Миг Мысли. Роман-эпилог

Евгений Владимирович Кузнецов, 2022

Роман «Миг Мысли» завершает ЭПОПЕЮ-ПЕНТАЛОГИЮ «Быт Бога»: ранее романы «Быт Бога», «Жизнь, живи!», «Рад Разум», «Суд Счастья». Открытия дались герою на фоне мировых и отечественных событий целых 20 лет! – С марта 1992-го по март 2012-ый. «Люди являются на этот свет – побывать. И тела, и духи. В тела новорождённые влетают духи предназначенные. Ангелы или бесы. Люди рождаются готовыми. И такими противоположными. Чтобы бодрствовать. И соперничать. И выделять энергию. Чтобы – отдавать. Это постоянно необходимо помнить, не взирая ни на какие трудности и сомнения. И в этом ни в коем случае – не усомниться. Жизнь самая обычная сделается спокойной и увлекательной. Каждую минуту следует просто и легко – радоваться! Если одним словом: мир, весь Мир, Видимый и Невидимый, делится прежде всего – на Ад и Рай… Я – уже в Раю или в Аду». Автора интересует прежде всего человек как таковой. Роман публикуется в авторской редакции. На обложке фото из личного архива автора. Содержит нецензурную брань.

Часть третья

1

Та «точка» — уже была!

И сингулярность — давным-давно, так сказать, прямая!

Ибо.

Да, ибо!

Ведь даже наскальной живописи всего-навсего тридцать тысяч лет.

И через океаны на другие материки он, человек, переплывал тому назад лет — столько же.

А два-то миллиона лет… или хотя бы те «современные» двести тысяч лет…

Как… он… общался?

Ведь иначе не стал бы и не был бы человеком.

Вот и говорю: общался — мысленно.

Мысленно!

Эмоциями и гримасами — это само собой. Но эти манипуляции — весьма ограничены, чтобы нарождался и рос разум.

Ведь даже зароду разума — нахмуренных бровей и взмаха ладоней — мало.

Он, разум, — он уже, уже сам по себе — в полёте, в Полёте!

И значит — предполагает полёт разума у другого — другого разума.

И значит — все разумы летали.

И значит, сами разумы — общались.

Иначе быть не могло.

Ведь другим способом и никаким образом сведенья никакие — не отмечались, не фиксировались.

Так вот.

Сам факт фиксации знаний и есть… та «точка»!

Наскальная живопись, тем более письменность — материализация мысли.

И — неважно: на скале, на папирусе или на компьютере!

И это — крах Мысли!

…Но скала — обречена на недвижность. Ей сингулярность чужда. В ней, однако, — уже догадка: о возможной фиксации сведений, мыслей… Недаром же тридцать-то тысяч лет назад человечество буквально болело рисованием!..

И вот — письменность…

Уж подлинная «точка» — Точка.

Точка — если такое слово — чему?

Точка — общению мыслями.

И даже, в основном, жестами и мимикой…

Закостенение и эмоций, и мозга.

Вот оно — буквальное Падение.

Ресниц падение — от Неба… на бумагу…

Именно — крах духовный.

Человек до письменности — до-исторический-то человек — был всестороннее! мощнее! духовнее!

Был — человечнее.

Более того.

Общение мыслями, духом — есть общение с невидимым, вообще — с невидимым. — С невидимым собеседником.

И значит — с невидимым миром в целом.

Ибо уже — с Невидимым Миром, с неким Собеседником.

Который — в чём его и роль — всегда и везде присутствует.

Рождение истинного Бога.

Так что тот «первобытный человек»… был и набожнее!

Это ведь позже он, человек, стал воплощать Его во всевозможных истуканов.

Было уж что воплощать!..

…Фиксация мысли и духа, в частности — храм, икона, писание… тоже есть та же «точка»… разве что уже — в дальнейшем своём развитии… и даже уже виртуозная — эстетическая… и даже уже освящённая… и конечно, уже закостенелая в мозгах… то есть — очередной вид того же духовного краха…

Подлинная Точка была тогда, в смысле — неуправляемая-то и даже неосознаваемая-то, потому что фиксация — неустранимая, неисправимая.

