Девочка без прошлого

Евгений Башкарев

Эта книга о девочке, наделенной редким даром. Она способна слышать голоса тех, кого уже нет на этом свете. Беззащитная, но стойкая, маленькая, но значимая. Она не умеет читать и писать, но знает все наперед. Ее ищут и ее боятся.Однажды она стучится в дом обычного рабочего и начинается цепь событий, от которой бросает в дрожь.Жуткая, ироничная история о том, как мистика рушит ход обычной жизни, раскрывает преступления и наказывает виновных. Но чем придется за это заплатить?

Глава 6

Смерть на горе

Я никогда не говорил Алине о «плохих парнях». Считал, что беседы на эту тему только навредят ей. Тем не менее я запрещал ей покидать дом в свое отсутствие, и за две прошедших недели она ни разу меня не ослушалась. Я приходил домой, мы ужинали, шли на пляж, перед сном читали книгу. Изредка что-то меняли местами. Шли на пляж, читали, а потом ужинали или ужинали, читали и шли на пляж. А иногда ничего не происходило, и мы ложились спать под вой ветра или стук дождя.

Осень настырно не выпускала нас из дома два-три раза в неделю, и тогда мы начинали болтать на самые разные темы. Я заметил, что Алина очень интересуется историей и религией. Девочка все чаще спрашивала о Боге, кто он, и где с ним можно повидаться. Я отшучивался, говорил, что встретить его, скорее всего, не удастся, но, когда человеку особенно плохо, Бог спускается с небес с ним поговорить.

— И никто его не видел? — спрашивала она.

— Никто.

— А как же говорить с тем, кого не видишь?

— Так же, как и с тем, кого видишь, — я незаметно открыл перед собой завесу.

За столько лет одиночества, я научился говорить со стульями и кроватями, что вовсе не замечал какой-либо разницы с человеком. По той же причине я приучил себя никогда не ждать ответа на вопрос, разве что, если он не придет в голову мне самому. Вот почему беседы с девочкой доставляли мне столько удовольствия, и совершенно не выводили из себя, как всяких мам и пап, кого ежедневно достают собственные дети. Каждую минуту с Алиной я отдыхал. Так было до середины ноября, пока все не переменилось. Но пока та ночь не наступила, я охотно нес белиберду наравне с истиной и искренне верил, что мое воображение откроет девочке тот мир, в котором любовь всегда побеждает смятение.

Как-то раз мы возвращались с пляжа, шли к надземному переходу в районе терминалов «Транснефти», и между АЗС «Уфимнефть» и «Закусочной для моряков» я увидел черный мерседес «S» класса с номерными знаками ККК 001. Впервые об этой машине мне рассказал Чарок несколько лет назад. Позже я слышал еще, как минимум, раз восемь один и тот же рассказ об одной и той же машине, и те люди, кто толковал о ней, редко находили в себе смелость назвать человека, кому она принадлежит.

— Мерседес «S500», — бормотал Чарок, покачивая головой.

Я понял, что на меня смотрит призрак, взывающий в сердцах людей жуткий трепет. Если бы не Чарок, вряд ли бы я вообще поверил в его существование. Настолько странно о том отзывались люди. Но дело состояло вовсе не в машине. Разумеется, машина была лишь частью того, кому она принадлежала, а тот, кому она принадлежала, был апострофом преступности Восточного района и главным действующим лицом при упоминании о плохих парнях.

— В широких кругах его называют Цап, — рассказывал мне Чарок давным-давно. — Как и всякий уважаемый вор, он сделал себе имя в разгар девяностых, занимаясь рэкетом и заказными убийствами. На какое-то время он даже перебрался в Москву. Но раскрутиться ему там не дали, и в конце девяностых он вернулся обратно, скупил ряд пригородных заправок, и, расширив связи, получил доступ в порт. Вроде бы все было хорошо, но потом что-то случилось…

Чарок медленно качал головой. Тот образ я помню, как картину в комнате, где провел все детство.

