Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки

Дмитрий Хаустов, 2020

Уильям Сьюард Берроуз – один из самых влиятельных американских прозаиков XX века. Без его книг сложно представить фильмы Дэвида Кроненберга, философские труды Жиля Делёза, песни Дэвида Боуи. Он был союзником битников и покровителем панков, первопроходцем квира и иконой рок-н-ролла, любителем оружия и отчаянным наркозависимым, проповедником свободы и убийцей в бегах. Сложно найти уголки современной культуры, в которых не светятся изотопы его влияния: постмодернизм, киберпанк, трансгуманизм, психоделический рок, индастриал – список можно продолжать бесконечно. «Берроуз, который взорвался» – первая русскоязычная биография застрельщика контркультуры, написанная Дмитрием Хаустовым, автором книг о Чарльзе Буковски, Джордже Оруэлле и бит-поколении.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Берроуз, который взорвался. Бит-поколение, постмодернизм, киберпанк и другие осколки предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Часть первая. El hombre visible →

Однако волнение, огромное волнение началось именно с этого

Эта книга выросла из волнующей завороженности. Вспомните зеленый огонек — а наш герой о нем всегда помнил, — на который по вечерам смотрел Джей Гэтсби у Фицджеральда, но представьте при этом, что огонек не один, его много: пульсирующий в стробоскопических вспышках, он бьется тут и там, разбросанный по всему берегу, слепящий и неумолимый. Так и с Берроузом. Столкнувшись однажды с его пульсирующим присутствием, можно почувствовать головокружение и дурноту, а можно — гипнотическую зачарованность. Вымарать это присутствие из личного опыта вряд ли получится. «Теперь, когда его мечта так близко, стоит протянуть руку — и он поймает ее. Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. ‹…› Этот отрывок остается с читателем и становится частью его внутреннего ландшафта, „чем-то соизмеримым заложенной в нем способности к восхищению“…»^{1}

Так получилось, что Берроуз — везде. Вот я рассматриваю большой электронный архив черно-белых фотографий. Берроуз, Гинзберг и Керуак. Берроуз и Боуи. Берроуз и Мадонна. И Леонардо Ди Каприо. И Курт Кобейн. И Энди Уорхол. И Жан-Мишель Баскиа. И Дэбби Харри. И Патти Смит. И Фрэнк Заппа. И Джимми Пейдж. И Стинг. И Мик Джаггер. И Фрэнсис Бэкон. И Дэвид Кроненберг. И так далее — вплоть до его изображения на обложке альбома The Beatles «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band» — между Мэрилин Монро и индийским гуру Бабаджи. Всюду Берроуз, этот, казалось бы, незаметный мужчина в костюме — с морщинистым вытянутым лицом и пронзительным взглядом.

В документальном фильме «Человек внутри» (англ. «William S. Burroughs: A Man Within», 2010) Патти Смит говорит: «Казалось, что Уильям связан вообще со всем». Область воздействия его литературных экспериментов распространяется далеко за пределы поэзии рок-н-ролла или битнической поэзии и прозы. Кино: Ван Сент, Кроненберг… Музыка: панк-рок или тот же Боуи… Реклама? О да: Nike или пособия о том, как бросить курить… Одна оконечность этой необозримой области — в сложнейших философемах Делёза и Гваттари, которые много и часто пишут о Берроузе (о нарезках — с места в карьер, в первом же плато под названием «Ризома»^{2}), или у Марка Фишера в его знаменитом «Капиталистическом реализме»^{3}. Другая — на противоположном полюсе, в не самом, что уж там, интеллектуально искушенном жанре баттл-рэпа (Slovo SPB, финал 2016 года, VS94SKI vs. SEIMUR, первый раунд VS94SKI: «А чем докажешь, что это не метод нарезок Берроуза?»). Размах поражает, и это еще не предел.

В поп-культуре второй половины ХХ века, да и в начале века XXI место Берроуза уникально — хотя бы по сочетанию глубины художественного жеста с его повсеместным распространением. Но эта банальная констатация — лишь тезис-минимум. Тезис-максимум звучит так: Берроуз не просто современен своей культуре, он современен и нам сегодняшним, тем, кто живет в немыслимом галопировании наук и в темном повороте постгуманитаристики, в модной стилистике нечеловеческого и постантропоцентрического мира эпохи антропоцена, мира, зажатого между неовиталистическим и кибернетическим, киберпанковым воображаемым. Этому миру Берроуз современен настолько, что, кажется, он его и придумал. Известна байка отца киберпанка Уильяма Гибсона о том, как он решил стать писателем, прочитав одновременно Эдгара Р. Берроуза и Уильяма С. Берроуза. Но между двумя Берроузами — пропасть: один так и осел в призрачном гетто устаревшего юношеского чтива, другой — взорвался на мириады осколков, зеленых огней с того берега, и по сей день озаряющих свой век случайными вспышками.

