Падшее Просвещение. Тень эпохи

Евгений Жаринов, 2021

У каждой эпохи есть и обратная, неприглядная сторона. Просвещение закончилось кровавой диктатурой якобинцев и взбесившейся гильотиной. Эротомания превратилась в достоинство и знаменитые эротоманы, такие, как Казанова, пользовались всеевропейской славой. Немодно было рожать детей, и их отправляли в сиротские приюты, где позволяли спокойно умереть. Жан-Жак Руссо всех своих законных детей отправлял в приют, но при этом написал роман «Эмиль», который поднимает важные проблемы свободного, гармоничного воспитания человека в эпоху века Разума. Тень эпохи следует по пятам за веком Просвещения. И об этой теневой стороне не принято говорить открыто. Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Глава I

Гримасы Природы

Гримаса первая. Лиссабонское землетрясение

Попробуем восстановить хронику событий.

До рокового дня сама Природа пыталась предупредить людей о надвигающейся катастрофе. Описано, что многие животные предчувствовали опасность и стремились забраться на возвышенности до прибытия воды. Но никто из живущих тогда в Лиссабоне жителей на обратил должного внимания на эти знаки надвигающейся катастрофы. Город продолжал жить своей обычной жизнью и готовился к большому религиозному празднику, ко Дню Всех Святых. Это была суббота 1 ноября 1755 года. Стояла солнечная погода. В лучах ласкового теплого солнца с самого утра все церкви города были забиты: люди толпились и в боковых нефах храмов, и на их ступеньках. Священники были уже в белых ризах по случаю праздника. Свечи на алтаре едва слышно потрескивали, их пламя колыхалось.

Аллегория Лиссабонского землетрясения, Joao Glama Stroberle

Почти одновременно церковные хоры в разных частях Лиссабона мелодично затянули: Gaudeamus omnes in Domino, diem festum… Вдруг пламя свечей покачнулось. Еще раз и еще. Кто-то схватился за стоявшую спереди скамью. Толчки не прекращались. И тут свечи начали опрокидываться.

Вспыхнули бумажные цветы, загорелись алтарные покровы. Статуи святых последовали примеру свечей: они начали падать прямо на головы молящихся. В возникшей суматохе едва ли кто-то заметил, что зазвонили колокола. Они звонили сами собой. Башни звонниц начали качаться из стороны в сторону «как пшеничное поле от легкого ветра», — заметит впоследствии капитан корабля, чье судно в это время покачивалось на волнах у самого берега.

В это же время один из монахов не спеша брился перед торжественным богослужением, которое должно было начаться ровно в 10 часов утра. Оставалось не больше пятнадцати минут. Неожиданно раздался какой-то рев, и земля буквально заходила под ногами. В одно мгновение монах выпрыгнул из окна первого этажа и оказался на улице. Толчки продолжались секунд шесть, не более. Но секунды эти показались вечностью. А в церкви начало твориться нечто невообразимое: обезумевшие от ужаса люди кинулись к выходу, но были и те, кто остался, продолжая исступленно молиться. Похолодевший от ужаса монах, Ноэла Портал, почувствовал приближение смерти. Он увидел, как обрушилась часть дома Милосердия, где жил его друг Антонну Фернандиш. Нырнув в облако пыли, Портал стал продвигаться наощупь, нашел дверь и открыл ее. Друзья обнялись и вместе выбрались на улицу. Толчки возобновились вновь. Вскоре последовал второй, а затем и третий. Стены домов раскачивались с запада на восток. В почве возникли трещины. Наконец толчки прекратились, но улицы уже не было. По обеим ее сторонам вместо домов протянулись две гряды каменных куч. Охваченные паникой, окровавленные, люди метались из стороны в сторону в пыльной мгле, сгущающейся с каждой минутой. Солнечный день внезапно сменился ночью, и в этом мраке оставшиеся в живых казались обезумевшими призраками.

Трехминутный толчок уничтожил привычную картину мира. Дома послушно складывались в гармошку.

Огонь одновременно появился в трех местах города. В пылающий костер превратился монастырь святого Франциска с его библиотекой в 9 тысяч томов. Бумага горит очень хорошо и это лишь усиливало пламень. От монастыря святой Клары, где нашли приют более 600 монахинь, уцелели только часть алтаря и кафедра. Полыхала приходская церковь святого Юлиана, в которой находилось тогда около 400 человек. Более 300 улиц и 5 тысяч домов сравнялись с землей, от них не осталось никаких следов.

Лиссабон лежал в руинах. Кто мог встать на ноги, встал. Кто-то, пошатываясь, изумленно озирался. Кто-то, потеряв рассудок, с криками бежал куда глаза глядят. Окровавленные священники в порванной одежде ходили по развалинам с призывами покаяться. Страх очередного толчка погнал людей на побережье. Порт был переполнен желавшими уплыть прямо сейчас, лишь бы подальше от этого кошмара. Вскоре из толпы тех, кто искал убежища в порту, послышались крики: «Смотрите, смотрите, море!» Действительно, с морем происходило нечто странное. Его уровень опускался все ниже и ниже на глазах испуганных лиссабонцев. Наконец под шепот и вздохи многотысячной толпы море отступило от причала окончательно, обнажив его дно — скелеты брошенных кораблей и кучу мусора. Еще через несколько минут вода начала возвращаться. И толпа снова наполнилась криками. Прямо на причал надвигалась гигантская гора. Она приближалась неумолимо и свирепо, и даже те, кто моментально сориентировался и кинулся прочь, понимали, что это конец. Прошло примерно полтора часа после первого толчка, когда Лиссабон накрыла 17-метровая волна цунами. Она разрушила все корабли, стоявшие в гавани, и смыла в океан несчетное количество людей. Те же районы города, которые избежали цунами, постигла другая участь — пожары. Пять дней Лиссабон полыхал. Несколько десятилетий спустя Байрон так опишет последствия этого землетрясения в своей поэме «Тьма»:

И мир был пуст;

Тот многолюдный мир, могучий мир

Был мертвой массой, без травы, деревьев,

Без жизни, времени, людей, движенья…

То хаос смерти был. Озера, реки

И море — все затихло. Ничего

Не шевелилось в бездне молчаливой.

Безлюдные лежали корабли

И гнили на недвижной, сонной влаге…

Без шуму, по частям валились мачты

И, падая, волны не возмущали…

Моря давно не ведали приливов…

Погибла их владычица — луна;

Завяли ветры в воздухе немом…

Исчезли тучи… Тьме не нужно было

Их помощи… она была повсюду…

(перевод И.С. Тургенева).

