Лечение водой

Евгений Москвин, 2022

В романе «Лечение водой» высмеиваются нравы современного общества и то, что принято называть «свободой отношений». Однако автор отходит от стереотипов: неожиданные художественные приемы образуют причудливую мозаику смыслов и явлений. Значительная часть произведения посвящена описанию ситуаций в творческой среде и трудностей, с которыми сталкивается писатель на пути к признанию – действительных, жизненных. Автор раскрывает суть человеческих связей, их тонкую психологию. В первую очередь – это роман о любви в самых разных ее обличьях, о намеках, интригах и ревности. Постоянная недосказанность – вот мир, в котором пребывают герои, скрывая свои истинные чувства… И тем больнее становится столкновение с реальностью. Проза Евгения Москвина отличается высоким уровнем языка, метафоричностью, точностью деталей и образов.

Часть I

Глава 1

I

Гамсонов сразу что-то почувствовал, как только приехал в этот город. Ромбы света в медленно свежеющей осени. Эти солнечные цепочки, белые, либо чуть рыжие… они засвечивали все вокруг, протягиваясь от каждого предмета на улице… складываясь перед глазами в прямоугольники и розовые колеса… Гамсонов даже не помнил точного момента, когда оказался среди них — у него сразу возникло ощущение… что он находится в городе уже много лет. И свет… этот свет — тоже будто остановился на тысячу лет. Какой-то особенный. Такой мягкий, чуть теплый, тихий и радостный… очень яркий, но совсем не слепящий!.. Было так все хорошо видно сквозь его линии и фигуры, либо он чуть отступал, когда Гамсонов старался рассмотреть детали города.

Казалось, каждый раз происходит как-то по-новому…

Он видел старые жилые дома… их стены были так оживлены от желтых солнечных фигур, которые орнаментом ложились на случайные этажи и балконы… нет, фигуры уже лежали — будто остановившись навсегда. И именно это в то же время как-то еще более подчеркивало ветшание стен… и Гамсонов замечал трещины в горчичном и белом бетоне, и даже кое-где штырьки арматур торчали из фундаментов.

В какой-то момент… он вдруг представил себе лучи заката, прошивающие руины.

Денис ходил по улицам и чувствовал, как свет мягко холит, гладит его плечи, снимая всю усталость и столичную суету… он испытал расслабление как против воли, но это было и естественное лекарство… которому приятно поддаваться. Все нервы разом растворились, и Гамсонов… даже как будто стал легче на вес!

«Что это такое со мной?..» Не мог в это поверить…

А вот магазины и почтамт и кофейни казались вполне себе новенькими и так радостно, празднично сияли витрины… но это выглядело… косые желтые линии на серебре стекла — почти как в книжных картинках.

И улицы продолжались, тянулись в некую многомерную перспективу, и новые дома расставлялись за открывавшейся асфальтовой дорогой — Гамсонов шел, и ему казалось, она как скатывается к ногам… и это счастливое небо в конце — наверное, так просто дойти до него?.. Дома, дома за последними домами — кажется, вот оборвется протяженность, нет, она длится еще… и многие соседние здания были соединены ржавыми железными поперечинами…

Каждый раз когда Гамсонов шел по новой улице, ему казалось, он увидел ее и всю разом — в самом начале, как только ступил… Это ощущение, как легкая искра счастья… в общем, всевидящем спокойствии.

Но что же в конце улиц?..

Ему вдруг показалось, там какие-то неведомые строительные склады… до них несложно добраться, но почему-то не хочется — все дело в этом расслаблении… и в результате никогда не доберешься………………………………………………………

……………………………………………………………………………………….

На этих улицах… на них редко когда попадался хоть один человек… Вообще у Дениса часто потом возникало ощущение, будто он один в городе…

Прямоугольник неба, далеко между двумя рядами домов, и на нем — случайные клочки облаков…

…Облака между дальними, крайними домами.

II

Весь город был наполнен красками, колоритами завороженных, прозрачно-янтарных, медовых и оранжевых тонов. Первые дни, когда он поселился в новой квартире, и позже осенняя теплота никак не хотела уходить, и Гамсонов видел эти четкие силуэты кленовых листьев позади кленовых листьев — деревья во дворах походили на искромсанные включенные торшеры. Сияя будто изнутри, желтые клены стояли не шелохнувшись… и такими потаенными и затемненными казались участки улиц между ними. Но главное… нечто остановилось в воздухе. Какая-то затаенность и покой… и безвременье… И везде он замечал новые островки световой игры в неподвижной солнечной поволоке — на стенах домов и гаражей, на заборах, машинах… и в его комнате, наконец, было все то же.

…И маленькие световые «нарушения» чувствовались тем сильнее, если вглядывался на секунду-другую.

Пока Гамсонов в своей новой комнате настраивал выделенный Интернет, неуснувшие мухи, летая и то и дело садясь на светящийся экран ноутбука, никак не давали сосредоточиться. Он выходил из дома несколько раз, и когда возвращался и входил в комнату, одна из мух всегда почему-то сидела на упаковке от телефона «Phillips», и неизменно внутри буквы «Р», словно это было стартовое положение, с которого она собиралась начать донимать.

В конце концов, Гамсонов спросил у соседки из смежных комнат липучку от мух… когда Наталья Олеговна Полежаева случайно заглянула к нему. Эта женщина, лет под пятьдесят… такая спокойная и странно проникнутая озаренной уверенностью… она сразу словно за что-то зауважала Гамсонова. А ведь он почти и словом не обмолвился.

«Все же Переверзин оказался молодцом — подыскал, что надо», — думал Гамсонов.

Полежаева действительно не задавала вопросов. И это как-то очень подходило к замедленному покою, который он чувствовал.

Гамсонов прекрасно понимал, что покажется «занятным». Все эти разобранные сотовые телефоны, КПК и пр., которых он навез с собой за несколько дней… Он осторожно спросил, можно ли пожить здесь месяц-другой — будто его приятель Переверзин ни о чем заранее не договаривался.

Теперь Наталья Олеговна стояла в медово-размыленных полосах света. Ее фигура казалась странно млеющей, но четкой. Мысок шлепанца — в остром углу солнечной зоны на полу.

Гамсонов смотрел на женщину. Не переставая нажимать клавиши на ноутбуке.

Косые послеполуденные лучи золотили волоски на его крепких, крупных руках. Без проступающих вен и нарочитых мускулов.

Он полулежал на кровати, в спортивных штанах и широченной майке, но все равно можно было распознать массивные части торса. Ноутбук — прямо перед ним, повыше колен.

Сверкающие горстки шурупов на столе, несколько вровень лежащих стилусов для КПК, микросхемы, адаптеры на кровати… отьединенные пластиковые корпусы сотовых телефонов на стеллаже… все это выглядело какими-то пригоршнями сокровищ… А Гамсонов властелин-обладатель.

Наталья Олеговна шевельнула губами, но тут у нее за спиной пробили настенные часы… Четырнадцать-тридцать.

Женщина, развернувшись, посмотрела на сияние циферблата в коридоре, быстро вышла…

Через несколько секунд… Он расслышал тихий, осторожный звук наливающейся воды… Он представил себе бликовые отражения солнечного света.

Цвет точно такой, как сияющие клены на улицах…

Ill

Играющие оранжевые частоколы среди моря молочно-янтарных фигур, которые не двигались часами. Тени листьев позади листьев. Фрагменты теней, уголки… удивительно просвечивают кленовые листья!.. Они как бумажные. Жужжащие мухи… шмыгают так быстро… в плавной теплоте……………….

……………………………………………………………………………………….

Странная, завороженная обстановка и клены никогда не нагоняли сонливости. В этой солнечной, всевидящей праздничности, в этом ярком спокойствии часто слышались взбудораженные, резкие движения стали, то трещоточные, то бухающие, — словно металлический лист с силой грохался на землю… А иногда что-то тяжело смыкалось или рывками катилось по полу огромное колесо или шар…

Эти отголоски будоражили, странно не нарушая чувства покоя; напротив, даже придавали ему устойчивости.

Потом Гамсонов узнал, что они с местного завода. А раньше приметил стройку неподалеку от дома. Он вышел к ней и увидел разрытую землю и откинутые плиты… и бело-красные ленточки, натянутые между штырями. Горы песка за другими горами и железные бытовки, на которых лезвийно сиял солнечный свет.

«Да! Эти отголоски, наверное, отсюда!» — резко сказал он себе. Но… тотчас понял, что нет — здесь звуки другие. Просто пара грузовиков с цементом гудит — все… а строящийся дом… казалось, там сейчас нет ни одного рабочего. И этажи пустовали — в темных отсеках полная тишина.

И действительно там никого не было. Только солнечный свет замер на строительных блоках возле дома и больших кусках полиэтилена…

Но страннее всего выглядели бытовки… такие идеально чистые, железная обивка прямо отдраина — даже непонятно, как это могло быть…………………….

……………………………………………………………………………………….

…А позади стройки вдали возвысилось несколько новотипных домов. Гамсонов смотрел на них… они как знаки из столицы, да. Делового мира, с которым он шел рядом уже больше пяти лет…

Именно «рядом», а не поддаваясь; не становясь частью и не работая на его развитие. А только проникая в уязвимости…

Да, теперь, когда Денис оказался в новом городе… на короткое мгновение у него возникло чувство… он может оценить некий результат, к которому пришел в последние годы. Он никогда не был одной из миллионных деловых ячеек и не будет — боже упаси. Он всегда просачивался в узкие зазоры, насыщаясь остатками производства. Незаметно… но конечно, все знали о существовании таких, как он! Только никто точно не сможет определить местонахождения — и Гамсонов всегда хитро подсмеивался над этим.

И последние несколько лет… постепенно, теневой характер его заработка… стал отпечатываться на других сторонах жизни — превратился в образ жизни. Ведь он и сам уже стал тенью — у него нет паспорта, только свидетельство о рождении. Он нигде не прописан — ни на одной квартире. Если ему понадобится работа, он, например, мог обратиться к матери, и та устроит по знакомству — чтобы не использовать никаких документов. (Вообще каждый раз, когда возникала нужда в том, чтобы его имя появилось где-либо… Гамсонов «отклонялся», ища обходные пути… и они быстро подворачивались).

Денис стоял и все смотрел на новотипные дома. А поперек улицы перед стройкой протянулись падающие пирамиды света, чуть рыжие и матовые, будто нарисованные, и казалось, внутри каркаса пирамид… какой-то намек на темноту.

Все-таки откуда эти лязги в городе? — опять задался вопросом он. В эту минуту их не было слышно, но он как чувствовал, совсем скоро они снова появятся.

* * *

Позже Гамсонов, побывав уже во всех частях города, заметил, что отголоски имели почти всегда одинаковые громкость и четкость, где бы ты ни находился, кроме посадки на окраине, за двумя железнодорожными полотнами, в которой они смолкали после того, как проходил получасовый поезд.

IV

Гамсонов отправился искать, где бы оплатить Интернет (Наталья Олеговна сказала, что терминал без комиссии в «Электромире», в двух кварталах от дома).

Денис шел и чувствовал, как солнечный свет будто холит и проникает в него… недвижный и совершенно устойчивый; казалось, он насквозь пронизывает каждый предмет и дом… каждого человека…

И опять это ощущение вернулось: все встречи, события, разговоры — все, что вертелось в голове до приезда… куда-то отошло.

Оно долетало до памяти лишь издали, как из другого мира.

Но Денис понимал, что уже потихоньку «адаптировался».

Он шел по некой улице, мимо старых стен и видел, по ним тихо золотился, разворачивался свет… как шерстяной ворс, в такт ходьбе, разворачивался. Шершавые стены, коричневатые, горчичные, и солнечный ворс, ворсинки света и искры, их наслоения друг за другом — ложились в шероховатости бетона очень точно и в любые трещины и изъяны. Скрещивания ворсинок и искр, наложение, либо друг на друге, под маленькими уголками — и все это золотистый плед…

Вдруг… Денис услышал в отворенном окне ровно шипящее на междуволнье радио. Шип был и там, и прямо возле его уха, словно подставили динамик, — и потом, когда окно осталось позади, Гамсонов еще долго слышал шип. Почему-то…

Он шел дальше — и опять разворачивался ворсистый световой плед.

И Денису казалось, он все еще идет на шип, и отворенное окно снова появится где-то впереди.

Тут он вспомнил, как неделю назад схватился с тем парнем, на полу своей кухни, в московской квартире в Отрадном… как они катались по полу, и Гамсонов бил его коленами в колени… Нож был всего в миллиметре от сплетения… Гамсонову повезло… Сейчас… он представлял все это… в какой-то пряной дымке.

И этот разговор с Переверзиным, который задал резонный вопрос: «с чего бы вору проникать в твою квартиру средь бела дня да еще и зная, что хозяин на месте…»

Он вспоминал и вдруг почувствовал теплую капельку пота, выделившуюся на виске.

Теперь он тревожился только за скорость Интернета……………………………….

……………………………………………………………………………………….

И тут он понял, что шип растворился — уже ничего не слышно.

Дорога повернула — в какой-то двор; который был усажен кленами так густо…

Листва, подсвеченная солнцем и сверху, и внутри. На момент показалось, она — единая масса-полотно. И тени — сотни, тысячи фрагментов, уголков за внешней листвой, — Гамсонов шел и купался, как в море… Но ни разу… так и не докоснулся ни до одного краешка листа.

Ему как-то… не хотелось этого делать.

Подсвеченная, желтая листва.

Вдруг… все расступилось — и опять стройка. Это та же самая? Кажется, да. Очень чистое железо бытовок за желтыми горами песка… Денис увидел, что оградительная ленточка на одном штыре уходила куда-то в землю… очень глубоко?.. И вдруг повеяло странной энергией, свежестью! И фонарь, приделанный к углу одной бытовки засвечен молочной кляксой… но больше похоже, что включен; что его случайно оставили днем. Может, действительно?..

И по-прежнему стройка пустовала.

«Видно, я вышел не туда».

Гамсонов направился обратно по двору. Кленовое море. Клены-торшеры — но теперь он яснее ощущал отделенность каждого искромсанного желтого шара…

«Господи, что со мной такое? — вконец спросил себя Гамсонов.

Да, он уже совсем насмехался над собой: «Ей-ей я начинаю походить на Костю Левашова!» — дивился про себя. «У которого всегда бредовые фантазии» — а себя Денис считал начисто лишенным воображения.

Эти мысли тотчас вывели его из забытья — через пять минут он уже стоял на пороге «Электромира».

V

Потом в один день вдруг прошел ливень. Погода посвежела, озонная свежесть долго не пропадала. Клены во дворах отсырели, но ни на толику не утратили яркости и света, — солнце стояло в них как по инерции.

Они «выключались» только ночной темнотой.

Старые дома тоже отсырели и, казалось, даже осели…

Все мухи разом исчезли и больше не появлялись.

Вечером приехала дочь Натальи Олеговны — Марина Полежаева.

Глава 2

Было десять часов вечера. С улицы в открытую форточку (за несколько минут до появления Марины) слышался ярый хохот, треск мнущихся пивных банок, возбужденные отголоски разговора. Еще иногда врубались тяжело-ноющие фрагменты рока. Все это вплеталось в звуковые сигналы и клавиатурные стаккато на ноутбуке — вот уже три часа Гамсонов, сидя в комнате, переписывался с продавцами телефонов, один из которых был русским студентом в Пекине, работавшим кладовщиком на заводе «Sony Ericsson».

«Значит, в следующую среду…»

«Но не вы прилетите все-таки?» — разговор в открытом ICQ, —

«Если б я мог!=)) Самому-то знаете как хоца посмотреть на Пекин».

«Вы в Азии не были вообще?»

«Не-а. Мой дед тыщу раз был=))».

Гамсонов свернул окно и перешел на сайт футбольного тотализатора. Он стал проставлять галочки… его рука нет, нет, да и следовала прогнозам Кости Левашова… а вдруг тот действительно все правильно предсказал? Денис со смешливой опаской все же положился на Костину интуицию…

Послышался звук — «о-у» — пришла новая реплика от студента. Гамсонов собирался снова развернуть чат, его палец уже завис над тайч-педом…

Тут вдруг в квартире вырубился свет — Гамсонов резко взглянул на погасшую люстру, затем заметил зажегшийся в уголке экрана значок «Адаптерное питание».

— Это еще чё такое… — он мигом снял с колен светящийся ноутбук. Выдернул провода, затем стал высматривать сумку на полу, чтобы достать фонарик

Когда Марина вошла в квартиру, Гамсонов опять уже сидел с ноутбуком, только теперь водрузив на голову фонарик «Шахтер» и обмотав резинку вокруг лба.

Марина, увидев Дениса, покатилась со смеху почти до кашля. Так смеются невоспитанные дети — резко, неприлично. И показала пальцем, на котором повисли ключи.

Гамсонов повернулся и через открытую дверь комнаты высветил длинные прямые белокурые волосы, черную кожаную куртку на железных застежках и замках, блеснувших под светом «Шахтера». Куртка стягивала короткую черную юбку.

— Чё светишь? — спросила Марина; весело, агрессивно.

За ней в прихожую ввалился некий молодой человек — Гамсонов и его высветил фонариком. Тоже в кожаной куртке, полный, с отвисшим, пухлым ртом… черты лица у него были какими-то «сварившимися»; он сощурился от света — толи лениво, толи пьяно, — и отстранился рукой.

Марина заботливо загородила парня, прижавшись к нему спиной.

— A-а… извини, — Гамсонов повернул голову к ноутбуку.

— А чё, у нас свет, что ли, вырубили, ма? — Марина пощелкала выключателем в прихожей. — A-а, ма?.. Слышь, чё говорю?

Из глубины квартиры послышался спокойный ответ матери — «да». Потом Наталья Олеговна еще прибавила: «привет». И все.

Марина смотрела на Гамсонова.

— Тебя чё, прикалывает так сидеть?

— М-м… мне видно все хорошо, — промычал Гамсонов, не отрываясь от ноутбука, но потом чуть выпрямился и быстро стал оглядывать разобранные телефоны и КПК на кровати. — Да я надел, потому что боюсь смахнуть чё-нить… Здесь ничё трогать нельзя — я разложил, тут если перепутается, мне потом вообще не собрать.

— Слушай, а ты у нас будешь жить, да? — Марина спросила, намеренно выражая любопытство; и как бы стараясь таким способом быстрее преодолеть дистанцию к незнакомому человеку. Она хитро-нахально улыбнулась. — Мать звонила мне в Т***, сказала, ты к нам подселился…

— Подселился, припекся… ну-ну, — Денис с шутливым видом прикоснулся пальцем к ноздре.

— А как тебя зовут?

— Побыстрей бы свет дали, — послышался голос Натальи Олеговны.

— Это еще зачем, — Марина обернулась к своему парню и поцеловала его взасос.

Через минуту они прошли в ее комнату.

Гамсонов, тем временем, уже закрыл чат. Лепестки ICQ горели ровным красным цветом. Теперь он последний раз выверял галочки, чтобы отправить ставки букмекерам.

За окном — сиренево-синие краски улицы. Теперь они были такими сочными, когда ничего не отражалось на стекле. Колючие шапки кленов далеко… они побурели, остыли в вечерней тьме. Фрагменты горизонта с окунувшимися в огонь вздымленными облаками… как замершие сиреневые взрывы…

Когда Гамсонов двигал головой, луч фонарика поверх ноутбука высвечивал фужеры в серванте напротив. И казалось, ряды хрусталя в серебристом осадке, а еще… эти буро-оранжевые уголки, застывшие в фужерах. Так похожи на части, уголки кленовых листьев… откуда взялись странные маленькие отражения? С улицы? Как это возможно? Но Гамсонов ничего не заметил, а только посматривал на значок «Адаптерное питание».

Вдруг из-за косяка взметнулись белокурые волосы.

— Привет! — Марина озорно подмигнула Гамсонову.

Он покосился на нее уже тревожно.

— Слушай, а ты у нас будешь жить, да?

— А-а… — он обернулся, не переставая щелкать по клавиатуре. — Я раньше бывал в Т***. Понравился город?

— Откуда знаешь, что я там была?.. Конечно, понравился, учитывая, что мы там делали.

— И что же?

— Да трахались — что еще можно делать в такой поездке.

— Ой-й-й-й… какая ты пошлая, — Гамсонов улыбаясь наморщился и шмыгнул носом. — И Т***… точно такой же. Там тебя кинуть могут токо так.

— В смысле «кинуть»?