— Бизнес Цапа рухнул. А потом его и вовсе посадили в тюрьму. Говорят, началом конца его деятельности послужила новая власть. Пришли другие люди, надо было делиться, а Цап не захотел, — Чарок медленно подступал к важному событию, и заключалось оно вот в чем. — Все думают, что начало конца неотъемлемо ведет к самому концу. Но так бывает не всегда. На то королей и называют королями, потому что править балом они могут бесконечно. Цап выкарабкался. Не знаю, как ему это удалось, но сразу после тюрьмы он взялся за старое, и уже к концу первого десятилетия двухтысячных вернул себе часть автозаправок. Кроме того, он ухватился за другую золотую жилу, чему активно послужило развитие морского порта. Он стал открывать дома терпимости, — Чарок сделал отступление. — Изначально таковых было три, потом стало пять. Сейчас осталось два. Почему именно так развивался бизнес — сказать сложно. Но по слухам, Цап до сих пор не наладил контакт с новой городской властью и за пределы Восточного района его не выпускают. Влияние этого человека сконцентрировано здесь — от улицы Портовой до выезда на Геленджик.

Он сделал короткую паузу. То молчание являлось своеобразным способом отделять абзацы. Наверное, поэтому его было интересно слушать. Он никогда не торопился и знал, где сделать остановку, чтобы в его истории ничего не перепуталось.

— В две тысячи пятнадцатом году Цап организовал собственное такси, доставлявшее моряков из порта к точкам развлечений. Чуть ранее открыл два пивных бара и стриптиз-клуб. Люди туда тянулись не только из порта. Народ приезжал даже из города, не говоря о чернорабочих нефтяных и контейнерных терминалов. Богатые и бедные скапливались в барах, потому что там было комфортно, дешево и конфиденциально. Альтернативы тому, что придумал Цап, в городе не было, поэтому дефицита клиентов заведения не испытывали. Цап сделал все максимально просто, выгодно и надежно, и, если бы не зависть других преступных группировок, Восточный район города по популярности уже бы давно обошел Центральный и Южный.

В тот раз я впервые услышал о человеке по прозвищу Сорох. Чарок назвал его темной лошадкой в организованной схеме преступного мира. Было известно, что Цап перетянул его из Москвы, где когда-то пытался раскрутить свой бизнес. Какая функция отводилась Сароху, выяснилось лишь впоследствии. Для сбора денег в своих точках Цап редко приезжал сам. Обычно за него работали два человека. Одного из них, длинного и щуплого с лицом цвета бетона, называли Гусем. Гусь носил золотую цепочку с крестом под черной рубахой, потертые джинсы, с цепью поменьше и запыленные туфли. Вторым подельником был человек по прозвищу Сапог. Мужчина крепкого телосложения с выпяченной, как у шахматного коня, вперед головой. Одевался не броско, но в отличие от Гуся опрятно: туфли сочетались с брюками, а брюки с рубахой.

Оба ездили на стареньком «БМВ» пятой серии. За рулем обычно сидел Гусь, а Сапог держал в руках деньги, собранные из касс.

— С виду эти люди вполне обычны, — рассказывал Чарок. — Разве что Сапог немного кривой, а Гусь как будто бы высохший. Оба похожи на обычных алкозависимых мужиков, коих судьба изрядно потрепала и досрочно состарила. Пару раз натыкался на них в супермаркете, и, если бы не знал, прошел бы мимо, не оглядываясь. Но дело в том, что я их знал. Их знает каждый второй, заезжающий в бар или стрип-клуб. Они ошиваются с утра до вечера там, где наливают на халяву. Ведут себя, как две прикормленные дворняги. Вроде бы они никого не трогают и ведут себя достойно, чтобы в их компании не чувствовать себя под прицелом, но как только приходит час собирать дань, у них поднимаются хвосты.

— Хвосты? — переспросил я.

— В них просыпается гнев, вспыхивает хамство, разгорается хищнический инстинкт, и в таком состоянии они едут по точкам Цапа и собирают лаве. Там их уже сложно отличить от мразей, потому что тихо себя они не ведут.

Кто из них был главнее, не знали даже они сами, и лишь когда появился Сарох стало ясно, что Гусь и Сапог пешки в игре Цапа, и доверять им бизнес по-настоящему никто не собирался. Больших людей в своем окружении Цап имел ничтожно мало. Про них почти никто не знал. О них не говорили. Но об их присутствии догадывались чутьем. Так обычно узнают о призраках.

— Если ты спросишь меня, чем же Сарох отличался от тех двух мерзопакостных негодяев, я отвечу прямо, — Чарок был холоден, но красноречив. Выражение его лица долго не менялось, будто готовилось к взрыву. — Он был молод и умен. Хорошо знал английский язык. Дорого одевался, брился и причесывался, как перед балом. Он имел чистое, гладкое, приятное лицо. К нему тянулись люди, потому что он прекрасно общался. С ним на контакт шли все: добрые и плохие, живые и мертвые, богатые и нищие. Он находил общий язык даже с погодой и немудрено, что именно эти качества когда-то разглядел в нем господин Цап.

