Я пацифист, девственник, трезвенник, вегетарианец

Евгений Александрович Козлов, 2022

Автобиографическая книга, в которой заключены некоторые воспоминания и мысли писателя, его рассуждения о пацифизме, девственности, трезвенности и вегетарианстве. Книга создавалась в предвкушении окончания если не всемирной истории, то своей собственной истории жизни и творчества. Автор, отсылая к особенностям своей личности, поведает о том, каков в его представлении должен быть нравственный человек, а также расскажет о своем отношении к настоящему времени и сделает предположение о далеком будущем. Одиночный протест – так можно с уверенностью именовать всю жизнь автора, и каждый, прочитав данную книгу, сможет в том доподлинно убедиться.

Я

Моя жизнь одиночный протест.

Смысл жизни — нравственность, поэтому я пацифист, девственник, трезвенник, вегетарианец. Книгу посвящаю самому себе, как впрочем, и все мои жизненные зарисовки говорят в первую очередь обо мне, о моем отношении к чему-либо, я рассказываю о моем восприятии мира. Ошибка многих заключается в том, что они во всех моих высказываниях видят не меня, но себя, это и есть доказательство того душецентризма, о котором я говорил в Агнозисе. Во всем мы видим только самих себя. И это неплохо, пусть и в этой книге читатели узрят свое отражение. Или же пусть наблюдают одного меня, чтобы в который раз не оскорбиться. Ведь мои современные книги, написанные мною, тридцатилетним, не принимаются для публикации, по той причине того, что они якобы кого-то могут оскорбить. Что ж, здесь стоит констатировать, что я живу в мире, где правда о людях оскорбительна. В таком мире быть честным писателем крайне трудно, и это одна из тех причин, почему я постепенно оканчиваю свою литературную деятельность, с этим видом творчества и самовыражения я неуверенно прощаюсь, особенно отказываюсь от больших форм выражения своей мысли. Я создаю книги вот уже пятнадцать лет и это немалый срок. Все эти годы я писал на бумаге, создавал рукописи, потом превращал рукопись в электронный формат, это много часов труда, каждодневного труда, отчего теперь мои глаза быстро устают, особенно от чтения текста. Многие считают, будто я начинающий писатель, когда на самом деле я заканчивающий писатель. В общем-то, моя литература конечна, она настолько нравственна, что придумать нечто более нравственное и совершенное попросту невозможно. Я всегда стремился к завершенности, к полной осознанности жизни. Впрочем, сама всемирная литература свой век отживает, и скоро она вовсе перестанет быть кому-то нужной, я похороню ее своим талантом, и сделаю это безвозмездно.

Одно из правильных решений в своей жизни я считаю публикацию своих книг для бесплатного чтения и скачивания. Мне ненавистна меркантильность в любом ее виде. Тогда как книгопродавцы заинтересованы исключительно только в продаже. В современном мире продается и монетизируется практически всё и это чрезвычайно отвратительно. Мне также антипатичны все издательские, писательские и художественные сообщества, так как их представители думают лишь о том, как бы им обогатиться за счет своего творчества. Я же в свой черед публикую все свои книги для бесплатного прочтения и скачивания, и считаю это единственно приличным способом распространения своего творчества. Поступая так, я, несомненно, выгляжу лучше всех других писателей.

Данная мысль — я лучше, станет основополагающей в этой книге. Потому что общество в целом, так и отдельные группы хотят внушить каждому человеку, особенно несогласному с обществом человеку, что он, дескать, не лучше других, у него просто другое мнение, или же он просто ошибается, озвучивая свое мнение. Обществу привычно унижать человека, оно хочет, чтобы никто не выделялся своим нонконформизмом. Общество в массе своей меркантильно. Меркантильность — вот что я ненавижу в искусстве. Так происходит, когда меркантильные писатели создают свои произведения не ради безвозмездного просвещения, но ради обогащения. Но если всё что они создают, это тупая развлекуха, тогда о каком нравственном просвещении здесь может идти речь? Мир с его меркантильностью мне крайне отвратителен, может быть, именно по этой причине всё нравственное доброе я возлагаю на будущие времена, где неизвестность, которую можно вообразить и обрисовать в любых красках. В настоящем же времени можно наблюдать только черную антиутопию.

