Та, что меня спасла

Ева Ночь, 2018

Она ушла от меня, чтобы начать всё сначала. Надо мной висят дамоклов меч предательства и смертельная опасность. Что ждёт нас впереди? Сомнения? Разрыв? Подозрения? А может, это шанс сблизиться, научиться доверять друг другу? Она та, кого я люблю. Она та, что сумела разбудить мои чувства. Она способна пройти по краю опасности и не обжечься, отвести беду и согреть моё сердце. Она моя жена. Она та, что меня спасла. Содержит нецензурную брань.

Вторая книга. Первая — «Тот, кто меня купил» (бесплатно). Книги отдельно не читаются.

Глава 1

Таисия

Пальцы скользят по тугим мышцам спины — жадные и немного беспомощные. Цепляются, как скалолазы за выступы, но не задерживаются — обрываются вниз, к пояснице. Проходятся по ямочкам и вжимаются в крепкие ягодицы, что движутся ритмично, напористо, пока ещё не спеша.

Белая нога — как узкая полоска флага. Это капитуляция. Протяжный стон — сладострастный выкрик. Гортанный и хриплый. Довольный и бархатный, словно кошка, что катается по нагретой солнцем земле.

Пальцы подстёгивают движения — быстрее. И он слушается, ведомый её призывом, тонкой струной, что натянута до предела и готова лопнуть от приближающегося наслаждения.

Спина напрягается, мышцы бугрятся, движения становятся рваными и очень быстрыми, но ритм остаётся тот же — чёткий, как пунктирная линия, как точки и тире в азбуке Морзе. Он телом произносит слова животной силы.

Шквал. Буря. Неистовство. Полное обладание. Яркое доминирование. Он подавляет, освобождая, даруя пронзительный экстаз, от которого каменеют соски и рвётся наружу чистое удовольствие.

Они занимались любовью. Красиво. Расковано. Завораживающе. Женское протяжное «А-а-а-а!» — и содрогание тела, что видно по судорожно сжатым на пояснице ногам. Мужское чертыхание сквозь стиснутые зубы. Ещё несколько быстрых толчков — и вот он откидывает голову, бёдра его движутся, замедляясь, позволяя поймать искры оргазма.

Потная спина замирает. Тело расслабляется. Мужчина ещё несколько секунд покоится между женских ног. Ему хорошо — это видно. Ей, наверное, ещё лучше.

— Аль, ты бог, — целует она его в плечо.

Я негромко кашляю. Че Гевара деликатно мне подгавкивает — тихо, совсем чуть-чуть, но девушка, видимо, попалась со слабыми нервами: взвивается, визжит, пытается вскочить с кровати. Мужчина накрывает её телом и прижимает собой.

— Тихо-тихо, — успокаивает. И я вижу, как смуглая рука с изящными длинными пальцами скользит по её щеке.

Он оборачивается и оценивает ситуацию. Приподнимает бровь. Одним движением встаёт и одновременно прикрывает испуганную партнёршу покрывалом. Сам он не стесняется — вырастает передо мной, в чём мать родила. Красивый. Поджарый. Дух от него захватывает. Когда-то я грезила это увидеть. И вот час пробил.

Он не бог, конечно. Не Аполлон. И плечи у него узковаты, и мышцы ног не так рельефны, как могло бы быть, если бы он больше следил за собой и занимался хоть пару раз в неделю спортом. Но зато руки великолепные. И живот впалый. И то, что ниже, — тоже ничего: ещё не до конца упавшее вполне боевое орудие для поражения женских прелестей. Тех, что между ног.

— Прохорова, — обжигает он меня зеленью шальных глаз и прячет их блеск под длинными загнутыми ресницами. Отбрасывает со лба длинные пряди, почёсывает кадык, складывает руки на груди, кривит красивейшие губы, которым можно молиться и сочинять баллады, в улыбке, от которой останавливается сердце, а затем всё же отворачивается, давая полюбоваться на шикарные узкие бёдра и каменную задницу, где змеится тату тёмно-зелёного дракона. Справа. С этого ракурса мне его видно не было.

Он набрасывает халат, завязывает атласный пояс и снова оборачивается.

— Ну, здравствуй, Прохорова. Какими судьбами?

Он узнал меня, хоть не видел, наверное, года три. Сразу же узнал, хотя, когда в последний раз мы виделись, я заплетала косички и носила брекеты. Но с его памятью — я не удивлена.

— Здравствуйте, Альберт Викторович, — бормочу я, пытаясь прийти немного в себя. Всё же я не такая прожжённая и опытная девица, чтобы без смущения смотреть на голого красивого самца. Судорожно прикидываю, сколько ему сейчас. Тридцать. О, боже, всего тридцать.

— Тайна, можешь звать меня Аль. Уже как бы пора. Ты выросла. Я расцвёл.

— Аль, что происходит? — подаёт голос с кровати девушка, которая визжит. Мы о ней, кажется, забыли. Я уж точно.

— Зайка, — морщит он лоб, и я понимаю: не помнит имени, поэтому пытается выкрутиться, — у меня тут форс-мажор нарисовался. Ты бы не могла быстренько одеться и исчезнуть?

— Эта длинноногая дрянь — твой форс-мажор?! — подвизгивает на высоких нотах девушка. Она постарше меня. Лет двадцать пять, наверное. Под тонким покрывалом угадывается большая грудь и отличные формы. Скорее всего, натурщица. — Что, с временем напутал, и теперь пытаешься меня вышвырнуть, чтобы очередной красоткой заняться?

