Повесть о смерти

Дори Брим, 2020

Она хотела побыть звездой на Земле еще немного. Но порой, одного желания бывает недостаточно.

Даше и Соне, которые впервые услышали первые главы этой истории в половину пятого утра. Вике, которая прочитала это первой. Арине, которая вытерпела мое занудство и всем, кто верил в меня даже тогда, когда я сама в себя не верила.

т

Эта история про звезды, которые пообещали освещать путь даже тогда, когда тьма проникает в сердце.

Я любила гулять между одиноко стоящими домами с серыми фасадами, струившимися будто со свинцового неба на разбитый асфальт.

Хотя, о чем это я, я и сейчас люблю.

Сегодня ветрено, но я в зимнем пальто выхожу на знакомое крыльцо, и улыбаюсь. Да, живя в сером замкнутом мире под названием"хрущевки", я еще умею улыбаться.

Осень уже кончилась, а зима неуверенно топталась у порога, заинтересованно поглядывая по сторонам.

Одним словом — декабрь.

Топталась она, кстати, так же неуверенно, как и я сейчас посередине дороги, по которой из-за пресловутых колдобин, машины не ездили.

Подвеска дороже.

Я долго сомневаюсь, но всё же посильнее кутаюсь в шарф и делаю шаг.

Делаю шаг в эту историю.

Сейчас я расскажу вам о том, как шершавые дверцы подъездов и деревянные рамы окон стали мне родными.

Расскажу вам о том, как сумела полюбить, возненавидеть и спасти чью-то жизнь.

Надеюсь не напрасно.

Глава 1.

Вы когда-нибудь задумывались, сколько людей живет в вашем доме? Считали, сколько людей здороваются с вами, когда вы идете выбрасывать мусор? Думали, что существует не только ваша жизнь, но и многие другие? Признаюсь вам, я и представить не могла, что в этом дворе живет кто-то кроме меня.

Да, вот так банально.

Я каждый день смотрела им в глаза, видела их морщины, родинки, улыбки, и никогда не думала, что у них тоже есть жизнь. И коль уж я не знала об их существовании, судить о их жизни я тоже не могла.

— Неважно! — услышала я крик рядом с своим подъездом, и подошла немного ближе, затаив дыхание, хотя, разумеется, меня никто не мог услышать. Кричала женщина, голос был громкий, и кажется вот–вот норовил сорваться на визг.

Она была зла, это чувствовалось.

Я подняла взгляд, немного вытянув шею из-под шарфа. На втором этаже горел свет, а занавески закрывали двоих, кажется, ругающихся женщину и мужчину.

— Ты снова переписываешься с ним, да? — донесся грубый голос мужчины.

— Тебя не должно это касаться! — теперь уже завизжала женщина.

Я наблюдала эту сцену молча и по колыханию штор поняла, что идет борьба. Возможно, он пытался заткнуть ей рот поцелуем, а возможно, пытался вырвать из хрупких ладоней телефон.

— Отдай сюда! — мужчина снова повысил голос и шторы благосклонно перестали шевелиться, кажется, целью всё-таки был телефон. Мои мысли начали двигаться в правильном направлении.

Он подозревал ее в измене. Не в первый раз, между прочем.

Я опустила глаза и поймала цепким взглядом лавочку рядом с подъездом. Странно, но раньше, я бы прошла мимо нее и даже бы не заметила. Медленно опустившись на деревянную жердочку, именуемую лавкой, я стала слушать дальше, но звуки куда-то подевались.

Растворились в морозном воздухе.

Но мысль об измене не покидала меня.

Вы когда-нибудь задумывались, что это такое? Что это за страшное слово «измена»? И почему все так боятся произносить второе имя второсортной любви?

Я не знала, что такое измена, то есть не чувствовала это на себе, но это слово всегда было на слуху в современном обществе.

С какого момента измена становится изменой?

С того момента, как любимые глаза искренне улыбаются встречному парню, или, когда любимые губы целуют кого-то другого?

Или может измена становится изменой, когда у вас случается первая половая связь.

Или вовсе это не измена, если ты поддался страсти всего раз и тебе даже не понравилось.

Или может понравилось, но никто об этом не узнает?

Но одно из самых худших чувств на свете, это знание того, чего не знают другие.

Тебя ненадолго хватит на этот секрет, рано или поздно, ты расскажешь об этом другу или своему любимому человеку.

Или не расскажешь.

Выбор — индивидуален.

Совесть — не для всех.

Мои размышления прервал звук открывающейся домофонной двери и всхлипывания. Я посмотрела в окно на втором этаже.

Света не было.

Но и женщины тоже не было в квартире, ведь она стояла здесь, рядом со мной. Я съежилась, боясь быть пойманной и ощущая некоторый стыд за то, что стала свидетелем этой ссоры.

Она плакала и пыталась застегнуть на ходу куртку, убегая, как можно дальше. Я было хотела побежать за ней… Но передумала.

Трагедии человек должен переживать в одиночку, по крайней мере, первые несколько дней. Нужно дать человеку все осмыслить и понять.

Нужно стоять рядом, но ничего не предпринимать, и когда вы увидите взгляд, обращенный на вас, знайте, что пора оказать свою поддержку.

Той девушке нужно было время, я точно знала это, сидя на лавке, подтянув под себя колени и чувствуя запах табака. Я даже не поднимала голову, чтобы понять, откуда исходит столь мерзкий аромат.

Я знала, это окно на втором этаже. Окно маленькой кухни с выключенным светом, вполне вероятно с мужской слезой и огоньком сигареты, тлеющим в темноте.

Я ведь вам даже не сказала, ночь сейчас или день… Что вы представили? Такая ссора возможна днем, или больше подходит для вечера? Не отвечайте, потому что ночь, самое то для выяснения отношений.

Табак душил меня, но я не уходила, и я знала, почему.

Я еще не подумала, возможно ли простить измену?

Вы бы простили? Я не думала об этом раньше, потому что не было необходимости, хотя все же думаю, что второй шанс — слишком много для человека, предавшего тебя.

Но мои мысли снова прервал топот каблуков, и я поднялась со скамейки, наблюдая за женщиной, которая приближалась ко мне. Она села на скамейку, даже не обратив на меня внимания, вытаскивая из кармана пачку сигарет, прогнозирующей ей инсульт в будущем. Надо сказать, эти пугающие картинки на коробках со смертью никого не пугают, особенно курильщиков. Знаете, это как плакаты с надписью «Не изменяй своей второй половинке» для людей, кто это делает. Их не пугают эти надписи. Для них измена как никотин.

Необходимость.

