Свет ночи

Дмитрий Стахов

…В маленьком провинциальном городке распространяется слух, что недавно умерший и похороненный человек встает из могилы и, словно живой, в свете ночи бродит по улицам. Чтобы разобраться с этим удивительным случаем в городок приезжают психологи, специалисты по экстренным ситуациям.

7

…Я звоню вдове, она путанно объясняет, как дойти до её дома. Чья-то рука или чья-то неясная тень ведет меня по темным улицам, несколько раз, оказавшись на перекрестке, я останавливаюсь, но потом, каждый раз, выбираю верное направление, наконец — оказываюсь на нужной улице, возле нужного дома, вновь звоню вдове, она просит подождать, пока привяжет собаку.

Сквозь щель в заборе видно, как вдова, в белом платье, в накинутой на плечи куртке, спускается по ступеням крыльца. Из темноты сада к ней выбегает огромная собака с коротким, обрубленным хвостом. Собака припадает к ногам хозяйки, отпрыгивает, припадает вновь и начинает хватать голенище резинового сапога. Вдова ловит собаку за ошейник, тянет за дом, потом появляется из темноты, открывает калитку.

Вдова похожа на тощий снопик соломы. У неё кажущиеся жесткими светло-русые волосы. Огромные серые, ничего не выражающие глаза. Большой рот. Пугливая. Тревожная. Голос ровный, слова сливаются, короткие фразы неотделимы друг от друга. Тембр высокий, но иногда басит и тогда чувственные губы чуть растягиваются в невольной улыбке. От неё исходит горький запах. Он смешивается с тяжелым ароматом стоящих на кухонном столе лилий. Лепестки цветков мясисты, пестики эротично изогнуты. Один из цветков кто-то отщипнул, оставив разлохмаченный на конце стебель, кто-то царапал — то ли ножом, то ли острым ногтем соседние с оторванным цветки.

— Вам нравятся лилии? — спрашивает снопик.

— Меня сегодня уже ими травили. В городской администрации. У вас тут они прямо фирменный знак. На гербе вашего города нет лилий?

— На гербе медведь и три маленьких рыбки, — она выносит банку в прихожую, возвращается, и говорит, так, словно продолжает прерванную беседу.

— Мне нужна помощь. Нам надо уехать. Вы должны помочь. Отец болеет. Сердце. Его заставили написать заключение про Бориса. Поворотник предлагал помощь. Это уже как-то слишком. Понимаю, он хочет загладить. Считает себя виновным. Я отказалась. Нам нельзя оставаться. Из-за мальчиков. Я за себя не боюсь. Про Бориса говорят страшные вещи. Всё это неправда. Сначала многие поверили, но теперь уже никто не верит. Бориса подставили. Он ни в чем не виноват. Он ни к кому не приставал. Он умер, заявления забрали. Вы не знали?

Я сижу на шатающейся табуретке у кухонного стола. Стол покрыт старой клеенкой, грязен, заставлен посудой, стоящая рядом плита в толстом слое жира. Я беру из тонких, с вздувшимися венами рук вдовы кружку с жидким чаем. Стенки кружки черны, её по-настоящему никогда не мыли, только споласкивали. Не спрашивая, она кладет в кружку две больших ложки сахарного песка. Садится напротив. На её коленях — ссадины. Она поправляет волосы — на её тонком, с трогательными жилками горле — синяки, её душили, душили в порыве страсти.

— Я подумаю, что смогу сделать, — говорю я и втягиваю в себя сладкую, горячую воду. — Мне надо будет связаться с нашим начальником. Руководителем службы экстренной психологической помощи. У него огромные связи.

— Когда вы позвонили, вы сказали, что поможете сразу…

— Да, сказал. Я имел в виду, что могу помочь преодолеть эту ситуацию на психологическом уровне. Хотя, мне и самому в ней надо разобраться. Она, по своему, уникальна.

— Что тут уникального?

— Она уникальна по последствиям. Слух, будто ваш муж… э-э-э… восстал из мертвых, создает…

— Нам бы хотя бы машину, — она меня не слушает. — Родители Бориса не отвечают на мои звонки.

— У вас с ними натянутые отношения?

Её глаза приобретают выражение. В них насмешка. Вдова выпячивает нижнюю губу.

— Мне не нужен психолог. Мне не нужна психологическая помощь. Я в это не верю.

— Не верите? В помощь?

— В психологию. Это ложь. Обман. Бессмысленность. Здесь просто живут плохие люди. Они такими были всегда. И такими умрут.

Снопик оказывается жестким, своевольным. Она смотрит на меня с чувством превосходства, так, словно обладает неким, недоступным мне знанием. Так, будто видит меня насквозь, и вдруг, необъяснимым для меня образом, я начинаю ощущать себя ребенком, выслушивающим нотацию от родителя. Родитель это Змей. Бёрн все слизал у Блаженного Августина, я всегда так думал. Вдова тянет из пачки сигарету, я щелкаю зажигалкой.

— Они одержимы, — она стряхивает пепел в блюдце со следами варенья. — Всем кажется, что их искушает дьявол. Стремится в них проникнуть. Поселиться. Говорят только о врагах, предателях, изменниках. Все подвержены этому бреду.

— Ну, если это заболевание, оно должно быть процессом. Иметь начало, развиваться.

— Не все, что имеет начало, будет развиваться, — она усмехается. — Вас зря сюда послали. Это не лечится. А мне не убежать. Ни денег, ни возможности. Да и некуда. Мы продали квартиру в Москве. Надо же быть такой дурой!

— А у Бориса кроме родителей ещё остались родственники?

— Брат, семья брата. Они не общались.

— В бумагах, которые мне дали, Бориса характеризуют, как оппозиционного активиста…

— Слушайте, вы же с ним были знакомы! Я помню вашу фамилию. Борис говорил.

— Ну, мы виделись на семинарах…

— Он — художник, художник-педагог. Хотел учить детей, заниматься делом. Ему за это отомстили. Это раньше Борис хотел перемен. Напевал — «Перемен! Перемен требуют наши сердца!» Ненавижу этот старый фальшивый фильм. Ненавижу! Он сказал — поедем в твой город, будем детей учить. Рисовать, лепить, давай двинем искусство в массы, и тогда, может быть, нормальные люди поймут…

Я чувствую резкую боль. Она пронзает снизу, поднимается выше, заставляет поставить кружку на стол. Я будто бы оказываюсь на раскаленной сковороде. Лоб покрывается испариной, во рту пересыхает.

— Борис взял у Поворотника деньги, — вдова продолжает говорить. — Это было, но деньги должны были пойти на всё тот же ремонт. А бюджетных было не дождаться… Вам не интересно?

— Интересно? Это не совсем то слово… Понимаете, мне важно… Уф! У вас нет просто воды?

Она забирает кружку, выплескивает её содержимое в забитую посудой раковину, наполняет кружку водой из-под крана. Вода пахнет сероводородом.

Вдова смотрит на меня, ожидая вопросов. И я задаю тот, после которого она должна на меня натравить собаку или просто — выгнать:

— Скажите, а ваш муж, Борис, он, после того как умер, не появлялся?

— Появлялся, — просто и буднично отвечает она.

— Простите, но вы сказали — Борис мёртв, мы говорили про массовый психоз, а теперь… К вам приходил мертвец? — сердце у меня почему-то колотится так, что его удары отдают в ушах.

На губах снопика играет легкая улыбка. Её щёки розовеют.

— Я услышала, как собака скулит от радости. Так она радуется, если только мой папа выходит из дома. Но это был Борис.

Конец ознакомительного фрагмента.