Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма

Дмитрий Цыганов, 2023

Вопрос об эстетическом каноне сталинской эпохи и смежная с ним проблема взаимодействия эстетики и политики в послевоенном СССР – центральные и вместе с тем самые малоисследованные фрагменты культурной истории «малого» ХX века. С помощью каких институций и учреждений обеспечивалось сообщение между политической и эстетической сферами? Какую роль в этом процессе играла Сталинская премия в области литературы и искусства? Книга Дмитрия Цыганова – это первое исследование, целиком построенное на архивных источниках и содержащее подробное описание и всесторонний анализ институционального облика Сталинской премии по литературе. Автор не только рассматривает детали работы Комитета по Сталинским премиям и нюансы присуждения наград, но и реконструирует ключевые культурные тенденции, которые определили динамику развития соцреалистического литературного проекта. Показывая сложное взаимовлияние различных институтов, формировавших канон сталинской эпохи, исследователь уводит читателя от упрощающей схематичности и предлагает ему более комплексное представление о литературном процессе 1930-х – начала 1950‐х годов. Дмитрий Цыганов – филолог, историк культуры, научный сотрудник ИМЛИ РАН.

Глава третья. 1941–1945

Фабрикация литературного оружия, или Война, застывшая в слове

Перехлестнувшая через границы Советского государства летом 1941 года война обусловила специфику повседневных практик и, как следствие, кардинально изменила не только социальную реальность, но и сам характер литературного производства, прямо повлияла на складывание «новых литературно-бытовых условий» (Б. М. Эйхенбаум). Буквально с первых июльских дней 1941 года началось грандиозное переустройство абсолютно всех механизмов жизни советского общества: всякая деятельность (в том числе творческая) должна была сообразовываться с главной целью — «ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной» (И. В. Сталин). 3 июля Сталин, впервые с начала «Отечественной освободительной войны против фашистских поработителей» выступивший публично, в радиообращении к «братьям и сестрам» в свойственной ему манере сформулировал основные задачи, стоящие перед каждым «советским человеком»:

Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома врага. <…>

Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу.

Мы должны организовать всестороннюю помощь Красной Армии, обеспечить усиленное пополнение ее рядов, обеспечить ее снабжение всем необходимым <…>⁴¹⁰.

Писательская работа не стала исключением⁴¹¹. Между тем произошедший в литературном производстве перелом ощутимо обозначился еще до официального сталинского призыва, прозвучавшего с серьезной задержкой⁴¹². 23 июня «Правда» (№ 172 (8580)), помимо текста радиовыступления Молотова, многочисленных указов Президиума Верховного Совета СССР и информации о прошедших по всей стране митингах, напечатала и несколько стихотворных текстов: «Присягаем победой» Алексея Суркова и «Победа будет за нами» Николая Асеева. На следующий день в «Правде» (№ 173 (8581)) появились стихотворения Павла Тычины («Мы идем на бой!»), Самуила Маршака («В поход!»), Якуба Коласа («Бешеного пса — на цепь!») и статья Петра Павленко «Великие дни», а «Известия» (№ 147 (7523)) опубликовали «Священную войну» Василия Лебедева-Кумача. 25 июня «Правда» (№ 174 (8582)) напечатала «Песню смелых» Алексея Суркова, «Слово гнiву» Максима Рыльского, очерк «Дни войны» Льва Кассиля и небольшое стихотворение Зинаиды Александровой «Боевые подруги». Вскоре корпус писательских материалов на газетных страницах по объему стал приближаться к публикациям новостного плана⁴¹³: периодика наполнилась текстами Маргариты Алигер, Павла Антокольского, Семена Бабаевского, Демьяна Бедного, Ванды Василевской, Всеволода Вишневского, Бориса Горбатова, Василия Гроссмана, Виктора Гусева, Виталия Закруткина, Михаила Исаковского, Семена Кирсанова, Александра Корнейчука, Леонида Леонова, Евгения Петрова, Бориса Полевого, Михаила Светлова, Константина Симонова, Леонида Соболева, Алексея Суркова, Александра Твардовского, Николая Тихонова, Алексея Толстого, Константина Тренева, Александра Фадеева, Константина Федина, Михаила Шолохова и особенно Ильи Эренбурга. Очевидно, что статус произведения, опубликованного на страницах центральных партийных и военных газет, менялся: литературный текст приобретал не только пропагандистский, но и установочный характер⁴¹⁴. По-иному стали функционировать институты сталинской культуры: о существенном перераспределении символической и материальной составляющих (в пользу второй) высшей советской награды свидетельствует срочная телеграмма М. А. Шолохова наркому обороны, председателю Ставки Главного командования С. К. Тимошенко от 23 июня, в которой лауреат Сталинской премии писал:

Дорогой товарищ Тимошенко! Прошу зачислить в фонд обороны СССР присужденную мне Сталинскую премию первой степени. По Вашему зову в любой момент готов стать в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую Родину и великое дело Ленина — Сталина.

Полковой комиссар запаса РККА писатель

Михаил Шолохов⁴¹⁵.

