Архивариус

Евгений Георгиевич Балакин, 2014

Новый роман писателя, драматурга, режиссёра Евгения Балакина воссоздаёт атмосферу Древней, Новой и Новейшей истории России. Нити сюжета сплетаются в причудливый узор, в котором вместе с вымышленными персонажами действуют реальные исторические лица, в общую логику событий включаются вещи, сновидения, разного рода «хранители России», век за веком стоящие на страже её целостности, мира и благополучия. Неожиданные повороты сюжета, богатство художественного языка, тонкость и блеск поэтической фантазии автора, сдобренные изрядной долей сдержанного трагизма и искромётного юмора превратят чтение романа в увлекательное приключение. После встречи с героями произведений ваш мир уже никогда не будет прежним. Они пробуждают в душе восприимчивость к красоте, любви и чувство личной ответственности за вверенный нам мир.

Глава 8. Нечеловеческие страсти

— Послушайте, Форточка, — надрывался Дырокол. — Из-за вас здесь постоянные сквозняки и сырость, а нам, Дыроколам, это очень вредит! Я не хочу, чтобы мои пружины пострадали! Закрывайтесь!

Дырокол от возбуждения подскакивал на столе, а его большие железные челюсти лязгали в такт движениям.

— И не подумаю, — флегматично заявила Форточка. — Вчера вечером здесь кто-то до хрипоты требовал, чтобы я была открыта всю ночь, так как, видите ли, некоторые Дыроколы задыхаются от присутствия посторонних.

— Да, задыхаются! Попробуйте-ка всё время находиться рядом с этими двумя Стиральными Резинками! Они пахнут так, словно только что искупались в нашатырном спирте! Если их от меня немедленно не уберут, то я отказываюсь!

Дырокол не стал уточнять, от чего именно он отказывается, но на некоторых это его заявление произвело довольно сильное впечатление.

— Да! Вот именно, отказываюсь! — ещё раз громко и с вызовом повторил Дырокол.

Находящиеся рядом с ним две цветные, очень миленькие Стиральные Резинки обиженно надули губы, но потом одна из них, розовая и овальная, не выдержала:

— Из всего сказанного вами в наш адрес я поняла, что вы, Дырокол, типичный «хамус дыроколус», а если по-простому — обычный хам. А так как все хамы понимают только тот язык, на котором говорят сами, то я заявляю при всех, что вы злобный, недалёкий, уродливый железный карлик, да ещё и храпящий по ночам самым противным образом.

Обе Люстры одобрительно качнулись, издав мелодичный звон. Но Дырокол, испробовав на прочность одних, тут же устремился всей своей вредной натурой к новой жертве.

— Эй, Выключатель! Вы, Вы! Я к вам обращаюсь! Не забудьте выключить свет ровно в восемь! Меня раздражает искусственный свет!

Полу-глухой Выключатель в разговорах с другими давно уже блуждал, как в тёмном лесу. Вот и сейчас он, радостно засмеявшись, выдал очередной экзерсис:

— Да, мой юный друг, к чему скрывать, в молодости я тоже был отчаянным жуиром. А? Да… Как сейчас помню, лет эдак семьдесят тому назад я загорался, как и вы, можно сказать, от первого прикосновения!

Ошалевший от собственных воспоминаний, Выключатель минут на двадцать завёл повесть о прежних днях, причём старался делать это непременно в лицах, посмеиваясь и всхлипывая поочерёдно.

А Дырокол тем временем уже бесцеремонно разглядывал маленькую, очень изящную Этажерку, которая появилась здесь только этим утром. Она одиноко стояла рядом с окном, и солнечный свет, который, как известно, в первую очередь задерживается на вещах красивых, как-то по особенному бережно и нежно прикасался к трём её полочкам, к воздушной резьбе затейливых спинок, оставляя на Паркетном Полу её трепетный силуэт.

— Эй, вы, у окна… — начал было Дырокол, но внезапно замолчал, так как почувствовал, что начинает медленно и неотвратимо сползать с гладкой поверхности Стола.

Дырокол попытался за что-нибудь зацепиться, чтобы удержать себя от падения, но всё было напрасно. Стол приподнимался, но при этом так балансировал, что все находящиеся на нём предметы оставались на своих местах, кроме этого бузотёра и забияки. А тот продолжал благополучно съезжать, и остановился только на самом краю столешницы.

Этим самым Стол недвусмысленно дал понять, что не потерпит на себе подобного поведения и остановился, рассчитывая на благоразумие Дырокола.

Видимо, такое сложное понятие, как благоразумие, было для Дырокола совершенно недоступно, и, почувствовав себя опять устойчиво, он тут же разразился гневными воплями в адрес «ненормального Стола», после чего был окончательно сброшен на пол.

— Этот упрямец получил по заслугам, — голос Стола прозвучал негромко, но очень внушительно. — И если вдруг у него снова появится желание кого-то оскорбить или обидеть, то церемониться я уже не буду.