— В прямом. Ты там квартиру купишь, а потом узнаешь… что она кому-то еще параллельно продана. Один парень так и делал… — Гамсонов ухмыльнулся и с хитрецой и дружелюбно — как всегда ухмылялся любой афере. — Я те реально говорю. Он квартиры одни и те же продавал одновременно разным людям. И смылся потом…

Марина смотрела на Гамсонова… и тут расхихикалась. Больше всего ей понравилось, с каким благородным видом Денис это рассказывал.

— А чё ты ржешь-то… гы-гы-гы. А еще там мэр… о-о-очень продажный… там вообще весь бизнес куплен. Барыги всю площадку скупили…

— У мэра?

— Может и у мэра, а может… чё думаешь, они мэру напрямую будут платить… эй, слушай, ничего здесь не трогай, поняла? — опять предостерег Гамсонов. — Пусть все лежит, как лежит.

Он спохватился, потому что Марина уже прошла в его комнату и с хищным, стервозным любопытством рассматривала лежавшую повсюду разобранную технику. Когда ее лицо попало в поле света «Шахтера», Гамсонов углядел веснушки.

— А ты это продаешь, да?

— Лучше сядь на самый угол. Ничего не двигай.

Он хотел еще прибавить: «особенно за кроватью следи», но поостерегся — а то вдруг эта девица его неправильно поймет.

— Тут вообще каждая деталька, каждый шурупчик… если чё нарушится…

— Да поняла я, поняла… а сколько те это приносит в месяц?

— Теперь будет меньше приносить. Маршруты все перековеркаются из-за нового места жительства… по заказам ездить… придется привыкать…

Марина посмотрела на него… и опять захихикала. Почти перегнулась от смеха. Что и говорить, она была настроена на благодушный лад — она действительно здорово повеселилась в свою поездку, да и Гамсонов ее заинтересовал.

— А к этому городу я очень странно привыкаю, — закончил он.

Тут Марина прекратила смеяться.

— В каком смысле?

Денис подумал о странной обстановке, ощущениях…

— Неважно. Ни в каком.

Марина пристально смотрела на него, но он только продолжил печатать на ноутбуке.

— Ты будешь ездить в Москву и продавать это все?

— Я в Москве продаю, да.

Разговор вроде иссяк, но она не уходила. Все разглядывала разобранные КПК, полусобранные телефоны…

— А зачем резинки на телефонах?

— Чего?.. — Гамсонов отвлекся от экрана… — Много будешь знать… сама знаешь, что будет. Всякое может быть, — он причмокнул губами.

Она обошла кровать, посмотрела на экран и увидела футбольный тотализатор.

— Ой, блин, слушай, а я всегда так боялась играть на всех этих… это ж, по-моему, кучу денег просадить можно.

Она сказала это… как-то наивно и удивленно. Будто на самом деле… не совершила в жизни ни одного плохого поступка.

— Ну… можно. А может, и не можно.

— Там же, по-моему, все запрограммировано.

— Что запрограммировано?.. Футбол запрограммирован?

— Не, ну просто… — она не окончила. Ей вдруг опять, уже в третий раз стало дико смешно от этой незамысловатой Денисовой шутки — она снова засмеялась; пуще прежнего. — Блин, я просто… я просто помню, как-то зашла в эти игровые автоматы… — выговорила она, корчась от смеха. — Они там все сидят такие… холеные… и один такой стольник вытаскивал…

— Гы-гы-гы… кто? Автомат игровой вытаскивал стольник?

— Да не автомат, дурак! Эти лохи, которые там сидели… блин, это так смешно выглядело!

— А кто играет на автоматах? Я не играю.

— A-а… так ты только на футболе?

— Естественно.

Тут она подумала, что, наверное, с момента, как вошла в квартиру, кажется Гамсонову глупой, и разом посерьезнела.

Ведь на деле Марина всегда любила казаться значительной и авторитетной.

— Ладно. У меня чё-то больно веселое настроение.

— Эт-то… я заметил.

— Короче, слушай. Если будешь водить сюда девочек, не парься по поводу моей матери. Она все равно ничё не скажет.

— Э-э… твой молодой человек, по-моему, тебя заждался, — луч «Шахтера» покосился — Гамсонов качнул головой на стену позади себя.

— Мой молодой человек? — спросила Марина, будто не понимая, о ком идет речь. — Витёк?..

— Ну он вроде…

— С шестью! — вдруг резко произнесла она; и хищно осклабилась.

— Чего?

— Я встречаюсь с шестью одновременно.

Вдруг на улице послышался стальной толчок, что-то двинулось с места и тотчас остановилось. И резкий, осколочный удар молотка сразу после.

Гамсонов стрельнул светом — на оконное стекло.

Отголоски… казалось, они стали более промасленными после ливня.

— Витек и еще пять других… итого их у меня шесть, — произнесла Марина уже серьезно и раздумчиво; будто складывая.

— Гы-гы-гы. Считать ты умеешь… один плюс пять равно шесть, да.

Она пристально посмотрела на Гамсонова. Он ерничал, но… ей как-то уже гораздо меньше понравилось — что он передразнивает ее.

— Слушай, а откуда эти звуки? — поинтересовался Денис.

— Ты про удары с завода?

— Ясно, спасибо.

— Так сколько ты там зарабатываешь?

Марина спросила, а сама подумала, что никогда не стала бы встречаться с таким, как Гамсонов. Им нельзя было бы управлять и хозяйничать — уж слишком он важничает; слишком у него уверенный вид. За всем этим — желание главенствовать, всегда и во всем.

— Ой, разделять выручку по месяцам… — Гамсонов поморщился, между тем… он будто и не заметил особенной интонации Марины. — Как получится… Я ж не просиживаю штаны в офисе.

— Ну что, хочешь стать седьмым?

Гамсонов улыбнулся ноутбуку.

Марина подождала.

— Чё, даже не хочешь спросить, что для этого нужно?.. — и она вдруг попросила резко, почти требовательно: — Дай с мобилы позвонить.

Гамсонов рассмеялся.

— С какой из пятнадцати?

— С той, на которой денег побольше… — она сказала опять резко. И так, словно хотела открыть какую-то… правду жизни, что ли? А потом уже мягче: — Ладно, дай, подруге позвоню… Она беспокоится за меня. Надо ей сообщить, что я без приключений домой добралась.

Гамсонов спросил: это какая-то из тех, с кем Марина возле подъезда только что тусила?

— Откуда знаешь, что я там была?.. — она уже смотрела на Дениса почти враждебно. Но тут слегка улыбнулась, опустилась на корточки. — Короче слушай… если будешь водить сюда баб, можешь ни с кем не советоваться. Моя мать тебе слова не скажет. Ее другие штуки интересуют. Она у меня слегка шизофреничка… даже не знаю, зачем тебе все это говорю…

— Вот и я сам не знаю, зачем ты весь этот бред несешь.

Она выпрямилась, пошла из комнаты.

— Ладно, чао!

«Чао… да уж… — думал Гамсонов, оставшись один. — Вот подстава. Черт-те-что… Та еще подстава… черт-те…»

Спустя минуту, как Марина ушла, в квартире дали свет. Гамсонов, щуря глаза, снял фонарик с головы.

Он открыл в Windows новое окно и посмотрел ICQ Переверзина. Его не было в сети — «лепестки ромашки» горели красным.

У Дениса потихоньку уже набирал силу гнев. И опаска — если кто-то заинтересуется его делами…

Но куда же податься? Вернуться в Отрадное — нет; если неделю назад… если это был не вор, а…

«Но неужели меня и впрямь пришить хотели?.. Чушь…»

Гамсонову это казалось чем-то очень сомнительным — он, в общем-то, никому дороги не переступал.

В любом случае, Переверзин отправил его сюда — чтобы он переждал.

«А может, кинуть меня решил? Сам, гад, перепугался?»…………………………..

……………………………………………………………………………………….

Глава 3

I

В ту ночь Гамсонов лег очень поздно, часа в три — все переписывался с кладовщиком в Пекине. Денису наконец-то удалось договориться о перевозке телефонов — осталось только человека отправить.

Потом, когда проснулся через пять часов, в квартире еще было тихо, и он стал набирать Переверзину.

Но телефон у того был выключен.

«Он меня продинамил, а сам заныкался с концами», — опять мелькнуло у Гамсонова.

Но нет, такого, конечно, не могло быть.

Сон у Дениса уже прошел.

Он поднялся с кровати и посмотрел в окно. С седьмого этажа… Клены внизу во дворе… и дальние шапки… даже не верилось, что солнце взошло с другой стороны дома. Эти силуэты листьев — внутри, за сияющей листвой… уголки, треугольники, ромбики теней за листьями, как за разрезанным световым экраном; ничего не изменилось от вчерашнего дождя, и кажется, такая непомерная глубина в каждом «торшере», на метры… и там, наверное, еще много влаги?.. Но внешне клены уже не казались сырыми.

Как раньше они… стоят не шелохнувшись. Гамсонов выделил зрением тень-треугольничек — среди тысяч других. Он как бы на боку, а рядом слева — неправильная трапеция, а над ней — лист целиком — только меньше… но после взгляд Гамсонова просто заблуждал.

На секунду… ему снова показалось (как в тот день, когда он гулял по дворам), что нарезная, бумажно-желтая листва покрывает все непрерывной массой-полотном, ничего уже нет, кроме нее… тотчас это ощущение исчезло. Гамсонов смотрел на разъединенные кленовые полушария. Нет, они не соприкасаются друг с другом. Ни одним листиком.

За кленами виднелся детский сад, безлюдный и расплывчатый, — как несколько больших коричневеющих ступеней. Денис хорошо различал отсюда только квадраты песочниц, замершие красно-ржавые качели и несколько каменных цветочных чаш. Чаши давно опустели, вросли в землю и осунулись чернотой. Больше ничего не разобрать. Только синее ограждение казалось очень четким и… новым?

Гамсонов зевнул.

Тут вдруг в прихожей, через прикрытую дверь послышалась резкая возня, шарканье подошв. Затем, кажется, пинок.

— Придурок! Я те ща дам! Ну-ка… ПОШЕ-Е-ЕЛ!..

Денис обернулся. В округлой ручке двери с тремя десятками граней остановились рыжие искорки.

Звук пощечины.

— Воще уже что ли…

— Придурок, смотри, что он сделал… идиот. Опалил меня, мразь!

Хлопнула входная дверь.

Рыжие искорки счастливо задрожали, дверь в комнату Гамсонова стала медленно отворяться вовнутрь; он увидел Марину, стоящую в прихожей и нервно рассматривающую собственный локоть. На Марине черная майка с серо-белым изображением длинноволосого музыканта, воинственно державшего гитару грифом вперед, — словно собиравшегося выстрелить.

— Ауч-ч!.. Вот черт…

Тут она увидела Гамсонова, он смотрел на нее с любопытством и чуть перепугано, — и тотчас отвернулась в сторону, смущенно улыбаясь его взгляду. Потом вдруг резко посмотрела, вскинула подбородок.

— Ну что?

Гамсонов пожал плечами. Неуверенно. Его правая рука была отставлена и за пальцами сияли краешки листьев — от лучистого кленового полушария вдалеке; за оконным стеклом.

Марина глядела на Гамсонова. Она чувствовала и смущение и пренебрежение — от того, что он услышал ее ссору.

Но Гамсонов ведь не мог не слышать!.. Как она разъярилась…

— Смотри, что он ублюдок сделал, — она подошла, показала локоть, на котором виднелся короткий ярко-розовый ожог, — видал? Вот придурок… ауч… господи, как жжет… — и тут вдруг снова прямо посмотрела на Дениса, усмехнулась, — нет, это не то, что ты подумал. Мы не занимались садо…

— Ну иди, под воду подставь.

— Под воду? — переспросила Марина; инстинктивно.

— Под холодную воду, — спокойно подчеркнул Гамсонов.

— Точно. Ты тут, Денис, угадал, — послышалось замечание Натальи Олеговны — деловитое, издалека; с кухни.

«Что я угадал?» — подумал Гамсонов.

А Марина опять вспомнила, каким он показался ей вчера. Этот дух здорового, материального промысла, исходивший от него. За благородной улыбкой, в которой было что-то застенчивое… но и главенствующее. Из Дениса никогда не получилось бы выдергивать деньги — резкими, внезапными окликами: «дай сотню!», «дай пятьсот!» — как она часто это делала со своими любовниками.

Она вышла из комнаты.

— Что случилось, Марин? — Наталья Олеговна только сейчас поинтересовалась, хотя, конечно, слышала всю ссору.

— Витёк накалил мой рок-напульсник зажигалкой и приложил. Урод, по-прикалываться решил с утра… ауч…

II

Гамсонов прошел на кухню и стоял теперь в дверях.

Плиточная кухня была наполнена утренним янтарем, и Наталья Олеговна в бело-оранжевом халате на фоне балконной двери, в которой стоял молочно-янтарный свет.

— Денис, ты не сможешь один позавтракать. Я только через двадцать минут буду — этого ведь мало? — Наталья Олеговна не двигалась с места.

Маринина вспышка сбила Гамсонова с толку. Легкий ступор, он не мог понять, зачем пришел сюда: он не завтракал первые три дня, он вообще не привык, и жизнь в одиночестве с успехом это поддерживала: в основном он только что-нибудь «перехватывал» на ходу, когда ехал по очередному заказу, и так ежедневно, в течение пяти лет.

— Да, я лучше… — он махнул рукой.

— Так ведь ты не завтракаешь, — спокойно сказала женщина.

— Что?

Пауза. И в этот момент, из ванной, сквозь шум льющейся воды послышался жесткий возглас:

— Я уже сейчас иду, ма!

— Ты не завтракал ни разу за первые три дня, — голос Натальи Олеговны не изменился. Она улыбнулась, — я буду только через двадцать минут, — посмотрела на увесистый будильник, стоявший неподалеку от мойки; на его звонке застыло два ромба солнечного света — как косящий свет фар. — Уже через восемнадцать… еще время не прошло после того, как я выпила воды.

Женщина двинулась с места — молочная полоса на ее спине скользнула вниз, сошла.

Весь пол и стены были сейчас будто выложены десятками дон — солнечных отражений, маленьких и побольше. Такие свежие, веселые, прозрачные — казалось, вот сейчас заколеблются. Но нет, пока не двигались, а потом стали накладываться другие светло-желтые фигуры… тотчас застывая, как намалеванные.

— Садись за стол, Денис.

Гамсонов помедлил; потом сел. Плеск воды в ванной затих.

— Вот идиотство… — выдавила Марина, выходя из ванной и обтирая покрасневший локоть полотенцем.

Пройдя в кухню, она сказала матери:

— Ты своим водным режимом скоро смоешь себя в унитаз.

Марина плюхнулась на стул рядом с Гамсоновым. Стервозная досада у нее отнюдь не проходила, а только крепла, когда она соединяла в памяти несколько последних эпизодов с Витьком. Ведь все его наезды и такие вот штучки и приколы как с рок-напульсником начались еще до их отьезда в Т***. Он что, совсем перестал уважать ее? — Марина не могла в это поверить. Но все же… Да, это же видно — невооруженно — что он стал слишком много позволять себе, подсмеиваться, издеваться. И сегодня… нет, это перебор — Витек последнее время совсем обнаглел. Что-то здесь не то — что он так обнаглел…

–…Надо пить воду за тридцать минут и через два часа после еды, — ровно, спокойно объявила Наталья Олеговна. Не обращая внимания на Марину.

— Ублюдок… — заявила та, поглощая гречневую кашу. — Я уверена, он это специально сделал.

Она посмотрела на мать и сказала:

— Мне Пашка Ловчев доложил, что Витек якобы уже давно собирается расстаться со мной. Представляешь? Вот ублюдок, и еще ведь за моей спиной говорит! Обсуждает меня.

— Да не бросит он тебя, не волнуйся.

— А мне плевать, ясно? — Марина бряцнула вилкой. — Я сама его брошу. — Она вдруг резко повернулась к Гамсонову: — Правильно?

Гамсонов взглянул на нее. Марина смотрела на него. А потом сообщила, отвечая его взгляду (хотя он вообще ничего не имел в виду):

— Нет, с Ловчевым я не встречаюсь. Он… слишком тормознутый.

— Шесть вычесть один — сколько будет? Н-да… — Гамсонов наклонил голову, шутливо взялся за лоб. — Веселая арифметика… не помню.

— Да что ты говоришь, — Марина, на сей раз, даже не улыбнулась. — Деньги у тебя вроде хорошо получается считать.

А потом сказала матери:

— Он наверняка к Кристинке хочет уйти. К этой шал-лаве. Она еще больше растолстела, кстати. Ты бы видела, как она этими своими булками сзади ворочает, когда ходит. Да уж, точно к ней. И чем она его так возбуждает, поражаюсь!.. Вот скажи, на что мы будем жить, платить за квартиру, если Кристинка перетаскает к себе всех моих котиков, а?

— Ничего. Мне платят и пособие и пенсию. И я вернусь на работу, может быть. Зачем они вообще тебе нужны?

— Ты просто долбанутая. Сколько тебе там платят? Просто долбанутая… Ладно, чао! У меня дела.

Марина вдруг вскочила не доев и шмыгнула из кухни.

Гамсонов посмотрел на Наталью Олеговну. Она стояла, облокотившись на разделочный стол, и половинка будильника с одним косящим ромбом света выглядывала из-за ее спины. Переверзин сказал, она его родственница, но какая-то очень дальняя…

«Он вполне мог наврать… Наверняка он знает их столько же, сколько я… Марина…»

Но мысли Дениса быстро переключились — он опять ясно ощущал эту светозарную уверенность, просветление, исходившие от женщины. И даже непонятно, из чего именно это складывалось. Ясный, понимающий взгляд. Гладкое лицо — гладкий лоб; полоска света на лбу. От падающей солнечной пирамиды, усеченной балконным стеклом.

— Ты никогда не видел этой книги? — Наталья Олеговна потянулась к ростеру, стоявшему на стиральной машине; взяла книгу в мягкой, глянцевой обложке, с газетными страницами.

Сиреневые буквы на обложке гласили:

ЛЕЧЕНИЕ ВОДОЙ

«Не пытайтесь бороться с болезнями при помощи лекарств.

Вас просто мучит жажда».

И. Карпов, доктор медицины

Позади надписей — чуть несфокусированная фотография реки, горящей всеми закатно-оранжевыми и текуче-голубыми и сиреневыми оттенками. И еще кусочек леса или гор — вдалеке, справа, — неотчетливо видно; начало какой-то гряды.

— Нет… впервые вижу. А что это?

— Мне бы, конечно, хотелось и ее приучить к водному режиму, но сейчас — как она живет — по-моему, это просто невозможно сделать. Придется ждать. А я-то уже давно не пью ни чая, ни кофе. Они могут утолять жажду… но, на самом деле, просто вытягивают воду из организма. И иссушают с возрастом. И алкоголь, естественно, тоже. Во всем этом водопоглощающие вещества. Ну а недостаток воды… от него все болезни и хроническая усталость. Знаешь, я настолько лучше себя чувствую после того, как стала регулярно пить воду.

— Вы болели чем-то?

— Да.

Гамсонов рассматривал книгу. Его заинтересовало.

— Это что-то вроде нетрадиционных методов медицины?

— Не совсем, я думаю.

— Я сам лекарств… — он поморщился. — Вообще никогда не пью. И все взбадривающее вообще терпеть не могу.

— Чай, кофе…

— Не пью совсем. Отец, кстати, от всего этого когда-то сердце посадил как раз…

— Вот-вот, — сказала Наталья Олеговна.

А потом прибавила: дело еще в том, что воду нужно пить правильно, в определенном режиме. И как это делать как раз описано в книге. И еще вся теория, все обоснование.

— Про усталость-то да, совершенно согласен, — опять закивал Гамсонов. — У меня вон знакомый один… хлещет по шесть чашек кофе в день. И у него в самочувствии масса нарушений. Он, может, думает, что не от этого. А на самом деле… в общем, именно то, что вы говорите.

— Зачем он это делает? — у Натальи Олеговны даже не скользнуло удивления на лице. Будто она знала, о ком именно говорит Гамсонов.

— Да ничего он не делает, в том-то все и… — Денис ухмыльнулся, вспоминая своего друга Костю Левашова. — Ходит туда-сюда по квартире с утра до вечера… Вообще ничё не делает… Так вот о нарушениях сна: он всегда встает очень усталым, сам мне сказал. У него, небось, сосуды… толи сужены, толи расширены…

— Ну ты ему скажи о…

— Ф-ф-ф-ф… да он не послушает ни фига — у него это патологическое.