Сначала интерес, а потом чертова зависимость.

Мне казалось, я не дышала, потому что женщина крутила в тонких пальцах пачку сигарет и думала, закурить ей, или нет?

Думает ли человек перед изменой? Изменить ему, или нет?

Приводит ли доводы «за» и «против»? Или же у кого-то в голове рисуется «картинка инсульта», как на упаковках сигарет? Тот обычно отказывается от измены. Или просто живет дальше.

До следующей пачки…

Женщина смяла картонную коробку и выбросила в мусорное ведро, стоявшее рядом со скамейкой. Нерадивая пачка отскочила и упала на мокрый асфальт.

В такие моменты люди еще колеблются, может стоит подобрать пачку и положить в теплый карман? Не рубить с плеча, а подумать и принять взвешенное решение? Но женщина по-прежнему сидела на лавке и не вставала.

Она чего-то ждала, и я тоже.

Она на секунду оглянулась, посмотрев на меня безразлично, и я выдохнула, когда она не стала ничего мне говорить. Хотя, кто знает, быть может, это был тот самый взгляд, о котором я говорила выше, взгляд, когда человек пережил бурю сам и ждет, когда кто-то заберет его с обломков разбитого в щепки корабля. Но этот взгляд был не похож на тот, о котором я говорила. Было ощущение, что крушение не смертельное.

Еще через некоторое время вышел мужчина, и оглянувшись, сел рядом. Молча. Я поняла, что мое присутствие лишнее, и медленно стала пятиться назад, напоследок увидев, как мужская ладонь сжала тонкое запястье, а губы растянулись в какое-то подобие улыбки. Прощать измену или нет, дело каждого. Но знаете, когда я отошла на достаточное расстояние я посмотрела в их сторону еще раз. Они встали со скамьи, и женщина подняла с асфальта смятую пачку сигарет и выбросила в урну.

Она сделала свой выбор, и я вовсе не о сигаретах.

Глава 2.

Я молча уходила, напоследок оглянувшись. Ревность — дитя несчастной любви — болезнь, вряд ли поддающаяся лечению.

А что на счет других болезней?

Я говорю не о болезнях души, а о болезнях, которые смрадно пахнут и иногда с нескрываемым смирением поджидают в постели больного смерть?

Что это? Награда за отлично прожитую жизнь, или наказание за злодеяние? Вряд ли что-то из этого, по крайней мере, я так думаю.

Болезнь. Она пахнет гнилью, медицинским спиртом, пряными запахами лекарств, живущих в звонких бутылях под пластиковой крышкой. Она пахнет потом.

Болезнь пахнет «болезнью».

Мерзко? Еще бы. Но зачастую, именно она выполняет роль лакмусовой бумажки в жизни человека. Что-то вроде катализатора, который заставляет человека задуматься о жизни. О всех шагах, когда-либо совершенных или несовершенных.

Размышляя о болезни, я всегда вспоминала дом напротив окон и лавочку, где сидят пожилые люди вечером, днем, и что греха таить, даже утром.

Сейчас ночь. Я подошла к этой самой лавке и вдохнула. Пожалуй, гнилью не пахнет, спиртом тоже, неужели никто не болен?

Я оглянулась по сторонам и взобралась на скамейку. Отсюда мне стало видно сквозь полупрозрачную тюль, как в кровати лежит мужчина.

Я знала его.

Сейчас я видела только его лицо. Тело было скрыто по теплым пледом, а сухая, как осенний лист, ладонь выглядывала робко, будто опасалась, что я увижу ее сквозь подрагивающее от ветра стекло.

Мне вмиг стало не по себе. Я тут же захотела слезть со скамейки, но мои руки прилипли к холодному бетону дома, и я осталась, дальше рассматривая больного старика.

Его лицо вдруг растянулось, рассеивая морщинки у рта, и сгущая борозды у глаз. В освещаемую старым светильником комнату зашла женщина.

«Дочь», — не минуты не сомневалась я.

Глаза такие же ясные, хоть и не столь белесые, коими обернулись омуты погибающего в самом себе, узника.

Секунда, две и на потрескавшейся от старости тумбе звякнул металлический поднос, а на нем стеклянные бутылочки, о которых я говорила. Ими пахнет болезнь, помните?

— Лиза? — Александр Александрович смотрел на меня сверху вниз, и я невольно задержала дыхание. Я не боялась учителей, но если это учитель обращался ко мне, я знала, что вероятнее всего, я что-то где-то сделала не так.

— Да? — я пыталась казаться уверенной в себе, хоть это было и не так вовсе, ну или не всегда.

— Дважды в год мы проводим поэтические вечера, ты помнишь? — он спустил очки на переносицу и постарался посмотреть прямо в душу. Что ж, у него получилось.

— Конечно, — я пожала плечами, потому что я помнила. Два раза в год в нашей школе невоспитанные подростки становились сверх начитанными дамами и юношами, читавшими Есенина, и считавшими, что более нет у нас достойных авторов. Два раза в год все строили из себя литературных критиков и из кожи вон лезли, только бы за участие в этом вечере учитель литературы поставил лишнюю пятерку в бумажный журнал. Ну представляете.

Тошнотворное зрелище.

— В этом году тематика…

— Могу угадать, — я улыбнулась, — Есенин? Любовь? Ну или что-то в этом роде…

— Не угадала, — Александр Александрович поправил галстук и передал мне какие-то бумаги. — Это сценарий вечера. Тематика — волшебство.

— А зачем Вы мне это рассказываете?

— Как же, — мужчина покачался на носках, — насколько я помню, ты любитель волшебного мира?

Да, я любила ту саму историю мальчика-который-выжил, и об этом не знал, разве что, ленивый.

— Но вы же считаете это глупой сказкой? — я скептически приподняла бровь.

— В любой сказке можно найти некий скрытый смысл.

— В любой? — я все еще пребывала в состоянии шока, ведь Александр Александрович часто выступал неким циником, не признающим сказки, как какую-то серьезную литературу.

— Абсолютно, — уголки его губ дрогнули.

— И, к–хм, что вы хотите, чтобы я сделал на этом мероприятии? — я сжала десяток листов бумаги кончиками пальцев.

— Хочу, чтобы ты написала что-нибудь.

— Но ведь я совсем не умею писать?

— Думаю, ты лукавишь. Так, — он покачнулся на носках, — мне можно на тебя рассчитывать?

Я пожала плечами, но все же согласилась, и если четно, я даже не понимала зачем.

У меня в школе не было друзей, и может быть этот вечер мог подарить мне их? Но что бы то ни было, я отныне каждый день после школы все пыталась написать что-нибудь. Но мыслей в голове не было от слова «совсем», а впечатлить всех хотелось от слова «очень».

