Ты, и никто другой

Евгений Лукин, 1981

Андрей Скляров – монтажник сцены в театре провинциального городка. Молодой еще мужчина решил что жизнь его закончена, махнул на себя рукой и потихоньку спивается. Но, в подвале театра, в одном из кирпичных «карманов», среди сваленого отработанного реквезита, Андрей обнаружил «окно» в другой мир.

Светлой памяти Сережи Пчелкина

Монтировщики посмотрели, как уходит по коридору Андрей, и понимающе переглянулись.

— Она ему, наверное, сказала: бросишь пить — вернусь, — поделился догадкой Вася-Миша.

— Слушай, — встрепенулся Виталик, — а что это он в театре ночует? Она ж квартиру еще не отсудила.

— Отсу-удит, — уверенно отозвался два года как разведенный Вася-Миша. — Все они…

* * *

Андрею показалось, что левая фурка просматривается из зала, и он толчком ноги загнал ее поглубже за кулисы. Низкий дощатый помост, несущий на себе кусок дачной местности, отъехал на метр; шатнулся на нем тополек с листьями из клеенки, закивала гнутой спинкой кресло-качалка.

До начала вечернего спектакля оставалось около трех часов. Андрей вышел на середину сцены, присел на край письменного стола и стал слушать, как пустеет театр.

Некоторое время по коридорам бродили голоса, потом все стихло. Убедившись, что остался один, Андрей поднялся, и тут его негромко окликнули.

Вздрогнул, обернулся с напряженной улыбкой.

Возле трапа, прислонясь плечом к порталу, стояла Лена Щабина. Красиво стояла. Видимо, все это время она, не меняя позы, терпеливо ждала, когда Андрей обратит на нее внимание.

Тоскливо морщась, он глянул зачем-то вверх, на черные софиты, и снова устроился на краешке.

Лена смотрела на него долго. Уяснив, что со стола он теперь не слезет, оторвала плечо от портала и замедленной, немного развинченной походкой вышла на сцену. Обогнула Андрея, задумчиво провела пальчиком по кромке столешницы и лишь после этого повернулась к нему, слегка склонив голову к плечу и вздернув подбородок.

— Говорят, разводишься? — Негромкая, подчеркнуто безразличная фраза гулко отдалась в пустом зале.

Андрей мог поклясться, что уже сидел вот так посреди сцены, и подходила к нему Лена Щабина, и задавала именно этот вопрос.

— Ты-то тут при чем?..

— Хм… При чем… — задумчиво повторила она. — При чем?

Словно подбирала вслух нужную интонацию.

— При чем!.. — выговорила она в третий раз. — Так ведь я же разлучница! Змея подколодная. А ты разве еще не слышал? Оказывается, я разбила твою семью!

Голос Лены был чист, звонок и ядовит.

«Ну вот… — обреченно подумал Андрей. — Сейчас она за все со мной расквитается… За все, в чем был и не был виноват. Прямо обязанность какая-то — расквитаться за все. Главное, что она от этого выиграет? Зачем ей это надо?..»

— Ну и зачем мне это надо? — словно подхватив его мысль, продолжала тем временем Лена. — Почему я должна впутываться в чьи-то семейные дрязги? Твоя история уже дошла до директора и, вот посмотришь, он обязательно воспользуется случаем сделать мелкую гадость Михал Михалычу!..

— Михал Михалычу? — не понял Андрей. — Он что, тоже разлучник?

— Но я же его сторон-ница! — негодующе воскликнула она.

Тут только Андрей обратил внимание, что Лена ведет разговор, почти отвернувшись. Обычно она стояла вполоборота или в три четверти к собеседнику, помня, что у нее тонкий овал лица. Сейчас она занимала самую невыгодную позицию — в профиль к Андрею. Внезапно его осенило: Лена Щабина стояла вполоборота к пустому зрительному залу.

— Так чем я могу помочь тебе, Лена? — И Андрей понял, что тоже подал реплику в зал.

«Сейчас сорвем аплодисменты…»

— Ты должен вернуться к семье, — твердо сказала она.

— Что я еще должен?

Лена наконец обернулась.

— Что ты делаешь? — прошептала она, и глаза ее стали проникновенными до бессмысленности. — Зачем тебе все это нужно? У тебя жена, ребенок…

Андрей опустил голову и незаметно повернул левую руку так, чтобы виден был циферблат. До начала спектакля оставалось чуть больше двух часов.

–…цветы ей купи, скажи, что пить бросил. Ну что мне тебя, учить, что ли?