Гамсонов посмотрел на Наталью Олеговну. У нее медленный, уверенный взгляд. «Эта книга… делает ее такой? И она совершенно не обращает внимания на Марину?.. Или это как раз не так?» Потом взглянул на сияющий будильник и подумал: «Скоро зазвонит».

— Знаешь, очень трудно убедить людей, заставить слушать, когда они в чем-то ошибаются…

— Да он много в чем ошибается…

— Нет, я вообще говорю… Я уже поняла, что убедить — целенаправленным, напирающим старанием — можно только в том случае, если ты хозяин положения. А почувствовать себя им могут не все. Да это и не нужно — зачем? Лучше всего тихо ждать и регулярно стараться — для себя, если не получается для других… кто много значит в твоей жизни… и если они не принимают твои позиции. Чтобы потом, постепенно, со временем — начали принимать. Надо мягко передавать другим свои чувства и старания.

Гамсонов понимал, Наталья Олеговна старалась что-то объяснить ему, передать… Мягко… Но что именно? После завтрака он думал: к чему она это сказала? Про старания… ведь это вообще будто не относилось к разговору. Если только косвенно. Может быть, к дочери? Женщина хотела как-то объяснить свои отношения с ней?

Нет, непохоже, что ее слова напрямую относились к Марине. И все же относились.

Но еще она одновременно говорила о лечении водой.

Но как сходились все эти вещи?

* * *

Он, впрочем, недолго размышлял об этом — молчание Переверзина (номер того по-прежнему был вне зоны действия) беспокоило его гораздо больше.

Опасение и страх вернулись, вновь. И уже не уходили.

Впрочем Гамсонов благоразумно сказал себе просто ждать, делая привычные дела. Сегодня он собирался поехать в Москву……………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

Глава 4

I

Через час, когда Гамсонов уходил, Марина вышла из своей комнаты в прихожую. Будто его стерегла.

— Слушай, а ты идешь по своим делам, да? — она снова говорила нарочито любопытствующе.

Насмешливо поблескивала глазами. Рыжие веснушки на щеках. За прошедший час она успела навести ресницы и веки едко-темной сиренью, добавить к кольцам на пальцах клыкастых перстней, которыми, казалось, можно кожу вспороть.

Гамсонов боковым зрением увидел в ее комнате спутанное, разбросанное черное и розовое белье, — или это были какие-то покрывала… и еще что-то посверкивало на стуле — он вспомнил о рок-напульснике.

Ничего не отвечал.

— Ты что, обиделся на меня, что ли, я не поняла?

— Я? Обиделся? Ты о чем говоришь воще?

— Сегодня придешь и расскажешь, сколько…

— Я никому никогда не рассказываю, ясно тебе? — он сказал вдруг очень резко, конфликтно. И даже сам не ожидал, но у него как само собой сработало.

— Ну хорошо, — Марина смутилась; не ожидала такого отпора.

Гамсонов наклонился и стал надевать ботинки; больше не смотрел на нее. Но у Марины все так и не закрывался рот:

— Знаешь, моя мама немножко «фиу». Это я не к тому, что она не понимает, что нам с ней будет не на что жить, если меня все бросят. Я об ее этих водных увлечениях. Режимах, да… так она говорит. Понимаешь, у нее мозг сожрался после того, как умер отец. Ей даже увольняться пришлось с работы. А он ее и не любил никогда… Теперь уж пусть она лучше дома сидит. Кстати, она нас сейчас слышит и ничего не сделает — как всегда. Она уже ничего не делает. И знаешь, пусть не работает. Мне мои котики раза в два больше дарят, чем ей на работе платили. А с Витьком я помирюсь обязательно. Только сначала устрою просиборку…

— Мирись… устраивай, — сказал Гамсонов, пожимая плечом и выпрямляясь. А потом скучно поморщился.

Марина заметила его мину.

Он открыл входную дверь и увидел солнечный свет, балансирующий в окне над лестничной клеткой — медовые и белесые продольные полосы, замкнутые в раму. Они как слегка нажимаемые клавиши — медленно, медленно, то набирали, то теряли яркость.

«Если я еще не влип по полной, то скоро влипну, — с усмешкой думал Гамсонов, сбегая по лестнице вниз. — Да уж, эта девица та еще стервоза».

Но самое плохое, что она, кажется, проникалась… каким-то приятельским доверием к нему, что ли?

«Зачем она все это рассказывала? Что за бред!.. Неужели… о-о, это самое хреновое будет. Потому что… от нее ж потом не смоешься! Переверзин, сволочь, продинамил».

Но что обнадеживало: в этом месяце Гамсонов собирался приезжать сюда не каждую ночь. «Нет выбора, нет выбора… — думал он в такт скачущему дыханию. — Надо крепче запирать дверь в комнату… но нет ли другого ключа?.. Да что вообще все это даст, бессмысленно…»

II

Марина, тем временем, вернулась в свою комнату, плюхнулась на кровать. Эта ссора с Витьком… На самом деле, она привыкла орать на своих «котиков». И те тоже орали, отбрыкивались. Ничего особенного, только локоть сильно жгло. До чего же ей было гадливо на душе от этого жжения!..……………………………………Нет, все же с Витьком надо разобраться теперь.

Немедленно. Ведь все последние месяцы…

Потом она вспомнила эти нелепые слова матери… «Работать она пойдет, вы посмотрите! Да уж, матушка с каждым днем все больше поворачивается, и поделать с этим ничего нельзя». Марина усмехалась о матери, как о неразумном ребенке. Впрочем, усмешка была безнадежной. Все, что делала мать, казалось Марине тихим, окаменелым сумасшествием. «Сидит у меня на шее… главное, еще думает, что что-то очень значительное делает в жизни… дура!..» Но потом Марина как всегда сказала себе: «Я должна терпеть это!» Жалостливо, с готовностью… как бы расставила все точки над «i»…

А потом, схватив рок-напульсник, живо завертела им на пальце. Затем бросила обратно на пуфик и снова принялась изучать свой локоть.

— Ауч…

Розовый след и жжение все не проходили.

Да, она должна терпеть, любить свою мать и «котиков»… гладить их, таскать за шкирки и бить (когда это нужно), воспитывая настоящих мужиков… Но Марине было и наплевать на все на свете! Все ее смешило до горлопанья и гогота. «Хе, расскажу мамочке про траходромы, а она, тупая кукла, ничего не сделает. Только опять воды попьет… нет, Витька надо проучить — сто пудняк». Но как можно это сделать поинтереснее и чтобы… нет, он ее не бросит. Смелости не хватит! Если только…

Кристинка.

Наглость Витька уже давно перешла все границы. «Иногда у него как-то непонятно глаза сверкают — с ехидством, насмешкой, когда он смотрит на меня».

Потом Марина начала прокручивать в голове все недавние ссоры… На шоссе две недели назад. Когда она не захотела, а он начал наезжать. Так и спрашивал, остановив машину на обочине: «Будем трахаться? Будем? Нет?.. Тогда пошла вон отсюда!» И высадил ее. А у Марины в тот вечер реально было настроение не ахти — не то слово. Ее вообще последнее время все больше депрессуха забирала — когда она начинала думать, что ее мужики, став зарабатывать, совсем уже не стелятся перед ней как раньше. А относятся… как к чему-то вроде подарка-приложения. Они, мол, повзрослели, деньги появились, и еще у них есть она… ну и естественно, можно делать все, что хочешь. Не то, что это даже соответствовало действительности… но Марина из недели в неделю все больше выносила себе мозг на сей счет… и что она может потерять их. Или власть над ними? Да одно и то же.

Возможно, дело лишь в том, что больше денег, чем прежде, у нее не выходило из них выкручивать? (А ведь Марат получал на работе по семьдесят тыщ в месяц уже!)

А ссора на шоссе с Витьком… да Марина тогда даже и не заорала на него (как всегда раньше делала). Он открыл дверь машины, вышвырнул ее, она не сопротивлялась — просто зашагала вперед вдоль обочины. А Витек уехал… потом, правда, вернулся через две минуты, прибежал пешком, умолял сесть в машину, чуть не в ногах валялся. Марина сначала не поддавалась — как-то в ней разом все остановилось, не реагировало…

Ну а после… она простила его. И они пошли к машине.

«Я всегда должна прощать их», — подумала она теперь; просто.

А потом Витек как раз и предложил поехать в Т***. Подарил такую поездку! И главное, что за все заплатил — до рубля. Марина уж думала, теперь точно все пойдет на лад… И тут вдруг снова началось… выходит, не прекращалось.

Ей было даже страшно подумать, что Витек посмеивается над ней «в кулуарах»… а ведь все за это говорило. И Ловчев… тоже сказал. Выяснять отношения, ссориться — это да, — но вот чтоб издеваться…

Кристинка.

Марина как чувствовала ее присутствие. Это Кристинка плетет. Витек общается с ней?.. Естественно, он скажет, что ничего нет и в помине… что сто лет ее не видел…

Кристинка.

Надо выяснить, где именно они встречаются и когда… впрочем, Марина еще надеялась, что, может, это не так… но Ловчев ведь сказал, что это точно так. Да нет, Ловчев повернутый, ему и приглючить могло…

Она вспомнила действо двухлетней давности. Когда она с Ловчевым устроила Кристинке «инквизицию» на окраине города… Округлое лицо Кристинки в окне брошенного, старого автобуса, глаза враждебные, но глупые. Ее двойной подбородок, щеки чуть-чуть темнее остальных участков лица — будто пленки наклеены… «Эта сволочь даже на бабу не похожа!» И потом Марина, стоя против автобуса, стервозно орала, наклоняясь вперед, и прыгала и махала канистрой бензина. Вообще перестав уже что-либо соображать — от победной ярости и гадкого смеха.

Воздух плавился прозрачным дымом, изменчивые кольца огня…

Ей казалось, листья кленов коричневеют и вянут от нагнетаемой теплоты… (Позади автобуса дугой поворачивала кленовая гряда — город здесь заканчивался, направо шло поле).

Пашка Ловчев был напуган и таращил глаза и часто сопел носом — он отговаривал Марину от этой затеи, но, в конце концов, согласился: все-таки ж надо врага проучить! Но как дошло до дела, опять замямлил, уговаривал прекратить; как всегда заикался и старался взять Марину за руку.

Но ее это только еще больше раззадорило.

Кристинка же сохраняла наглое, ленивое спокойствие. Просто ждала, ни слова не говорила и смотрела на Марину…

— Только попробуй выйти из автобуса! Я сразу оболью тебя — ха-а! — орала та сквозь огонь. — Это твоя последняя остановка перед смертью, тварь! Ты выйдешь в потусторонний мир! Ты уже умерла — ты только думаешь, что жива! Ха-а!!

Между прочим, слово «инквизиция» придумал Ловчев. И Марина, конечно, подхватила… теперь она неистовствовала!

Кристинка забеспокоилась, только когда огонь начал подступать к автобусу. Он все набирал и набирал силу. Казалось, клены тянутся вместе с огнем, горячие, сияющие листья уже касаются крыши… Они вянут, а Марина стоит в синей ветровке, махает руками в такт ору. Канистра бензина уже валялась у ее ног………………………………………………….

В какой-то момент она взглянула в поле — на горсть огоньков вдали. Приглушенно мерцавших за волнами травы. Московские деловые центры в голубоватой вечерней дымке на горизонте… или это размытые очертания зданий?

……………………………………………………………………………………….

«Но откуда ж я знала, что кончится все так плохо? Эта дура никогда не жаловалась на сердце! Кто ж знал, что она схватит приступ…» — Марина и теперь думала как-то нечаянно, без капли сострадания… Как и тогда, когда Кристинка уже валялась в больнице; через несколько дней после.

Только нервная нотка затаилась у Марины…

* * *

Неужели Кристинка опять что-то заплетает — после всего? Не может такого быть — неужели ей не хватило раз и навсегда?

«А впрочем, она ж сволочь, разве побоится отомстить…» Марина лежала на диване, смотрела на свою свисающую ногу. На которой ниже джинсовой штанины сквозь темный чулок проглядывала синяя татуировка; самая свежая, двухмесячной давности. Такая сочная. И палец ноги почти касался валявшегося флакона духов. Потом она взглянула на потолок — ни одного янтарного отблеска, солнце еще с другой стороны дома.

Она подумала: может, просто бросить Витька? — но не насовсем. Все обрубить, чтобы постучать ему по башке, когда он примется бегать за ней.

«Нет, не пройдет…»

Паршивее всего, что могут встать под угрозу и отношения… с остальными «котиками».

Надо было проследить за Витьком — это очевидно. Но и еще один человек занимал ее… Гамсонов, разумеется. Она ехидно заулыбалась. Сейчас, конечно, не до него, но все же… Ее мысли завертелись! На самом деле, с еще большим азартом. Она опять схватила рок-напульсник…

«Да, Гамсонов, это что-то реально новое. Все же интересно, сколько он зарабатывает своими… да, какие классные телефоны у него есть!.. А еще на футболе, да! И сколько…………………………………………………………………………

……………………………………………………………………….»

Глава 5

I

Город в этот час выглядел ненатурально безлюдным и, пожалуй, только то, что не к кому было обратиться, заставило Гамсонова вынуть коммуникатор и посмотреть по карте, где находится ближайший банк. Раньше-то он всегда только и пользовался электронной картой… снова и снова он видел и чувствовал необычные вещи, которые и в нем нарушали привычки и мелочи — как он ни пытался отринуть…

В воздухе как остановилась белая масса солнечного света. Но за ней видны все предметы, постройки… все части улицы. Клены… они сияют еще ярче этой массы? Хотелось, скорее, думать об этом, нежели… действительно это так.

Он шагал, едва различая сияние дисплея, но как-то буквально за пару секунд ему удалось определить по карте, куда идти…

Он шел мимо луж — голубых осколков неба, — как счастливо разбившееся зеркало. Один раз в воде отразилась верхушка промышленного крана, другой — колючая проволока, перечеркнувшая голубизну; и то и дело звенели в воздухе отголоски с завода.

Дома так посвежели от вчерашнего дождя; кое-где на белизне стен обозначились темно-зеленые разводы — как втершаяся трава, — а клены потаенно прикрывали их нависанием и глубиной лабиринтов.

На домах — ровные солнечные квадраты, в ряд, между первыми и вторыми этажами, протяженные по всей улице и такие четкие, — они казались намалеванными желтой краской. И клены, будучи рядом, никогда не отражались в них тенями. Только раз в одном квадрате что-то чиркнуло. Муха?.. Нет…

Денис чувствовал, как недавнее раздражение и беспокойство в нем странно отступают — против воли. Только минуту назад он опять хотел пробовать дозвониться Переверзину, катить бочку, но теперь… напряжение — оно как-то отошло. Он словно размагнитился в этой обстановке. И успокоился.

Банк в трех кварталах отсюда… Денису нужен был обменник, еще он хотел высмотреть букмекерскую контору. Разумеется, в этот раз он отправил ставки в привычную московскую. Но потом, даже если быстро отсюда съедет… а что, может, здесь окажется и повыгоднее. Он сам себе усмехнулся: в области всегда отыщется теплое местечко, область этим славится. Впрочем, надо сохранять осторожность: ведь год назад он выиграл на футболе «больше, чем рассчитывали букмекеры»… и в результате его кинули, просто заблокировали аккаунт. Но теперь все это вспоминалось с азартным смехом — до чего же нескучно, а!

После того случая Гамсонов сменил несколько сайтов для ставок, пока не устоялся на двух. Но все равно это только за последний год… но Денис считал их уже какой-то твердой основой для себя — ведь с телефонами все гораздо изменчивее. Даже самый современный ай-фон, Гамсонов, если ему нравился, оставлял себе хорошо если на два месяца.

Проходя по одной из улиц, он увидел возле скамейки валявшуюся поломанную раму детского велосипеда. Она была сплющена и согнута, но выглядела такой чистой и даже новенькой — как блестела. И красная краска нисколько не облупилась — даже в сильно деформированных местах. Интересно, сколько времени лежит эта рама… день-два или несколько месяцев — такое возможно? И почему-то казалось, ее еще долго никто не уберет отсюда — из тех, кто сядет на скамейку или будет проходить мимо…

Но есть ли вообще здесь на улицах кто-нибудь?..

Да, Гамсонов уже встретил по дороге двух-трех человек.

II

— Ты мне бы еще в ментуре квартиру снял, — Денис размашисто вышагивал вдоль сияющих трамвайных путей.

— Чего?

— А-га-га… в одном отсеке менты сидят, в другой я — со всеми КПК и наваром. А действительно, сложно догадаться — какой лошок пойдет ныкаться в самую ментовку.

— Подожди… — озадаченный голос Переверзина… пропал в динамике на секунду. — Ты о чем вообще? Ты о…

— Какой ты догадливый. Я о твоей Полетаевой или как ее там.

— Э-э-э… — Переверзин остановился. — Подожди, а-а…

— Мэ-мэ, ты мне там не мекай, как овца.

— Но Денис… подожди, а что она такое сделала-то?

— Она? Она ничё не сделала, — ответил Гамсонов.

— Но тогда…

Пауза.

«Похоже, он действительно не понимает», — подумал Гамсонов.

— Я тебе говорю, что она… она… — Гамсонов выделил это слово. — Ничё не сделала…

— Ну Денис… ты мне можешь объяснить?

— Ну-Дени-и-ис. Ты что там изнываешь, как барышня? Одна уже изнывает от любопытства, чем я таким занимаюсь.

— Ты о ком?

— О ком, о ком, почему ты не сказал, что там еще дочка есть?

— A-а… у этой женщины? А что тут такого? Я ее не знаю, — удивленно ответил Переверзин.

— Ты не знаешь дочь своей родственницы?

— Это дальняя родственница.

Гамсонов бросил трубку и сбрасывал весь следующий час.

Но на самом деле, он был очень воодушевлен и бодр — его так всесильно гнало по Москве, по всем улицам, станциям метро и трамвайным остановкам. Он так здорово обновленно себя чувствовал — после странного, замедленного солнцем города. В Гамсонове будто включились дополнительные ресурсы — он и так всегда ходил быстро, но сейчас все просто расступалось и проносилось мимо! Когда-то он работал катерщиком — теперь ему казалось, он летит с той же скоростью. И главное — раскрепощение во всем теле! По всем высоткам и перекресткам! Работающие плечи будто разгоняют шум машин — быстрее, еще быстрее! Обгоняя трамваи, мимо бордовых бутонов на рекламных табло, серых заводов и деловых центров с голубоватыми ирисками в синем стекле. Сегодня в нем такая особая уверенность! Высокие солнечные лестницы на мосты, земляные подъемы — с ветхой травой, — и текущие белесые воды Москвы-реки… на краю земли. И еще… его сознание. Оно не то что обострилось… оно будто стало свободнее и совершеннее. Вперед, вперед!! — если ему надо было отыскать тихую узенькую улочку или тупиковую задворку, он делал это гораздо быстрее обычного… почему-то. Один взгляд на карту коммуникатора…

Ага, и вот уже пришел! Будто запрыгнул в нужное место!

Выйдя из метро, он ни разу не перепутал сторону, в которую идти. Задворки прачечной, затем далекий склад на Андроновском шоссе — Гамсонов заехал за партией сим-карт с серебряными номерами, чтобы как всегда перепродать на форумах.

Один раз он понял, как надо идти, еще не выйдя из метро, а заметив правильную ниточку дороги, когда поезд по «наземке» пересекал Москву-реку. Он увидел правильную дорогу из окна!

«Как странно, что со мной такое!»

* * *

Но на реке он оказался уже после полудня, а сначала надо было купить один раскуроченный ай-фон — вчера он как раз договорился об этом в чате.

— Ты Денис, да?.. — сказал парень, поднявшись по лестнице на уличный двор — от двери подвального офиса.

— Да.

— Послушай, я не понял вчерашнего окончания. Какая программа у тебя висла на ай-фоне?

— Да она глючная изначально. Если с виндой ее ставишь, она виснет и… — Гамсонов сделал характерный жест рукой. — Производители это уже просекли… она снята с производства уже просто. Они выложили информацию на сайте. И там можно обновление скачать. Обновление лучше, но это все же еще не то. Я теперь совсем другую запускаю.

— А… какую?.. Да я вообще в этих ай-фонах не секу, — тотчас стал как-то отнекиваться парень; не переставая улыбаться. Голос у него был звонкий и какой-то даже зудящий. — Ладно… — он потянулся в портфель и достал прозрачную пластмассовую коробочку, в которой лежал ай-фон. — Вот, собственно. Экран поврежден. Я пытался заменить. Мне сказали в ремонте, что это будет стоить десятку. Я спросил: а чё так много? Они мне сказали, что в Москве таких экранов еще нет, это совершенно новая модель. И его заказывать и везти черти откуда.