— Эй, аккуратнее, — услышала я, оказавшись на полу, держа в руках блокнот и ручку.

— Ты отбила мое вдохновение! — шутливо воскликнула я, поймав на себе презрительный взгляд.

— Что, прости? — девушка, с которой мне посчастливилось столкнуться в коридоре сверлила меня взглядом. Ее звали Кристина и она походила на одну из тех девушек, кто ненавидел тебя только за то, что цвет твоих колгот сильно вызывающий, а ты сама по себе как-то не очень.

— Я шла, писала речь для литературного вечера, и тут ты, — я снова улыбнулась, — сбила меня, я и пошутила про то, что ты отбила мое вдохновение. Ну знаешь, как баскетбольный мяч отскакивает…

Говорить дальше не было абсолютно никакого смысла, ведь девушка кается, меня даже не слушала:

— Участвуешь в литературном вечере?

— Да, — я начала убирать блокнот с ручкой в рюкзак.

— Кристина, — темноволосая девушка протянула мне руку. — А ты…

— Лиза.

— Отлично, Лиза, увидимся еще, — Кристина посильнее сжала мою ладонь и ушла, напоследок одарив меня слегка презрительным взглядом. Мне вдруг стало не по себе, и я попыталась как можно быстрее ретироваться.

Я могла бы сказать, что знала Кристину, но не была в этом уверена.

В начальной школе мы учились в одном классе, но никогда не общались, ведь наши интересы не пересекались ни коим образом. Когда ты мал и познаешь азбуку в школе, лениво перелистывая букварь, у тебя появляются первые друзья. И они появляются у тебя только когда твои родители решат, чего ты хочешь больше.

Я вот, например, уже в первом классе была записана в художественную студию, где мне привили чувство прекрасного и научили рисовать лошадок. Конечно, в шестилетнем возрасте, от второго факта я была просто в восторге. И пока я после уроков бежала скорее учиться отличать акварель от гуаши, Кристину родители забирали на машине и везли в математический кружок. Она умела считать огромные числа в уме, не прикладывая при этом абсолютно никаких усилий и это восхищало в классе абсолютно всех.

Мы были разными.

У нас были разные интересы, разные родители, разный взгляд на жизнь с высоты прожитых шести лет.

Ну знаете.

Я любила рисовать лошадок, а она считать у доски.

Мы были абсолютно разными детьми и никогда не общались.

Когда вы переходите в среднюю школу, у вас появляются еще друзья. Здесь уже редко кто ходит в кружки, хотя вы все так же завязаны на общих интересах. Музыке, косметике и прочему.

И в средней школе у меня тоже не было друзей, хотя бы только потому что я все так же жила в розовых очках, а все пытались строить из себя не пойми, что.

Кристина была из таких.

И я благодарила вселенную, что мы были теперь в разных классах, она брала на абордаж теоремы Пифагора и Виета, а я на переменах рисовала скетчи персонажей из своего любимого сериала.

И мы не общались с ней ровно до этого дня, когда нечаянно столкнулись в коридоре.

В тот же день я встретила на лестничной клетке Александра Александровича:

— Лиза? Как продвигается работа?

— Кошмарно, — отрезала я, переминаясь с ноги на ногу, и добавила, — просто кошмарно!

— И отчего же кошмарно?

— Нет мыслей в голове, будто я хочу написать о чем-то, о чем-то важном и интересном, но мысль все никак не сформируется в моей голове!

— После уроков можешь занять кабинет литературы, быть может, мысль придет к тебе именно там?

— А ключи, как же… — я немного напряглась.

— Я скажу тете Нине, чтобы оставила кабинет открытым, брать в кабинете литературы нечего, — он ухмыльнулся, — кроме знаний, конечно.

Что ж, он был прав тогда. Брать из кабинета литературы было действительно нечего. Компьютера там не было, а, следовательно, и ценность пыльного кабинета со стеллажами книг, авторы которых умерли в стране, которой уже нет на карте, терялась.

Я поблагодарила Александра Александровича, и ушла учиться дальше. Но это у меня едва ли получалось. Мысли уносились куда–то в дальний полет, а сосредоточенность все никак не могла овладеть моим мозгом.

Вскоре урок закончился, и медленно дожевывая коржик, купленный в столовой, я уже поднималась на третий этаж, чтобы наконец дойти до нужного мне кабинета.

Думала ли я, что нахождение в кабинете поможет мне придумать что–то стоящее?

Вряд ли.

Имел ли смысл идти туда и сидеть, рассматривать потрепанные портреты классиков и рассуждать о вечном?

В шестнадцать лет — ни в коем случае.

Счастье пострадать нужно оставить исключительно взрослым.

Зайдя в кабинет, пропахший сухой древесиной, я прошла и села за первую парту. Она была мне мала и коленями я касалась крышки старенькой парты. Положив рюкзак рядом, я огляделась. Стеллажи с книгами смотрели на меня несколько угрюмо, хоть безразличия в их взгляде было явно больше. Изо дня в день, сонные школьники с утра сидели в этом обители два часа подряд, уныло разглядывая старые корешки книг, и закатывая глаза каждый раз, когда учитель литературы предлагал написать сочинение.

Писать в нашей школе не любили, но я уверена, такая ситуация случалась не только в нашей школе.

Безусловно, тут случались люди, которые с удовольствием писали эссе по десять страниц, но было их по большей мере один, два.

И я даже не знала, отношусь ли я к этим двум счастливчикам-литераторам, или же я просто ситуативный писатель.

Писатель, который может написать что-нибудь стоящее только если ситуация располагает к этому самому писательству. Я не писала каждый день, и не имела таланта к писательству. Иногда во мне просыпалось что-то похожее на вдохновение, но горы домашних заданий быстренько сжирали мое желание заниматься хоть чем-то. Но я отчаянно старалась не погрязнуть в учебе.

Старалась.

Я подошла к полкам и прошлась кончиками пальцев по старым корешкам, которые казались такими ветхими, что того и гляди оторвутся от легкого прикосновения пальцев, которые привыкли щелкать по черному стеклу новенького смартфона.

Взгляд остановился на старенькой книге, со знакомым шрифтом. Я немного разволновалась и вытащила книгу, все остальные близлежащие пыльные товарищи упали на освободившееся пространство. Это была первое издание моей любимой книги. Книги, из-за которой я окончательно и бесповоротно влюбилась в чтение.

— Вау… — все что сумела сказать я, завороженно рассматривая первое издание старенькой истории про Гарри Поттера. — Это волшебство.