Потому что — первая, первая!

И уж тем одним — святая.

Не исправить же наскальный рисунок…

Хотя — и почему бы?..

Не переписать Книгу…

Недаром же такие попытки, считается, предпринимались!..

(А, к примеру, — призывались ли, или позже были «вписаны» те варяги?!.. А, не далеко ходить, — где «программа строительства коммунизма»?!..)

Именно Точка — так как материализация мысли и духа есть необратимость истории и культуры… есть создание архетипа… кумира, святыни… собственно быта — конфессии, школы, языка… морали, нравственности…

…Человек — опустил и голову.

Недаром — это непременное храмовое требование во всех религиях.

И уже не подымает головы, стало быть, — уже тысяч шесть лет.

(Нет, значит, ошибки — на то Священное: «от сотворения мира»!..)

По крайней мере — полноценно.

Вошёл в некий лабиринт, в тоннель.

И — в узкий!

Точнее сказать — в него заполз.

В нём, в этой трубе, только и простору — всё равно: хоть вперёд, хоть назад.

Но уже — в полной темноте.

И уж — никак не вверх!

То есть — не глядя на Небо.

Всякая попытка поднять голову или повернуть хотя бы в сторону — или грамматическая ошибка… или диссидент… или сумасброд, или клиника, или анафема…

Я не могу теперь спокойно жить.

Как даже передовые учёные современные — не зная, судя по их статьям, что человек уже несколько тысяч лет ползёт в трубе сингулярности — берутся рассуждать… при этом даже и не посещая храмы божии… о нравственности в науке!

…Но что я могу? — Проповедовать?..

Собаке — чтоб она жрала сено?..

Так они, собаки, даже своими умными глазами не могут заземлённого хозяина-человека наставить на ум — сообщить ему, например, о приближающемся цунами…

Да ещё одни только те перелётные птицы теперь — наглядно следуют Невидимому: геомагнитным линиям.

…Впрочем.

Вокруг все, прямоходящие-то, — милые, милые…

Только никого нельзя почесать за ухом.

Я его, того первобытного, — ну его! — не идеализирую.

Друг друга, да, ели…

Значит — что?..

Значит — хотелось есть…

Значит — было съедобно…

Значит — было принято… допустимо…

Не забыть бы ещё уточнить: друг друга едят, и натурально, и поедом, — с тех самых пор до сего дня едят!..

А я схватил Идею — и вот-вот осмеливаюсь открыть глаза…

Из моего окна домашнего — смотрю теперь вовне… странно, странно…

Словно — не бываю на улице совсем.

И словно — через то, непрозрачное, затемнённое стекло…

…В мире ежегодно — миллион самоубийств.

Скоро будет это — вторая, после сердечных, причина смертности.

А то слышится беззвучно невидимый вопль двух-миллионнолетного примата!

Да ещё и не допущенного, якобы, в современность!

…«У нас.

Половина работает из-под палки.

Лишь пять процентов готовы на всё ради работы-мечты.

Первые в мире по числу самоубийств среди пенсионеров, по брошенным детям, по абортам, по похищенным, по авиакатастрофам, по героину, по алкоголю…»

…Первые, значит, в мире — заключаю, пока я сейчас в нём, — и по мучительному прослушиванию наслоенных мучений.

От истории сейчас — эхо.

А от До-Истории — Эхо.

2

Родителям моим — Царство Небесное и вечная память!

И многим уж родным… друзьям…

…Среди современников — нет ни единого… не вижу, не слышу, не ощущаю, не предполагаю… на всей целой планете… никого, чей бы голос, чей бы облик меня тронул, хотя бы чуть заинтересовал… — Кому бы я, окликнутый им и оттого воспрянувший, обратил мой дрогнувший от подступивших слёз голос:

– — Камо идеши?!

Нынешние самые славные («раскрученные»), в любой сфере, — или достойно молчат, или недостойно ополитизированно и как бы богоискательски бормочут. — И сквозит и в их том молчании и в том их бормотании… простое — да самое простецкое «умение жить».