— Котик, — страдальчески закатывает Альберт глаза, — по-хорошему, ладно? Ты ж знаешь, я могу и по-плохому. Наслышана? Голой по лестнице. Да. Всем будет весело.

Девица вскакивает и начинает быстро одеваться. Я не ошиблась: у неё шикарная фигура. Но ростом она немножко подкачала. Нестандарт. Впрочем, Аль всегда любил неправильные черты, неидеальные образы. Это будило в нём тягу к достоверному изображению жизни.

— Ты даже имя моё не запомнил, козёл!

Девушка крутит задом, как мельница — лопастями, вдавливает каблуки в паркет так, что он и потрескивает, и повизгивает ей в такт.

— Ну, вот. А говорила — бог, — меланхолично бросает он ей вслед. — Какие вы, девушки, непостоянные. От бога до козла — всего шаг. Или чужие длинные ноги.

Девица гневно хлопает дверью так, что сыплется штукатурка.

— Давно ремонт делать нужно, — оглядывает он заоблачной высоты потолок с лепниной и трещинами, что разбежались, как грязная паутина, вздыхает, а затем, отвернувшись, собирает свои вещи. Начинает переодеваться. Натягивает трусы. Снимает халат. Влезает в джинсы. А затем поворачивается ко мне. Ширинка у него расстёгнута. Тяжёлый кожаный конец ремня болтается, как сытый удав.

— А ты зачем пришла, Прохорова? — оглядывает он снова меня с ног до головы. Останавливает взгляд на команданте Че. Пёс в ответ склоняет голову набок и показывает розовый язык. — Ещё и собаку с собой притащила. Взрослая же девочка. А всякую пакость тянешь в дом.

Я откашливаюсь. Набираю побольше воздуха в лёгкие.

— Помните, вы говорили…

— Стоп! — он поднимает руки вверх, и я снова любуюсь его длинными кистями и пальцами. Затем он запускает их в волосы, прогребает, пытаясь немного уложить пряди. — Тайна, раз уж ты припёрлась, испортила мне половую жизнь, выгнала Котика-Рыбку или как там её, эту Зайку… не важно, короче, то давай уже без церемоний, что ли. Ты ж меня, считай, изнасиловала взглядом. Это, считай, половой акт и степень необычайной близости. А я к тому же до сих пор помню и твоё имя, и фамилию, и лицо твоё распрекрасное забыть не сумел. Так что мы почти семья, как ни крути. Поэтому, будь любезна, на «ты» и Аль. Так проще, душевнее и сближает неимоверно.

— Хорошо, Аль, — соглашаюсь покладисто. Мне сейчас не до споров. — Помнишь, ты говорил, что если однажды мне будет очень и очень плохо, то я могу прийти. И ты поможешь.

Аль задумчиво ерошит волосы. Они у него стоят дыбом. И расчёски в этом доме не найти. Проверено. Хотя можно попытаться.

— Господи, кому я чего только ни говорил, — бормочет он. — Я хоть трезвый был тогда?

— Абсолютно, — уверяю, но сердце противно сжимается в груди: а что если сейчас он меня, как свою Зайку, спустит с лестницы?.. Что тогда?..

— Тогда ладно. Помню, — выдаёт он и хлопает ладонью по коленке. — Ты удрала от своей толстожопой тётки? Ну, помню, помню, я, Тайна. Ты ж знаешь: шутки мои плоские, язык у меня — трепло, но память замечательная. Ничто её не берёт.

— Только имена Заек не запоминаешь, — улыбаюсь я, не удержавшись от подколки.

— А зачем? Я лишним голову не забиваю. А у тебя зубки — загляденье, Тайна. Вишь, хорошая у тебя грудастая тётка. Хоть какое-то доброе дело сделала.

Он помнит. Он всё прекрасно помнит. А ещё он помнит, что я перестала ходить к нему в студию и заниматься живописью тоже из-за тётки. Ей не понравился учитель. Ей не понравился свободный дух. А ещё больше не понравился мой взгляд, что я однажды бросила на Альберта, когда считала, что меня никто не видит. Влюблённый взгляд пятнадцатилетней дурочки с буйной фантазией и несбыточными мечтами.

— В общем, этот день настал, — я стараюсь не вздыхать. Я удрала не от тётки. И мне нужно где-то приземлиться. Поможешь мне квартиру снять? У тебя же всегда куча друзей, знакомых, подруг.

— Хм, — щурит он глаза, — а по объявлению не судьба? Тут только открой страницу в Интернете — продаю, сдаю, купите.

— У меня собака, — кошусь я на Че Гевару.

— Ладно, придумаем. Проблема. Тоже мне. Трагедия.

Затем он останавливается. Ещё раз всматривается в моё лицо, поводит носом, словно пытается унюхать запах спиртного или опасности.

— А от кого, если что, ты удрала? — задаёт он самый неудобный вопрос.

— Я удрала от мужа, Аль. Я замужем, — произношу вслух слова, что обжигают мне глотку, и внимательно наблюдаю, как меняется в лице мой бывший учитель живописи — Альберт Викторович Ланской: тридцать лет, холост, художник и ритор, слегка эпатажный, немножко раздолбай.

Аль. Моя первая любовь.