Русский иностранец Владимир Даль

Евгений Никитин (2020)

В книге Е. Н. Никитина «Русский иностранец Владимир Даль» подробно разбираются важнейшие периоды жизни В. И. Даля: учеба в Морском кадетском корпусе, служба во флоте, учеба в Дерптском университете, служба в Оренбурге, Петербурге, Нижнем Новгороде. В Нижнем Новгороде В. И. Даль провел 10 лет жизни (с 1849 по 1859 гг.): служил в Удельной конторе, собирал материал для «Толкового словаря». Автор рассказывает об идейных и творческих взглядах В. И. Даля с ранней юности до последних лет. В издании использованы документы Центрального архива Нижегородской области, а также музеев, подчеркивающие значимость работы В. И. Даля и ее важность для русского образования, науки и культуры. Отдельные документы публикуются впервые. Книга «Русский иностранец Владимир Даль» рассчитана на широкий круг читателей, и посвящена 220-летию со дня рождения В. И. Даля и 800-летию основания Нижнего Новгорода.

Глава 4

Дерптский университет

Н. М. Языков

Площадь в Дерпте

Ранее нашего героя в Дерпт приехал его будущий однокашник, поэт Николай Михайлович Языков. Отправиться в Лифляндию ему посоветовал Александр Фёдорович Воейков. В его московском доме на Девичьем поле собиралось Дружеское литературное общество. С. П. Жихарев в своих известных «Записках современника» написал про А. Ф. Воейкова: он «задает такие славные литературные вечера и попойки Мерзлякову, Жуковскому, Измайлову, Мартынову, Сумарокову, Каченовскому и многим другим у себя в доме, на Девичьем поле». Заходил туда и Н. М. Языков. Биограф поэта В. Я. Смирнов, отмечал: «А. Ф. Воейков ввел начинающего юношу-поэта в свой литературный кружок. <…> Здесь Языков познакомился с бароном Дельвигом. <…> Воейков же убедил молодого человека отправиться для продолжения образования в Дерптский университет, снабдив его рекомендательными письмами».

Говоря об А. Ф. Воейкове, необходимо сказать, что с В. А. Жуковским его связывало не только Дружеское литературное общество. Александр Фёдорович в 1814 году женился на Александре Андреевне Протасовой, родной сестре возлюбленной В. А. Жуковского — Марии Андреевны (через некоторое время она станет женой профессора хирургии Дерптского университета Ивана Филипповича Мойера). Вскоре после свадьбы Василий Андреевич выхлопотал для своего друга место ординарного профессора русской словесности в Дерптском университете. Тогда это было лучшее учебное заведение в Российской империи. Службу в университете Александр Фёдорович оставил 25 февраля 1820 года и перебрался на жительство в столицу, но связи с Дерптом не разорвал.

А. Ф. Воейков

Приехав в Дерпт, Н. М. Языков 6 ноября 1822 года написал брату Александру:

«Я прибыл сюда вчера в полночь; утром, по долгом искании, нашел Борга, который принял меня как родного и с которым я надеюсь заняться порядком. Наше (т. е. мое) путешествие было не совсем благополучно, особливо для меня: во-первых, мы простояли 12 часов в Ямбурге по причине остановки льда на Луге; во-вторых, со мною случилось то, чего еще ни разу не случалось по здешнему тракту. Вот в чем дело. Дилижанс забыл меня ночью в Геве, откуда я принужден был верхом 22 версты догонять моих товарищей; признаюсь, что никому не желаю иметь в жизни такую донкишотовскую ночку. <…> Передо мной ехал мой вожатый, который весьма торопил своего коня. <…> Я, как кажется, не простудился, несмотря на то, что имел хороший случай даже замерзнуть. <…> Здесь совершенно другой мир, другие люди, даже наружность людей инаковая: всё немецкое — табак и кофе».

Упомянутый в письме Карл Борг, воспитанник Дерптского университета, занимался переводами русской поэзии на немецкий язык. Он должен был научить Н. М. Языкова немецкому, поскольку на этом языке велось обучение в университете.

Юный поэт стал обживаться на новом месте. 13 ноября 1822 года сообщил брату:

«Воейков сильно мне покровительствует: он предварительно известил о мне своих здешних знакомых и родню, которые меня принимают с разверстыми объятиями. <…> Сердечно благодарен всем, кои подали мне смелую мысль переменить мою жизнь, вялую и унижающую внутреннего человека, на деятельную, благородную и прекрасную блестящими видами будущего! Я чувствую в себе большое преображение».

