга бойца Красной армии! Под трибунал пойдёшь!

Всё, надоел, красавчик. Быстро осмотревшись по сторонам, делаю шаг к красномордому и резко втягиваю его за портупею в курилку. Он и среагировать не успел, когда я нанёс ему молниеносный удар в солнечное сплетение. Усадив выпучившего глаза и пытающегося поймать хоть каплю воздуха широко открытым ртом лейтенанта на скамью, я склонился к его уху.

— Слышь, ты, щегол пестрожопый. У меня сбитых больше, чем у тебя зубов во рту. — (Обратил внимание, что у лейтёхи нет переднего зуба.) — Я с первого дня воюю и сбиваю немцев, в отличие от тебя. А ты научись общаться с людьми, иначе когда-нибудь нарвёшься не на такого доброго, как я. А сейчас посиди и подумай.

Я уже увидел выходящего из двери Гайдара, оглядывающегося по сторонам, очевидно, в поисках меня.

— О, Илья! — Аркадий быстрым шагом направился в мою сторону. — Ты документы все получил? — И после моего утвердительного кивка продолжил: — Тогда поехали быстрее. Сейчас машина на станцию пойдёт, и я договорился, чтобы и нас захватили по пути. А что здесь происходит? — заметил он наконец лейтенанта, сидящего в неестественной позе.

Я рассказал ему о случившемся и предложил уехать побыстрее.

— Ты, Илья, иди-ка вон к той полуторке, — кивнул он в сторону грузовичка, который сейчас чем-то загружали, и сел рядом с лейтенантом. — Я сейчас подойду. Ты иди, нам тут поговорить надо.

Подходя к полуторке, я обернулся. В курилке Гайдар что-то говорил более-менее пришедшему в себя штабному, а тот только согласно кивал головой, пару раз бросив в мою сторону удивлённые взгляды.

Уже когда разместились в кузове на тюках, Аркадий повернулся ко мне.

— Илья, вот ты вообще нормальный? Ты знаешь, что за такие дела трибунал бывает? Ты на хрена этого мудака ударил? И это ещё кое-кто меня называет психом. Да я ангел рядом с тобой. Хорошо ещё лейтенант оказался с мозгами и, когда узнал о твоих делах, согласился замять дело. Ты сам-то головой думай иногда, а то повстречаешь какого-нибудь принципиального и поедешь туда, где дед Макар телят не пас.

Я сидел, опустив голову. Правильно всё говорит Аркадий. Надо быть осторожнее. Как говорится, тут вам не там. Заверил Аркадия, что всё понял и осознал, и дальше мы ехали молча, глядя по сторонам.

На станции творился если и не бардак, то что-то близкое к этому. Огромная толпа гражданских, желающих уехать подальше от войны, буквально затопила прилегающую к вокзалу площадь. На перрон никого не пускали стоящие в оцеплении милиционеры. Сейчас там шла погрузка в санитарный поезд раненых из местного госпиталя.

Кое-как мы смогли пробиться к начальнику станции.

— Часа через три подадим эшелон, и я вас на него пристрою, — сказал он, перед тем внимательно изучив наши документы. — Как там, тяжко? — кивнул он головой в сторону.

— Тяжко, но выдюжим, — ответил я, глядя на этого уставшего пожилого мужчину в форме железнодорожника. Похоже, он не спал уже несколько дней, принимая и отправляя составы.

С трудом найдя свободный пятачок в здании вокзала, разместились и перекусили тем, что положили в дорогу повара в полку. В штабе дивизии, из которого пришлось поспешно уехать, ни позавтракать, ни пообедать не получилось, и желудок уже настойчиво требовал пищи.

Пока я нарезал хлеб, полкруга умопомрачительно пахнущей колбасы и открывал банку консервов, Аркадий успел раздобыть чайник с кипятком. У него в командирской сумке нашлось немного заварки в бумажном кульке и комковой сахар в холщовом мешочке. После того как утолили голод, окружающая действительность перестала быть чрезмерно мрачной. Жизнь, как говорится, налаживается.

— Бежите, значица, — даже не спросил, а ехидно констатировал сидящий рядом тщедушный старичок с седой куцей бородёнкой, в видавшем виды пиджаке.

— По служебной надобности, отец, — опередил я пытавшегося ответить что-то резкое Гайдара.

— Так оно ж получается, что надобность-то ваша там, где вороги, а вы в другую сторону навострились. — Дедок, прищурившись, смотрел на нас. — Что же вы, ироды, нас не обороняете? Землю нашу на поругание бросаете?

— Это временно, отец. Уж больно силён немец, да и напал внезапно, прикрывшись договором о мире. Ты же, поди, и сам знаешь их подлую натуру. А немца мы разобьём. Сколько их приходило к нам с войной? И немцы, и поляки, и французы. И всех их били. Так что даже не сомневайся. Вот соберёмся с силой и вломим им. Так уж у нас на Руси заведено, что мы долго раскачиваемся, да больно бьём.

Примечания

6

«Фокке-Вульф Fw 189».

7

Бортовой номер Ил-2.