Саппалит

Дмитрий Прохоров, 2021

Через десятки лет после глобальной катастрофы люди по-прежнему вынуждены скитаться по планете в поисках дома. Они ищут Саппалит – скрытый город, где каждый сможет найти кров и спокойную жизнь. Но сможет ли Саппалит действительно спасти от беды, и какие тайны хранят его обитатели? Героям предстоит не только окунуться в мир, управляемый людьми в золотых накидках, но и узнать истинные причины катастрофы.

Часть 1. Дикарь

1

Мне снился Саппалит.

Его уходящие ввысь стены окружала дымка тумана — защита от взоров недостойных, тех, кто никогда не сможет попасть внутрь. Саппалит куда больше, чем город. Саппалит полнится светом, награждает тебя всем необходимым. Дарит настоящую жизнь. Жизнь избранного.

Дива самолично встречал меня у ворот. Его лицо скрывала тень от красного капюшона. Удивляло, что ростом он был немногим выше меня. Всегда считал Диву если не гигантом, то точно превосходящим любого человека как в размерах, так и в уме. Я не видел его улыбки, но ощущал радушие и теплоту, как если бы он ждал меня слишком долго и уже разуверился дождаться. Дива не зазывал меня. Он неподвижен, как тысячи погибших городов, и, тем не менее, я чувствовал безмолвное приглашение. Приглашение стать частью последнего чуда на планете.

Когда-нибудь я достигну Саппалита и перестану беспокоиться о чем-либо, кроме безмерного счастья, которое он дарит каждому жителю.

Когда-нибудь, но не сегодня.

* * *

Аули, вопреки своей заботливой натуре, грубо растолкала меня. Я отбрыкнулся, застонал, пытаясь задержаться во сне чуть дольше.

— Роддер, мы должны идти, — зашептала она в самое ухо. Ее голос пропитала вина. Значит, дело серьезное, и выбор невелик: либо встреча с чужаками, либо рядом джанат.

Мои кости и суставы затрещали, встали на свои места, освобождая потоку крови привычный путь. Тепло разлилось по телу, а вместе с ним и энергия. Я поднялся, растер виски, лицо. Осмотрелся по сторонам. Большинство уже собрали вещи. Отец и вовсе был наготове. Он сурово смотрел на меня своим взглядом викинга.

О викингах я узнал из книг. Попадая в очередной город, я первым делом ищу книги, не испортившийся сахар да бумагу с карандашами. Раньше меня привлекали всякие безделушки: цветные прямоугольники со стеклами, странные машины с подвижными трубками, давно замершие часы с множеством стрелок и делений, темные браслеты с погасшими экранами. Отец говорит, что без электричества эти вещи потеряли смысл. Все аккумуляторы давно сдохли. Сам я плохо понимаю, что такое электричество. Отец говорит, что помнит это чудо.

Когда все произошло, ему было шесть или семь. Несколько лет они еще могли пользоваться старыми батарейками, генераторами, аккумуляторами. Использовали фонари. После факелы, пропитанные маслом. Потом масло окислилось и пришло в негодность. Хранили пищу в специальных морозных камерах — холодильниках, где она долго не портилась. Да и вообще, благодаря электричеству, еды было вдоволь.

Сейчас же отец ищет механизмы, для которых электричество не нужно: шестеренки, цепи, болты, гайки, трубки. Он жалеет, что в нашем племени нет инженеров — людей, способных восстановить электричество и придумывать разные штуки. Отец думал, я смогу быть инженером. Он обрадовался, если одобрительное кивание его косматой головы с бровями, сросшимися у переносицы, можно принимать за радость, когда я проявил интерес к книгам. Он обучил меня чтению. Вернее, тому, что умел сам. Остальное я узнавал понемногу от других старших, пока сам не научился добывать знания. Сейчас я читаю гораздо лучше отца и кого бы то ни было. Большинство в нашем племени вообще не умеют читать, в том числе и Аули. Но те книги, что я могу осилить, отец называет хорошим топливом, а книги действительно полезные я не тяну. Чтение занимает почти все свободное время, если только я не рисую. Меня не расстраивает отношение отца к моим книгам. Я привык, что он вечно всем недоволен. Оно и понятно: он стареет, тащить на себе племя становится сложнее и сложнее. Да и пройти ему пришлось через многое. Как-никак, он один из немногих, кто застал крах человечества лично, хотя и не может толком объяснить, что же произошло. Но я не беспокоюсь о знаниях, инженерах и электричестве. Знаю: в Саппалите есть все.

— Что произошло? — спросил я у Аули, сматывая спальный мешок. — Чужие?

— Джанат. Твой отец говорит, ветер изменился, и джанат рядом.

— Возможно, нам придется искать новое место.

Я не заметил, как подошел отец. Аули вздрогнула. Побаивалась его. Каждый побаивался моего отца. Кто-то говорил об уважении, но страх он и есть страх, как его не назови. Даже я в своих карандашных рисунках изображаю отца непомерно суровым, злым. Добавляю ему рвущие одежду мышцы, как в книгах с цветными картинками, хотя все мы худые. Один лишь Рапу не обращает на отца внимания. Он — единственный из нас обладает небольшим животиком. Но с него и взятки гладки, что бы это не означало.

— Новое место? Ты имеешь ввиду…

— Да. Новое место, — отрезал отец.

— Мы уже везде были. Куда теперь?

Отец закипал. Он не любил вопросов. Особенно тех, на которые у него не имелось ответов.

— Если понадобится, переплывем океан.

— Проще сразу…

— Можешь делать все, что вздумается.

Но именно этого мне было не дано. Спорить с отцом — себе дороже.

Аули помогла надеть рюкзак. На треть его наполняли книги и мои рисунки. Остальное — найденный стафф: мотки ленты, тюбики с каким-то клеем, три упаковки зажигалок, половина из которых вряд ли окажется рабочей, ножи, много соли и специй, восемь кусков мыла, новая, пахнущая пылью, но все же не ношенная одежда и много чего еще. Сахара, увы, не осталось. И такие рюкзаки были у каждого из нас. Помимо этого, ребята покрепче катили набитые прочим стаффом сумки на тележках, колеса которых то и дело увязали в песке. Скоро придет и моя очередь. Мы оставляли очередной город, из которого, кажется, вывезли уже больше, чем могли.

