Свой Кобзон

Евгений Додолев, 2018

Так сложилось, что я готовил последнее интервью Иосифа Кобзона: к 80-летию певца канал «Россия 1» записывал мою авторскую программу «Семейный альбом» с Иосифом & Нинель Кобзон у них в загородном доме. В день памяти народного артиста СССР 11 сентября 2018 года газета «Вечерняя Москва» поделилась материалом, сохранившимся после той встречи. А через год наш общий знакомый, дававший комментарий к мемуарам про «Машину времени» спросил меня, почему, мол, записки про Градского и Макаревича выходят, а про Кобзона – нет, что, дескать, «заподло»? Нет, ответил я. Через пару недель семья прислала для публикации архивные фото (включая то, что разместил на обложке) и я решил: почему бы и нет? Пусть будет еще одна книга. Включил в издание ряд интервью, которые записывали сотрудники для изданий моего ИД («Новый Взгляд» и «Моя газета»). Кобзона я никогда не слушал. Но слышал всегда. Его репертуар – мимо, но масштаб личности я не смог не оценить. Содержит нецензурную брань.

«У каждого мгновенья — свой Кобзон»

Марина Леско

РАЗДЕЛ I. МОЙ КОБЗОН

В этом разделе собраны мои беседы с Иосифом Давыдовичем, записанные в разные годы и при различных обстоятельствах.

Конечно, я рассчитывал, что мой собеседник более темпераментно отреагирует на резонные обвинения в торговле афганским героином и/или на невнятные намеки на то, что заложников освобождал за $$$.

Но, полагаю, что за свою долгую жизнь Иосиф Давыдович привык к наездам.

Как заметил один из респондентов в разделе «Их Кобзон» — «стальные яйца»!

БЕЗ ТИТУЛОВ НО С ИМЕНЕМ

В студии «Правды-24» с Иосифом Кобзоном мы беседовали накануне его кремлевского мега-концерта, посвященного юбилею знаменитого исполнителя.

Иосиф Кобзон дал пятичасовой концерт в честь 80-летия 20 сентября 2017. «Я песне отдал все сполна»

Однако свою первую ТВ-беседу с легендарным певцом я записал еще в СССР, для небезызвестной телекомпании ВИD. Потом было еще несколько газетных интервью. После одного из них на меня наехал знаменитый «авторитет» Отари Квантришвили, друживший с артистом. Потому что беседа была озаглавлена «Папаша Кобзон и его мафия».

А в середине 90-х я попросил другого Отара, своего выдающегося сотрудника с фамилией Кушанашвили написать текст в защиту певца, против которого в ту пору была развязана кампания.

«Новый Взгляд» опубликовал тогда полосной портрет Кобзона с манифестом только начавшего свою журналистскую карьеру маргинала:

«Откушав кофий, мне хочется, как Чингачгук, высунуться из окна и спросить у Родины: Родина, за что ты меня не любишь? чего я тебе сделал? За что ты меня не любишь? За что ты не любишь всех нас? За что, например, не жалуешь Кобзона? Родина, он пел всегда. То есть жил так — с песней.

Мне не нравится, но людям нравилось и нравится, а людей надо любить, ну, по крайней мере, считаться с ними. Эти люди — как трава, никто им не указ. Они чуют: те, кто наезжают на Кобзона, — жалкие урюки, потому что так бездарно это делают! Обвиняют его в том, что он с бандитами якшается.

Чья бы корова мычала! Вы кто сами, хочу возопить я после кофия. Я не знаю, чем там промышлял Кобзон, но он лучше вас. Он — артист, и если ему удалось объегорить вас, я буду молиться за него. Он рядом с вами — херувим. Он хоть профессионал, вы-то — кто? Кто вы? Его фамилию знают повсеместно, его фамилия — это походы Советской власти, это иллюзии целых поколений, это советские летние дожди, это цифры наших потерь, наших компромиссов счет, летопись наших предательств, хронология советских побед и фиаско, его фамилия — история.

Никудышная? Пусть. Ну История же! Кобзон — это полдень наш, когда утро почило, а к вечеру надо подобраться, сохранив нервы в относительном порядке. Если Кобзону будет плохо, то нам всем о чем говорить? Нам всем грозит небытие. Ну, даже не в кладбищенском, может быть, смысле, то есть не столько в этом, но у слова «покойник» много значений. По крайности, второе я знаю точно, и вы знаете, мне оно не нравится. Оно полностью подходит к тем, кто наезжает на Кобзона…

И мы потом, когда выживем, когда нахлебаемся озона, вынырнув и не соображая сразу, что можно дышать и делать это без напряга, без оглядки на урода в галстуке (это, конечно, образ собирательный), — потом, когда выживем, мы поймем: у нашей системы, кроме мерзкой природы, есть хорошее свойство — наша система закаляет. Она никогда не любила нас; она напоминала и напоминает нам ежедень, что мы — никто и имя нам — никто, что мы ничтожества, которым позволили потусоваться в барской прихожей, разглядывая лепнину и шмотки на вешалке; нас терпят из милости и из невзначайно хорошего настроения, когда даже быдло навроде нас не помеха, и мы можем даже покурить, даже взглянуть с положенной дозой подобострастия снизу вверх на Систему; кто мы? Читайте выше. Системе не до нас: в перерывах между удовлетворениями похоти и жрачкой она, за-ради пущей забавы, выбирает более-менее известных среди нас, кладет на лавку и сечет, сечет, сечет, преподавая нам, паскудам, профилактический ликбез.

Предмет называется: «Не высовывайся» — если уж ЭТОГО сделать — раз плюнуть, то ты, убогий, чего?! На цыпочках уходит лето, утром прохладца, днем прохладца, вечером даже холодрыги случаются, перед осенним водоразделом настал час показательной издевки: сегодняшний субъект носит фамилию КОБЗОН, не слышали?!

Да, артист, да-да, но это еще и НАША С ВАМИ ФАМИЛИЯ. Бьют Кобзона — бьют нас, вот что я хотел сказать, но столько мыслей, что руки трясутся, мысль не вытанцовывается. Кобзона гоняют по всему полю, это называется прессинг, надеются, что человек спятит, сломается; человек, в эпоху которого жил Ельцин, убили Листьева, врал министр обороны, доллар гулял вовсю, от меня ушла Женщина. Кобзон повязан с бандитами, Кобзон — символ мафии, Кобзон — это солнце. Галиматья. Власть, ты — дура (не может быть, чтобы ты не знала об этом).

Его, Кобзона, ты делаешь своим могильщиком. Кобзон, Власть, — это зеркало твое, это сын твой, это сын Системы, и знаешь, по сравнению с тобой — он Херувим. Иосиф, я не знаю, кто вы, что вы.

Я видел вас раз десять по телеку, два раза живьем (вы очень суровый, кажется?), мне наплевать, сколько у вас дач, кем вам приходился Япончик, какого вы мнения о Пугачевой… мне наплевать. Я молю вас: не уступайте ИМ».

