После Аушвица

Ева Шлосс, 2013

Откровенный дневник Евы Шлосс – это исповедь длиною в жизнь, повествование о судьбе своей семьи на фоне трагической истории XX века. Безоблачное детство, арест в день своего пятнадцатилетия, борьба за жизнь в нацистском концентрационном лагере, потеря отца и брата, возвращение к нормальной жизни – обо всем этом с неподдельной искренностью рассказывает автор. Волею обстоятельств Ева Шлосс стала сводной сестрой Анны Франк и в послевоенные годы посвятила себя тому, чтобы как можно больше людей по всему миру узнали правду о Холокосте и о том, какую цену имеет человеческая жизнь. «Я выжила, чтобы рассказать свою историю… и помочь другим людям понять: человек способен преодолеть самые тяжелые жизненные обстоятельства», утверждает Ева Шлосс.

4

Нацисты приближаются

Австрийцы всегда считались людьми обаятельными и уравновешенными. Как я узнала потом, они были и «обаятельными нацистами» — улыбающимися и милыми, в то время как восторженно приветствовали Гитлера после включения Австрии в состав Германии в 1938 году.

1930-е годы, время моего беззаботного детства, были отмечены беспокойствами в Вене, а также стали кульминацией десятилетий жестокой вражды.

Как только распалась Австро-Венгерская империя, город стал свидетелем фактической гражданской войны. Различные национальности и этнические группы делили империю на части с начала столетия. В то время как в здании парламента политики кричали друг на друга на разных языках, на Рингштрассе бедствующие рабочие протестовали против высоких цен на продукты, перенаселенных жилых помещений и потока эмигрантов, из-за которых, как они считали, стало трудно найти работу.

Вена была удивительным и заманчивым городом для состоятельных людей, но бедным людям в ней жилось трудно.

Хорошо известный в народе бургомистр, Карл Люгер, снабдил Вену начала века электричеством, трамвайными путями, чистой водой для больниц и даже общественными бассейнами. Но он также мог наблюдать разительный рост количества бездомных людей, спавших на раскладушках в трамвайных депо, стоявших весь день в очереди за местом для ночевки в общежитии и не имевших возможности купить еду. Пока обеспеченные жители города собирались в кафе, чтобы поделиться новыми мыслями, бедные люди приходили в приюты, чтобы спастись от холода, почитать газету и съесть тарелку супа.

Газеты часто говорили им о том, что причина всех проблем только одна — евреи. Бургомистр Люгер был известен своими антисемитскими взглядами и знал, что может легко снискать поддержку, возложив — несправедливо — вину за неблагополучные обстоятельства на предпринимателей-евреев.

Не всем нравилось, что Вена представляла собой многонациональный «плавильный котел», притягивавший широкий круг людей со всей империи. Некоторые писатели и политики начали агитировать за пангерманское движение, обращаясь мыслью к античным мифам об арийцах, которые происходили из Северной Европы и являлись более совершенной расой, нежели другие, в частности, славяне и евреи. Некоторые, например, депутат парламента Георг фон Шенерер, хотели объявить о том, что «Германия для немцев» (учитывая воссоединение Германии и Австрии), но пока император Франц Иосиф оставался на троне, их заявления не могли противостоять множеству мнений и разногласий того времени.

Если бы не Первая мировая война и падение империи Габсбургов, возможно, лишь немногие восприняли бы идею о «пангерманской высшей расе» всерьез, но этот пестрый набор популистских лозунгов и переосмысленных мифов сильно повлиял на Адольфа Гитлера, который между 1908 и 1913 годами был неудачливым художником и жил в одной из дешевых гостиниц Вены.

Гитлер, сын таможенного чиновника из провинциального австрийского города Линц, ненавидел венский интернационализм, современную живопись и музыку, свободу в сфере половых отношений и хаотичную политическую жизнь, изгнавшую его отовсюду. Он был похож на бедного мальчика, прижавшегося лицом к витрине кондитерской, в то время как находившиеся внутри представители высшего общества и интеллигенции не обращали на него никакого внимания.

Война принесла с собой нужду, голод, экономический упадок и окончательно унизительное положение в 1918 году. В то время как остальной частью Австрии до сих пор руководило консервативное правительство и католическая церковь, жители Вены взбунтовались, и с 1919 по 1934 год городская администрация состояла из социалистов, с прогрессивными взглядами на муниципальное жилье и общественное здравоохранение. Вена снова оказалась в центре ожесточенной и неистовой битвы между конкурирующими политическими идеологиями.