Позднее примеру Шолохова последовали и другие сталинские лауреаты: в Фонд обороны, образованный для сбора средств на нужды фронта, свои 50-тысячные премии второй степени внесли лауреаты 1940 года в области поэзии В. Лебедев-Кумач и А. Твардовский⁴¹⁶, гонорар за сборник «„Блицкриг“ или „блицкрах“» (М.: ГИХЛ, 1941) и облигации различных наймов на сумму 22 000 рублей внес А. Толстой; в Фонд обороны также поступили⁴¹⁷: средства, вырученные за очерк «Жизнь капитана Гастелло» В. Гроссмана; весь гонорар за книгу стихов П. Маркиша «Поступь народа» (М.: ГИХЛ, 1941); месячный литературный заработок В. Катаева; гонорар за брошюру «Атаманы фашистских разбойников» Ф. Гладкова; гонорар за книгу «Герой гражданской войны М. В. Фрунзе» (М.: ГИХЛ, 1941) А. Фадеева; гонорар за все стихи В. Гусева, напечатанные в «Правде» с 22 июня 1941 года, и облигации на 1000 рублей; гонорар за напечатанные в «Красной звезде» стихи «Сталин ведет полки» и «Партизан Дед» С. Кирсанова и 700 рублей облигациями; 25 000 рублей от Ф. Панферова⁴¹⁸; 10 000 облигациями и 2500 наличными деньгами от В. Ставского; 5000 рублей от К. Чуковского; 4000 рублей от В. Кирпотина; по 1000 рублей от П. Антокольского, А. Афиногенова, С. Городецкого и И. Эренбурга. Кроме того, в июле, августе и сентябре 1941 года в Фонд обороны направили свои накопления В. Ставский — 25 000 рублей⁴¹⁹ и Самед Вургун — 20 000 рублей⁴²⁰; а в марте 1943 года деньги за присужденные Сталинские премии полностью или частично передали: М. Алигер⁴²¹, В. Василевская и А. Корнейчук⁴²², Л. Соболев и Е. Габрилович⁴²³, Л. Леонов⁴²⁴, М. Рыльский⁴²⁵, А. Серафимович⁴²⁶, А. Толстой⁴²⁷ и другие. Многие писатели, пожертвовавшие все свои средства в пользу армии, буквально окажутся на грани нищеты и голода⁴²⁸. Стоит отметить, что каждая такая адресованная Сталину телеграмма с известием о пожертвовании средств с 1 августа 1941 года публиковалась на страницах центральных газет в сводках Совинформбюро с прилагавшимся ответом адресата.

В редакционной статье «Место литератора в отечественной войне» от 20 августа 1941 года «Литературная газета» писала о возрастающей роли «оборонных» и «антифашистских» текстов, все шире тиражировавшихся издательствами; но говорилось в статье и об ощутимой нехватке произведений, где тема войны приобретала бы особое эстетическое измерение, иное «художественное качество»:

…масштабы этой пропагандистской работы должны быть значительно расширены, и в нее должно включаться как можно больше писателей. Пройдет некоторое время, и народ захочет прочесть в глубоко правдивых художественных произведениях летопись наших дней, отражение героизма народа и партии (за отступление от сформулированной здесь установки критике будет подвергнута первая редакция фадеевского романа «Молодая гвардия», автор которой якобы проигнорировал «руководящую» роль партии в организации сопротивления вражеской армии; об этом — далее. — Д. Ц.). Писатели создадут такие произведения, ибо сама жизнь дает им теперь для этого обильнейший материал. Но время для крупных книг еще не пришло, сейчас перед литераторами стоит задача непосредственной помощи армии и тылу в их борьбе. И здесь от литераторов требуется большая мобильность, умение много и быстро работать, умение проявить себя в любом жанре. Писатель должен готовить себя к разнообразнейшей литературной работе — написать статью, брошюру, листовку, стихотворный плакат, радиовыступление, эстрадный скетч и т. д.

<…> Каждый вид труда важен. Все служит защите родины⁴²⁹.

Как «форма их (писателей. — Д. Ц.) участия в борьбе за родину» рассматривалась и работа прозаиков, поэтов, драматургов и публицистов на радио, потому как именно оно являлось «едва ли не сильнейшим из всех существующих средств пропаганды», показывало, «как организован наш тыл, как готовы советские люди продолжать героическую борьбу с фашизмом»⁴³⁰. «Передовиками» в этом направлении были Афиногенов, Гус, Гусев, Ермилов, Жаров, Заславский, Кассиль, Катаев, Лебедев-Кумач, Маршак, Чуковский, Эренбург, Эрлих и другие. Не меньше внимания уделялось взаимодействию литературы и кинематографии (в работе над сценариями принимали участие Антоновская, Большинцов, Герман, Исаев, Каплер, Леонов, Мстиславский, Помещиков, Прут, Толстой, Федин, Шкловский и другие)⁴³¹. Привлекались литераторы (Адуев, Бедный, Кирсанов, Лебедев-Кумач, Маршак и другие) и для участия в создании «Окон ТАСС»⁴³². Многократно возросшее социальное значение фигуры писателя⁴³³ определялось идеологическим потенциалом текста, который рассматривался как средство прямого влияния на сознание массового читателя: литературные произведения читались их авторами в воинских частях, госпиталях, университетах, колхозах и совхозах, встречи с писателями проходили в ЦПКиО им. Горького; активно собирался и издавался «советский фольклор» (в подготовке таких сборников участвовали П. Богатырев, И. Розанов)⁴³⁴. В условиях непрекращающегося наступления немецких войск на приоритетном для них московском направлении внимание советского руководства к литературному производству, казалось бы, закономерным образом должно было заметно ослабнуть, но этого смягчения культурной политики не произошло. Пропагандистский вектор партийной политики еще по инерции конца 1930‐х продолжал превалировать, но вскоре пришедшее осознание долгосрочности предстоящей войны⁴³⁵ заставит советское руководство переопределить приоритетные зоны контроля. Однако в отчете о партийном собрании Союза писателей СССР, напечатанном 17 сентября 1941 года в «Литературной газете», говорилось:

С первых же дней войны Гослитиздат перешел на выпуск военно-художественных брошюр, общий тираж которых на сегодняшний день достиг почти трех миллионов.

<…>

В портфеле Гослитиздата сотня рукописей.

Готовится серия лучших произведений классиков славянских народов — поляков, чехов, сербов и т. д. — примерно 30 названий.

<…>

Издательством «Советский писатель» на оставшиеся до конца года 3½ месяца запланировано пятьдесят новых книг об отечественной войне⁴³⁶.