Нечто похожее ощутил и В. И. Даль по приезде в Дерпт.

Однако студенты в определенной мере разочаровали Н. М. Языкова. Он написал брату в ноябре 1822 года:

«Студенты, коим я рекомендовался от Воейкова, люди более светские, нежели образованные, и вовсе не пиитические; с ними невесело».

Из приведенных слов понятно, как рад будет поэт появлению в Дерпте В. И. Даля, тоже пишущего стихи, а главное, понимающего толк в русском языке, можно сказать, очарованного им.

Включение Н. М. Языкова в число студентов Дерптского университета состоялось 17 мая 1823 года. Поступил он на филологический факультет. Е. В. Петухов, исследователь жизни и творчества поэта, пишет:

«Н<иколай> М<ихайлови>ч слушал многие курсы по разным отделам истории, философии, праву, русской литературе, эстетике, истории искусств, о чем свидетельствует выданный ему при оставлении Дерпта аттестат, помеченный 12 сентября 1830 года».

В. И. Даль вместе с Н. М. Языковым проучился три с лишним года. За это время они успели хорошо узнать друг друга и подружиться.

Большинство студентов из-за бедности ютилось в чердачных каморках. Н. М. Языков, хоть и был из обеспеченной семьи, — тоже. Он сообщил брату 10 января 1823 года:

«Я живу теперь на другой квартире, тоже подле Борга, только с другой стороны… Комнатка очень малая и в полном смысле на чердаке… А лестница совершенно пиитическая: узка и крючковата, как дорога к Парнасу. Мне очень нравится мое уединенное жилище; заглядеться некуда: окно на двор, заставленный дровами, а загуляться по комнате даже невозможно, ибо надобно было бы поворачиваться после каждых двух шагов».

В похожей каморке под крышей поселится в Дерпте и В. И. Даль. Он так опишет ее:

«Печь стояла посреди комнаты у проходившей тут из нижнего жилья трубы. Кровать моя была в углу, насупротив двух небольших окон, а у печки стоял полный остов человеческий — так, что даже в темную ночь я мог видеть с постели очерк этого остова, особенно против окна, на котором не было ни ставен, ни занавески».

Н. М. Языков

А. Н. Татаринов, однокашник поэта Языкова, вспоминал:

«Он был всех нас богаче: ему доставляли из дома ежегодно, кажется, до 6 тысяч рублей… Из нас редкие могли проживать тысячи полторы или две в год, а многие казенные стипендиаты довольствовались 400 руб. асс. Несмотря на это, у Языкова никогда не было денег. <…> При получении денег он тотчас же раздавал их своим заимодавцам и снова жил на пуф, т. е. в долг. Некоторые из его приятелей брали чай, сахар, а главное — ром и вино, на его счет, по его к купцам запискам, а иногда и без записок. Поэтому он жил совершенно буршем: на квартире его были такие же березовые плетеные стулья, крашеные кровать и столы, как и у всех нас; он носил всегда очень поношенный мундирный сюртук и студенческий плащ, или так называемый воротник, не доходящий до колен, который обыкновенно во время зимы пристегивается к студенческой шинели, но у Языкова шинели не было, и в сильные морозы ходил он в одном воротнике, так же как и летом. Бывало спросишь его: “Что ты давно не писал к своим в Симбирск?” — “Нет денег; дай двугривенный, так напишу”. <…> Вообще Языков не был словоохотен, не имел дара слова, редко вдавался в прения и споры и только отрывистыми меткими замечаниями поражал нас. <…> Все его стихи, даже самые ничтожные, выучивались наизусть, песни его клались на музыку и с любовью распевались студенческим хором. Вообще без Языкова наша русская, среди немцев, колония, слушая немецкие лекции, читая только немецкие книги, была бы совершенно чужда тогдашнему литературному в России движению, но он получал русские журналы, альманахи, вообще всё новое и замечательное в русской литературе».

В. А. Жуковский и А. С. Пушкин

В Дерпт, чтобы повидаться с близкими людьми, с любимой женщиной, при первой возможности приезжал В. А. Жуковский. Н. М. Языков написал брату 5 марта 1823 года:

«Я очень хорошо познакомился с Жуковским… Он меня принял с отверстыми объятиями (в обоих смыслах), полюбил как родного <…> Жуковский очень прост в обхождении, в разговоре, в одежде, так что, кланяясь с ним, говоря с ним, смотря на него, никак не можно предположить то, что мы читаем в его произведениях. <…> Сюда еще приехал один ежели не поэт, то большой стихотворец: кто бы ты думал? Илличевский».