И всё.

Волшебство полилось из меня, оно вырывалось из кончика шариковой ручки и ложилось на лист бумаги вырванный из тетради по биологии.

Вы мечтали о чем-нибудь столь сильно, что в глазах все темнело и наворачивались слезы?

Мечтали так сильно, что скрипели зубами от злости, ведь мечта так высоко, а ты — стоишь на коленях.

До мечты достать — проще простого, только руку протяни к ней.

Просто пожелать стоит исполнения этой самой мечты.

Писав это, я вдруг задумалась, а о чем же мечтала я? О чем я думала, когда мои глаза закрывались в кромешной тьме, а фонарь светил прямо в незанавешенное окно.

Закрывая глаза, что я представляла?

С каким ощущением я просыпалась, и когда забывала поесть и поспать, но делала что-то так жадно и вдохновенно, что порой забывала дышать?

Какую мысль я сделала своим шрамом под сердцем? Какие слова выскоблила под грудью?

О чем думала даже тогда, когда голова взрывалась от переизбытка чувств?

Я с ужасом осознала это и писать на мгновение перестала.

Я пыталась собраться с мыслями. Неужели…

— Ой, смотри, свободный кабинет, — уже мне знакомая с начальной школы Кристина зашла в класс, держа в руках ноутбук и чертовски странную папку с котятами, она добавила, — проходи.

— Тут вообще–то было занято, — я старалась выглядеть недружелюбно, ведь эта девочка мне не нравилась.

— Вот как, — девушка задумалась, подключая провод от ноутбука в розетку, — но ты ведь не против?

Только сейчас я увидела парня рядом с Кристиной. Рыжий, в очках, к которым так и норовил потянуть руку, чтобы натолкнуть металлическую оправу на переносицу. Смотрел воровато, будто боялся чего-то.

— Я очень против, — я поднялась со стула. Не то, чтобы я думала, что придется драться за пустой кабинет, но все же это был П*, так что ждать можно было чего угодно.

— Как жаль, что нам нужно репетировать, — Кристина уселась на учительский стул, — так что мне плевать.

Она улыбнулась и что-то начала искать в компьютере, будто это не она сейчас разговаривала со мной столь нелестным тоном. Парень все еще стоял посреди кабинета, будто не зная, уйти ему, или остаться.

— Ваши репетиции должны были быть вчера в заранее приготовленном вам актовом зале, — до меня вдруг дошло кое-что, — отчего же вы не репетировали вчера? И с какой стати зашли в пустой кабинет.

— Вообще–то кабинет не твоя собственность!

— Ты права, не моя, — я победно улыбнулась, — но это мне сказали закрыть кабинет после того, как я тут все закончу, и не поверишь, я уже закончила! И то, что вы пропустили вчерашнюю репетицию, не моя проблема, так что…

Я достала из кармана юбки ключ и продемонстрировала, чтобы хоть как-то разнообразить эту немую сцену. Кристина ухмыльнулась, но закрыла крышку ноутбуку и с силой выдернула шнур из розетки.

— Ты можешь об этом пожалеть, — сказала она, выходя из кабинета. Рыжий парень пошел за ней, слабо улыбнувшись мне, будто ощущая себя виноватым.

Я почувствовала некое удовлетворение от того, что Кристина все-таки ушла из кабинета.

Держа в руках бумажку со своим сочинением я наконец поняла, что вдохновение безвозвратно улетучилось и растворилось в пыльном воздухе, наверняка полюбившемся бы Достоевскому кабинете.

Я шла домой, наслаждаясь уже летним воздухом, но все же с майским едва ощутимым ветром в распущенных рыжих волосах. Я шла, весело раскачивая в руках рюкзак, но не так сильно, чтобы прохожие подумали, что я сумасшедшая, или, что еще хуже, подумали бы что я счастлива.

— Лиза? — на скамейке рядом с подъездом сидел Александр Александрович и курил сигарету, впрочем, завидев меня, он потушил ее о скол асфальта, валявшийся рядом и выбросил окурок в мусорное ведро.

— Здравствуйте, — я весело улыбнулась, все же ощущая некоторую неловкость.

— Как написание сочинения? — мужчина смотрел внимательно, а я улыбнулась еще шире своими кривыми зубами.

— Лучше некуда, и… Я помню, вы говорили, что мы можем бать книги с полки… И я решила взять одну, — тогда я безразлично пожала плечами, будто ничего меня не тревожило.

— И какую же? — Александр Александрович улыбнулся.

Я чуть не задохнулась от возмущения. Ведь в тот миг мне сразу стало понятно, что книга оказалась там не случайно:

— Вы… Вы специально положили эту книгу на самую видную полку!

Учитель глухо рассмеялся, от него повеяло недавно выкуренной сигаретой.

— Верно, — он поднял руки вверх, как бы говоря, что сдается, — ты ведь на уроках так рьяно защищала Роулинг, что я понял, эта книга должна быть твоей. Думаю, это действительно так.

— Я прочитаю ее и верну, просто такое старое издание. Первое издание, представляете?!

— Да, — он снова улыбнулся, — и именно поэтому ты можешь его забрать себе.

— Разве это не библиотечные?

Александр Александрович молчал и загадочно улыбался.

— Так это все ваши?!

— Все до единой. Я лишь хотел, чтобы подростки читали…

— И вы ничего не имеете против такой «детской» литературы? — я приподняла брови.

— Вовсе нет. Я не говорю, что «Гарри Поттер» мне нравится. Я не говорю, что это гениальное произведение. Я не говорю также, что это плохая книга, потому что это всего лишь не моя книга, понимаешь? Если человеку не нравится читать, скорее всего, он еще не нашел ту самую книгу, которая бы заставила его влиться в книжный мир.

— И даже если…

— И даже если это детская сказка, — он поднялся скамейки, — хотя, разумеется, это не так.

— Но Вы всегда говорили… Говорили, что сказочные истории — это просто сказки… — начала я.

— Слова — пустота по своей сути. Никогда не слушай никого. В том числе и меня. Ну разве что на уроках.

Он подошел к подъезду и обернулся.

— Я могу ожидать гениального выступления на литературном вечере от… От одной из самых талантливых учеников школы номер тридцать восемь?

Я задумалась на секунду, стоит ли называть то, что я написала гениальным?

— Да.

— Всё будет хорошо, — мужчина сильнее сжал руку дочери.

Я, закусив губу, привстала на носочки и увидела, как женщина тепло улыбнулась и села у ног отца.

Какого это, терять человека?