При этом он легко приподнял свою массивную ножку и опустил её в каких-нибудь двух миллиметрах от поверженного Дырокола. А тот, не ожидавший подобного развития событий, лежал кверху основанием и тихо страдал. Он уже попытался сделать несколько бесплодных попыток перевернуться, но быстро понял, что самостоятельно у него это вряд ли получится. Положение было безвыходным и крайне унизительным.

— Благодарю вас, милый Стол. Вы поступили благородно. Хотя я и сама могла бы постоять за себя.

Этажерка обладала голосом чистым и очень приятным по тембру. Палисандровое дерево, послужившее материалом для неё, было хорошо высушено, обработано и несколько раз покрыто особым лаком, одним из тех, что покрывают скрипки.

Неожиданно сверху послышались странные звуки, словно кто-то изо всех сил пытался сдержать бурные рыдания. Так оно и оказалось. Это расчувствовалась младшая Люстра, вспомнив своего благородного героя. Она судорожно всхлипывала, повторяя при этом: «Дверной Замок был таким бравым! И милым, милым…»

А сам Дверной Замок, разобранный по частям и обездвиженный, лежал в маленькой картонной коробке в одном из ящиков Стола, и безмолвно страдал от своей любви к прекрасной хрустальной младшей Люстре и от невозможности совершить ради неё ещё какой-нибудь замечательный подвиг.

— Послушайте, милочка! Немедленно прекратите эту истерику. Ну, нельзя же так трястись, вы меня разбудили!

Это ворчал недовольным голосом разбуженный Потолок. Он, в отличие от всех присутствующих здесь, умел впадать в длительную спячку, а проснувшись и узнав, какое сейчас время года, тут же засыпал опять. Вот и сейчас он долго зевнул, а потом поинтересовался, что там за окном.

— Ле-е-то… — еле выговорила продолжающая всхлипывать младшая Люстра. — Простите меня, пожалуйста… Вы должны были проснуться осенью, в сентябре, а я вас разбудила-а-а!

И она зарыдала в голос, не в силах сдерживать себя.

— Успокойся, сестрица, — сказала старшая Люстра. — Мало ли что бывает с нами, Люстрами, в жизни. И потом ничего ещё не потеряно. Твой Дверной Замок достаточно только правильно собрать, и он к тебе вернётся.

И тут старшая Люстра с невыразимой нежностью посмотрела в сторону входной двери, за которой находился Вертящийся Стул, и все её подвески едва слышно затрепетали.

Оконный Шпингалет, перехватив этот её взгляд, ревниво засопел. Поздно сообразив, что он упустил свой шанс, и в сердце старшей Люстры с комфортом расположился этот вертящийся выскочка, Шпингалет теперь мучился от ревности. Он, можно сказать, лез «из железа вон», чтобы вернуть прежнее расположение хрустальной красавицы, но было уже поздно.

Никто никогда не сможет объяснить, вследствие каких химических реакций происходит эта сердечная перестройка, но она производит в любом организме эффект разорвавшейся, неизвестно каким образом действующей бомбы.

Мы теряем покой, перестаём принадлежать себе, постоянно думаем о предмете своей любви, ищем его глазами, ловим звуки его или её голоса, безосновательно мучаемся, беспричинно радуемся, трепещем, совершаем безрассудные с точки зрения нормальной логики поступки, — и всё это единственно ради того, чтобы заслужить всего только один взгляд, полный бесконечной нежности и любви!

Именно такой взгляд и увидел сгорающий от ревности Шпингалет.

Кстати, ревность нисколько не уступает любви ни по накалу страстей, ни по затуманиванию разума, и, доказательство этому — слова, которые наш оконный ревнивец выдал во всеуслышание:

— Мы, Шпингалеты, являемся благородными выходцами из Южной Франции, и у нас — самая древняя родословная, которая теряется в веках! На этом основании я требую к себе особого почтения!

Сказав это, Оконный Шпингалет принял гордый вид и украдкой глянул на Люстру, чтобы понять, какое это произвело на неё впечатление.

Люстра, судя по всему, осталась к его громкому заявлению абсолютно равнодушна, зато в наступившей тишине очень ясно прозвучал спокойный мелодичный голос:

— Простите, но у меня сложилось впечатление, что в глубине веков потерялась не только ваша родословная, но и кое-что ещё, гораздо более важное.

— Что за намёки?! — запетушился Оконный Шпингалет. — Что за намёки? Объяснитесь немедленно!

Этажерка тонко усмехнулась:

— Попробуйте догадаться сами.

Шпингалет начал подпрыгивать своим затвором и угрожающе им клацать.

— Я не позволю, чтобы какая-то там деревянная лакированная полка стала указывать, что мне делать и что говорить!

— Вы что-то имеете против деревянных вещей? — поинтересовался Стол.

— Да! Да! Да, имею! — бесновался Оконный Шпингалет. — И вас, Стол, я не боюсь!

— Браво! — раздался придушенный голос Дырокола. — Браво, Шпингалет! Вы настоящий южный француз! Я бы тоже ему так ответил! Кто-нибудь, переверните меня!!!