Последствия катастрофы

Главное отличие этой грандиозной катастрофы от революций, смен монархов, войн и иных политических событий в том, что оно было совершенно непредсказуемо. Это уже противоречило самому духу эпохи Разума. Разум всегда ассоциировался с логикой, а логика не любит спонтанности. Именно поэтому во второй половине XVIII века в Германии были опубликованы сразу шесть трактатов, посвященных логике. И эти трактаты были предназначены для женщин. Во Франции и Италии указанного периода подобные сочинения — явление нередкое, однако в немецкоязычном пространстве они носили, скорее, экзотический характер. Но в данном случае это и не столь важно. А важным здесь является то, что Просвещение этими трактатами по логике, предназначенными специально для женщин, вторгалось туда, где издревле считалось, что никакой логики быть не может. В XVIII веке в Испании инквизиция еще продолжает охоту на ведьм, исходя из того, что женщины непредсказуемы, истеричны, склонны по своей природе к греху, излишне эмоциональны. Даже Руссо будет отличаться своими пренебрежительными взглядами на женскую природу, о чем мы и поговорим подробнее, когда речь пойдет об этом философе. Но Просвещение в основе своей всегда боролось с предрассудками. И наглядным примером такой борьбы стали трактаты по логике для женщин. Логические сочинения для женщин, опубликованные в Германии во второй половине XVIII в., представляют собой одно из многочисленных проявлений жанра популярной философии. Простота изложения, диалогическая или эпистолярная форма, практическая ориентированность и эклектичность — все это позволяет сделать логику доступной и понятной для любого цивилизованного человека и дает ему инструмент для исполнения своего основного предназначения, а именно — использования разума. Получалось, что просветители подчиняли логике даже взаимоотношения полов. Они пытались и сексуальность, эту абсолютную стихию человеческой психики, предмет изучения психоанализа, подчинить строгой упорядоченности разума. Знаменитая фраза: «Учитесь властвовать собой» в данном вопросе является весьма показательной. («Евгений Онегин». Высказывание Онегина в момент объяснения с Татьяной явно навеяно философией Руссо). Но Свет Просвещения бросит здесь очень густую тень. Сексуальность и логика — понятия взаимоисключающие.

В дальнейшем на этом поприще парадоксальным образом преуспеет скандальный маркиз де Сад. В своих сексуально-садистских утопиях («Жюстина», «120 дней Содомы») он будет вести прямую полемику со взглядами Жан-Жака Руссо на Природу как источник подлинно нравственных воззрений. Согласно безумному маркизу, Природа равнодушна ко всякого рода нравственным предрассудкам. Она ближе к жестокости и насилию.

Итак, непредсказуемость свершившейся катастрофы должна была особым образом повлиять на сознание современников, так как это нарушало само понятие Разума и пресловутой «разумности Природы». Можно сказать, что век Разума дал серьезную трещину и на исторической арене — о себе во весь голос заявила Тьма. Епископ Коимбры, монах-иезуит Габриель Малагрида заявил: «Знай, о Лиссабон, что разрушителями наших домов, дворцов, церквей и монастырей, причиной смерти стольких людей и огня, пожравшего столько ценностей, являются твои отвратительные грехи, а не кометы, звезды, пар, газы и тому подобные естественные явления». Не случайно несколько десятилетий спустя поэт-романтик Байрон откликнется на это землетрясение своей поэмой «Тьма». А романтизм, как известно, всегда противопоставлял себя веку Разума и Свету, считая, как утверждает Ю.М. Лотман, своим принципиальным героем Дьявола (смотри мою книгу «Роковой романтизм», М., АСТ, 2020 г.).

Но помимо непредсказуемости Лиссабонское землетрясение поразило всех и своим распространением. Это было событие планетарного масштаба, как и Первая мировая война. Так, что касается распространения сотрясений, то они чувствовались в радиусе около 600 км. Вот как описывает, например, проявление землетрясения в Венеции известный в то время авантюрист и ловелас Казанова. Находясь в тюрьме на площади Св. Марка, он, стоя на чердаке, внезапно стал терять равновесие и увидел, как огромная балка повернулась, затем скачками начала двигаться обратно. При последующих колебаниях стражники в испуге разбежались.

В Аахене, на западе Германии, висевший на стене образ Богородицы вдруг стал раскачиваться подобно маятнику. Даже в некоторых церквах Гамбурга, на севере страны, качались люстры. Удар чувствовали в Саксонии. Слабые колебания ощутили в Голландии. На реках и озерах в Северной Германии, Южной Швеции, Исландии замечены волнения (сейши). О необычных приливах сообщалось с берегов Голландии, Ирландии, Англии, Норвегии. На Малых Антильских островах прилив (цунами) вместо привычных 0,7–0,75 м поднялся на 6 м. В одном из портов Ирландии волна закрутила в водовороте все суда и затопила рыночную площадь. Цунами были и на островах Атлантического океана. Да и сами сотрясения к западу и югу от Португалии достигли Азорских, Канарских островов и даже островов Зеленого Мыса, не говоря о Мадейре. Сотрясения, по оценкам, захватили площадь 2–3 млн кв. км. И это при том, что эпицентр был далеко в море. А если бы он оказался ближе к берегу?

Набожную Европу поразили не только масштабы события во всех его проявлениях, но и возникновение его в День Всех Святых, к тому же во время главной утренней службы, когда церкви были полны прихожан. Не могло это расцениваться иначе, как Божье наказание. Даже такой кумир века Просвещения, как Жан-Жак Руссо, стал говорить о вине самих португальцев и о наказании за их грехи.

Благодаря этому землетрясению окончательно рухнула целая империя, а именно Португалия. Землетрясение обострило внутриполитические противоречия в Португалии и сразу же свело на нет все колониальные амбиции, имевшиеся у страны в XVIII веке. Напомним, что, потеряв главенствующую роль в Европе, Португалия в середине XVIII в. оставалась еще сокровищницей накопленных в былые времена несметных богатств, материальных и художественных. К середине XVIII века Португалии принадлежала вся Бразилия, колонии в Парагвае, Мозамбике, Анголе, на Азорах, в Гоа, Макао и Малакке. А также грандиозный флот, позволяющий вести межконтинентальную торговлю. С мнением Португалии не просто считались — эту страну боялись. Колонизационная политика португальцев была жесткой и кровавой. На индийских берегах уничтожались целые поселки. Португальцы при завоевании земель не щадили ни женщин, ни детей, а с мужчинами расправлялись изощренно и долго.

Все помнили «подвиги» садиста и великого мореплавателя Васко да Гама. Захваченные суда каратели да Гамы сжигали, а людей зверски убивали. Показательным был случай, когда в ходе захвата индийского судна он запер в трюме команду и пассажиров, в том числе женщин и детей, и сжег корабль. А тех, кто все же смог выбраться с горящего корабля, добивали прямо в воде. Добравшись до Калькутты, Васко со своими головорезами взяли в плен около 800 человек, связали, отрубили конечности, чтобы те не могли развязать веревки, и погрузили на корабль, а затем расстреляли несчастных из пушек.

И, хотя к середине XVIII века Португалия слегка сдала свои лидерские позиции, она по-прежнему была процветающей империей Европы. У каждой процветающей империи есть своя столица. У Португалии был Лиссабон. Расположенный на краю Старого света, обдуваемый океанским ветром, весь из белого камня, он производил на путешественников сильное впечатление. Лиссабон казался осколком Африки на европейском берегу. Собственно, одно из прозвищ города и было «африканский город» — преимущественно из-за огромного количества рабов, которых свозили сюда из всех колоний Португалии. Они эффектно чернели на фоне домов из мрамора — любимого камня Лиссабона. Черные таскали носилки с католическими священниками и заморскими купцами по улицам, изнывавшим от не по-европейски злого солнца. Почетное место третьего по значению портового европейского города (первыми двумя значились Лондон и Амстердам) позволяло жителям Лиссабона наслаждаться экзотическими яствами, тканями и прочими радостями жизни.