Алексей Дамианович Илличевский — однокашник Александра Сергеевича Пушкина по Царскосельскому лицею. Когда они учились в лицее, многие там считали, что Илличевский пишет стихи лучше Пушкина. Однако потом Пушкин стал Пушкиным, как точно сформулировал Аполлон Григорьев, нашим всем. А Илличевский остался Илличевским — сочинителем гладких и поверхностных стихотворных строчек.

А. Д. Илличевский

Н. М. Языков с самого начала 1820-х годов внимательно следил за творчеством А. С. Пушкина. И А. С. Пушкин тогда же заметил и оценил талант Н. М. Языкова. 20 сентября 1824 года Александр Сергеевич пишет стихотворение «К Языкову»:

Издревле сладостный союз

Поэтов меж собой связует:

Они жрецы единых муз;

Единый пламень их волнует;

Друг другу чужды по судьбе,

Они родня по вдохновенью.

Клянусь Овидиевой тенью:

Языков, близок я тебе.

Давно б на Дерптскую дорогу

Я вышел утренней порой

И к благосклонному порогу

Понес тяжелый посох мой,

И возвратился б, оживленный

Картиной беззаботных дней,

Беседой вольно-вдохновенной

И звучной лирою твоей.

Но злобно мной играет счастье:

Давно без крова я ношусь,

Куда подует самовластье;

Уснув, не знаю, где проснусь.

Николай Михайлович ответил своим посланием:

Не вовсе чуя Бога света

В моей неполной голове,

Не веря ветреной молве,

Я благосклонного привета —

Клянусь парнасским божеством,

Клянуся юности дарами:

Наукой, честью и вином

И вдохновенными стихами —

В тиши безвестности не ждал

От сына музы своенравной,

Равно — торжественной и славной

И высшей рока и похвал.

Певец единственной забавы,

Певец вакхических картин,

И дерптских дев, и дерптских вин,

И прозелит журнальной славы,

Как тороватому царю

За чин почетный благодарен

Его не стоящий боярин,

Так я тебя благодарю.

Через Н. М. Языкова В. И. Даль и другие студенты Дерптского университета знакомились с произведениями А. С. Пушкина.

В 1823 году в Дерпте случилось несчастье. 21 марта Н. М. Языков сообщил братьям:

«Здесь случилось происшествие, неприятное почти целому городу: умерла от родов… жена профессора Мойера… Она была женщина чрезвычайно хорошо образованная».

В. А. Жуковский тяжело переживал смерть любимой, но оставался так же мягок в обращении с людьми. Н. М. Языков сообщил братьям 10 апреля 1823 года:

«Вчера был у Жуковского; он необыкновенно печален вследствие смерти г-жи Мойер, проживет здесь еще с месяц: итак, я надеюсь, иногда проводить это время довольно приятно; он со мною обходится очень дружественно».

Так же дружественно позднее Василий Андреевич будет общаться с В. И. Далем.

Могила М. А. Мойер в Дерпте.

Рисунок В. А. Жуковского. 1823

Преподаватели

В письме к братьям, Александру и Петру, от 29 августа 1823 года Николай Михайлович высказал свое мнение о преподавателях Дерптского университета:

«Пётр меня спрашивает: как читает лекции Паррот? Это человек необыкновенной учености, сильно любящий свою науку; говорит весьма точно и весьма пространно… часто возвышается даже до поэзии… при всякой оказии делает опыты <…> Мне весьма понравились его уроки; я Петру обещаюсь прислать сюрпризом его “Разговоры о физике” <…>

Всех более из профессоров меня восхищает Эверс; его лекции составляют самую приятную, можно сказать амврозическую, пищу моего ума: читает просто, ясно и необыкновенно выразительно; его искусство выражать характеры людей очень сильно. Когда он говорит об Годунове, то я признаюсь, что до тех пор никогда не думал, чтоб можно было так подействовать на мое воображение рассказом очень простым. Достойно замечания, что он признает Димитрия I Иоанновича самозванцем. Теперь я вижу, что эпоха самозванцев может служить богатым предметом для историка, и жду с нетерпением Карамзина <…>

Перевощиков читает историю русской словесности… и очень хорошо: он человек копотливый, рассказывает всю подноготную ясно и даже иногда красноречиво. Язык русский — по крайней мере, на словах — знает очень хорошо и никогда ни на шаг не отдаляется от своего предмета».