***

Сам Кобзон считал, что воюет с ним всемогущий на том этапе Александр Коржаков; об этом рассказывал в «Моей газете», что мы делали с Андраником Миграняном:

«Это Александр Васильевич Коржаков. Убежден, что все исходит от него… Речь, скорее, идет о наветах. Против меня нашептывают люди, которые преследуют какую-то личную корысть…

«Даже если убьют, я буду жить в памяти людей»

Да, Кобзона могут любить или ненавидеть, но со мной нельзя не считаться. Необязательно выполнят просьбу, но хотя бы выслушают. Есть, правда, и исключения. Меня упорно игнорирует министр внутренних дел Рушайло. Думаю, он не забыл моих слов, что это спецслужбы расправились с Отариком Квантришвили, имевшим конфликт с Рушайло. Помнит и мое обвинение, что это его, министра, подчиненные дали обо мне ложную информацию миграционным службам США, чтобы воспрепятствовать въезду Кобзона в Америку. А о том, что я пятнадцать лет руковожу общественным советом ГУВД Москвы, что стал первым лауреатом премии МВД России, главный милиционер страны, видимо, запамятовал.

С времен Щелокова я неизменно участвовал во всех концертах, посвященных Дню милиции, лишь в этом году по приказу министра меня сняли с программы. Значит, так тому и быть.

Одно скажу: Рушайло рано или поздно уйдет, а Кобзон останется. Даже если убьют, я буду жить в памяти людей. Меня можно отправить в могилу, но не вычеркнуть из биографии страны.

«Меня можно отправить в могилу, но не вычеркнуть из биографии страны»

…У меня много нереализованных планов, но это не значит, что ради их исполнения стану приспосабливаться к жизни. Конечно, я нормальный человек и боюсь стихии, не люблю летать самолетами, но не в моем характере пасовать перед подлецами и негодяями. Понимаю, сегодня можно «заказать» любого. Какую-нибудь бабушку, наверное, убьют и за сто долларов, бизнесмену снесут голову за тысячу, Кобзон, пожалуй, потянет на большую сумму… Могут и бесплатно шлепнуть. Из ненависти. А могут, наверное, и полмиллиона отвалить.

Хотя, с другой стороны, майор Беляев, которому заказывали мое убийство, не выполнил задание. Отказался от денег. Все-таки лишить жизни известного человека не каждый способен…

Я прожил замечательную жизнь, всякое в ней было — и печальное, и радостное. Помню Великую Отечественную, послевоенную голодуху, учебу в институте, службу в армии, сложное становление в Москве, первый успех, признание… Пожалуй, мои убийцы опоздали, раньше надо было разбираться со мной, я уже все создал — и книги, и фильмы, и песни.

Понимаете, журналисты слепили превратный образ Кобзона — супербогача, супермафиози. В действительности я иной. К примеру, если говорить о деньгах, то должен прямо сказать: у меня нет безумного состояния, хотя я ни в чем не нуждаюсь, имею все необходимое — квартиру, замечательную дачу, машину…

Повторяю, у меня есть все необходимое. К примеру, дачу я приобрел еще в 1976 году. Раньше там жил маршал Рыбалко, потом академик Лопухин…

Дензнаки мне нужны для жизни, а не чтобы копить их, в кубышку складывать… Шальные деньги у меня отродясь не водились, я все зарабатывал трудом, хотя терять большие суммы приходилось. Только не спрашивайте, сколько. Не отвечу. Деньги были в бизнесе, а потом в августе 98-го все в момент рухнуло. Я потерял много, очень много. Ничего, пережил. А вот те чиновники, которые наворовали миллионы и распихали их по швейцарским банкам, вряд ли чувствуют себя уютно. Им постоянно приходится оглядываться, прислушиваться.

Свой знаменитый чёрный парик Кобзон надел в 35 лет. Его мать рассказывала, что однажды он вышел на улицу в сорокаградусный мороз без шапки и повредил волосяные луковицы. Накладку певец не снимал и говорил, что только жена видит его без парика.

…Я человек азартный, но с хорошими тормозами. У меня есть приятели, которые выбрасывают за вечер сотни тысяч, а меня жаба давит, не дает голову потерять. Если оставляю крупье пару тысяч долларов, начинаю думать: «Эх, эти деньги можно было в дело пустить»…. Например, на пополнение коллекции часов… Покупаю я не так часто. У меня много подаренных — на различные юбилеи, праздники.

Раньше коллекционировал зажигалки, соперничал с Высоцким. Когда Владимир ушел из жизни, его отец, Семен Владимирович, продал коллекцию мне: в ней около восьмисот экземпляров. Есть раритеты. Правда, в последние годы я почти не пополняю коллекцию — стимула нет, сегодня в любом табачном киоске можно несколько десятков разных зажигалок купить. Хорошие часы — другое дело».

***

Такая предыстория. Где сейчас тот же Коржаков? Рушайло? Вопросы риторические. Поэтому в студии «Правды-24» мы эти имена не вспоминали, разговор шел о другом.

ЖУРНАЛЮГИ & ДРУЗЬЯ

— Вся страна отмечает юбилей Кобзона… На самом деле соврал, когда сказал, что «вся страна». Потому что не только наша страна, но, как минимум, еще 14 государств будут отмечать этот праздник.

— Только мне не нравится этот определение — СНГ. Я выпустил книжку: называется «Кобзон Советского Союза».

«Я люблю тебя, Россия»

— «Кобзон Советского Союза»? Но вы же не сами придумали такое название.

— Ну, придумал автор.

— А кто автор?

— Ефим Кациров, мой друг детства. Артист заслуженный. Ну, он брал в основном интервью у всех тех людей, с кем меня сводила жизнь.

Ефим Кациров родился 30 мая 1937 года в Днепропетровске в еврейской семье. Там же окончил среднюю школу и горный техникум. Проходил службу в рядах Советской армии (1959—1962). В 1962 году приехал в Москву и поступил на актёрский факультет Высшего Театрального училища имени Б. В. Щукина (курс Анатолия Борисова). В 1966 окончил его с отличием. В 1972 году заочно окончил режиссёрский факультет того же училища также с отличием. В 1977 году окончил Высшие театральные курсы ГИТИСа. С июня 1965 года стажёр, а с июня 1966 солист Московского Академического театра Оперетты, исполнитель комедийных ролей в опереттах и мюзиклах. Занимался озвучиванием мультфильмов и дубляжом. Среди наиболее известных его работ: Чудище-Снежище («Новогодняя сказка»), Баба-Яга из мультфильма «Ивашка из Дворца пионеров», попугай из серии мультфильмов «Боцман и попугай». Снимался также в кинофильмах и телеспектаклях.

— Мне кажется, какую-то книжку кто-то с вами делал уже, на основе интервью.

— Это делал ваш коллега, журналист Николай Добрюха. «Как перед богом». Но это, так сказать, надуманная книга.

— Не понравилась вам?

— Нет.

— Вы с Пугачевой поссорились из-за нее.

— С Жванецким тоже.

ИЗ КНИГИ «КАК ПЕРЕД БОГОМ»:

Странное дело. В детстве я всегда был отличник и… одновременно хулиган. Но не в том смысле, что антиобщественный элемент, а просто никогда не отказывался подраться, если драться нужно было, как говорится, за справедливость, то есть был я хулиганом иной породы — мне нравилась роль Робин Гуда. Для мамы я оставался «сынуля», а улица звала своего командира Кобзя. Улица, конечно, затягивала и меня, но никогда не мешала хорошо учиться. У мамы сохранились похвальные грамоты с «Лениным и Сталиным» — в основном за мою учебу. Но есть среди них и такие, которые свидетельствуют, что я был победителем и на олимпиадах по художественной самодеятельности. Одна из них — девятилетнему Кобзону «за лучшее пение»… Мне тогда, в 46-47-м, здорово нравилась песня Блантера «Летят перелетные птицы». Пел я ее просто от души… в Донецке, а потом и в Киеве. Когда через время показал эту грамоту Блантеру, старый композитор расплакался.