Бесчисленное множество таких публикаций в каждом (!) выпуске «Литературной газеты» не только свидетельствовало об особенном внимании власти к литературе, но и смягчало панические настроения, объясняя, например, что срыв графика выхода литературных журналов вызван вовсе не начавшейся войной, а «плохо обеспеченной полиграфической базой»⁴³⁷. Однако усугубление положения на фронтах боевых действий негативно сказывалось и на культурном производстве — в октябре 1941 года выпуск «Литературной газеты» прекратился (редакцию не эвакуировали, а закрыли вовсе). Забегая вперед, отметим, что вместо «Литературной газеты» вскоре начала выходить газета «Литература и искусство»⁴³⁸, ответственным редактором которой стал А. Фадеев. 16 июля 1942 года он напишет в Агитпроп ЦК Г. Александрову и А. Пузину с просьбой вывести работу газеты из-под контроля издательства «Искусство», находившегося в ведении Комитета по делам искусств. Фадеев добьется сперва организации самостоятельной издательской и хозяйственной деятельности, а затем завладеет всем имуществом реорганизованной «Литературной газеты». Постановлением президиума Союза писателей от 21 декабря (случайно ли?) 1942 года за подписью П. Скосырева будет образовано самостоятельное издательство «Литература и искусство»⁴³⁹. Но осенью 1941 года все отчетливее проявлялся кризис, постепенно охватывавший все сферы советской действительности⁴⁴⁰.

Война институций: Союз советских писателей и Всесоюзный комитет по делам искусств в 1940‐е годы

Параллельно с повсеместным обострением кризисных явлений в Союзе советских писателей, секретарем которого был отличавшийся пристрастием к выпивке А. Фадеев, началось брожение, грозившее масштабным переделом в кругу писательского истеблишмента. Начало этому несостоявшемуся переделу стало секретное обращение бывшего директора Гослитиздата (в 1937–1939 гг.), заместителя начальника Совинформбюро С. А. Лозовского к своему прямому начальнику секретарю ЦК ВКП(б) А. С. Щербакову от 3 сентября 1941 года. В нем отмечалось «совершенно недопустимое отношение т. Фадеева к своим обязанностям», неоднозначно интерпретировавшееся в писательской среде (запою Фадеева предшествовала поездка на фронт). Лозовский писал:

На протяжении всего времени его работы в Информбюро он (Фадеев. — Д. Ц.) периодически исчезает на несколько дней, совершенно не интересуясь порученным ему делом. Вместо того чтобы собирать вокруг Литературного отдела писателей, привлечь наших музыкантов, кинорежиссеров, композиторов и всех работников искусства для сотрудничества в иностранных газетах и журналах, т. Фадеев растерял то, что было с самого начала организовано. Нельзя дальше терпеть такое отношение к работе, особенно в условиях военного времени. Я предлагаю:

1. Освободить т. Фадеева от работы в Информбюро.

2. Назначить зав. литературной группой Евг[ения] Петрова (Е. П. Катаева — брата В. П. Катаева, соавтора И. А. Ильфа. — Д. Ц.).

3. Дать ему в качестве заместителя члена партии т. Бурского.

Чем скорее мы проведем эти решения, тем лучше⁴⁴¹.

Глава Совинформбюро Щербаков ознакомился с этой запиской не позднее 7 сентября 1941 года. Тогда же об этой ситуации было сообщено в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б), руководителем которой был А. А. Андреев, сменивший на этом посту расстрелянного в начале февраля 1940 года Н. И. Ежова. Фадеев направил туда объяснительную записку (этому предшествовал разговор Фадеева с М. Ф. Шкирятовым), датируемую 10 сентября 1941 года, в которой секретарь Союза советских писателей СССР писал:

Считаю своим партийным долгом объяснить, как мог случиться такой постыдный факт, что я, член ЦК партии, руководитель Союза писателей и работник Информбюро смог в течение семи дней пропьянствовать и не являться на работу в наше напряженное время.

<…>

То обстоятельство, что мое пьянство сейчас произошло сразу по возвращении с фронта, является обстоятельством случайным. <…>

Вся беда в том, что такие нездоровые прорывы в моей работе бывали и раньше и сопровождают мою жизнь. Они не так часты, но в них много нездорового в силу их затяжного характера — это признаки алкоголизма или склонности к нему⁴⁴².

Вслед за этим обращением последовала и вторая записка на имя М. Ф. Шкирятова от 13 сентября 1941 года⁴⁴³. В ней Фадеев не только оправдывался перед заместителем председателя Комитета партийного контроля за свое предыдущее послание, называя его «гнилым и обывательским», но и снимал с себя ответственность за пристрастие к выпивке; алкоголизм, по словам адресанта, «есть результат многолетнего и небезуспешного эксплуатирования моей слабости (в части выпивки) всякого рода богемскими и обывательскими элементами из литературной среды — на выгоду им и во вред партии»⁴⁴⁴. Под «обывательскими элементами» имелись в виду (и Фадеев прямо об этом пишет), прежде всего, вдова «человека антисоветского» Е. С. Булгакова (она была любовницей Фадеева), любезно предоставившая руководителю писательской организации «убежище», и населявшие ее квартиру «политически сомнительные люди». Еще более комическим на фоне этого гнусного доносительства выглядит обещание Фадеева покончить с алкогольной зависимостью (ср.: «пьянство я прекращу, в этом можете мне поверить»⁴⁴⁵). К слову сказать, побороть это пристрастие будущему «литературному генсеку» так и не удастся⁴⁴⁶. 21 сентября 1941 года было принято постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О т. Фадееве А. А.»⁴⁴⁷, а через два дня, 23 сентября, оно было утверждено Политбюро⁴⁴⁸. Провинившемуся функционеру объявили выговор с предупреждением о возможности «более серьезного партийного взыскания»⁴⁴⁹.

