Аирват. Повесть о беззаветно преданной любви

Дэ Нирвакин

Аирват – мистический остров запредельной любви, на который не ведет ни одна дорога. Но, подобно этой книге, Аирват-двипа может находиться где угодно и когда угодно. Каждый стремится туда попасть. Каждый стремится к свободе, к осуществлению заветной мечты. Но что такое любовь? Что такое свобода? Где пролегает грань между светом и тенью? Что происходит во снах? На эти вопросы никто не ответит вместо нас самих. Мы сами являемся причинами и следствиями того мира, в котором мы живем.

I

Джанапутра. Царь без царства в мире без людей

Он различал какие-то неясные звуки. Далеко, на самом дне ушной раковины, раздавался тихий шепот на удивительно певучем наречии. Чей-то голос вопрошал о своей судьбе, молил высшие силы о помощи. Пытаясь разобрать, что угнетало душу молившегося человека, Евгений вслушивался в иноземную речь — и лицо его неожиданно побледнело, когда в потоке слов стали встречаться знакомые выражения.

Если бы он спал, то ничего странного в этом бы для него не было. Раньше в сновидениях он часто говорил на иностранных языках, которых никогда не изучал. Иногда он даже представления не имел, как эти языки назывались, в какой части света на них говорили или, возможно, с их помощью общались лишь странные существа в его воображении. Но в том-то и дело, что он не спал. Глаза его были открыты! Он просто лежал в полутьме своей каморки на цокольном этаже, глядя на каменную стену прямо перед собой. Ему подумалось, что слуховая галлюцинация прекратится сама собой — надо лишь перестать к ней прислушиваться. Изрядно устав от бормотания внутри своей головы, он закрыл глаза и постарался заснуть. Поначалу голос стих и даже совсем прекратился, так что Евгений ушел в сладкую дрему. Как вдруг до него снова донеслась незнакомая речь — на этот раз очень четко, словно кто-то находился прямо за стеной.

Наверняка за кирпичной кладкой, в соседнем помещении, молился представитель азиатской диаспоры, однако сон так крепко сковал Евгения, что он даже не пошевелился. На спящем лице у него не дрогнул ни один мускул, хотя ему захотелось улыбнуться. Было забавно слышать, как пылко молится парень, бежавший из теплой солнечной страны в заснеженную и промозглую Россию. Если бы он был умнее, то оставался бы дома — тогда, глядишь, и жаловаться на судьбу не пришлось бы.

Спустя еще четверть часа протяжных завываний Евгений захотел узреть эту редкостную азиатскую непосредственность своими глазами. Он решил хотя бы постучать ему в стенку, чтобы тот сбавил громкость, но открыть веки не получалось — они то ли онемели, то ли слиплись. От невозможности приоткрыть веки, зрачки его закатились вверх, так глубоко, что на пару минут он заглянул в кромешную темень, которая находилась где-то внутри него. Заглянул туда, куда никогда не заглядывало его сознание, где его самого уже не было — по ту сторону самого себя. Именно так, по-другому и не скажешь!

Он провалился в какую-то абсолютную космическую темноту, которая обитала между пор его тела, кровеносных сосудов, клеточных органелл, петелек нуклеотидов и атомных флуктуаций. Или, быть может, это он обитал на одной из ее возможных граней среди неисчислимых пересеченных поверхностей, плотно сжатых и упакованных одна в другую. Он подумал прямо во сне, что эта непроглядная тьма, вероятно, вмещала в себя всю огромность бесконечных миров и вселенных.

Оказавшись в запредельной темноте самого себя, он уже не мог определить направление, куда смотрит. Ему казалось, что он продолжает смотреть куда-то вперед, хотя его зрачки под веками были развернуты назад, в сторону сетчатки. Поскольку он лежал боком на кровати, то сторона, которая в темноте казалась ему правой, в действительности была низом, а сторона, казавшаяся ему левой, была верхом. То, что он сейчас воспринимал за нижнее направление у себя под ногами, в пространстве полуподвального помещения было левым направлением, а то, что воспринимал за верхнее направление над головой, было, соответственно, правым…

Так вот оно что! Почему же раньше он не замечал этого? В сновидениях всегда действовала такая непривычная система координат: вперед-назад — назад-вперед; вправо-вниз — влево-вверх; вниз-влево — вверх-вправо. Выходит, всякий раз, когда сознание его опрокидывалось в это сновиденческое пространство, имеющее для каждого направления дополнительные координаты, он видел события, происходящие не в четырехмерном, а восьмимерном пространстве-времени.

Его сознание начинало перемещаться во сне подобно электрону, спин которого равен двум. Обернувшись один раз кругом, он, стало быть, совершал движение, которое в обычном состоянии имело бы 720, а не 360 градусов. Но самое поразительное заключалось в том, что для входа в эту потустороннюю реальность не требовалось никаких дополнительных приспособлений — в самой природе сознания уже содержалось все необходимое для такого восприятия инобытия.

Если в сновиденческом пространстве переднее направление могло быть заодно задним, а верхнее — заодно правым, то и стрела времени могла быть здесь заодно прямой и обратной. Таким образом, что предстоящее можно было воспринимать как уже — тут, в сновидении — с ним произошедшее. Тогда как события прошлого частично забывались либо становились совершенно неизвестными ему величинами. Вместе с тем, каждое последующее действие могло отражать здесь воспоминания все более и более отдаленного прошлого, и если бы он проспал достаточно долго, то как бы затем определил, где и когда находится? Разве не могла оказаться личность, с которой он себя отождествлял, давно умершей, либо, напротив, еще не появившейся на свет?

Ему хотелось еще немного поразмышлять об этом. Здесь, по ту сторону самого себя, он увидел то, что обычно было скрыто от него самого его же собственным существованием. Он узрел непрерывную протяженность времени — необозримую его высоту, которая для всякой разумной сущности была своя, познал его бездонные океанические глубины, его необъятную, запредельную широту, объединявшую архетипы отдаленных эпох и память всего живого. Ему нужно было еще немного времени, чтобы все это запомнить и осмыслить, но больше времени у него не было — оно все было здесь целиком, оно целиком находилось в этой темноте. Да, оно было здесь все время — всегда… Тут глазницы его раскрылись, и пространство стало вливаться в него белым светом.

***

Он с трудом приоткрыл дрожащие веки, осторожно впуская в себя потоки ярких красок. Ему казалось, что он видит акварельное небо над ровными горными склонами, покрытыми цветками куринджи. До него доносилось журчание воды, протекавшей по влажным плитам среди рододендронов и папоротников. Под сочной зеленью травы виднелись заросшие бордюры и башенки-виманы с углублениями для жертвоприношений, которые были осыпаны свежими лепестками карены. Ему захотелось рассмотреть этот удивительный сад релаксации поближе, войти в него полностью, даже если это было не его сновидение, даже если он не должен был здесь находиться.

Влекомый этим безрассудным желанием, он подался чуть вперед. Его кожа стала очень вязкой, черты лица — более эластичными, словно маска, они медленно растягивались и расширялись. Каждый изгиб морщинок на лбу, вокруг глаз и рта раскалял его кожу докрасна, как при сильном солнечном ожоге. Ему приходилось напрягать каждую мышцу на шее, чтобы протиснуться через непонятную преграду. Возможно, это была горная порода, засыпавшая вход в пещеру, из которой он хотел выбраться, а может, кирпичная кладка в стене. Наконец, после того, как его лицо перестало растягиваться и гореть, он сумел вытянуть шею и осмотреться.

Но прежде, чем понять, где он находится, он увидал перед собой молившегося человека — того самого, который не давал ему заснуть. Им оказался он сам! Вернее, он выглядел так, как если бы это было его собственное зеркальное отражение. И этот странный человек настолько умело его пародировал, что выражение их лиц было практически одинаковым. Поначалу ему даже почудилось, что между ними вообще нет никаких различий. Впрочем, двойник был чуть моложе и смуглее, он был одет в восточную одежду, сохранявшую следы тонкой вышивки и роскошного орнамента, а в его глазах читалось изумление, граничащее с подлинным ужасом.

