Варанаси. Город смерти и нелюбви

Дэвика Рани

Все мы ищем любовь, принятие и предназначение. Можно ли найти это в Индии, в её самом священном месте – городе Варанаси?Главная героиня пытается найти ответ на этот вопрос. Что сильнее: любовь или нормы кастового общества? Остаться собой или играть по чужим правилам? Древнейший город мудрецов и просветлённых или мрачная клоака?История любви, предательства, индийский колорит, глобальная разность менталитетов не оставит равнодушным ни одного читателя.Добро пожаловать в Варанаси.

Гокул

Аша давно скитается по Индии в одиночку. Она уже и сама забыла — сколько.

Многажды она хотела приехать в Варанаси, но каждый раз будто что-то мешало. «Я не доросла тогда ещё до города» — говорит она.

Но вот в один прекрасный день Шив Ганга экспресс остановился на станции Варанаси Джанкшн, выплюнув из себя помятую от бессонной ночи Ашу с её рюкзаками. Вот он! Город — призрак, город-смерть, святая святынь индуизма. И мороз по коже. Безбожно торгуясь, как базарная баба, Аша садится в рикшу и едет на Дашашвамед гат — главный гат (гаты — спуски к воде в виде ступенек, что-то типа набережной) города, его сердце.

Город приветствует меня, — говорит Аша, он будто создан для меня, он принимает меня в себя, впускает, я чувствую это. Я каждой клеткой ощущаю, что город станет для меня фатальным. Но я не могу сесть и уехать, я не в силах сопротивляться. Я и Варанаси — мы одной крови, я — плоть города. Кто тогда мог знать, что мы станем с Банарасом (Варанаси, Банарас (англичане называли Бенарес), Каши — три имени города) единым организмом. Порой он меня отторгает, как инородное тело, порой я в нём задыхаюсь и ненавижу также остро и яростно, как и люблю. Безумное место.

Я иду на Маникарнику — продолжает Аша. (Маникарника гат — главный кремационный гат, место сожжения усопших) Впервые в жизни я вижу смерть так близко. Обёрнутые в шафрановые покрывала тела проносят мимо, задевают меня носилками. Нет ни страха, ни отвращения. Одна из причин, почему я здесь — здесь смерть не страшна, она часть жизни, простая, понятная, обыденная, как завтрак или стирка, ничего особенного. Я вижу горящие на кострах тела, запах сжигаемой человеческой плоти вместе с пеплом впитывается в каждую пору, оседает на волосах. Оглушает удивлением, изумление орёт в уши. Вот череп и кости из костра, вот меня коснулось мёртвое тело, вот пепел осел в горле, пепел от горящего трупа, но я ничего не чувствую. Только изумление от собственной бесчувственности. Нет ни страха, ни отвращения, ни ужаса. Я сижу несколько часов, не в силах уйти, не могу пошевелиться, меня околдовало покоем и тишиной, внутренняя тишина разлилась во мне. Это как медитация. Кто-то приносит мне чай. Я загипнотизировано смотрю на костры, пожирающие тела, на работников крематория, ворочающих кости. И нет никакой грани между жизнью и смертью. Всё есть иллюзия. Я тогда это осознала впервые. НЕ умом поняла, а внутри себя ощутила как святую истину, — продолжает Аша. И в тот момент перестала удивляться, почему у меня нет никаких эмоций. В этом городе смерть не страшна. Напротив, люди ждут её, как праздник. Это осознание оглушило меня. С тех пор Манкарника стал для меня излюбленным местом. Смешно, да, перед тобой груды покойников, а ты сидишь и пьёшь чай, и это само собой разумеющееся. Ведь нет грани. Всё сон. Иллюзия. Майя.

Я понимающе молчала. Хотела, чтобы Аша продолжала. И она после долгой паузы заговорила вновь.