Мою оппозицию в отношении меркантильности мало кто разделяет, потому в этом меркантильном обществе я всегда чувствую себя лишним, в обществе я если и могу находиться, то недолго, потом я ухожу. Вообще вся моя жизнь это постоянное рассмотрение и последующий уход (прозрение), так я вступаю в какое-либо сообщество, затем нахожу его ужасным и ухожу. С самой моей жизнью однажды произойдет именно такое, я уйду из жизни. Я нахожусь в постоянной оппозиции против всего безнравственного, против обыденности бытия. Однако это была бы ложь, если бы я заявил что всё мне антипатично и все люди мне противны. Мой пессимизм не всеобъемлющ. Не будь в мире нравственных людей, то тогда некого было бы просвещать и поддерживать. Однако даже будь я один, мои книги всё равно бы имели смысл, хотя бы для одного меня. Один я это уже много.

Именно эта книга получится исключительно протестной, дерзкой, горделивой. Я устал сглаживать углы своей речи. Однако от умалчивания и скрытности мне не отделаться, так как цензура нынче особенно свирепствует. Когда цензура не допустила мою книгу Пацифисты, я не пошел на уступки, не стал в этой книге ничего изменять, редактировать, придавать ей фантастический вид. Мир попросту оказался недостоин моей книги, книгопродавцы ее отвергли, здешняя антиутопия ее не приняла, впрочем, книгопродавцы в бесплатных книгах не особо заинтересованы. Однако, не всё столь печально, ведь большинство моих книг опубликованы и они бесплатные. Книгопродавцы разрешают такие публикации для того, чтобы автор привлек читателей бесплатной книгой, а затем подсунул бы им платную книгу. Маркетинговый рекламный ход. И в этом всём мне приходится находиться, потому что альтернативы для нищего нравственного писателя пока что нет. Под словосочетанием — нравственный писатель, я подразумеваю того писателя, который публикует свои книги для бесплатного прочтения и скачивания. Я даже хотел бы печатать тиражи своих книг и отдавать их бесплатно всем желающим, будь у меня такая возможность. Но кому нужны антимеркантильные, некоммерческие, некомфортные книги? Только мне одному. Мое творчество также одиноко, сколь и одиночен мой протест.

Я далеко не идеален, потому что совершал в своей жизни множество ошибок. Так в самом начале публикации своих книг, я, толком не разобравшись в механизме публикации, думал, что в графе роялти нужно было обязательно указывать какую-нибудь цифру. Что, конечно же, было делать не обязательно. Я указал по своей неосмотрительности малое число, отчего моя книга стала платной. Так произошло с первой моей публикацией, то была книга Целомудрие миролюбия, еще до разделения на три тома. Впоследствии в течение месяца один человек купил мою книгу, и мне начислили двести рублей с двух книг, с электронной версии и с печатной. Хорошо, что я быстро осознал всю мерзость данного происшествия, потому изменил параметры публикации, в графе роялти указав ноль. Я бы очень хотел думать, что я чист и безгрешен в отношении публикации своих книг, но это не так, я совершил ошибку, благо, вовремя опомнившись, я стал публиковать свои книги нравственно безукоризненно. Поэтому если читатель увидит на просторах интернета оставшуюся (может даже нерабочую) страницу моей книги, где указано что она платная, то читатель пусть знает, что это призрак моей ошибки, за которую мне совестно. Однако я всё исправил, публикуя последующие свои книги для бесплатного прочтения и скачивания. Совесть моя более не тревожится по этому поводу. Огорчает меня лишь то, что книгопродавцы меркантильны и потому бесплатные книги рекламируются куда хуже, нежели чем платные. Бесплатные книги не выгодны для них. Книгопродавцы стимулируют жадность писателей, подсовывая тем всё новые стимулы для обогащения, пусть и мнимого. Конечно же, писатели на самом деле не обогащаются, но о том мечтают, стремятся к той меркантильности, прибывая в постоянной неудовлетворенности. Я же в свой черед, удовлетворен своим творчеством, и не нуждаюсь в суррогатах счастья. Должно радовать само творчество, процесс, а не то, что за это писатель получает. Лучше вообще за свое творчество ничего не получать, ни денег, ни славы, почета, памяти и другой ерунды. Именно для меня одного мое творчество имеет огромное значение и этого понимания с лихвой достаточно творцу.

Все кто захотят усомниться в моей антимеркантильности, пусть спросят себя — просили ли они у своих работодателей платить им меньше положенного или более того, просили ли они вовсе им не платить заработанную плату? Я именно так поступал, и все мне дивились. Поступая так, я шел наперекор естественному отбору природы, при котором индивид стремится к обогащению, для лучшего пропитания, для лучших условий жизни. Здесь стоит заметить, что в этой книге, как и в других моих книгах, сойдутся две параллельные по смыслу мысли: я лучше и я против отбора природы. Одно другому противоречит. Для отбора природы я поступаю неправильно, но в то же время я считаю, что поступаю исключительно верно. В каждой главе этой небольшой книги будет происходить философский диспут.