Все было бы хорошо, если бы не обратная сторона его обаяния, где на смену простому и притягательному приходит гордое и порочное. Сарох был не по годам жесток, но свою жестокость скрывал за толстой непроницаемой оболочкой. Ее не видели люди. Она проявлялась только тогда, когда это было необходимо.

— Я слышал, что у него в голове застряла пуля, — сказал Чарок. — Ее до сих пор не вытащили, потому что она заполняет важную полость в головном мозге. Если ее потянуть, то в полость попадет воздух, и он умрет.

— А как эта пуля туда попала?

— Не знаю, — ответил Чарок. — В бандитском мире все остро и горячо. Бывают свои выбросы, как на солнце, свои приемы, как в банке, и свои чудеса, как в случае нашего примера. Говорят, если бы не пуля, он бы давно умер. А так пуля сидит у него в голове, как некий магнитный компас и подсказывает, куда идти и что делать. Шутки все это, — опрометчиво заметил Чарок, — но то, что Сарох кардинально отличается от всех Цаповских уголовников — это точно. Как-то благовоспитанно ведет себя этот сукин сын, хотя я уверен, за его спиной кроется такой театр теней, что и дьяволу найдется, где похлопать в ладоши. Запомни его имя.

И я запомнил. Все, что говорил Чарок, откладывалось в моей голове подобно окалине на дне чайника. Иногда окалина пропадала, и я просыпался без мыслей об этом странном человеке. Но иногда мне виделось, что он стоит на противоположной стороне дороги и смотрит на меня. Хоть Чарок и сказал, что он появляется в компании с вечно пьяными Гусем и Сапогом, мне же Сарох всегда представлялся один. Высокий, широкоплечий в дорогом костюме, с чистым приятным лицом. Темная лошадка, благодаря которой дела Цапа резко пошли в гору.

— Что-то случилось? — спросила Алина, заметив, что я долго смотрю на машину.

Мерседес стоял, точно спрятавшись от прозорливых глаз. Фонари «Уфимнефти» отражались на его изгибах, и в моих глазах заиграли волны света, подобные тем, что видишь из-под воды.

— Нет, ничего, — сказал я и протянул ей руку.

Алина сжала мою ладонь, как рыбак ускользающую снасть. Я даже почувствовал боль на запястье, и потом такую же боль где-то глубоко внутри. Когда мы поднимались по воздушному переходу, девочка отпустила мою руку и пошла рядом, не обгоняя меня и не отставая. Впервые за долгое время я чуть не забыл о ее присутствии, потому что из головы не выходил волнообразный блеск мерседеса и Чарок, твердящий: «Запомни это имя».

Но зачем?

Чарок не хотел, чтобы я помнил Цапа. Чарок хотел, чтобы я заинтересовался Сарохом. Маленький дьявол на фоне большого — так я представлял Сароха и Цапа.

Вопреки довольно большому количеству криминальных лиц в Восточном районе, их влияние на местных жителей почти не распространялось. За пять лет я ни разу не слышал, чтобы кого-то зверски убили, утопили или кто-то пропал без вести. Разборки если и случались, то они касались исключительно враждующих группировок. Местные узнавали о них лишь спустя время. Никакой стрельбы, никаких криков, ничего, что могло бы нарушить рев автомобильных двигателей с Сухумского шоссе, да грохот кранов портовых терминалов, здесь не было. Но за тенью спокойной жизни всегда творилось то, о чем говорили шепотом. До ноября 2017 я знал об этом лишь на словах.

Эта ночь запомнилась мне тем, что я видел кровь. Запах у нее был совсем не металлический, как его трактуют в книжках. Та кровь, что была у меня на руках, пахла дорогими духами, а по цвету напоминала землю. Я не пытался ее щупать, и не пытался к ней присмотреться. Все происходило в каком-то отсутствии меня, и в то же время я чувствовал каждое прикосновение, боль и даже движение воздуха. Кошмар пробудил во мне страх и злость, словно по цепочке. А началось все с того, что меня вырвали из сна, где я видел шпиль и на нем разодранный флаг. Флаг был пиратским.