…Как певцу-победителю украинской олимпиады мне дали путевку в Москву. Я не помнил родного отца, но, когда пришло время ехать в столицу, мама сказала мне: «если хочешь, повидайся с родителем». И я повидался. Однако его отношение к маме и мое благодарное отношение к отчиму сделало наше общение очень формальным. Он отвел меня, как сейчас помню, в Детский мир на Таганку. Купил мне какой-то свитерок, еще чё-то купил. Я поблагодарил. А он сказал, что у него завтра будет хороший обед и… чтобы я приходил. Еще сказал, что у него и в новой семье уже два сына… В следующий раз мы встретились, когда я стал известным артистом: просто мне до зарезу нужна была московская прописка. Я заканчивал Гнесинский институт. И чтобы расти дальше — необходимо было остаться в Москве. Весь Советский Союз распевал мои песни: «А у нас во дворе», «Бирюсинка», «И опять во дворе», «Морзянка», «Пусть всегда будет солнце»… Да мало ли было успехов, которых я успел добиться на эстраде, но, как назло, у меня не было московской прописки. И бывший отец не отказал мне. Это был 1964 год.

Все когда-то происходит впервые. Мою первую учительницу звали Полина Никифоровна. Хороший человек. Как звать — помню. Навсегда помню. А вот фамилию… забыл. У нее я научился писать и читать, рисовать и считать только на «пять». А вот петь, пожалуй, научился сперва от мамы, а потом уже продолжил на уроках пения и в кружке художественной самодеятельности. Мама очень любила петь романсы и украинские песни. У нее был патефон и много пластинок. Нравилась ей песня «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю…» И мне тоже понравилась. Я любил подпевать маме. Долгими вечерами при керосиновой лампе это было какое-то волшебное, какое-то завораживающее действо и зрелище. Тоску сменяла радость, слезы — веселье, когда пела свои любимые песни мама. И, вероятно, именно тогда я навсегда «отравился» пением. Песни стали моими наркотиками. Пройдет целая жизнь. И в 2001 году, когда часы начнут отсчитывать, быть может, мои самые трагические минуты, когда мое «я» будто маятник, будет колебаться между жизнью и смертью, а потом врачи скажут, что я все-таки останусь жить, первое, что я попробую сделать, — это проверить: а сохранила ли моя па мять хотя бы какие-нибудь песни? Я тяжело начну вспоминать незабываемые строки и с трудом, хотя бы мысленно, произносить отдельные слова, а затем рискну попробовать… петь, чтобы узнать: не отказал ли голос?! И узнав, что голос возвращается, и что я опять буду петь, я пойму, что жизнь моя действительно продолжается. И я опять смогу выходить на сцену и быть рядом с моей Нелей… с моим единственно верным до конца другом. Все когда-то происходит впервые.

— А мы не любим, когда нас критикуют звезды. Нет, я шучу. Но я просто говорил с болью о моих коллегах. Я доверительно разговаривал с журналистом, который обещал мне, когда будет сверстана книга, познакомить меня с ней.

— Он не показал вам?

— Нет, конечно.

— Ну, так не делается.

— Не показал. И запустил ее. И мои коллеги, естественно, обиделись.

А потом мне моя любимая жена сказала: ну, зачем ты их трогал? Я говорю, ну, почему нас нельзя трогать? Значит, мы вообще неприкасаемые какие-то? Ну, нельзя говорить о наших недостатках. У нас же они есть. Это вполне естественно. А вот, когда говорят люди, особенно, когда, которым ты доверяешь, о том, что ты что-то делаешь в этой жизни неправильно, что-то не так делаешь, ну, хотя бы задумаешься.

Действительно, может быть, он, так сказать, оговорил меня и так далее.

— Я считаю, что Нелли права. Она не только красивая, но и мудрая женщина.

— Женя, ну, вы знаете, во-первых, у меня было основание в свое время обидеться на Аллу Борисовну, которая сказала обидное в свое время. Это было в конце 80-ых…

Пугачева + Газманов.

Когда у нее спросили, как она относится к тому, что многие творческие работники пошли в политику. И она сказала, если вы имеете в виду Кобзона, то, может быть, ему и пора, а я пока попою.

– Вот ведь интересно. Вы до сих пор поете. Пугачева не поет. И в политику тоже сходила. Неудачно весьма. Но! Она все равно остается ньюсмейкером каким-то образом. Про нее говорят.

— Она навсегда останется Пугачевой. Она вписала свое имя в антологию песенную, в историю песенную, в летопись. Она была и остается примадонной, самой популярной певицей. Этого у нее никто никогда не отнимет.

— Ну, хорошо. У нас очень много и королей, императоров эстрады.

— Да, императриц.

БЕЗ ОБМАНА, ЖИЗНЬ ЗАСТАВИЛА

— Давайте с этим мы как-то проедем. А по поводу того, что вы до сих пор поете. Я помню, когда вам исполнилось 60 лет, вы говорили: это последний концерт, и я ухожу с эстрады, все, вы меня больше не услышите.

— Вы знаете, мне хотелось не обманывать ни журналистов, ни окружающих меня людей, ни телезрителей. Мне не хотелось их обманывать. Я действительно хотел закончить свою гастрольную концертную деятельность. Тем более, что это заявление сделано было 11 сентября 1997 года, а 17 сентября меня избрали депутатом Государственной Думы. Я решил себя посвятить общественно-политической работе, творческой работе, преподавательской работе.

Но так получилось, что меня пригласил кто-то из композиторов. Ну, говорит, в моем-то шоу можно, это не твой сольный концерт, так что спой в моем концерте. И пошло…

Это наркотик уже. Это, когда выходишь на аудиторию, чувствуешь эту энергетику, выходишь на эту борьбу.

Ну, вот хочется еще раз и еще раз сказать, что я не зря эти годы прожил.

— Я когда вижу вас на сцене, думаю про себя: если бы Кобзону не платили бы, он все равно бы выходил.

— Абсолютно.

— Более того, он сам бы приплачивал.

— Когда я стал петь по два, по три сольных концерта в день, мне говорили, ну, что же такая жажда зарабатывать денег. Они не понимали.

Тогда еще было такое понятие, которое со временем исчезло — шефские концерты. Бесплатные концерты, о которых вы говорите.

— Это вы о детских учреждениях, да?

— Не только, они для студенчества, они для воинов, они для кого угодно. Шефские, бесплатные концерты.

Но удовольствие мы получали от того, что мы общались бесплатно. Вот просто приходили попеть, пообщаться.

— Я помню, ездил с вами (и с Ильей Глазуновым, и Отаром Квантришвили) в начале 90-х в какой-то детский дом.

— Не в какой-то. Детский дом в Ясной поляне. Это школьный детский дом. А второй, дошкольный детский дом, в Туле. Я привозил не только Глазунова. Туда приезжали очень многие мои друзья. И Рошаль приезжал туда. И спортсмены туда приезжали, да. И поэты. И композиторы.

Приезжали каждый год и продолжаем приезжать по сей день. Мои дети эти, из Ясной поляны, из Тулы каждый год они отдыхают в Анапе.