— Откуда ты взялся? — решил спросить у него Евгений, премного удивившись изменению своего голоса, который прозвучал как скрежет гигантских каменных глыб.

— О, великий Пурусинх, ты явился! — только и вымолвил двойник, упав оземь. — Ты отозвался на зов последнего из рода Раджхаттов.

— Хм-м, — раздалось в ответ задумчивое эхо.

Евгений не понимал, что происходит. Он знал, что видит очень странное, как будто вывернутое наизнанку сновидение. Вместо того чтобы смотреть сон своими глазами, он смотрел на свое ментальное тело как бы со стороны. Вполне возможно, в пространстве-времени сновидения появились какие-то неучтенные координаты, и он… его сознание попало в еще более запутанное, скажем, шестнадцатимерное состояние. Но, если так, то кем он сейчас был? Точнее говоря, кем был тот самый Пурусинх, которым он сейчас был?

Он попытался взглянуть себе под ноги, но его движения были скованными. Покрутив головой, он ощутил чудовищный внутренний жар, хотя это было не самое страшное. Краем глаза он заметил, что его руки и грудь — дымятся! Они потрескались, обнажая под лопнувшей кожей огненные потоки вулканической лавы. Евгений вскочил на ноги, принявшись тушить себя и охлопывать в клубах дыма.

Когда дым рассеялся, он громко кашлянул, высунув язык наружу, провел рукой по вздувшимся венам на шее и выдохнул с некоторым облегчением. Он посмотрел на свои руки — они почему-то выглядели безобразно большими и… когтистыми. Судя по ним, ангельской внешностью этот Пурусинх не блистал. Более того, он был настоящим монстром! За спиной продолжала дымиться пустующая ниша. Очевидно, еще минуту назад там стояло каменное изваяние, в которое непостижимым образом вселилась душа Евгения. На это указывали дымящиеся куски разломившегося рельефа, украшавшего статую.

Выбираясь из космической черноты, его подсознание, скорее всего, перепутало направления двух зеркальных поверхностей и всплыло в иной реальности. Как бы то ни было, он вошел в каменное тело Пурусинха, и сейчас стоял перед своим двойником в облике ужасного божества, причем, надо признать, ему это даже нравилось. Много чего довелось ему повидать в сновидениях, но ничего подобного с ним еще точно не приключалось.

— Так это твое бормотание раздавалось у меня в голове?

В горле Пурусинха все пересохло, однако каменный скрежет в голосе прекратился, так что ничто не мешало ему больше вести разговор. Как много хотел бы он узнать от своего астрального двойника! Как много хотел бы он с ним обсудить на древнем наречии! По отдельным словам можно было предположить, что это была одна из разновидностей ведического языка, незамутненного письменностью и надуманными правилами, в которых выражалось стремление установить одно значение для каждого слова, один смысл для каждого корня, тогда как у них были тысячи значений и тайных смыслов.

— Царь Северных гор, прости Джанапутру за мольбы его! — не поднимаясь, отозвался двойник. — Долгие месяцы продолжалась аскеза моя и моления мои, дабы внять твоему совету. И вот, когда ты явился в ужасающем великолепии своем, трепет сковал сердце Джанапутры, и он не смеет больше смотреть тебе в лицо. Если я досадил тебе своей молитвой, ты вправе покарать меня смертью.

— Покарать смертью, это всегда успеется! — рассмеялся Евгений, которому совсем не хотелось кого бы то ни было карать, тем более, самого себя. — Раз вызвал меня, рассказывай, Джанапутра, в чем твои беды.

Евгений почему-то был уверен, что видит самого себя со стороны, а значит, и так знает все, что могло терзать душу Джанапутры. Но все оказалось не так, как он себе представлял.

— Что может быть хуже, чем царство без царя и царь без царства? — вопрошал Джанапутра. — Боль страданий омрачила весь мир после печальной кончины моей любезной матери Наянадхары, верховной жрицы Нагарасинха.

— Нагарасинх? — это слово разом воскресило в душе Евгения столько незабываемых впечатлений! — Ты хочешь сказать, что ты наследник верховной жрицы, что ты царь Нагарасинха?

— Царь, навеки изгнанный из Нагарасинха, — подтвердил Джанапутра, спокойно перед ним поднявшись.

Чтобы не выдавать свое волнение, сильное смущение и радость, Пурусинх, то есть Евгений, затронул когтистыми руками седую львиную бороду. Для него это было самой невозможной невозможностью и самой неожиданной неожиданностью — спустя столько лет оказаться в давно забытом сновидении и встретить здесь повзрослевшего сына. Как могло его подсознание запомнить все это? Зачем оно вновь направило его сюда?

— Так почему же тебя изгнали, Джанапутра, царь Нагарасинха? Может быть, ты был недостойным царем?

— А разве не видно? — Джанапутра приподнял руки, подбородком указывая на себя.

— Ах да, ты человек… — понимающе закивал Пурусинх и улыбнулся довольно мило, если учесть, что его пасть обрамляли острые, как сабли, клыки.

— Последний из рода ягуаров родился человеком. Возможно ли опуститься ниже? Царь Нагарасинха стал шутом и посмешищем. Нынче он собирает яблоки и садит огурцы для пропитания своего живота. В самом деле, было бы очень смешно, если бы скверные времена не настали в подлунном мире. Нечестивцы и темные силы правят по обе стороны океана, и никто уже не верит в Светозарную Истину.

— Не говори «никто», Джанапутра, ибо никто не может верить или не верить во что-либо, и когда говорят «никого нет», еще продолжают думать о ком-то, — ответил ягуароподобный Пурусинх. — Были дни, когда хранители Майятустра-дхьяны безраздельно правили этой страной. Они обладали величием и славой, и где они теперь?

— Как можешь ты радоваться нашему горю? Хранители Майятустра-дхьяны сдерживали еще большее зло и коварство, пока их не уничтожил Парамаджана! — от произнесения этого имени Джанапутра сжал кулаки. — Одни говорят, что он был ягуаром, другие говорят — человеком. Одни говорят, что я его сын, рожденный от противоестественной связи, другие распространяют вздорные слухи о том, что я был зачат и выношен моей матерью непорочно.

Внезапно царь Джанапутра выдохся. Он упал, как подкошенный, скрывая в песчаной земле слезы. Даже сам Пурусинх не знал, чем его можно утешить, и тогда он протянул ему руку и сказал:

— Встань, сын человеческий, в этом нет твоей вины. Всякая причина порождает множество следствий. Мы являемся причинами всех миров, и мы же — следствия этих причин. Развоплощение Майятустры стало причиной гибели хранителей Майятустра-дхьяны, а также причиной твоих несчастий, но это послужило и причиной твоего рождения. Что бы там ни говорили полулюдины, им никогда не постичь этой тайны.

— Тебе известна тайна моего рождения? — спросил Джанапутра, поднимая голову.

— В тайне твоего рождения сокрыта первопричина этого мира, а в ней сокрыты тайны многих других миров. Если не установлена первопричина существования всего сущего, борьба со злом будет порождать другое зло. Но если первопричина установлена, зло теряет свою силу.

Истощенный аскезой и многодневным чтением мантр, царь Джанапутра ухватился за лапу Пурусинха и поднялся, до сих пор не веря своим глазам, в которых отражался прославленный первопредок ягуаров. Он больше не ужасался этих острых клыков, которыми Пурусинх пожирал полчища врагов, и этих длинных когтей, которыми древнее божество пробивало насквозь грудные клетки даймонов Сатананты, разрывая падшие души в пламенеющие клочья.

Джанапутра, никогда не видевший своего отца, догадался, что это был он — его отец, дела и поступки которого всегда казались ему превыше всякого разумения. Он ощутил, что внутренняя сущность Пурусинха и его отец Парамаджана были одной и той же личностью. Временами он его ненавидел, а временами… считал единственным доступным подтверждением существования Всевышнего.