Гамсонов открыл коробочку, вытащил коммуникатор. Передал коробочку парню, снял с ай-фона сенсорный экран. Светоотражатель, похожий на гладкий кусок фольги, ослепительно засиял на солнце. Не смотря на то, что был запятнан и даже в каких-то грязных волокнах.

За ним — еще несколько экранных слоев, — как блокнотные листики.

— Слушай… надеюсь, не запутал тебя, когда сказал, что жду возле памятника? — спросил парень. — Это же просто кусок олова… никто и не знает, что он тут стоит, но мы называем это памятником…

— А?.. — Гамсонов так и изучал экранные слои; не отрывая взгляда.

— Падающему солдату… «Героизм и смерть» называется… — парень качнул головой — на скульптуру, возле которой они стояли.

— Да нет, все в порядке, — как-то оживился Гамсонов. — Хотя я Москву плохо знаю — пришлось поплутать. Я в офисе работаю, так что в одно и то же место уже три года…

— A-а, да-да-да! — рассмеялся парень. — У меня та же самая фигня! Уже пять лет с девяти до шести — здесь. Каждый будний день. Мы прямо родственные души!

— Ты сильно в нем копался?

— A-а… нет. Немного. Да понимаешь, я вообще, если честно, в этих ай-фонах почти не секу, — повторил-завернул парень. — Мне его подарили.

— Поэтому ты и полез… в свой подарок, — дружелюбно ухмыльнулся Гамсонов.

Парень опять стал смеяться.

— Да, да, наверное…

Гамсонов некоторое время бережно приподнимал и опускал светоотражатель, и тот чуть вспыхивал на солнце.

— У тебя все есть к нему?

— Да, полный набор. С драйверами, со всем. Ща достану, — парень потянулся в портфель. — Слушай, а ты так хорошо во всем этом шаришь — это твое хобби?

— Ну типа того, — задумчиво ответил Гамсонов. — У меня брат двоюродный еще лучше в этом разбирается. Я дилетант в сравнении с ним. Но он меня совершенно случайно приучил. Ну в смысле… мы в Норвегии отдыхали… на лыжах — так он в снег свой телефон окунул и сразу там пришлось его разбирать… так он его почти починил. Потом уже когда домой приехали, там только лирика осталась… А так он специально чинит, коллекционирует «со-ни-эриксоны» всех поколений.

— Ого! — воскликнул парень пораженно-уважительно.

Гамсонов кивнул на его портфель.

— Батарея там?

— Ты хочешь включить?

Денис ответил: но он же должен включаться все равно. Хотя бы зеленая лампочка должна замигать.

Парень достал упаковку, открыл ее и протянул Гамсонову аккумулятор, лежавший сверху. Гамсонов вставил его в ай-фон, но тот не включался, и лампочка не загоралась.

— Зачем ты стал в нем рыться, я не пойму… — он опять говорил безо всякой придирчивости, а только с легким укором — просто за небережное отношение.

— Ну не знаю… — улыбчиво отшутился парень, чувствуя, что дело за этим не прогорит.

Гамсонов приложил коммуникатор к уху, тыльной стороной — светоотра-жатель и экранные слои веерно свисали с корпуса.

— Чего он не вибрирует? Ты и вибромотор, что ли, снял?

Парень ответил, что да. Он, наверное, в коробке лежит. Стал искать, а потом сказал: да Бог его знает. Может, где-то и потерялся. А может, сняли в ремонте — и рассмеялся.

Гамсонов, в конце концов, прекратил свои попытки, вытащил кошелек и достал шесть тысяч; протянул парню. Тот быстро взял деньги.

— Послушай, ну хоть арка-то была для тебя ориентиром?

Парень кивнул Гамсонову за плечо, в угол двора, на арку, через которую во двор вдувался сильный дорожный шум.

— Чего?.. — спросил Гамсонов, пряча коммуникатор в карман.

— Ну ты говоришь, плутал…

— А-а… — протянул он как-то пространно. — Да не-не, все в порядке.

* * *

К полудню Гамсонов снова позвонил Переверзину.

— Слуш, Диня, я тебе отвечаю, что…

— Я сейчас уже о другом разговариваю. Мне нужно, чтоб ты Visa оформил. Для покупки видюхи.

— Для ноутбука? Да, ты говорил. Но я так и не понял — ты видюху просто в инет-магазине не можешь заказать?

— Там только в одном месте. Там через пэй-пэл оплата… мне нужно доступ в пэй-пэл получить. Ты им пользовался вообще?

— Нет.

— Короче, нам надо встретиться, чтобы в банк идти. Завтра, перед тем, как в Реутов поедем.

— Слушай… вот я и хотел тебе сказать по поводу Реутова… даже не знаю, как сказать… Ничего не выйдет, похоже. Никитка нас динамит.

— Чего? — Гамсонов обомлел.

Он шел по мосту и остановился, прямо посредине, а мимо него продолжали прошмыгивать машины.

— Никитка нас динамит, говорю. Говорит, не сможет в Китай поехать. Послезавтра сил у него нет никаких.

— Как это: нет сил? — вкрадчиво осведомился Гамсонов. — И ты мне только сейчас это сообщаешь?

— Динь, но ты ведь до этого мне сам…

— Чё случилось? Почему он поехать не может?

— Говорит, срочная сделка.

— Но я ведь обещал его на работе подменить три дня.

— Он сказал, сам должен там быть. Нужно его присутствие, его имя и печати.

— Да я и сам могу печати поставить — что он нам мозги полощет! — в сердцах воскликнул Гамсонов. — Я уже договорился с Китаем сегодня ночью. Сейчас самое время, чтобы…

— Я и сам расстроен. Но я ведь предупреждал, что может сорваться вполне. Тебе надо самому восстановить паспорт, потом загранку сделать и…

— Советы не раздавай мне… — сказал Гамсонов; но уже не грубо, а неуверенно. И отдувался. На такой срыв он совсем не рассчитывал. — Ты бы тоже себе загранку сделал бы да поехал… — он уже произнес как обвинительно.

А Переверзин в ответ усмехнулся, что как только попытается, сразу поедет не в Китай, а на службу родине.

— У тебя есть еще вариант — кого можно послать в Пекин, Динь?

— Так, так… это очень плохо, — в крайней нерешительности забормотал Гамсонов. — Уже договорился вчера обо всем… и сколько уславливались… ты хоть знаешь? А ничё ты не знаешь… времени на это убахал… и вообще сколько навалилось всего — в собственной квартире чуть не прирезают… и все за одну неделю.

— Денис, ну прости…

— А за что прощать-то… Ты что ли хотел меня прирезать… и еще извиняешься, — слабо пошутил Гамсонов. — Знаешь… дай мне телефон Никиты.

— Никиты? Ну хорошо. Но это ничего не даст… ну ладно.

Гамсонов позвонил Никите, но как ни старался уговорить поехать в Китай… даже деньги предлагал — все было бесполезно. Гамсонов, на сей раз, здорово пожалел, что почти всех держит на расстоянии и большинство людей, на которых он рассчитывает, — однодневные знакомые…

Впрочем, подобные проколы вызывали в нем только желание побыстрее избавляться от этих «ненадежных» — и искать новых.

Ill

Марина вышла во двор и свернула налево от детского сада и кленов. Миновала гаражные ракушки, залепленные солнечными пятнами, и двинулась в сторону проспекта, к продуктовому магазину, которым заправлял отец Витька.

Витек по средам и четвергам в первой половине дня подрабатывал там помощником товароведа.

Она тщательно подготовилась перед тем, как выйти на улицу — обмотала бинтом руку от локтя до запястья и для пущей убедительности, чтобы было заметно под кожаной курткой, вставила еще кусок картона между бинтов — будто ей уже и гипс наложили.

Но вышагивала очень даже лихо, и застежки на короткой куртке и полукольца, вдетые в свисающие ремешки, бодро позвякивали в молочно-желтом воздухе…

Остановившемся.

Марина замедлила шаг только когда проходила мимо старой одноэтажной фабрики детского питания, уже полуразобранной. «Зона… мелом отчеркнутая на стене… куда мячом бросать», — мелькнуло случайное воспоминание. Это было лет десять назад? В детстве? Она уже не помнила. От стены теперь осталось одно коричневое основание. Площадка перед ним была разрыта, и Марина заметила внушительную трубу, из которой просыпался сырой каменистый песок.

Она пригнулась от кленовой ветки, когда огибала ограждение, — ни один листик не дотронулся до ее волос и куртки.

И тут увидела Пашку Ловчева, идущего навстречу мимо луж, от которых будто испарялся белый свет.

— Ты-то мне и нужен…

— Привет. Что-т… случилось? — заикнулся на полуслове Пашка.

— Ага! Еще как случилось, — объявила Марина почти радостно… — слушай… это не ты мне говорил, что хочешь мобилу продать?

— Да. Ищу покупателя.

— Покажи.

Пашка достал мобильный, и когда Марина стала рассматривать меню, ее голова, прямые длинные волосы и краешек телефона, зажатого в руке, тенью отразились в солнечном квадрате, стоявшем на стене дома, под кленовой шапкой.

Даже перстяной клык на пальце Марины был виден в этом желтом квадрате — но ни одной тени кленовых листьев.

— И сколько ты хочешь за него? Я тебе могу рассказать, как продать его в три раза дороже той цены, по которой ты купил.

— Ты совсем охренела? Три года назад я купил его за пять тысяч. Сейчас хочу две.

— Я знаю, как продать его за пятнадцать, — мигом отреагировала Марина; как со знанием дела. — У меня есть друг, который может это разрулить.

Пашка вылупился на нее своими огроменными, локаторными глазами — неужели, мол, думаешь, я поверю в такой развод?

— Вот так-то. Но только… — она хихикнула. — Он очень стеснительный.

— Эт-то… что такое? — Пашка кивнул на Маринину перебинтованную руку.

— Только сейчас заметил? — спросила Марина, не отрываясь от мобильного.

— Д-да нет, сразу… что у тебя с рукой?

— Вот об этом я и хотела потолковать. Я сейчас иду в Витьковский магазин. Надо, чтоб ты пошел со мной.

— Это Витек?..

Марина не ответила.

— Подожди… это Витек сделал? Слушай, я ж гворил те, что он…

— Успокойся, успокойся.

— Я же гворил… ты помншь? — Пашка совсем растерялся, проглатывая гласные, и засопел носом.

— Успокойся, я все помню, — повторила Марина. А затем сказала, что подралась с Витьком, да, но это самая обычная ссора, несерьезная и идет она в магазин не для того, чтобы продолжать разборки, а просто ей надо купить кое-что. Но Витек сейчас там и когда ее увидит, будет лучше, если рядом будет Ловчев.

— Ты что… — Ловчев опять начал заикаться. — Это значит, чт-то…

— Да не набросится он на меня. Но просто ты должен идти туда со мной.

— Я ему вкачу, если хочешь.

— Нет, это совершенно не нужно… — серьезно оборвала Марина. — Не вздумай, понял? Если увидишь Витька, не обращай на него внимания. Ты хорошо понял?

— Ладно… Слушай, по поводу пятнадцати тыщ это ты…

— Это секрет. Ничего не расскажу, а то ты опять слишком занервничаешь. Пошли в магазин, — не возвращая мобильника, она манила Пашку за собой. В ту сторону, откуда он пришел.

Они вышли на проспект и завернули в ближайший маркет.

— Ауч… — Марина взяла Пашку за руку — свободной незабинтованной рукой — как только заметила Витька, слева вдалеке, за кассовым аппаратом. Вообще… говоря откровенно, она и не очень-то хотела увидеть Витька сейчас, ее интересовало несколько иное… а Пашку она прихватила с собой так, на всякий случай. И вдруг Витек прямо тут! Ну надо ж ему было сразу нарисоваться! И с чего он решил вдруг подменить кассира — он никогда так не делал…

Марина, не выпуская Пашкину руку, двинулась вдоль просторного, стеклянного ряда витрин, через который проходили косые солнечные лучи. Они не засвечивали ни одного товара, а, напротив, делали каждую упаковку очень четкой — даже можно было прочитать мелкие надписи. И возле красных букв и упаковок луч света казался чуть рыжим — как во время заката.

Марина принялась насвистывать, когда, идя вдоль витрины, поравнялась с кассой. Но она сильно нервничала, а Ловчев «тёпал» за ней, и голова его была странно отставлена назад, как у человека, которому завязали глаза.

Витек, стоя за кассой, не обращал на них ни малейшего внимания… может, до сих пор их не увидел? Марина, конечно, заметила, что Витек только смотрит на кассу и клацает по клавишам, когда подходит редкий покупатель. Ей стало досадно, но тотчас она сказала себе, что это даже лучше — тогда ему уж точно и в голову не придет, что она может где-нибудь выследить его… «Да, так лучше!»

И вдруг она почувствовала, что именно сейчас, совсем скоро и надо действовать. «Надеюсь, папочка Марата как всегда лежит пьяный… надеюсь», — да. Она очень на это рассчитывала!

— Слушай, пойдем-ка отсюда, — сказала она Пашке вполголоса.

— Как… т-ты ничего не собраешся… что ты все я не понимаю…

— Тихо. Говорю, пошли теперь отсюда.

В результате они вышли через оранжевую створку «без покупок».

— Он же нас и не увидел. Ты что, передумала? — сказал Пашка. Уже на улице — и у него как-то разом выправился голос, так бывало. — Зачем все эти финты?

Глаза у Марины лукаво, расслабленно поблескивали, как от тихой любви, а веснушки золотились — в полуденном свете.

— Да! Передумала, — весело-открыто ответила она. Это звучало почти как «не судьба!», будто отказывала в свидании… но за этой романтически-хитрой улыбкой…

Она теперь только и хотела, что быстрее избавиться от Ловчева. Но это надо сделать аккуратно. «Да… раз Витек здесь… но скоро он уйдет, а я… главное, чтоб отец Марата…» — вертелось и вертелось у нее в голове.

— Да если бы Витек нас и увидел… он никогда не поверит, что мы с тобой встречаемся.

— Вот это как раз и хорошо.

— A-а… я понял. Да. Я понял… Да и все равно он ведь знает и о Максе и об Илье… обо всех…

— А это вообще тебя не касается.

— Хорошо. Но послушай… эй! Куда ты теперь?

Марина обернулась на ходу.

— Мне нужно по разным делам. И к подруге зайти. Потом, может, скажу тебе, как продать телефон за пятнадцать тыщ, понял? А сейчас не иди за мной. Все. — Она пошла по проспекту…

…Но только для отвода глаз. Потому что стоило Ловчеву развернуться и направиться восвояси, Марина тотчас пошла назад и свернула в проход, который вел на задний двор магазина. Она уже снимала бинт на ходу и потом выдернула картонку; выбросила все это в первую попавшуюся урну.

Машина Витька стояла рядом с небольшим товарным грузовиком, ближе к железным подъездным воротам, и была едва видна, если смотреть на нее с дороги.

Марина взглянула на часы… оставалось еще пятнадцать минут до часу дня (когда заканчивался рабочий день Витька). Она ускорила шаг, даже иногда переходила почти на бег, но часто оглядывалась и посматривала на Витьков-скую машину — боялась, что он может уехать в любой момент… и по сторонам… На задней фаре машины «прикрепился» желто-радужный световой шестиугольник… как игрушка… как опознавательный знак?.. Что машина еще здесь…

Марина добежала до девятиэтажки в конце двора. И все думала про себя о папочке Марата: «Главное, чтоб ты как всегда был в соплю… пожалуйста, пожалуйста… Руслаша, умоляю тебя… будь пьян». И облегченно вздохнула, когда, поднявшись на этаж и отперев входную дверь, услышала характерное, гундосое сопение.

Только на секунду у нее закралось сомнение: может, в квартире есть кто-то еще? — тогда все обломилось…

Марина прокралась в большую комнату…

Зрелище было весьма колоритным. На кушетке спал толстый, лысый мужик в черной байкерской куртке, с руками, изрисованными розовыми и коричневыми татуировками… самой кушетки почти и не видно — мужик был огромен… но лежал калачиком и шумно сопел. Широченное окно позади… И большой алюминиевый скат соседнего дома, подходивший прямо к нижней раме. И казалось, мужик в этой позе скатился по скату в комнату из какой-то фабрики механического мира; по расширяющейся солнечной перспективе… а может, с завода, гул которого слышен и отсюда? А к скату подходит труба — из бесконечной сети, ветвящейся по городу?

Огромные размеры окна только подчеркивали всеобъёмное ощущение.

Слева от ската виднелся фрагмент улицы, по которой недавно бежала-шла Марина — та самая дорога и задний двор магазина…

Марина пригляделась: Витьковская машина так и выглядывала из-за грузовика, и солнечный шестиугольник на фаре… он был виден и отсюда — против всех законов перспективы… и совершенно не изменился, не поменял формы. Неужели это и правда хрустальная игрушка, а не солнце?

Марина ненадолго успокоилась, расслабилась, когда снова увидела солнечный шестиугольник… Затем осторожно прошла к вешалке в углу комнаты, на которой висело Маратово пальто — за ключами…

…Мотоцикл стоял возле дома, на бетонированном кирпичном возвышении, метра в полтора высотой. Сияющий руль и округлое зеркало — на фоне желтеющей полоски дальнего горизонта и желто-вздымленных облаков на небесной глади.

Сбоку возвышения к темно-коричневым кирпичам зачем-то была прибита железная решетка, напоминавшая оконную. И от этого казалось, мотоцикл стоит очень высоко, на краю дома.

Марина, держа подмышкой шлем, остановилась и, рассматривая мотик, подумала: «Какой же все-таки красавчик — сверкает, сияет — вот бы Марат отдал мне его ко днюхе… а себе новый пусть покупает».

Но нажать на Марата по поводу мотика!.. Придется придумывать уж очень лихие ухищрения.

И вдруг у нее в голове возникла странная мысль: вот сейчас, когда она будет садиться, увидит в зеркале заводскую трубу — и веселье сразу исчезнет.

Завод она помнила… хорошо знала с самого детства.

Тут ее пронзило как от боли… Ей даже самой стало удивительно, как внезапно опять накатило: «Кристинка, Кристинка, сволочь, тварь! Тва-а-а-арь!! Чтоб ты сдохла». Лицо Марины потемнело, когда она вошла в прямоугольную солнечную зону. Горло так и сдавило — эта страшная злоба и яд — покусились на территорию — убить, убить, череп раскроить, бить ногами, ногами по роже — до тех пор, пока в месиво не превратится!!.. Это были прогибания ревности и ярости — в груди, — не то быстрые, не то гулкие и тянучие, как резиновые — убить, убить, чтоб ты сдохла, убить… Как что-то… инородное?

Закидывая ногу на мотоцикл, Марина посмотрела в зеркало заднего вида…

Когда взревел мотор, в тени, на стене дома дрогнула обширная солнечная паутина.

…И потом Марина преследовала Витька — до вечера, пока клены не порыжели, а листья по краям приобрели едва заметную розовую окайму… Людей на улицах стало гораздо больше, и они двигались как в размеренном цикле, мимо кленов и сияющих стекол супермаркетов и бутиков… в этих низких, оранжевых лучах.

Марина тоже ехала медленно, следила осторожно — Витек колесил по городу не спеша, а иногда вовсе останавливался, но поначалу из машины не выходил.

А в воздухе так и слышались стальные удары молотков, сцепления-расцепления и тяжкие толчки — конвейер звуков, которые повторялись… но иногда к ним прибавлялись новые оттенки… И Марине все почему-то казалось, что сегодня отголоски означают ровно одно — она обязательно приедет на завод. Следуя за Витьком?.. Нет, Витек все ездил будто без цели и позже только поехал в «Скобяной», потом заглянул в автомойку — у него там друг работал…

…Марина видела, как они что-то перетирают, стоя возле ворот — но разговор, похоже, самый обычный, вяловатый…

К этому моменту ей уже здорово наскучило это все. Она уже хихикала — но не потому что думала о ложности своих подозрений насчет Кристинки, — Марине вдруг показалось, она запросто сумеет надавать по заднице и без таких ухищрений… А как это сделать? «А просто я набреду на них где-нибудь почти случайно и устрою…» — заявила она мысленно и почти нравоучительно. Ей всегда везло на такие штучки — если ничего не планировать. Надо только подключить интуицию и быть всегда готовой. Зачем она вообще стала преследовать Витька?

Еще ее вдруг позабавило, как она заверила Ловчева, что он выручит пятнадцать тысяч за свой облезлый телефончик.