— Вы это организовываете?

— Конечно. Мне задают иногда вопрос, а почему Тула, почему Ясная поляна, что вас связывает. Ничего не связывает. Просто так вот. Почему один человек женился на этой женщине и не той. Да потому что вот флюиды какие-то, чувства их сблизили.

Почему? Я был в Туле на гастролях. Пришли ко мне дети. И пригласили в свой детский дом в Ясную поляну. Я поехал. И вот наша дружба началась и по сей день продолжается.

Это трудно объяснить.

«Песня остается с человеком»

— Скажите, а как вы переносите оговоры, которые возникают в прессе? Как только человек становится известным, так пишут удивительное. Вот трагедия «Норд Ост» случилась. И все помнят, что вы пошли, спасли людей. И вот я читаю: Кобзон это сделал за деньги; ему заплатили, чтобы он вывел конкретно этих людей. Вот, как вы вообще относитесь к этому? Почему вы не подаете в суд, в конце концов?

— Ну, кто это пишет и говорит, это просто для меня, так сказать, никчемные люди.

Негодяи.

Они уподобляются американцам, которые написали по поводу «Норд Оста» — ну, конечно, Кобзону удалось вывести этих людей, заложников, потому что он свой среди террористов.

В день его смерти «Лента.ру» напомнила обстоятельства того поступка:

«Вокруг оперативного штаба в 9 утра толпились известные люди, офицеры, политики, чиновники. Многие из них готовы были отправиться на переговоры с террористами. «Они ни с кем не хотели говорить. Но я знал, что меня они должны знать — я для них не просто депутат или певец, а народный артист Чечено-Ингушской ССР», — рассказывал потом Кобзон.

«В июле 1964 года в городе Грозном состоялся Первый музыкальный фестиваль Чечено-Ингушской АССР, куда приехал и Кобзон. 25 февраля 1965 года в газете „Советская Россия“ вышел фельетон Ю. Дойникова „Лавры чохом“, где Президиум Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР критиковался за присвоение Кобзону звания заслуженного артиста республики несмотря на то, что он пробыл там лишь несколько дней. В итоге Кобзона отстранили от теле — и радиоэфира, ему запрещено было давать концерты в Москве; опала длилась больше года».

Когда переговорщики перечисляли террористам, кто готов отправиться в захваченный ДК, те потребовали Кобзона. Руководитель оперативного штаба по освобождению заложников Владимир Проничев артиста отпускать не хотел, Лужков также был против. «Если я с ними не договорюсь, то и вы с ним не договоритесь», — ответил Кобзон.

Певец был первым, кто пошел к террористам. Вместе с ним в здание вошли британский журналист и два гражданина Швейцарии из Красного Креста. Кобзон не раз уже выступал в этом заведении, и в фойе у него возникло ощущение, будто он просто опоздал на спектакль — в гардеробе аккуратно висела одежда, стояла полная тишина.

Затем он увидел труп девушки на полу. Кобзон подошел к лестнице, где его криками остановили три автоматчика: «Стой, кто?!» «Я — Кобзон».

Его отвели к Руслану Эльмурзаеву, называвшему себя Абубакаром. Террорист сидел с автоматом и в маске. Кобзон заявил: «Я думал, здесь чеченцы». Абубакар ответил: «Чеченцы». «Чеченцы встают, когда вошел известный всей вашей стране человек, старше вас в два раза, а вы сидите, — значит не чеченцы!» — сказал Кобзон. Абубакар вскочил: «А ты что, нас воспитывать пришел?»

Кобзон уговорил террориста снять маску и внезапно осознал, что захватчики театра на Дубровке — совсем молодые люди. «Вам еще жить и жить», — посетовал он. «Мы сюда умереть пришли, а не жить. И мы умереть хотим больше, чем вы — жить. Если нам не веришь… позовите Зулю», — ответил Абубакар. В комнату вошла маленькая девочка в камуфляже и маске. «Зуля, покажи, какая ты богатая». Девочка открыла ладонь и показала детонатор.

Кобзон попытался убедить террориста, что никто не собирается выполнять их условия и выводить войска из Чечни, однако, увидев решимость захватчика, попросил отпустить хотя бы детей.

Террористы «подарили» Кобзону трех перепуганных девочек. Одна девочка уткнулась артисту в коленку и сказала, что в зале осталась ее мама. «Абубакар, зачем тебе мать без детей или дети без мамки? Либо забери детей, либо отдай им мать», — сказал Кобзон. Певцу привели женщину по имени Любовь Корнилова, мать двух девочек, которая, по его словам, первым делом бросилась не к детям, а на террориста — просила отпустить беременную женщину, сидевшую с ней в зале».

Певец вышел из театра вместе с журналистом, Корниловой и тремя детьми, пробыв с террористами полчаса. Позже он станет крестным еще одной дочери Корниловой.

— А это правда, потому что Кобзон свой среди всех.

— Нет, это неправда. Я никогда не был своим среди всех.

— Ну, скажем так, вы всегда были авторитетной фигурой.

— Нет! Потому что никогда не врал. И никого никогда не боялся.

– Да, но это было. Смотрите. Мы упоминали Пугачеву. Она была в шоу бизнесе. И она осталась в шоу бизнесе. Вы были в политике, в бизнесе. И остались. Во всех сферах. Вы человек авторитетный, в общем-то, во всех отраслях.

— Вы знаете, я не люблю сегодня журналистику.

— А когда вы любили?

— Нет, я вам сейчас объясню.

У меня очень много друзей журналистов.

— Например, ну, назовите хотя бы одного.

— Ну, пожалуйста. Тимур Гайдар, царство небесное. Генрих Боровик, ну, царство небесное Артему Боровику. Дальше. Леонид Миронов. Леонид Золотаревский. У меня очень много друзей журналистов. И я с удовольствием с ними общаюсь. С ними интересно.

Есть те, которые стали журналистами по долгу совести и чести. Вот эти журналисты, особенно фронтовые журналисты, они всегда вызывали у меня глубочайшее уважение, а те, которые по площадям, там, по, не знаю, по проспекту Сахарова или, там, по другим площадям ходят. Нет, не эти журналисты.

«Мой путь».

— Вы не одобряете эти движения по площадям, по Болотной?

— Нет, не одобряю. А вот есть журналисты, ну, вы знаете, мы по-разному можем относиться к моему любимому поэту Сергею Есенину. Но он тоже писал революционные свои стихи. Мы можем по-разному относиться к выдающемуся поэтуМаяковскому, но он тоже писал патриотические стихи.

Это совершенно разные понятия. Журналисты… Они, сейчас в основном журналисты, особенно, как мы их называем, представляющие желтые издания, они все ангажированные. Они все выполняют заказы. Они не пишут по наитию своему. Они пишут по редакционному заданию.

— Между прочим, разные есть. Некоторые пишут и по наитию.

— Но вы же сами произносите слово «некоторые». А я говорю про тенденции.

ФАНЕРА, ФАНЕРУ, ФАНЕРОЙ

— Хорошо, давайте вернемся к вашему цеху. В вашем цехе некоторые поют под фанеру. Вы с этим боретесь. Вы же разрабатывали закон соответсвующий. И что сейчас произошло? Это же оказалась какая-то фикция.

— Нужно бороться не с ними, а с государством.

— С государством надо бороться?