Еще больший хаос в непростую организацию литературной жизни первых военных месяцев внесло секретное (особой важности) постановление Государственного Комитета Обороны СССР «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» № 801сс от 15 октября 1941 года за подписью Сталина⁴⁵⁰. Перед Фадеевым была поставлена задача под личную ответственность «вывезти писателей, имеющих какую-нибудь литературную ценность»⁴⁵¹. Список этих писателей был составлен работником Агитпропа ЦК Еголиным и насчитывал 120 фамилий (без учета родственников литераторов) из числа тех, кто не был эвакуирован еще в начале войны (около 700 человек), тех, кто не уехал самостоятельно (около 100 человек), и тех, кто не находится на фронтах (около 200 человек). По понятным причинам при организации возникли серьезные затруднения, которые были связаны с транспортировкой писателей⁴⁵² (если 14 октября эшелоны отправились по плану, то 15 октября вагоны в Ташкент и Казань предоставлены не были). Замешательство Фадеева и общее ухудшение и без того сложной обстановки после ликвидации в Москве Союза писателей привели к закономерному общему недовольству литераторов работой руководителя. Такое уязвимое положение создавало вполне благоприятные условия для новых локальных «атак», главной целью которых была смена руководства в писательской организации. Однако Фадеев, в полной мере ощутивший масштаб грозящих последствий его промедления, уже 13 декабря 1941 года написал объяснительную записку⁴⁵³, адресованную Сталину, Андрееву и Щербакову; в ней он отчитался о проделанной работе, сделал акцент на безальтернативности принятых им решений и возложил ответственность за неудачи в организации эвакуации на Кирпотина, который его «распоряжений не выполнил и уехал один, не заглянув в Союз». Недовольство в писательской среде Фадеев объяснял личными мотивами: «Работа среди писателей (в течение 15 лет) создала мне известное число литературных противников. Как это ни мелко в такое время, но именно они пытаются выдать меня сейчас за „паникера“»⁴⁵⁴. Позиция «активного борца за дело Ленина и Сталина» надежно обезопасила «писательского начальника» от возможных последствий допущенных «ошибок, промахов и проступков». Редкие залпы этого неудавшегося противостояния то и дело будут раздаваться на «культурном фронте», однако статуса полноценной кампании так и не обретут. Незначительные, но весьма многочисленные докладные записки мелких партийцев (например, обвиненного в неисполнении возложенных на него обязанностей уполномоченного ССП В. Кирпотина или эвакуированных писателей, недовольных отсутствием внимания со стороны руководства Союза⁴⁵⁵) хоть и обнажали недостатки фадеевского руководства Союзом писателей, но попросту не могли произвести эффекта, достаточного для хоть сколько-нибудь серьезного удара по репутации Фадеева, обеспеченной покровительством самого Сталина. Вполне закономерно Фадееву удалось сохранить за собой должность в писательской организации, предотвратив назревавший «переворот» уже на начальной стадии. Впредь «писательский чиновник» будет куда внимательнее относиться к обстановке в Союзе и тщательнее подходить к выстраиванию взаимоотношений с окружавшими его «литературными работниками» и партфункционерами всех мастей.

В военный период зримо обозначился институциональный конфликт, имевший и персональное измерение. Борьба за установление сфер влияния между Союзом советских писателей, находившимся в ведении А. А. Фадеева, и Комитетом по делам искусств при Совнаркоме СССР под начальством М. Б. Храпченко в первой половине 1940‐х вошла в наиболее активную фазу⁴⁵⁶. (Примечательно, что никаких свидетельств неформального общения Храпченко и Фадеева за пределами заседаний Комитета по Сталинским премиям не сохранилось⁴⁵⁷.) В первой половине 1930‐х годов официальное советское искусство по повелению партийного начальства было условно поделено на литературу и остальные сферы искусства. Институционально это деление было закреплено сначала постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций»⁴⁵⁸ от 23 апреля 1932 года, а затем и учреждением Союза писателей СССР на Первом Всесоюзном съезде советских писателей в августе 1934 года. Писательская деятельность, таким образом, была подчинена «литературному министерству» — «Союзу советских писателей с коммунистической фракцией в нем». Вскоре эта же участь постигла и все остальные сферы искусства. 16 декабря 1935 года было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об организации Всесоюзного комитета по делам искусств»; новосозданному ведомству поручалось «руководство всеми делами искусств, с подчинением ему театров, киноорганизаций, музыкальных и художественно-живописных, скульптурных и иных учреждений»⁴⁵⁹. 17 января 1936 года постановлением ЦИК и СНК СССР был образован Всесоюзный Комитет по делам искусств⁴⁶⁰. Сфера официальной культуры оказалась искусственно поделена на две институционально оформленные части, которые в свою очередь были подчинены ЦК. Однако в рамках Комитета по Сталинским премиям две эти части оказывались вновь объединены и могли зримо влиять друг на друга. Такая ситуация не могла не вызвать усиление конфликтных настроений в среде чиновников от культуры: борьба не столько за институциональные ресурсы, сколько за возможность влиять на изгибы «партийной линии» в советском искусстве ожесточилась именно в военные годы, определив характер культурной политики всего позднего сталинизма.

Контуры этой «культурной войны» наметились еще в конце 1930‐х годов. 25 января 1939 года Фадеев становится секретарем нового состава президиума правления писательской организации. В первой половине декабря того же года Храпченко занимает пост председателя Комитета по делам искусств⁴⁶¹ (фактически руководил ВКИ с апреля 1939 года). Уже тогда сложилась весьма напряженная обстановка, и первый удар по неокрепшей репутации Храпченко был нанесен осенью следующего года. 18 сентября 1940 года Политбюро ЦК (двумя днями ранее такое же решение приняло Оргбюро) приняло постановление «О пьесе „Метель“»⁴⁶², которое в основных тезисах вторило вышеупомянутой записке П. Н. Поспелова и Д. А. Поликарпова⁴⁶³, покровительствовавших секретарю писательской организации. Кроме того, в документе содержалась и угроза смещения Храпченко с должности в случае повторения подобных «политических ошибок». Очевидно, что «мишенью» этого постановления был отнюдь не любимец Горького Леонов, еще 18 мая 1939 года писавший Сталину о незаслуженно «издевательском» отношении к нему критиков и представлявший на его суд свою «писательскую судьбу»⁴⁶⁴. В. Перхин писал:

После этого [постановления] имя Храпченко в связи с «Метелью» нигде не упоминалось, хотя автор был подвергнут «идеологической порке» на собрании писателей 23 сентября [1940 г.]. Против пьесы выступили А. А. Фадеев, В. В. Вишневский, К. Я. Финн, И. Л. Альтман, А. С. Гурвич, Н. Н. Асеев⁴⁶⁵.

