Клара Ассизская

Ева Ференц

Предлагаемая вниманию читателя книга повествует о жизни святой Клары Ассизской (1193–1253), вместе со святым Франциском стоявшей у истоков великой францисканской семьи. Живой, доступный язык книги, свободная повествовательная манера делают образ святой более близким современному человеку и позволяют глубже понять дух Франциска и Клары, исполненный бедности, смирения и любви.

Перевод с польского: Юлия Ашина

Редактор: Татьяна Орёл

Иллюстрации: Дмитрий Миронов

Оформление серии: Иван Сердюков Вёрстка: Оксана Басий

«Вот свет!»

«Что есть человек, когда он рождается? Начало истории мира, которая в каждом человеческом сердце совершается заново? Непостижимая сила, действующая постоянно, до самой смерти? И не важны судьбы, дороги жизни, а важно то, как мы сумеем в них найти себя», — размышляла Ортолана, стоя у окна палаццо. Она смотрела на небо над Ассизи, освещённое светом луны, выглянувшей из-за туч. Руки её лежали на округлившемся животе, где пульсировала новая жизнь.

Она боялась родов. Какая беременная женщина не испытывает страха перед этим событием? Внизу, под окнами, громко завыла собака. Ортолана задрожала. Она вспомнила страдавшую от родовых мук служанку, которой она помогала произвести на свет сына. Это были ужасные минуты, но из-за мглы боли просвечивало безмерное счастье, ибо жизнь, которой дано начало, уже не имеет конца. Ортолана боялась рожать. Боялась, что, родив ребёнка, она сама лишится жизни. Ведь часто случается, что женщины умирают во время родов. И остаётся несчастный ребёнок, лишённый той необходимой любви, без которой невозможно нормально развиваться. Днём, ощущая в животе толчки детских ножек, она чувствовала, как душу её переполняет волна радости и тепла. Но сейчас это чувство прошло, как будто эту волну поглотило илистое чёрное дно, где вязнет сознание и блуждает воля. И мрак охватил мысли госпожи Ортоланы, к ней упорно возвращалась картина конца её мира, открывалась бездонная пропасть, пугающая, холодная и непреодолимая для материи.

Ортолана посмотрела на свои ладони, подняла руки и прижала их к лицу. Ладони были тёплые. Она протянула руки вперёд и сложила их так, как складывают, прося подаяние, нищие, а потом изо всех сил сжала руки в кулаки. «Боже, дай мне жить! — простонала она. — Позволь мне остаться с ребёнком, которого я рожу».

Её внезапно охватило желание молитвы, желание вознестись душой к возвышенному и светлому, но такому близкому.

Она отошла от окна, поправила платок на плечах, и, придерживая его обеими руками на груди, тихо направилась к расположенной в палаццо часовне.

Там, на алтаре, стояло большое распятие — Древо Жизни — руки Распятого были как прямые ветви с набухшими бутонами. Ортолана подобрала складки платья и опустилась на колени на скамеечку для молитвы. Тяжёлый шёлк зашелестел, и на нём жемчужно засиял лунный свет, льющийся из окна. «Невозможно иначе быть более наедине с другой жизнью и невозможно более приблизиться к другой жизни», — подумала она, прислушиваясь к движениям ребёнка в её лоне.

Внезапно она разразилась давно сдерживаемыми рыданиями: «Боже! Я хочу жить! Позволь мне жить! Пошли мне счастливые роды! Отгони от меня страх перед тьмой! Ты, Который Сам — Свет, дай мне свет! Позволь мне ещё побыть здесь, на земле…» — произносила она прерывистым шёпотом сквозь рыдания, вырывая из себя мысли, словно тернии, ранившие её душу, пустившие в ней корни слишком глубоко, так что от них нелегко было избавиться.

Она стояла на коленях перед распятием и плакала, потому что чувствовала себя ничтожной песчинкой жизни в мире, настолько великом, что его невозможно охватить человеческим воображением, но одновременно её не покидало сознание величия её собственного мира, теперь омрачённого болью и страхом перед концом известного, перед смертью.

— Проясни мои мысли! — горячо шептала она.

Ребёнок в её лоне беспокойно шевельнулся. Она, не отрываясь, смотрела на распятие, залитое серебряным светом луны, понемногу успокаиваясь. И когда её сердце объяла тишина, она услышала ответ на свои мольбы, раздавшийся в ее душе с силой и уверенностью, как звон колокола в вечерней тишине. «Не бойся, ты родишь свет. Он в тебе». Она задрожала, услышав эти неожиданные слова, внезапно преисполнившись их смысла.

Ещё раз склонившись перед распятием, она встала с колен и подошла к окну. По небу плыли тучи, закрывая таинственный свет луны.

Госпожа Ортолана родила девочку. Роды прошли благополучно.

— Вот Клара!¹ Вот свет! У моей дочери будет имя Клара, — повторяла она охрипшим от волнения и усталости голосом, когда повитуха свёртывала мокрые полотенца.