Прежде, чем привести характеристику профессора русского языка В. М. Перевощикова, данную Н. И. Пироговым в «Дневнике старого врача», сделаем отступление.

Полное название сочинения — «Вопросы жизни. Дневник старого врача, писанный исключительно для самого себя, но не без задней мысли, что может быть когда-нибудь прочтет и кто другой». Оно создавалось выдающимся хирургом в последние три года жизни и не было закончено. Это размышление о смысле человеческой жизни вообще — через разговор о своей жизни.

Н. И. Пирогов, 1840

В самом начале «Дневника старого врача» Н. И. Пирогов написал:

«Отчего так мало автобиографий? Отчего к ним недоверие? Верно, все согласятся со мной, что нет предмета более достойного внимания, как знакомство с внутренним бытом каждого мыслящего человека, даже и ничем не отмечавшегося на общественном поприще. <…>

Разумеется, в наше скептическое время доверие к открытой исповеди еще более утратилось, чем во времена Ж.-Ж. Руссо. С недоверчивой улыбкой читаются теперь его смелые слова (которыми я некогда восхищался)».

Далее хирург приводит цитату из «Исповеди» французского мыслителя на языке оригинала. Но мы дадим ее в переводе, сделанным самим Н. И. Пироговым:

«Пусть звучит труба страшного суда, я предстану с этой исповедью пред верховным судьею и громко воскликну: вот каков я был здесь, вот что я делал, вот как я мыслю!!!»

Тут отчетливо видна связь с заключительной и самой загадочной частью «Нового Завета» — с «Апокалипсисом», Откровением апостола Иоанна Богослова. Отметим, именно эту часть «Нового Завета» — «Апокалипсис» — переводил и толковал в конце жизни В. И. Даль. Но что, на наш взгляд, не менее важно, в конце жизни он привел в порядок и опубликовал два своих главных труда — «Толковый словарь живого великорусского языка» и сборник «Пословицы русского народа». В них В. И. Даль выразил то, как он понимает смысл жизни — через богатство русского языка и мудрость народных пословиц.

В своем «Словаре» Владимир Иванович в гнезде «Жизнь» курсивом выделяет словосочетание «Жизнь человека» и поясняет: «век его, всё продолжение земной жизни его, от рождения до смерти». И далее, продолжая разъяснение, курсивом же, приводит пример: «Жизнь (человека) коротка́, да погудка долга́».

В гнезде «Смерть» составитель «Словаря» дает следующее определение выделенного курсивом словосочетания «Смерть человека» — «конец плотской жизни, воскресенье, переход к вечной, к духовной жизни». И далее поясняет, опять выделяя курсивом: «Человек родится на смерть, а умирает на живот, на жизнь».

В сборнике «Пословицы русского народа», составленном В. И. Далем, имеется целый раздел «Жизнь — смерть». Вот несколько пословиц из него: «Бойся жить, а умирать не бойся! Жить страшнее, чем умирать», «Кто жить не умел, того помирать не выучишь», «Не тот живет больше, кто живет дольше».

Но вернемся к Дерптскому университету, к характеристике профессора В. М. Перевощикова. В «Дневнике старого врача» Н. И. Пирогов написал:

«В Дерпте мы все должны были поступить под команду Василия Михайловича (правильно: Матвеевича. — Е. Н.) Перевощикова, профессора русского языка.

Перевощиков перешел в Дерпт из Казани, где он был профессором во времена Магницкого, положившего глубокий отпечаток на всю его деятельность и даже на самую физиономию. <…> Перевощиков был тип сухого, безжизненного, скрытного или по крайней мере ничего не выражающего бюрократа; самая походка его, плавная, равномерная и как бы предусмотренная, выражала характер идущего. Цвет лица пергаментный; щеки и подбородок гладко выбриты; речь, как и походка, плавная и монотонная, без малейшего повышения или понижения голоса. Перевощиков повел нас гурьбой по профессорам. По-немецки он не говорил почему-то, и краткая беседа велась или на французском, или на смешанном языке. <…>

Как теперь его вижу, идущего с нами по улицам; этот сжатый рот, эта кисточка на шапке, эта медленная, в такт, поступь и эта скрытая злость против мальчишки, ему вовсе незнакомого!

Перевощиков имел, конечно, инструкцию следить за нашей нравственностью, и он как формалист полагал, что ничем не может он пред начальством показать так свою заботу о нашей нравственности, как посещая нас в разное время и врасплох. Он это и делал».

