Сказка

Дмитрий Щелоков

У прозы Дмитрия Щелокова есть характерная особенность – доброта авторская и доброта персонажей. В героях нет желчи, злобы, написаны они с искренним участием, а иногда – иронией.

Иллюстратор Ксения Егорова

© Дмитрий Щелоков, 2020

© Ксения Егорова, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4496-2134-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сказка

Глаза слипаются, но так не хочется спать. Желтые языки пламени прыгают в бабушкиных очках. Она сидит на маленьком коротконогом стульчике, прижав ступни в шерстяных носках к печке-голландке. Максим сидит рядом, в руках его урчит кошка, кажется, что она тоже внимательно слушает бабушку.

— Ба, а если леший такой хитрый, то как же тогда дед его не боится? На улице уже темно, а его все нет.

— Ну как же не боится? Боится. Только не говорит. Он знает лес хорошо, его сложно запутать, да и ружье у него с собой.

— А леший в деревню может прийти?

— Нечего ему тут делать, ему лес нужно сторожить, чтоб никто лишнего не взял, чтоб в его угодьях не зоровал… да и часовня у нас стоит, побоится он прийти. Кого нужно он и так закрутит, в болото заведет иль напугает.

— А баба-яга?

— Баба-яга может.

— Это все не правда, это сказки.

— А что ж в сказках неправда? — удивилась бабушка. — Люди просто так рассказывать не будут. Все, правда.

В печке щелкнул уголек. Кошка встрепенулась, и глаза ее стали круглые-круглые.

— Яга, она летает высоко над деревней, тихо метет метлой воздух и слушает, где ночью кто плачет иль озорует. Она того озорного ребенка и пытается в лес утащить. Посмотрит в окно, дождется, когда один останется, и утащит.

— А меня не утащит, дедушка придет и в нее из ружья стрельнет.

Бабушка молчала, она пошевелила кочергой дрова в печи и чуть прикрыла чугунную дверцу.

— Давай, Максим, спать ложиться.

— Нет, я деда буду ждать.

— Вот удумал, а может он сегодня в лесу останется.

— Не останется, он мне обещал.

Послышался стук, глухо прокатившийся по всем бревнам дома.

— Деда! — вскочил с места Максим.

Дед всегда стучал в дверь, чтоб все домашние выходили на крыльцо и сидели с ним пока он перекуривает и не спеша скидывает промокшую одежду.

— Деда! — распахнул дверь Максим и на темную улицу упал желтый квадрат с длинной худой тенью внутри.

Дед стоял у калитки и не выходил на свет.

— Ну, полно прятаться, — сказала в сторону красного уголька бабушка, — как маленький.

Дед шаркая по траве болотными сапогами поднес к крыльцу олененка, который то ли от страха, то ли из-за того что не окреп как-то неуверенно держался на тоненьких ножках.

— Тащи мать молоко, — скомандовал дед.

— Да ба! Что ж делать-то с таким?

— Разберемся.

Максим босиком выбежал на холодную от вечерней росы траву. Оленок дернулся в дедовых руках.

— Какой мокрый, — погладил Максим нос у дрожащего теленка.

— Ну, тихо, тихо… не пугай!

— Деда, а он теперь у нас будет жить?

— Посмотрим.

— А можно я с ним завтра погуляю? Я его на веревку привяжу, чтоб не убежал. Можно?

Дед молчал.

Вышла бабушка с трехлитровой банкой молока и суповыми тарелками.

Дед достал из сумки берестяной коробок. Он такие делал каждый раз в лесу и высыпал в тарелку чернику. Бабушка залила ягоды молоком и, усадив Максима на ступеньки, вынула из кармана ложку.

Меж ягод всплыли и засеменили ножками букашки. Максим усердно выбирал их и выбрасывал в траву. Раскусишь такого, и во рту долго будет стоять горький клоповый дух. От ягод в молоке потянулись синие завитки.

Черника лопалась на зубах, пахла мхом и дедушкиной махоркой. Дедушка ткнул оленка в тарелку с молоком, но тот наступил в нее копытцем и перевернул.

— Вот дурень! — выругался дед и взял его на руки. — Пойду во двор отнесу.

— Я с тобой, — Максим отставил тарелку и увязался за дедом, неустанно гладя мокрую шерсть дрожащего оленка.

— Деда, а он что замерз?

— Замерз.

В мошеннике было темно. Запаленная дедом керосинка совсем не светила, за ее черными жирными стеклами неуверенно разгорался, потрескивая, огонек. Бледный свет спугнул здоровую крысу, которая нехотя прошлась до угла и скрылась под источенной соломой.

Оленок прижался к дальней стене и, не сводя глаз с людей, потянулся к окну.

— Ну вот, на сене быстро отойдет. Согреется. А теперь спать.

Максиму не хотелось спать. Он лежал и думал об оленке и о лешем. А гул в небе становился все ближе. Белая тюль зашевелилась, сквозь открытую форточку было слышно, как кто-то постукивает в окно, шелестит.

Максим затаил дыхание и сильнее накрылся одеялом и сквозь маленькую щель смотрел в сторону окна, за которым шуршала ночь.

— Сдурел ты что ль, — зашипела бабушка, прикрыв дверь с матовым витражом, по которому тень ее, словно клякса, расплывалась причудливым узором.

— Да не видел я его по первой-то. А потом поздно.

— Додумался, и где ж она теперь?

— Да там в логу. Идти надо.

— Дождина-то собирается, куда теперь идти.

— До завтра и не останется ничего, либо сожрут, либо леший этот, будь ему неладная, найдет. Идейный больно.

Максим лежал тихо. Он боялся за дедушку, которому надо было возвращаться в лес, к лешему, у которого без проса забрал оленка.

— Ружье-то оставь дурень, поймают ведь.

Конец ознакомительного фрагмента.