Ответный удар не заставил себя ждать. 21 сентября 1940 года вступило в силу постановление Оргбюро ЦК «О Литературном Фонде Союза Советских Писателей и о фондах Управления по охране авторских прав», в котором содержалось требование

изъять из ведения Союза [советских писателей] Литературный Фонд СССР со всеми его учреждениями и подсобными предприятиями, а также Управление по охране авторских прав, передав их в ведение Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР⁴⁶⁶.

Писательская организация буквально лишилась средств на поддержание собственной «боеспособности», а все расходы попали под контроль ведомства, возглавляемого Храпченко. Кроме того, правление Союза писателей обвинялось в отступлении от своих прямых обязанностей, заключавшихся в «управлении литературой». 28 сентября 1940 года Храпченко сообщил в ЦК о бесконтрольном расходовании средств Литфонда и подытожил: «В результате этого происходило открытое разбазаривание огромных государственных средств, имели место вопиющие безобразия»⁴⁶⁷. С началом войны конфликт хоть и ослаб, но ни одна из сторон не упускала возможность укрепить свои позиции на поле борьбы за власть. Именно поэтому оказалась возможной описанная выше попытка передела в Союзе писателей. Слабостью Фадеева не удалось воспользоваться в полной мере. После краткосрочного периода буквального отсутствия контроля над ССП началось жесткое и стремительное усиление авторитарных тенденций в руководстве писательской организации. Фадеев готовился к очередной атаке.

Ликвидация «Литературной газеты» и основания на ее месте «Литературы и искусства» также создавали условия для ужесточения конфронтации. Фактически, обе организационные структуры — Союз писателей и Комитет по делам искусств — были задействованы в «культурном производстве», но каждая из этих структур была заинтересована в продвижении собственных интересов. Относительная нормализация социально-политической обстановки актуализировала былые разногласия. Но у обеих сторон конфликта сохранялось осознание необходимости действовать аккуратно, наносить единичные, но прицельные удары по противнику. Секретарь писательской организации решился на реванш. 31 марта 1942 года прямые подчиненные Фадеева П. Скосырев и Е. Ковальчик от лица президиума и парткома Союза писателей адресуют Г. Александрову записку с просьбой вернуть Литфонд в систему писательской организации. В тексте утверждалось:

За истекшие полтора года президиум ССП СССР убедился, что выделение Литфонда из его системы не только не улучшило и не упорядочило работу Литфонда, а создало для него и для Союза писателей целый ряд дополнительных трудностей.

<…>

На президиум ССП и Литфонд легли задачи повседневно-творческой и материально-бытовой помощи писателям-фронтовикам, эвакуированным и семьям Членов ССП⁴⁶⁸.

И далее:

…президиум ССП СССР просит санкционировать возвращение Литфонда в его систему, тем более что до настоящего времени передача Литфонда Комитету по делам искусств не была оформлена соответствующим правительственным постановлением⁴⁶⁹.

Следующим шагом Фадеева стала вышеупомянутая записка с прилагавшимся проектом решения, направленная в Агитпроп ЦК 16 июля 1942 года. Целью этого обращения стал вопрос о выводе «Литературы и искусства» из-под контроля храпченковского Комитета. Фадеев писал:

Практика показала, что передача газеты «Литература и искусство» в систему издательства «Искусство» нецелесообразна. <…> издательство «Искусство» подчиняется Комитету по делам искусств, а газета является одновременно и органом Союза советских писателей СССР и Комитета по делам кинематографии. Это, в свою очередь, лишает возможности влиять на административную и хозяйственную деятельность аппарата редакции⁴⁷⁰.

Интересно, что строится эта записка примерно на тех же риторических приемах, что и цитированное выше обращение П. Скосырева и Е. Ковальчик. Можно предполагать, что ответственный редактор «Литературы и искусства» был причастен к созданию обоих посланий в Агитпроп. С течением времени позиция Фадеева в роли руководителя Союза писателей становилась все прочнее: большое число литераторов находило решение своих проблем в обращении к нему напрямую (сохранилось довольно большое число адресованных Фадееву писем с просьбой посодействовать в том или ином вопросе), что благотворно сказывалось на репутации будущего «генсека» ССП. Заручившись поддержкой «работников литературы», Фадеев ощутил возможность максимально расширить свои полномочия и установить полный контроль над Союзом. По-видимому, тогда с ним случился очередной приступ «литературного политиканства», которое, как писал Симонов, «судорожно овладевало Фадеевым, вопреки всему тому главному, здоровому и честному по отношению к литературе, что составляло его истинную сущность»⁴⁷¹

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

410

Выступление по радио Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина, 3 июля 1941 г. // Правда. 1941. № 182 (8590). 3 июля. С. 1. Речь Сталина неоднократно републиковалась; см., например, в кн.: Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1950. С. 24–25.