Интересная подробность. После того, как В. И. Даль сдал В. М. Перевощикову экзамен по русскому языку, тот написал в табеле: «Он владеет русским языком, как настоящий русский». В этом эпизоде есть анекдотический элемент — надпись профессор сделал по-французски.

Начало царствования Николая I

На учебу в Дерптский университет В. И. Даль выехал, не дожидаясь решения по своему прошению об отставке. Оно последовало 5 февраля 1826 года («уволен от службы с тем же чином, лейтенант»), а двумя неделями ранее, 20 января, Владимир Иванович «вступил в Императорский Дерптский университет студентом». Началась самая счастливая пора в жизни нашего героя. Он, наконец, обрел то общество, в котором так нуждался.

Николай I

Позднее в одной из автобиографий В. И. Даль написал:

«Переведенный по кончине отца (1821) в Кронштадт (1823), я в отчаянии не знал, что делать; мать моя с младшим сыном уехала в Дерпт, для воспитания его, и звала меня туда же. Без малейшей подготовки, сроду не видав университета, без всяких средств, я вышел в отставку, приняв взаймы навязанные мне насильно Романом Фёдоровичем бароном Остен-Сакеном 1000 руб., встретил в Дерпте необычайно радушный прием профессоров и стал учиться латыни почти с азбуки».

Как происходило обучение этому языку, со слов отца рассказала в своих воспоминаниях дочь нашего героя:

«Он положил себе, кроме остальных занятий, выучивать каждый день по сту слов латыни; любил он гулять за городом и вот во время этих-то прогулок и твердил он новый для себя урок».

Отъезжая в Дерпт, Владимир Иванович, по всей видимости, запасся рекомендательными письмами (к профессору И. Ф. Мойеру), прежде всего, от Анны Петровны Зонтаг-Юшковой. Она не только была племянницей В. А. Жуковского, но и воспитывалась вместе с ним в доме своей бабушки Марии Григорьевны Буниной.

Наш герой радушно был встречен в семействе Мойеров. Оно состояло из трех человек: сам профессор, дочь Катя и теща — Екатерина Афанасьевна Протасова.

К моменту приезда В. И. Даля в Дерпт его брат Лев вступил в армию. Полк Льва был расквартирован в 60 верстах от Дерпта — в Верро. Туда на жительство перебралась и Ульяна Христофоровна с самым младшим сыном Павлом. Пока Владимир Иванович подыскивал себе в Дерпте жилье, он несколько суток провел в доме Мойеров.

Наш герой любил дальние прогулки. Когда выпадало три выходных дня подряд, он отправлялся в гости к матери и братьям. За день проходил 60 верст, не забывая по пути прислушиваться: вдруг раздастся незнакомое слово. День проводил с родными. Третий день уходил на обратный путь.

Идет январь 1826 года. В. И. Даль — студент Дерптского университета. Его однокашник Н. М. Языков на рождественские каникулы поехал в Петербург и задержался там из-за болезни. 22 января он написал брату Петру из столицы:

«Думаем, что и в вашу глушь дошел слух о треволнении 14 декабря прошлого 1825 года. Татаринов расскажет вам многое… мы же, со своей стороны, ограничимся двумя пунктами. 1. Степан Семёнов привезен сюда яко арестант и содержится в крепости за связи с Трубецким и пр. <…> 2. Да и Очкины оба, наши приятели, чуть было не пострадали задами. Их хватали за знакомство с одним из участников в деле 14 декабря, заставили переночевать у квартального, возили по всем полицейским инстанциям, наконец допросили во дворце — и отпустили: ибо в их бумагах и словах, кроме вздора, ничего не нашли <…> Я оставался здесь, так сказать, за болезнию (горло болело), но теперь всё исправляется, и скоро, встрепенувшись, помчусь в Дерпт».

В. И. Даль

Действительно, братья Очкины, Амплий и Пётр, арестованы были по ошибке. Степан Семёнов — член Союза благоденствия, как и Сергей Трубецкой, в отличие от него, осужденный по первому разряду на вечную каторгу (заменена потом 20 годами), отделался очень легко: был отправлен на службу в Сибирь.

Что послужило предлогом к возмущению? 19 ноября 1825 года в Таганроге безвременно, в возрасте всего лишь 47 лет, скончался Александр I. На престол должен был взойти следующий по старшинству сын Павла I — Константин. Но он, человек слабовольный, не желающий брать на себя никакой ответственности, от престола отказался. В таких условиях императором стал Николай Павлович. Бунтовщики (их сегодня называют декабристами) решили воспользоваться сумятицей междуцарствия и вывели солдат на Сенатскую площадь, чтобы не позволить сенаторам дать присягу новому императору — Николаю I.