Каждая моя книга вынашивается долго, я эмоционально готовлюсь к ее написанию. В моей жизни должны произойти особенные события, которые подтолкнут меня к творчеству. У этой книги есть и второе название, которое станет последней главой, состоящей из отдельных моих мыслей, и называться она будет — одиночный протест. Вся моя жизнь это одиночный протест, я всегда один и я всегда протестую против всего и всех. Сначала я хотел быть простым дворником, но стал нищим свободным художником. Я и поныне рисую красками, словами, мыслями. Я выбрал нищету, поэтому, будучи нищим художником, могу ли я быть богатым писателем? Это исключено. Быть художником во времена общедоступности любых изображений и во время легкодоступности печати, весьма легкомысленно. Точно также довольно смело быть писателем, когда практически все люди постоянно пишут письма, статьи, рассказы, интернет преисполнен текстами, и в этом изобилии трудно отыскать литературу. К тому же современная популярная видеосъемка куда проще и доступней для людей, и этот созерцательный контент могут создавать практически все люди, от мала до велика. Современные писатели всё чаще увлечены написанием сценариев для фильмов.

Но стоит заметить, что писательство вполне пригодно для нищего человека, так как для писательства нужна лишь бумага и пишущая ручка, а это недорогие предметы. Данную антимеркантильную деятельность я избрал для себя верно, именно с этого начался мой творческий жизненный путь. Однако идеализации себя во мне нет. Мои друзья до сих пор вспоминают тот день нашего общего детства, когда я просил с них пятьдесят копеек за прокат моего велосипеда, за круг по стадиону, такая дурная идея посетила меня в тот день, и все запомнили этот мой жадный порыв. Но в жизни своей нужно меняться и исправлять свои ошибки. Своею взрослой жизнью я эту подлость исправил, так же, как свои сильные половые желания я исправляю романтикой и философствованием о собственной девственности, подобно тому, совершая в детстве насилие, удары, толчки, пинки, сейчас я говорю о пацифизме и о непротивлении. В своей жизни я совершил немало глупостей, как в детстве, так и в подростковом возрасте. Но тем я и лучше многих, что я изменился, стал жить иначе, когда другие остаются прежними, становясь с годами только хуже. Так происходит по той банальной причине, что люди стремятся жить по безнравственным правилам природы, а значит деструктивно, вместо того чтобы идти наперекор борьбе за материальные ценности, или скорее излишества. Я же в свой черед создаю ценности, за создание которых я прошу только то малое, что необходимо мне для пропитания и не более того. Впрочем, я уже достаточно коснулся данной темы, и пришло время вспомнить все этапы моего творческого пути, о том времени, когда я делал первые штрихи. Речь далее пойдет о моей гениальности.

Гениален я, не потому что я обладаю некими сверхспособностями, сверхзнаниями, или сверхталантами, напротив, мои знания и таланты вполне обыденны, хотя я и считаю, что создаю новую литературу. Я гениален, потому что я мог бы оставаться тем глупым двоечником, каким я был, не стремящимся ни к чему умному, однако примерно в семнадцать лет я решил измениться, пожелал узнать, в каком мире я живу, какие имеются знания о мире, и каково будет мое уникальное мировоззрение. Я стал много читать, я начинал с нуля. Мои первые тексты были крайне слабыми, мой словарный запас был скуден. Мне думается, что современные подростки знают больше слов, нежели чем я в свои семнадцать-восемнадцать лет. Именно мой выбор оказался гениальным, так как всегда проще человеку оставаться в тупости, жить подобно животным: есть, спать, лениться, размножаться или имитировать размножение, попутно развлекая себя разным не слишком умным контентом. Но я пожелал себе сложной жизни, не похожей на любую другую жизнь, однако насколько протестной она сложится, то я и вообразить не мог.

Когда я учился на художника-оформителя, дома я писал тексты для песен, это не были стихи, скорее то были романтические фантазии и рассуждения, ведь именно тогда я впервые влюбился, когда мне было пятнадцать лет. В сегодняшнем своем возрасте я понимаю, что я всегда влюблялся в девичью красоту. Еще в детском саду я влюбился в самую красивую девочку, затем в школьные годы влюблялся, и то, что я влюбился, будучи в лицее, было неизбежно. Я влюбляюсь в одну, влюбляюсь в красоту. Я поклонник женской красоты, с малых лет и до седин им останусь. Та лицейская влюбленность продлилась десять лет. Впрочем, я вспоминаю о ней, и по сей день.