411

Подробнее об организации «литературного быта» и характере литературного процесса военного времени см.: Синявский А. Д. Литература периода Великой Отечественной войны // История русской советской литературы: В 3 т. М., 1961. Т. 3. С. 5–53; Советские писатели на фронтах Великой Отечественной войны: В 2 кн. М., 1966 (Литературное наследство. Т. 78); Коган А. Г., Цейтлин М. А. Советские писатели во фронтовой печати (1941–1945) // История русской советской литературы. М., 1968. Т. 3. С. 472–498; Баранов В. И. Писатели и война // Война и общество, 1941–1945: В 2 кн. М., 2004. Кн. 2. С. 129–161; «Идет война народная…»: Литература Великой Отечественной войны (1941–1945). М., 2005; XX век. Писатель и война: Архивные материалы Отдела рукописей ИМЛИ РАН. М., 2010; «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР в годы Великой Отечественной войны. Документы и комментарии. Июнь 1941 — сентябрь 1945 г. М., 2015. Т. 2 в 2 кн.; Голоса писателей военной поры: Материалы из собрания Государственного литературного музея. М., 2020. См. также: Храмкова Е. Л. Литература периода Великой Отечественной войны в современной историографии // Гуманитарий: Актуальные проблемы гуманитарной науки и образования. 2011. № 2. С. 16–26.

412

22 июня 1941 года в 12:15 по радио с обращением к гражданам Советского Союза выступил В. М. Молотов. Растерянность недавно подписавшего пакт о ненападении чиновника сказалась не только на подаче текста, но и на его содержании. По обыкновению обвинение было адресовано «клике кровожадных фашистских правителей Германии»; советское руководство стремилось убедить слушателей в том, что «германский народ, германские рабочие, крестьяне и интеллигенция» не разделяют гитлеровскую установку на войну с СССР.

413

Полный поденный перечень произведений художественной литературы (прозаических, поэтических, драматических), опубликованных в центральной периодической печати в 1941–1945 годах, из фондов ГБЛ (ныне — РГБ), см. в: Советские писатели в Великой Отечественной войне: Библиографическая хроника // Новый мир. 1958. № 2. С. 129–196.

414

См.: Добренко Е. А. Литературная критика и институты литературы эпохи войны и позднего сталинизма: 1941–1953 // История русской литературной критики. С. 369. Подробнее о направлениях мутации литературного текста и языка печатной поэзии в военный период см.: Чудакова М. О. «Военное» стихотворение Симонова «Жди меня…» (июль 1941 г.) в литературном процессе советского времени // Новое литературное обозрение. 2002. № 6 (58). С. 223–259. Эту перемену отмечали и наиболее чуткие современники тех событий. Так, Вс. Иванов 7 мая 1943 г. писал в дневнике: «Печатается [в периодике] роман М. Шолохова — „Они сражались за Родину“. Веселый разговор, — с войной не соприкасающийся. Заглавие — по Хемингуэю, стиль — по Л. Толстому, содержание — липа из передовой» (Иванов Вс. Вяч. Дневники. С. 309).

415

[Шолохов М. А.] До последней капли крови // Большевистский Дон. 1941. № 77. 26 июня. С. 2.

416

См.: Синицын А. М. Всенародная помощь фронту: О патриотических движениях советского народа в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1985. С. 136.

417

См.: Советские писатели — в фонд обороны, [редакционная] // Литературная газета. 1941. № 30 (944). 30 июля. С. 1.

418

Очевидно, что Панферов так пытался «задобрить» партийное начальство, разгневанное его августовским 1941 года письмом. Первенцев в дневниковой записи от 15 августа отметил: «У Панферова постаревшее лицо, морщины, красные веки. Его исключили из партии за то, что, будучи болен, он написал Сталину письмо, в котором сомневался в целесообразности его посылки на фронт военным корреспондентом» (Первенцев А. А. Дневники: 1941–1945. М., 2011. С. 45).

419

См.: Синицын А. М. Всенародная помощь фронту. С. 159.

420

См.: В Фонд обороны, [редакционная] // Литературная газета. 1941. № 32 (946). 13 августа. С. 1.

421

См.: Правда. 1943. № 84 (9220). 29 марта. С. 2.

422

См.: Правда. 1943. № 82 (9218). 27 марта. С. 1.

423

См.: Правда. 1943. № 80 (9216). 25 марта. С. 1, 2.

424

См.: Известия. 1943. № 76 (8069). 1 апреля. С. 2.

425

См.: Правда. 1943. № 88 (9224). 3 апреля. С. 3.

426

См.: Там же. С. 1.

427

См.: Известия. 1943. № 74 (8067). 30 марта. С. 2.

428

О писательском быте в период войны см. в кн.: Антипина В. А. Повседневная жизнь советских писателей. С. 221–268.

429

Место литератора в отечественной войне, [редакционная] // Литературная газета. 1941. № 33 (947). 20 августа. С. 1. Все типографские выделения в тексте авторские.

430

Писатель и радио, [редакционная] // Литературная газета. 1941. № 36 (950). 10 сентября. С. 1. О политическом контроле за радиовещанием в период сталинизма см., например: Goryaeva T. M. Informationen, Glaube, Hoffnung — Der sowjetische Rundfunk in den Kriegsjahren // Russen und Deutsche im Ersten und Zweiten Weltkrieg. Bd. 1. München, 2005. S. 507–529; «Великая книга дня…»: Радио в СССР: Документы и материалы. М., 2007. См. также: Гехт С. Литературный радиожурнал // Литературная газета. 1941. № 37 (951). 17 сентября. С. 3.

431

См.: Писатель и кино в дни войны, [редакционная] // Литературная газета. 1941. № 37 (951). 17 сентября. С. 1.

432

См. записку Я. С. Хавинсона А. А. Фадееву о направлении писателей (Бедного, Гусева, Кирсанова, Маршака, Симонова, Суркова, Твардовского и Щипачева) на постоянную работу в «Окнах ТАСС» от 20 февраля 1942 г. (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр. 575. Л. 4); опубликована в кн.: «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР. Кн. 1. С. 329–330.

433

В этом отношении примечательна реплика А. Фадеева, произнесенная им на расширенном заседании президиума Союза писателей СССР в конце января 1942 года: «Нужно сказать, что слово писателя-публициста, как основное средство художника, обладает очень большой весомостью и не случайно очень популярно в нашей стране» (цит. по: «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР. Кн. 1. С. 280).