Отец подозвал меня скупым жестом.

— Нам придется уйти. Даже если джанат пройдет стороной.

— Какой в этом смысл?

Он на мгновение задумался. Может, переваривал значение моих слов. Я говорю не так, как остальные. Все благодаря книгам. Молодые зачастую не понимают меня. Старшие давят на них, обучают выживанию. Чтение не является для них необходимым навыком. Я — вроде занзайки или как там правильно? Мне надоело выживать. Я хочу жить. И найти Саппалит.

— В этом городе почти ничего не осталось. Племя растет. Нам нужно куда-то двигаться. Скоро и Аули станет матерью.

Я посмотрел вдаль. Красный полукруг солнца глядел мне в ответ. Уже сейчас было душно. Чуть позже мы будем изнывать от жары, вынужденные мокнуть в своих костюмах, спасаясь от ожогов. Лишь наши лица смогли привыкнуть к постоянному нахождению на солнце.

— Если она не захочет? — спросил я скорее утвердительно.

Отец пронзил меня взглядом. Уж точно не женщинам решать, чего хотеть, даже если речь идет о них самих.

— Это не обсуждается.

Воздух заполнил мои легкие до отказа.

— А если я не захочу?

С грудным ревом отец схватил меня за ворот, дернул в сторону и подсек ноги. Я повалился на пыльную дорогу, закашлялся. Отец продолжал держать меня. Склонился и рычал. Вместе с бранью на мое лицо попали капли слюны. Он бы мог убить меня. Его бы не остановило кровное родство. Однако на моей стороне оказалась сама жизнь. И планы отца, от которых он не мог отступить.

Никто не стал ждать, пока Аули поможет мне отряхнуться, прийти в себя. Она суетилась вокруг, сбивала пыль с моей одежды, лишь бы я не заметил слезы. Ее страх перед отцом превращался в фобию. Кажется, так называли постоянный страх. И вполне возможно, фобия в скором времени парализует ее, превратит в марионетку. Ведь с каждым разом ей приходится прикладывать все больше усилий в попытках справиться со сметающей энергией отца.

— Он хочет, чтобы я занял его место, — сказал я, когда мы быстрым шагом пустились по свежим следам на пыльной земле.

Аули молчала. Ее больше не трясло, но связь с языком она так и не восстановила.

— Хочет, чтобы я стал вождем после него. Знает: ему недолго осталось. Потому и мечется, давит. Пытается пробудить во мне ярость и злобу. Думает, от этого меня станут больше уважать. Но я — не он. Меня и так уважают. Ко мне прислушиваются.

Аули подняла голову. В покрывшихся красными ручьями белках я увидел беспредельную преданность.

— Мне доверяют, — закончил я, а она взяла меня за руку. Сжимала крепко, как если бы я сбегал сотню раз и сейчас готовился совершить очередной побег.

— У тебя все получится, — тихо проговорила она, и солнце в ее глазах заиграло лучиками нежности.

— Как думаешь, люди пойдут за мной?

Она дернула плечами и спешно добавила:

— Я пойду.

— Для меня этого достаточно.

Ведь попасть в Саппалит дано не каждому.

* * *

В лагере все осталось по-прежнему. Женщины держали хозяйство, ухаживали за детьми. По загону важно расхаживали куры. Мы выменяли животину у другого племени, оставившего здешние места. Возможно, их уже нет в живых, ведь, если верить отцу, они направились прямо навстречу джанату. Мне пришлось долго уговаривать отца, а ему пришлось пожертвовать механическими часами, которыми он, по непонятной причине, очень дорожил. Глава того племени тоже оказался падок на безделушки, потому с легкостью отдал нам петуха и двух куриц за еще блестящие и, главное, долговечные часы. В нашем мире все, что долго служит, имеет высокую цену. После отец злился на меня, приходя в новый город, отчаянно искал механические часы. Тщетно. Зато обида вскоре спала, когда мы стали регулярно питаться яйцами, а, иногда, и куриным мясом. В основном же наш рацион составляла рыба, водоросли, моллюски, да редкий тощий зверек или пойманная ящерка. Иногда выходили настоящие блюда. И все благодаря книгам.

Сколько бы я ни пытался обучить детей чтению, всем им не хватало усидчивости, концентрации, равно как старшим не хватало ума осознать важность этого навыка.

Мы пересекались с другими племенами десятки раз. По приказу отца, мужчины сразу принимали воинствующий вид, размахивали прутьями и битами. У отца, ко всему прочему, был пистолет, правда пустой. Патроны ушли на диких зверей. Даже собак сейчас не встретить. Если они не поиздохли, то бродят поодиночке, тощие и больные. Невкусные — кожа да кости.

После каждой встречи с чужаками, я спрашивал отца, почему мы не объединяемся с другими. Ведь вместе мы сможем больше. Нам не придется бояться, переживать за безопасность, как раньше. Возможно, в других племенах есть инженеры.

В ответ он всегда вспоминал кровопролитную стычку, из которой мы еле унесли ноги, потеряв половину стаффа и трех соплеменников.

— И будь у них инженеры, — добавлял он, смотря на меня сверху, — то они осели бы в ближайшем городе, а не шныряли по пустынным землям.

— Будь нас больше, не приходилось бы столько заботиться о безопасности.

— Нам бы пришлось заботиться о безопасности вдвойне и ждать удара от ближних.

Я знаю, о чем он. О человеческих костях. Мы видели их не часто. Но когда видели… Кто-то из нас обязательно блевал. Обычно мужчины. У женщин хватало самообладания. Вопрос никогда не поднимался, но негласное мнение было едино: ни при каких обстоятельствах мы не будем есть людей.