Еще одно прозвище Лиссабона — «город Бога». Ибо не было в Европе более преданного католицизму города, чем португальская столица. В пределах городской черты насчитывалось 40 приходских церквей, 121 часовня, 90 монастырей и зарегистрировано 150 религиозных братств. Все население Лиссабона — а к середине XVIII века оно составляло около 250 тысяч человек — с энтузиазмом и при каждой возможности отправлялось в пышно убранные, великолепные церкви.

Но землетрясение в одночасье уничтожило почти весь португальский флот, церковные ценности, особенно в многочисленных монастырях. А как оценить гибель 18 тысяч (по другим данным — 70 тысяч) томов Королевской библиотеки, архитектурных шедевров средневекового города, богатейшего архива Португальского Королевства, древних рукописей и церковных архивов? В королевском дворце хранились 200 полотен Рубенса, Корреджо, Тициана и др., в бесценной библиотеке — карты мира (в том числе древние портоланы), инкунабулы (первопечатные книги до 1500 г.), собственноручная история Карла V (середина XVI в.).

Молодой король Жозе I, потрясенный утерей своих богатств и могущества, со своей свитой провел день и ночь в каретах, без всякой охраны и пищи. Его резиденция располагалась за городом, но страх остаться внутри стен ходящего ходуном дворца выгнал монарха в открытое поле. Растерянность власти лишь добавляла ощущение непоправимой утраты всему происходящему. Теперь, по словам маркиза де Помбаль, королевского советника, на тот момент единственного человека, не утратившего самообладание, следовало похоронить мертвых и накормить живых. Вот этим теперь только и должна была заниматься некогда великая морская держава, которая еще в конце XV века и в самом начале века XVI, благодаря плаванию Васко да Гама, смогла открыть прямой морской путь в Индию. Васко да Гама стал первым европейцем, которому удалось обогнуть все африканские берега. Кроме того, именно Васко да Гама подробно исследовал побережье Африки на Юге. До него это не удавалось сделать ни одному белому мореплавателю. Так появились более подробные морские и сухопутные карты индийских и африканских земель. Именно португальский моряк Фернан Магеллан совершил первое кругосветное путешествие и на практике доказал шарообразность Земли, открыл западный путь из Европы к восточным берегам Евразии и «островам пряностей». Им впервые был пройден Тихий океан.

Трагедии сплачивают людей, так что 1 ноября 1755 года многие называют еще и датой рождения португальской нации. Кроме общего горя, появились единые системы связи и массовой печати: правительству надо было уведомить всю страну о произошедшем и собрать как можно больше данных о последствиях. Можно сказать, что эта катастрофа до сих пор дает знать о себе, породив особую власть СМИ. Именно Лиссабонское землетрясение породило такую науку как сейсмология. Концепция божественного вмешательства, хотя и существовала до 1755 года, была разработана в философии Иммануилом Кантом как часть его попыток осмыслить чудовищность землетрясения и цунами. Кант опубликовал три текста о лиссабонском землетрясении. В молодости он, зачарованный землетрясением, собрал всю доступную ему информацию и использовал ее для создания теории о причинах землетрясения. Кант полагал, что землетрясения происходят в результате обрушения огромных подземных пустот. Будучи ошибочной, эта концепция все же стала одной из первых естественнонаучных теорий, объяснявших природные процессы. Брошюра молодого Канта, возможно, положила начало научной географии и, безусловно, сейсмологии.

Землетрясение сильно повлияло на мыслителей эпохи Просвещения. Многие философы того времени упомянули это событие в своих произведениях, особенно Вольтер в романе «Кандид, или Оптимизм» и «Поэме на бедствие в Лиссабоне». Прихоть стихии навела вольтерова Кандида на сатиру в адрес идеи, что мы живем в «лучшем из возможных миров»; как написал Теодор Адорно, «Лиссабонское землетрясение излечило Вольтера от теодицеи Лейбница».

Некоторые исследователи (например, Вернер Хамахер) утверждают, что землетрясение воздействовало не только на умы философов, но и на их язык. Именно землетрясение дало дополнительный смысл словам «основы, фундамент» и «сотрясение, толчок».

Заметим, что за год до описываемых событий землетрясение произошло в Стамбуле. Погибло около 400 человек, но в христианском мире никто их особенно не жалел. Впрочем, и масштаб потерь против предполагаемых 90 тыс. жертв в Португалии был ничтожным. Но век Просвещения был веком, ориентированным в основном на Европу, а восток и Турцию в столицах этого континента воспринимали не иначе как экзотику или дань моде. Вспомните знаменитый «Турецкий марш» Моцарта, который каждый образованный человек знает с детства. Португальский историк Руи Тавареш писал: «Катастрофы в землях неверных казались естественными, ибо они происходили в беспорядочном хаотичном пространстве, лишенном веры в Бога истинного». Лиссабонское же землетрясение произошло в самом центре христианского мира, в самой Европе, в одном из богатейших в то время государств. И масштабы этой катастрофы были поистине огромными.

Многие современные исследователи считают, что по влиянию на философию и культуру Европы лиссабонское землетрясение превзошло даже Первую мировую войну. Великое лиссабонское землетрясение 1755 года навсегда изменило мир.

Гримаса вторая. Жеводанское чудовище

С давних пор во многих странах можно услышать рассказы о чудовищах, буквально терроризировавших целые области и внушавших ужас не только детям, но и взрослым. Упыри и вампиры долгое время были «региональными» чудищами, но получили всемирную известность после выхода в 1897 г. знаменитой книги Брэма Стокера «Дракула». Однако малоизвестны, например, якутские абаасы — дети-людоеды, рождающиеся из черных камней; индийские брахмапаруши — большие ценители человеческих мозгов; Черная Аннис, пожиравшая детей в Лестершире, и обитавшие на границе Шотландии и Англии «красные шапочки» — гоблины, умирающие сразу, если высохнет человеческая кровь, которой они смачивают свои колпаки. К.Г. Юнг в свое время объяснял эти феномены массового помешательства в виде животного страха перед чудовищами проявлением коллективного бессознательного. К подобным явлениям массовой истерии можно отнести и увлечение НЛО, например. Нечто подобное произошло и во Франции в век Просвещения, в век Разума и Света.

В середине XVIII века в цивилизованной Франции, в разгар века Просвещения, развернулись невероятные события, наделавшие много шума. В историю эту было бы трудно поверить, если б весь ее ход не был подробно задокументирован.

В лесах Лангедока завелся страшный зверь-людоед, которого прозвали Жеводанским чудовищем, потому что первую свою жертву, 14-летнюю девочку, монстр задрал в провинции Жеводан. Случилось это весной 1764 года.