434

См.: В Союзе советских писателей СССР, [редакционная] // Литературная газета. 1941. № 36 (950). 10 сентября. С. 1. Подробнее о «советском фольклоре» см, например: Соколов Ю. М. Русский фольклор. М., 1941. С. 457–550; Miller F. Folklore for Stalin: Russian Folklore and Pseudofolklore of the Stalin Era. Armonk, 1990 (изд. на рус. яз.: Миллер Ф. Сталинский фольклор. СПб., 2006); Богданов К. А. Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры. М., 2009. См. также: Устное творчество народов СССР: Библиографический указатель. М., 1940; Фольклор России в документах советского периода 1933–1941 гг.: Сб. документов. М., 1994.

435

Эта мысль робко формулировалась Фадеевым еще в докладе, сделанном в Союзе писателей 21 августа 1941 года.

436

Новые книги о войне: На партсобрании Союза советских писателей СССР // Литературная газета. 1941. № 37 (951). 17 сентября. С. 1.

437

Там же. Этим же, по-видимому, объяснялся и выход многих номеров «толстых» журналов сдвоенными и зачастую с серьезными задержками. Так, например, сдвоенный выпуск «Нового мира» за ноябрь — декабрь 1941 года увидел свет с трехмесячным опозданием (см.: Володин М. По страницам журналов: Новый мир, кн. 11–12, 1941 г. // Литература и искусство. 1942. № 19. 9 мая. С. 3). С ходом времени ситуация будет только ухудшаться: 20 февраля 1943 года Молотов, Маленков и Щербаков направят Сталину записку о необходимости снижения газетных тиражей, что и будет исполнено после соответствующего решения Политбюро (см.: Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов. С. 536–537).

438

После майских событий 1942 года и последовавшего за ними увольнения Письманика с поста заведующего редакцией «Литературы и искусства» ее верстка должна была проходить за день до выпуска, чтобы Агитпроп имел возможность просматривать предназначавшиеся для печати материалы (об этом Александров сообщил Щербакову в письме от 2 июня 1942 года; см.: «Литературный фронт»: История политической цензуры 1932–1946 гг. С. 74).

439

См.: РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр. 574. Л. 1, 15–19.

440

Литературная критика не станет исключением. В период первых военных лет она уподобится политической публицистике, лишится своего «учительного» потенциала, о чем А. Сурков напишет в статье «Товарищам критикам» (Литература и искусство. 1942. № 10. 8 марта. С. 2). Позднее в среде литераторов возникнет осознание необходимости профессионализировать критику, сблизить ее с литературоведением (ср. в статье Б. Эйхенбаума «Поговорим о нашем ремесле», опубликованной в февральском номере «Звезды» за 1943 год) и направить на поиск «нового» в литературе. С. Кормилов писал: «Во время войны число малограмотных наставительных разборов в самом деле резко сократилось, так как сократилось вообще число разборов отдельных произведений. Б. Эйхенбаум надеялся, что они и не возобновятся, слишком серьезна была окружающая действительность, тем более в блокадном Ленинграде, где печаталась его статья» (Кормилов С. И. Белое пятно в истории Великой Отечественной войны: Литературная критика // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2015. № 3. С. 20).

441

Письмо С. А. Лозовского А. С. Щербакову, 3 сентября 1941 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Ед. хр. 69. Л. 24. Документ опубликован в кн.: «Литературный фронт»: История политической цензуры 1932–1946 гг. С. 66–67. 27 июля 1941 года А. Первенцев записал в дневнике: «Фадеев пьет уже пять дней. Мне это сказал Оськин <…>. Все пьют. В чем дело? Где же их хваленая партийность?» (Первенцев А. А. Дневники: 1941–1945. С. 43).

442

Фадеев А. А. В Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б), 10 сентября 1941 г. // РГАНИ. Ф. 3. Оп. 34. Ед. хр. 280. Л. 3.

443

См.: Фадеев А. А. Записка в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б) М. Ф. Шкирятову, 13 сентября 1941 г. // РГАНИ. Ф. 3. Оп. 34. Ед. хр. 280. Л. 6–7.

444

Там же. Л. 6.

445

Там же. Л. 7.

446

См. анонимную докладную записку в Центральную ревизионную комиссию КПСС (РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Ед. хр. 84. Л. 101–105), в которой содержались обвинения Фадеева в пьянстве (отмечалось, например, что закусочную в Переделкине прозвали «Фадеевской») и пагубном влиянии на работу писательской организации (ср.: «Общая деятельность Фадеева — развал работы в Союзе, бюрократизм, нетерпимость к критике…»). 16 декабря 1954 года об этой записке сообщили Н. Хрущеву. Интересно, что ключевые тезисы документа почти дословно повторяют те обвинения, которые обиженный на Фадеева В. Кирпотин изложил в докладной записке А. Щербакову от 10 февраля 1942 года. Например, Кирпотин обвинял секретаря правления в «развале работы в Союзе» (см.: Кирпотин В. Я. Ровесник железного века. С. 469–476).

447

См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 116. Ед. хр. 95. Л. 9. Документ опубликован в кн.: «Литературный фронт»: История политической цензуры 1932–1946 гг. С. 67.

448

См.: Власть и художественная интеллигенция. С. 475. Оригинал документа см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Ед. хр. 1042. Л. 30.

449

Кирпотин в письме к жене от 24 сентября 1941 года писал об этой ситуации: «В Союзе такие дела: Фадеев Саша получил выговор, оставлен на работе в Союзе и в „Лит[ературной] газете“. То есть он — официальный руководитель Союза. Мы договорились о разделении работы. Я буду вести агитацию, пропаганду, журналы, издательства. Но пока, в первые дни, он в Союзе бывает мало. Я всех принимаю и подписываю бумаги» (цит. по: Кирпотин В. Я. Ровесник железного века. С. 454).