— Да. С государством! Которое не находит средств для борьбы с этим явлением. Потому что закон есть. Закон о защите прав потребителя.

— Но он же не работает.

— Он не работает, потому что нет финансирования. Вот я попрошу: журналисты, идите по концертным залам, подходите к звукорежиссеру и следите.

Но кто вас пустит? А кто вам разрешит проверять, под фонограмму сейчас пел исполнитель или без фонограммы? Значит, нужно создавать штат, нужно создавать работников профессиональных. И нужно избрать карательную систему.

Вот, если обнаружили, что я пою под фонограмму, меня нужно наказать. А как наказать? Наказать меня, как Pussy Riot? Или наказать меня штрафом? Каким-то колоссальным. Это уголовное преступление или административное нарушение?

— Как вы сами считаете? Это преступление прежде всего моральное. Потому что это обман. Это обман зрителя. Обман фанатов.

— Правильно. Моральное преступление. Как его наказать?

— Позорить. Ну, как, прямо гражданский суд.

— Нет, это ерунда.

А вы возьмите пример в Белоруссии. В Белоруссии этот закон уже применяется давно.

У меня был случай. Годовщина была такого известного белорусского деятеля Петра Мироновича Машерова. И мы давали концерт.

Петр Миронович Машеров.

Я приехал в Минск. Ко мне зашли за кулисы Лучиноки Мулявин, народный артист Советского Союза, легенда белорусской эстрады. И они с Лучинком мне говорят, поговорите с министром культуры, он не разрешает петь. Это был не коммерческий концерт. Это был вечер памяти, посвященный Петру Машерову. Я подхожу к министру, он сидел в ложе.

Я говорю, ну, как же так. Ну, Мулявин сам, без оркестра, без ансамбля, но хочет поклониться памяти Петра Мироновича. Почему вы ему не разрешаете под фонограмму? Он говорит: Иосиф Давыдович, я сам являюсь поклонником творчества Владимира Мулявина. Но закон есть закон.

Закон применителен ко всем исполнителям, поэтому я не разрешу. Я вышел из положения: когда выступал на сцене, я пригласил из зала Мулявина. И мы с ним вместе спели песню Пахмутовой.

Владимир Мулявин родился 12 января 1941 года в Свердловске (ныне Екатеринбург). Отец — рабочий завода «Уралмаш». Владимир рано увлёкся музыкой — начал играть на гитаре в 12-летнем возрасте. В 1956 году, по окончании 8-летней школы, поступил в Свердловское музыкальное училище, на отделение струнных инструментов. Отчислялся из училища за увлечение джазом; несмотря на то, что в итоге был восстановлен, через некоторое время ушёл из училища по собственному желанию.

В 1958—1963 годы работал штатным музыкантом в различных областных филармониях. Играл в Неаполитанском ансамбле ДК УЗТМ Свердловска. В 1963 году был приглашен на работу в Белорусскую государственную филармонию. В 1965—1967 годы проходил службу в рядах Вооружённых сил СССР, под Минском. Создал в роте вокальный квартет, принял участие в организации ансамбля Белорусского военного округа. По окончании службы в армии вернулся в Белорусскую государственную филармонию, при которой в 1968 году был создан вокально-инструментальный ансамбль «Лявоны» (рус. балагуры) в составе: Владимир Мулявин, Валерий Мулявин, Леонид Тышко, Владислав Мисевич, Валерий Яшкин, Александр Демешко. В 1970 году ансамбль, художественным руководителем которого стал Владимир Мулявин, был переименован в «Песняры». В 1959 году сочетался браком с Лидией Алексеевной Кармальской, которая работала на сцене в жанре художественного свиста. В 1961 году у них родилась дочь Марина, а в 1975 году — сын Владимир (умер в 2006 году), в этом же году брак с Л. Кармальской был расторгнут. Вторично женился на Светлане Слизской. В 1976 году у них родилась дочь Ольга. В 1981 году развёлся со Слизской и женился на актрисе Светлане Пенкиной. В 1982 году у них родился сын Валерий. Старший брат Владимира Мулявина — Валерий — погиб на гастролях в Ялте в 1973 году. 14 мая 2002 года попал в автокатастрофу. Через 8 месяцев 26 января 2003 года скончался в Москве в ГВКГ имени Н. Н. Бурденко. Похоронен в Минске на Восточном кладбище.

— Ну, вживую?

— Вживую. Песню Пахмутовой «Надежда», да.

Все было по-честному.

— Все было по-честному.

— Но закон применяется ко всем.

А у нас он не работает. Огромная страна, Россия-матушка. Как по всем городам и весям разослать инспекцию и какую придумать карательную систему для того, чтобы мы, артисты, никогда не обманывали народ?

— Про карательную систему, это звучит очень внушительно.

— Карательную. А как по-другому? Меня нужно наказать. А как вы меня накажете?

– Помню ваше ироничное заявление «Я настолько беден, что даже не могу записать фонограмму и поэтому выступаю живьем» во время съемок телепередачи «Аншлаг, аншлаг!». Скажите, а вот вы сами всегда понимаете, кто поет вживую, а кто под фанеру?

— Ну, в общем-то да.

— Ну, вот Стас Михайлов, например, он как?

— Вы знаете, я бы не хотел называть сегодня имена моих коллег исполнителей. Это нужно задать вопрос Стасу, как он…

— Нет, просто он номер один на данном этапе, поэтому…

— Нет, подождите, подождите. Этот номер один, давайте поговорим. Для вас, может быть, он номер один.

— Нет, для меня точно нет.

— Вопрос в другом. Не путайте, пожалуйста, популярность и качество.

Да, Стас Михайлов относится к самым популярным. Но я не могу сказать, что Киркоров на сегодняшний день сдал позиции, вот его называют королем, так он и есть король, я не знаю артистов на эстраде лучше Киркорова.

У нас есть артисты потрясающие совершенно.

Мы говорим о Примадонне Пугачевой. Но как не говорить, скажем, одновременно о Софии Михайловне Ротару?

То же самое, Лена Ваенга и Стас Михайлов самые популярные и самые высоко оплачиваемые артисты.

Однако этот вопрос, вопрос этический, нужно задавать и им. И Стасу, и Лене. Их любит народ.

Вот вы знаете, я вам говорил, когда мы общались с публикой, не мы говорили о том, что мы работаем над законом о запрете исполнения песен под фонограмму.

Карел Готт + ИД. Фото из архива Н. Кобзон.

Одна женщина мне сказала очень интересную вещь:

«Да что вы пристали к артистам. Вот я люблю этого артиста, и мне плевать, под фонограмму он выступает или нет. Я слышу его голос и смотрю на него, вижу его лицо. Все, мне больше ничего не надо. Оставьте его в покое. Пусть он поет, как хочет».

НЕ ПРО АНТИСЕМИТИЗМ

— Вот ситуацию нынешнюю и ситуацию в Советском Союзе сравним. Много говорят про социальные риски. Карьеру легче было делать…

— В Советском Союзе. Вне всякого обсуждения.

— А как же, ну, вот самая известная история. Вам же придумали псевдоним. Вы сказали, что у вас есть имя, фамилия, и вы всегда будете выступать, как Иосиф Кобзон. Было же такое в Советском Союзе. Ну, сейчас же все-таки, наверное, с антисемитизмом, мне кажется, покончено. Нет?