И все же, переубедить отца сложнее, чем восстановить электричество. Везде ему мерещатся ловушки, везде видится враг. Он мнителен, и жизнь его проходит в ожидании новой запандни. Спорить не буду: возможно, его мнимость не единожды спасла нам жизни. Доказательств нет, и, я надеюсь, они нам не понадобятся. Уверен, главная причина его страхов — неумение сходиться с людьми, нежелание находить… сейчас вспомню… компромиссы! Он не допустит, чтобы кто-то принимал решения наравне с ним или, тем более, вместо него. И я точно знаю: пока я вступаю с ним в перепалки, он видит во мне приемника. Какими бы разными мы не были.

Но он забывает, вернее, не хочет брать во внимание, что я уже поспособствовал росту племени. Аули ушла за мной. Появилась ночью, когда мы только выстроили загон для курей. Отец думал, ее заслали своровать кур обратно или вырезать нас всех спящими, чтобы потом съесть, но она пришла ко мне и только потом к племени. Аули стоит трех женщин или одного сильного мужчины. Так решил я сам. И что-то подсказывает: не прогадал.

Она из тех людей, о которых хочется заботиться. Она и сама может постоять за себя. Спеси и отваги ей не занимать. Однажды она чуть не вспорола брюхо Нордену, когда он, в мое отсутствие, пытался зажать ее в походе за водой. Благо он понимал с первого раза и оказался не слишком настойчив. Ему хватило ума признать вину и более никогда не совершать подобных ошибок.

Аули бойкая, воинственная. Я зову ее моей амазонкой.

Аули совсем небольшая. Ее кожа белая, как редкие облака на небе. Солнце для нее особенно опасно. Кожа вмиг покрывается красными пятнами, сыпью, и чешется до кровавых отметин. Волосы отливают золотым. Давным-давно я читал книжку про похожую на нее девчонку, которая носила длинные чулки или что-то вроде того. Правда характеры их сильно разнятся. И характер Аули мне по душе куда больше.

Иногда мне кажется, она готова тащить на себе и свои, и мои обязанности. Я совершенно точно могу на нее положиться. Наверное, она — мой хранящий ангел. Хотя, мне больше нравится другое слово — друг.

Старшие женщины перешептываются за нашими спинами. Говорят, у нас буду красивые и умные дети. Старшим лишь бы посудачить. Хочет ли Аули становиться матерью? Она согласится на все, если я попрошу. Ее безропотное подчинение порой доводит меня до белого накаливания, и она чувствует это, но ничего не может с собой поделать. Аули решила принадлежать только мне. Но я не хочу, чтобы она становилась моим рабом. Она и не похожа на раба, как их описывали в книгах. Иногда мне нужно, чтобы она возразила, поспорила. Но я для нее как ненасытный деревянный идол, с чьим мнением она дала клятву соглашаться при любых обстоятельствах.

Я не хочу, чтобы мне беспрекословно подчинялись. Моя душа не нуждается в этом. Я — не мой отец. И вряд ли смогу повести за собой племя. А если и смогу, то не наше. Я готов вести лишь тех, кто сам захочет идти со мной. И это правильно. Так и должно быть. Так пишут в книгах.

Но сейчас не время думать о детях, племени, и даже об Аули.

Я хочу найти Саппалит и забыть о существовании проблем.

2

На утро отец разбудил меня чуть свет.

— Мы должны выдвигаться, — сказал он, прикрывая рот рукой. Он не умел говорить тихо.

Я поднялся, огляделся вокруг. Кроме двух часовых, лагерь спал.

— Вопросы потом, — отрезал он и ушел, давая мне время собраться.

Аули спала рядом. Я решил не целовать ее, боялся разбудить. Тогда не избежать вопросов, ответы на которые я и сам не знаю. А она не успокоится, пока я не скажу что-нибудь обнадеждывающее. Не люблю врать. И успокаивать не умею. Всегда чувствую струпор, когда нужно кого-то поддержать.

Отец ждал меня на выходе из лагеря. Собрал рюкзаки. Уверен, там точно не нашлось места для книги или альбома с карандашом. Часовые вели себя так, будто ничего не происходило.

— Сначала отойдем, — видя мое нетерпение, сказал отец.

Пересекая длинную песчаную равнину, мы направлялись к зеленому холму, на склоне которого одно время пытались выращивать овощи. Земля плодоносила лишь для сорной травы, которой, впрочем, не брезговали курицы.

Всегда удивлялся резкой смене ландфашта, поверхности: здесь песок, а двумя шагами далее — сочная зеленая трава, где, порой, распускались голубоватые и фиолетовые цветы. Отец говорил, раньше такого не было. Не было резких перекосов. И многих растений тоже не было.

Достигнув вершины холма, мы остановились. Несмотря на утреннюю прохладу, одежда на спине взмокла, лоб покрывала не просто испарина, а цельные капли пота. Отец сбросил рюкзак, снял с пояса бинокль. Лег на живот и стал высматривать что-то. Я примостился рядом, повторил за ним. Плечи уже постанывали, тело не успевало исцеляться. Как и остальные лазутчики, я привык жить с болью и усталостью.

— Что мы ищем? — спросил я тихо. Отец не любил, когда его отвлекали. Некоторое время он молчал, потом, убрав бинокль, ответил:

— Новое место.

Опять он заладил.

— Тогда мы должны идти вдоль океана.

Отец посмотрел на меня, слегка прищурил левый глаз.

— Океан дает нам многое. Почти все.

— Мы должны найти живую землю.

Живую — значит плодоносную.

— Но и без воды нам не обойтись.

Ухмыльнувшись, будто я сказал несусветную чушь, он продолжил.

— Есть реки, озера.

— Да только где они?

Внутри кипело. Любая идея отца воспринималась как нечто инородное, чужое, то, с чем нужно бороться. И не важно, прав он или нет. Причиной, во многом, был и разговор, который обязательно состоится сегодня. Иначе мы бы взяли с собой кого-нибудь еще.

Отец продолжал высматривать что-то на востоке. Так говорил компас на его руке. А я продолжал борьбу.