Прежние, если ещё живые, славные — молчат тоже… Говорят — разве что, наверно, между собой… Слышится в их молчании, усталом и унылом, лишь эхо их бывших, занесённым Временем, как песком, поступков и деяний… слышнее всего — лишь эхо сказанного ими ранее: «Надо!» — Надо, де, любить Родину, надо «строить», надо иметь совесть и прочие те плакатные «надо».

Хотя — даже и в самую громкую их пору — сами по себе эти «надо», пусть и благие, звучали — ну, мягко говоря, скучно, а чаще — жёстко и жестоко, и если всерьёз, по мне, — слабо и самообманно…

Любовь, например, или совесть, да, благо, но…

Они — либо в ком-то есть уже сами собою… уже! уже!.. либо их нет и не будет вовсе никогда.

Вот идёт по улице красавица, изумительная, редкая… и по всей внешности — вроде бы приличная… идёт как целое даже событие — но даже и о ней не приходит в голову, наверно — никому, ни сразу, ни потом воскликнуть, заречься:

– — Любить её — надо!

(Разве что — известные мыслишки…)

Она — красота, ты — созерцатель, только и всего.

А где — любовь?..

Её, любви, — ещё нет, нет ещё, ещё пока…

И может быть — не будет, странно не странно, никогда!

…«В мире души и духа нет «надо».

Есть только «уже» или «ещё».

Всё разное другое есть лишь всяческие обязанности.

Или их неисполнение».

Жалоба в суд.

Подал её я.

С просьбой привлечь. К ответственности. По известной статье.

«Доведение до самоубийства».

Так и называется.

Жалоба на учителей, на моих на школьных… за то, что они учили меня тому, чтобы я всю мою будущую жизнь строил некий «коммунизм»… а теперь оказалось, что его… никакого такого «коммунизма» вовсе и не будет… и даже не могло быть…

Жалобу в суд я подал.

…Точнее — чуть было не подал.

Но тогда — я ведь по образованию юрист — надо привлечь к ответственности и преподавателей вуза…

Тогда — и тех, кто составлял учебники…

За доведение до самоубийства — следовало бы привлечь, прежде всего, и тех, кто давал указания: авторам — писать те учебники, учителям и преподавателям — учить и преподавать…

Правда, я сам себя не убил.

Но ведь было же у меня целое так называемое мировоззрение, да ещё и «вечно живое»!.. и вдруг его нет…

(Кстати — и не важно, какое собственно кануло мировоззрение.)

Разве это не достаточный для последнего шага повод?!..

Правда, вокруг ни единый «свято верующий»… точнее — «свято» веровавший… не покончил с собой…

Но это значит только то, что лишь у меня та вера была действительно свята.

Хотя она была и давно.

Лет двадцать тому назад.

Просто тогда, когда для всех её не стало, мне сделалось стыдно.

За всех.

Что они продолжают жить.

Как хоть бы хны…

И мне сделалось… весело!..

Я, например, вспомнил, что когда, полтора века тому назад, наш Классик не знал, как сам признавался, хоть какого-то смысла жизни, то, идя на охоту, не брал с собою… ружья… покуда у него не появилось то усердное и похвальное занятие…

…Жалобу в суд.

Я писал.

Точнее — едва не сел писать!

…Но и это был — сон.

И — грешный…

Всё, между прочим, слышалось, как я бормочу всем и обо всех…

Всё слышалось, как мне дерзят все…

– — Как они все не видят?..

– — Мне бы твои заботы!

«Есть вечная Жизнь.

(Пусть даже это, для Земли, и столь громко.)

И есть бесконечное множество отдельных жизней.

(Пусть даже уже и подсчитано сколько.)

И к чему-то это меня призывает…

Но будто ни к чему это меня не призывает…

Единое состояние.

Я проживаю мою жизнь как именно мою.

Я переношу мою жизнь, словно бы в руках, среди и между другими вокруг жизнями.

(Жадными до моей жизни.)

Это буквально и реально.

И как переношу.

Я проживаю мою жизнь будто вообще единственную.

Как будто до меня никто не жил.

Никогда и нигде.

И как будто после меня никто не будет жить.