Сейчас она стояла довольно далеко от автомойки, возле рекламных вывесок, и потом сняла шлем, а спицы на колесах мотоцикла пламенели закатом.

Тут у нее вдруг зазвонил мобильный.

— Эй, Машк, ты?.. — сказала Марина в трубку очень радостно. — Блин, как хорошо, что звякнула — я… да я тут вообще от безделья… фиу… Слушай, у меня есть новости для тебя… Ну а как жечь!.. Я поговорила… ты помнишь, ты меня просила… Я с ним поговорила… но не совсем чтоб супер идеально, но… слушай, а где ты ща? — Марина стала крутиться на каблуках сапог, смотря по сторонам — словно ее подруга была где-то поблизости. — A-а, ну хорошо, конечно… я ща приеду без проблем… а вот секрет как приеду!..

И бросила трубку и тотчас, с умильным видом вскочив на мотоцикл, стала очень быстро его разворачивать — будто только и ждала повода, чтоб улизнуть отсюда.

С Машкой она встретилась через десять минут — в другой части города.

— Эй!

— Ой… привет! Ты чё, с Маратовым мотиком! Ну ни фига! Он же никому его насмерть не дает.

— А кто спросит-то!.. Вот те и сюрприз, — Марина уже сняла шлем и ехидно склабилась Машке, которая вышла с почтамта — у нее кончился рабочий день.

Марина с мотоцикла не слезала, а подкатывала его чуть вперед, подвигая ноги по асфальту.

— Так что вот.

— Как ты его достала-то?

— Да ты дура, он вообще не следит за ним, проще простого!

— Да? — Машка глупо уставилась на Марину. И так откровенно — ее сильно косящий левый глаз странно дополнял эту открытость.

— Н-да! — Марина азартно цокнула языком. — Мне надо было воще гораздо раньше его стянуть.

— Ну чё, поехали тогда, дура?

— Нет, мы не поедем никуда.

— Почему?

— Ты ж хотела про Севу узнать — я с ним поговорила. Забыла уже, дура?

— Ой, да, слушай. Ты поговорила, да? Поговорила? — Машка так сразу вся и оживилась. И спрашивала с надеждой.

— Да, да… Пошли, прошвырнемся, расскажу…

Они, болтая, направились по улице.

— Ну и чё ты ему сказала? — спросила Машка.

— То самое, что ты просила.

— Что он, по-моему, слишком засмотрелся на Ленку и…

— Да, да, да! Ну он согласился со мной. Он не писал тебе ничего после этого?

— Нет.

— Значит, не сработало, — Марина поджала нижнюю губу. — Надо что-то еще придумать… надо что-то сделать.

— Ну он, может, и не подумал обо мне, дура.

— Блин, как он мог не подумать, если мы втроем за день до этого забухали.

— Ну может, он о тебе подумал.

— Да не, блин… не мож такого быть, — Марина засмеялась. — Ладно, я просто с ним еще раз побалакаю и сработает, позвонит он тебе. Сведу я вас, не волнуйся…

— Не, ну я не настаиваю… — Машка тут замялась-зарделась. Потом спросила: — Ну а второй чего?

— Ты о ком? О Ремезове, что ли? Бармене?

— Ну да. О Димке.

— Ну я написала ему, да.

— Ну, надеюсь, ты ему ничего лишнего не сказала, дура?

— Ну нет. В баре теперь можно будет купить коктейль за сто пятьдесят рублей всего.

— Это Димка сделал?

— Ага. И приходи, поставит он тебе.

— Но мы ж совсем про другое договаривались…

— Ну да, — тут Марина хитрюще взглянула на Машку. — Я задала ему этот каверзный вопрос, да Спросила, когда он будет свою девушку возить на машине.

— А он чё?

— Он типа отвечает: «не в этой жизни».

— Чё, прямо так и ответил?

— Ага… Не прошло, по ходу дела… Короче, он не сказал, есть у него девушка или нет. Так и непонятно. И вообще он не клюнул… «Не в этой жизни», прикинь? Так мне в смс и написал… Да зачем он вообще те нужен? С чего ты решила, что он к тебе приклеился? Он тормознутый какой-то — то, что он налил тебе тогда, угостил, он, по-моему, всем так наливает. И денег у него, на самом деле, нет ни фига. Ходит в какой-то куртке задрипанной, которой уже лет пять. Кожа вся в трещинах.

— Да это ж стиль такой.

— Да какой стиль, ты чё, долбанутая? Этот Ремезов… короче, забить на него вообще. Вон пусть коктейли тебе наливает — все, — Марина выдержала паузу. — Слышь, чё скажу: я хочу заставить Марата подарить мне этот мотик.

— Ты шутишь, дура!

— Нисколько! Пусть подарит мне на день рождения.

— Так это ж только через четыре месяца!

— Соображаешь, дура. Вот как раз и надо Марика к этому времени раскрутить. А себе пусть новый покупает. Раз я так взяла его мотик, пусть он и станет моим. Да Марат же все равно хотел новый покупать — хе.

Глава 6

I

Гамсонов подходил к дому… он опять чувствовал, как необычен этот солнечный свет города вокруг. Такой яркий и счастливый; «хрустальные коридоры», в которых отголоски какого-то неведомого праздника… но слышишь его только сознанием.

Денис увидел, через дорогу впереди протянулись вечерние лучи. От одного клена к другому, на противоположной стороне. Они как исходили из кленовых листьев, словно соединяли два дерева и засвечивали путь. Сходящиеся ромбы, шестиугольники… розово-рыжие пирамиды одна в другой… Это почти стеклянный экран?

И не пройти сквозь него… потому что надо повернуть к подъезду.

Пронзительная тишина света.

Денис вдруг ощутил очень остро, что сейчас… придя в свою новую квартиру… увидит нечто приятное и располагающее.

Но что это могло быть?

И действительно позже… случайно заглянув в комнату Натальи Олеговны… Он поначалу даже не понял, что видит… стол у ее окна теперь как вымощен сверкающей зеленой поляной. Поляна была изображена на плиточных квадратах, замостивших стол, — и еще: фрагменты небосвода над зеленью в дальних «плитках»…

Керамические квадраты или стеклянные, Денис не смог определить сразу… и их освещали оранжевые закатные лучи, тянувшиеся от горизонта в комнату, но от лучей только еще явственнее изображения на квадратах.

Эта великая зелень… такого глубокого цвета, но, кажется, совсем невысокая, уходящая вдаль — да, Гамсонов стоял на пороге комнаты и будто смотрел на поляну в перспективе.

Еще через несколько мгновений он заметил, что квадраты — чуть над столом, как на каком-то возвышении.

— Нравятся? — послышался за спиной вопрос Натальи Олеговны.

— Еще бы! Но что это?

Она улыбнулась ему, когда он обернулся.

— Это бра. Ты и не определил, да?

— Бра? — удивился Гамсонов.

— Ну да. Я повешу их в квартире.

Он прошел в ее комнату, ближе к столу — да, действительно это были бра. Двенадцать квадратных светильников из стекла, плоских, с изображением поляны на стекле, а «возвышения» под «квадратами» — это просто крепежные основы к стене… но их почти не было видно.

— Правда великолепные?

— Ну! — кивнул Гамсонов. — Очень даже.

— Я в «Электромире» купила.

— В «Электромире»? Вам на заказ привезли?

— Нет, они продавались там. Уже несколько месяцев, а что?

Гамсонов сказал, что не видел там этих светильников — он ведь заходил в «Электромир» в первые дни.

— Странно, они там висели на самом видном месте, — сказала Наталья Олеговна. — Может, внимания не обратил?

— Вот я и говорю, — кивнул и рассмеялся Гамсонов, — удивительно, как я мог не обратить внимания.

— Еще лучше бра выглядят, когда включены — хочешь, покажу?

— Вы уже включали?

— Конечно, — Наталья Олеговна с улыбкой прошла к удлинителю, который лежал возле стола. — Я ввинтила лампочки сразу как пришла.

Рисованная трава становится просто восхитительной, когда свет включаешь… И даже если не ночью, — прибавила женщина.

И правда, когда бра зажглись… трава, засияв сочностью, стала такой объемной! Казалось, видна каждая-каждая травинка… настоящая, великая поляна, залитая светом! А фрагменты неба (тоже нарисованные; над поляной) приобрели белесо-светящийся оттенок…

Теперь на столе в каждой плитке-квадрате стоял сияющий сектор электрического света, но было впечатление, что это просто дневное солнце стоит в бра, и они отражались, множились за оконной рамой, уходя в город.

Окно… выходящее во весь город. Кажется… каждая частица этой комнаты как-то связана с частями города…

После того, как Наталья Олеговна зажгла светильники, из комнаты разом ушли, растворились все закатные оттенки — ей-богу теперь казалось, что только середина дня.

— Обрати внимание, картинки на всех светильниках сходятся почти как одна мозаика… Заметил?

— Ага.

— Будто и надо было купить двенадцать штук… нестыковки совсем незаметны, — женщина внимательно изучала.

— Вообще, по-моему, их нет.

— Да.

Потом она прибавила, что и по отдельности они тоже отлично смотрятся — это ощущение огромной поляны совсем не уходит. Этот объем внутри зелени…

— Так что если повесить их на стены вряд… эффект не уйдет.

— Вы по всему дому повесите?

— Да, но все равно еще останется, два-три, может быть. Я их, наверное, подруге отдам. Или в твою комнату, хочешь?

Но Гамсонов стал отнекиваться, из вежливости, а женщина не уговаривала — но просто потому, что, может, не любила настаивать?

Он вспомнил… о чем она говорила сегодня за завтраком. Надо мягко передавать другим свои чувства, старания……………………………………..О необычной уверенности, исходящей от нее.

О книге «Лечение водой»……………………………………………………………………….

Эпизод со светильниками как-то отвлек Гамсонова и немного поднял настроение — ведь из Москвы он вернулся в неважном состоянии. Не то что даже из-за срыва пекинской сделки (да сорвана ли она? В любом случае он продолжит держать студента-кладовщика на связи ближайшие дни — авось получится как-то по-новому разрулить). Нет, просто часов после шести Гамсонова вдруг забрала ощутимая усталость — она вдруг накатила очень резко, как по контрасту — после необузданной энергии весь день… Гамсонов решил, что последние события и переезды все-таки здорово вымотали его…

Но теперь разговор с Натальей Олеговной согнал всю усталость, он после еще долго не мог уснуть.

Эта поляна на бра. Она ведь что-то напоминает. Он думал, где же мог видеть подобную… на что она так похожа. Потом понял: все те же книги про здоровье. Именно в них так изображают поляну. Отдых и солнце; зарядка на свежем воздухе с подробным описанием, как надо делать упражнения… А на иллюстрациях — обширный зеленый ковер и свет, море душистых трав и бесконечное полуденное небо.

II

Все же Дениса удивляло, как он мог «не заметить» бра, когда заходил в «Электромир». Он прекрасно помнил увешанные лампами и светильниками стену и потолок в магазине — там точно не было таких. А ведь Наталья Олеговна сказала…

Следующим вечером «Электромир» случайно попался на пути, и он не удержался, заглянул в него.

Он увидел люстры и лампы, но самые обычные.

— Нет, у нас не было ничего подобного, — отвечал парень-продавец.

У Гамсонова все так и всколыхнулось внутри — он будто знал, что услышит это!

— Бра, на которых изображена… нет?

— Нет. Но я только первый день здесь работаю… — сказал парень. — Я, конечно, изучал товары перед тем, как заступить… я мог что-то пропустить, я узнаю.

Он стал звать старшего товароведа, но тот не откликался.

— Я пойду, отыщу…

Гамсонов уже хотел остановить, завернуть этот вопрос, но не успел — парень скрылся за дверью служебного помещения.

Денис был удивлен… очень. Но в то же время ему почему-то теперь не хотелось узнавать все до конца. Он даже не мог понять… с чем это связано. И пребывал в замешательстве. «Если я сейчас точно выясню…» — это был странный, сильный наплыв мыслей.

Продавец уже пошел выяснять.

Вдруг Денис увидел, как на стене против небольшого окна появилась и стала слегка разгораться небольшая волна солнечного света. Он смотрел на нее… и как-то… ему секунды не хотелось отводить взгляда…

Он почувствовал, что удивление, мельчайшие всплески в нем… как бы пригашаются внутри, когда он смотрит на слегка желтый свет.

И он опять как размагничивается… как и вчера утром на улице. Как и в самые первые дни, когда приехал сюда.

Вот волна перечеркнулась теневой палочкой.

Тут Денис совершенно отчетливо подумал, как, наверное, глупо выглядит со своими расспросами — он же все равно не собирается ничего покупать.

Продавец вернулся.

— Товаровед куда-то ушел, я сейчас позвоню ему.

— Нет-нет, не надо этого делать, — произнес Гамсонов.

Парень посмотрел на него.

— Не надо, я, наверное, просто ошибся.

— Ну как хотите.

— Может это был другой магазин, до свидания, — улыбнувшись, Гамсонов направился к выходу.

Он шел дальше по городу и… внезапно оказался возле завода. Посреди улицы за домом открылась часть территории. Как совершенно просто тот появился — ведь все время возникало ощущение его странной недосягаемости. Гамсонов остановился… уже готовый увидеть что-то необычное. Пиление, стальной треск и сейчас звенели в воздухе… он пригляделся, стараясь высмотреть через заборные прутья хоть один источник звуков. Но то, что предстало… Эти толстенные трубы, тянувшиеся по земле на несколько метров — к заводской стене… а за ней как раз строения, откуда доносились звуки, но трубы не доходили до стены… И не входили в землю — они почему-то просто обрывались, как недоделанный каркас… Вообще говоря, это была одна труба, с четырьмя ответвлениями в стороны. Лежащая буква «X». Ответвления обрывались — и все. Гамсонов увидел черное жерло одного, и ничего нельзя было в нем рассмотреть. Но эта чернота… она как затирающее пятно.

Покрытие трубы, перепачканное битумом, ярко сияло на солнце…

А за стеной дальше — заводские башни, пара труб, из которых курился дым — в небо…

Но Гамсонов все смотрел на эту горизонтальную трубу перед собой… внимательно, даже как-то озадаченно. Странно, она напомнила ему… нечто из детства…………………………………………………………………………

Ill

На следующий день он снова гулял по городу. На кленах — лучистожелтая, колкая листва. Световые линии и ромбы остановились в воздухе, и тепло было проходить сквозь них. Солнечные розоватые кольца, большие, поменьше — лучи сходились к ним перед глазами… и не ослепляли, по-прежнему — так странно… Теневые секторы внутри колец, словно налились, и золотистые пятнышки, отметинки……………………………………………………………

Мгновения — хочется только смотреть и изучать свет……………………………

Дворы — как лабиринты. Старые дома… Когда Денис проходил мимо них… у него возникла странная мысль — что во всех комнатах на этажах такие же солнечные фигуры, в точности — как и те, что сейчас на улицах.

«Что это значит?.. Хм…»

Он вновь вспомнил…

Когда он проснулся в своей московской квартире… на кухне кто-то был. Денис замер, лежа на кушетке… он сразу понял: что-то не так, страх, что-то не в порядке. Потом встал, осторожно двинулся по коридору… через проем впереди видны обеденный стол, окно…

Гамсонов переступил порог кухни… дальше все быстро — удары, борьба…

…Но сейчас, пока он ходил по дворам, память выделяла только занесенную руку противника, в перчатке — да, Денису удалось блокировать первый удар. Потом…

Сознание перескакивает — он уже борется с вором на полу кухни. Нож… да, тот выхватил нож…

Гамсонов сжимал обеими руками запястье с ножом… страшно зажатом в кулаке. Нож в миллиметре от…

Эти мысли — как вспышки внутри солнечного света. В котором легко увязаешь сознанием. И… приятно. Но Денис и теперь (как раньше) стал лихорадочно соображать: «Как вор попал в квартиру? Сделал слепок ключа?.. Но когда?.. Выходит, за мной следили и за квартирой — все время! Но почему? Как долго? Кто?..»

Кому это могло быть нужно?

«И если вор знал, когда я ухожу, когда прихожу… почему проник, когда я дома? Зачем вскрывать квартиру днем?

…Если это не вор, тогда кто? Меня убить хотели? Чушь, кому я переступил дорогу…»

Мысли сквозили как по кругу… Пряная дымка солнечного света… Гамсонов медленно шел по улице.

«Я взломал сайт катерной фирмы. Нет, бред полнейший — там был левак, да, но ничего такого…»

Еще — пару месяцев назад… на них с Переверзиным наезжало какое-то ло-шьё… Когда они выложили несколько подержанных ноутбуков на «Молотке». Почему-то стали вызванивать их номера — так что пришлось снять все лоты и распихивать ноуты через друзей на Савеловском рынке.

«Переверзин помнит… про этот эпизод. Мы это больше не обсуждаем, но он… прекрасно помнит».

Вдруг… Гамсонов услышал звук проходящего поезда. И сразу подумал о посадке из кленов. За железнодорожными путями.

И… у него появилось странное ощущение… что этот расширяющийся, уезжающий звук будто снимает, вытягивает из него все воспоминания… страх, тревогу… «И их уже не вернуть? Это хорошо.

Посадка недалеко отсюда» — он помнил, Наталья Олеговна как-то говорила про нее. В первые дни.

«Что там? За железной дорогой…»

Он дал себе слово как-нибудь обязательно сходить туда…………………………..

………………………………………………….Теперь Денис возвращался к своему новому дому…

Стена дома выложена мозаичными, слюдяными квадратиками. И сейчас на этажах они свежо отражали голубое, чуть облачное небо. Такое счастливое, свежее, из неведомых воздушных пространств — и мозаика глянцево сверкает.

Но Гамсонов видел и тень, вставшую на стену над отмосткой. Как человеческую — едва заметный лик.

На бело-голубые мозаичные квадратики наползла тень… Но во дворе никого не было… как будто.

Он направился к подъезду.

Когда он вошел в квартиру, увидел, что бра Натальи Олеговны уже висят на стенах. (Электрик приходил сегодня с утра).

В коридоре несколько светильников висело в ряд. Денису сразу захотелось зажечь их, но… потом он передумал — бра еще лучше смотрелись погашенными, в зонах солнечного света, расширявшихся по стенам коридора.

Ни Натальи Олеговны ни Марины нет дома. Но двери в их комнаты отворены — свет выходил через проемы.

Гамсонов снял верхнюю одежду, разулся и сел в кресло, стоявшее в прихожей. Когда видишь светильники друг за другом… они как окна. Чувство, словно поляна развертывается позади них — в бесконечность, — изумрудной, темно-зеленой травой.

«Я уже там… — он ощущал ее сейчас. Ее простор. — Я словно пришел на поляну и теперь отдыхаю в траве…» Этому так хотелось поддаваться.

И Денис знал, что книга «Лечение водой» так и лежит сейчас на кухне. На том самом месте, где была в первый раз.

В кухню, через две двери, из комнаты Натальи Олеговны проникал солнечный свет. Замерший. И на обложке книги — тоже солнце… закат на реке. Эта книга — просто как еще одно окно, за которым продолжаются лики квартиры, города. Кажется… спокойно можно перейти… на ту сторону.

Некий доктор Карпов написал «Лечение водой». «Интересно знать…» — мысли Дениса как растворились, не окончившись.

IV

Позже, когда он сидел с ноутбуком в комнате… вдруг услышал протяжные, приглушенные крики с улицы. Он встал, отворил окно…

— Стерва! Я не могу! Стерва-а-а-а! Чтоб ты сдохла! Я не могу-у-у-у-у… чтоб ты провалилась! Я не могу… Какая же ты стерва-а-а!..

Гамсонов подался к форточке.

— Отвянь от меня! Отвянь! Дура, идиотка! Боже мой! Как ты меня достал а-а-а… Витя, скажи ей, чтоб отвяла… Умоляю-ю-ю-ю!.. — так сильно и тянуче, вопиюще… казалось, после этих криков — сумасшествие.

Это были изнывающие вопли взбесившейся девушки, находящейся, видно, на последней стадии нервной истерии, на пике напряжения и ненависти… Крики были очень близко, во дворе. Но в то же время, расплывались и тонули в ярких, медово-золотых световых коридорах.

Гамсонов смотрел в окно. Он видел только искромсанные шапки кленов. Сияющая листва покрывает двор непрерывной массой… Это ощущение — долю секунды… вновь. Не можешь его ухватить.

На своде неба — тихое желтое солнце с медовой окаймой. Десятки, сотни антенн рассажены по всему пространству крыш к горизонту, далее, далее… разреженный железно-травяной частокол. Но так свежо сияет!