— Мы изучили ближайшие города, районы. Нам придется идти очень далеко в надежде непонятно на что. Многие не переживут этот переход, а, возможно, и все мы. Повезет ли нам с едой? Дети будут кричать и ныть, за ними женщины, а после и остальные. Кур вообще не заткнешь. А сколько вещей нам придется тащить на собственных горбах!

Когда мой напор иссяк, я увидел, как отец, отложив бинокль, принюхивается с закрытыми глазами, как водит головой из стороны в сторону. Это означало лишь одно.

— Джанат близко, — проговорил он, зачесывая волосы пятерней.

— Сколько у нас времени?

— У нас нет времени.

* * *

Когда это случилось, на планете жило восемь миллиардов человек. С трудом представляю, сколько нужно места, чтобы вместить всех. Наверное, люди были повсюду. Оказаться одному на сотни километров, как сейчас, не представлялось возможным. Сколько людей осталось? Не знаю. Не знает и отец.

Всему виной — джанат.

Отец моего отца следил за погодой. Наблюдал за движением облаков, мог предсказывать дождь и солнечные дни на несколько дней вперед. То была его работа.

Джанат предстал облаком, возникшим сразу в нескольких точках земли. Крупным серым облаком, с желтыми переливами — так рассказывал отец. Облако приняли за кислотное — тоже опасное, но уже ставшее привычным для людей. Джанат пролился дождем, начал испаряться, а после стало происходить нечто странное.

Стало трудно дышать. Легкие людей раскалялись, сгорали изнутри, а вместе с ними и остальные органы. Те, кому досталась слабая доза джаната, теряли контроль над разумом и телом. Так отец моего отца спустя несколько часов перестал двигаться, а вскоре сошел с ума.

Отец не любил рассказывать о тех временах. Если его и удавалось вывести на разговор, обычно он вспоминал о горах трупов, которые сжигали прямо на улицах. Думали, дело в вирусе, заразе, поразившей человечество. Но то был джанат.

Когда опомнились, оказалось слишком поздно. Люди не верили своим старшим — правительствам — бежали, куда глаза глядят. Мать отца сбежала в трейлере с соседями. Так называли тех, кто жил рядом, но не был частью племени. Они мчались на юг, к воде, пока оставалась возможность заправляться и был жив аккумулятор. Сейчас, когда мы свободно берем то, что лежит в магазинах, — это дело привычное. Но тогда оно считалось воровством и несло последствия — наказания.

В скорости наказывать стало некого и некому. Выжившие сбивались в племена. Пытались начать все заново. Мать отца сошла с ума еще до того, как они прибыли на место первой стоянки. Она разодрала кожу лица в кровь, а после выцарапала себе глаза. Отец тоже получил дозу джаната. Но он не выжил из ума. Вместо этого он стал чувствовать джанат. Таких, как он, наверное, больше нет. Сам он говорит, что незначительные дозы джаната давали людям новые способности: кто-то получал крепкие кости, кто-то — чуткий слух, а кто-то видел в темноте не хуже кошки. Я знаю, отец опасается тех, в ком, как и в нем, сидит джанат. Это одна из причин, почему мы не сходимся с другими племенами.

Люди, с которыми отцу довелось жить, когда он был ребенком, говорили, что джанат, как и любое облако, должен рассеяться, исчезнуть. Но этого так и не произошло. Джанат по-прежнему гонится за людьми, желая сжечь нас или свести с ума. Дар отца выручает, и страшно подумать, что будет, когда его не станет.

Впрочем, другие как-то выживают, значит, и мы выживем. Тем более, что джанат сходит. Он перемещается, и там, где он побывал вновь можно жить. Земля неспешно рождает новые плоды, появляются животные. Я рад этому. Еще больше я рад, что джанат ничего не смог сделать с водой. Я люблю воду. Вода дает жизнь. Об этом я постоянно твержу отцу, но он, то и дело, пытается утащить нас вглубь. Возможно, он и вправду надеется найти реки, где получится обосноваться, где земля рождает полезные растения. Где мы сможем осесть. И нам ничего не остается, кроме как идти за ним.

Каким бы не был путь, сколько бы опасностей не поджидало нас, я не боюсь. К тому моменту, как нам вновь придется срываться в дорогу с насиженного места, я обязательно найду Саппалит.

* * *

— Почему мы идем на восток? — спросил я после долгого молчания. Мы давно оставили зеленый холм и направлялись вперед, туда, где отец разглядел что-то в бинокль. Я видел лишь бесконечные горы и с трудом представлял, что можем мы найти там ценного.

В привычной манере он отвечал не сразу. Вряд ли обдумывал. Просто не любил говорить. К тому же мы недавно закончили молчаливый привал, перекусив заранее припасенной рыбой, где у меня было предостаточно времени на вопросы, но которое я безнадежно упустил.

Увы, мне не удалось перенести возвышающуюся красоту гор на бумагу. Отец об этом позаботился. Поэтому я выковыривал набившиеся камушки из подошвы ботинок.

— Джанат движется с запада. С юга мы заперты океаном. Идти на север — не известно, как разросся джанат.

— Он может быть совсем узким, — вставил я.

— Может. Но нельзя рисковать. Никто не знает, как поведет себя джанат.

— А если окажется, что джанат поджидает нас и за горами?

— Это мы и должны проверить.

Горы приближались. С зеленого холма они казались меньше. И вскоре, я начал понимать, что привлекло отца. Не знаю как, но он смог почувствовать в расщелине небольшую речушку, скорее, крупный ручей. Тем не менее, речушка должна где-то брать начало. Именно его мы искали.

Кроме того, на вершинах гор торчали столбы с проводами, уходящими вглубь. А где есть провода, там жили люди.

Я всегда опасался, что нам придется идти сквозь горы. Скалистые громады уже встречались на нашем пути, но еще никогда не вставали непреодолимой стеной. На сколько они протянутся вглубь? Насколько опасным окажется их преодоление?

Выбора не было.