— Ты не в курсе, Лена, — хмуро сказал он. — Это не я, это она от меня ушла. Забрала Дениса и ушла.

Лена опечалилась.

— Тогда… — Она замялась, опасливо посмотрела на Андрея и вдруг выпалила: — Скажи, что во всем виновата теща!

— Кому? — удивился он.

— Н-ну, я не знаю… Всем. К слову придется — ну и скажи. Сам ведь жаловался, что теща…

Андрей молча смотрел на нее.

— Я нехорошая, — вызывающе подтвердила Лена. — Я скверная. Но, если ты решил красиво пропадать, компании я тебе не составлю. Нравится быть ничтожеством — будь им! Будь бездарностью, вкалывай до конца жизни монтировщиком!.. А моя карьера только начинается. Ты же мне завидуешь, ты… Ты нарочно все это затеял!

— Развод — нарочно?

Лена и сама почувствовала, что зарвалась, но остановиться не могла. Не думая уже о выгодных и невыгодных ракурсах, она уперла кулаки в бедра и повернулась к Андрею искаженным от ненависти лицом.

— Спасибо! Сделал ты мне репутацию! Нет, но как вам это нравится: я разбила его семью! Да между нами, можно сказать, ничего и не было!..

— Да, — не удержался Андрей. — Недели две уже.

* * *

Здание театра было выстроено в доисторические, чуть ли не дореволюционные времена по проекту местного архитектора-любителя и планировку имело нестандартную. Неизвестно, на какой репертуар рассчитывал доисторический архитектор, но только сразу же за сценической коробкой начинался несуразно огромный и запутанный лабиринт переходов и «карманов». В наиболее отдаленных его тупиках десятилетиями пылились обломки старых спектаклей.

Пьющий Вася-Миша божился, что там можно неделями скрываться от начальства. Насчет недели он, положим, преувеличивал, но были случаи, когда администратор Банзай, имевший заветную мечту поймать Васю-Мишу с поличным, в течение дня нигде не мог его обнаружить.

Острый на язык Андрей пытался прилепить за это Васе-Мише прозвище Минотавр, но народу кличка показалась заумной, и неуловимый монтировщик продолжал привычно отзываться и на Мишу, и на Васю.

* * *

Шаги разгневанной Лены Щабиной сухими щелчками разносились в пустых коридорах театра.

Андрей достал сигарету, заметил, что пальцы у него дрожат, и, не закурив, отшвырнул. Полчаса! Если и ненавидеть за что-либо Лену Щабину, то именно за эти отнятые полчаса.

Он прислушался. Ушла, что ли? Ушла…

Андрей миновал пульт помрежа и неспешно двинулся вдоль туго натянутого полотна «радиуса», пока слева в сером полумраке не возникло огромное темное пятно — вход на склад декораций. Не замедляя шага, он вступил в кромешную черноту и пошел по центральному коридору, который монтировщики окрестили на шахтерский манер «стволом». Потом протянул руку, и пальцы коснулись кирпичной стены.

Оглянулся на серый прямоугольник входа. Разумеется, никто за ним не шел, никто его не выслеживал, никому это не было нужно.

Крайнее правое ответвление «ствола» — темное, заброшенное — издавна служило свалкой отыгравших декораций. Андрей свернул именно туда.

В углу «кармана» он ощупью нашел кипу старых до трухлявости щитов, за которыми скрывался вход в еще один «карман», ни на одном плане не обозначенный. Андрей протиснулся между щитами и стеной. Остановился — переждать сердцебиение. Потом поднырнул под горбатый фанерный мостик.

…На полу и на стенах каменной коробки лежал ровный зеленоватый полусвет. По углам громоздились мохнатые от пыли развалины деревянных конструкций. А в середине, в метре над каменным полом, парил в воздухе цветной шар света, огромный одуванчик, округлое окно с нечеткими и как бы размытыми краями. Словно капнули на серую пыльную действительность концентрированной кислотой и прожгли насквозь, открыв за ней иную — яркую, ясную.

И окно это не было плоским; если обойти его кругом, оно почти не менялось, оставаясь овалом неправильной формы. Окно во все стороны: наклонишься над ним — увидишь траву, мурашей, заглянешь снизу — увидишь небо.

Со стороны фанерного мостика просматривался кусок степи и — совсем близко, рукой подать — пластмассовый, словно игрушечный коттеджик, избушка на курьих ножках. Строеньице и впрямь стояло на мощном металлическом стержне, распадающемся внизу на три мощных корня. Или когтя.