— Вставай! — меня резко тряхнули.

Я открыл глаза. Шпиль исчез. На его месте появилась голова, распущенные волосы и еще нечто, словно вышедшее из другого сна. Тут на мою грудь навалилась тяжесть, и я понял, что другого сна нет. Зато есть блеск и ярость, коих мне так не доставало с тех пор, как я съехал из общежития.

— Вставай, вставай, вставай! — словно молния рассекла темноту.

Я понял, что передо мной девочка и все ее силы направлены, чтобы не то растолкать меня, не то задушить. Я поднялся на локти, собираясь прервать попытки девочки сотворить нечто непонятное, но Алины уже и след простыл. Когда я свесил ноги с дивана мне навстречу полетели штаны и свитер.

— Быстрее! Пожалуйста, быстрее! — твердила девочка.

— Что происходит?

— Нам нужно торопиться! — голос ее был слаб, но предельно жесток.

Странность заключалась в том, что тому голосу было сложно не подчиниться. Я стал натягивать штаны и через пару минут был одет, как на прогулку на пляж.

— И? — спросил я у пустоты, где недавно находилась девочка.

— Скорее! Идем!

Она вытянула меня из дома.

Через несколько минут под накрапывающим дождем мы поднимались к арке деревьев с вывороченными корнями. Вскоре кроны сомкнулись. Стало темно и сыро. Тропа расширилась, появилась колея мотоциклетных шин. Кусты по обеим сторонам были переломаны. Трава вытоптана. Редкие изгибы напоминали горные ручьи, пытающиеся обойти преграды из каменных нагромождений. Кое-где дорожка имела ответвление, но мы продолжали идти по главной тропе, пока не выбрались на поляну.

Я понадеялся, что, хотя бы здесь Алина остановится и объяснит в чем дело. Но этого не произошло. Девочка замерла всего на секунду, а потом ее вновь потянуло в густую чащу, и следующую четверть часа мы пробирались сквозь дебри из кустов кизила и молодого боярышника. Тропы под ногами уже не было. Ветки били по рукам и ногам. Фонарь едва успевал выхватить в темноте проход, как на пути вновь появлялись непроходимые заросли, и все начиналось сначала. Мы поднимались в гору. Все выше и выше, и за разницей высот, лес быстро менялся с лиственного на хвойный.

Когда мы свернули в очередную прореху, я запутался в можжевельниках и не выдержал.

— Стой! — приказал я девочке.

Алина остановилась и вдруг упала на колени. Я бросил фонарь, хотел помочь ей, но она отстранилась от меня, и снова припала к земле.

Она согнулась, схватилась за голову, закачалась. Несколько раз ее лоб коснулся земли, потом я услышал, как девочка что-то шепчет, всхлипывая, точно одурманенная. Ее ладони закрыли лицо. Внезапно она выпрямилась. Обернулась в одну сторону, потом в другую. Я не знал, что она ищет, но то, зачем она меня привела, зависело не только от нее одной. Я требовался ей, и понимал, что моя роль еще не пришла.

— Они были здесь, — прошептала Алина.

Сквозь шелест листьев и капли дождя, ее голос казался мне призрачным. Кто-то невидимый трогал меня, царапал, а чуть позже стал терзать, будто хотел вынуть душу.

Ветер спускался с гор и гладил верхушки деревьев, отчего по лесу разносился леденящий душу шум. Мне почудилось, что в этом шуме обитает какой-то дух. Оглянувшись, я увидел море, и чуть не обмер от восхищения, насколько оно было близко и широко. Черная полынья, окаймленная огнями, простиралась с юга на север. Море охватывал неровный полукруг, и было непонятно, берег отталкивает воду или вода отталкивает берег. Во тьме все казалось живым и враждующим.

Алина сделала несколько шагов к зарослям. Я последовал за ней. Не прошло и минуты, как лес вновь сомкнулся над нашими головами, но теперь прогалы стали попадаться чаще. Лес редел. Всякий раз, оборачиваясь назад, я видел полосу огней на противоположной стороне бухты, факелы на нефтяных терминалах и еще много чего, что можно увидеть только ночью. Как только лес закрывал обзор, сгущался мрак, и я ощущал странную тяжесть. Апатию. Кислый воздух. Однажды мне почудилось, будто в ушах стоит гул от свистящего на плите чайника. Все это давило на голову, и ничего, кроме желания спуститься с горы, я здесь не испытывал.