Красота меня вдохновляла, однако в детстве я чувствовал, но не мог выразить свои чувства. Став взрослее, я нашел способы творчески выражать свои чувства и эмоции. Оказалось, что можно словами пытаться рассказать о своей любви, можно описать красоту девушки, в которую я влюблен. Кто знаком с моими текстами, тот знает, что я вдохновлялся даже красотой девушки, которую я видел мельком, всего несколько секунд. Я так устроен, что женская красота меня волнует, о красивых девушках я хотел писать, тогда, как многие другие мне были малоинтересны. В тех своих первых романтических сочинениях, я уже показывал себя как интроверт, потому что я всё время рисовал образ влюбленной пары: она красива, а он поэт, они только вдвоем и больше им никто не нужен. Меня привлекало это создание маленького мирка для двоих. Герои моих текстов всегда были несчастны, видимо, покуда не побеждена смерть, всякая любовь конечна. Во мне уже тогда проявилась тяга к трагичности, осознание мирового пессимизма. И может быть, поэтому моя любовь оказалось печальной. Вот красота, вот мои чувства к ней, но история эта трагична, ведь красота однажды угаснет, как и мои чувства однажды погаснут. Истории не могут быть счастливыми, потому что жизнь несчастна. Чтобы обрести счастье, необходимо нечто большее, чем красота и чувства. Однако именно трагедия закаляла мой талант. Ныне мне более всего на свете интересна красота нравственности, добродетельность притягательней женской красоты. Но в свои юные лета я был примитивен во всем. Те тексты я впоследствии сжег, много тетрадей и распечаток, но их мне нисколько не жалко, они были плохо написаны и они были не просто трагичны, а чудовищно трагичны. Перечитывать сейчас я бы их не стал. Нужно оставлять после себя только что-то действительно важное, что еще может быть, кому-то пригодится. Те романтические тексты были началом, я учился простому соединению слов. Словосочетание — вот чему я научился в первую очередь, ведь тогда мне это казалось трудным делом. Тогда для вдохновения мне нужны были лишь мои собственные романтические чувства и романтическая музыка на фоне.

А что касаемо самой любви, то я долгое время, целое десятилетие прожил думая, что я из двух десятков девушек выбрал предметом своего обожания только одну, полагая, что за этим выбором стоит нечто божественное, мистическое, невообразимое. Сейчас я понимаю, что я тогда выбрал самую красивую девушку из всех представленных моему взору. Многие другие с моим выбором не согласились, у всех представления разные. И я встретил созерцанием своим ту красоту. В те годы во мне отсутствовало циничное понимание себя, своих чувств и мира в целом. Поэтому каждому своему чувству я приписывал потусторонние первопричины. На самом же деле, меня попросту привлекала внешняя красота, внешнее поведение конкретной девушки. Она меня триггерила, как и некоторые другие, только с меньшим влиянием. Ее всевластие было неоспоримо. Конечно же, сейчас это звучит цинично, дескать, так просто взял и прельстился красотой. Но в том-то и дело, что в том своем возрасте я этого не понимал. Мне всё казалось судьбоносным, я был настоящим мистиком, ведь романтика это разновидность мистического мышления.

Мистика в романтике состоит в том, что романтика желает продлить свои романтические чувства не только на протяжении всей жизни, но и за гробом. Романтика это умозрительное преодоление смерти. Романтика это протест против циничности жизни. Будучи таковым романтиком, я постоянно возбуждал свои романтические чувства, поддерживал их длительное время, целых десять лет, когда объект, к которому были адресованы мои чувства, был постоянно далек от меня и почти недосягаем. Здесь имеют место чувства к чему-то воображаемому, конкретнее к воображаемой красоте. Это уже доказывает, что я являюсь творческой личностью с сильным воображением. Я долгое десятилетие мог жить, питая свою любовь несбывшимися мечтами. Однако перечислять все свои романтические литературные произведения я не намерен, их слишком много, одни из них опубликованы, другие хранятся в виде рукописи. Сейчас мне важно понять их суть, их происхождение.

