Наш лучший санитар

Дон Боррзини

Рассказ о последних днях Владимира Борисовича Блюмкина, градоначальника захолустного города, прошедших в странном и необъяснимом беспокойстве. Рассказ в фомате миниатюры вошел в ранее опубликованный сборник «СМИ НЕТ».

© Дон Боррзини, 2022

ISBN 978-5-0056-9583-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Владимир Блюмкин с ассистентом вошли в приемное отделение. Владимир Борисович шатался и был непривычно бледен. Персонал настороженно уставился на высоких гостей, хотя, надо признать, Блюмкин был совсем не высок. Наконец, к ним подбежал какой-то мужчина, заговорил приветливо, радостно: «Рады приветствовать высоких…» Однако главный и совсем, как мы выяснили, невысокий гость (к тому же всего лишь главный начальник довольно захолустного и на отшибе города, — внесем сюда ясность с самого начала, как бы потом не забыть) вдруг пошатнулся, ухватил гостеприимного медика за рукав, и, выпрямляясь, посмотрел на стену, что была от него справа и которую прежде подобострастно заслонял ассистент: на ней размещались портреты лучших работников — бэст имплойиз — а в данном случае, радостно и победно улыбаясь, красовался…

ВОЛК! Владимир Борисович испуганно вскрикнул.

(Стоп! Цурюк! Так нельзя. Надо же рассказать предысторию!)

Итак, вчера, возвратившись поздно вечером с работы и направляясь в спальню, проходя мимо фехтовального зала…

(Мельком заметим, что самые большие расходы его жены приходились на фехтование: зал, драпировка-экипировка, и, главное, — выписанный из Парижа учитель фехтования мсье Шико, что, согласитесь, в наше время космических кубриковских полетов — сущие пустяки, на которые Владимир Борисович смотрел сквозь свои небольшие мозолистые пальцы. Правда, «французика», который на самом деле был здоровенным детиной Блюмкин слегка недолюбливал, — просто за явную нерусскость этого злостного приживалы. Ему даже припоминались слова поэта, по всему видать, Пушкина: «Смеясь, он дерзко презирал Земли чужой язык и нравы»*, хотя француз на самом деле язык вовсе и не презирал, а, напротив, усердно изучал под руководством Надежды)

…и, проходя мимо зала, Борисович наткнулся на выбежавшую прямо на него супругу и уже вовсю наклонился, чтобы поцеловать раскрасневшуюся и очень легко одетую Надежду Борисовну в щечку, как вдруг потерял равновесие и совершенно неописуемо упал. Мастерски отскочившая фехтовальщица воскликнула с огромным испугом: «Володенька! Что с тобой?!» Лежа на полу, Блюмкин простонал: «Наденька, душа моя, мне стало плохо… Всегда было хорошо, а тут вот поплохело».

— Ты слишком много работаешь, — возмущенно рассмеялась супруга.

— Подожди, — дрыгнул ножкой Владимир Борисович, — Возьми там, в кармане, бумажник. Премию выдали. За ударный труд. Надо выслать немного денег…

— Мишеньке! В Майами! — моментально откликнулась Надежда. Она давно уже не интересовалась, от кого и за какие такие заслуги получена очередная ударная премия, вовсю отдаваясь лишь магии цифр.

— Нет, — живо перебил любивший во всем справедливость Володенька. — Ксюшке. Лондон город дорогой, ей нужнее там.

Вытащив с трудом бумажник и осматривая пачку купюр, Надежда процедила: «Что же так мало-то?» Володенька, даже лежа на животе, самим затылком видел, как она покачала головой и презрительно скривилась. «Это после налогов и пожертвований», — парировал он, в душе осуждая наметившуюся неучтивость и неблагодарность супруги.

— Налоги пускай дураки платят. Не нервируй меня! — зашептала Наденька жарко.

— Хорошо. С мнением большинства согласен, — примирительно пробурчал Блюмкин…

— Пожертвования! — переходя к следующему пункту, фыркнула она, и его прошиб холодный пот. — Володя, милый, сколько можно жертвовать всего себя делу и людям, да еще заниматься благотворительностью?! О себе, о нас бы подумал!»

Он и подумал, вернее сказать, вспомнил жертву своей благотворительности, премиленькую и, не сравнить с женой, усердную, большую в своем ремесле мастерицу.

— Не говори глупостей, — ответствовал Блюмкин между тем крайне ответственно, — Люди — это главное. Что мы такое без людей? Прекратим глупый спор. Займемся делом.

— Без раскачки? — любопытствовала супруга, раскачиваясь в кресле, куда успела заскочить после осмотра премии.

— Ааа… Наденька, Наденька, — простонал Владимир, — Мне правда очень-очень плохо.

— Вызвать неотложку? — вскочила, вздохнув, Надежда.

— Нет! Не дергайся.

— Почему нет, — легко бухнувшись опять в кресло, возразила Борисовна, — Пусть пришлют спецбригаду с опахалами, как положено. Ведь тебе же плохо! — Она проникалась к мужу все большим сочувствием, на глаза её все более наворачивались навороченные слезы.

— Нет-нет, не надо, просто помоги мне подняться, любимая, — бормотал Блюмкин. — В кровать, в кровать, в Москву, в Москву. А завтра схожу себе сам в больницу. Завтра…

Вот что, собственно, произошло накануне.

А сегодня они с ассистентом запросто приехали в больницу, вошли по-свойски в приемное отделение, а там — этот — ВОЛК! Это как же понимать?!