Наконец, Алина остановилась. Свет фонаря прошелся по кустам и уперся в ствол сосны. Вокруг сосны разрасталась молодая поросль. Я насчитал десяток тоненьких деревец и меж ними заметил черные перчатки.

Перчатки висели на деревцах, как новогодние игрушки.

Что-то сжалось в животе. Я почувствовал прикосновение холода. Вокруг внезапно стало тихо и жутко. Я с трудом сделал шаг вперёд. Алина повернулась ко мне. Во мраке ее лицо отливало белизной. Глаза блестели. Я понял, что настал мой черед выйти из тени. Чтобы ни находилось за сосной, девочка дальше не пойдет.

Местами каменистую почву покрывал мох, и мне виделись на нем следы. Я забрался на метр выше по склону, и, хватаясь за мелкую хвойную поросль, протиснулся меж деревьев. За соснами ничего не было, но отсюда я видел строй изломанных веток, ведущий в глухие дебри. Молодые сосенки переплетались с кустами можжевельника. Все мешалось с валежником, и, если бы не очевидный след, оставленный человеком, понадеявшимся, что никто сюда не забредет, я бы развернулся и пошел назад. Лес не хотел пускать меня дальше.

Но я не отступил.

Я пробрался еще дальше вглубь и натолкнулся на красную кофту и джинсы. Одежда была втоптана в мох и примята прошлогодней листвой. Не заметить ее было невозможно. Слишком яркий окрас и слишком мало листьев лежало сверху. Чуть поодаль валялся ремень и женский сапог.

Дорожка свернула вниз по склону. Кусты разошлись, как театральный занавес, и я попал на крошечный островок, закрытый от глаз стеной растительности. Здесь, под раскидистой веткой можжевельника лежала полуобнаженная девушка. Тело ее было бледнее воска. Волосы всклочены. Плечи и бедра покрыты кровоподтеками. Пальцы, словно хватались за что-то в траве. Девушка лежала на боку, голова была обращена вверх, и я видел на ее горле глубокий впалый оттиск, похожий на тот, что оставляет лезвие конька на подтаявшем льду.

От девушки исходил слабый запах духов, смешанный с чем-то травянистым, но не хвойным. Я прикоснулся к ней. Ее голова шевельнулась. Из вдавленного следа на горле вытекла бледная жижа. Я оторвал руку и замер с распахнутым ртом. Шок был долгий и глубокий, и сравнить его можно было разве что с дождливой ночью и непроглядными тучами. Ни единой мысли не промелькнуло в голове. Ни единого крика не вырвалось изо рта. Я обомлел и стоял так минуту, две, три… А глаза девушки глядели на меня, как две луны на беззвездном небе. Запах женских духов стал перебивать другие запахи, и через несколько секунд я уже ничего не распознавал, кроме сладковатого аромата, и не видел ничего, кроме стекающей кровянистой жижи из пореза на шее. На пальцах будто бы еще оставалось тепло ее тела. Но я знал, что она мертва. И смерть пришла к ней сравнительно недавно.

Я встал на ватные ноги и отошел в сторону. Отдалившись от трупа, мне все еще чудилось, что я стою над девушкой и взираю на ее худенькое бледное тело. Смотрю в ее глаза, похожие на две луны, на растрепанные волосы, на маленькую грудь. На ее полусогнутые ноги, на порванные чулки, на царапины и нелепую татуировку на бедре. Ее образ поселился в моей памяти, и ужас от полученного впечатления напрочь вытеснил чувство самоконтроля. Назад я не бежал, а плелся. Лицо горело, из груди вырывался жар. В двух шагах за старой сосной я, наконец, натолкнулся на Алину.

Очнувшись от забытья, я обнаружил, что девочка держит меня за виски, и в сознании что-то переворачивается. Я остыл. Исчезли переживания. Во рту было сухо, как в пустыне, зато снаружи я промок, и замерз.

Девочка смотрела на меня пустыми глазами. Я заметил, что из них ушел обычный блеск. Волосы прилипли к лицу. Она молчала так долго, что мне захотелось удавиться. Я не мог на нее накричать, но ждать ответа было невыносимо. Мне хотелось все знать. Что, откуда, почему? Внутри меня снова что-то завертелось. Задрожало. Я схватился за виски и закачался, как в далеком детстве, избавляя себя от изводящего давления.

— Иногда со мною говорят, — тихонько произнесла девочка.