— Если вы берете какие-то национальные мотивы, это, ха-ха, один разговор. Я никогда не буду говорить, что в Советском Союзе не было ощущения антисемитизма. Никогда не скажу.

Я всегда гордился тем, что я честно смотрел людям в глаза.

Когда меня в 1959-м году на концерте в Колонном зале Аркадий Островский представил «Юрий Златов», я долго не выходил. Но, когда он меня вытащил на сцену, и я спел, я говорю: «Аркадий Ильич, вы, наверное, забыли, меня зовут Иосиф».

Он говорит, ничего я не забывал, я тебе придумал псевдоним. Я говорю, а кто вас просил? А ты что, хочешь быть известным артистом Иосиф Кобзон? Я говорю, я не хочу быть известным артистом. Я хочу быть просто артистом.

Он говорит, ты думаешь, что я Аркадий? Я Авраам Островский. Я говорю, ну, очень хорошо. Вы хотите быть Аркадием, а я хочу Иосифом. Мама мне моя дала имя и фамилию. Я не буду ничего менять.

Ну, как хочешь, отвечает он, никогда не станешь известным артистом.

— В современных условиях такое ведь, мне кажется, невозможно.

— Невозможно. Сейчас, пожалуйста, и Розенбаум у нас звучит. И сейчас псевдонимы берут, и, скажем, короткую фамилию. И Григорий Лепс, там, и другие.

— Ну, у него просто очень длинная грузинская фамилия Лепсверидзе, поэтому он, я так понимаю….

— Ну, он взял короткую. Он ее обкоротил. Стал Григорий Лепс для, так сказать, краткости.

— Он будет выступать на вашем мега концерте?

— Будет.

– Вот расскажите. Ведь это будет очередной какое-то такое грандиозное шоу в Кремлевском дворце.

— Я не хочу называть это грандиозное шоу.

— Ладно, там, где Кобзон, это грандиозное по определению.

— Я очень благодарен моим коллегам артистам. Вы знаете, это характерно то, что у меня нет врагов на эстраде.

«Я очень благодарен моим коллегам артистам».

— Не может такого быть. Иосиф Давыдович, ну, что вы.

— Нет. Завистники еще, может быть, есть какие-то, врагов нет. Я всегда старался помочь моим коллегам. Я всегда старался продвинуть их, говорить о них добрые слова. Они сами об этом могут сказать и вспомнить. И поэтому я так рад, что моя очаровательная Любовь Гречишникова, которая, в общем, ставит этот вечер, не знает, что ей делать: нет отбоя от желающих выступить.

— А, то есть там кастинг такой?

— Да. Я предложил, давай, мы сделаем по-другому. Давай со всеми этими моими дорогими коллегами я буду петь в дуэте.

Первое отделение. Потому что масса песен, которые мне хотелось бы исполнить, и концертные рамки не вмещают эти песни. Поэтому я сделал композицию из песен. Из популярных и известных, спетых мною песен.

А во втором отделении уже будут участвовать все мои любимые исполнители.

— Ну, что ж, я надеюсь, что это все равно грандиозное будет зрелище.

— Это будет для меня большим подарком.

— Это будет подарком для всех нас. Даже для тех, кто не очень втыкает в такую музыку. Но просто по масштабу это, безусловно, будет грандиозно. Огромное вам спасибо.

— Спасибо, что пригласили.

— Спасибо, что пришли. Передавайте привет Нелли, пожалуйста. Всех вам благ.

PS В качестве развернутого постскриптума воспроизведу интервью, которое записал с Кобзоном еще до развала СССР

Есть такая порода людей. На Западе их называют «Self-made man». Человек, сам себя создавший. К этой нечастой, крутой разновидности — отношение неоднозначное. Особенно со стороны других, себя не продвигающих. Знал лично немногих. Илья Глазунов, Юлиан Семенов…

Иосиф Кобзон, по-моему, тоже вписывается в эту категорию.

Ведь тоже легенда.

Его имя сопряжено с разномастными фактоидами. (Это такие факты, которые общеизвестны как бы. Но доказательств нет). Про Кобзона дружно говорят, что он, конечно же, связан с мафией. Много чего говорят. И, между прочим, зачастую — правду.

Во всяком случае, Иосиф Давидович производит впечатление человека со связями. С разными.

Гусарская тема советской эстрады

— Почему вы столь активно занимались похоронами Талькова?

— Я никогда с Тальковым не был дружен. Я дважды всего (за всю жизнь) выступал в концертах, где он принимал участие. Но меня взволновало (как коллегу) то, что раздался этот выстрел. Я к нему относился с симпатией. Ко мне обратился директор центра (раньше он был по фамилии Гольберг, сейчас он Смирнов): попросил организовать захоронение.

Я проторчал пол-дня у Руцкого. Потом — заседание правительства Москвы, нельзя было вытащить Лужкова. И когда оно закончилось, я бросился к Лужкову.

И я добился чтобы он подписал разрешение захоронить Талькова на Ваганьково (хотя говорили: «Максимум — филиал Новодевичьего». Так называется Новокунцевское кладбище). Поехал туда, на Ваганьково, выбирать ему последнее пристанище.

Тальков.

Попросил, чтобы рядом с Левой Яшиным и с этими тремя героями Августа. Ребятами, которые погибли во время переворота. Я попросил чтобы рядом с ними похоронили Талькова. Мне сказали, что на этом месте нельзя хоронить. Там всего пять человек похоронено: Лев Яшин, трое героев и Беляков (это бывший первый зампред Моссовета).

Я вернулся к Лужкову. И он сказал: «Где хочешь, там и хорони». Напишите — участок 27, прошу я. Он написал. Говорит: «Все?». Все. Захоронил, заказал поминки в «Северном луче». И пришел на панихиду.

Я просто произнес речь. Не о друге, а просто как о коллеге, который трагически ушел из жизни. Сказал, что это беда личностная, с одной стороны, с другой — нашего общества. Когда в артиста стреляют на сцене. Это все равно, что священника в храме. Я сказал эти слова.

Юрий Лужков + Елена Батурина.

И вот впоследствии выступил один из участников презентации «Профи-91» в прессе (Карен Кавалерьян, молодежный поэт, пишет тексты, не стихи, а тексты.):

«Я очень рад видеть себя в числе лауреатов на „Профи-91“, который возглавляет бывший идеолог той эстрады, которая нас никогда не принимала. И теперь он нам вручает призы! Это Кобзон, который позволяет себе ходить на панихиду к Талькову».

Ему задают вопрос:

«А как вы думаете: для чего ему (Кобзону) это нужно?»

Он говорит:

«Ну как для чего? Чтобы продержаться на плаву».

Я не стал мстить (мне легко было завестись, я человек крайне вспыльчивый и иной раз несдержанный).

Я мог это сделать совершенно по другому. Вплоть до рукоприкладства.

Но не стал этого делать. В надежде, что кто-нибудь из молодых вступится, понимая что я принял чисто человеческое участие, и мне не нужно какое-то общественное признание.

Так это происходило, когда скончался Высоцкий. Я никогда не был близким другом Владимира Семеновича, но я добился у Пастухова публикации некролога, я добился этого места, где он покоится.

Я думал, что возмутится молодое поколение моих коллег. Выступит и даст этому оценку.

Никто.

Никто не отреагировал.

Я понял, что они разрознены и эта дикость — закономерный случай.