Свидетели описывали некое животное крупнее волка, но меньше медведя, с рыжеватой шерстью, огромной тупорылой башкой и закрученным хвостом. И большую роль в этом деле сыграли газеты, которые буквально нагнетали атмосферу всеобщего страха. Грамотные люди эпохи Просвещения с восторгом читали о том, будто Жеводанское чудовище было послано самим адом. На протяжении трех лет (1764–1767 гг.), которые во Франции получили официальное название «Годы Зверя», неведомый монстр держал в страхе население целой области. Писатель Роберт Льюис Стивенсон почти сто лет спустя в своей книге 1879 года «Путешествие с ослом в Севенны» рассказывает о Звере следующее: «Это была земля незабвенного ЗВЕРЯ, этакого Наполеона Бонапарта среди волков. О, что у него была за карьера! Он прожил десять месяцев на свободе между Жеводаном и Виваре; он ел женщин, детей и «пастушек во всей их красе»; он гонялся за вооруженными всадниками; видели, как он среди бела дня преследовал дилижанс с верховым по королевскому тракту, и карета и верховой удирали от него в ужасе, галопом. Повсюду с ним расклеивали плакаты, как с политическим преступником, и за его голову было обещано десять тысяч франков». По замечанию французского историка Жана-Марка Морисо, шумиха вокруг Зверя была дополнительно раздута газетами, как местной Courrier d’Avignon, так и национальной La Gazette, после окончания Семилетней войны испытывавшими потребность в сенсациях для повышения продаж.

В основном эта история была тщательно задокументировала и, несмотря на всю свою фантастичность, выглядела весьма правдоподобно, что свидетельствовало об еще одном, наряду с Лиссабонским землетрясением, теневом событии века Просвещения. Оказывалось, что всякого рода суеверия и бессознательные страхи могли обретать характер национального бедствия. Получалось, что реально не Разум правит миром, как это хотелось просветителям, а коллективное бессознательное, то есть иррациональное. По этому поводу известный последователь идей Вернадского А.Л. Чижевский выдвинул предположение о существовании психопатических эпидемий. Так, он пишет: «Вся общественная жизнь человеческих коллективов протекает под знаком массовых психозов и массовых психопатий. Чем интенсивнее бьет ключ общественной жизни, тем чаще и глубже охватывают ее коллективные безумия…». Следовательно, можно сделать предположение о существовании некого психического механизма в любом обществе, который и способствует повальному увлечению одной идеей, не всегда воспринимаемой критически.

Можно привести и другие примеры массовых психозов, которые приводит в своей книге А.Л. Чижевский. Так, из истории Византии нам известно, что несмотря на благополучное существование страны, могущество императора Юстиниана I было потрясено в один прекрасный день возмущением партии цирка. Император оказывал покровительство болельщикам, поддерживавшим команду, упряжь которой была выкрашена в голубой цвет. Но вот вспыхнуло восстание тех, кто предпочитал голубому — зеленый. В результате этой вспышки безумия и жизнь самого императора, и судьба трона оказались в опасности. Материальным свидетельством этого безумия можно считать собор Святой Софии в Стамбуле, архитектурные принципы которого нашли свое продолжение и в Софии Киевской, и во всей Древней Руси.

Массовый психоз перед Жеводанским чудовищем во Франции в век Просвещения и Разума — это яркий пример разбушевавшегося коллективного бессознательного. С одной стороны оказалась «подогретая» газетами сенсация, а с другой, — королевская власть. Страх постепенно достиг такого апогея, что в далекую южную провинцию были направлены лучшие охотники и отряд егерей, а облава на Зверя осуществлялась силами в несколько сотен участников, и облава эта напоминала настоящие военные действия.

Хронология событий

Впервые Зверь дал о себе знать 1 июня 1764 г., когда он напал на пастушку из города Лангонь. Женщина рассказала, что собаки, сопровождавшие ее, лишь скулили и дрожали, не смея напасть на чудовище, но она успела спрятаться за быками, которые, выставив рога, не подпустили к ней монстра.

А вот 14-летней Жанне Буле не повезло — именно она 30 июня того же года стала первой официально подтвержденной жертвой Зверя. Впрочем, к тому времени уже числились пропавшими 10 человек — возможно, таинственный Зверь был причастен к их исчезновению.

В августе Зверь убил еще двух детей; местные охотники, осмотрев их тела, предположили, что животное, которое напало на них, должно быть крупнее волка, но меньше медведя. В сентябре при нападении Зверя погибли 5 человек, в том числе — сын графа д’Апше.

6 сентября 1764 года Зверь впервые показался людям: около 7 часов вечера он вошел в деревню Эстре, напав на 36-летнюю крестьянку, что работала в саду возле дома. Соседи попытались отогнать хищника от несчастной, и он ушел, оставив мертвое тело.

Так начинались «годы Зверя» в Жеводане, и ужасу, охватившему население графства, казалось, не будет конца.

Люди стали бояться ходить в лес и отпускать детей из дома. Крестьяне, у которых не было ружей, выходили за пределы деревни, только взяв с собой самодельную пику. А отправляться в соседние деревни или города они старались группами не менее трех человек.

Губернатор Лангедока граф де Монкан отправил на поиски чудовища 56 солдат под командованием драгунского капитана Дюамеля, который организовал несколько облав в окрестных лесах. Тогда были уничтожены около сотни волков, но Жеводанский зверь оставался неуловимым.

В октябре 1764 г. со Зверем неожиданно столкнулись местные охотники: они дважды выстрелили в него и утверждали, что ранили, но догнать его либо найти мертвым не смогли. Зато ими был найден обглоданный труп 21-летнего юноши. Нападения Зверя прекратились на месяц, но 25 ноября они возобновились. В тот день Зверем была убита 70-летняя женщина, отправившаяся в лес за хворостом. В декабре Зверь нападал на людей почти каждый день, 27 декабря было зафиксировано сразу четыре нападения, закончившиеся гибелью двух человек.

12 января 1765 года семь детей в возрасте от 9 до 13 лет встретились со Зверем на опушке леса и сумели отпугнуть, громко крича и бросая в него камни и палки. Другой известный случай благополучного исхода встречи обычного человека (не вооруженного охотника) и Зверя — противостояние хищника и девушки из деревни Полак Мари-Жанны Вале. С помощью самодельной пики она сумела отбиться и вернуться домой. В настоящее время у въезда в ее родную деревню можно увидеть известный памятник.

1 мая 1765 г. Жеводанский зверь был все же найден и даже ранен, но ему вновь удалось уйти от погони

Но такие благополучные столкновения со Зверем были исключением из правил. Только за январь 1765 г. погибли 18 человек.

5 апреля того же года Зверь напал на четырех детей и убил всех. К осени число зафиксированных нападений достигло 134, а количество погибших — 55 человек.

В январе все того же 1765 г. сведения о таинственном чудовище, уничтожающем людей в Оверни, дошли до Людовика XV. Король отправил на поиски Зверя знаменитого нормандского охотника Денневаля, который к тому времени имел на своем счету более тысячи лично застреленных волков. Вместе с сыном, также известным охотником, Денневаль отправился в Жеводан. С собой они привезли восемь испытанных в многочисленных облавах гончих. В течение несколько месяцев, начиная с 17 февраля 1765 г., они прочесывали леса Оверни, не делая перерывов даже на время непогоды.