Обдумывая догадку об отце, Джанапутра внезапно решил спросить у Пурусинха напрямую:

— Мне ведь тоже не известна тайна моего рождения. Если нам не известны даже причины, которыми являемся мы сами, как установить первопричину всего сущего? Как возможна борьба со злом, не порождающая другое зло? И для чего ты пришел, Парамаджана? Неужели для того, чтобы окончательно погубить Нагарасинх и всех его обитателей? Ты ведь не можешь придти, ничего не разрушив.

Евгений не ожидал такого каверзного вопроса от Джанапутры. Во всяком случае, не сейчас, не в такой обстановке. Ему было совершенно неизвестно, что происходило в Нагарасинхе последние десятки циклов, как, впрочем, и то, что творилось в голове у царя Джанапутры. Первое впечатление, что они были с ним похожи, практически идентичны друг другу, оказалось обманчивым.

— Ты очень умен, царь Джанапутра. Но понять определенные вещи можно только в определенное время и в определенном месте, а некоторые вещи можно понять только в других мирах. Однажды я помог йогину Ашмара изгнать даймона Майятустру. Вовсе не для того, чтобы свергнуть династию Раджхаттов, не для того, чтобы разрушить город Нагарасинх, а для возникновения последовательности событий в совершенно другом мире, который здесь у вас считается несуществующим и воображаемым. Эти события настолько запутаны, что я не могу их тебе описать. Для этого потребовались бы многие вещи и образы рупа-дхарни, не существующие в вашем мире. Однажды ты тоже узнаешь о вещах, которые не могут быть выражены словами, и тогда, Джанапутра, тайна твоего рождения сама откроется тебе.

— Мир людей? Ты пришел из мира людей? — с оживлением спросил царь Джанапутра.

— Он совсем не такой, каким его описывают здешние сказки, — усмехнулся Пурусинх, предвидя следующий его вопрос. — Давай лучше поговорим о твоем мире, как же долго я тут не был! Сколько тебе лет?

Впервые царь Джанапутра по-дружески улыбнулся и пригласил пройтись по цветущему саду, который в действительности являлся святилищем и некрополем династии Раджхаттов. Они покинули храм Пурусинха и пошли по песчаной тропинке среди запущенных клумб и широколиственных деревьев, увитых серпантином лиан. Встречались здесь и царские усыпальницы, и фонтаны, которые, впрочем, давным-давно превратились в озера, заросшие крупными водяными лилиями. Из глубины сада, где находился алтарь Пурусинха, они вышли к пустынному дворцу с рядами сиротливых арок.

— С тех пор здесь и обитаю… — подытожил Джанапутра свой беглый рассказ о том, как он стал царем Нагарасинха после кончины своей матери Наянадхары и как был изгнан из города темным магом Нишакти.

— Тебя в самом деле тяготит то, что ты вынужден выращивать в этом саду растения и питаться ими? — спросил Пурусинх царя Джанапутру. — А что, если в одной из вселенных первопредок династии ягуаров Пурусинх занимается сейчас тем же самым?

— Ты, верно, шутишь? — изумился Джанапутра. — Зачем вождю Пурусинху сажать огурцы? Он наделен могуществом и силой, которой никто не обладал до наступления эпохи великого затмения.

— А известно ли тебе, Джанапутра, откуда брались силы Пурусинха? Из каких глубин произрастало его могущество? Знаешь ли, почему эти овощи «шакти» и космическая энергия Шакти звучат одинаково?

Приподняв одну бровь, Пурусинх слегка дотронулся до зелени, которую Джанапутра выращивал на грядках возле заброшенного дворца.

— В преданиях об этом ничего не сказано…

— Ха-ха-ха! — весело рассмеялся Пурусинх. — Мы с тобой и есть предание, Джанапутра, и если в преданиях об этом ничего не сказано, то лишь потому, что мы не захотели об этом сказать. Поистине, передавая предание не тогда и не тем, кому надо, можно легко сделаться предателем. Вспомни, разве тебе не доводилось слыхать притчу о царе, в саду которого росло дерево?

Даже во сне Евгений не сомневался, что притча о божественном Древе встречалась и пересказывалась во всех возможных и невозможных мирах.

— То есть в одной из вселенных сознание Пурусинха выращивает плоды и питается ими, чтобы совершать в тонких материях великие подвиги, являясь в других мирах непревзойденным творцом тан-матры? — рассуждал Джанапутра. — Но как может растительная сила «шакти» трансформироваться в космическую энергию Шакти?

— В этой способности заключены все чудеса сиддхов, — Пурусинх сложил за спиной руки, продолжая неторопливо шагать среди зеленых грядок. — Приглядись к этим плодам и нежным побегам, в них зреют и нарождаются поколения богов, народов, земных царей и героев, необходимые для поддержания множества миров. Что станется со всеми этими побегами и плодами, если не будет у них садовника? Их затянет сорное семя. Оно станет отнимать и присваивать их растительную силу себе. К сожалению, такое иногда случается даже в тонкоматериальных мирах.

Грустно вздохнув, Пурусинх положил огромную руку на плечо Джанапутры, а затем продолжил:

— Ухаживание за этим садом релаксации напоминает мне управление страной, а управление страной похоже на поддержание дхармических законов во множестве миров. Видишь тот каменный забор? Он ограждает сад от диких шакалов и хищного тигра. Протекающий здесь ручей питает влагой фруктовые деревья, которые без него, безусловно, засохнут. Под сводами этого дворца ты можешь укрыться от непогоды, а забытое в дальнем углу изваяние может однажды ожить и рассказать тебе обо всем этом, — усмехнулся Пурусинх.

— И все же управлять страной, ухаживать за садом релаксации и поддерживать множество миров — это разные вещи, — возразил царь Джанапутра.

— Тем не менее, о чем бы мы ни говорили, для совершения правильных действий нужна одна и та же мудрость, а мудрости невозможно научиться.

— Отчего же невозможно? Разве мудрость наших предков не передается нам через писания древних риши? — взволнованно спросил Джанапутра.

Конечно же, царь Джанапутра свято верил в древние мантры. Немало дней и ночей провел он за чтением книг и волшебных табличек в своем уединенном жилище. Из них, по всей вероятности, он и узнал способ, с помощью которого можно было призвать первопредка ягуаров. По ошибке или нет спящий Евгений оказался в шкуре Пурусинха — теперь это было неважно. Важным было то, что он в это втянулся, и некая сновиденческая сила производила над его сознанием необычайный опыт. Более того, он так вжился в кошмарный образ Пурусинха, что в глубине души стал допускать, что его мышление через это тайнодейство соприкасалось с более развитой духовной сущностью, нежели был он сам. По крайней мере, некоторые мысли возникали у него в голове настолько спонтанно, будто они уже были кем-то обдуманы раньше.

— Если весь день наблюдать за движением Солнца, а ночью за звездами, может сложиться впечатление, будто все они вращаются вокруг тебя. Точно так же читателю книги мнится, что глубинное средоточие всех знаний и мудрости находится в самой книге, — намекнул Пурусинх. — Но эта кажимость, Джанапутра, не должна сбивать тебя с толку, ведь это мы вращаемся вокруг Северных гор, а подлунный мир движется вокруг Солнца. Путь звезд проходит вокруг сварги, а сварги вселенной движутся подобно чакри-дхам — как частицы крови вокруг сердца.

— По-твоему, книги тоже описывают бесконечные круги вокруг истинной мудрости? — не вытерпел царь Джанапутра пространного объяснения. — Где же тогда средоточие мудрости?

— А где средоточие времени или пространства? Оно всюду и нигде. Но для живой души оно, прежде всего, вот здесь, — и ягуар поднес когтистую лапу к сердцу Джанапутры. — До наступления великого затмения не было никаких книг, всю полноту божественной мудрости древние познавали без книг. Не было в том мире ни лжи, ни корысти, ни зависти, не было тогда ни просветления, ни просвещения, ибо все было светом, и сознание каждой сущности было светло.