Который характеризует общий уровень нашей культуры.

И культуры творческой и культуры бытовой.

Я не удивлюсь, если, скажем, завтра узнаю, что кто-то задушил за кулисами ту же Азизу.

В отместку.

Не удивлюсь.

Из всей этой плеяды самый мыслящий, порядочный человек, знающий, что он делает — это Олег Газманов.

«…мыслящий, порядочный человек, знающий, что он делает — это Олег Газманов».

Я на «Белых ночах» с ним поговорил. На пароходе, в течении двух часов.

— А с чего это вы вдруг познакомились с автором «Эскадрона»? Он, что — попадает в категорию «кремлевских» певцов, после того как его песней «Свежий ветер» озвучили фильм о Горбачеве?

— Мы собрались (Розенбаум, Винокур, Лещенко), когда на Дворцовой площади было это выступление. Приходит Олег.

И Володя Винокур (с присущей ему простотой и юмором) говорит:

«Нужно поговорить с Газмановым; спросить каким он номером идет, чтобы как с Тальковым не произошло».

Я говорю:

«Володя, это кощунственно».

Но когда Газманов проходил, он таки бросил:

«Олег, мы идем теми номерами, которые ты укажешь».

Газманов парировал:

«Зря смеетесь, ребята».

И мы завязали разговор. Об этой разрозненности.

Вы когда-нибудь видели чтобы артисты сидели за кулисами и слушали друг друга? Никогда! Курят, ждут. «Старик, когда я иду?» «Через номер». «А, ну хорошо».

Мое поколение с жадностью слушало за кулисами мастеров. Всегда. Не дожидаясь своего выхода, а просто это нам было интересно.

Потом: я не против, если Маша Распутина сегодня выступает в сексуальных платьях, потому, что я вижу, что она старается отразить себя в репертуаре.

Но когда, скажем, мой коллега мужского пола выступает в спальном костюме!

Много лет спустя, уже после ухода из жизни Иосифа Великого, я в рамках проекта «Важная персона» вспоминал с Олегом Газмановым упомянутый в этом интервью эпизод и (слово за слово) вышли на другие темы

— Хочу про Кобзона поговорить. Он мне рассказывал, как он познакомился с тобой. Это был какой-то концерт сборный. Как раз это было после трагедии с Тальковым. И там Винокур стоял с Иосифом Давыдовичем. И ты проходил мимо. И Винокур, ну, каким ты номером идешь. Ну, в общем, пошутил на эту тему. А ты достаточно жестко отбрил, что вообще это не тема для шуток. Иосиф Давыдович это запомнил. И всегда это мне в пример приводил, что Олег, вот он понимает, что такое настоящая солидарность артистов. Ты помнишь этого эпизод вашего знакомства?

— Не помню.

— Когда вы в последний раз виделись с Иосифом Давыдовичем?

— Совсем незадолго до того, как он ушел.

Был праздник семейный. Он меня пригласил. И мы с женой сидели, разговаривали.

Я столько раз выходил на сцену с ним, ты не представляешь, но запомнил первый раз: когда он хотел спеть мою песню «Москва» на своем юбилее в концертном зале «Россия». Ему тогда было примерно столько же, сколько мне сейчас, или даже поменьше. Давай, говорит, вместе споем песню «Москва».

Газманов, «Важная персона» (2019).

Но он баритон, а я тенор. И в одной тональности очень сложно это спеть. И мы договорились, что он поет начало, потом идет проигрыш, затем он меня приглашает.

И вот он: «А сейчас я приглашаю автора».

Я под бурные аплодисменты выхожу. Кобзон микрофон держит, поглядывает на меня. А я так перевозбудился за кулисами, что не вступаю: смотрю на него и не помню, что петь. Он понимает ситуацию, но вступить не может: для него высоко.

И Иосиф Давыдович подсказывает мне: «Проспекты».

Я подхватываю: «На проспекты прольется весна…», догнал и дальше пошел.

В репертуаре Кобзона по крайней мере три моих песни было: он и «Офицеров» пел, и «Москву», еще одну, которая называется «Я не верю, что жизнь оборвется», пел два раза: «Я не верю, что жизнь оборвется, что когда-то наступит конец. И звезда моя с неба сорвется, оставляя созвездий венец».

Газманов, «Важная персона» (2019).

Был момент, когда его заказали: был нанят киллер, которому заплатили, чтобы Кобзона убить. Силовики это знали, и он знал. И он решил спеть «Я не верю, что жизнь оборвется»… Потом на «Новой волне» в Сочи, у меня был творческий вечер, почти 30 артистов пели мои песни. И Кобзон, зная, что у него неизлечимая болезнь, сказал: «Я буду петь эту песню». И он ее совершенно гениально спел с кубанским хором. Зал рыдал.

Газманов, «Важная персона» (2019).

— Вообще говоря, Кобзон занимал место не только на эстраде, но вообще во всей культурной жизни. Да и политической тоже.

— Это такая глыба, настолько мощный ум! Например, он все песни две-три тысячи — не знаю, сколько у него в репертуаре, он все наизусть помнил. Я забывал свои песни. Он мог подсказать мне. Он на спор мог прочитать с листа и сразу выучить какую-то жуткую песню, гимн какой-нибудь 128-й нефтяной скважине. И спеть без бумажки, понимаешь?

Газманов, «Важная персона» (2019).

— Во время последних выборов президентских вы были доверенным лицом Путина. Ваш коллега Сергей Мазаев был им и в 2012-м, и в 2018 году. И во время последней предвыборной гонки он выступил в поддержку Ксении Анатольевны Собчак. Когда ему напомнили, что он доверенное лицо Путина, он сказал, что Владимиру Владимировичу пора отдохнуть. Я хотел узнать, кто отбирает доверенных лиц? Вот вы как стали доверенным, кто вам позвонил? Не Путин же?

— Про Мазая — это анекдот или?..

— Нет, это его позиция.

— Мне почему-то от рокерской части иногда прилетает: кремлевский певец, все такое…

— Да, Юрий Шевчук называл так.

— Да, Шевчук поддерживал «Голосуй или проиграешь» за Ельцина. Я не ездил голосовать ни за Ельцина, ни за кого.

Никогда причем.

Это они ко мне ездили.

Потому что, если есть понимание, что за тобой миллионы избирателей, власть к тебе сама идет. У меня было много предложений пойти в Думу. И от Лужкова, и от других. Я очень извинялся и отказывался всегда.

Газманов, «Важная персона» (2019).

— Но Кобзон же заседал в Госдуме?

— Он талантливый человек, у него организаторские способности.

Я не могу ни один закон до конца дочитать. Меня тянет сразу это переложить на ноты. Ну, если серьезно, понимаешь, если бы я пошел в Думу, я бы бросил все и разбирался с этим.

Ведь я ответственный человек. А кто за меня будет музыку писать? Кто выходить к народу петь? Я не могу сразу на двух стульях сидеть. Поэтому я отказывался и отказываюсь пока. Хотел сказать, может, когда выйду на пенсию, вот тогда…

Но я уже на пенсии семь лет.

Поэтому — нет.

Что касается ситуации с доверенным лицом. Я не помню уже, но пришло письмо, по-моему, в офис на мое имя, что администрация просит моего согласия на то, чтобы стать доверенным лицом президента. Я абсолютно искренне согласился, не думая ни о каких «за» или «против».