В это время находившийся в ссылке А. С. Пушкин, узнав о смерти Александра I, решил ехать в столицу. Поэт от имени своей соседки, владелицы Тригорского Прасковьи Александровны Осиповой, написал билет-подорожную:

Билет

Сей дан села Тригорского людям: Алексею Хохлову росту 2 арш<ин> 4 вер<шка>, волосы темнорусыя, глаза голубыя, бороду бреет, лет 29, да Архипу Курочкину росту 2 ар<шина> 3 ½ в<ершка>, волосы светлорусыя, брови густыя, глазом крив, ряб, лет 45, в удостоверение, что они точно посланы от меня в С. Петербург по собственным моим надобностям и потому прошу Господ командующих на заставах чинить им свободный пропуск. Сего 1825 года, Ноября 29 дня, село Тригорское в Опочевском уезде.

Статская советница Прасковья Осипова

В документе только подпись: «Статская советница Прасковья Осипова» — рукой П. А. Осиповой. Остальной текст — рукой А. С. Пушкина.

Под именем Алексея Хохлова во время поездки в Петербург должен был скрываться ссыльный А. С. Пушкин, не имевший права покидать Михайловское. Поездка окончилась неудачей. О том, что случилось в пути, позднее (со слов А. С. Пушкина) рассказал В. И. Даль:

«Пушкин жил в 1825 году в псковской деревне, и ему запрещено было из нее выезжать. Вдруг доходят до него темные и несвязные слухи о кончине императора, потом об отречении от престола цесаревича; подобные события проникают молнием сердца каждого, и мудрено ли, что в смятении и волнении чувств участие и любопытство деревенского жителя неподалеку от столицы возросло до неодолимой степени? Пушкин хотел узнать положительно, сколько правды в носящихся разнородных слухах, что делается у нас и что будет; он вдруг решился выехать тайно из деревни, рассчитав время так, чтобы приехать в Петербург поздно вечером и потом через сутки же возвратиться. Поехали; на самых выездах была уже не помню какая-то дурная примета, замеченная дядькою, который исполнял приказания барина своего на этот раз очень неохотно. Отъехав немного от села, Пушкин стал уже раскаиваться в предприятии этом, но ему совестно было от него отказаться, казалось малодушным. Вдруг дядька указывает с отчаянным возгласом на зайца, который перебежал впереди коляски дорогу; Пушкин с большим удовольствием уступил убедительным просьбам дядьки, сказав, что кроме того позабыл что-то нужное дома, и воротился. На другой день никто уже не говорил о поездке в Питер, всё осталось по старому».

Вернемся в Дерпт. В феврале 1825 года из столицы приехал Н. М. Языков. Со своими однокашниками, с И. Ф. Мойером и его окружением поэт делится впечатлениями от того, что узнал и увидел в Петербурге.

Для расследования дела о «возмущении» 17 декабря 1825 года был создан Следственный комитет. 29 мая 1826 года его преобразовали в Следственную комиссию. Затем высочайшим Манифестом от 1 июня 1826 года был учрежден Верховный уголовный суд. Ему было поручено определить судьбу бунтовщиков. Через месяц было принято решение. Все подсудимые были разделены на 11 разрядов, а «особо опасные преступники» выделены отдельно ото всех. Их оказалось пять человек: Михаил Павлович Бестужев-Рюмин, Пётр Григорьевич Каховский, Сергей Иванович Муравьёв-Апостол, Павел Иванович Пестель и Кондратий Фёдорович Рылеев. Они были приговорены судом к смертной казни четвертованием. 11 июля 1826 года государь император Николай I проявил «милость» — заменил четвертование повешением. Через день, 13 июля, все пятеро были казнены на кронверке Петропавловской крепости.

За происходящим в Петербурге внимательно наблюдали в Дерпте. Когда до Лифляндии дошла весть о казни декабристов, Н. М. Языков, потрясенный смертью друга-поэта, пишет стихотворение:

Не вы ль убранство наших дней,

Свободы искры огневые, —

Рылеев умер, как злодей! —

О, вспомяни о нем, Россия,

Когда восстанешь от цепей

И силы двинешь громовые

На самовластие царей!

Наш герой, наверняка, слышал эти стихи в исполнении автора. Но, думается, от оценки воздержался. Печальный жизненный опыт дал о себе знать.