Не терять человека после очередной сцены ревности… Не терять его после ссоры, которая была совсем необязательной…

А терять его так… Держа за большую, хоть уже и не особо сильную ладонь. Зная, что, пожалуй, на этом все.

Какого это, терять человека так.

Понимая, что этот вдох для него последний. Эта звездная ночь, усыпанная осколками разбитых сердец для него последнее, что он увидит в закрытое окно перед тем, как закрыть глаза.

Закрыть их в последний раз.

Я тихо, чтобы меня никто не услышал, спустилась со скамейки, и молча подняла голову к небу. Я никогда не любовалась звездами, и никогда не видела в них ничего романтичного. Но сегодня эти горящие газовые шары вызвали у меня даже подобие улыбки. И все-таки это было красиво. Постояв еще немного, я двинулась дальше. Сегодня ночью вы должны увидеть больше историй.

Глава 3.

Во дворе по-прежнему было тихо. Тихо настолько, что в голове стоял невыносимый писк, а мысли роились одна за одной. Я немного испугалась, когда рыжая кошка грациозно преодолела кусты близ лоджии, и запрыгнула прямо на подоконник первого этажа. Я так же тихо, как кошка, подобралась к балкону, какие есть только в обшарпаных жизнью пятиэтажках, и прислушалась.

В небольшой комнате играла музыка. Я попробовала напрячь слух, но попытки были тщетны. Я так и не поняла, кто поет из колонок магнитофона. Да это было и не важно, из комнаты доносились звуки, перекрывающие навязчивую мелодию.

Кто-то плакал.

Я привстала на носочки и кончиками пальцев зацепилась за край балкона.

Девочка сидела на кровати, опустив голову и закрывая рот рукой. Слезы стекали по детскому лицу и достигнув острого худого подбородка, орошали тетрадь, лежавшую рядом. Вряд ли в этой тетради были тяжелые уравнения, ведь я была уверена, плачет она точно не от этого. Янтарные глаза казались умными. Слишком умными для ее возраста.

Я оглядела девочку с ног до головы и поняла. Она не хочет возвращаться в школу. Там ее не любили. Я поняла это по худым запястьям и жидким волосам, собранным в нелепый хвост.

Я поняла это по взгляду, который был мне не знаком, но все же понятен.

Удивительно, сколь жестоки бывают дети.

Зачастую они готовы разорвать тебя на части, только за то, что ты не соотносишься с их понятием «идеально».

У тебя небогатые родители, которые не могут купить тебе дорогую одежду? Ты — ничтожество.

У тебя гормональные сбои и высыпали прыщи на лбу? Не сомневайся, ты — ничтожество.

У тебя есть лишний вес, поздравляю… Ты понял.

Лишь спустя годы уже повзрослевшие дети понимают, что ничтожность — это судить человека по его одежде, весу, расе и любому другому признаку, который бросается в глаза.

Но дети — чудовища. И я точно знала, что именно эти чудовища довели девочку до слез.

До состояния полного отчаяния.

— Катя! — девочка маленького роста вздрогнула, услышав свое имя.

— Да? — голос был тонким и едва слышим.

Я пробиралась сквозь ряды стульев в актовом зале, чтобы не сидеть со всеми вместе.

— Ты готова? — Кристина выглядел раздраженной и буквально нависла над девочкой.

— Сбавь обороты, — я обратила на себя внимание и те немногие, кто был занят последним прочтением сценария на заключительной репетиции, повернулись.

— Прости, что?! — чуть ли не взвизгнула Кристина.

— Я сказала, — немного приподнялась, чтобы меня было лучше слышно, — сбавь обороты.

Сцена была напряженная, но маленькая девочка, которую звали Катя, немного улыбнулась, и я даже умудрилась ей подмигнуть.

Молчание нарушила Вера Викторовна, которая буквально влетела в актовый зал, задев стоящую плетеную вазу подолом длинной юбки.

— Так, все зайчики в сборе? — тут же залепетала она, голосом напоминавшая мне эльфа. К тому же огромные глаза сквозь линзы толстых очков делали ее вылитым жителем волшебной страны.

Кристина зло взглянула на меня, но все же промолчала и помчалась на сцену, где её уже ждал ее верный спутник.

— Так, первая у нас Екатерина, — Вера Викторовна села на первый ряд и натолкнула очки на переносицу, — прошу.

Катя уверенной походкой прошлась почти через весь зал, поднялась на сцену, и я заметила разительное изменение, между Катей, на которою накричала Кристина и между Екатериной, которая гордо выпрямилась и прошла на сцену.

И изменение это, называется уверенность, которая напрямую зависит от отношения.

Отношение к человеку.

Одно дело, когда ты повышаешь голос, считаешь себя выше других и считаешь, что вправе считать себя лучше всех, и совсем другое, когда ты знаешь, что ты выше, старше, мудрее, но ты не делаешь на этом акцента. Может и не все педагоги умели общаться с подростками так, как Вера Викторовна, но она делала это в разы лучше, чем самовлюбленная и думающая, что ей море по колено, старшеклассница.

Я уже выходила из гардероба с ветровкой в руках, как вдруг услышала какие-то крики на углу школы. Нужно было быть полным кретином, чтобы не понять, что там происходила ссора. Быстро подойдя к углу здания, я немного выглянула из-за кирпичной стены. У черного входа в школу стояло четверо. Трое девочек стояло как будто вокруг еще одной. За спутанными волосами я узнала Катю. Ничем неприметную, но так явно выделяющуюся среди других.

— Эй, что здесь происходит? — я вышла из-за угла, ловя на себе четыре пары недоуменных глаз. Катя стояла, окруженная тремя девочками, и смотрела так испуганно, что и без того огромные глаза, могли выпасть из глубоко посаженных глазниц.

— Не твое дело, — огрызнулась девочка с отросшими корнями на макушке и собранными волосами в тонкий хвост на затылке.

— Очень даже мое, — спокойно ответила я. Чего-чего, а с маленькими быдлятами я должна была справиться.

— Пошла н**уй, — крикнула вторая девочка, скрывавшая всю красоту своего пышного тела за черной толстовкой.

Не справилась.

Я опешила на секунду, а может на минуту, я не знала. Я просто испытывала шок, ни с чем не сравнимый. Я не шучу. В тот момент я просто приоткрыла рот, но все никак не могла ничего сказать. Не то что я не знала, что пятиклассники матерятся, конечно, я точно знала это. Но я даже и представить не могла, что кто-то может послать меня так далеко и надолго.

— Уходи, — достаточно громко сказала Катя, и я могла бы спокойно уйти, оставив ее в одиночестве, но я знала, что ей нужна была помощь. Я видела в этом взгляде мольбу. За маской самостоятельности, разумеется. Я видела в ее глазах испуг, граничащий с беспомощностью. И могла ли я оставить ее сейчас здесь? На растерзание одноклассниц?