Пройденные нами города уменьшались. От бесконечных стеклянных высоток, выцветших вывесок на врытых в землю столбах, каменных кругах, где раньше для развлечения гоняли воду, мы пришли к двух-трехэтажным постройкам песочного цвета, ржавым машинам с разбитыми стеклами и вырванными внутренностями, горбатым дорогам. Отец говорил, раньше жизнь строилась вокруг больших городов — столиц. Если мы удаляемся от крупного города, а на встречу лезут поселки да деревушки, значит, другой крупный город не за горами. В нашем случае все как раз наоборот.

— Ты никогда не отвечал, но, может, расскажешь, как определить близость джаната?

— Этому нельзя обучиться.

Земля под ногами становилась жестче, а мои ботинки — комфортней от шага к шагу. Я начал понимать, для чего они, на самом деле, созданы, с их рифленой подошвой, поглощавшей неровности и мелкие камушки, которые потом я с удовольствием буду выковыривать. Нравится мне это дело.

Дышалось иначе, вроде чище, но тяжелее. Идти предстояло в подъем.

Солнце начало путь к горизонту. Скоро оно раскраснеется, превратится в алый шар. Будет слепить нам глаза. Очки у меня всегда наготове — болтаются на шее.

— В груди разгорается огонь, — сказал отец.

По началу я не понял, о чем он, но быстро сообразил: ответ на мой вопрос. Мне все-таки удалось выудить из него признание.

— И он жжет изнутри. Чем ближе джанат, тем сильнее жжет.

Отец остановился, посмотрел на меня. В его тяжелом взгляде я уловил боль. Надеюсь, показалось.

— Этому нельзя обучиться.

Я смотрел на него, не отрываясь. Грубый и закрытый, он тоже нуждался в поддержке. Но он бы никогда не принял ее, и уж тем более не признался в этом.

— Ты бы хотел избавиться от своего дара?

— Нет.

Он и не мог ответить иначе. Ответственность за других являлась смыслом его жизни. Не будь нас, он бы пропал. Сам бы пошел к джанату и сгорел в его невидимой дымке. Он жил не ради себя.

До гор оставалось около часа пути, если мой глазомер не врал. Несмотря на привычку к длительным переходам, ноги ныли от ребристой, неровной поверхности земли. Новых кровавых мозолей не избежать.

Горизонт пропитала тонкая алая прослойка.

Когда мы достигли гор, совсем стемнело. Я предложил разбить лагерь. Мне было все равно, где заночевать, лишь бы сбросить походный рюкзак и немного расслабиться. Отец продолжал вести меня вперед. Кроме рюкзака, он тащил веревку. Перекинул ее через плечо. Знатная добыча, если нас убьют.

Годы не имели над отцом власти. Он был выносливее любого, кого я знал. И, конечно, выносливее меня.

Наконец, когда я уже готовился упрашивать его остановиться, он замер. Прислушался, осмотрелся, скинул веревку, затем рюкзак. Мои мучения на сегодня окончились.

Выбрав участок поровнее, где нам бы не пришлось избавляться от горного мусора, мы доели припасенную рыбу, напились воды и легли спать.

— Огонь жечь не будем, — сказал отец, а я поддержал его кивком. Я уже находился на грани между сном и реальностью.

Отец не сможет спокойно спать. Обязательно проснется несколько раз за ночь. Не поленится, обойдет окрестности с крюком в руках. Душа его не знает покоя. И вряд ли дело в огне джаната.

* * *

Готов поклясться: ночью мы были не одни. Кто-то наблюдал за нами. Кто-то находился рядом.

Проснулся я от странного шороха. Или от сбежавшей с горы горстки камней. Подумал: рядом заблудшее любопытное животное, которое неплохо бы поймать про запас, да только откуда взять желание, когда ты мгновенье назад еще крепко спал?

Я вслушивался в ночную тьму, одним глазом уставившись в шатер звездного неба (не знаю, что такое шатер, но кое-где небо так называли), а другой держа закрытым. Я оставался бездвижен, даже головой не вертел. Моим зрением стал слух. Я пытался оценить, где враг и враг ли он вообще. В конце концов, понять, не померещилось ли мне все это.

«Если это дикое животное, — рассуждал я, — наверняка, до меня доносилось бы учащенное дыхание. Да и не стал бы зверь чего-то там выжидать. Так, повел ухом, и принялся дальше обнюхивать нас и припасы».

Чужой? Да, всякое бывает. Значит, нас либо обкрадут, либо убьют еще до того, как мы успеем что-либо понять. При худшем раскладе — съедят. Но я, привычный слушать внутренний голос, не ощущал страха или даже волнения. Я просто лежал и ждал, что будет дальше. К тому же, если бы кто-то хотел нас убить, уже давно сделал бы это.

Судя по всему, отец мирно спал, хотя он первый должен был проснуться с его-то чуткостью. А может, он, как и я сейчас, смотрел в звездное небо и пытался понять, почуять происходящее.

На каждый мой вопрос всего один ответ: ночная песнь ветра да давящая тишина звезд.

Показалось. Я решил именно так. Закрыл глаза. Расслабился. Мочевой пузырь намекнул, что неплохо бы избавиться от лишнего. Дотерплю до утра. Не впервой. К тому же не хотелось выпускать тепло из мешка, чтобы после не пришлось глазеть в небо в ожидании сна.

Сон настиг меня быстро. Быстрее, чем я успел бы досчитать до ста.

«Дикари», — донеслось со стороны. Возможно, со стороны сна.

* * *

Отец, как всегда, проснулся первым. Успел побродить по окрестностям, поймать странного зверька с лапами, едва уступавшими в размерах телу.

— Заяц? — спросил я, потирая глаза. Запах жаренного мяса смог бы поднять меня даже из могилы.

— Нет, — в любимой отчужденной манере ответил отец. С утра он был особенно немногословен. Иногда и вовсе игнорировал вопросы, кивал или мотал головой в ответ.

— Есть что-нибудь? — я указал на флягу, стоявшую рядом с ботинком отца.

Он перевернул зверька на костре другим боком и только после протянул флягу.