Студенты Дерптского университета размышляли не только о политических событиях. Стихотворцы, хоть и разного масштаба, Н. М. Языков и В. И. Даль следили, не могли этого не делать, за творчеством А. С. Пушкина. До Дерпта дошла рукопись еще не опубликованной трагедии «Борис Годунов». Она выйдет в свет лишь в декабре 1830 года (с изъятием сцены «Девичье поле. Новодевичий монастырь»; примечательно, что эта сцена впервые напечатана в конце 1833 года в Дерпте — в журнале «Dorpater Jahrbücher für Litteratur, Statistik und Kunst», на двух языках — русском и немецком, в переводе Е. Ф. Розена).

Первое выступление в печати

Но была и просто жизнь молодых людей, студентов Дерптского университета. После учебы они были не прочь весело провести время и заодно отомстить своим «обидчикам». В. И. Даль вспоминал:

«Если мы, в шаловливом порыве своем, мстили непомерно дорогому переплетчику, зазнавшемуся сапожнику или обманувшему нас на прикладе портному тем, что обменивали ночью их вывески, или надписывали на них, вместо настоящих имен ремесленников, приданные им по какому-либо случаю забавные прозвища, если привешивали к малому оконцу огромный ставень и наоборот, если обменивали таким же образом два деревянные крыльца, приставив, вместо маленького крылечка и лесенки, к полуразвалившемуся домишке огромное крыльцо со львами и резными перилами, запрудив таким образом вход и выход, то шалость эта, без всякого прекословия, вина виноватая, но не злобная, не злонамеренная, не коварно умышленная: мы на другой же день, проспав хмель шалости и необузданной шутки — а другой хмели в нас не бывало — готовы были справить всё опять своими же руками…»

Но это уже в зрелом возрасте Владимир Иванович говорит, забыв или, что более вероятно, умышленно слукавив, будто в молодости он и его товарищи ничего хмельного в рот не брали. Конечно, брали, но не забывали о главном — об учебе, а наш герой и о сочинительстве.

С начала 1827 года А. Ф. Воейков в Петербурге стал выпускать «военно-литературный» журнал «Славянин» (выходил один раз в две недели). Издатель привлек к сотрудничеству и В. И. Даля. В августе, в № 16, в журнале было помещено стихотворное сочинение нашего героя «Отрывок. Из длинной повести». Оно начиналось так:

Лишь смеркнется день — и приветливо тень

И вблизи, и вдали, устлалась на земли,

Я взвился на коня — и помчал он меня,

Как олень через рвы, как сокол через дол!

Это было первое выступление В. И. Даля в печати. Прямо скажем, не очень удачное. В конце года, в № 26, А. Ф. Воейков опубликовал еще одно сочинение нашего героя — стихотворение «Совет молодым моим друзьям». Вот его начало:

Братья! Если вам встретить случится

Нежные глазки, миленький взор —

Слово и дело! тотчас влюбиться!

Тетушек, матушек слушаться вздор!

Интересная деталь: в № 26 «Славянина» за 1827 год, рядом с опусом нашего героя, были напечатаны поэтические произведения: «Новая любовь, новая жизнь» В. А. Жуковского, отрывок из поэмы А. С. Пушкина «Братья разбойники» и стихотворение Н. М. Языкова «Вечер». Перечитывая «Совет молодым друзьям» и помещенные рядом сочинения мастеров поэтического слова, В. И. Даль не мог не увидеть, что его творение сильно уступает им. Больше он свои стихи не печатал и почти не писал их.

Н. И. Пирогов

В июне 1828 года, после вступительных экзаменов в Петербурге, в Дерпт приехали повышать квалификацию медики — студенты Профессорского института, и в их числе Н. И. Пирогов.

Первая встреча приехавших с В. И. Далем не заставила себя долго ждать. Н. И. Пирогов вспоминал:

«Однажды, вскоре после нашего приезда в Дерпт, мы слышим у нашего окна с улицы какие-то странные, но незнакомые звуки: русская песнь на каком-то инструменте. Смотрим — стоит студент в вицмундире; всунул он голову через открытое окно в комнату, держит что-то во рту и играет: “Здравствуй, милая, хорошая моя”, не обращая на нас, пришедших в комнату из любопытства, никакого внимания. Инструмент оказался органчик (губной), а виртуоз — В. И. Даль; он действительно играл отлично на органчике».

И. Ф. Мойер

Вскоре после этой встречи В. И. Даль и Н. И. Пирогов подружились.