Не могла, конечно.

— Звоню маме, — я достала из кармана узких джинсов телефон и начала делать вид, что уже звоню нашей общей маме, которой разумеется не существовало.

— Да? — я пыталась изобразить максимально естественный голос.

— Что? Да, она со мной, — я посмотрела на Катю, а все остальные зрители наблюдали за моим спектаклем одного актера.

— Домой, — я положила телефон обратно в карман и снова взглянула на Катю, — мама сказала идти домой! — уже с некоторым нажимом произнесла я.

— Что ты… — Катя не успела договорить, я с силой рванула ее за локоть и окружавшие ее расступились.

— Идем, — я почувствовала в своей руке маленькую ладонь, а после услышала дрожащий голос:

— М-мы сможем зайти в школу, мой рюкзак остался там.

Я молча кивнула, и мы прошли в школу, чтобы Катя забрала свои вещи. Я стояла в холле и разглядывала кубки, которыми была награждена школа. Тут много было наград, но среди них не было почему-то наград за смелость, за доблесть и за бесстрашие. Неужели все эти качества были бесполезны? Неужели ценились меньше, чем хитрость и желание сорвать куш побольше? Зачастую, наша школа именно так получала металлические кубки, облитые золотом. Вот за что боролись волейболистки, облившие форму своих соперниц на городских соревнованиях. Вот, что считали своей мечтой мальчики, которые «случайно» сломали ногу самому быстрому футболисту в команде соперника. Вот, за что они сражались.

Вот, за что давали эти кубки.

— Я готова, — Катя натянуто улыбнулась, и я кивнула, толкнув перед ней входную дверь.

— Мне туда, — она показала в противоположную от моего дома сторону.

— Ты ведь живешь со мной в одном дворе?

— Я не домой, — Катя остановилась, — спасибо, что… Что забрала меня.

— А куда ты? — я пропустила вторую фразу мимо ушей.

— В художественную школу.

— Рисуешь?

— Немного, — Катя застеснялась, а мои губы наконец дрогнули в улыбке.

— Пойдем, прогуляюсь с тобой, — я сделала несколько шагов, и поняла, что Катя в раздумьях, — что это было?

— Это была школа, — заключила Катя и я потряслась до глубины души. Двенадцатилетний ребенок понимал о школе если не все, то многое.

— И за что же они с тобой так?

— Я не помогла им с контрольной работой, — Катя пожала плечами, будто это было нормальной ситуацией.

— А должна?

— Может и не должна, но раньше помогала.

Я промолчала, ведь не мне учить ребенка простым истинам, которые и взрослые-то не все понимают, а подростки и подавно.

— Но ведь ты больше не будешь им помогать? Раз уж они обращаются с тобой так жестоко? — я с надеждой посмотрела на нее.

Она кивнула, но, кажется, мы оба понимали, что все эти разговоры лишь до следующего домашнего задания или контрольной, на которой вполне себе спокойная Катя снова даст этой троице списать.

Мы долго шли вдоль центральной улицы, разглядывая витрины магазинов, в которые никогда не заходили, потому что были вынуждены любоваться этой красотой только снаружи, ведь денег на дорогие духи или сапоги у нас не было. Зато у нас была приятная беседа и искренний смех, заставлявший редких прохожих оглядываться. И с каждом годом я почему-то понимала, что это важнее, уметь общаться с кем угодно и не боятся пошутить в новой компании. Сейчас подростки все реже обладают такими навыками, и представляя следующее поколение молодых людей, мне почему-то казалось, что мы — последнее поколение, которое умело улыбаться. Знаете, не для фотографии, снятую специально для фотоленты в очередной соцсети, а просто так.

Просто потому что на улице тепло, а душа — поет.

Когда я видела подростков в толстовках, наушниках, я все чаще начинала понимать, что мое поколение было последним, чьи фотографии были сделаны не на телефон. Мое поколение последнее, чей веселый смех прорывался сквозь призму пленочного фотоаппарата, умеющего дышать, жить и чувствовать, а не сквозь маленькое окошко смартфона, не умеющего ни дышать, ни жить, ни чувствовать.

Но общаясь с Катей мне хотелось верить, что я, конечно, ошибаюсь.

— Мы пришли, — заключила она, остановившись у трехэтажного здания.

— Ого, у вас ремонт? — я посмотрела на стены, имевшие теперь сливовый цвет, хотя раньше здание было светло–сиреневого цвета.

— Ты здесь училась! — воскликнула Катя и я смущено улыбнулась. Я действительно все детство ходила сюда три раза в неделю и пыталась стать художником. Вот именно, что пыталась.

Я изо всех сил хотела стать художником, а не рисовать.

Я хотела стать известным музыкантом, а не играть на гитаре.

Меня впечатляли только мечты о великом, а не сам процесс.

— Училась, — подтвердила и так очевидное я, — ну, пока.

— Спасибо, — Катя улыбнулась и пошла подниматься по ступенькам наверх.

А я смотрела на сутулую спину и понимала, что вряд ли в миг может закончиться то, что формировалось месяцами, если не годами.

Травля в школе — нормальное явление. Это явление не замечают учителя, игнорируют родители, а подростки получают власть над другими, может быть более слабыми подростками. Такие подростки считают себя умнее, сильнее и просто лучше, аргументируя это ровным счетом ничем.

Но насколько далеко это может зайти?

Я с ужасом оглядела комнату и увидела горстку таблеток и стакан воды на комоде, и эти таблетки были явно не для лечения.

Я молча наблюдала за тем, как Катя плачет, изредка поглядывая в сторону комода. Я бы хотела помочь, предостеречь, обезопасить ее, но даже если бы могла, не стала бы.

Если человек захотел уйти из жизни, он сделает это с первой попытки, и мои взывания о здравом смысле будут для него не более чем пустым звуком, не значащим ровно ничего.

Но ежели человек хоть на секунду заколебался, хотя бы на минуту представил себя живым…

Живущим…

Скорее всего он сделает все что угодно, только бы почувствовать свежий воздух, лишь бы учуять любимый запах, и сжать в своей ладони ладонь близкого человека.

Катя вытерла слезы и подошла к комоду. Я с шумом вдохнула, та взяла воду и залпом выпила, с громким стуком поставив стакан рядом с горсткой смерти.

Странно, как одна таблетка может помочь тебе уснуть, а горсть — умереть.

Странно, как одно обидное слово пролетает мимо твоих ушей, а десяток таких слов заставляет задуматься о смерти.