— Если это действительно так, для чего же тогда пишут книги, для чего их читают? Ответь мне!

— С тех пор, как тень Сатананты вошла в сердце живой души, частичка тьмы отражается в каждой книге, вызывая искаженные толкования. И все же, открывая книги, мы можем открывать внутренние слои самих себя в поисках того внутреннего света, который был сокрыт от нас завесой непроницаемой тьмы. Прочитывая книгу, ты можешь почувствовать себя мудрее, но это еще не означает, что тебе передалась та же самая мудрость, которой обладал риши. Мудрость — это то, что запечатано тобой самим внутри тебя самого, таково значение слова «мудра»; читать — значит раскрывать слои «чита» внутри своего сознания «читта». Таково подлинное искусство мантры, преданное забвению.

— Не понимаю тебя! — вновь возразил Джанапутра. — Так много книг было написано великими мудрецами, а ты говоришь о забвении.

Пурусинх покачал головой, понимая смятение царя Джанапутры, который, видимо, страстно любил чтение. Впрочем, чем еще ему оставалось заниматься в этом захолустье?

— До появления книг мудрецы вчитывались не в буквы, а в звуки, — отвечал Пурусинх. — Они видели не плоские значения слов, а многомерные цели, к которым устремляются эти значения. Тысячи раз тобой была пропета одна и та же строка, чтобы она вошла в мое сознание, а мое сознание вошло в твой мир. Если бы кто в совершенстве овладел искусством мантры, то в одном слове он бы прочел тысячу книг, одной строкой вошел бы в тысячи миров и сознаний.

— Многомерные цели — те, которые никто не видит? — спросил царь Джанапутра. — В детстве матушка рассказывала мне, как Парамаджана сумел попасть из нефритового лука в змею, которую никто не видел.

— О, та змея, отравлявшая источники вод, была известна одному кентавру, нашедшему нефритовый лук. Выходит, он тоже ее видел, не так ли? — хитро прищурился ягуар. — Ты можешь потратить все стрелы, думая, что поражаешь ими незримые цели, постигая Высшую Реальность или Космическое Сознание, но в результате никуда не попасть. Незримую цель не видят не потому, что она обладает особой природой незримости, а потому, что никому не приходит в голову, что она может быть целью и что в нее можно попасть.

— Возможно, ты со мной не согласишься, но даймон Майятустра считался богом подлунного мира, богом Нагарасинха. Так неужели даже боги умирают? Неужели даже они становятся чьей-то целью? Скажи, чем не угодил тебе Майятустра? Зачем ты убил его, и кто теперь защитит этот мир от темного мага Нишакти? — вопрошал царь Джанапутра. — Как долго я мечтал о встрече с тобой! Но теперь сердце мое терзают сомнения. В подлунном мире ты бы мог обмануть кого угодно. Как можно тебе доверять после всего того, что ты сделал?

— Даже простые смертные не исчезают бесследно, а боги подавно. Владыко Майятустра по-прежнему жив. Он снова стал карликом Читхой, которым был до наступления великого затмения, — неохотно ответил ему Пурусинх. — Говорю тебе, царь Джанапутра, незаменимых богов не бывает. Высшие сущности могут быть целью, но всякая достигнутая цель становится только средством. Так ты можешь отличать многих богов, именуемых «всевышними», но которые служат только средством, от недостижимого Всевышнего, никогда не становящегося средством, а потому не подверженного дурному влиянию заблудших джив. Только живая душа незаменима в подлунном мире. Если в ней живет сострадание и любовь, то одним своим существованием она наделяет свойством несокрушимости высшие принципы дхармы.

— Если все зависит от благодетели смертных, а не от имен богов, почему ты низверг Майятустру?

— Боги, как бы их ни называли, благотворно влияют на сознание джив. Без них ограниченное и слабое существо будет мнить себя всемогущим и совершенным. Такое восхождение разума ведет к духовному нисхождению и самоуничтожению джива-саттв. Имена богов создают иллюзию, что один бог с течением времени сменяет другого, что боги рождаются, живут и умирают, подобно смертным. Но в действительности они не рождаются и не исчезают, как не может проявиться или исчезнуть пустота кувшина, благодаря которой мы наполняем его содержимым. Бывают боги, именами которых прикрываются для совершения преступлений. Бывают боги, имена которых забыли, и все же им продолжают молиться.

Различные имена богов — и есть семена богов, а семена богов и есть божественные семейства, благодаря которым происходит смена одних богов другими. Через них в сознании вырастают различные уровни понимания Божественного начала. Вот почему имя бога, через которое одни джива-саттвы воспринимают Божественное начало, для других может показаться заблуждением. Как в этом саду релаксации не найдется двух совершенно одинаковых по высоте деревьев, двух совершенно равных травинок, так же среди народов и джива-саттв не найдется двух сознаний в совершенно равной степени постигших Божественное начало.

— Коль скоро все имена богов в равной степени отражают наше незнание о Всевышнем, не хочешь ли ты сказать, что нет никакой разницы, какому богу молиться? И разве джива-саттвы, говорящие об исключительной истинности своего бога, не совершают ошибку? — задумался царь Джанапутра, указывая на грядку овощей. — В этих плодах «шакти» великое множество семян, но я не вижу между ними различий, чтобы одно семя было намного больше или, наоборот, намного меньше другого.

Взглянув на длинные огурцы, которые Джанапутра выращивал на грядке, Евгению вдруг вспомнилась старинная детская загадка: «Без окон, без дверей — полна горница людей». Было так странно, что образ из этой народной потехи отражал суть их беседы о богах и уровнях сознания, как будто обо всем этом и так было уже давно известно.

— И все же разница существует, — немного задержавшись с ответом, произнес Пурусинх. — Нищий и царь могут родиться одинаковыми, но неодинаковой окажется их судьба. Тот и другой может стать злодеем, тот и другой может стать святым сатгуру, но даже в этом случае их пути будут различны. Не все семена, Джанапутра, дают хорошие всходы, некоторые подвержены тяжелой болезни. И они могут заразить остальные семена — вот тогда все они в равной степени окажутся непригодными к дальнейшему росту. Чтобы этот сад благоухал и приносил плоды, нужны различные семена от различных корней.

— Различные племена, языки, боги… По-моему, все эти различия ведут только к раздору и войнам. Не лучше ли иметь одного бога над всеми и один над всеми язык?

— Мудрый садовник знает, на какой почве и на каком удалении должны расти плоды, а глупый сеет их без разбора. Причина войн, о которых ты говоришь, не в различии языков и богов, а в глупости низших существ, обладающих непомерной властью. Неужто ты в самом деле готов уничтожить всякое растение и всякое дерево в саду, чтобы питаться одними огурцами? — расхохотался над ним Пурусинх, запрокидывая ягуароподобную голову с алой пастью. — Ты недостаточно добр, царь Джанапутра, чтобы уничтожить весь этот мир, и ты недостаточно зол, чтобы развязать хотя бы одну войну. Только зверь может развязать войну, и только бог — предотвратить, но ты человек, Джанапутра. Как думаешь, что это значит?

— Что человек не властен над своей судьбой?

— Ни да, ни нет! Возможности человека ограничены сверху и снизу, чтобы он мог побеждать. Поэтому мудрый садовник не уничтожает весь сад и все деревья в нем, потакая глупому совету как избавиться от вредителей.

Так они поднялись с царем Джанапутрой по мраморным ступням и остановились под изящной аркой, украшенной завитками из меланита. В синем небе над фиолетовыми холмами бледнела огромная пинковая луна. Евгений никогда не видел прежде такой красивой и близкой луны. Он подумал, что это, возможно, был самый прекрасный сон, который ему когда-либо снился, и что он, возможно, никогда больше сюда не вернется. Он хотел помочь царю Джанапутре, как однажды помог йогину Ашмара. И вовсе не потому, что Джанапутра был изгнанным царем в безлюдном мире, а потому, что к этому подталкивали иные, пока неведомые ему события, которые должны были произойти в его сознании.