Я поднял голову. Она смотрела в темноту. Где-то там, за соснами было море, но во мраке мы не видели ничего.

Я ждал. Алина словно переступала барьер.

— Они просят меня посмотреть… — говорила девочка.

— На что?

— На них, — опять молчание. Угнетающее, удушающее, раздирающее. Я не чувствовал ни рук, ни ног. Капли пота мешались с дождем и стекали по лицу. — Они показывают мне место. Иногда там есть люди. Иногда никого. Иногда я вижу все в мельчайших подробностях. Иногда все, как сквозь дым.

Дождь прибавил, и по лесу прокатилась волна. Я вздрогнул. Откуда не возьмись явилось чувство тревоги. Сильной и отчаянной тревоги за свою жизнь.

— Они? — прошептал я. — Кто? Кто они? Другие люди?

Она пожала плечами.

— Бабушка называла их ки-ки.

— Ки-ки? — повторил я с той же интонацией и с ударением на первый слог, и вдруг подумал, что название слишком веселое для изображение плохих вещей.

— Ки-ки, — осторожно повторила Алина, — это духи умерших. Они всегда при нас, только никто их не видит и не слышит.

— Но ты их слышишь?

— Да, — Алина прижала ладони к ушам. — Они приходят ко мне и начинают шептать ужасные вещи. Они не дают мне уснуть. Могут долго-долго что-то шептать, пока я не выполню, что они хотят или не случиться что-то, отчего они потеряют ко мне интерес.

— Вот черт! — выругался я. — А почему я их не слышу?

— Я бы все отдала, чтобы не слышать их, — она вздохнула. — Но не могу. Я такой родилась.

Я мысленно проворачивал видения, казавшиеся сном наяву. Алина присела рядом на коленки и прошептала:

— Там была девушка, да? Ты ее видел?

— Видел.

— Что будет с ней дальше?

Я не знал ответа на ее вопрос, хотя предполагал, что искать девушку будут долго. Не смотря на близость города, эта часть леса была глухой и труднодоступной. Без собак, люди сюда не забредут.

— Если ки-ки показали тебе жертву, быть может, ты видела и убийцу? — решился предположить я.

Алина убрала волосы со лба.

— Я видела его плечи. Широкие. Очень широкие. Он был одет… Как охотник.

Ее пальцы медленно забрались под волосы. Девочка зажмурилась.

— Он нес ее в гору. Несколько раз он поскальзывался, поднимался и нес все дальше и дальше вверх по склону. А потом он как будто распался в воздухе, и я перестала его видеть. Тогда я поняла, что мы опоздали.

— Поняла, но все-таки продолжила идти по его следу?

— Да, — кивнула Алина. — Чтобы ты мне поверил. Если бы ты не увидел ее, ты бы мне не поверил.

Я провел ладонью по ее лицу. Кожа была горячей и влажной.

— Да. Не поверил бы. Но почему-то я пошел за тобой. Поднялся среди ночи, оделся, вылетел из дома. Как думаешь почему?

— Не знаю.

— Я до сих пор думаю, что сплю. Только одно не дает мне покоя: запах женских духов. Я знаю его. Я бы ни за что не обратил на него внимание, если бы не знал. Такими духами пользовалась девушка с моей прошлой работы. Стойкий, как смоль запах. Резкий, сладковатый, так что во рту появлялась слюна.

Алина вздрогнула. На мгновение ее лицо пересекла полоса боли и страха.

— Верь мне, пожалуйста, — сказала она почти шепотом. — Мне очень нужно, чтобы ты мне верил.

Мне почудилось, будто меня к чему-то готовят, но внимания этому не придал. Не было времени. Я поднял голову и где-то со стороны моря увидел черную тучу.

Туча наползала на лес.

Мы едва успели выйти на тропу, когда грянул ливень.

Небесные врата разверзлись и нам пришлось срочно искать укрытие в лесу. Где-то на склоне мы натолкнулись на старую беседку. Крыша у нее текла, лавки промокли, и нам не оставалось ничего другого, как прятаться под большим прямоугольным столом. Там мы провели последующие полчаса. Из леса то и дело раздавались страшные звуки. Где-то кряхтели деревья, где-то завывал ветер. Ночь была ужасной и бесконечной. Мы грелись, тесно прижавшись друг к другу, и, когда туча ушла на восток, нас объял плотный холодный туман.