И было так странно слышать эти вопли, это исступление… во всеобщем колоритном спокойствии. Кто вообще может так кричать?

— Сте-е-е-ерва-а-а-а! Стерва-а-а-а-а! Не могу-у-у-у-у-у! Тва-а-а-а-а-арь! Что же ты такое делаешь! Витя-я-я-я, скажи-и-и-и-и ей!.. Тва-а-арь, ненавижу тебя! Ненавижу-у-у!..

Казалось уже, сами крики расчленяют орущую.

— Ду-у-у-ура! Дура-а-а-а-а! Как же ты меня достала-а-а-а-а-а-а-а!!.. Что же ты делае-е-е-е-е-ешь!!

Но фантастичнее всего, что они полнились все новыми ругательствами, которые повторялись только в одной череде.

— Сволочь! Своло-о-очь! Не надо, не надо, ненадоненадо… своло-о-оч-ч-чь!

А позже перешли едва ли не в излияние каких-то причин и аргументов, но сила и тон и манера не изменились: вопли, вопли — следующие пять-семь минут.

И никаких рыданий и даже хрипов! Как хватало голоса?

«Витя»… Гамсонов прекрасно разобрал это имя, да. Но вопила не Марина — он узнал бы ее, конечно. Значит… Кристина? Да, он так подумал… не смотря на то, что это мог орать кто угодно……………………………………………………

Гамсонов прекрасно помнил фразу Марины — Наталье Олеговне: «Вот скажи, на что мы будем жить, если Кристинка перетаскает к себе всех моих котиков?»

Вообще ему было уже любопытно посмотреть, как Кристинка выглядит. И впрямь такая уродливая, как Марина ее описывала?

Крики, которые он слышал через окно, позже не выходили у него из головы.

Денис, в общем-то, не сомневался, что они имеют отношение к Марине; и что та учинила разборку. «Да уж, тут дела серьезнее не бывает…»

Больше всего он опять опасался… что Марина зачем-нибудь прилипнет к нему.

И все ж таки его забавляло все это.

Но эти крики… «Как странно и удивительно!.. И впрямь сумасшествие!….

…………………………………………………………………………»

Глава 7

После полудня следующего дня Гамсонов был возле огромного стеклянного комплекса (неподалеку от «Сухаревкой», в Москве). Автомобильные колеса, мотоциклы, шлемы, велосипеды, казавшиеся отсюда серебрящейся грудой спиц и бордовых, синих и желтых рам… тренажеры, дорожки и случайные мячи — все это как свалено в одну многоэтажную гору.

— Ты уже давно здесь?.. — спросил он Корсавина, стоявшего рядом, и кивнул на здание.

Корсавин появился пару минут назад и теперь вертел телефон, привезенный Денисом.

— В смысле работаю?.. С пол года.

— А я-то думал ты только на наваре, — улыбнулся Гамсонов.

— Не, пришлось найти работу. Семья все же требует стабильного заработка.

— Во-во… Так всегда. Всегда происходит одно и то же.

— Не, ты не подумай. Я все равно все такой же. Это ж образ жизни!.. И объем навара все тот же.

Гамсонова тут подмывало поинтересоваться, сколько же Корсавину удается распихать телефонов за месяц, но он, конечно, поостерегся.

— А гольф закачан в телефон? — спросил Корсавин и рассмеялся. — А то что-то последнее время все на гольф подсели, прям помешались.

— Да естественно закачан. Ну а если нет, то закачаешь.

— Да лучше, чтоб сразу был, а то он просто иногда тормозить начинает.

— Чё? — удивился Гамсонов и вытаращил глаза. — У меня такого во-още в жизни не было. Чтоб тормозил из-за гольфа?..

— Не, не, у меня было и неоднократно.

— Вообще впервые слышу!.. Да есть гольф, есть, давай, покажу. Он просто в отдельной папке.

— Да я сам найду, — Корсавин опять стал нажимать на клавиатуре.

— Блин, хорошо, что ты его покупаешь, а то я уже полгода не могу сбагрить. Даже не понимаю, как так случилось! Но я больше с ним уже не буду возиться.

— А в чем проблема? Почему не берут?

— Да я… это даже рассказывать смешно, — Гамсонов помотал головой и махнул ладонью. — Сначала я сам маху дал. Договорился уже обо всем, приезжаю, так клиент, извини меня… привязался, почему царапина на корпусе. Там малюсенькая царапинка, так он из-за нее — нет, ни в какую… Да он ло-шок на самом деле тот еще — поэтому такой въедливый. Да я эту царапину просто забыл отполировать… я ему говорю: ну сам отполируй, а он нет, нет, разнылся, как баба, вот, мол, там наверняка еще чё-то не в порядке… ну и так, в общем, послал меня… блин, я терпеть не могу, когда так срывается.

Корсавин стал смеяться и качать головой от удивления:

— Динь, да если б ты ко мне обратился… Мне смешно такое слышать даже! Я один раз ай-фон купил — по нему бутсей проехались. Я из него новый слепил, и он за две недели ушел.

— Пф-ф-ф-ф-ф… — Гамсонов рассмеялся — как от восхищения: и такое, мол, бывает. Потом произнес уже серьезно: — Но этот лошок, он ведь для личного пользования хотел взять.

— Да не, это я понимаю.

— Ну вот, короче, слетело тогда… Да у меня вообще в ту пору черная полоса была… продажи плохо шли. Ну потом раскрутилось, но этот телефон так и торчит — не уходит ни в какую. Никто не хочет брать… но я ща на коммуникаторы больше перешел, так что… может, еще из-за этого.

— Ну понятно. Да у меня эта модель сразу уйдет. — Корсавин достал деньги и протянул Гамсонову.

— Ну и отлично.

— Да я б взял, если б он и вообще был полностью раздолбанный. Я просто сони-эриксоны обожаю.

— Их многие любят… И я тоже. Слушай, у тя есть какой-нить чел, кого в Пекин отправить? Как раз на завод «Sony Ericsson».

Гамсонов спросил как бы к слову, но на самом деле, это и была истинная цель, с которой он встретился с Корсавиным.

— Ну… можно попробовать. А когда надо ехать? Сейчас?

— Нет. Теперь уже через две недели.

— А чё, ты сам не можешь найти? — Корсавин не смотрел на Дениса, а нажимал на клавиатуре телефона.

— Да Переверзин — полное динамо. Договаривался через него и все слетело в последний момент. И главное, уже списался обо всем в Пекине, с кладовщиком… я столько времени убахал. Не хочу просто заминать, там если дела пойдут… вообще можно кучу бабок срубить. Но пока там только тридцать аппаратов.

— А год производства?

— Да самые новейшие, в том-то и фишка…

— Ну я не знаю, я своего дружбана мог бы напрячь, если б прям щас, а через две недели он, кажись, в командировке… — Корсавин поморщился и отвернулся. — Не сможет.

— Ну понятно. А больше никаких вариантов?

— Ну… нет.

Корсавин прибавил: может, за две недели-то Гамсонову удастся разрулить дело — с тем же Переверзиным.

— Да не, он полное динамо, — повторил Денис; покачал головой и улыбнулся-наморщился. — С ним дела теперь иметь я чё-то…

— Не хочешь? Совсем?

— Ну не совсем, но… в ближайшее время — не хочу. Но там не только это. Ну ладно…

Гамсонов мог бы начать уговаривать, выспрашивать дальше, но было видно: Корсавин сразу подобрался, как только услышал про Пекин. Потому что не хотел связываться большим, чем только разовыми сделками. Он так больше и не смотрел на Гамсонова, и задорная улыбка, которая была у него вначале, теперь испарилась; сугубо нажимал клавиши на телефоне, делая вид, что выверяет что-то на экране.

* * *

Гамсонов удивлялся, почему даже в их деле все мыслят только в пределах одних и тех же схем, к которым они привыкли! А сам он всегда считал себя легко адаптируемым и подворачивающимся под любую ситуацию. С другой стороны, он, конечно, никогда не стал бы обращаться к Корсавину, если б не большая необходимость, как сейчас… «Неужели ж он мне вообще не доверяет? Или все из-за того, что в нашей зыбкой среде никто никому не верит в принципе? Но сколько нужно доверия, чтобы… я же его не просил ни о каких вложениях!»

В конце концов, Денис решил, что Корсавин просто закостенел и поглупел от своей новой стабильной работы — все-таки как же людей меняет твердая зарплата! Чуть только они соприкасаются с предсказуемостью — все, уже сразу другие… И главное, сами не чувствуют в себе изменений.

Иначе почему еще это могло быть?

Гамсонов ехал домой в город и качал головой.

Когда он подходил к дому, Марина уже поджидала его возле подъезда… вместе с Машей.

Они сидели на скамейке, под двумя сияющими кленами, и Марина шкодливо и быстро шепнула ей, как только приметила Гамсонова издалека, прыснула в ладони, хихикнула.

Маша встала Гамсонову навстречу.

— Слушай, а тебя Денис зовут, да? — ее улыбка, поначалу насмешливая, вдруг стала более явной, недоверчивой и глупой. Будто ей было странно это имя.

Гамсонов остановился, смотрел на ее косящий глаз и напряженно ждал.

— А это правда, что Витек стащил у тебя сотовый телефон?.. И ты заставил Марину гнаться за Витьком на мотоцикле?..

Марина позади прыснула в ладони — резко и сильно, будто чихнула. Клыкастые перстни на пальцах сияли. Сильнее, чем клены позади. И потом Марина стояла и ухмылялась; гордо приподняла подбородок, сложила руки на груди, отставила ногу — прям как на демонстрационном подиуме.

Маша, между тем, уже, видно, понимая, что Марина ее развела, оглядывалась то на нее, то опять смотрела на Гамсонова.

— Кристина? — сказал он. Будто догадавшись, кто перед ним.

— Что? — не поняла Маша.

Марина позади сразу перестала улыбаться и побледнела.

Гамсонов отступил на шаг, а затем двинулся мимо — так, будто обходил их обеих стороной.

— Ее Маша зовут, между прочим, — заявила Марина, когда он уже входил в подъезд. И потом протараторила подруге: — Ты не обращай внимания — он бояка.

Потом — обоюдный смех. Денис уже едва расслышал его.

Он вошел в комнату, кинул куртку на стул… «Тупые приколы, черт дери…» Сколько он здесь еще пробудет в лучшем случае?

«Да разве теперь отсюда уедешь так сразу». Проблема в том, что никаких других вариантов, куда вселиться, у него и впрямь не было. Просто снять обычную квартиру и платить за нее? «Нет, получится еще больше возни…»

Надо было просто как-то сделать, чтоб Марина…

«Тщательно закрывать дверь, уходить рано, приходить поздно… Да черт дери, разве она представляет какую-то угрозу?» — ясно задался Гамсонов.

Дело еще в том, что его слегка смешили… насмешки Марины, — он подумал о Виктории, с которой завел знакомство последнее время…

Вообще — Денис часто думал о ней.

«Да уж, как о ней не думать! Интересно, что бы сказала Марина… Ага, я такой бояка, просто невинная овечка!»………………………………………………………

……………………………………………………………………………………….

…Марина появилась в квартире минут через десять. Она посмотрела на Гамсонова чрезвычайно безучастно, когда он резко глянул на нее через отворенную дверь своей комнаты… не улыбнулась и не кивнула ему и прошла к себе даже не снимая сапог.

Глава 8

— Представляешь, я Максу вчера звоню — он трубку не берет, — говорила Марина Наталье Олеговне; на следующий день рано утром, на кухне.

— Ты днем звонила?

— Ну а когда? И вообще — до самого вечера. Главное, мобильный не выключен — просто длинные гудки. Он не подходил. Такой лажи еще никогда не было! А ведь мы договаривались, что на проспект идем, как всегда. На мотиках будем кататься, ну всякое такое.

— И ты думаешь…

— Ну естественно, чё-то тут не то, — фыркнула Марина. Потом остановилась… и пристально посмотрела на мать: — ты понимаешь хоть?

— Понимаю, — спокойно ответила та.

— А впрочем, зачем те — ты ж считаешь, мне нужно всех их послать. А я, может, не хочу их бросать!

— Значит… отношения переменились. Может, тебе все-таки кажется это?

— Кажется? Хэ…

Марина сказала, что вот уж чем-чем, а излишней подозрительностью никогда не страдала.

Наталья Олеговна вскинула брови.

На улице за балконной дверью было уже совсем светло, но солнца еще не появилось. Она повернулась к мойке и стала набирать воду в прозрачный кувшинный фильтр. (В нем была и процеженная вода, которая слегка колыхалась в нижнем резервуаре, пока наполнялся верхний отсек).

— Ясно, ты считаешь, что все из-за Кристины. Она не дает тебе покоя.

— Нет, из-за нее я уже не парюсь, — сказала вдруг Марина. — Я разобралась с ней.

— Понятно…

— Да-да. Разобралась, — она окончила, но как-то немного неуверенно…

— Так ты вчера так и не встретилась с Максимом?

— Встретилась, — Марина вкрадчиво качнула головой. — Ну так он пришел знаешь когда, извини меня!.. И, короче, ведет себя… как будто мы знакомы так немного совсем. Представляешь?

— Да, но по поводу того, что он не отвечал на звонки… ну, может, не слышал он. Или дела. Ты его спросила потом?

— Дела? Ха-ха. Всегда считала, что его только одно дело интересует, — Марина со значением опустила взгляд пониже пояса. — A-а, ну да, еще выпивка. Совсем забыла… Я ж говорю: никогда еще не было, чтоб он трубку не брал. Ни фига он мне не объяснил, почему.

Наталья Олеговна закрыла кран, поставила фильтр на кухонный стол. Увесистые колыхания «двух вод» в секциях. Потом они стали белесыми, чуть розовыми — под нарождающимися лучами с балкона. И фильтр чуть заслонял книгу «Лечение водой» — ее уголок и уголок ростера расплывались в прозрачности, такая акварельная расфокусировка.

Прошлый вечер и ночь Марина тусовалась на проспекте. В его центре, в небольшом парке между дорогами каждый вечер слетались байкеры. (Ее, впрочем смешило их так называть — каких только лохов она там ни повидала!) И все же она часто туда ходила. К Марату, например, и он катал ее на мотике. И его отец приходил…

На сей раз Марина собиралась идти с Максом.

Она все названивала ему; чувствуя неладное. И это выбивало ее из колеи. Еще у Марины появилась догадка, что ею управляют — она этого терпеть не могла!

В конце концов, пошла одна…

На душе у нее кошки скребли. И все время она чувствовала внутри эти капли сдавленного презрения: что просто «потеряет собственность» — и из-за кого? Ей прямо как горло сжимало… чем-то инородным.

Впрочем, она старалась держать себя в руках…………………………………………..

……………………………………………………………………………………….

Даже закатный свет города только слегка расслабил Марину, на чуть-чуть. Этот обволакивающий рыжий «ковер» света на проспекте, переливавшийся и теплый. Которым были устланы проезжая часть, тротуары… сияющие «ворсинки» на шершавом бетоне, почти как электрические.

Оранжево подсвеченные клены в оранжевом закате.

На площадке в парке — всего два байкера. Мотоцикл был только один — ярко-розовые блики на руле преломляли закатные зоны.

«Здорово. А где весь народ?» — спросила Марина подойдя.

«Не знаю… а кто те нужен?»

Она рассмеялась и ничего не ответила.

«Макс скоро приедет».

«Да?» — Марина встрепенулась…

На бензобаке мотоцикла стоял пустой пластмассовый стаканчик. Закатный свет отражался в его прозрачности — ярким, оранжевым всполохом. Марина убрала стакан и стала фоткать мотик телефоном. Подходя то с одной, то с другой стороны; и на фоне синеватого здания торговой компании вдалеке.

«А Марат будет?» — спросила она потом.

«Не, он еще только вернулся из командировки. Завтра, может… Слушай, а ты будто не знаешь, а?»

«Не знаю, я не стала ему звонить», — Марина зевнула намеренно равнодушно.

Она все ждала Макса.

Когда он появился, то был уже сильно пьян…

— Его привез Юрец Пафонов. Ну я спрашиваю — вы где слоняетесь вообще, а он так только взгляд отводит, знаешь, смешливо. И рукой махнул — «устаканься, мол». И потом…

Она остановилась и нервно поджала губы.

— Что? Он подкалывал тебя?

— Ну-у… аккуратно, конечно, — Марина поводила рукой из стороны в сторону. Ей тяжело было признавать. — Или мне показалось только… не знаю даже. Он, знаешь, делал вид, что не соображает ничего. Но и в то же время так ухмылялся лукаво, урод. И все с остальными, а меня будто вообще нет. Потом… я прошу у него на пиво… вежливо, по-нормальному. Обрати внимание. Он все то же самое.

…В конце концов, Марина вчера удивленно взглянула на Макса. И продолжительно.

«Не поняла, а тебя чё, это напрягает?»

Он стоял, не отвечал. Смотрел в сторону.

«Ты меня слышал? — она повторила. — Ты что, напрягаешься, что ли… когда я у тебя денег прошу?»

Говорила не угрожающе… но твердо.

— Так что он не мог уже делать вид… что не чувствует неловкости — ну, ты понимаешь. В общем, его дебильная улыбочка исчезла, в конце концов.

— И потом вы поссорились? — спросила Наталья Олеговна. Она стояла у кухонного стола. Лицо такое ясное. В какую-то секунду показалось, женщина насмешливо смотрит на дочь.

— Нет, я просто не отставала. Я всегда все до конца выясняю в таких случаях. Отозвала его и опять спрашиваю: тебя, мол, что, напрягает мне денег дать… Ну, он начал там чё-то вилять, «просто нету у меня, пойми», «дам потом» — ну, что-то в таком духе.

— В общем, ничем не кончилось.

— Ну… продолжилась тусня, вот и все.

— Понятно. И ты боишься…?

— Ничего я не боюсь, — Марина махнула рукой. — Неважно.

— Они всегда давали тебе деньги, — сказала Наталья Олеговна. После паузы.

— Да. Они всегда отстегивали мне.

— Только и всего.

— Нет, не только, — Марина серьезно поглядела на мать.

Рука Натальи Олеговны чуть дрогнула; потом женщина осторожно провела по столу — рука вошла в солнечную зону. И тоненькие тени, похожие на прожилки, стали играть на пальцах и запястье.

— Хорошо, пусть так.

…………………………………….К середине вчерашней ночи, когда Макс слегка протрезвел, Юрец Пафонов стал катать его на мотоцикле по проспекту… казалось, в свете фонарей по дороге носится лишь фантомное серебристое сияние. От начала к концу, к началу… Оно то исчезало в побуревшей листве кленов, то снова жужжаще выныривало. И Марине, хотя она и была обижена, стало весело-озорно. И как же все-таки классно смотреть, как они катаются. Фары выстреливали сквозь кленовые торшеры…

Мотики всегда выводили ее из дурного настроения.

— Я говорю, я выясню, что происходит, — сказала она теперь. — Можешь даже не сомневаться. Я терпеть не могу недомолвок.

Глава 9

I

Гамсонов приехал в Москву, на Дубровку. Проехал немного на автобусе от метро и вошел в квартирный дом, который находился сразу же за остановкой. Поднялся на лифте и позвонил в одну из квартир.

Ему открыла полная женщина лет сорока с коротко стриженными, каштановыми волосами. Голубовато-бирюзовое платье и черные кожаные штаны, отделанные блестками. Из штанин выглядывали две крупные, пухлые ступни с зеркально-гладким маникюром на ногтях.

— Приве-е-ет, — поздоровалась она умильно.

— Привет, — ответил Гамсонов.

— Знаешь, кисюличка, чем я занималась весь день перед твоим приходом? — сказала Виктория, пропустив Дениса в квартиру. — Мазалась кремом и умывалась. Наводила марафетик: подкрасила ресницы, маникюрчик, н-да, сделала. Потом стала второй раз краситься — мне первый раз не понравилось, как сделала…

Денис разулся, снял куртку. Улыбаясь чуть…

Они прошли на кухню, сели за стол.

— У меня поесть нет ничего, ты уж извини… Может, те приготовить?

— Не, все нормально, — Гамсонов махнул рукой.

— Так что видишь, какая я теперь кра-аси-и-и-ивая… Но главное, Денис Алексеевич, знаешь, что? Я излучаю любовь и теплоту, — похвасталась Виктория. — Я пробуждаю в мужчинах истинные чувства, вот так… Еще бы мне похудеть, — произнесла она мечтательно и уже серьезно. — Тогда совсем будет тип-топ. Я как-то реально пробовала таблетки для похудания, но у меня не вышло ничего.