Слуги двигались проворно и почти бесшумно. Тихо журчала вода, шелестело полотно свежих, пахнущих ветром простыней. Дитя, несколько раз протяжно вскрикнув, умолкло. Девочка лежала возле матери, на её лице застыло разумное и усталое выражение. От всего её маленького тела веяло невинной беспомощностью, той слабостью, которая побеждает зло. Повитуха наклонилась над ложем и бережно взяла её, чтобы выкупать. Когда она погрузила в воду розовое тельце младенца, крик снова наполнил комнату. Ортолана приподнялась на локтях и, глядя на только что рождённое дитя, почувствовала, как сердце ее переполняет любовь, как оно пылает счастьем столь великим, словно у неё в груди — горячее солнце.

Выкупанную девочку завернули в пелёнки и уложили в колыбель, выложенную овечьей шерстью. Над лобиком девочки золотились пушистые волосы. Они сияли ореолом на белизне простыней. Новорождённая спокойно уснула. Так она вошла в своё собственное человеческое начало мира.

В это время новость о новорождённой облетела палаццо и быстро понеслась дальше, достигнув дома на другой стороне площади Святого Руфина, где госпожа Гуэльфуччо с утра сидела у окна, ожидая этого известия. Сейчас, увидев цветной платочек, которым торжествующе махала одна из служанок в окне напротив, она захлопала в ладоши; подпрыгнув и закружившись в танце так, что разлетелся подол её зелёного шёлкового платья, она выбежала в сад, нараспев восклицая:

— Пачифика, дочка! Пойдём к госпоже Ортолане! Хочешь увидеть новорождённого младенца?

В небольшом садике на ухоженной зелёной лужайке, среди цветущих ромашек и шалфея, сидела маленькая девочка. Гладкая рыжая собачка прыгала ей на руки, цепляясь коготками за белое платьице, и забавно хватала зубами льняные локоны девочки.

Госпожа Гуэльфуччо подошла к дочери и, наклонив к ней разрумянившееся лицо, сказала:

— Ты слышала новость, Пачифика? Пойдём со мной. Увидишь чудо!

Пачифика удивлённо и серьёзно посмотрела на мать. Она легонько оттолкнула собачку, встала и молча взяла мать за руку. Они пошли к калитке, ведущей на городскую площадь. Гравий на ухоженной дорожке тихо шуршал под ногами. Большой куст дикой розы, взбирающийся на стену возле калитки, оплел молодыми побегами отверстие выхода. Потревоженный побег розы качнулся и слегка задел руку Пачифики. Розовый, только что распустившийся бутон коснулся её шеи. Почувствовав тонкий аромат, Пачифика улыбнулась, протянула руку, сорвала цветок и сжала его в ладошке. На площади, залитой солнцем, воздух колебался над раскалёнными камнями мостовой. Царила обычная полуденная тишина, когда даже воробьи дремлют в тенистых выбоинах стен, а торговцы не зазывают криками и жестами покупателей.

Только возле палаццо господина Фавароне было движение. Несколько всадников отправлялось в дорогу. Кони нетерпеливо били копытами, взмахивали хвостами и гривами, отгоняя назойливых мух. Слуги, придерживая уздечки, покрывали спины животных чепраками, прикрепляли к седлам бурдюки с водой и корзины с провиантом. Один из юношей, споткнувшись, уронил на землю кожаный бурдюк.

Вода забулькала, и на камнях расползлось тёмное пятно.

Госпожа Гуэльфуччо и Пачифика вошли в ворота особняка. Звук их быстрых, лёгких шагов был подхвачен эхом в каменных стенах коридора. По широким ступенькам они поднялись на второй этаж, где в алькове, на широком ложе под балдахином лежала Ортолана. Госпожа Гуэльфуччо подошла к ней с выражением сердечной заботы и, наклонив своё румяное лицо над бледным лицом роженицы, поцеловала её.

Пачифика, стоя возле матери, едва взглянула на лежавшую женщину. Взгляд её, полный любопытства, был прикован к колыбели, стоявшей посередине комнаты. Она подошла ближе, встала на цыпочки, вероятно для того, чтобы казаться себе более высокой, более достойной чуда, и задрожала. Она увидела маленькое золотисто-розовое личико, дышавшее покоем и абсолютной беспомощностью. В этом зрелище была и лёгкость облака, плывущего по голубому небу, и красота цветов серебристой дикой розы, прижавшейся к каменной стене, и очарование рыжего щенка, барахтающегося в травах, ромашках и шалфее.

Когда она стояла неподвижно, поглощённая созерцанием только что рождённого человека, до алькова долетел топот множества конских копыт. Она обернулась и посмотрела в окно.

— Это гонцы поскакали с вестью о родах, — сказала повитуха.

— Пойдём, Ортолана должна отдохнуть, — сказала госпожа Гуэльфуччо дочери и хотела взять её за руку, но Пачифика внезапно подбежала к колыбели и быстро спрятала в пелёнках бледно-розовый цветок с помявшимися в её ладони лепестками, издававший от этого ещё более сильный аромат.