— Пурусинх, если я тебя правильно понял, — продолжал тем временем царь Джанапутра, — мудрости можно научиться даже в этом саду, собирая яблоки и пропалывая грядки? Быть царем для этого совсем не обязательно, хотя нельзя быть настоящим царем, не имея для этого достаточной мудрости.

— Подобно царю, садовник всегда стоит перед выбором. Он выбирает самые полезные плоды, самые здоровые деревья, самые красивые цветы, чтобы они могли расти. Он оберегает посевы от саранчи и сорной травы. Но все не так просто! Если садовник возьмет от земли слишком много, она быстро истощится. Слишком обильные урожаи загнивают, не оставляя доброго семени. В сезон дождей избыток воды — в жару наступает засуха. Бывает, и ледники спускаются с гор, царь Джанапутра. Это приводит к тому, что иногда сорное семя вытесняет добрые плоды и побеги. Сорная трава одурманивает разум, и существа начинают ее почитать как самое благородное растение, дарующее свободу. Племена и земные цари, одолеваемые демоническими наваждениями, забывают о совести, теряют веру в Высшее, находящееся вне возможности их восприятия, и тогда прискорбные дела начинают твориться.

— То, о чем ты сказал, объясняет мне причину, по которой в подлунном мире восторжествовало учение о Свабудже Вишване, — произнес царь Джанапутра, глядя на синеющие тучи, показавшиеся вдали за Северными горами.

— Свабуджа Вишвана? Высшая свобода? — вскинув седые брови, переспросил Пурусинх.

— Всепроникающая сила, сошедшая в подлунный мир для достижения полной Свободы Вселенной. Так разъясняют учение всеведающего Калиманаса его последователи.

— Что же ты раньше молчал об этом учении? В нем корень зла, питающий темного мага Нишакти.

— Наш мир стремительно изменяется, однако нет никакой уверенности в том, что это происходит по воле Свабуджи. Трудно поверить, что некая душа или высший даймон знает о настроениях каждого. Обо всех тайных и явных желаниях такого огромного мира! — пояснил свои сомнения царь Джанапутра. — В конце концов, темный маг Нишакти мог просто выдумать дарующего свободу Калиманаса и его вселенское учение о Свабудже, чтобы изгнать меня из Нагарасинха.

Евгений еще раз взглянул на лицо царя Джанапутры. Какие же несчастья он перенес, и что ему предстояло испытать в будущем? До этой встречи Евгений ни разу всерьез не задумывался над тем, как власть способна изменять сознание человека, перед каким выбором она его постоянно ставит.

— Но ведь и даймон Майятустра мог управлять помыслами всех обитателей Нагарасинха…

— Не мыслями обитателей всего мира, не помыслами целой Вселенной! — нахмурился царь Джанапутра.

— Да, пожалуй, это было бы уже слишком, — согласился с ним Пурусинх, поглаживая когтями свою бороду. — Даже бесконечноголовый Сатананта не управляет всеми событиями во вселенных, через которые прошла его тень. Существует Свабуджа или нет, должен признать, он — великий мечтатель.

— Все мечтают о чем-то, — заметил Джанапутра печально. — Без мечты ничего не рождается и не возникает. Не бывает без нее никакого дела — ни злодеяний, ни подвигов, ни радости, ни печали. Только великие мечты и делают нас великими.

Он пригласил ягуара к невысокому столику, на котором стояли свежие фрукты и кувшин с манговым соком. Они расположились друг напротив друга, сидя на индигово-синем ковре с великолепным золотистым орнаментом, который, впрочем, был изрядно потерт под ножками стола. В тени между арок сказочного дворца пробегал теплый ветерок, теребивший цветы в терракотовых вазонах, а на открытом воздухе в саду установилась невыносимая тропическая жара.

— До сих пор вспоминаю времена, когда каждый сановник нашептывал царю: «Перестань мечтать, Джанапутра, не витай в облаках! Не помышляй о лучшем — сделаешь только хуже». Но понял я, о чем мечтают говорящие «перестань метать». Они мечтают лишь об одном — чтобы ты ничего не делал. Так они обретают свою способность к воровству, к осуществлению своих личных нескромных мечтаний, ничуть не заботясь о всеобщем благе. Возможно, я недостаточно зряч, чтобы видеть незримые цели, но царь Джанапутра оказался достаточно слеп, чтобы вовремя не заметить сети разума, которые связывают наши руки крепче любых цепей.

— Некоторые старцы только ослепнув становятся мудрецами, но даже они недостаточно слепы, чтобы освободить свой разум от сетей. Вопрос в другом, царь Джанапутра, в том, достаточно ли ты зряч, чтобы увидать недостижимую мечту, и достаточно ли ты слеп, чтобы следовать за ней?

— О какой мечте ты говоришь? В моем положении любая мечта недостижима, и наш разговор, едва успев начаться, уже стал для меня недостижимым. Вернуться в Нагарасинх я давно не мечтаю. Призвать тебя — то единственное, о чем я еще мог мечтать, и это была моя последняя мечта.

— Последняя мечта… — медленно повторил Пурусинх. — Знаешь ли ты, что это единственное, что тебя отделяет от недостижимой мечты? И это единственное, что может тебя с нею соединить. Но прежде, чем это произойдет, твоя последняя мечта должна умереть.

После этих слов они долго молчали, размышляя о недостижимой мечте, царь Джанапутра и Пурусинх, который закатил глаза, погрузившись в медитацию. Время словно остановилось для них. Замерло движение солнца и пинковой луны на небосводе, и даже ветер перестал шевелить цветы и деревья в саду. Ни одна птица не щебетала, ни одна бабочка не вспорхнула, покуда длилось их молчание. Вся вселенная прислушивалась к этой тишине, которую никто не смел ни прервать, ни нарушить… и волна дрожи прокатилась по ней!

— Нет, не для того пришел я, чтобы вернуть тебе царство, которое можно отнять, — вдруг произнес Пурусинх, открывая глаза. — Ты заслуживаешь большего, Джанапутра, и я пришел вернуть тебе веру в нечто большее, чем ты готов принять. Вернуть то, что Калиманас вместе с другими подобными ему падшими дживами мечтает подменить в этом мире и погубить.

Заложив руку за широкий пояс с самоцветными каменьями, Пурусинх поднялся и поглядел на сидящего перед ним юношу. Ничего героического и царственного в Джанапутре не было — он был безумно одинок и к тому же сильно истощен. И все же в нем чувствовалась внутренняя сила, которой сам Евгений никогда не обладал в своем земном воплощении. Их судьбы был странным образом переплетены, как в познании высших законов бывают парадоксально переплетены вопросы и ответы.

— Между прочим, — Пурусинх укоризненно потыкал когтем в грудь Джанапутры, — древних богов просто так не вызывают. Видишь ли, сиддхическая способность к трансформации космической энергии — крайне редкий дар в любом из миров. Мы с тобой можем провести в беседах еще пару дней или часов, но одними разговорами ничего не решить. Так уж устроен человек, даже если он не имеет никакой мечты, мечта обязательно появляется, как только поблизости оказывается йогин, способный исполнять желания.

— И что ты собираешься делать? — спросил у него изгнанный царь, заметив в глазах Пурусинха безумный огонек.

— Ну, для начала, — Пурусинх посмотрел на лестницу, ведущую к угловым башенкам заброшенного дворца. — Полагаю, для начала нам стоит навестить темного мага Нишакти, раз он столь сведущ в учении великого Свабуджи.

Они взобрались на башню с остроглавым куполом и оказались на восьмигранной смотровой площадке, окруженной колоннами. Вытянув руку вперед, царь Джанапутра показал на дорогу, которая петляла среди склонов цветущих куринджи.

— До Нагарасинха не меньше четырех дней пути, — предупредил он ягуара.

— А разве я сказал, что мы пойдем пешком? — озабоченно спросил Пурусинх, заглядывая в лицо царю. — Скажи, тебе когда-нибудь доводилось летать во снах?

— Да, но это же не сон, — растерялся изгнанный царь, не веря тому, что Пурусинх предлагает ему лететь в Нагарасинх по воздуху.