Но я всегда говорила, сильный выживает, слабый погибает.

Зачастую сила — это ум.

Осознание.

Я посмотрела еще раз в эти красные от слез сверкающие в свете разблокированного телефона глаза, и сказала себе «она справится». Отошла от балкона, собрав волосы в хвост. С каждой минутой становилось холоднее, а ветер усиливался, будто надвигалась буря.

Ураган, который я не смогла не остановить.

Глава 4.

В последний учебный день я нехотя открыла глаза и выключила звенящий уже не пойми сколько будильник.

— О нет, — я подскочила, увидев на часах девять часов. Я точно опоздала в школу, да еще и на какой урок — литературу!

Быстро натянув джинсы и толстовку я сунула ноги в кроссовки и побежала в сторону школы. Утро было прекрасным, знаете, если бы не одно «но», я опаздывала! И опаздывала довольно сильно. Я даже не могла вспомнить, почему не выспалась.

Ах, да, вспомнила, я до трех ночи старалась привести свое сочинение в более ли менее презентабельный вид.

Сочинение…

Возвращаться было уже поздно, ведь я уже изо всех сил поднималась на третий этаж, чувствуя, как сердце вот-вот выпрыгнет из груди, ведь утренний фитнес по крутым лестницам в моих планы не входил.

— Александр Александрович? — я заглянула, приоткрыв дверь кабинета. — Я опоздала, извините, я войду?

— Проходи, — он кивнул и взглядом провел меня на свободное место.

— Итак, как вы знаете, — он кажется продолжил на том месте, где остановился, когда в проеме появилось красное лицо, окруженное рыжими волосами, — наше чудесное расписание составлено таким образом, что сегодня первым уроком у нас с вами литература, потом — ваши остальные предметы…

— А потом, — он продолжил, окинув взглядом класс, на секунду задержав внимание на мне, — вы возвращаетесь в этот класс, и мы готовим декорации для сегодняшнего литературного вечера.

Я понимала всю безвыходность ситуации, ведь отпроситься с пробного экзамена по математике, который должен был состояться у нас после этого урока я не могла, а отпрашиваться с урока литературы не хотелось, ведь совесть так и говорила мне «Ты и так опоздала»!

— Все понятно? — я прикрыла глаза, обдумывая план. Как убить сразу двух зайцев и случаем самой не убиться прикладом?

План созрел сам собой.

Выйдя из кабинета, я набрала нужный номер и облегчено вздохнула, услышав теплый голос.

— Мам, ты дома? — я была очень взволнованной, но в то же время довольной. Моя проблема могла решиться очень легко и просто.

— Мама, я забыла сочинение, сможешь принести в школу?

Громкое «Хорошо, принесу» в трубке и полное удовлетворение. Теперь оставалось только сосредоточиться на пробном экзамене. Но с ним у меня не должно было возникнуть проблем, в математике я всегда была уверена на сто процентов, в то время, как в русском языке и литературе постоянно испытывала сомнения и неуверенность.

— Я надеюсь, у тебя будет достойный внешний вид сегодня? — я обернулась, понимая, что знакомый голос обращается ко мне. Кристина стояла в нежно-голубом платье, держа в руках какие-то ватманы.

— Почему это тебя интересует? — мне вдруг стало неудобно за свои джинсы и толстовку на несколько размеров больше, чем мне нужно было бы носить.

— Будет жалко, если такой талантливый писатель, как ты, вдруг опозорится на сцене, выйдя в мягко говоря, — Кристина гаденько улыбнулась, — непотребном виде.

— Не волнуйся, в таком кошмарном платья я бы точно никогда не пришла.

Та поджала губы и одарила меня кривой ухмылкой. Быстро развернувшись на каблуках, она растворилась в толпе, а я осталась стоять возле кабинета математики, понимая, что может быть Кристина была права и мне стоило надеть что-то более красивое?

Ай, уже было плевать.

Выходя из кабинета после двухчасового экзамена, я облегченно выдохнула и достала из заднего кармана вибрирующий телефон.

— Ну где ты? Я в холле! — мама была немного раздраженной, но в целом, я знала, что с ней все в порядке, ведь она привезла мне мое сочинение, а значит, была не так сильно раздражена.

— Вот балда, — мама легонько меня толкнула, отдавая красную папку мне в руки, — забыть такое прекрасное сочинение.

— Ты прочитала? — я удивилась, ведь мама ранее не читала ничего без моего спроса.

— Ты против?

— Нет, — я улыбнулась искренне и обняла маму, вдохнув знакомый запах духов с ноткам сирени, — спасибо.

Снова поднявшись по лестнице уже второй раз за последние несколько часов, кое как приведя дыхание в порядок, я оказалась в кабинете литературы, который наполнился звуками режущейся бумаги и запахом клея ПВА. Некоторые ученики из разных классов что–то делали, стараясь успеть как можно больше к началу литературного вечера.

— Привет, — ко мне подошел тот рыжий парень, всегда сопровождавший Кристину, — ты не забыла сочинение?

— Нет, — я подняла красную папку с заветной писаниной на уровень его лица.

— Твоя речь будет заключительное и как бы… Завершающей в этом году, так что сможешь добавить еще пару слов об окончании учебного года, — он пожал плечами, — или что-то вроде того.

— Да, конечно, — мне в общем-то было все равно, добавлять ли что-нибудь или нет, поэтому я уселась за свободную парту и принялась совмещать несовместимое.

— И как же, — Александр Александрович подошел бесшумно, — самый талантливый человек в классе не хочет клеить бумажные ноты?

— Бумажные ноты? Зачем они вообще нужны, если вечер литературный?

— Вечер и правда литературный, но одно другого не взаимоисключает, ведь все разновидности искусства должны дополнять друг-друга.

— Опять загадками говорите, — я свернула бумаги и закрыла папку на заклепку, — ну вот теперь могу и помочь.

На протяжение получаса я пыталась демонстрировать активную деятельность, хотя за эти тридцать минут я успела порезать лишь с десяток картонок для беспроигрышной лотыреи.

Кристина с Женей, всё это время повторяли сценарий, а первая даже не сказала «Удачи» или что там обычно говорят людям, которых ненавидят.

— Ну что, декорации готовы, ведущие как всегда прекрасны, — Александр Александрович улыбнулся, а я окинула взглядом Женю и Кристину, которые были одеты с иголочки, и мысленно закатила глаза, — идем в зал.

Помещение начинало постепенно наполняться народом, хотя многомиллионного ажиотажа не намечалось. Я заняла место в самом центре, с ужасом осознавая, что забыла папку. Мои сомнения и некоторый страх в глазах заставил Александра Александровича снова оказаться около меня.