Вечером я пошла впервые в жизни на Ганга аарти, — начала вещать Аша, а я была благодарным слушателем. — Толпа была нереальная, места нигде нет, я опоздала. И тут кто-то меня провёл на сторону реки и поставил под центральное место. И тут я увидела Его. «Так поражает молния, так поражает финский нож… Любовь выскочила на меня из-за угла», я не успела даже растеряться. Представь, звон колокольчиков, музыка, бхаджаны вживую поются, запах благовоний, отблеск огней. И Он. Красивый и идеальный, как Бог. Луна, смешиваясь с огнём, пляшет в его зрачках. Его безумные глаза. Это были глаза бога, смесь детской наивности и умудрённого опытом старика, невыносимая, тягучая смесь, будто абсент тянешь… тогда он таким был… И я смотрела ему в глаза целый час, не в силах оторваться, меня будто приковали к месту, я не видела ничего и никого кроме него. Никто никогда не выдерживает моего взгляда, а он также смотрел на меня, также, чуть не роняя из рук предметы ритуального действа, смотрел, ничуть не беспокоясь, что все заметят, нет, он не смотрел, и я не смотрела, это было занятие любовью глазами. Со мной никогда такого раньше не было.

Аша вдруг резко замолчала, видимо, вспоминая подробности того дня, ставшего для неё роковым, после которого и началась вся эта сказка. А меня терзало любопытство, кто он, это парень с главного места, похожий на бога, как давно это было? На главном месте всегда стоит мальчик, аки ангел, с чистым взглядом ребёнка, их убирают с главного места, как просроченный товар, когда их глаза теряют невинность. Кто же он? Но спросить я стеснялась. Повисла удручающая тишина. Аша прикурила биди (индийские дешёвые сигаретки) и прищурилась.

— Аша, а что было потом?

— Потом…, — она улыбнулась и прикрыла глаза. Они же, знаешь, как волшебные эльфы, укутанные в дым, благовония, сверкающие огнями, как сказочные принцы из восточных сказок. Недосягаемо прекрасные. Это ты сидишь с ними у Нанди, как так и надо. Потому что тебе всё равно, мне они казались недосягаемыми. В тот вечер я познакомилась с Баблу, легендарная и сложная личность, я тогда не знала, кто он, и что мне крупно повезло, для меня он тогда был просто индийским дядькой, с которым я общалась по той причине простой, что он меня ни на что не разводил. Я тебе о нём когда-нибудь расскажу. Впрочем, возможно, ты его знаешь?

О да, Баблу я знала прекрасно. Но об этом позже. Обычный мутный противный индиец, разводящий на деньги. Странно, что Аша отзывалась о нём по-другому.

Так вот, продолжала Аша, я приняла стойку, когда Баблу сказал мне, что все эти мальчики — его ученики. И что он всех их очень любит, кроме одного — с главного места, что его зовут Гокул, и что он нехороший парень. Баблу сказал, что он не слепой, что в этот вечер я отдала своё сердце плохому человеку, что слепой бы увидел, как от меня искры летели, и что у Гокула много девушек, и он разобьёт мне сердце. От такой проницательности мне челюсть свело. И что теперь?

Аша поблагодарила Баблу и ушла домой. Ночью она не могла спать, весь день проторчала на Маникарнике, вдыхая запах пепла, грея руки на погребальных кострах, чувствуя себя готом, но думала только о Гокуле. Влюбилась, как 13-летняя девочка, влюбилась так, что крыша уехала куда-то далеко, и она совершенно ничего не соображала. Разум покинул её. Видимо, с тех пор он ко мне так к ней и не вернулся. И она засмеялась как-то жутко.

О таком сокровенном не спрашивают, я молчала, ждала, захочет — расскажет. Не спугнуть бы. А сама перебирала тех, кто бы мог быть героем её романа. Все парни очень хороши собой, им мог быть кто угодно, а мог быть тот, кого уже и нет в городе. Закончив учёбу, они разъезжаются, кто куда.

Аша очень не любила, когда её игнорируют:

— Хэй, Мари, ты съела свой язык?

— Съела. Продалжай.

— Ох, тактичная ты наша, резюмировала она и стала рассказывать дальше.