В июне 1765 г. Людовик XV на замену Денневалю прислал в Жеводан Франсуа Антуана де Ботера, лейтенанта охоты, имевшего придворное звание «носитель королевской аркебузы». Приближенный короля, пытаясь оправдать высокое доверие и используя «административные ресурсы», привлек к охоте на Зверя огромное количество людей. Так, в облаве, состоявшейся 9 августа 1765 г., приняли участие 117 солдат и 600 местных жителей. За три месяца удалось убить около 1200 волков, но Зверь оставался неуловимым. Наконец, 20 сентября 1765 г. собаки выгнали на охотников огромного волка, почти вдвое крупнее обычных, который был застрелен, и в желудке его были найдены несколько полос красной материи, что являлось прямым доказательством того, что этот волк был людоедом.

Охота на Жеводанского зверя, гравюра

Пуля Ботера прошла по касательной, едва задев Зверя. Вторая пуля, выпущенная неизвестным охотником, попала в глаз монстра. Но даже после этого Зверь был еще жив, решающим оказался третий выстрел.

Чучело этого волка Ботер доставил в Версаль и получил королевскую награду в 9400 ливров, но, так как нападения Жеводанского зверя все еще продолжались (к этому времени он стал нападать на людей даже поблизости от их домов), убитый им хищник был назван «волком из Шазе».

С 1 ноября 1766 г. нападения Зверя вдруг прекратились, о нем ничего не было слышно в течение 122 дней, и люди, наконец, вздохнули спокойно, поверив, что этот кошмар остался позади. Но 2 марта Зверь снова появился в Жеводанских лесах и нападения вновь стали регулярными.

Чучело Волка из Шазе: в длину волк достигал 170 см, высота в холке — 80 см., вес — 60 кг. Это чучело сгорело при пожаре в 1819 г.

Теперь охоту на Зверя возглавил граф д’Апше, сын которого, как мы помним, стал одной из первых жертв этого чудовища. Успеха удалось добиться 19 июня 1767 г., когда одному из участников облавы, в которой принимало участие около 300 человек — Жану Шастелю — удалось застрелить Зверя. Осмотр и вскрытие монстра несколько разочаровали охотников: как это часто бывает, выяснилось, что у «страха глаза велики», и не «так страшен черт, как его малюют». Оказалось, что длина Зверя от головы до хвоста — «всего» 1 метр (размеры волка из Шазе, как мы помним — 1 м 70 см). Но животное, в общем-то, подходило под описания. Хищник имел непропорционально большую голову с огромными клыками и тяжелыми челюстями, непропорционально длинные передние лапы, его шерсть была серой с рыжими подпалинами, а на боках и у основания хвоста располагались несколько черных полос. Тело Зверя было покрыто шрамами, в правом бедренном суставе оказались три дробины, в желудке было найдено предплечье пропавшей недавно девочки. Награды от короля и официальных властей не последовало, благодарные жители провинции организовали сбор средств и смогли выплатить Шастелю 72 ливра.

Чтобы успокоить людей, тушу Зверя долго возили по всему Жеводану, а затем, сделав из нее чучело, доставили королю.

Если бы это чучело сохранилось, сегодня можно было бы дать совершенно однозначный ответ на волнующий всех исследователей и историков вопрос: кем же на самом деле был этот знаменитый Зверь из Жеводана? Но, увы, умелых таксидермистов в Оверни не нашлось, и к моменту прибытия в Версаль чучело стало разлагаться, и было сочтено «непригодным к рассмотрению» и выброшено на свалку. Поэтому версий о происхождении Зверя и его видовой принадлежности в настоящее время высказано более чем предостаточно. Но границу между правдой и вымыслом, порожденным массовым психозом, провести невозможно. Ясно одно, что второй убитый зверь свидетельствует о том, что размеры его оказались не столь гигантскими, как об этом твердила толпа. Созданный специально для короля экземпляр подходил лучше. Он удовлетворял всем ожиданиям и страхам. Второй, захудалый, был выбракован и оказался на помойке. Массовый психоз на этом закончился и достиг стадии охлаждения, но, подобно Лиссабонскому землетрясению, нанес серьезный удар по цитадели Разума.

Лох-несское чудовище

Спустя десять лет, после того как в Англии в 1719 году были обнаружены останки загадочной морской рептилии, Несси стали приписывать образ плезиозавра. История лох-несского чудовища Несси берет свое начало еще с зарождения христианства. По преданию римские легионеры были первыми, кто рассказал миру о таинственном существе, обитающем в шотландском озере. Именно они в начале христианской эры с мечом в руках осваивали кельтские просторы. Все представители шотландской фауны от мыши до оленя были увековечены местными жителями на камне. Единственным изображением, которое римляне не смогли распознать, было странное представление тюленя с длинной шеей и громадных размеров. Впервые письменное упоминание о таинственном чудовище, которое обитает в шотландском озере Лох-Несс, было сделано в VI веке нашей эры. Аббат Ионского монастыря в Шотландии в жизнеописании святого Колумбы рассказал о триумфе святого над «водным зверем» в реке Несс. В то время настоятель Колумба в своем новом монастыре, расположенном у западного побережья Шотландии, занимался воззванием в веру язычников скоттов и пиктов. Как гласит житие, однажды Колумба вышел к озеру и увидел похороны. Это местные жители хоронили одного из своих людей, искалеченного и убитого во время плавания в озере. Считали, что его погубил Нисаг — кельтское название загадочного чудовища. Вооружившись баграми для отпугивания существа, местные жители подтащили к берегу тело погибшего. Чтобы пригнать лодку, один из воспитанников святого не раздумывая прыгнул в воду. Когда он отплыл от берега озера в сторону узкого пролива, «из воды поднялся странного вида зверь, наподобие гигантской лягушки, только это была не лягушка». С помощью молитвы Колумба отогнал таинственного монстра. Вера в монстра и легенды о нем оказались настолько живучими, что и поныне находятся энтузиасты, которые свято верят в его существование. Ранние успехи палеонтологии и находки различных окаменелостей на побережьях Британии в самом конце века Разума лишь подогрели веру в существование чудовища. Его стали воспринимать как чудом оставшегося в живых динозавра.