Гамсонов, между тем, кивал и ухмылялся:

— Да, да, красивая, самая нежная…

Тут она сложила губы трубочкой и вдруг затянула обиженно:

— Кисюличка, ну ты же не считаешь меня толстущей?

— Тебя? — он удивленно вылупил глаза в сторону. — Да ты чё, вообще нет, совершенно.

— «Да ты чё», «да ты чё»!.. — резко, игриво прицепилась Виктория, перехватила. — Тебе надо отучиться говорить это «да ты чё»! — А потом вдруг окончила деланно затаенно и нежно: — Так что будем переу-учивать. Вот та-а-ак!

— Ну переучивай, переучивай… — усмехнулся Гамсонов (почувствовав резкие, неприятные уколы — от этого словесного «взрыва»). — Меня знаешь, сколько пытались переучить, а я…

— А вот надо переучиваться, — прервала она его уже наставительно… — Ладно, у меня есть лимонный коктейльчик, я сейчас его выпью со льдом! Только лед надо поколоть…

Она поднялась со стула и затрусила к холодильнику.

— У тебя реально лед есть? — удивился Гамсонов.

— У меня все есть… кстати, за все те дни, пока тебя не было, я сочинила стихотворения. Ты настроил меня на интимную, томную лирику, спасибо.

— Серьезно?

— Конечно. Ты послушаешь мои стихи, кисюличка?

— Ага.

— Замечательные стишочки, жду от тебя похвалы.

Гамсонов приехал уже второй раз. Познакомились они совсем недавно, три недели назад, по Интернету. (Еще до того, как он съехал из Отрадного). Несколько часов болтали в чате, на сайте знакомств, потом Виктория написала свой телефон…

Поначалу Дениса как-то обескуражило, что она буквально сразу стала рассказывать о мужской и женской энергетике, об эросе, любви и притяжении. О том, что «не каждый с каждой совместим — и это очень грустно, к сожалению…» Но Денис, что называется, «быстро адаптировался», стал поддакивать. Все думал: «Интересно, как она выглядит?»

Голос у нее чаще всего был такой, словно она прихорашивалась, когда говорила.

Виктория сообщила, что десять лет преподавала в музыкальной школе.

«Я пела и играла с ребятишками. И вообще знай — я всю жизнь занимаюсь высоким искусством, и дети меня очень любят».

«Замечательно. Просто здорово…»

Гамсонов отвечал, в основном, односложно. Сказал, что занимается мелким предпринимательством и еще фрилансом. Но Виктория особо не расспрашивала, всё больше говорила о себе.

— Я ведь нелюбопытная девочка и очень особенная. И знаете, чем, Денис? А вот: понимая, что вы обеспеченный человек, никогда не буду ничего от вас требовать, кроме любви и чувств. Потому что я правильная, хорошая и искренняя — вот так. Мы просто будем дарить друг другу любовь и теплоту. Обмениваться энергетическими частичками. Я вообще никогда ни от кого ничего не требовала. С меня любовники только требовали, и я все им всегда отдавала…

И когда Гамсонов пришел к ней на квартиру, то увидел крупную женщину, уже немолодую, с маленькими, светло-серыми глазами, горевшими простецким огоньком. Широкоплечую, но вся одежда в обтяжку и так бижутерийно блестела.

Он был разочарован… но мысленно решил, что «для разрядки все равно не помешает». Кроме того… то, чем закончились его последние отношения…

Все эти мысли скрывала его приятная, благородная улыбка. Потом он все изучал Викторию. Сидя на ее кухне. Слушал глуповатые историйки о школе, о детях…

Когда они прошли в ее комнату, Денис увидел большую кровать с яркорозовым покрывалом, на котором было три красных слова: «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ», — и одно большое сердце в конце… Виктория стала показывать обстановку, домашний уют, подвела к стеллажу с любовными романами и сервизами, кварцевыми карманными часами. Но больше всего в этой комнате было висюлек и розовых рамочек в форме сердца, в которых стояли фотографии мужчин. И бантиков, которыми перевязывают новогодние подарки. Бижутерийные клипсы, купидончики, пластмассовые колечки с надписями «Love», «I want you», коробочки в форме сердца, феи и розовые колокольчики… Всего этого было такое изобилие — на большом телевизоре, на пианино, на подоконнике…

— Это мне мужчины моей жизни на память оставили, — благоговейно и очень серьезно сказала она. — И ни одного ребеночка — вот так. Я, на самом деле, хочу детей, но сейчас это было бы… слишком не в кассу, — Виктория отмахнулась. — У меня, знаешь ли, сейчас слишком много других забот. Да я ведь еще и молодая девочка, чтоб мне детей заводить…. Вот мой ребеночек!

Она выудила откуда-то из-под кресла персидского кота и принялась его остервенело тискать по ребрам, так что тот заорал, как во время совокупления.

……………………………………………………………………………………….

Они вернулись на кухню.

— Да, я хочу детей, — Виктория принялась качать головой и серьезно-легко вздыхать. — Но у меня с семьей не вышло. Творческие натуры как я вообще сегодня в очень угнетенном состоянии. Согласен со мной?

— Да, конечно.

— Я просто по-настоящему одинокая девочка. Я так и не смогла найти себе любимого человечка — а ведь мне уже за сорок. Все сейчас помешаны на материальных ценностях, огрубели духовно. Никто не может оценить тонкую, чувственную натуру. Бизнес, предпринимательство — это, конечно, хорошо, в моде… я вообще сторонница всякой моды. С этих позиций я питаю к этому уважение, ты не подумай… но ведь это иссушает душу, согласись.

— Да, да, это я согласен, абсолютно, — Денис закивал с готовностью.

— В человеке пропадают любовные рецепторы, и он не в силах переживать, сострадать каждой частичке души своего возлюбленного. Так что лучше все же не изменять себе, заниматься творчеством. Моя подруга до сих пор получает в музыкалке семь тысяч и не уходит — как же я уважаю ее за это, ах! Хорошо хоть себе мужика нашла, который обеспечивает. Я с ним общаюсь — вообще мужик такой толковый, ты бы знал… но мы с ним просто дружим, дружим, ты ничего не подумай…

Крутя рукой, она посмотрела на Гамсонова очень внимательно… Тут вдруг в ее маленьких глазах, восседавших на вершинах больших круглых щек, засиял какой-то непонятный огонек, а сухие, узкие губы напряглись — было видно, она не в силах от чего-то удержаться…

— Я с ним «джагой» не занималась! — и вдруг визгливо рассмеялась, и ее глаза закрылись от смеха.

Гамсонов удивленно смотрел на этот внезапный взрыв, ничем не подготовленный… Тут смех Виктории вдруг резко иссяк…

— А впрочем, измена — это ладно, — заметила она как бы между прочим. — Я никогда со своими любовниками не ссорилась из-за измен. Если ты мне изменишь, я тебе ничего не скажу, даже поблагодарю, ведь это продолжение любви.

Дальше пошло-поехало: она говорила, все больше перемежая и пририфмовывая к фразам детородные органы и все, что с ними связано. (В независимости от темы). Пошлости сыпались из нее буквально каждые полминуты, очередями, как выстрелы.

Слушая это всё… Гамсонов постоянно ощущал неприятные, секундные покалывания в животе — но это сменялось простой удивленной насмешкой. Он ведь много всяких повидал… Ан-нет — чему-то еще можно поразиться. И сейчас было забавно и отторгающе. Он даже робел — так непривычно. Но эти рассуждения о любви и отношениях (а Виктория все время говорила о любви)… это была как полная, стопроцентная подмена. Каких, казалось, не может существовать — и тем не менее. Игру, пошлую намеренность, любовное лукавство, ложь с единственной целью — удовлетворение низменной потребности — она называла любовью, глубоким чувством, искренностью… Все равно, как черный цвет называть белым просто потому, что тебя в детстве по ошибке не так научили… «Интересно, — подумал Гамсонов. — Если маленькому ребенку указать на черный лист бумаги — «посмотри, этот цвет «белый»»… Но как можно было бы до сорока лет остаться в этом искреннем заблуждении?»

Все, что Виктория говорила о любви и чувствах было очень искренне…

При всем при том для нее самой ничего низменного вообще не существовало — она была чиста.

Гамсонов в душе таращился — это просто-таки уникум.

А внешне все так же благородно-застенчиво улыбался — как своим покупателям КПК………………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………….

Теперь — в их вторую встречу — насладившись коктейлем, Виктория села на кровать в комнате, широченно расставив ноги в кожаных штанах — так, что слово «люблю» на покрывале оказалось у нее прямо между ног. Достала свои стихотворения и читала Гамсонову романтически распевным голосом, а скомканные тетрадные листочки в руках уперлись пониже пупка — тоже посередине раздвинутых ног.

Она разводила, разводила голосом, а в тех моментах, где было слово «любовь», просто-таки пропевала на последней степени истомы.

Потом сказала:

— Ну скажи, кисюличка, что тебе понравились Викины стихи, а?

— Ну да, очень понравились!

— Вот какие деточки из меня вылезли… можешь считать, что я уже родила. Моему мужу очень нравились мои стихи.

— Ты была замужем? — сказал Гамсонов.

— Да, но давно. Очень. С восемнадцати до двадцати двух… я рассталась

с этим безжалостным ублюдком, кисюличка. Двадцать лет назад — но у меня до сих пор душевная травма. Ты знаешь, что он сделал? Ударил нашего кота прямо между ног. За это я и рассталась. Ну как это, Денис, скажи, вот так вот можно сделать — так жестоко, а? Коту ведь тоже хочется заниматься любовью, согласись. Как и людям. А он ему между ног, — говорила она очень серьезно, искренне и волнительно, как говорят о глубоком человеческом предательстве или обиде; или потере друга…………………………………………………………………………

— Слушай… ты правда и чая не хочешь? — спросила Виктория чуть погодя.

— Не-е… — Гамсонов нахмурился и покачал головой. — Я-я… не пью чай. Не люблю взбадривающего.

— Ничего, щас мы по-другому взбодримся точно? — Она подмигнула. — Короче, я сама еще пойду таежного чайку попью… ты не против?.. А потом тебе отдамся.

Потом, расстилая кровать, она все приговаривала своему коту:

— Ох, что сейчас будет, Жемчун… что сейчас буде-е-ет! Джага-джага. У-у-ух-х! — согнала кота с кровати, шлепнув его по задней лапе. — Ты, наверное, и сам не раз хотел заняться со мной «джагой», когда я тя мацала.

В комнате был уже вечерний полумрак. Гамсонов раздевался, посматривая на ее толстую шею. Морщинистая, такая твердая. «Похожа на… неровную скалистую глыбу».

Виктория обернулась и поучительно заявила, что у кошек кстати между ребер находятся эрогенные зоны. Говорила она медленно и аккуратно-затаенно.

— Они знаешь, как орать начинают от счастья, когда их по ребрам мацаешь. Ты не знал?

— Нет.

— Вот… — она почти прошептала.

Некоторое время они еще не ложились (она сложила покрывало так, чтобы надпись «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ» осталась видна). Гамсонов разделся. Она попросила его встать перед ней — хотела еще его порассматривать, но просто уставилась своими глазками, вокруг которых змеились упругие морщинки, а потом прошептала делано-волнительно:

— Какое же у тебя массивное тело — уф-ф-ф-ф-ф! Ты знаешь о римских патрициях? Они ведь ежегодно пересыпали с тремястами рабынь, а то и больше…

Вдруг она раздвинула ноги и раскинула руки, которые во мраке выглядели еще пухлее — едва ли не подкаченными воздухом…………………………………………

……………………………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

II

Марина вышла из дома, миновала несколько улиц и стройку. Потом еще пару кварталов. От тротуара в сторону отходила узкая тропинка, которая вела к небольшой площадке на возвышении — Марина прошла туда.

…У подножья была странная одинарная калитка с нарушенной железной клетью. От калитки влево-вниз к кольцу, вделанному в камень, протягивалось несколько секций колючей проволоки со свисающими обрывками толя. И никакого забора; эта калитка — как маленькая часть завода, отдельная, посреди города.

Но и завод виден отсюда в отдалении. Под темным, вечерне-синим небом и рваным янтарем облаков. Дальние трубы… и казалось, одна из них стоит внутри облака.

То и дело долетали стальные хлопки и натяжения… работа пружин.

Марина искала Лешку Кравцева, она предполагала, что он здесь, и не ошиблась — он сидел на краю деревянной скамейки. Поначалу Марине показалось, он разговаривает с кем-то, рама с клетью заслоняла на расстоянии… У нее все напряглось внутри, она подумала о Кристинке… но потом перевела дух — нет, Лешка пил пиво в одиночестве.

Взойдя на ступеньку, Марина миновала калитку; клеть задрожала, на секунду словно сосредоточив в себе все отголоски с завода…)

— Кристинка говорит, что ты ее люто ненавидишь… — Лешка улыбнулся, слегка.

— Да, ненавижу, представь, — стоя прямо перед ним, возле скамейки, Марина произнесла напевным, глубоким голосом. Даже сладко угрожающим… — У нас почти кровная вражда. Я до потолка прыгала от радости, когда она в больнице валялась с сердечным приступом.

Лешка уставился на Марину.

— Ты серьезно поверил мне сейчас?.. Ну и правильно.

Он отвернулся.

— Блин, да мне без разницы. Мне плевать на это на все — честно.

— A-а, те плевать…

— Не, ну я не имел в виду, что мне на тебя плевать… но просто заморачиваться не люблю. Но ты ведь ее ненавидишь — реально интересно, почему, — Лешка поставил бутылку, встал со скамейки, отвернулся; закурил.

Он всегда сразу отнекивался, заворачивал, если чувствовал, что Марина берет его на понт (она так делала порой — «проявляла власть»; никакого другого способа в отношении Лешки она бы себе не позволила. Вкатить ему, как, например, Витьку? — никогда. Только погладить, нежно.

Лешку она считала «самым способным из всех своих парней»; что он далеко пойдет — возможно, даже менеджменту обучится на высшем уровне. И у него всегда была на все своя позиция и слишком холеный вид).

— Если не хочешь отвечать — не надо. Тогда завернем тему. Короче… давай, в «Рандеву» сходим, а?

Марина спросила: чего это его вдруг потянуло в этот отстойник.

— Ну почему. Танц-пол там хороший, я считаю.

— Я «Рандеву» терпеть не могу. Ты не знаешь как будто.

— Ну хорошо, — Лешка пожал плечами. — Куда тогда?

— Может, на проспект? — предложила Марина.

— Да а чё там делать… — Лешка покривил губы, пренебрежительно.

— Ну да, может, ты и прав, — согласилась она. — В «Рандеву» я не пойду, еще раз говорю.

— Да понял я, понял. Чего повторять.

Последовала пауза. Марина почувствовала — это момент разговора, когда можно «все устаканить», не разжигать… но сегодня ее так и подмывало…

— Мне другое интересно… Давай выкладывай.

— Чего?

— Что говорили про меня… — она остановилась со значением. А внутри нервный ком.

— Кристинка и Витёк?

— Да.

— Ну ладно, без проблем, — Лешка так и не оборачивался, качнул головой. — Говорят, что это ты подставила Артика.

— Чего?.. — она удивленно воззрилась.

— Да-да. Во-первых, когда он так ходил за тобой на все тусовки, а тебе это якобы не нравилось… что он тебя преследует и т. п. — на самом деле, ты ему сама же и писала, где будешь. А ведь наша кодла его конкретно опустила за это.

— Я же сама его и защищала потом.

— Ну вот, — Лешка кивнул.

— A-а, понятно. То есть я и это изобразила. Все ясно.

— А потом, когда ты уже гуляла с ним… ну, то, что он крал деньги у Кристинки, когда они работали в «Мерлене»… это факт, я считаю.

— A-а, она говорит, что это по моему навету? Ладно, считай так, если хочешь… а ты в курсе, что Кристинка сама же с ним и трахалась там?

— Да а какая разница? В любом случае, они говорят, что бросила ты его, потому что потом уже не было никакого толку с него.

— Толку — это значит… — Марина поняла, что речь о деньгах, но все-таки не договорила.

— И он же мягкотелый — а вдруг сдаст тебя… Ну я не знаю, блин… на фиг все это перетирать, на самом деле. — Лешка остановился. — Но разве тебя не забавляло, что он слабый? Сама же мне так говорила…

— В общем, все понятно, — Марина села на скамейку; подальше от Лешки.

— Блин, Маринк, ладно, извини, правда, — он подсел к ней, попытался приобнять…

— Руки убери от меня, понял?! — она резко вскочила.

— Ну хорошо, без проблем.

Они помолчали. Он смотрел не то с сожалением, не то жестко — в ответ на эту вспышку.

— Послушай… — медленно выговорил наконец. — Мне совершенно по барабану, что ты встречаешься с кем-то еще… у меня вообще правило — ни о чем не париться, ты же знаешь.

— Ну дак?..

— Но просто… кто-то же тебе действительно из нас дороже? А если нет… к чему вообще всё?

— Да ты дурак, что ли, совсем?

— Почему?

— Кретин, ты зачем вообще говоришь-то это, я не пойму?

— Ну а чё… я говорю, о чем думал не раз. Не все ж только о шматье перетирать… да мне плевать на все, на самом деле. Даже если никуда не пойдем сегодня. Даже если к тебе ночью не поедем. Я просто… — он опять пожал плечами. Как-то почти незначаще. — Ты только не думай, ладно, что это из-за того, что Кристинка и Витёк со мной говорили…

— Ну да уж, конечно, — Марина улыбнулась невесело. — Ты у нас такой независимый…

Теперь она украдкой поглядывала на завод. Под темно-синим небом — но он так хорошо, отчетливо виден. И трубы отливали желто-коричневым.

–…А я — я такая бездушная стерва и фокусница, да? Еще я знала заранее и что у несчастной Кристиночки с сердцем проблемы — специально ее тогда затравила в автобусе, чтоб она в больницу шмякнулась. Все просчитала от и до.

Ill

Виктория разлепила глаза — ее лицо из последней степени экстаза вдруг сразу сделалось обычным. Она сняла одеяло, перевернулась своим крупным телом на живот; распластала пухлые ноги в стороны и в этом застывшем «брасе» уставилась на Гамсонова (он лежал рядом).

— Слушай, а ты на море когда-нибудь ездил отдыхать?

Гамсонов лежал на спине. Не шевелясь.

— Нет.

— О-о, кисюличка! Как же ты на море не успел еще побывать…

— Ну…

Виктория поднялась с кровати, накинула просторный халат. Плюхнулась в кресло и опять стала рассказывать про своих учеников в музыкальной школе. Все так и болтала умильно-распевно, либо грустно надувая щеки.

— Я иногда так жалею, что уволилась, ты бы знал… Детки дарили мне кучу подарочков и открыток и конфет, а один мне даже написал на новогодней открытке, что я такая красивая — как богиня Афродита. Мне потом даже таких любовники не дарили. А что еще нужно училке, ведь правда же? Я эту открытку до сих пор храню. Она прямо такая — мо! С красными сердечками и блестками. И ты представляешь, совершенно не пожелтела от времени — я тебе потом покажу, мне просто найти ее надо… у меня в шкафу где-то, — она остановилась на несколько секунд; и вдруг произнесла хвастливо: — Еще он там приписал в конце после поздравлений: я тебе, Викочка, подарю на Новый год большущий фаллос — вот так! — и захохотала… — Так что время не берет эту открытку. В ней капельки любви.

Она так естественно, искренне все говорила… Гамсонов не прерывал ее и ничего не спрашивал. Он только вдруг почему-то подумал… что любовников у Виктории было не так много… наверное. Да, она «очень-очень одинока. Очень давно». А как же все фотографии мужчин в этой комнате?.. Да разве их много…

— А потом, когда мои ученики вырастали, то приводили своих детей — не чтобы я их музыке учила, а просто. Чтобы показать — какие у них славные детки растут. Год назад моя бывшая ученица доверила мне пожить с ее маленькой дочуркой, пока мама в командировке будет… Она сначала хотела ее у бабки оставить, но эта девчушка шестилетняя прижалась к моему пузу и говорит: «хосю тетю Вику». Хосю — и все. Вцепилась, не отпускает — хосю. И мать оставила у меня ее — на пару ночей. Мы здесь жили. Я ее кормила, поила, мороженое ей покупала. «Могоженое-могоженое» — как она говорила… Вообще девчушка просто прелесть — ты б ее видел.