Полная. И, судя по всему, где-то есть еще вода. Я сделал глоток и зажмурился: ледяная, аж мозг свело.

— Из речки?

Отец молчал. Вертел своего зверя, не сводил с него глаз, как будто в мире больше ничего не существовало.

Я не стал дожидаться, пока на меня сойдет его благодать в виде короткого «да» или «нет». Нацепил одежду. Обмотал подушечки под пальцами ног чистой тряпкой, как раз там, где старые мозоли обрели новую жизнь. Оценил приготовление зверька — в запасе имелось немного времени.

Я поднялся чуть выше по горе, прошел в сторону небольшого холмика, точно боялся быть замеченным, и справил нужду. Собирался подумать, куда отец поведет меня теперь, но неожиданно вспомнил о ночном происшествии. Вернее, пустился в размышления, произошло ли оно на самом деле или то были обычные галюны? Да и сон нельзя списывать со счетов.

В любом случае, я решил спросить об этом отца. Сам же, направляясь обратно, осматривал еще сырую землю, искал чужие следы, зацепинки — как говорил детектив из книги (подумать только, чем раньше люди только не занимались?).

Пристально наблюдая за каждым моим движением, отец продолжал готовить, хотя зверь, по моим прогнозам, уже должен был покрыться слегка подгоревшей корочкой.

— Роддер, что ты ищешь? — спросил отец, чем облегчил мне задачу.

— Ты не слышал ночью ничего необычного?

Отец насторожился. Наконец, снял несчастную тушку с огня.

— О чем ты? — ему не удалось скрыть интереса.

— Да показалось, ночью кто-то решил составить нам компанию, — я говорил как можно беззаботнее, на случай, если отец решит обвинить меня в помутнении рассудка.

— Следы? — спросил отец, поднимаясь.

— Решил проверить. Вдруг это мне не приснилось? — хмыкнул я.

Отец был настроен серьезно. Вместе со мной принялся осматривать землю, расспросил, что я слышал.

— Ничего особенного. Может, камень сорвался, может, зверь какой рядом ходил. Уже не разберешь.

— Что еще? — отец уставился мне в глаза, но я давно научился противостоять его взгляду, поэтому без запинки ответил:

— Нет. Ничего.

А в голове раздалось: «дикари».

Зверек оказался жилистым, жевался с трудом. На лапах кроме мышц — ничего. Самым вкусными были внутренности, особенно желудок с еще не до конца переваренной горной травой. Отец был излишне напряжен. Смотрел в одну точку, не иначе, собирался с мыслями.

— Куда дальше? — я первым нарушил молчание.

— Пойдем вдоль реки. Узнаем, куда она приведет, — ответил он. Но размышлял явно не об этом.

— Разве ты не изучил все вокруг? — спросил я с издевкой, которую он, без сомнения, заметил, смерив меня «взглядом вождя», как я это называл. Тем не менее, ответ я получил и совсем неожиданный.

— Ждал тебя. Рассчитывал на помощь.

Мясо застряло в горле. Я предпринял несколько попыток проглотить его, но во рту пересохло. Фляга с водой оказалась как нельзя кстати.

На этот раз я оставил его реплику без ответа. Понимал, к чему следует готовиться.

Мы двигались вдоль речушки. Под ногами зеленела трава, сочная, яркая. Даже камни, казалось, поблескивали. Вокруг возвышались скалистые исполинские (еще помню это слово) горы. Вершины некоторых из них покрывали снежные шапки.

Чем дальше мы шли, тем сильнее менялась природа вокруг. Появилось больше зелени. Стали попадаться редкие хвойные деревья. В кои-то веки отец предположил, что речушка — не что иное, как растаявший снег с вершин гор. Течение было довольно сильным.

Когда солнце перешло к падению, мы сделали привал. Умылись речной водой, напились, набрали полные фляжки и прикончили остатки рыбы, которая начала вонять.

Становилось невыносимо жарко. Я предложил идти дальше, чтобы не терять времени, но отец сказал остаться. Мы укрылись под отвесной скалой. Лучше, чем сидеть под открытым солнцем.

— Ты же знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить? — начал отец.

Сердце в груди забилось часто и громко. Тело жутко зачесалось от макушки до самых пяток.

Я знал. И с момента последнего разговора ничего не изменилось.

— Тебе пора начинать управлять племенем, — сказал он, кивая в такт словам, будто убеждал себя в собственной правоте.

Мне не хотелось отвечать. Хотя бы потому, что я отвечал уже тысячу раз.

— Эти люди нуждаются в тебе, — продолжил отец.

— Тогда почему от них так мало толку? — сказал я на повышенных тонах.

— Им просто нужен новый проводник.

Вновь одно и то же. Вновь эти россказни про заблудших овец, пускай отец никогда и не читал Библии. И вновь мое нутро закипает, раскаляется, готовится к сопротивлению.

Но я молчал.

— Они пропадут без тебя.

Да и пускай пропадают! Пускай мучаются с голоду! Знания, которые я мог им дать, они отвергли. Желают, чтобы я делал все за них, равно как сейчас это делает отец. Маленькие дети! Они хотят, чтобы их водили за руку, говорили, что можно, а что нельзя. И стоит тебе отвлечься, как все пойдет прахом (если только прах умеет ходить).

— Старшие не последуют за мной. Я для них никто. Сын человека, которого они… — я запнулся. И все же сказал правду. — Которого они боятся, но держатся с ним, потому что не хотят умереть через несколько дней.

— Понимаю тебя. Я вижу. Я сам через это прошел.

— Они не хотят жить, — закричал я. — Они просто боятся умереть.

— Ты должен принять их, — голос отца сквозил невиданной мягкостью.

Душно, невыносимо душно, как будто костюм начал сдавливать меня, выжимать.

— Я не хочу принимать их. Они… Они недостойны быть принятыми.

Да, да, недостойны, не заслуживают!

— Это твое племя, — холодно сказал отец. Он, как и я, находился на грани. И если я позволял чувствам взять верх, то он предпочитал скрывать эмоции.

— У меня нет племени.