Гримаса третья. Уроды

Всевозможные аномалии человеческого тела существовали всегда и были зафиксированы еще в античном мире, но медицина XVIII века уже начала изучать такие вещи, как генетические изменения и деформации. Интерес к уродствам перестал быть чем-то маргинальным. Просвещение решило и на это обратить свой взор. Не случайно основным символом масонства считается так называемая «лучезарная дельта» — изображение глаза в треугольнике. Именно в это время была выпущена книга «Отклонения природы, или Полное собрание уродств», в которой описывались различные аномалии. Иллюстрации в книге, конечно, приукрашены, поэтому данное издание можно рассматривать не как справочник, а, скорее, как интересное и наглядное пособие, способное испугать, шокировать любого читателя. В 1808 году книга была переиздана французским анатомом Жаком-Луи Моро (Jacques-Louis Moreau), который написал целую главу соображений, почему люди рождаются с физическими отклонениями и недостатками. Книга стала популярной в узких кругах как научный труд, в котором были высказаны достаточно революционные мысли. К примеру, был опровергнут тот факт, что если женщина во время беременности смотрит на страшные вещи, у нее рождается урод. Эта теория была очень популярна в прежние времена. Но ведь, согласно Руссо, Природа — это воплощение гармонии, в ней нет и не может быть никаких аномалий. Однако сами факты словно опровергали эти взгляды известного идеалиста. Природа без зазрения совести словно гримасничала в ответ на философские изыски просветителей. В реальности оказалось, что естество может быть необычайно уродливым и порождать монстров.

Цирк уродов и век Просвещения

Позорное явление, появившееся на рубеже Ренессанса и эпохи Просвещения, могло существовать лишь благодаря поддержке власть имущих и молчаливому согласию церкви.

Новое время начало приносить фрикам барыши. Именно эти три века — с XVIII по начало XX — стали золотой эрой цирков уродов: прибыль уже была существенной, а общественная мораль допускала сколь угодно жестокое отношение к необычным людям.

В XVII веке появились первые известные уроды, сколотившие на своей внешности состояние. Знаменитейшими фриками того времени были сиамские близнецы Лазарус и Иоанн Баптист Коллоредо, родом из Генуи. Иоанн был не столько человеком, сколько недоразвитым отростком, растущим примерно из области груди брата. Глаза он всегда держал закрытыми, а рот — открытым, разговаривать не умел. Тем не менее он жил, шевелился и даже принимал пищу (судя по всему, пищеварительные системы братьев были раздельными).

Лазарус, будучи вполне мобильным и стройным мужчиной (не считая половины брата, растущего из передней его части), объехал в первой половине XVII века всю Европу — Данию, Германию, Италию, Англию — и везде имел успех. Более того, впоследствии он женился и имел нормальных детей.

Лазарус и Иоанн-Баптист Коллоредо — одни из первых успешных европейских сиамцев, сделавших на своем уродстве состояние. Гравюра 1634 года.

Россия тоже не чуралась всяких диковинок. Например, кунсткамера Петра Великого, реформатора и просветителя, стала одним из крупнейших мировых собраний заспиртованных уродов. Это, конечно, не совсем фрик-шоу, но жанр весьма близкий. В начале XVIII века жанр фрик-шоу отпочковался от обычного цирка. Предприимчивые дельцы подбирали на улицах различных увечных, больных, недоразвитых и составляли из них нечто вроде зоопарка. Официально первым выступлением классического фрик-шоу считается демонстрация вывезенной из Гвинеи женщины «с обезьяньей головой» в 1738 году. Правда, современные исследователи склоняются к тому, что женщина была совершенно нормальной. Просто африканцы экзотических племен казались Европе того времени чем-то совершенно диковинным, и обычная африканка (может быть, больная чем-либо) вполне сходила за урода. Но это лишь предположения.

Гримаса четвертая. Дети-Маугли эпохи Разума

Жан-Жак Руссо создал концепцию естественного человека. Мыслитель идеализировал «дикаря» как существо, которое еще не знает частной собственности и других достижений культуры. «Дикарь», по мнению Руссо, — это существо добродушное, доверчивое и дружелюбное, а вся порча идет от культуры и исторического развития. Просветители свято верили в преобразующую силу воспитания. Воспитание может все. Идея английского философа Локка, что ребенок — это tabula rasa, или частая доска, на которой с помощью воспитания можно зафиксировать любые тексты, была подхвачена всеми представителями эпохи Просвещения. Основные педагогические идеи этой эпохи сводились к следующему:

• человек от рождения добр и готов к счастью, он наделен природными задатками, и назначение воспитания — сохранить и развить природные данные ребенка. Идеалом представляется неиспорченный обществом и воспитанием человек в его естественном состоянии;

• естественное воспитание осуществляется прежде всего природой, природа есть лучший учитель, все окружающее ребенка служит ему учебником. Уроки дает природа, а не люди. Чувственный опыт ребенка лежит в основе познания мира, на его основе воспитанник сам создает науку.

Но вот сама Природа была не согласна с такими представлениями о ней и о силе воспитания и преподнесла еще один неожиданный урок тем, кто ее так страстно идеализировал.

Одичавший ребенок Питер (обнаружен в 1725 — 22 февраля 1785) — это ребенок, выросший в условиях крайней социальной изоляции. Мальчик из Ганновера на севере Германии был найден в 1725 году живущим в лесах около Хамельна. Мальчик, чье происхождение и родители были неизвестны, вел совершенно дикий образ жизни, питаясь лесными растениями и передвигаясь на четвереньках.

Сразу после находки (или поимки) его перевезли в Великобританию по приказу Георга I, чей интерес к несчастному мальчику возник во время визита на родину, в Ганновер. На момент обнаружения Питеру было приблизительно 10 лет. За следующие 60 лет, прожитых в обществе, Питер обучился произношению только двух-трех слов.

После перевозки Питера в Великобританию общественность Лондона была полна слухами и спекуляциями. Повальное увлечение дикарем было предметом резкой сатиры и серьезных исследований.

Принцесса Уэльская, заботясь о благополучии найденыша, в 1726 году, после того как острое общественное любопытство начало спадать, приняла меры, чтобы доктор Арбутнот занимался его образованием. Однако все усилия научить его говорить, читать или писать были тщетны.

После того как Питер был освобожден от наблюдения доктора Арбутнота, его поручили заботе госпожи Тичборн, одной из фрейлин королевы, со значительной пенсией для него. Тичборн обычно проводила несколько недель каждое лето в доме Джеймса Фенна, фермера-йомена, в Экстер-Энде, к нему и перешли фактические заботы о Питере. Фенну передали распоряжение 35 фунтами в год для поддержки и обслуживания Питера. После смерти Джеймса Фенна Питер был передан его брату, Томасу Фенну, на ферму под названием Бродвей, где Питер и прожил с несколькими сменявшими друг друга арендаторами до смерти, получая правительственную пенсию.

В конце лета 1751 года Питер исчез с бродвейской фермы. В газетах были размещены объявления, предлагавшие награду за его возвращение. 22 октября 1751 года в округе Св. Эндрю в Норидже случился пожар. Поскольку огонь угрожал местной тюрьме, ее обитатели были спешно освобождены, и один из них привлек к себе внимание чрезмерной волосатостью, физической силой и едва подобными человеческим звуками, которые он издавал, некоторые даже приняли его за орангутанга. Несколько дней спустя в необычном узнике опознали Питера, возможно, через описание его в лондонской газете Evening Post. Он был возвращен на ферму Томаса Фенна и получил специальный кожаный воротник со своим именем и адресом, на случай, если он когда-либо потеряется снова.