— Знаю, Джанапутра, тебе это покажется безумием, но твой мир для меня мало чем отличается от сновидения. Здесь на меня не действуют привычные ограничения — смотри!

Со всего разбега Пурусинх прыгнул в пространство между колоннами:

— Ну как?

Рассекая руками воздух, Евгений искупался в турбулентных потоках, ступая на них и отталкиваясь от них, как магнит, направленный к другому магниту одним и тем же полюсом. Для Джанапутры это выглядело чем-то совершенно невероятным, как будто ягуароподобный Пурусинх плавал по ветру, ни на что не опираясь.

— Значит, предания о сиддхах, летающих по небу, — не вымысел? — поразился царь Джанапутра. — Ты и впрямь находишься словно во сне. Ты летишь, хотя у тебя нет крыльев!

— Привычка смотреть на части не позволяет тебе увидеть целое. Ты пытаешься разглядеть два крыла и не замечаешь, что все тело может быть крылом и мириадами крыльев одновременно. Твои представления пока еще слишком определенные, чтобы допустить существование неопределенных крыльев.

Зависнув на одном месте, Пурусинх раздвинул руки в стороны. Его переполняло удовольствие от этого полета, напоминавшего подпрыгивание на мягких батутах.

— Говорят, в былые времена каждому хранителю Майтустра-дхьяны были доступны волшебные чары, но твоя сверхъестественная сила превыше способностей моего воображения.

— Ты в самом деле думаешь, что способности моего воображения чем-то отличаются от твоих? Что сила сиддхи принципиально отличается от сил живой природы? Знай, Джанапутра, что между ними нет и крупицы различий, ибо энергия Шакти одна и та же во всех мирах. Но различия существуют в умах, которые думают об этих силах, полагая одно вымыслом, а другое нет.

Подлетев к башенке, Пурусинх ступил на твердую поверхность теплого мраморного пола и протянул когтистую лапу царю. Тот с недоверием подошел к самому краю смотровой площадки и нащупал одной ногой упругую волну, позволявшую ягуару парить в воздухе. А затем смело сделал два быстрых шага, раскачиваясь вверх-вниз, словно канатоходец.

— Ну, вот и отлично! — радостно похвалил Пурусинх своего астрального двойника. — Теперь мы в два прыжка окажемся в Нагарасинхе…

Вообще-то, прыжков оказалось больше. Может быть, около десятка. Каждый раз они отлетали от земли все дальше и выше. Их прыжки уже почти ничем не отличались от продолжительного полета. С бешеной скоростью проносились они над вершинами леса, над зелеными холмами, над блестящими лентами рек. От каждого нового прыжка захватывало дух.

Однажды они поднялись на такую высоту, что под их ногами показались струйки облаков. После этого они стали стремительно опускаться, и это было, пожалуй, не самое приятное ощущение — приземляться неизвестно куда с высоты птичьего полета. Евгений, крепко ухватив Джанапутру за руку, сам не мог сообразить, как можно замедлить падение. Под ногами был отчетливо виден город Нагарасинх величиной всего с монету. А через мгновение он был уже как большой глазурный пряник, на боках которого расположились крохотные коробочки-дома с золотыми дворцами и сверкающими пирамидками древних храмов.

Выбирая место для приземления, Пурусинх облетел весь город, внимательно разглядывая улицы, чтобы найти самый безлюдный район. Вернее, поскольку людей в Нагарасинхе и так не было, а были только полузвери и полулюди, то следовало сказать, что он пытался найти самый бесполулюдный район. В конце концов, он-таки облюбовал дворик на окраинах у внешней стены, где лежала опрокинутая с постамента статуя.

— Не спорю — над приземлением надо будет еще поработать, — сказал Пурусинх, спрыгивая на землю. — Как себя чувствует Ваше величество?

— Кажется, все в порядке. Чего, увы, не скажешь об этом изваянии, — Джанапутра указал рукой на разбитую и обезображенную статую. — Скульптура жрицы Читракари, которая обучала всех чтению и письму, такие фигуры часто устанавливали во времена правления матушки. Она так верила в просвещение народа — и вот к чему это привело… Теперь каждый житель Нагарасинха, заучив мудреные слова о высшей свободе, если не метит в цари, то уж точно считает себя умнее прочих.

— Ох уж эти просвещенные умы! — согласился с ним Пурусинх. — Назови пастырем каждого барана в стаде, и ты получишь стадо пастырей, которые убеждены, что они знают толк в этой жизни, что у них нет ничего лишнего — ни стыда, ни совести, ни предубеждений. Но, видимо, их умы недостаточно просветили, ведь они еще не слыхали о том, что убеждение в просвещенности — самое темное из предубеждений.

Покинув дворик, обнесенный глиняными стенами, они вышли на довольно оживленную улицу. Сразу чувствовалось, насколько сильно изменился Нагарасинх. Поначалу Евгений не мог понять, в чем именно состояли эти изменения. Вроде бы те же самые полумифические создания ходили по тем же самым мостовым. Однако выражения на козлиных, птичьих, кроличьих мордах были какими-то другими, более надменными и ко всему равнодушными. Если под воздействием чар Майятустры каждый житель Нарагасинха заботился только о своих личных делах, то сейчас казалось, что никаких важных дел у жителей города не было вообще.

Они просто двигались — не толпой, а по отдельности, почти не разговаривая друг с другом. Дети не смеялись, не бегали, как раньше, они шагали сами по себе, с таким же высокомерным и гордым видом, как взрослые. Какими же несчастными и одинокими они были!

Он заметил, что изменились не только выражения лиц, одежда жителей Нагарасинха тоже стала весьма различной и вызывающей. Вместо длинных туник в моду вошли полупрозрачные накидки, под которыми сверкало дорогое исподнее белье. Подростки носили рванину с дырами, преднамеренно проделанными в сукне, иногда в местах, указывающих на половую принадлежность особи. В то же время по улицам вышагивали утонченные длинноногие существа, с ног до головы укутанные в черные драпировки. Если бы Евгений увидал такие высокие фигуры в мире людей, то решил бы, что они передвигаются на ходулях. Однако здесь, скорее всего, это были человекоподобные модели с ногами фламинго.

Чем ближе они с царем Джанапутрой продвигались к центру города, тем необычнее становились жители города, попадавшиеся им на пути. И тем более странно было видеть рядом совершенно бесхвостого, безрогого и бескопытного человека, коим являлся Джанапутра. Вскоре это ощущение подтвердилось. Где-то на подходе к базарной площади за Джанапутрой стали пристально наблюдать орлоголовые стражи, охранявшие пышную процессию из вельмож и нуворишей c волосатыми сумками на пузах и ожиревшими кенгуриными хвостами. На физиономиях этих полулюдей, занимавших весьма важное и высокое положение, виднелись отвратительные увечья. Возможно, это была разновидность кожного заболевания либо, что тоже не исключено, наросты на коже могли иметь искусственное происхождение.

Дополнительные рога у минотавров-сановников, по-видимому, отрастали в результате хирургических вмешательств, чтобы подчеркнуть недосягаемый статус их обладателей, а вот объяснить, каким именно образом на головы эмансипированных косуль прививались ветви цветущих плодовых деревьев, было сложнее. Подобные эксперименты, приводившие в мире без людей к появлению еще более нечеловеческих существ, требовали генетических вмешательств. Так что становилось даже непонятно, с кем имеешь дело — с мужчиной или с женщиной, с деревом или копытным животным, а может, вообще с электрическим скатом.

На последнем Евгений остановился после того, как его ударил током взгляд одной из косуль, разодетой — по сути, раздетой — в элегантное декольте, имитирующее цветок, обнажавшее грудь, живот, ягодицы и спину.

— Нам лучше раствориться среди полулюдинов, — предложил Пурусинх Джанапутре. — Ты слишком необычно выглядишь для этого места.