О своем учителе, И. Ф. Мойере (он же и учитель В. И. Даля), об учебе в Дерпте выдающийся хирург рассказал в «Дневнике старого врача»:

«Это была личность замечательная и высокоталантливая. Уже одна наружность была выдающаяся. Высокий ростом, дородный, но не обрюзглый от толстоты, широкоплечий, с крупными чертами лица, умными голубыми глазами, смотревшими из-под густых, несколько нависших бровей, с густыми, уже седыми несколько, щетинистыми волосами, с длинными, красивыми пальцами на руках. Мойер мог служить типом видного мужчины. В молодости он, вероятно, был очень красивым блондином. Речь его была всегда ясна, отчетлива, выразительна. Лекции отличались простотой, ясностью и пластичной наглядностью изложения. <…>

По-видимому, появление на сцену нескольких молодых людей, ревностно занимавшихся хирургией и анатомией, к числу которых принадлежали, кроме меня, Иноземцев, Даль, Липгардт, несколько оживили научный интерес Мойера. Он, к удивлению знавших его прежде, дошел в своем интересе до того, что занимался вместе с нами по целым часам препарированием над трупами в анатомическом театре».

Хлебосольный дом Мойеров был культурным центром Дерпта. Н. И. Пирогов записал:

«Добрейшая Екатерина Афанасьевна пригласила меня обедать постоянно с ними, и я с тех пор был в течение почти пяти лет домашним человеком в доме Мойера. Тут я познакомился и с Василием Андреевичем Жуковским. Поэт был незаконный сын (от пленной турчанки) ее отца Бунина, воспитывался у нее в доме, влюбился в свою старшую племянницу, которая вышла потом замуж за Мойера (Екатерина Афанасьевна не дала согласия на брак влюбленных, считая это грехом).

Я живо помню, как однажды Жуковский привез манускрипт Пушкина “Борис Годунов” и читал его Екатерине Афанасьевне; помню также хорошо, что у меня пробежала дрожь по спине при словах Годунова: “И мальчики кровавые в глазах”».

В. А. Жуковский. Портрет работы Воейковой

Еще до приезда Н. И. Пирогова в Дерпт, 14 апреля 1828 года, Россия объявила войну Турции и одновременно направила ей требования, выполнив которые, Османская империя могла бы избежать боевых действий. Однако только после почти полутора лет кровавых сражений турки пошли на заключение мира практически на тех же условиях, которые им предложила Россия перед началом войны.

На войне нужны врачи. Поэтому В. И. Даль вынужден был закончить обучение досрочно. Он написал в автобиографии:

«Года через полтора (после начала обучения. — Е. Н.) один казеннокоштный студент не в порядке оставил честь и место; меня пригласили занять его, и я… вступил в число казенных… по 200 р. сер<ебром> в год. Кроме того, я давал уроки русского языка, по 1 рублю ассигн<ациями> за час. Мне оставалось пробыть до конца 1830 года, но начальство потребовало всех годных в войну 1829 года; нас отобрали троих, и мне дозволили тут же держать экзамен на доктора».

Экзамен на докторское достоинство с получением звания «лекаря 1-го отделения» В. И. Даль выдержал 15 марта 1829 года. А через три дня, 18-го числа, он публично защитил «Диссертацию на соискание ученой степени, излагающую два наблюдения: 1) успешную трепанацию черепа, 2) скрытое изъязвление почек» и получил диплом доктора медицины.

Н. И. Пирогов в «Дневнике старого врача» написал:

«…Началась турецкая война 1828 г., и нам пришлось распрощаться с некоторыми из наших новых дерптских знакомых. На эту войну уехал от нас Владимир Иванович Даль (впоследствии писатель под псевдонимом “Казак Луганский”).

Это был замечательный человек, сначала почему-то не понравившийся мне, но потом мой хороший приятель. Это был прежде человек, что называется, на все руки. За что ни брался Даль, всё ему удавалось усвоить. Со своим огромным носом, умными серыми глазами, всегда спокойный, слегка улыбающийся, он имел редкое свойство подражания голосу, жестам, мине других лиц; он с необыкновенным спокойствием и самой серьезной миной передавал самые комические сцены. Подражал звукам (жужжанию мухи, комара и пр.) до невероятия верно. В то время он не был еще писателем и литератором, но он читал уже отрывки из своих сказок. <…> Находясь в Дерпте, он пристрастился к хирургии и, владея между многими способностями необыкновенной ловкостью в механических работах, скоро сделался и ловким оператором; таким он и поехал на войну».

Владимира Ивановича определили во 2-ю действующую армию. Куда он и направился после защиты диссертации.