В общем, в тот день вечером она решила попросить Баблу познакомить её с Гокулом. Она взяла фотоаппарат и фотографировала своего любимца всю церемонию, он смотрел на её, так обжигая и пожирая глазами, что у неё камера едва держалась в руках. «Наверное, знает, чертёнок, как на женщин действует, и пользуется этим», — думала Аша. В нём было что-то ужасно раздирающее сердце, позднее она поняла, что. Это была непостижимая смесь ангела, почти бога, невинное личико и при этом… глаза дьявола, в которых всё знание и вся вселенская мировая скорбь, тяжесть какого-то всеобъемлющего знания. И эта противоречивость сводила Ашу с ума, доводила до исступления. Она бы повиновалась любому его приказу, ненавидя себя потом за послушание.

В общем, в итоге Аша онемела так, что не смогла ни о чём попросить Баблу. Зачем-то пошла после аарти на базар, мучаясь невозможностью быть ближе к этому волшебному эльфу. Слоняясь понуро по базару, пытаясь купить фрукты, она почувствовала спиной взгляд, он жёг позвоночник. Аша обернулась. На противоположной стороне базара стоял Он — её божество, милый принц, стоял и буравил меня глазами.

Аша рассказывала: «Как сейчас помню этот момент: базар, на дороге байки, повозки, коровы, собаки, курицы, люди, шум, гам, толпа, всё мелькает, я вижу это будто со стороны, как в замедленной съёмке. Я вижу двух людей, целующихся глазами по обе стороны базара. Так продолжалось целую вечность. Тут я вижу, как будто со стороны, как пакет с фруктами падает из моих рук, мой эльф переходит дорогу, едва уворачиваясь от байков, несущихся мимо, заботливо подбирает мою папайю, бананы, складывает в кулёчек и даёт мне. Как в кино, правда? Это и было кино. Не со мной будто. Он даёт мне кулёчек, я, прекрасно осознавая, что в Индии мужчины и женщины никогда не касаются друг друга, специально касаюсь его руки, рука тёплая, вздрагивает, на миг сжимает мою кисть и тут же отпускает — не дай бог, кто увидит, разворачивается и уходит. „Нет, не уходи, постой, я люблю тебя, дай мне миг на тебя посмотреть поближе“ — орёт в моей голове».

Аша стояла безмолвная и бездвижная. Перейдя назад на ту сторону, Гокул оглядывается, и во взгляде Аша видит приказ: иди за мной. Ни секунды не сомневаясь, она переходит сумасшедшую улицу и оказывается рядом с ним.

Мона Лиза.

Монализа в Варанаси — это как Леопольд в Шантараме (Шантарам — культовая книга, Леопольд — знаменитое кафе в Мумбаи). Уверена, что хозяин приплатил Лонли плэнет (знаменитый путеводитель), ибо ничем особенным место не отличается, персонал неадекватен, как везде, правда, цены радуют. Но последние годы бомонд переместился в Шива кафе, которое держат непальцы. Я, по старой памяти, хожу в Мона Лизу, в частности, из-за хозяина — забавный дедок, из браминов; отчасти из-за дешёвой еды и из-за двух собак: маленькой старой дворняги Барауни и огромной, как лошадь, стройной Шанти (порода мне не известна, но очень породистая собака. Шанти — мир, в смысле покой). Барауни стара и ленива, обожает, когда я глажу её по седому носу, реагирует, если говоришь на хинди — Барауни, аао (подойди), бэйто (сидеть). Шанти невоспитанна и непроходимо тупа. В Индии привыкаешь, что собаки в ресторане — это нормально, снующие крысы и тараканы — это нормально.

Бенджамин.

Бенджамин — австралиец. Когда австралийцы говорят, мне хочется спросить: «Ребята, вы сейчас на каком языке говорите? Может, на хинди поговорим, я вас ни разу не пойму!». Но Бенджамина я могу иногда понимать. Это ангельское существо лет 20, с курчавыми белыми волосами до плеч и зелёными глазами. Если он побрит, то отличить от девочки его невозможно, только по голосу. Последнее время Бенджамин упорно поддерживает трёхдневную щетину. И ещё он ходит босиком. Всегда.

— Бенджамин, у тебя вообще-то есть обувь?

— Обвуь? Зачем она мне?

— Чтобы по дерьму не ходить.

— Священное коровье. А дерьмо — внутри.

— Снаружи нет дерьма?

— Из некоторых выплёскивается наружу.