Мое литературное творчество на данный момент я могу охарактеризовать пятью эпохами. Первая эпоха была песенно-романтической, то было юношеское время серенад. Затем я приступил к написанию романтичной сказки. Вскоре последовали готические романтические сочинения, то были рассказы, повести, пьесы поэмы. Четвертый период моего творчества знаменует пик моей религиозности, то было время целомудрия миролюбия. И пятый период оказался противоположным, здесь имеет место агностицизм и написание антиутопии, которая явно перекликается с реальностью. Однако реализма в своих сочинениях я всегда избегал. Меня всегда привлекал мистический романтизм, даже в протестности. Протестность и есть то главное, что является неотъемлемой фабулой всех моих произведений. Романтика и есть идея протеста против разврата и половой низменности. Романтика это не стенания быстро проходящих чувств, романтика это протест всей жизни. Ведь романтик желающий испытать телесную близость только с одной единственной девушкой, понимает, что скорей всего вместо этого, он проживет всю свою жизнь в одиночестве, ведь другие живут не романтично, но тем самым романтик протестует против всего развращенного неромантичного мира, протестует против природы. Протест это, прежде всего — я не такой как они. Протест это — я буду другим, я буду собой. Это исключительный нонконформизм, который фигурирует во всех моих творениях.

Помимо протеста, во мне как в авторе есть ненависть, холодная разумная ненависть. Объясню, что я подразумеваю под словом ненавидеть. Я хочу — не видеть, но вижу, потому что я зряч и разумен. Сначала я ненавидел носителей, низины зла, то зло на поверхности, потому что я не поднимал голову вверх. Но затем я взглянул наверх и увидел высокое зло, которое злее, чем всё остальное зло. Это видимые пласты зла. Подобно сему существует обман общий (государственность, милитаризм, культура, история, религия и т.д.), но есть еще самообман, это обман частный. К сожалению, из-за цензуры, мне приходится переходить на самоцензуру и потому писать общие фразы, которые не всегда понятны. Мне в последнее время приходится разделять свою литературу на размытую, которая публикуется, и четкую, которая не будет опубликована, по крайней мере, в ближайшее время. Но, не смотря на это вынужденное разделение, все мои книги правдивы, честны и откровенны, только мазки на полотнах выполнены по-разному, где широкие мазки, а где мелкие точечные. Отчего может пострадать взгляд зрителя. И здесь я вынужден слегка коснуться важных тем, мне нужно будет, рассказывая о себе сравнивать себя с другими, указывая на то, чем же я лучше других. И заведомо предупреждаю, что словесность моя в этой книге может показаться расплывчатой и туманной. Главное что я понимаю, о чем пишу.

Итак, пожалуй, вернусь ко второму периоду своего литературного творчества, в свои семнадцать лет, когда я написал свое первое большое произведение, то была повесть, впоследствии расширенная до объема романа. Я и задумывал сказку Пророчество как не маленькую историю. В этом 2022-ом году я впервые ее опубликовал в самиздате. Но в те далекие года я просто взял лист бумаги предназначенной для принтера, а также шариковую ручку и стал писать. Именно тогда раскрылся мой талант, ведь серенады сиюминутны, они всего лишь звонкие эмоции подростка, вспышки быстро гаснущие. Мне нужно было придумать историю, горящую долго, когда ни знаний, ни словарного запаса, у меня двоечника попросту не было. Но я решился сделать это, хотя бы начать, попробовать. Я чувствовал, что будет трудно, но я смогу, есть во мне нечто потаенное, не раскрытое. Первые строки повести походили на простейшую сказку для маленьких. Я начинал словно с первого класса школы, хотя я мог бы и не делать это усилие, ведь зачем, для чего, когда до меня уже всё написано, сколько книг, фильмов, сериалов, только и делай что поглощай этот контент и не твори. Но я по сути своей не смог бы удовлетворится такой жизнью. Я замыслил стать творцом, вернее, я уже был им, мне не хватало только воплощения моих замыслов. Во время написания той сказки я уже встретил свою любовь, поэтому в главных героях сказочного романа можно легко узнать меня и ее. Может быть, именно безответность чувств подтолкнула меня написать любовный роман, в котором есть пара, ведь в реальной жизни той паре не суждено было быть вместе. У этой книги грустная история.