— Что случилось?

— Я, ну… Я оставила папку со своим сочинением в кабинете…

— Ничего страшного, я схожу, — он подтолкнул, чтобы я снова села на скамейку, и я стала ждать, но как оказалось в дальнейшем, зря.

Учитель по литературе сидел уже в первом ряду и концерт шел во всю. Кричать с дальних рядов было бы глупо и, по крайней мере, невоспитанно.

Концерт шел, а мои нервные клетки брюзжали внутри меня и я, как человек, вполне умеющий контролировать свои эмоции, пыталась все устаканить. Было тяжко, скажу честно, но я справилась. И уже к концу концерта я утихомирила свои нервы и преспокойно смотрела на людей, ошибочно полагающих сегодняшним вечером, что они разбираются в литературе и в целом в искусстве. Хотя, конечно же это было не так.

Но нервозность снова вернулась ко мне, когда я поняла, что после этой иностранной песни, которую исполнял крайне фальшивый голос, на сцену должна была идти я. Я снова почувствовала мандраж, и прокашлялась, будто напоминая Александру Александровичу, который кажется утопал в атмосфере вечера, что я еще здесь и мне следующей нужно выходить на сцену. Не думаю, что сквозь шум дешевых, но больших колонок было слышно моя попытку обратить на себя внимание, но все же он поднялся и сказал что-то Кате, которая уже давно выступила и сейчас пребывала в таком состоянии, что последнее, что ей сейчас хотелось, подниматься со своей хоть и не особо удобной, но все же скамейки.

Та что-то спросила, и получив короткий ответ из уст учителя, кивнула, а я увидела, как Кристина нервно начала выправлять платье и странно оглядываться по сторонам. Соведущего рядом не было, и если я немного волновалась, она была в ужасе, ведь глаза ее блуждали по залу и все никак не могли найти рыжую шевелюру. И наконец, я поняла, что вот он, провал близок.

Девушка, что изображала пение уже спускалась со сцены, а нервно улыбающаяся Кристина поднималась с другой стороны, чтобы объявить следующий номер.

Мой номер.

— И сколь бы не был прекрасен момент, — Кристина светилась, не то от поддельной радости, не то от фосфора и радия, которым, я уверена, она питалась, — всему есть свое начало и свой конец…

В этот момент в дверь актового зала зашла Катя, и в моих глазах сверкнула знакомая папка, и это позволило мне облегченно вздохнуть.

— Удачи, — улыбнулась девочка, отдав мне папку с моим сочинением, и пошла обратно на своё место, а я, топтавшаяся сейчас неуверенно около среднего ряда, ждала, когда же прозвучит мое имя.

— Заключительное слово предоставляется ученице десятого «А» класса, Романовой Елизавете.

Мои губы дрогнули, и я пошла к сцене, чувствуя на себе сотню заинтересованных взглядов, и вовсе не важно, что в зале было от силы человек сорок. Кристина бросила на меня взгляд непонятно что выражающий, а я уже наступала не лестницу.

В руках щелкнула застежка и я холодными пальцами начала доставать сочинение из папки.

Вторая ступенька.

Я ощутила пальцами плотную бумагу, немного шершавую и нервно сглотнула. Это была какая-то другая бумага, не такая, какая у меня дома в мое столетнем принтере, я опустила взгляд на то, что мои руки вытащили из пластиковой папки.

Третья ступенька.

Я почувствовала под ногами дерево сцены, которые сменились с мягкого ковра на небольшой лестнице.

Эссе по истории «Ужасы Салтыковой», Лопухина Кристина, 10 «Г» класс.

Страх разлился по всему телу, а злость охватила вдруг мое сознание. Я вдруг поняла, отчего Кристина так нервничала. Отчего Жени не было в зале и отчего Александр Александрович выглядел растерянным.

Я отложила свое сочинение на тумбу, рядом с микрофоном и оглядела зал. Мне вдруг стало неловко. Неловко не за то, что моего сочинения не было рядом ведь это было наполовину моей виной. А неловко за то, что я так халатно отнеслась к этому всему.

Я стояла сейчас в черной толстовке и светлых джинсах, заканчивающихся на щиколотке и открывающий белый носок с какой-то идиотской надписью. Я вдруг испытала стыд за то, что Кристина, будь она проклята была в красивом платье, Катя смотрела на меня сейчас с первого ряда в красивой блузке, а та девушка, которая совершенно отвратно пела, улыбалась мне свозь десяток затылков, которые она видела перед собой. Мне вдруг стало стыдно, и я начала заливаться краской.

— Я… Я бы хотела извиниться перед вами, — я сняла микрофон со стойки, и облизнула губы, — за… За то, что я безответственно подошла к этому мероприятию, хотя я вижу, что каждый из вас затратил действительно большой ресурс чтобы стоять сейчас здесь, — я окинула руками сцену, — чтобы стоять на этой сцене и бороться со своими страхами.

Девушка, что не умела петь вдруг погрустнела, но выпрямила спину. Я говорила о ней, ведь единицы осмелятся показать то, что они любят, зная, что может они в этом деле не очень хороши.

— Потому что я знаю, — чувство уверенности всколыхнулось у меня внутри, — победить свои страхи нельзя. Можно просто суметь договориться с ними. Начать говорить с ними на «ты» и перестать боятся их. Ведь страхи, это нормально.

Катя сжала руки в замок. Я говорила о ней. Во всей этой школе она боялась быть лучшей, потому что начиная со средней школы ее тыкали носом везде и говорили, какая она ничтожная, и она перестала делать что-то, чем могла показать людям, посмотрите «какая я», ведь она боялась. Боялась, что ее подкараулят за школой и заставят ненавидеть себя еще больше.

А согласитесь, не каждому это по душе.

— Тема сегодняшнего вечера — волшебство, и я слукавлю, если скажу, что я следила за всем тем, что сегодня происходило. Нет. Это не так. Я была погружена свои мысли. Но знаете, я точно знаю, что на этой сцене сегодня происходило волшебство, просто я… просто я его не заметила.

Кристина закусила губу. Я не знала, о чем она думала в тот момент, но была уверена, что сейчас все ее мысли не были связны с волшебством, она была где-то в своих воздушных замках, сотворенных из желчи и злобы.

— В жизни мы поступаем точно так же. Мы думаем о своих проблемах и забываем, про то, что все, что творится во круг нас и есть волшебство. Мы создаем волшебство и только мы сами можем верить во все то, что создали. И никто не может верить в наше

Конец ознакомительного фрагмента.