Таково моё состояние.

Буквально и реально.

«Погубить жизнь»…

Это ещё что! Это просто-напросто жить так, как все или как некоторые вокруг.

«Погибнуть»…

Вот! Это значит, понимая всё это, от него отказаться».

3

После нынешнего Нового года — после всех праздников, после именно Крещения… я резко и просто… изменился…

Главное — просто.

Я и всегда-то, с самого детства… и вот уж мне за пятьдесят, не обращал никакого внимания на мой возраст — только на мои изменения… на изменения — меня…

…Боже, что я!

Да и их-то — не было!

Просто, именно — просто, я теперь — как…

…Молюсь по утрам теперь — не глядя на иконы.

Молюсь, то есть, — строго адресно.

Даже без старания к этому.

Адрес — нащупываю… осязаю… в пространстве — в Пространстве.

После каждой фразы… иногда даже после каждого слова… прерываюсь… вглядываюсь в Адресат.

Так — свободнее.

И — правдивее.

Правдивее — и я, и — Пространство.

Наконец, начинает щекотать в ноздрях и в глазах… срывается короткий страдательный стон…

На иконы — изредка кошусь.

И на пламя свечи.

Изменил, переменил, обновил… Правдивее уж сказать: возвратил мою младенческую искренность, мою — настоящность.

Начал так — абсолютно вдруг: заранее к этому не готовясь.

Ещё сказал, например, себе:

– — Я не ем соль.

Мол, достаточно её и в других продуктах.

И теперь — уж какую неделю.

(Угостить придётся кого — так солонка на столе.

Да ко мне никто и не ходит…)

Что столь весомо моё слово, я, впрочем, и всегда знал.

Курить и пить бросил давно.

…Теперь если бы отчего заплакал — так лишь оттого, что так не жил всю жизнь!

Боже мой, а вдруг бы мир — изменился!

…Мой Боже, мой Боже!

А вдруг бы тогда мир изменился лишь так… что меня бы в нём… уже и не было…

…«Мир, в смысле социум, нужен миру.

Миру такому мир такой, значит, и нужен».

Особенно, правда, очевидным стало всегдашнее желание — сказать на весь белый свет… очевидное.

И опять — именно просто.

Особо насущным провозгласить… это самое насущное.

Что Мир Невидимый — всегда вокруг… и везде… и рядом…

Послушать — тут ведь прежде всего не церковность, а — реальность:

«…Иже везде сый и вся исполняяй…»

«…да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли».

«…видимом же всем и невидимым».

Люди и буднично проговариваются: «Пришло мне в голову»; то есть — вот голова, а вот то, что в неё пришло, и значит — откуда-то!

Люди и сами изредка спохватываются: на поминках в одном доме в девятый день — на столе… взорвалось блюдо с винегретом!.. всех обрызгало!.. — А это хозяин той квартиры — бах кулаком… невидимый невидимым — из Невидимого Пространства!..

…Я же — и сам был там: в реанимации выходил из своего тела — видел своё тело со стороны, ощущая явно и ясно — и буднично, буднично! — себя самим собою.

Мама, в девятый свой день… ко мне приходила… из деревни — в город, в квартиру, в комнату, к кровати… обмахивала моё лицо, шевелила мои волосы…

…Без желания и готовности сию минуту сказать всё это и сказать запросто — тоскливо ходить по улице, как мучиться невразумительным и вычурным сном: никто вокруг не подымает глаза… не полюбуется даже облачком…

Зачастую теперь — всё смотрю и смотрю в окно…

На детей.

На их родителей.

На стариков.

Просто смотрю…

Смотрю просто.

…Я изменился, потому что — некому.

Судя по всему, больше — некому так меняться.

«Есть во мне уровни.

Какие-то.

Признания себе.

В чём?

В самом себе!

Так вот.

Самый крайний глубинный уровень.

Наверно, он.

Он мне говорит.

Все мои и теперешние… и всегдашние, вспомни-ка!.. заботы, мечты, возмущения есть и были только об одном.

Остаться самим собой.

Самим собой.

Остаться.

…Хотя это слово, «остаться», звучит как бы грустно».