В дальнейшем я стал много читать, покупал старые книги, романы прошлых веков, в особенности готические. И сам стал сочинять похожие тексты и истории. Затем я сочинял по большей части любовные повести. Но не буду на них останавливаться, так как то было время любви, сколько было связанных с нею слез и страданий ведают только страницы моей рукописи. Тогда моя главная ошибка заключалась в том, что я не любил себя. Я желал, чтобы девушка меня полюбила, и для достижения этой романтической цели я замыслил создать и посвятить ей книгу, которую я мечтать подарить своей возлюбленной. Что я и сделал, и на то мне потребовалось несколько лет. В будущем она вышла замуж, а я как был одиночкой, таковым и остался, только теперь у меня есть книги. Как оказалось, книга не способна создать любовь. Однако сегодня я люблю себя и у меня есть мои любимые книги, которые я саморучно написал. Будь я умнее, то видел бы в творчестве удел одинокого счастья, не желая при этом невозможного. На самом деле мне всегда достаточно было самого себя. Любовь — это один я и больше никого. Мои книги это продолжение меня, это мой призрак. Творения нередко называют детьми, что не лишено метафорического смысла. Плотские дети обычно смутно похожи на своих родителей, тогда как мои книги это подлинное продолжение меня, единственное, что отличает их от меня, они не растут вместе со мной, глупые так и остаются глупыми, а умные умными. Так мои религиозные книги останутся религиозными, что для меня, агностика, вполне приемлемо, но лучше бы такого не было. Что ж, стоит признать, что во мне есть религиозность, мистическое мышление, что и должно быть у творческого человека, ведь религиозным человеком может быть только человек с хорошо развитым врожденным воображением. Ведь религиозному человеку нужно во многое поверить, столько всего представить, что без воображения здесь точно не обойтись. Однако то было время ошибок. Я, увлекшись религией и не заметил, как она стала на меня деструктивно воздействовать, ведь она сплошь состоит из деструктивных явлений, когда будучи нравственным человеком, начинаешь себя демонизировать, унижать себя, считая себя грешником, каешься в грехах, которые не совершал и которые таковыми не являются. Точно также себя ведут хейтеры в интернете, они видят, что я добрый человек, ни в каком зле не замешанный, но при всем этом они найдут, за что бы меня осудить. Точно также работают суды, если есть человек, то обвинение обязательно найдется. Религия это хейтер человечности, причем реальное зло, такое как насилие, война и участие в ней, религией не осуждается, а даже благословляется. Но о том безобразии я уже много написал строк в своих книгах, не стану повторяться. Хорошо, что я самоисцелился от радикального воздействия религиозности, и тесно связанного с ней патриотизма, это иллюзии одного порядка, достаточно древние культы. Поэтому в рукописи романа Целомудрие миролюбия, есть абзацы, которые я исключил из текста, потому что во время написания этой книги, во мне полыхала борьба пацифизма и космополитизма с патриотизмом. Помимо прочего, тогда я еще отвергал свою телесность, однако правильно, что я сторонился женщин, будучи верным своей единственной любимой, вот только в самоудовлетворении нет ничего плохого, оно естественно, потому что для человека нет никого ближе самого себя. Не понимая этого, я побеждал свою телесность и проигрывал ей, когда нужно было лишь понять ее устройство и признать ее таковой, какая она есть, и что сопротивление ведет к страданиям. Иначе говоря, тогда одно страдание сменяется другим, а значит это неверно. Верно же относится к самоудовлетворению, как к походу в туалет, ведь по поводу того же мочеиспускания совесть не тревожится, точно также должно относится и к половой функции организма, к тому же то и то происходит посредством одного органа, и эти функции выделения связаны. Так ученые выяснили, что в моче содержится некоторое количество семени, но это же не значит, что нужно бороться с мочеиспусканием, чтобы не потерять некоторое количество семени. Многие виды выделений для человека являются обычными, так почему же выделение половых клеток, вдруг стало чем-то зазорным, грешным, осудительным. Главное чтобы эти выделения происходили в уединении, и тогда это не будет касаться никого, окромя самого облегчающегося человека. Самоудовлетворение это удовлетворение процессов выделения. Но я не ученый, поэтому подмечаю глупость тогдашнего своего разумения, когда я религиозно полагал, будто я виновен в том, что мое тело устроено определенным образом. Не нужно только познавать тело другого человека, ведь тогда это приведет к потере девственности. Физиология совокупления подразумевает не просто выделение, а выделение ради размножения. Потеря девственности это познание другого. А если верить той глупости, что будто бы нельзя познавать свою телесность, как думают некоторые религиозные люди, то тогда, видимо, и в зеркало нельзя смотреться, ведь в отражении можно увидеть обнаженное тело человека. Но как вид собственного обнаженного тела является для человека обыденностью, также и процесс выделения также должен восприниматься человеком с некоторой долей прохладцы. К своей телесности нужно относиться прохладно, в общем-то, это так и есть, ведь возбуждение происходит, как правило, от чего-то другого. Но я не буду углубляться в эту тему. Мне важно было указать на свою ошибку и исправить ее, хотя бы в этой книге. Я пересмотрел свои взгляды на половую определенность, по крайней мере, в некоторых аспектах. Но каковы же были мои первые религиозные чувства?