В 1934 году завершилась эпоха Красной Вены, а лидер христианско-социалистической партии Энгельберт Дольфус отодвинул австрийскую демократию в сторону и установил однопартийный нацистский режим. Как это ни парадоксально, Дольфус выступал или против нацистов, или против планов Австрии, присоединявшейся к Германии. Он старался защитить евреев, запрещая антисемитскую пропаганду и дискриминацию студентов-евреев. Когда в 1934 году Дольфус был убит австрийскими нацистами, его место занял другой член правительства — Курт фон Шушниг, он тоже пытался загнать Гитлера в угол.

В течение трех лет ему это удавалось, но Гитлер никогда не позволил бы Австрии голосовать на свободном референдуме по вопросу объединения с Германией, тем более после того, как было спрогнозировано, что две трети австрийцев предпочли бы сохранить независимость. 9 марта 1938 года немецкие войска тихо пересекли границу Австрии, не встретив сопротивления. Месяц спустя Гитлер приказал австрийцам проголосовать на референдуме по поводу будущего их страны. Официальный результат показал, что 99,75 процентов людей проголосовали за воссоединение с Германией.

Я никогда не забуду тот страх и плохие предчувствия, которые поглотили меня в ночь, когда нацисты достигли Вены. Аплодирующая толпа и звон колоколов приветствовали немецких солдат, а над каждым окном и зданием возвышались большие красные флаги с черной свастикой, похожие на ядовитые цветы.

Мы всей семьей собрались в квартире дедушки и бабушки и с волнением стали слушали новости. Я играла с двоюродным братом и Хайнцем, но чувствовала что-то неладное.

«Мы прожили здесь всю жизнь, — донеслись до меня слова дедушки, — и Австрия была родиной для нескольких поколений нашей семьи».

Кто-то попытался утешить его: «Не может быть, чтобы все стало настолько плохо, наши друзья других национальностей не допустят подобного».

«Как ты думаешь, что происходит?» — прошептала я Хайнцу на ухо, но он приложил палец к губам и посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, пытаясь намекнуть, что мы поговорим об этом позже.

Мы шли домой молча, и когда родители укладывали нас спать, мама, поцеловав меня и Хайнца, сказала: «Завтра все наладится».

В тот вечер ее успокоительные слова помогли мне легче заснуть, но казалось, что сердцем она чувствовала: судьба венских евреев окончательно решена.

Гитлер появился на балконе Нового дворца Хофбург, напротив императорской площади Хельденплац, 15 марта 1938 года. Он говорил, обращаясь к многолюдной толпе австрийцев, на фоне высеченного золотом лозунга, сделанного для императора Франца Иосифа: «Правосудие есть основа государства».

«Такой страной является Германия, — сказал Гитлер. — Я могу доложить немецкому народу о величайшем достижении в своей жизни. Я объявляю истории о вхождении моей родины в состав Германского Рейха».

Город, который так долго с пренебрежением относился к этому человеку, теперь приветствовал его с распростертыми объятиями, и первой важнейшей задачей Гитлера, которую он возложил на своего сподвижника Йозефа Геббельса, было очищение Вены от «грязи и тараканов» — он имел в виду евреев.

В первую неделю правления нацистов самые худшие опасения оправдались. Австрийским нацистам было разрешено свирепствовать, избивать евреев, разграблять их имущество, заставлять их называть друг друга оскорбительными прозвищами на улице и срывать ордена с груди бывших солдат и офицеров Первой мировой войны.

Внезапно добродушные друзья моего детства исчезли. Я удивлялась тем новым людям, оказавшимся передо мной. Обычные владельцы магазинов, трамвайные кондукторы и прорабы, которых, как мне казалось, я знала, заставляли евреев опускаться на колени, чтобы соскребать продемократические высказывания с тротуаров.

Безусловно, эти люди не имели ничего общего с теми, с кем моя семья так долго жила бок о бок…

Даже не интересуясь политикой, нельзя было не замечать того антисемитизма, который существовал в Вене в течение многих лет. И не только из пангерманской газеты доходила информация о том, что человеку, похожему на еврея, могли сбить с головы шляпу на Рингштрассе или о студентах, которых прогоняли из Венского университета с глумливыми выкриками «Долой евреев!»

В годы, предшествующие аншлюсу, все главные политические партии имели антисемитские заявления в своих манифестах, и даже государственный аппарат Дольфуса — Шушнига, претендовавший на защиту евреев, имел в своем составе много антисемитов. Это предубеждение было глубокой, устоявшейся и скрытой тенденцией нашей жизни, но только в тот момент оно начало вторгаться в мое защищенное существование.

Первое столкновение с новоявленными австрийскими нацистами повергло меня в шок. «Мы не должны больше возиться с такими, как вы», — сказала мать моего друга, захлопывая входную дверь перед моим носом. Я побежала домой в недоумении и в слезах.

Конец ознакомительного фрагмента.