Питер дожил приблизительно до 70-летнего возраста. В 1782 году его посетил шотландский философ и судья Джеймс Бернетт, лорд Монбоддо, который оставил последнее описание Питера: у того был здоровый цвет лица, густая борода, он понимал то, что ему говорили, но самостоятельно был способен произнести только слова «Питер», «король Георг» и напеть несколько песен. Питер умер 22 февраля 1785 года и был похоронен в Норткраче непосредственно у главного входа церкви св. Марии. Заметим, что воспитанием Питера занимались на самом высоком уровне, он был предметом пристального внимания, а результат оказался нулевым, но случай с Питером был не единственным в эту эпоху всеобщей власти Разума, когда все поголовно верили под влиянием идей Руссо в преобразующую роль правильного воспитания.

Дикий мальчик из Авейрона: история Виктора

Девятого января 1800 года из леса вблизи деревни Сен-Сернен, расположенной на юге Франции, вышел мальчик в возрасте одиннадцати-двенадцати лет. Он передвигался в вертикальном положении, но не мог говорить и издавал лишь бессмысленные звуки. Он был одет в превратившуюся в лохмотья рубашку и совершенно не стеснялся своей наготы. Его схватили, когда он проник в огород местного дубильщика кож, чтобы накопать там овощей для еды. Как часто бывает в таких небольших деревнях, молва быстро разнесла новость о поимке «дикаря». Так началась история дикого мальчика из Авейрона, как его стали с тех пор называть, — дикого ребенка, о котором вскоре заговорила вся Европа.

По сохранившимся описаниям, мальчик имел рост примерно метр сорок, белую (но слегка смугловатую) кожу, круглое лицо, острый нос, спутанные темно-каштановые волосы и сотни маленьких шрамов, покрывавших все его тело. Кроме того, у него на горле был еще один шрам длиной 41 мм. Эти шрамы породили спекуляции о том, что в какой-то период времени с ним плохо обращались и перерезали ему горло, прежде чем оставить одного. Его правая нога была слегка подогнута вовнутрь, так что при ходьбе он немного прихрамывал. Было быстро установлено, что он не получил «домашнего» воспитания: он мочился и испражнялся в любом месте, где испытывал в этом потребность. Он предпочитал есть только картофель, который сначала бросал в костер, а затем, обжигаясь, быстро запихивал себе в рот. Всем, увидевшим его в первые дни (а среди них было много просто любопытных людей), было ясно, что он в течение какого-то времени жил в лесу один и был полностью лишен каких-либо социальных контактов. Через два дня мальчика поместили в сиротский приют в местечке Сент-Африк и дали ему имя Жозеф. В приюте Жозеф сразу замкнулся в себе и начал испытывать своего рода депрессию; по сообщениям очевидцев, он не издал ни единого звука в течение двух недель. Он отказывался практически от любой еды, за исключением картофеля, и пил только воду. Он разрывал любую одежду, которую на него надевали, и спал только на полу. Все его органы чувств были в полном порядке, но он уделял внимание только еде и сну. Директор приюта быстро понял, что у него появился уникальный индивид, который заинтересует в равной степени и ученых, и дилетантов. Он назвал мальчика «феноменом» и разослал письма в парижские газеты с предложением о том, чтобы обследованием ребенка занялось государство. История о enfant sauvage de L’Aveyron — «диком ребенке из Авейрона» стала в Париже главной темой разговоров. Наконец-то появилась возможность проверить на практике философские идеи Жан-Жака Руссо…

В своих ранних сочинениях Руссо утверждал, что человек является, в сущности, хорошим, «благородным дикарем», пока он пребывает в «природном состоянии» (состоянии, в котором находятся все другие животные и в котором он находился до возникновения цивилизации и общества), и что «хорошие» люди сделались несчастными и испорченными в результате своего опыта жизни в обществе. Он считал общество «неестественным» и «развращенным» и был уверен в том, что его дальнейшее развитие принесет человеку еще больше несчастий. Обнаружение «дикого ребенка» давало людям возможность проверить эти взгляды и подробно изучить ребенка, который вырос таким, каким его создала природа, и не испытал «противоестественных» влияний общества.

В то время в Париже существовал знаменитый институт для глухонемых, директором которого был Рош-Амбруаз Кукуррон Сикар (Roche-Ambrois Cucurron Sicard), уважаемый ученый и общепризнанный эксперт в области обучения глухих. Прочитав об этом случае, Сикар написал два письма с просьбой о взятии ребенка под опеку государства с целью проведения научных исследований. Одно из писем было направлено Люсьену Бонапарту, брату Наполеона и министру внутренних дел молодой республики. При наличии таких влиятельных друзей казалось неизбежным, что ребенок окажется объектом пристальных исследований в Париже.

Однако местный комиссар правительства заявил, что мальчик останется в приюте на какое-то время, чтобы власти могли проверить правдивость этой истории (существовали опасения, что это мистификация), и чтобы родители из окрестных мест, дети которых пропали и не были найдены, могли бы прийти и выяснить, не является ли этот мальчик их сыном. В этот период Жозеф начал постепенно делать свою диету более разнообразной: он стал есть горох, зеленые бобы, грецкие орехи и ржаной хлеб. Через четыре месяца он уже ел мясо, но, по-видимому, ему было безразлично, является ли оно вареным или сырым. Он имел обыкновение собирать остатки еды и закапывать их в саду, возможно, для того, чтобы съесть их позднее.

В дальнейшем были предприняты попытки выяснить подробности этой истории. Необходимо было найти ответы на многие интригующие вопросы. Был ли мальчик «дитя природы»? Был ли он действительно диким ребенком или же просто слабоумным, оставленным в лесу за несколько недель до его обнаружения? Мог ли он сам заботиться о себе в условиях дикой природы? Как долго мальчик жил в одиночестве? Где и как он жил?

В полученных рапортах сообщалось, что голого мальчика видели примерно два-три года тому назад в окрестностях деревни Лакон (Lacaune), расположенной примерно в семидесяти милях к югу от Сен-Сернена. Он питался корнями и желудями и убегал от всякого, кто пытался к нему приблизиться. Иногда замечали, что он передвигается на четвереньках, но позднее выяснили, что он делал это только в состоянии крайней усталости. Отсутствие на его коленях мозолей указывало на то, что дикарь ходил в вертикальном положении. По-видимому, крестьяне из окрестных деревень знали о его существовании и относились к нему просто как к какой-то диковинке, не заслуживающей особого внимания. Имелись сообщения о том, что однажды, в 1798 году, его поймали и выставили напоказ на деревенской площади, однако Маугли сумел убежать и пропал из поля зрения примерно на один год. Затем в июне 1799 года на него случайно наткнулись три охотника и взяли его в качестве трофея. Одна местная вдова присматривала за ним в течение нескольких недель; она научила его готовить картофель и дала ему рубашку, в которой его и увидели несколько месяцев спустя. Благодаря доброте, проявленной вдовой, мальчик, по-видимому, начал охотнее идти на контакты с людьми и стал часто попадаться на глаза местным крестьянам. Иногда он подходил к отдельно стоящим крестьянским домам и садился поблизости, ожидая, пока ему вынесут какую-нибудь еду. Один крестьянин регулярно давал мальчику картофель, который тот пек на костре и поедал горячим. Насытившись, он снова исчезал среди окрестных холмов, чтобы спрятаться там от посторонних глаз.