Ветер наклонял траву, и она мела снизу ступеньку висячего крылечка-трапа.

Девушка сидела, склонив голову, поэтому Андрей не видел ее лица — только массу светлых пепельных волос.

Не отводя глаз от этого воздушного окошка, он протянул руку и нащупал полуразвалившийся трон, выдранный им вчера из общей груды хлама и установленный в точке, откуда видно коттеджик, крыльцо, а когда повезет — девушку.

Она подняла голову и посмотрела на Андрея. И он опять замер, хотя еще в первый раз понял, что увидеть его она не может.

* * *

Однажды вечером после спектакля они разбирали павильон, и мимо Андрея пронесли круглый проволочный куст, усаженный бумажными розами. В непонятной тревоге он проследил, как уплывает за кулисы этот шуршащий ворох причудливо измятой грязновато-розовой тонкой бумаги — и вдруг понял, что все кончено.

Это было необъяснимо — ничего ведь не произошло… Правда, эпизодическую роль передали другому — недавно принятому в труппу молодому актеру… Правда, висел вторую неделю возле курилки последний выговор за появление на работе в нетрезвом виде… Правда, жена после долгих колебаний решилась-таки подать на развод… Неприятности. Просто неприятности, и только. Поправимые, во всяком случае, не смертельные.

Но вот мимо пронесли этот проклятый куст, и что-то случилось с Андреем. Вся несложившаяся жизнь — по его вине не сложившаяся! — разом напомнила о себе, и спастись от этого было уже невозможно.

…Рисовал оригинальные акварельки, писал дерзкие, благозвучные, вполне грамотные стихи, почти профессионально владел гитарой, пел верным тенорком свои и чужие песни… С ума сойти! Столько талантов — и все одному человеку!..

— Андрей, ну ты что стоишь? Помоги Сереге откосы снять…

…Как же это он не сумел сориентироваться после первых неудач, не сообразил выбрать занятие попрозаичнее и понадежнее? Ах, эта детская вера в свою исключительность! Ну, конечно! Когда он завоюет провинцию, столица вспомнит, от кого отказалась!.. Отслужил в армии, устроился монтировщиком в городской театр драмы, где при возможности совершал вылазки на сцену в эпизодах и массовках… Это ненадолго. На полгода, не больше. Потом его заметят, и начнется восхождение…

— Ты что все роняешь, Андрей? После вчерашнего, что ли?

…Первой от иллюзий излечилась жена. «Ой, да брось ты, Лара! Тоже нашла звезду театра! Вбегает в бескозырке: „Товарищ командир, третий не отвечает!“ Вот и вся роль. Ты лучше спроси, сколько эта звезда денег домой приносит…»

…Менялась репутация, менялся характер. Андрей и раньше слыл остряком, но теперь он хохмил усиленно, хохмил так, словно хотел утвердить себя хотя бы в этом. Шутки его, однако, из года в год утрачивали остроту и становились все более сальными…

…Машинально завяз в монтировщиках. Машинально начал выпивать. Машинально сошелся с Леной Щабиной. Два года жизни — машинально…

— Нет, мужики, что ни говорите, а Грузинов ваш — редкого ума идиот! Я в оперетте работал, в тюзе работал — нигде больше щиты на ножки не ставят, только у вас…

Сегодня утром он нашел на столе записку жены, трясясь с похмелья прочел — и остался почти спокоен. Он знал, что разрыв неизбежен. Случилось то, что должно было случиться…

Но вот пронесли этот безобразный венок, и память предъявила счет за все. Она словно решила убить своего хозяина…

Монтировщики разбирали павильон, профессионально, без суеты раскрепляли части станка, перевертывали щиты, выбивали из гнезд трубчатые ножки. Громоздкие декорации к удивительной печальной сказке со счастливым, неожиданным, как подарок, концом; сказке, в которой Андрей когда-то мечтал сыграть хотя бы маленькую, в несколько реплик, роль…

Все! Нет больше Андрея Склярова! Нету! Истратился! Это не павильон — это разбирали его жизнь, нелепую, неполучившуюся.

Андрей уронил молоток и побрел со сцены с единственным желанием — уйти, забиться в какую-нибудь щель, закрыть глаза и ничего не знать…

Он пришел в себя в неосвещенном заброшенном «кармане» среди пыльных фанерных развалин, а прямо над ним, лежащим на каменном полу, парил огромный синий одуванчик, слегка размытый по краям овал неба, проталина в иной мир.

Конец ознакомительного фрагмента.