Идти на структурные эксперименты с таким автором, как (взорвавшийся) Берроуз, было бы глупо — сродни попытке перевспоминать Пруста или перецитатить Джойса. Поэтому книга написана в целом классически: повествование следует хронологии, биографический материал перемежается с разбором главных берроузовских текстов в их историко-культурном контексте. Технической задачей было вычитать у/из Берроуза определенный метод — едва ли простой, скорее многосоставный, — благодаря которому он добился столь основательного присутствия в последующей культуре. Задачей руководящей, личной — соизмерить героя, то есть мои несовершенные знания о нем, с «заложенной» во мне самом «способностью к восхищению».

Забегая вперед, выскажу предположение, которое затем будет связывать — где-то более, где-то менее крепко — все части повествования: вездесущность и повсеместность Берроуза можно объяснить его установкой на производство гибридов, мутантов и симбиозов, в общем, сборок — формальных и содержательных, а далее — каких угодно. «Может, в этом весь секрет? Может, Гэтсби — гибрид, искусственное существо, в буквальном смысле созданное прозой Фицджеральда?»^{4}

Гибриды Берроуза варьируются от содержательных до формальных, от фантастических получеловеческих-полуживотных или полурастительных до cut up гибридов из литературных фрагментов (газетные вырезки, детские песенки, Шекспир и Вордсворт) и даже до — на мой взгляд, это важнее всего — читателя как гибрида, искусно трансформированного автором в какую-то новую форму. В книге «Мозаика суперпозиции: нарративная революция Уильяма С. Берроуза» Майкл Шон Болтон пишет, что интерес к прозе Берроуза у критиков и теоретиков часто выливается в прославление его подрывной и негативной работы с традиционным письмом, однако революционность его литературы не исчерпывается отрицанием. Напротив, она важна и интересна прежде всего тем, что она создает, а создает она нового читателя. Преобразуя читательское сознание, повествование Берроуза порождает невиданный гибрид: «Через свои эксперименты с нарративом Берроуз выявляет роль текста как технологии, с которой сталкивается и взаимодействует читатель. Меняя читательскую позицию по отношению к тексту с наблюдающей на соучаствующе-наблюдающую, нарратив Берроуза трансформирует читательское самовосприятие: из связанного телом либерально-гуманистического субъекта он превращается в децентрированного и дисперсного, но [тем не менее] интегрированного постчеловеческого субъекта»^{5}. Конечно, Берроуз неуютен: по его милости мы превращаемся в странного вида мутантов, чужих самим себе.

Гибрид — это и метод работы, и способ существования: modus vivendi + operandi, попробуй пойми, что есть что: «Каждое слово автобиографично и каждое слово вымышлено»^[1]^{6}, — сказал он однажды, чтобы окончательно все запутать. Ясно, что Уильям С. Берроуз был настоящим хамелеоном, умевшим вписаться в любую компанию, при жизни и после смерти. Не из-за каких-то особенностей характера, но из-за хорошо разработанной техники, которая позволяла — на странице книги и за ее пределами — монтировать все со всем, совмещать совместимое и еще чаще — несовместимое. «Я — Мастер Метаморфоз», — скажет он в «Мягкой машине»^{7}.

В своей самой искренней книге — само собой, про котов — он пишет: «Размышляя про раннее отрочество, вспоминаю частое ощущение: я прижимаю к груди какое-то существо. Существо довольно маленькое, размером с кошку. Это не человеческий ребенок и не животное. Не совсем. Оно отчасти человек, отчасти что-то еще. Помню одного такого в доме на Прайс-роуд. Мне лет двенадцать или тринадцать. Интересно, что же это было… белка?.. Не совсем. Я не могу разглядеть его отчетливо. Не знаю, что ему нужно. Но знаю, что доверяет оно мне абсолютно. Гораздо позднее мне довелось узнать, что мне отвели роль Хранителя: создать и вскормить существо, которое отчасти кошка, отчасти человек, а отчасти нечто, пока не подвластное воображению, но оно может родиться от союза, которого не было уже миллионы лет»^{8}.

Ниже он резюмирует: «Таково назначение Хранителя: лелеять гибридов и мутантов на хрупкой стадии их младенчества»^{9}. Таким он и был: Хранителем Гибридов.

Развернутым комментарием к этой загадочной саморепрезентации и послужит эта книга.

Современный человек, наверное, появился с возникновением речи. В начале было слово, однако следующим шагом будет восхождение над уровнем слова. Слово — это изживший себя артефакт. Если биологический вид не избавляется от встроенного устаревшего артефакта, он обречен на гибель. Динозавры выживали благодаря своим крупным размерам, однако величина их и погубила. Современной формой человек, вполне вероятно, обязан употреблению слов, но если он от этого устаревшего артефакта не избавится, то от него же и погибнет.
Уильям С. Берроуз

А теперь я, Уильям Сьюард, выпущу на волю полчища слов…

«Голый завтрак», Уильям С. Берроуз

Часть первая. El hombre visible →