450

См.: Постановление Государственного Комитета Обороны СССР об эвакуации столицы СССР г. Москвы, 15 октября 1941 г. // РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 155. Черновой вариант постановления с правкой Сталина см.: Постановление ГКО СССР № 801 «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы», 15 октября 1941 г. // РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Ед. хр. 23. Л. 19–22 (правка по тексту красным карандашом — автограф И. В. Сталина).

451

Цит. по: «Литературный фронт»: История политической цензуры 1932–1946 гг. С. 68.

452

Несколько более удачно обстояло дело с эвакуацией деятелей искусства и учреждений культуры, которой занимался Храпченко. За относительно небольшой срок ему удалось организовать перемещение большинства театров Москвы и Ленинграда в отдаленные от линии фронта города СССР.

453

См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Ед. хр. 69. Л. 29–31. Документ опубликован в кн.: Власть и художественная интеллигенция. С. 476–478.

454

Цит. по: «Литературный фронт»: История политической цензуры 1932–1946 гг. С. 70.

455

В письме Н. Ломакина к А. Андрееву от 17 октября 1941 года (см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Ед. хр. 68. Л. 185–187) подробно описан не только сам механизм назревавшего передела в Союзе писателей, но и мотивы этого предприятия: «…за последнее время среди этих (эвакуированных. — Д. Ц.) писателей имеют место нездоровые настроения и попытки организованно выступить против руководства Союза Советских писателей. Например, 3 дня тому назад в ЦК КП(б) Уз[бекистана] пришел Алексей Толстой и от имени всех московских писателей, находящихся в Ташкенте, поставил вопрос о необходимости „полной реорганизации и обновления руководства Союза Советских писателей СССР“, имея ввиду получить у нас поддержку в такой постановке вопроса. Алексей Толстой заявил, что Фадеев и его помощники растерялись, потеряли всякую связь с писателями, судьбой их не интересуются <…>. Он, в частности, высказал свое возмущение тем, что т. Фадеев, под пьяную руку, выдает безответственные мандаты отдельным писателям на право „руководить“ различными отраслями писательской работы в Узбекистане. Такие мандаты, по заявлению т. Толстого, были выданы Фадеевым т. т. [В. Я.] Кирпотину, [П. Г.] Скосыреву, [С. Я.] Маршаку и [А.] Ниалло. Дело дошло до того, что группа московских писателей с участием Алексея Толстого (особое рвение проявляет [Н. Е.] Вирта) постановила на своем собрании объявить выдачу таких мандатов незаконным делом и немедленно отобрать их у всех перечисленных выше товарищей и, в частности, у т. Кирпотина, находящегося в Узбекистане. В результате этого, т. Кирпотин не только не оказывает никакого влияния на работу московских писателей, но и окружен нескрываемым презрением с их стороны» (цит. по: «Литературный фронт»: История политической цензуры 1932–1946 гг. С. 72–73). Позднее, в январе 1942 года, и Вс. Вишневский в письме к В. Ставскому сообщал о серьезных недостатках работы руководства Союза писателей и лично Фадеева: «Будешь на президиуме, ставь вопросы о долге сов[ветского] писателя со всей силой <…>. Где руководство ССП, забота о людях, связь с фронтов[ыми] товарищами, помощь?.. Чем были заняты люди в президиуме?.. Глядеть надо не в стакан и не на „рубежи“ Чистополя, Ташкента, Алма-Аты, а на Запад…» (цит. по: «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР. Кн. 1. С. 277).

456

Между тем во второй половине 1920‐х годов деятельность и Фадеева, и Храпченко тяготела к рапповскому контексту раннесоветской литературы. В 1927–1932 годах Фадеев входит в редколлегию журнала «На литературном посту», где свои первые литературно-теоретические статьи печатает Храпченко (см., например: Храпченко М. 1) К проблеме стиля // На литературном посту. 1927. № 19. С. 22–29; 2) О смене стилей // На литературном посту. 1927. № 24. С. 18–27).

457

Среди архивных и опубликованных материалов нам не удалось обнаружить ни писем Храпченко к Фадееву, ни писем Фадеева к Храпченко.

458

Документ опубликован в: Правда. 1932. № 114 (5279). 24 апреля. С. 1. 7 мая 1932 года было принято постановление Оргбюро ЦК под названием «Практические мероприятия по проведению в жизнь решения о перестройке организаций писателей» (см.: На уровень новых задач, [редакционная] // Правда. 1932. № 127 (5292). 9 мая. С. 2). Оргкомитет Союза писателей по РСФСР был учрежден 17 мая 1932 года на заседании Оргбюро ЦК.

459

Цит. по: Власть и художественная интеллигенция. С. 281.

460

См.: Постановление ЦИК и СНК Союза ССР «Об образовании Всесоюзного Комитета по делам искусств при СНК Союза СССР», 17 января 1936 г. // Советское искусство. 1936. № 4 (290). 22 января. С. 2.

461

Тогда же Храпченко вместе с А. В. Солодовниковым побывали у Леонова, где последний прочел им новую пьесу «Метель». Чиновник высоко оценил леоновский текст. 8 января 1940 года Леонов прочел пьесу в редакции «Советского искусства», а уже 14 января фрагмент «Метели» появился в подконтрольной Комитету по делам искусств газете.

462

Тогда же Молотов подписал почти идентичное постановление № 1722 Совнаркома СССР (см.: ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 42. Ед. хр. 22. Л. 5).

463

Документ опубликован в: «Литературный фронт»: История политической цензуры 1932–1946 гг. С. 45–46.

464

См.: Письмо Л. М. Леонова И. В. Сталину, 18 мая 1939 г. // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 761. Л. 49.

465

Деятели русского искусства и М. Б. Храпченко. С. 25.

466

Цит. по: «Литературный фронт»: История политической цензуры 1932–1946 гг. С. 49.

467

Цит. по: Там же. С. 50.

468

Цит. по: «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР. Кн. 1. С. 371.

469

Цит. по: Там же. С. 372.

470

Цит. по: Там же. С. 482.

471

Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. С. 192.