Виктория остановилась… чмокая губами, пропела:

— А еще больше меня любили преподаватели в музучилище, когда я сама была ученицей. Какая я талантливая, красивая и сэксуа-а-альная… но главное, что талантливая. Главное в человеке — это талант, — она подчеркнула вдруг серьезно. — Талант все спасает, тебя все начинают любить. Помню, мы с моей подругой к одному преподу пришли, так он в нее втюрился с первого взгляда, а меня прям возненавидел. И я даже не могла понять из-за чего — думаю, гнобит, чтоб я с ним перепихнулась? Но потом, когда услышал, как я на рояле играю… Я просто его на колени поставила своим талантом. Он

и говорит: «Я думал, б…ще — нет!.. Так играет!» И потом все ходил по училищу и только и рассказывал… — Виктория, улыбаясь, задержала дыхание и произнесла зачарованно голосом. — «Эта де-е-евушка! Вы бы слы-ы-ы-ышали! К-а-ак!.. Она играет». Но правда скажу тебе у нас с ним так и не получилось отношений. Не вышло, нет… Все-таки если уж сразу какое-то отторжение, непонимание, рознь — потом не выходит сойтись, все равно. Слушай… Денис Алексеевич. Я просто не могу поверить, что ты на море не был… действительно?..

«У меня даже паспорта нет», — подумал Гамсонов. И молчал.

–…ты много потерял. Ты так похож на пляжного трахалыцика. У тя такой торс!.. Ты б там всех баб переджагал. Тебе надо обязательно съездить… Хотя я тоже уже давно не была. Лет пять. А первый раз я ездила… в восемнадцать лет, с подругой. На меня это тогда столько творческой энергии нагнало. Ты бы знал. Любое творчество, любое важное решение в жизни возникает из-за психологической травмы… Меня ж там десять человек разом изнасиловали… Да-да. — Она посмотрела на Гамсонова; совсем уже не улыбалась, но сказала это как бы между прочим, болтливо и вращая рукой — так говорят об отельном питании. — Я на них в милицию подала заяву, но их так и не нашли. Вот так я стала взрослой девочкой. Так решила посвятить себя музыке. А через полтора года поступила в музучилище. Это было так тяжело — поступить — ты б знал…

Гамсонов все лежал на кровати. Не двигаясь. Но когда Виктория, поднявшись с кресла, случайно коснулась его ступни, как-то вдруг неожиданно для самого себя чуть-чуть отдернулся в сторону. Не ногой — плечами.

Но на лице у него ничего не скользнуло, не отразилось. Он просто лежал и медленно водил глазами по комнате, не моргая, ничего не изучая; изредка выхватывая овальное лицо, проплывавшее то туда, то сюда.

Потом поднялся и стал одеваться.

— Ты уже? Что-то ты сегодня больно быстро.

Гамсонов ответил: ничего, потом они опять встретятся, сейчас ему нужно пораньше уйти — работы много привалило.

— Бедненький ты наш фрила-а-а-ансер!.. Дай-ка я еще раз тя поцелую.

А Гамсонов отметил себе с облегчением: наконец-то она не говорит так серьезно.

* * *

Виктория позвонила ему минут через пятнадцать после того, как он ушел. Нажимая кнопку «Оп», Денис уже чувствовал, что услышит.

— Пошел в задницу! — резко выстрелила она. И даже чуть визгливо.

Он представил, будто она подпрыгнула при этом на месте — всем своим большим, овальным телом.

— A-а… неужто? Я ж еще прийти хотел вроде как, — Гамсонов ответил как ни в чем не бывало. Чуть иронически.

— С чего бы это? Может, тебе надо презервативы забрать?

— Я-я…

— А ведь мог бы и оста-авить… — Виктория вдруг затянула таким сдавленным, укорительным тоном, будто он лишил ее последнего куска хлеба: — А я ведь тебя любила… Мог бы что-нибудь и оставить. Я ведь хотела построить настоящую любовь. Подарила частичку себя. А ты мне ничего не подарил… Тебе бизнес всю ж…пу к стулу придавил — никаких чувств не осталось.

— Да уж, ни на что не способен… Что ж-ж… Скатертью дорога, как говорится.

— Ах вот как?.. — и она опять звонко выстрелила: — Пошел в п…ду!

И бросила трубку.

Денис улыбнулся, чувствуя большое облегчение… Но разве он сам не мог это прекратить?.. И спрятал мобильный телефон.

IV

Когда Гамсонов подходил к подъезду, вдруг услышал приглушенные Маринины крики:

— Илюша, Илюша, нет, ты не можешь уйти так! Умоляю, прошу, давай поговорим. Я тебе еще не все ска-за-ла-а-а…

Возле подъезда стоял «Lexus» старой модели.

— Я уже все сказал: пошла к черту.

— Нет-нет, стой, умоляю тебя! Я не хотела! Я хотела тебе рассказать, я собиралась! Нет, нет… Илья, Илюша!! Давай поговори-и-и-им!..

Гамсонов ухмыльнулся: «Вот уж ее как в жар кидает».

Как всегда на улице стоял этот спокойный, яркий, неслепящий свет. И было так мягко, тепло. Денис остановился, не собираясь идти дальше, подождать, пока ссора кончится. Тихое желтое солнце над недвижными кленами, и он смотрел на один из них. В центре листьев виднелись глянцевые мазки.

Дверь подъезда отворилась, оттуда вышел наголо бритый парень, с сережками в ушах; в черной джинсовой куртке и черных кожаных джинсах.

— Илья, стой, стой, умоляю тебя! Стой!.. — снова заголосила Марина. — Я хотела тебе рассказа-а-а-ать, я собира-а-а-ала-ась!

А мозаичная стена дома сияла всеми своими слюдяными квадратиками — белыми и небесно-голубыми.

Гамсонов вспомнил душераздирающие крики около недели назад — которые услышал из окна своей комнаты. И теперь опять: пронзительная мольба, во всеобщем спокойствии и свете. Не то чтобы это так похоже, но Марина причитала очень протяжно.

— Илья!.. — последний раз позвала она. Уже вполголоса. С безнадежной ноткой — как зовут, понимая, что не вернуть.

Бритоголовый парень сел в машину и укатил.

Гамсонов прошел к подъезду и распахнул дверь. Марина стояла на середине лестницы, поднимавшейся к лифту: полуразвернувшись к Гамсонову.

Он посмотрел на нее, — а она чуть ухмылялась в сторону. И смущенно и надменно одновременно… как в тот раз, когда он услышал ее первую ссору, с Витьком…

Только теперь на Марининых щеках были слезы.

— Привет, — Гамсонов прошел к лифту, мимо нее; не останавливаясь. — Ты идешь?

Марина ничего не ответила и не пошла с ним, осталась внизу, но когда через час вернулась в квартиру, тут же постучалась к Денису. Он только что вымылся, его русые волосы от влаги казались темными; он опять сидел с ноутбуком, переписываясь в ICQ.

— Привет. Слушай… а ты ведь в технике разбираешься, да? — она спросила не нарочито, не выражено, как прежде это делала; по-нормальному.

Гамсонов чего-то бормотал себе под нос — высчитывая, потом вдруг отвлекся и спросил:

— Чего?.. Нет, не особенно, — но поправился: — Смотря в какой… а что?

Лицо у Марины было заплаканным, но она уже более-менее успокоилась. Яркие, недвижные лучи сглаживали розовые пятна повыше щек, и веснушки, а смазанную косметику делали четче, придавая лицу какой-то умильно-грустный вид.

— Мой музыкальный центр.

— Ой-й-й-й… их еще производят?

— Не знаю. Ты можешь сказать, сколько мой центр стоит примерно?

— Ты сама не знаешь?

— Это мне подарили — пойдем, покажу, — она подошла к кровати, вплотную; и манила его почти воровато. — Ну пойдем…

— Ладно, пошли.

Марина провела Дениса в свою комнату, указала на центр, стоявший на тумбочке. По-прежнему была какая-то вороватость в ее движениях, когда она ткнула пальцем.

— Вот, это мне Илья подарил. Кто мне еще подарит такой… — говорила она не грустно, но очень спокойно и даже как-то лукаво; будто что-то задумала…

Гамсонов сказал, что если она хочет продать — в принципе, неплохая модель.

— Можно выложить информацию на нескольких форумах… как БУ, — Гамсонов покосился на Маринин компьютер на столе. — Господи, ну и старье. Смотреть даже противно, — он смешливо наморщился, отстранился рукой и отвернулся, зажмурив глаза.

— Еще бы! Он куплен пять лет назад.

— Вот-вот. Смотреть противно, — казалось, Гамсонов заслоняется от яркого медового света…

Который был по всей комнате.

— Я знаю, что именно пять… Если ты, конечно, новую модель покупала… или тебе покупали? Я уж не знаю, кто там из твоих шестерых-семерых… — он ухмыльнулся. — Или и компьютер тоже Илья купил?

— Да, именно так, — тихо произнесла Марина. — Ты все знаешь, Денис… — сказала она задумчиво; и почти смиренно. — Нет, я не собираюсь продавать центр.

— Нет?.. Пойдем ко мне. Потолкуем, — предложил Гамсонов.

Марина посмотрела на него. Снизу вверх. Хитро сверкнула зубами.

— Зачем?.. О чем?

— Не хочешь, не надо. Только обещай, что не выкинешь его в окно — если опять вдруг начнешь истерить.

Она рассмеялась.

— Что ты, это мой любимчик. Я никогда б так не сделала.

— Ну и отлично. Техника должна уходить только с наваром. — Гамсонов открыл дверь. — А все остальное… твои проблемы, как говорится.

Марина рассмеялась, а когда Гамсонов ушел в свою комнату, наклонилась и нажала кнопку «Р1ау».

В остановившиеся закатные пирамиды ошалело ударил барабан, тягуче завизжала электрогитара…

Не поколебав ни единого луча.

V

Гамсонов чувствовал, Марина сегодня все равно еще пожалует — раз уж он ее звал… наверняка захочет поговорить.

И действительно часа через пол она вернулась в его комнату.

— Что-то ты недолго музыку слушала.

— Да уж, я… — она улыбнулась Гамсонову. — Хард-рок, метал… когда надо, они меня успокаивают.

— Успокаивают? Когда не хочется под них колбаситься?

— Да, — закивала Марина.

— Вот-вот, — Гамсонов засмеялся.

Марина сказала, что ей, наверное, все-таки мало сейчас этого.

— Мало? Надо еще потяжелей?

— Нет, — она посмеялась слегка. — Я имела в виду… хотела рассказать тебе кое-что, — и тотчас прибавила предвосхищая: — Если ты против, можно я просто посижу?

Она бросила взгляд на его ноутбук. Тот сейчас шумел, но экран был выключен — ноутбук стоял на тумбочке под зеркалом. И черный экран так резко контрастировал с закатными лучами — их оранжевые и сверкающе-прозрачные грани (тоже с оранжевой окантовкой), — казалось, лучи сделаны из стекла… но почему экран ноутбука не отражал ни одного? Только зеркало преломляло тона.

— Хорошо, рассказывай.

— Спасибо… — она села на край кровати, спиной к Гамсонову.

Да, Марина чувствовала, ей надо выговориться, только не была уверена, что получится, ведь Гамсонов опять может начать прикалываться.

— Я хотела рассказать тебе… наверное. Я не знаю…

Марина остановилась… потом с усилием начала:

— Кристинка и Витек… они… настраивают против меня.

— Это я уже слышал.

— Они сочиняют про меня всякую лажу… не буду говорить, что, но… еще сказали Илье, что я продала часть вещей, которые он мне дарил… и всякое такое прочее. Илья… он же любит меня, понимаешь? Он действительно меня любит, — у Марины опять навернулись слезы на глаза.

— Я вижу, — сказал Гамсонов.

— Видишь? По этой ссоре, которая была?

— Нет. По тебе, — ответил Денис.

Марина обернулась и посмотрела на него.

— По тому, как ты говоришь. Сейчас я вижу, что это действительно так, — серьезно подтвердил он.

— Илья… Господи, я никогда не думала, что он поверит им, — она хлопнула руками по коленям как-то растерянно. Будто выверяла каждую фразу. — Никогда не думала… Да нет, он вряд ли мог им поверить, я не знаю… Но ты не представляешь, как это… — она выдержала паузу и потом выдавила: — … больно. Но и все остальные, не только Илья… Лешка, Марат… если их у меня отнимут… не могу даже вообразить — я так к ним привыкла. Да, я их не люблю… Илью… не знаю, люблю или нет. Но я привыкла, понимаешь? Они — все, что у меня есть.

Говорила Марина без капли смеха. И Гамсонов вдруг почувствовал… поневоле проникается к ней симпатией и расположением.

Потом она стала объяснять, как всегда вуалирует про себя и оправдывает — не смотря на то, что прекрасно понимает, что по большей части продает себя. Но ее «котики» ведь чувствуют взрослую жизнь, а так сидели бы без мозгов и без дела.

— Мозгов-то, я думаю, у них все равно мало.

— Конечно, — она кивнула. — Но в любом случае… чтоб ты понимал, как я себе это объясняю… — она вздохнула. — Они дают мне деньги на еду и шмотки, а я плачу заботой и контролирую… Да, речь не идет о любви, но…

Мне очень больно терять это, Денис. Ежели все рухнет… не знаю, что вообще делать буду. Я привыкла к укладу.

— К укладу?

— Ну а разве это не уклад? Они ведь не стали бы работать, если б я их не пинала… И не придумывала всякие ухищрения.

Гамсонов сказал: может, самой пойти работать?

— Возможно, возможно… Наверное, это даже и хорошо было бы, ты прав… Но я все равно не хочу их терять.

И потом Марина признала: а может, ее просто мучит ревность из-за Кристинки, дело в этом. Но скорее всего, все вместе.

— Они все знают друг о друге? — Гамсонов сказал больше утвердительно.

— Ну естественно. Я прекрасно понимаю, что это не любовь… Я знаю, что такое любовь, Денис. Но я просто… — Марина остановилась… и как бы заключила опять: — Илья любит меня. Я уверена, что любит — я это чувствую. И даже не имеет значения, что он дарил мне и покупал просто так, а не когда я просила… но и это тоже правда. Да ведь все эти отношения… я не ради себя это делаю.

— А ради кого?

— Ради матери.

Но тут Марина уже усмехнулась — как если бы не совсем верила в свои слова.

Гамсонов молчал.

— Да, они все знают друг о друге. Но конечно, мне приходилось много чего не говорить о том, что параллельно происходит. Иногда я просила деньги, а объясняла по-разному… и с помощью этого Кристинка сейчас и пытается… ну ты понимаешь. Витек, видимо, любит ее… а может, просто хочет отомстить мне — не знаю… Ну и пусть катится.

Гамсонов смотрел на Марину. Она так и сидела к нему спиной, и к ее плечу ответвилась белая цепочка из трех световых шаров. Они были четкими: большой, потом средний — с розовым ромбом в сердцевине, и самый маленький, прямо возле плеча… он был чуть просветленнее, прозрачнее остальных.

Три шара по отдельности и, в то же время, выглядели, как «преемники» друг друга.

Световая цепочка тянется к Марине… или наоборот отходит от ее спины? И то, и другое…

И было впечатление, что эти шары никуда не сместятся, не изменят положения… Марина… она сидит, рассказывает Гамсонову, неторопливо… в этой комнате, в закатном свете…

Гамсонов подумал: она ведь провела почти все свое детство в этом городе. На этом дворе среди кленов-торшеров. Здесь она была ребенком и взрослела, обретала отношения, теряла — как и все. И менялась и именно здесь, в этом покое света, жизнь сделала ее такой, какая она теперь… А значит…

* * *

Цепочка шаров действительно никуда не сместилась — прошло десять минут, они просто погасли, растворились — и тотчас в комнате проступила неясная сирень вечера.

Воздух померк.

Но световые шары… они еще здесь? Еще стоят в сумерках — но просто невидны? Только их теплота чувствуется…

— Может, пойдем, прогуляемся? — предложила Марина.

VI

Они шли по улице, и она говорила, что, может, и не хотела бы вести такой образ жизни.

— Я ведь не тянула их на себя, они сами ко мне прилипли. А что бы с ними стало, если б не эти отношения? А так Витек, Марат и Макс пошли работать. А Лешка даже в институт собирается поступать. И еще Михан… он вообще, знаешь, как изменился!.. Разумеется, в сравнении с тобой они… фью, это понятно. Витек… Витек вообще, сволочь, спился бы, если б не я, — она сказала презрительно, сквозь зубы. Отвернувшись в сторону. — И теперь он к Кристинке сбежал — как только она его пальчиком поманила.

Говоря это Марина подумала-припомнила, что совсем недавно разругалась и с Маратом — разумеется, из-за того, что взяла без спроса мотоцикл.

— Конечно, я тяну из них деньги — не отрицаю. Но скорее по приколу и в меру, и это для них стимул, чтоб больше зарабатывать… Да они по-другому и не поймут ничего… можно подумать, Кристинка будет что-то другое делать.

— Они прям так все и сбегут к ней?

— Не знаю…

— Я, кстати, выяснила с Кристинкой. Встретилась, начала катить на нее… она была с Витьком… Ну, поговорили, да…

Марина собиралась продолжить…

— Поговорила, ыгы… — произнес Гамсонов, поджав губы, и закивал головой.

Марина поглядела на него, не понимая.

— Что такое? В смысле? Ты о чем?

Денис выдержал паузу. Но потом осторожно, иронически сказал:

— Я слышал.

— Ты слышал?

— Да.

— То есть как это? Как ты мог слышать?

Гамсонов повернул голову. И спросил чисто риторически: разве это не Кристина орала на весь двор?

Марина смотрела недоуменно.

Денис рассказал о криках во дворе, которые услышал в окно.

— Это не могла быть Кристинка. Мы просто поговорили. И это было у нее во дворе… Ну на повышенных тонах, да… но поговорили. Разобрались. Но она не орала. Ну… почти. Да, я собиралась навешать ей, это правда, но Витек… он отпор мне дал конкретный.

Гамсонов, между тем, опять вспомнил эти крики:

— Блин, это было вооще… Ты б слышала их. Будто кого-то на части резали…

— Это был кто-то еще, Денис. Я тебе отвечаю.

— И там про Витька чё-то было, да, — кивал Гамсонов. — Ну я высунулся… но я не увидел никого.

— И когда ты услышал, сразу обо мне подумал?

— Не, ну то, что не ты кричала, было понятно. Но…

— Что это имеет отношение ко мне? Почему? — у нее промелькнула хитрющая улыбка — но тут же Марина прекратила улыбаться.

— Ну… — Гамсонов пожал плечами.

— Я ничего не сделала Кристинке… она кричала, но чтоб так, как ты описываешь… я не могла бы так вывести ее из себя… Это совпадение, — опять заверила Марина.

В результате она будто бы убедила его. Но все же у Дениса осталось чувство… Ему не верилось до конца? Нет, он вроде бы поверил, но…

Еще почему-то тотчас появилась у него мысль… о необычных ощущениях этого города.

— Я теперь, наверное, расстанусь с Витьком… Пусть делает, что хочет. Мне уж все равно. Видимо, придется отдать его.

Они вышли на проспект, и отсюда, вдалеке между рядами побуревших кленов была видна площадка со съехавшимся десятком мотоциклов. Они так массивно и обтекаемо сияли — весь свет зажженных уличных фонарей словно перевернулся и канул в них серебром. И рисованные пламенеющие языки, красные и оранжевые, на бензобаках и оставленных шлемах… в тон бурым полукружиям погасшей кленовой листвы.

— Красиво смотреть на мотики в ночи… Правда?..

Гамсонов в ответ только зевнул.

— Романтику будешь в своих «котиках» вызывать… ну коли у вас все-таки л-лубовь.

Марина пропустила его шутку мимо ушей. Прибавила задумчиво:

— Там как всегда все напьются, будут орать и врубать песни… Целую ночь. Вот так.

— Все правильно, — Гамсонов поднял вверх указательный палец. — Скорее, твоих котят надо этим привлекать — забыл… Там, кстати, что-то вообще нет никого.

И действительно мотоциклы выглядели радостными, серебряно-свежими, но… оставленными. Будто давно к ним никто не подходил. И это впечатление легко уловимое, но… все же трудно понять, из чего оно складывалось.

На проспекте ни одного человека.

— Да там они, — сказала Марина. — Просто, наверное, за выпивкой намылились… Я пойду, потусуюсь, пожалуй, — решила она. — Это окончательно расслабит меня… Может, пойдешь со мной? Не хочешь?

Гамсонов уверенно помотал головой.

— Ну ладно, хорошо. Спасибо, что выслушал.