Царь Джанапутра кивнул, и они, как все окружающие, стали глазеть на прилавки базарной площади, делая вид, что подыскивают подходящие товары. Изобилие экзотических яств, приправ и пищевых добавок, разнообразие одежд, украшений, бытовых приспособлений, призванных облегчать жизнь городских обитателей, не шло ни в какое сравнение с простой едой и одеждой, что продавались здесь раньше. Взяв в руку огромный крабовый помидор, из которого росли две клешни, Пурусинх поинтересовался у продавца, где выращивают такие здоровенные овощи.

— Все настоящее, заморское! — с гордостью заявил продавец. — Совсем не портятся, однако! Покупай — не пожалеешь, а вкус какой замечательный, пальчики оближешь!

— Нет, спасибо! Нам бы чего-нибудь попроще, а обычные томаты у вас есть?

— Обычные томаты? — удивился продавец. — А это какие, по-вашему? Самые что ни на есть обычные крабовые томаты. Куда проще, однако?

Продавец с головой попугайчика укоризненно посмотрел вслед Пурусинху. Он искренне не понимал, о чем его спрашивал ягуароподобный покупатель. Тем не менее, назидательно шепнул своему сыну, стоявшему тут же, возле прилавка, что в стародавние времена весь город Нагарасинх находился под оккупацией таких же вот бестолковых, кровожадных и невежественных ягуаров, как этот.

В самом конце базарной площади Джанапутра остановился у прилавков, где скопилось особенно много народа. Подойдя ближе, Пурусинх заметил, что очередь собралась не у прилавков, а вокруг одного циркача, показывающего фокусы. Он изрыгал пламя изо рта, выкрикивая, что, должно быть, в его жилах текла кровь дракона, перемещал железные шары с помощью магнитов. Полулюди смеялись над его громкими шутками и кривляньями. Но внимание Пурусинха и Джанапутры привлекло другое — этот шут был карликом с человеческим лицом… Так неужели царь Джанапутра не был единственным человеком в этом мире?

Тем временем карлик продолжал свое уличное представление:

— Внимание, внимание! А теперь мне грозит смертельная опасность, — завопил он под аплодисменты обступившей его разношерстной публики. — Вильные жители Нагарасинха, прошу вас подавлять крики ужаса! Ваш нижайший слуга, Карлик Маркус, подготовил еще один трюк с исчезновением Скрижали просветления!

Перед карликом появились занавески, над которыми, откуда ни возьмись, поднялась фигурка даймона Майятустры со змеиными головами. Вытаращив глаза и заверещав «О, нет, только не это!», карлик ударил по статуэтке увесистым молоточком, расколов ее вдребезги. Но вместо нее на том же месте поднялся столб, на котором было изображено солнце с исходящими от него лучами, похожими то ли на стрелы, то ли на спицы колеса. Карлик Маркус с торжественным видом поднял этот столбик над головой.

— Так была дарована вам, жителям свободного города, Скрижаль просветления! Вы поклонялись этому камню, почитали его как идол, хотя не могли его прочитать. Вы долго размышляли над загадкой сего камня, пока в наш единственно-подлинный подлунный мир не пришел Калиманас, спаситель и освободитель Вселенной.

Карлик поставил каменный столб на землю, быстро накрыл его циновкой и выкрикнул:

— Великий Свабуджа освободил вас от веры в человека, от рабства бесцельных иллюзий и медитаций, он освободил ваши умы от дурмана Скрижали просветления!

Затем Карлик Маркус с силой ударил молотком по скрижали и сразу отбросил циновку, показывая всем, что под ней уже ничего нет.

— Где же скрижаль? Где просветление? — наигранно растерялся Карлик Маркус. — Никто не видел?

— Да она в циновке! — грубым басом ответил кто-то.

— В циновке? — повторил карлик, передавая накидку собравшимся, чтобы ее проверили.

— Скрижаль исчезла! О, великий Свабуджа! — ахнули в толпе.

— Вы заблуждаетесь, — пояснил всем фокусник. — Дело в том, что никакой Скрижали просветления никогда не было! Если бы существовал некий бог, могла бы существовать и Скрижаль просветления. Но где ваш бог? Всевышний, ты где-е? Смотри же, я разбил твою скрижаль! Если ты существуешь, то испепели меня молнией! Останови мое сердце, сейчас же! Что? О, не-ет!

Неожиданно карлик согнулся, словно ему стало плохо, но тут же выпрямился и злорадно захохотал. Он весело запрыгал и замахал руками:

— Не может быть, я все еще жив! Хе-хей! Нет, ваш бог не умер, как думают еще некоторые из вас! Вашего бога никогда не было, нет и никогда не будет!

В этот самый момент среди зрителей уличного представления раздались отдельные хлопки, а затем — бурные овации. Засияв от счастья, Карлик Маркус стал всем раскланиваться.

— Скажите, а вы случайно не человек? — спросила его восторженная зайчиха.

— Случайно нет, — в ответ Карлик Маркус вильнул длинным обезьяньим хвостом. — Милочка, если бы вы прочли мой философский очерк, вы бы уже наверняка знали, что я был первым, кто доказал происхождение пресловутого человека от самого мудрого зверя на свете — от хвостатой обезьяны.

— Значит, царь Джанапутра тоже произошел от хвостатой обезьяны? — спросил карлика Джанапутра, по всей видимости, уверенный в том, что в толпе его никто не узнает.

Все вокруг с удовольствием заблеяли и засмеялись, ожидая остроумного ответа от карлика.

— Нет, сударь, я не претендую на престол, если вы на это намекаете, — парировал Карлик Маркус.

— К югу от Нагарасинха хвостатые обезьяны обитают тысячи лет. Неужели ни одна их них не заявилась в правах на престол? Неужели ни одна из них до сих пор не произвела на свет человека?

Народ вокруг Джанапутры медленно расступился, открывая обзор карлику, захотевшему увидать своего собеседника. Пурусинх остался стоять рядом с Джанапутрой, скрестивши на груди руки. Когда карлик не обнаружил у Джанапутры звериных признаков, по лицу фокусника пробежала тень смятения. Однако он все равно не поверил в то, что видит перед собой человека. Ведь единственным во всем подлунном мире человеком был давно изгнанный из Нагарасинха царь Джанапутра.

— Я ничуть не удивлен, — высокопарно продолжал карлик. — Мы, обезьяны, слишком умны для того, чтобы нести в себе либо на себе человеческое бремя.

— Разумеется! Поэтому вы предпочитаете над всеми смеяться, — догадался Джанапутра. — Недаром говорят, что перед вашей мудростью все равны — и стар, и млад, и вельможа, и нищий, и йогин, и глупец.

— Вот именно, — с гордостью заявил Карлик Маркус.

— Отчего же вы тогда не смеетесь над Калиманасом?

На базарной площади повисла гробовая тишина. Царь Джанапутра, не услыхав ответа на свой вопрос, решил спросить иначе:

— Если этот мир — единственно-подлинный, откуда пришел Свабуджа? Где он был раньше?

— Калиманас ждал, когда мы будем готовы принять его великий дар — свободу и равенство всех перед всеми. Теперь мы сами выбираем свою судьбу!

— Ха-ха, это точно! Запрещено только верить в людей, творить добро… Что еще? Ах, да! Запрещается осуждать поступки, которые раньше считались предосудительными. Все существа — в равной степени звери, и если тебе причинили зло — причини другому еще большее зло. Теперь все можно — нельзя только сомневаться в учении великого Свабуджи, нельзя сомневаться в том, что оно действительно всех освободило.

— Ты не просто походишь на человека — ты думаешь как человек! Ты хочешь поработить сей вильный город! — завопил Карлик Маркус, затопав ножками.

— Рабов всегда пугают порабощением, не так ли? — заметил Пурусинх. — Но как можно поработить свободного? И разве может сам поработитель оставаться при этом свободным? Поистине всякий поработитель, нуждающийся в своих рабах, в конечном счете сам становится рабом.

— Где стража? — неистово поднял вверх кулачки Карлик Маркус. — Что вы их слушаете? Они же враги вашей свободы!