Еще в школьном детстве они проявились, не в стенах храма, те театральные постановки, там инициированные, меня нисколько не впечатляли, как и религиозность взрослых родственников меня не заботила. Меня привлекали другие выдуманные мифические существа — черепашки-ниндзя. В первых классах школы у меня был портфель с изображением этих самых черепах. И вот однажды я получил тройку в школе, после чего придя понуро домой, я в который раз был обруган матерью, может быть, она меня даже ударила, точно не могу вспомнить, все подобные скверные сцены были всегда одинаковы. Помню только, что я плакал и хотел утешения, поддержки. И так как я был один в комнате, а мама, выругавшись, ушла на кухню. Я чувствовал свою беспомощность, обиду и несправедливость происходящего, ведь даже в те малые годы я понимал, что глупо ругать и бить ребенка за нарисованную цифру. Но как оказалось, изображение цифр может превратиться в настоящий культ, люди вообще к цифрам относятся с трепетом, почитанием и с религиозным рвением. Моя мать верила в цифры, а именно верила в школьные оценки и верила в цифры на банкнотах. Я же в свой черед верил только в черепах. Помню, как я заплаканный лежал на диване, а рядом со мной портфель с изображением черепашек, и я молил их утешить меня, я знал, что они скорей всего не существуют, хотя я любил рассматривать канализационные люки, с надеждой, что они живут в канализации. Да, они выдумка художника или писателя, но я их так любил, отчего представлял, что они меня слышат. Я прикасался к изображению пальцем и шептал их имена — Донни помоги, Майки, Лео, Раф. Это и были религиозные чувства, и все другие религиозные люди испытывают то же самое, только по отношению к другим воображаемым существам. Боги это воображаемые друзья или воображаемые враги. Когда люди не находят утешение в реальности, они ищут помощь в своем воображении. И творят религии именно художники, писатели, скульптуры, архитекторы, музыканты. Как и я, будучи иконописцем, творю религию, параллельно объясняя ее агностицизмом нередко доходящего до атеизма. Религиозным людям нужны изображения, к которым можно прикоснуться, им нужны тексты, которые будут будоражить воображение. Плохо ли это? Думаю да, плохо, потому что это всё иллюзия, и потому черепашки-ниндзя не помогут маленькому мальчику успокоиться, их не существует, они всего лишь плод воображения художника. Но черепахи безобидны, потому что мальчику никогда не стать черепахой. Опасны изображения реально существовавших людей. Так в массовых религиях изображают людей крайне безнравственных и почитают те изображения. Изображают убийц (воинов), разных властителей, представителей властной иерархии, сумасшедших, или рисуют события насильственной направленности. В итоге оказывается, что свой грешник религиозному обществу милее, чем чужой праведник. Выбирая между праведником и разбойником, толпа всегда выбирает убийцу. К тому же любой современный человек, не замешанный в изгнании людей и животных из помещения путем насилия, думающий при этом, что он имеет некую власть над другими, любой современный человек нравственнее любого религиозного деятеля или любой центральной персоны культа. Жаль, что современные люди продолжают трепетать перед ветхими личностями, когда эволюция нравственности только и делает, что движется вперед, поэтому идеал если и искать, то только в будущем. Но возвращаясь к теме культа личностей, скажу, что я всегда чувствовал себя среди всех этих кающихся грешников лишним, отверженным. Всякий культ обречен стать чем-то глубоко злым и деструктивным, так как начало его, сочиненное писателем, вполне может быть добрым и нравственным. Но вокруг книги непременно начнут собираться всевозможные безнравственные люди, которые и впоследствии извращают замысел писателя своим злом, коверкая его своим пониманием. И в итоге можно будет увидеть культ личности, который и так не отличался особой нравственностью, но помимо прочего к нему еще присовокупляют свое понимание культа, ради оправдания своей безнравственности. Поэтому придя в религию, будучи пацифистом, девственником, трезвенником и вегетарианцем, мне быстро объяснили, что здесь это не нужно, толпе это не нужно, ей нужно оправдание противоположного, вот они и собрались здесь для этого. В том-то и весь парадокс, что религия нужна маленьким детям для мнимого утешения, в то время как обидчикам, тем, кто совершает насилие, религия не нужна, такой человек накричал, ударил и пошел по своим делам до следующего раза. Но именно таких обидчиков и славят, их образы рисуют, будто жертва должна стремиться стать обидчиком, будто жертва должна благоговеть перед насильником. Увековечивают памятниками либо жертв войны, либо самих убийц (воинов), либо палачей. Обычно прославляют вторых, либо всё смешивают. Подобно сему религия жертв превращается в религию палачей. И однажды, смотря вверх на изображение очередного правителя, словно специально написанного таким образом, чтобы зритель обязательно чувствовал себя у подножия его ног, я, смотря на всё это безобразие, решил больше не глядеть, потому ушел.