По сути, крестьяне относились к нему как к дикому животному, регулярно появляющемуся у их домов. Хотя они видели в нем человеческое существо, но не считали себя обязанными попытаться поймать его или дать ему одежду. В те дни людям нередко приходилось видеть «деревенских дурачков», живших рядом с ними, и поэтому дикий мальчик был отнесен крестьянами к той же категории. Мальчик вполне мог продолжать вести подобный образ жизни, но по какой-то причине он решил двинуться на север и дошел до Сен-Сернена. Местный комиссар в течение нескольких недель пытался выяснить, что произошло с мальчиком в прошлом, но не нашел каких-либо надежных сведений, позволяющих объяснить, как ребенок оказался совершенно один в лесу. Впоследствии появилось множество выдуманных историй о ребенке, брошенном на съедение волкам, и других подобных ужасах.

Чтобы проверить, не является ли данный случай мистификацией, Жозефа подвергли нескольким довольно примитивным испытаниям. Например, ему дали зеркало, чтобы оценить его реакцию. Он не узнал себя и даже попытался протянуть руку, чтобы схватить картофель, увиденный им в зеркале. Имелись также сомнения относительно того, как он сумел пережить относительно суровые зимы, характерные для этой области Франции. К тому же мальчик предпочитал подолгу сидеть около огня. Чтобы проверить его способность переносить холод, его раздели и вывели морозным вечером на улицу. Он этому никак не сопротивлялся и, по-видимому, даже получил удовольствие от такой прогулки на свежем воздухе. Отсюда был сделан вывод о том, что дикий мальчик, подобно кошкам и собакам, был довольно нечувствительным к холоду, но при любой возможности предпочитал располагаться поближе к теплу.

После пяти месяцев пребывания в местном приюте мальчик продемонстрировал слабый прогресс. Люди, отвечавшие за его воспитание, испытывали разочарование и утверждали, что Маугли по-прежнему больше похож на животное чем на человека. Было решено, что лучше всего отправить его для дальнейшего обучения в Париж. К сожалению, по дороге в столицу дикарь заболел оспой, что серьезно задержало его в пути. Тем не менее, 6 августа 1800 года на почтовой карете дикий мальчик был доставлен в институт для глухонемых, который располагался в Люксембургском саду. Жозефа немедленно передали в руки Сикара. В первые две недели Сикар был настолько занят другими делами, что Жозеф оказался фактически брошенным еще раз. Он к тому времени заметно растолстел, ему стало нравиться, когда его щекочут, и довольно часто его видели смеющимся, хотя никто с уверенностью не знал, над чем же он смеется на самом деле. Однако эти видимые признаки прогресса наблюдались на фоне удручающего поведения. Жозеф по-прежнему не пользовался туалетом и совершенно открыто демонстрировал все проявления естественных функций своего организма. Его не интересовало практически ничего, кроме пищи и сна. Действительно, как отмечалось в отчетах, «вся его суть была сконцентрирована в желудке». Он практически не уделял никакого внимания происходящему вокруг него и ничем не интересовался. Он стал равнодушным практически ко всему, избегал других детей, находившихся в институте, но никогда не вел себя нечестно или подло по отношению к другим людям.

Имеются противоречивые сведения о свободе, которой пользовался Жозеф в институте. В одних отчетах утверждается, что он был полностью предоставлен сам себе и никогда не пытался сбежать (что было для него вполне возможным); в других же отчетах сообщается, что его часто сажали на цепь, чтобы предотвратить попытки бегства. Но в любом случае, для Жозефа в эти три месяца, по-видимому, не было сделано ничего, и в результате его состояние стало ухудшаться. Он начал пачкать свою постель и наносить себе различные повреждения, а также бить и царапать тех, кто за ним ухаживал. Его часто посещали любопытные люди, которые за определенную мзду получали от смотрителей возможность увидеть «дикого ребенка». Эти посетители постоянно докучали Жозефу, который бесцельно слонялся по коридорам здания и институтскому саду в самом жалком состоянии. Сикар, этот «великий воспитатель», в данном случае, по-видимому, полностью игнорировал свои обязанности. Жозеф, о котором недавно говорила вся страна, вновь стал всеми забытым и покинутым ребенком. Есть подозрение, что Сикар счел этот случай безнадежным и решил вовсе не браться за него, чтобы не рисковать своей репутацией. Позднее была создана еще одна комиссия для систематического измерения и уточнения способностей Жозефа. Ее выводы совпали с выводами Сикара: Жозеф является «идиотом», обладающим исключительно животными инстинктами, развившимися у него в период пребывания в лесу, и поэтому ему ничем нельзя помочь.

Жизнь Жозефа катилась в никуда, но осенью 1800 года в ней наконец-то забрезжила надежда после прихода в институт нового доктора по имени Жан-Марк Гаспар Итар (Jean-Marc Gaspard Itard). Итар заинтересовался Жозефом и начал пристально наблюдать за его поведением. Он подметил в мальчике некоторые обнадеживающие моменты, на которые не обратили внимание другие ученые, и начал осуществлять программу оценки и развития его способностей. Итар получил специальное помещение в институте, в котором он мог без помех работать с Жозефом. Он был молодым доктором, преисполненным энтузиазма и открытый новым идеям и новаторским методам лечения. Не имея собственной семьи, доктор посвятил всю жизнь работе и завещал все свое состояние на цели улучшения условий жизни глухонемых воспитанников института. Итар неофициально стал временным приемным отцом Жозефа и начал уделять мальчику все больше и больше времени. Итар, в отличие от Сикара, верил, что для Жозефа существует надежда. Итар считал, что люди являются продуктом их окружения, и поэтому верил в возможность перевоспитания Жозефа при создании соответствующих условий. Если бы эксперимент удался, то теория развития человека «с чистого листа» (tabula rasa) получила бы явное подкрепление. Эта теория предполагает, что дети появляются на свет с немногими врожденными способностями и что развитие ребенка происходит в результате внешних воздействий. Эта точка зрения во многом соответствует «воспитательному» аргументу в споре о соотношении ролей природы и воспитания. Однако по прошествии десяти лет (в 1810 году) Сикар написал доклад о диком мальчике, в котором подтвердил, что первоначальный диагноз — «полный идиотизм» — был правильным и что с тех пор в данном случае не было достигнуто практически никакого прогресса.

Постскриптум к успешной (или неудачной) истории о диком мальчике из Авейрона был написан самим Итаром через двадцать лет после ее завершения. Итар сообщал о том, что «значительная часть моего времени из тех десяти лет была посвящена этому важному эксперименту. Мальчик… не получил в результате моих усилий всех тех выгод, которые я надеялся ему обеспечить. Но те многочисленные наблюдения, которые я смог сделать, те обучающие процедуры… не пропали бесследно, и позднее я использовал их с гораздо большим успехом в работе с детьми, немота которых была вызвана менее серьезными причинами».