Я поднялся. Находиться в испепеляющем костюме больше не было сил.

— У меня есть только Аули, — сказал я, стягивая куртку.

— Что ты делаешь? — спросил отец, но я понял, что ему нет до этого дела.

— У меня есть только Аули, — повторил я. — Слишком жарко. Нужно охладиться.

Я посмотрел ему в глаза и кинулся вниз к речке, на ходу скидывая ботинки и штаны. Я видел застывший вопрос в его глазах. Вопрос, который он никогда не решится озвучить.

Я погрузился в поток, доходивший мне чуть выше коленей. Поддался ему. Вода мгновенно унесла всю спесь. Течение повлекло за собой, назад, туда, где мы начали свой путь утром. Я ловко уцепился за висящую корягу, подтягиваясь на руках, выбрался на берег.

Свежо и чисто. Я по-звериному смахнул с себя холодные капли, вытер лицо. Пошел собирать разбросанную одежду и тут же надевать ее обратно, пока солнце не оставило отпечатки на моей бледной коже.

Отец по-прежнему стоял в тени под отвесной скалой.

«Есть ли у тебя я?» — вот вопрос, который никогда не сорвется с его губ, но ответ, на который он хотел узнать больше всего.

3

Совсем как обиженные дети, мы еще долго шли молча. Не то, чтобы раньше мы тонули в потоках задорных или хотя бы теплых разговоров, но сейчас наше молчание искрилось напряжением (надеюсь, так можно сказать, и, если да, моя речь стала немного богаче). До самого захода солнца мы не проронили ни слова, ни единого ругательства, когда ноги наши попадали на незаметные камни и выворачивались в неестественные положения, а то и вовсе валили нас на землю.

Я вглядывался вокруг, запоминал пейзажи, чтобы после нарисовать. Чувствовалось величие этих мест. Такое не перенесешь на бумагу. Но попытаться стоит.

Заметно похолодало. Ночью придется несладко. Возможно, нас накроет белым одеялом. Снежные шапки гор все ближе. С утра они куда гуще, чем в самый солнцепек. Не все горы имеют снежные шапки. Да и мы не по вершинам блуждаем. Но небольшой страх, что мы проснемся под снегом, все же есть. Страх не быть погребенным. Замерзнуть.

Дышалось тяжело. Мы только и делали, что шли. Не совершали привалов. Отцу без разницы, сколько идти. Для него переход через скалы, десятки километров по пустыне и пыльному заброшенному городу не более, чем прогулка, уж не знаю, приятная или нет. И будь он гружен рюкзаком весом в пятьдесят килограммов, ничего бы не изменилось. Сейчас у него появился новый стимул движения без остановок — проучить неблагодарного сынка. Считает он так или нет — его дело. Мое дело — молчать и не проронить ни звука, ни намека на усталость, растертые в кровь ноги и стонущую спину. Бесполезная борьба характеров. Бесполезная борьба двух мальчишек.

Я решил, что промолчу, даже если отец будет идти всю ночь. Голод подступал постепенно, напоминал о себе не урчанием в животе, а образами, запахами-призраками, которые я чувствовал абсолютно везде.

Если я свалюсь без чувств, остановится ли отец? Заметит ли он вообще, что уже несколько часов держит путь один?

— Ночлег, — сказал он, когда мы добрались до небольшого плато. Самое долгожданное слово за сегодняшний день.

Пока мы стелились, я размышлял. Не собираюсь начинать разговор первым. Не считаю себя виноватым за то, чего не хочу делать. Я не лезу ни к кому. Пускай и ко мне никто не лезет. Кроме Аули, конечно. Ей можно. Хорошо бы она оказалась сейчас рядом. Вдвоем теплее, несмотря на ее вечно холодные ноги. Иногда она изворачивается и прислоняет свои ледяные пятки мне к груди. Обычно я уже сплю, но сразу же просыпаюсь, а она делает вид, будто давно находится в царстве Орфея — древнего Бога греков — народа, которого уже, наверное, нет. Как и других народов.

Одна из старших — Роза — склочная женщина, смотрящая на тебя так, словно ты наобещал ей горы золота, а в итоге оставил с носом, называет Аули «ладненькой». Говорит, у нее все на своих местах (как будто у кого-то другого вместо головы может быть колено). Она, конечно, имеет в виду фигуру. И я полностью с ней согласен.

Поражаюсь, как далеко завели меня собственные мысли, начисто лишив сна. Недаром буддисты говорили, что ум человека подобен обезьяне. Мой-то уж точно. Интересно, в мире еще остались буддисты?

Убеждаю себя: все само образумится. Встанет на свои места, когда я найду Саппалит.

* * *

Проспал, как убитый. Проснулся от холода. За ночь снега не выпало, но нос пришлось растирать и сморкать, чтобы легче дышалось. Гуща деревьев, как мне казалось, должно согревать нас, создавая естественную завесу и предлагая свои дары. Но не тут-то было.

Отец встал раньше — совсем не удивительно. Он ходил вдоль нашего скромного лагеря, вглядывался то в землю, то далеко вперед. Что-то высматривал. Страсть как хотелось расспросить его, вызнать, произошло ли что за ночь. Вижу: произошло. Но характер, принципы не позволяли начать разговор. Пошел в отца, — сказали бы старшие женщины. И я бы вряд ли стал этим гордиться.

Неплохо бы почитать или порисовать, чтобы отвлечься. Пришлось выковыривать камушки из подошвы ботинок — все какое-то занятие.

— Что там?

Далеко ли я смогу уйти, если продолжу строить обиженного?

Отец не ответил, подозвал меня взмахом руки. Я поднялся, подошел. На душе стало легче.

— Что ты слышал вчера ночью?

Я посмотрел под ноги — отчетливый след, оставленный плоской подошвой. Не такой, как у нас с отцом. Да и размер заметно меньше.

— Есть еще? — спросил я, заглядывая в глаза отцу. В моих уже созрела тревога.