Он косился на пресловутого лучшего работника со скрытым страхом, и очень аккуратно и последовательно пятился к выходу. «Да не бойтесь, Владим Борисыч…» — заблажил гостеприимный, как окрестил его Блюмкин, медицинщик чересчур для своего чина фамильярно. «Сейчас еще скажет, сволочь, что волк не кусается, и дико заржет, — подумал сердито, — И что за идиоты у них приёмкой занимаются? Где тут хоть какая-то человечность?! Волчары!»

— Не бойтесь, это наш лучший специалист, местное светило!

— А почему у светилы вся морда серая? — вырвалось у Блюмкина.

Медик обернулся в сторону приемного отделения, после чего очень радостно и охотно захохотал. (Правда, он чуть было не ответил шуткой на шутку, — не сморозил пушкинской строкой: «Да из лесу вышел. Был сильный мороз»*, но поостерегся, потому как не знал, стоит ли упоминать про лес, и не будет ли то каким-то неведомым непонятно-на-что намеком…) Остальной персонал, а также попавшиеся под руку посетители и пациенты тоже весело и старательно засмеялись, захохотали. «Хо-хо-хо, морда серая», — громыхал какой-то почтенный доктор практически в свой стетоскоп, затем забросил головку стетоскопа себе за плечо, чтобы ничто не мешало ему всласть похохотать, раз уж предоставился ниспосланный свыше случай. «Ха-ха-ха», — смеялись в унисон интеллигентного и прилежного вида старушонка из второго приемного окошка и разбитная девица из первого, при этом они бросали друг на дружку оценивающие ревнивые взгляды, как это случается между женщинами. «Хи-хи-хи» — слабо откликался кто-то, едва оторвав от носилок голову, — судя по всему, какой-то пациент при смерти. Всех обуял небывалый — вот просто-таки небывалый — восторг!

«Владимборисыч, — отхохотав своё, продолжил медицинщик. — Он у нас действительно лучший специалист и делает всё по высшему разряду, а сам-то, представьте, из простых санитаров!» (Хотя здесь ему очень хотелось подчеркнуть, что Волк вышел вовсе и не из лесу, но сметливый медик и тут себя на всякий случай одернул). «И чем же этот ваш местный светильник и экс-санитар так хорош?» — боязливо поглядывая на Волка, пробормотал Блюмкин. Ну тут, понятно, все прямо-таки грохнули от хохота, — даже и те, кто до поры недостаточно внятно смеялись. Хохоча, и с трудом отрываясь от этого занятия, услужливый медик пытался перечислять достоинства ведущего специалиста: вежливый, скромный в общении, въедливый по мелочам и по-крупному, абсолютно преданный своему делу человек, пардон, волк, и — никаких жалоб за все эти годы, представляете?! — ни одной! «И у него такая приятная открытая улыбка», — смеясь, совершенно некстати вставил свои пять центов блюмкиновский ассистент, и Волк с портрета, казалось, благодарно ему кивнул и признательно прищелкнул зубами.

«Эээ… Ни одной?!» — ответственно пятясь к выходу, простонал Владимир Борисович, и, не сдерживаясь уже, с воплем выскочил из больницы.

…Они стояли подле автомобиля, Блюмкин дышал тяжело и со зверской оттяжкой, водитель испуганно на него поглядывал. Подошел помощник, он старательно делал вид, что ничего такого особенного и не случилось. Владимир Борисович глянул на шофера; тот залез в машину, включил музыку. «Ты куда меня привез, подлец», — улыбнувшись застекленному водителю, зловеще прошептал Блюмкин. «Жив еще… Волчара», — подумал ассистент, по спине его поползли мурашки. «Владим Борисович, лучшая больница города…» — начал оправдываться он перед человеком, который никогда в своем городе не лечился. «Лучшая? — взмахнув ручками, деланно удивлялся Блюмкин, старательно выпячивая пузико и иронию. — Зачем мне лучшая? Вези в не лучшую, в нормальную советскую вези! В НОРМАЛЬНУЮ, понял!» Мурашки, что расползались по спине, теперь остервенело впились в надушенную парфюмерией спину. «Ой! Виноват… Хорошо, ноу проблем, господин мэр! Правильное решение!» — возвращался помощник к своей плутовато-подобострастной манере. Они сели в машину, ассистент сухо скомандовал шоферу: «Во вторую городскую». Тот ответил непонимающим взглядом, завел машину. Да и то сказать: в разоренном Блюмкиным и его стаей городе хороших больниц уже не было. И вообще практически ничего путного не осталось. Почти. И не удивительно.

К больнице Владимир Борисович направился шагом решительным, вырвавшись вперед, но чем ближе подходил он к обшарпанному зданию, тем более замедлялся шаг, и, в результате, буквально возле двери, помощник нагнал его, перегнал, и, улыбнувшись, почтительно открыл дверь. Слегка прокашлявшись, приосанившись, Блюмкин зашел в лечебное учреждение. Юркнувший вслед за ним ассистент привычно засеменил по правую руку от начальства. В приемном покое Владимир Борисович опасливо покосился в сторону помощника. А тот по такому случаю отскочил уж в сторону, дабы избежать искривления прямолинейности взглядов начальства… Сердце, блюмкнув, на мгновение замерло. Ведь со стены радостно и победно скалился…

ВОЛК! И не один, а целых два!

Они благосклонили

Конец ознакомительного фрагмента.