А в религиозных изображениях я имею толк, вот уже двенадцатый год сам пишу иконы. Десять лет я учился и работал в иконописной мастерской, и два с половиной года рисую в домашних условиях, будучи свободным художником. Я делаю всё то же самое, что делали все древние художники, рисовавшие на камнях. Только ветхие люди изображали охотников с оружием в руках, вождей, всех этих убийц, впрочем, и я иногда, будучи в мастерской рисовал убийц, всех этих якобы “святых” воинов, военачальников, властителей. Сколько тысячелетий миновало, но ничего не поменялось. Бесконечное изображение вождей с их опричниками, вот кого часто изображают художники. Почему я этим занимался? Потому что я художник, а для художника предметов для росписи не так много. И религия как раз нуждается в изображениях, не все конечно, в некоторых делается акцент на скульптуре или на орнаменте, шрифте. Но везде нужна рука художника. Как и всем мне, нужно было учиться, работать, и зарабатывать себе на жизнь. В свое оправдание я скажу, что я зарабатывал по сумме как обычный дворник, как и рисование убийц, было не частым, потому не было постоянным раздражителем моей совести. Еще скажу, что в мастерской иконы писались совместно, поэтому мне вполне могла достаться лишь часть изображения, полностью я не написал там ни одной иконы, только после ухода из мастерской я создавал полноценные произведения религиозного искусства, при этом отказавшись от написания воинов и правителей. Нужно понимать, что в любой религии властвует размытость понятий, поэтому, будучи вовлеченным в религиозность, зритель смотрит на изображение убийцы, причем явного убийцы, вон у него меч, лук, щит, и при этом зритель думает — ну раз прозвали святым, то, наверное, не просто так, может это не убийца, может он не убивал, а так, носил все эти предметы власти словно украшение. И так далее и тому подобные оправдания зла. Оправдание зла всегда бесконечно. Но хорошо, что я ушел из иконописной мастерской, я больше не мог оправдывать то зло, которое там творилось, я участвовал в написании монахов-убийц, это гнусное изображение стало последним на моей совести. Правда оказалась для меня важнее денег, рабочего места, уважения. Почему же я не сделал этого раньше? Потому что я несколько лет отдавал половину своей зарплаты матери и брату, так как они находились в бедственном состоянии. И я был глуп, я поумнел только после тридцати. Возраст, вот в чем секрет моей решительности. До этого я долго был под гнетом безответной любви, потом под гнетом религиозности, в итоге так вышло, что много лет я провел в глупости. Но при этом я увидел религиозность изнутри, годами наблюдал за религиозными людьми, и скажу, что они такие же, как все, только слишком много фантазируют, и зачастую этими своими иллюзиями портят себе жизнь. Но хорошо, что я поумнел и ушел, а ведь сколько людей остаются там, в религиозности прозябают исполняя свою роль в этой древней ролевой игре. И я исполняю свою роль религиозного художника, однако плохо играю, в то время как многие представители верующего общества, которые внешне ведут себя добродетельно, обычно возвращаются к своим обыденным жизням, в которых они иногда напиваются, иногда совокупляются, ругаются, или увлекаются другими иллюзиями, такими как страна, родина, политика, деньги. Религиозная ролевая игра подобна украшению жизни, но никак не образ жизни. Если дворник метет, то он метет улицу так, как бы он подметал у своего подъезда или у себя дома. А религиозные люди, как правило, ведут себя так, изображают то, что им в обычной жизни не свойственно. Я же в свой черед, всегда желаю быть собой, поэтому я нигде надолго не приживаюсь, я отовсюду ухожу. Если бы я играл роль религиозного человека, с моей-то внешностью я бы уже сколотил приличное состояние, заимел бы известность. И люди ожидают от меня этой непревзойденной актерской игры. Однако я их всё время разочаровываю. Все во мне разочаровываются. Я разочарование. Всё потому что я недавно осознал, что бога нет, есть только я. Я доказуем, я существую. Но все другие живут в иллюзии гнозиса, они себе воображают, что что-то понимают в иллюзиях, что-то знают насчет иллюзий, на самом же деле никто ничего не знает, поэтому есть только агнозис, есть только чувствование нравственного и безнравственного, и больше ничего.