— От вас за версту несет разложением, но вы так верите в свое сверхчеловеческое предназначение, что это даже потешно, — сказал Пурусинх, обращаясь ко всем собравшимся. — Если Калиманас освободил вас от всех привязанностей, отчего же вы так привязаны к его учению? Отчего же вы так привязаны к этому городу, который был построен не вами и который никогда не будет вам принадлежать?

— Хватайте их! — заблеяла разноголосая толпа. — Куда они скрылись?

Но ягуароподобный Пурусинх, захватив с собой Джанапутру, молниеносно перепрыгнул через базарную площадь и уже шагал с царем на соседней улице.

— Карлик совершил святотатство, — вырвалось у Джанапутры. — Ты бы мог испепелить его на глазах у всех, почему ты этого не сделал?

— Может быть, потому, что он не заслужил смерти от руки Пурусинха, а может быть, потому, что в древние времена он был великим сиддхом, пока не стал даймоном Майятустрой.

— Что?! — лицо царя Джанапутры вмиг стало серым как известь.

— Как странно, да? Поутру ты хотел обвинить меня в уничтожении Майятустры, а ближе к вечеру сам пожелал его смерти. Вот так всегда. Мы всегда спешим, желая быть успешными, бежим куда-то, крутимся, словно белки внутри колеса дхармы, и не видим, куда в действительности оно движется. И даже если бы ось колеса стояла на одном месте, мы бы не заметили этого. Мы чувствуем только, как колесо выматывает нас, раскручиваясь все сильнее, и в спешке не замечаем, что мы сами являемся причиной движения. Знаешь ли ты, царь Джанапутра, куда движется твоя колесница?

— Прости, но мне трудно это понять, — недоумевал Джанапутра. — Получается, что карлик сам над собой издевался! Зачем он разбил свое предыдущее воплощение на части?

— Никто не догадывается, что Карлик Маркус был когда-то даймоном Майятустрой. Даже он сам не помнит об этом, ибо Калиманас изменил его память. В давние времена владыко Майятустра был воплощением карлика Читхи, который стал великаном, чтобы добиться расположения своей возлюбленной Винайя-деви. Но она так и не полюбила его, и тогда он перешел на сторону Сатананты. Когда же Майятустра утратил свои чары, он снова развоплотился в забавного карлика.

— Калиманас способен менять память? Но как ты об этом узнал?

— Он изгнал тебя из Нагарасинха, он захватил власть в подлунном мире, а этого нельзя достичь, не обладая способностью изменять память и души существ. Поистине, всякая власть начинается и заканчивается с изменения сознания.

Джанапутра замолчал. Возможно, он обдумывал слова, сказанные Пурусинхом, а может, вспоминал времена своего недолгого правления. Они проходили по мощеной улице, по тем же булыжникам, по которым Евгений прогуливался с кентавром Тридаништой. Так бывает, когда надолго уезжаешь из мест, где провел детские годы, а затем мимоходом возвращаешься в тот же город, на ту же улицу.

И вот ты стоишь рядом с родными стенами домов, видишь те же ступени, дорожки, вспоминаешь мельчайшие детали, шумные дворовые забавы, укромные места, известные только тебе, и тебя не покидает неловкое чувство, что это уже не те дома, и даже весь мир как будто не тот уже. Ты начинаешь недоумевать, как же так — что могло измениться? Как ты попал в эту параллельную вселенную, где все изменилось? И тебя вдруг ошеломляет осознание того, что весь этот мир, вся эта вселенная переменились ровно настолько, насколько изменилось твое собственное сознание. То неповторимое и яркое восприятие сохранилось лишь внутри тебя — в-той-другой-вселенной!

Ты спрашиваешь себя — сколько же времени прошло? И понимаешь, что время никуда не проходило, но ты сам прошел сквозь эту вселенную, и ты сам являешься воплощением времени, сгустком всех тех моментов, из которых ты вырос, из которых ты состоишь. Ты оглядываешься на себя-прошедшего, и только тогда замечаешь, насколько изменилась твоя внешность, и твое внутреннее существо — оно тоже как будто стало другим, обрело неизвестные тебе-прошлому способности. Затем ты заглядываешь вдаль, и когда туман грядущего расступается, вдруг видишь длинную тень, падающую от еще более неизвестного тебя-грядущего. Сохранится ли в том существе что-то светлое, и что будет знать, что будет помнить оно о тебе-настоящем?

Царь Джанапутра и Пурусинх встали у колодца, выложенного гладкими камнями — такими же древними, как весь этот город. Набрав в ладони воды, Джанапутра утолил жажду, продолжая о чем-то размышлять. Наконец, он решил ответить на вопрос Пурусинха:

— Мне кажется, я не знаю, — промолвил он, мотая головой. — Нет, я не знаю, куда движется моя колесница, и движется ли она на самом деле.

Евгений вдруг ощутил то же самое! Он так привык воспринимать Джанапутру некой отдельной личностью, незнакомым, хотя внешне очень похожим на него, человеком, что совершенно перестал сопоставлять его с собой. Между тем, Джанапутра мог быть той самой тенью грядущего — его собственной душой, прошедшей через множество воплощений и проявившейся в этой воображаемой вселенной.

А ведь если Евгений был первопредком Джанапутры и если в сновидении стрела времени могла менять направление, то в действительности все могло оказаться совсем даже наоборот — царь Джанапутра мог оказаться более ранней, первичной душой Евгения. Тогда вся его настоящая жизнь, вся известная ему реальность могли получить первичный импульс к возникновению где-то в воображении астрального двойника, увидевшего мир людей во сне либо захотевшего его себе представить.

Возможно, всякое сознание и неисчислимое множество вселенных были устроены по такому же вложенному принципу, когда внутри каждой живой души, подобно микроорганизмам внутри тела, обитали другие личности и воображаемые джива-саттвы, поддерживающие своими сновидениями существование внешних миров. А может, все было еще сложнее…

— Я и есть ответ на твой вопрос, Джанапутра, — тихо произнес Пурусинх. — А ты в свое время окажешься ответом на мой. Ты полагаешь, что я — причина твоего возникновения и причина всех твоих страданий. Но причина и следствие нераздельны — они слиты в запредельном Едином.

Посмотри на эту воду, как она ясна и чиста, хотя ее происхождение неясно тебе, и на глубине колодца вода кажется темной. Ты черпаешь и пьешь воду из колодца, чтобы утолить свою жажду. Подобным образом каждый миг, прожитый тобой, вливает в твое будущее множество неопределенных причин.

Посмотри вниз колодца, откуда ты берешь воду, и ты увидишь там свое отражение! И оно уже лежало на темной воде, когда твоя рука еще только тянулась к источнику. Точно так же на всех причинах и следствиях этого мира лежит отражение твоего сознания. В том запредельном Едином верх и низ образуют непрерывное целое, позволяющее сознанию выходить за границы отведенной нам кальпы, и тогда причины и следствия начинают меняться местами…

— Как же тебя понимать? Неужели я, изгнанный царь Джанапутра, мог стать причиной твоего появления в Нагарасинхе, причиной появления Парамаджаны, причиной превращения карлика Читхи в даймона Майятустру и причиной воцарения в подлунном мире темного мага Нишакти?

— Учитель и Ученик, отец и сын, причина и следствие, — во всем содержится запредельная грань того Единого трансцендентного знания, а точнее говоря, со-знания. Разве может возникнуть Учитель, если не будет Ученика? Разве может возникнуть отец, если не будет чада? Разве может называться причиной то, что не производит следствие?

Когда ты пройдешь этот путь до конца, ты поймешь, Джанапутра, что различные Ты и Я могут быть едины, потому что без одного не возникает другого. Познав это безначальное единство, ты перестанешь воспринимать меня как отдельную причину или следствие. Тогда и у твоих страданий не окажется больше ни причин, ни следствий — они прекратятся, чтобы Ты и Я могли однажды встретиться.

Так отвечал Пурусинх, и слова его многократным эхом отозвались в душе Джанапутры.