Я бы и еще раз поддержал. Потому что считаю, что на сегодняшний момент это правильно.

***

— Кто?

— Все.

Все мои коллеги молодые.

Это неуважение к тем людям, которые платят деньги.

Тот же Тальков: у него был свой имидж. Эта белая рубашка, белогвардейский костюм — это была атрибутика, отражающая его репертуар.

Газманов + Расторгуев.

А когда рок-группы выходят в джинсах, кроссовках! Если это сценические джинсы, сценический образ — согласен. (Если они переодеваются на свое выступление). А если это их обыденный, будем так говорить, гардероб, которым все равно где пользоваться: на лужайке, в автобусе, на сцене — меня это шокирует. И это не консерватизм, а мое глубокое уважение к своей профессии.

Вот солист «Любэ» (Николай Расторгуев). Он же не ходит по улице в этом офицерском костюме?

Мы никогда не позволяли себе до выступления или во время выступления выходить в публику.

Нельзя.

Тогда теряется ощущение романтики.

Я например, никогда в жизни в брюках, в которых я выхожу на сцену — не сяду.

Никогда

В антракте, если я выхожу, то, извините, я должен снять штаны.

«К таким братьям-друзьям я причисляю Роберта».

– Не про всех ваших знакомых это можно сказать. Я — насчет штанов. Кого вы, кстати, числите среди своих ближайших товарищей?

— Есть общепринятое понятие слова «друг» и есть — личностное. «Брат может другом вдруг не оказаться, зато вот друг — он настоящий брат». К таким братьям-друзьям я причисляю Роберта Рождественского. Генерала Громоваи полковника Аушева. Афганские мои друзья. Аушев — Герой Советского Союза. С Громовым я познакомился в апреле 80-го. Он был старшим лейтенантом. Мы подружились.

Дать палитру друзей? Композиторы: Аля Пахмутова и Коля Добронравов, старые добрые друзья.

Я дружу со своими коллегами — артистами. Они меня называют «папаша». А я их называю «сынки». Это — это уже помянутые — Лева Лещенко, Володя Винокур, Саша Розенбаум.

Фото из архива Газманова.

«Я занялся рэкетом»

— Как вы считаете: нужен ли нашей стране министр культуры и министерство культуры. И — ваше отношение к Губенко?

— Я хочу вам сказать, что Губенко раньше всех предусмотрел ситуацию, которая должна произойти в Союзе. Когда республики только говорили о своем суверенитете, он первый предусмотрел сегодняшний МЭК (межреспубликанский экономический комитет) и первый создал совет министров культуры.

Теперь по тому же принципу создали министерство внешних связей. Панкин хотел создать такой же Совет министров. А у Губенко эта структура работает уже давно.

— А меценаты нужны нашей культуре?

— Я, например, знаю, что сейчас пытаются создать при Фонде культуры Ассоциацию меценатов. Это прекрасная идея. Потому что все ринулись быть спонсорами конкурсов красоты. Но разумные люди, скажем тот же Морозов, не просто давали деньги на девочек или на балет или на что-то. На духовность в обществе.

Савва Морозов.

Если сегодня говорить о духовности, то это прежде всего обездоленные дети, сироты (хотя это слово отвратительное), это наши инвалиды и старики.

С ужасом я увидел по телевидению сюжет о том, что в Москве открыт пункт кормления бездомных стариков. Как собак бездомных. Бедные старики с этой похлебкой. Их показывают по телевизору.

Такой позор! Национальный. Позор государственный. Хотя я благодарен тем людям, которые подумали об этом и хотя какую-то часть накормили.

Наши будущие знаменитости, студенты Российской академии художеств, не могут работать — у них нет кистей. И сколько бы ни устраивал выставок Глазунов, он не сможет обеспечить всю свою академию, всех своих студентов. Не может.

А у государства денег нет. Кто это может сделать? Меценат. Спонсор (как их называют). Они бы это и сделали, но не знают, что такая необходимость. Потому что детские дома у нас закреплены за шефами, не за спонсорами.

Я призывал Ивана Степановича Силаева к активной помощи в создании Ассоциации воспитанников детских домов. Приглашал в «свои» детские дома (в Тульской области). Я спонсирую их не только материально. Я и в правовом отношении их спонсирую, борюсь за их права. Скажем, в Ясной поляне детдом (который хотели вывезти и построить для интуристов рядом с усадьбой Льва Николаевича пансионат). Я не допустил этого. И горжусь этой акцией. После смерти моей мамы (в 1991 году) я приехал в Тулу и взял дошкольный детский дом. У меня теперь два таких.

«Глас ребенка — глас божий».

Вот я организовал такую статью в бывшей «Советской культуре», ныне газета «Культура», под названием «Глас ребенка — глас божий». Но откликов никаких. С одной стороны думаешь: надо рассказать. С другой: «Надо же — о себе рассказывает. Видите ли он хороший, а мы все плохие». Я занялся таким, грубо выражаясь, рэкетом в своем бизнесе. По согласию. Перед заключением новой сделки я говорю: «Можете выделить некоторую сумму от контракта на помощь детским домам?» И все с удовольствием это делают. Будет у вас время, побывайте в этом яснополянском детском доме. Прямо напротив музея-усадьбы.

Иван Силаев родился в селе Бахтызино Вознесенского района Нижегородской (Горьковской) области в крестьянской семье. В 1954 году закончил Казанский авиационный институт по специальности «инженер-механик по самолётостроению» и направлен по распределению на авиационный завод имени С. Орджоникидзе в Горьком, где в течение 20 лет прошёл путь от мастера до директора завода. В 1974 году был направлен на работу в Министерство авиационной промышленности СССР, где до 1980 года служил в ранге заместителя министра. С 19 декабря 1980 года по 20 февраля 1981 года был министром станкостроительной и инструментальной промышленности СССР, с 20 февраля 1981 года — назначен министром авиационной промышленности СССР. С 1 ноября 1985 года в правительстве Рыжкова работал заместителем председателя Совета Министров СССР по машиностроению. К концу 1980-х стал близок к Борису Ельцину, который, заняв пост Председателя Верховного Совета РСФСР предложил Силаева (наряду с Рыжовым и Бочаровым) кандидатом на должность Председателя Совета Министров РСФСР. Силаев был назначен на эту должность Верховным Советом РСФСР 15 июня 1990 года. Съезд народных депутатов РСФСР 18 июня 1990 года утвердил Силаева в этой должности. 2 июля 1990 года Горбачёв своим указом освободил Силаева от должности заместителя Председателя Совмина СССР. После избрания Ельцина Президентом РСФСР Силаев вновь был предложен на должность главы российского правительства и беспрепятственно был утверждён Съездом народных депутатов РСФСР 13 июля 1991 года. 26 июля 1991 года И. Силаев выводится из состава ЦК КПСС (по своей просьбе), при этом оставаясь членом КПСС. C 24 августа по 19 декабря 1991 года — руководитель Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР. Силаев фактически отмежевался от Ельцина и выступил за сохранение Советского Союза. 26 сентября 1991 года — подал в отставку с поста главы российского правительства с формулировкой «в связи с переходом на другую работу». Отставка произошла под давлением сторонников полного суверенитета России. С 14 ноября по 26 декабря 1991 года — председатель Межгосударственного экономического комитета — премьер-министр Экономического сообщества.

Конец ознакомительного фрагмента.