Он сохранял строгость. С его лица можно с легкостью создавать слепки, если кому-то это еще нужно. Отец помотал головой. И в то же время я ощутил некую радость. Радость от того, что я не ошибся и прошлой ночью кто-то действительно следил за нами. Глупая радость. Надменная.

— Что-нибудь пропало? — я, подобно отцу, всматривался вдаль, хотя горы перекрывали почти весь обзор.

— Нет.

И это уже странно. Если нас не убили, не обворовали, то какой смысл в простой слежке? Может, они (хотя, почему они?) думают, будто мы знаем хорошее место, где есть вдоволь всего? Не хотелось бы никого расстраивать. Расстроенный человек способен на многое. Расстроенный и голодный — на все.

Мы не стали ничего обсуждать. Собрали вещи, выпили воды и направились дальше вдоль реки. Правда теперь были очень внимательны. Слишком внимательны, из-за чего вымотались через несколько часов. К тому же нас одолел голод, да так, что лично я готов был начать жевать редкую траву, грызть пустые шишки и обсасывать камни. Вода более не спасала, наполняла желудок и вынуждала чаще отвлекаться на туалет.

На очередном привале я умудрился поймать змею. Она проползла совсем рядом, едва не задела хвостом моих согнутых в коленях ног. Даже не знаю, как это случилось. Рука рванулась сама, пальцы вонзились в землю, а между ними очутилось скользкое черное тело змеи.

Я бил ее до тех пор, пока маленькая головка не угодила в камень и не превратила череп в груду осколков. Тело отозвалось предсмертными судорогами и навсегда остановилось.

Я швырнул змею отцу. Подумал, это выглядело грубо. Он дождался конца судорог, спокойно взял трупик, ножом отрезал размозженную голову. Протянул тонкую линию от бывшей головы до конца хвоста ножом. Ловко снял кожу, нарезал мясо на мелкие куски. Нам и раньше выпадало есть змей. В сыром виде в том числе. Сейчас ни отец, ни тем более я, не желали тратить время на костер, учитывая, что за нами следят. Да и сил осталось не так, чтобы много. Поэтому глотали мясо не жуя, обильно запивая его водой, чтобы ненароком не сблевать. Я представлял, будто мясо змеи — жареная на костре рыба или небольшая птичка, чьи кости так хрупки, что их можно не выплевывать. Но мозг отказывался обманываться. Все же я справился — смог уберечь желудок от конвульсий.

Мы продолжили путь к одной из вершин, деревьев на которой было заметно больше. Я не спрашивал, но чувствовал: отец очень на нее рассчитывает. Он устал не меньше моего. Тратил силы еще и на то, чтобы сохранить достойный вид, так сказать, не ударить в грязь лицом. На то же самое силы тратил и я. Разница лишь в том, что я не придавал этому огромного значения.

Когда, спустя час или около того, продрогшие и едва не сломленные, мы достигли вершины, отец облегченно выдохнул. Он оказался прав.

* * *

Перед нами раскинулась лазурная долина. Расположенная аккурат посреди горных хребтов, ее дно покрывала сине-зеленая прозрачная вода, с поверхности которой торчали макушки елей. Похоже, раньше здесь стоял лес, который, по неведомой нам причине, затопило. Увиденное поистине захватывало воображение. Даже отец, человек, повидавший много чего на свете, не смог до конца скрыть восхищения — его рот был слегка приоткрыт.

Мои руки по привычке потянулись к рюкзаку в поисках бумаги с карандашом. Почувствовав холодную железку замка, я натужно выдохнул.

Воздух свеж и немного морозен. Все-таки близился вечер. Да и отсутствие нормальной еды в наших желудках не способствовало выработке дополнительного тепла.

Я продолжил осматриваться, изучать окрестные горы, искать тропки, способные увести нас дальше. Какой бы красотой не обладало место, ночевать здесь мы не могли из-за наступавшего холода. Кто знает, возможно озеро покрывается тонкой прослойкой льда, стоит солнцу скрыться за горизонтом.

Я не заметил, как отец спустился вниз. Он стоял у высокого куста, желтеющего крошечными точками. По высокой траве я добрался к нему.

— Что это?

Отец срывал с куста желтые ягодки, похожие на бусины в ожерельях старших женщин. Вместо ответа, отец протянул мне ладонь, высыпал горсть ягод.

— Они съедобные?

Отец сплюнул косточки, что в его понимание означало «да».

На вкус ягода была кисловата, непривычна, по сравнению с другими ягодами, что довелось мне пробовать. Тем не менее, мне понравилось. Я засыпал горсть в рот и принялся осторожно молоть плоды зубами. Воспоминания о поломанном зубе и его дальнейшем удалении ничего, кроме приступа дрожи и острой боли, не вызывали.

— Не помню названия, — сказал отец. — Но она очень полезна.

И он собрал еще горсть.

Мы ободрали почти весь куст. Не сказать, что наелись, но силами наполнились. И энергией, звавшей нас выбираться отсюда, если не хотим замерзнуть.

Я осмотрелся, искал другие кусты, усыпанные ягодами, но так ничего и не нашел. Видимо, удача посетила нас на короткий миг.

Вода в озере была кристаллизовано прозрачной. Склонившись над поверхностью, я наблюдал, как стволы деревьев уходят в дно, казавшееся близким, будто находилось на глубине моего роста. Но я точно знал, что это не так, и глубина куда больше, в разы. Почему-то подумалось, что старшая Манэ назвала бы это место святым. Святое — значит необычное. Отец бы сказал, что здесь был джанат. Но произнес он другое.

— Холодает. Нужно выбираться.

Я так и не заметил, куда мы можем пойти. Разве что пересечь озеро вплавь. Но это опасно, грозило болезнью, соплями и ознобом. Мой путь на этом мог прекратиться. Сквозь гладь виднелись снующие рыбки. Значит, рядом должна быть рыба покрупнее. Горное озеро не такое уж и большое в ширину. Я бы с легкостью переплыл его, не будь других забот.

— Сюда.

Отец пропал из виду. Он не помашет рукой, будет ждать, пока я сам его замечу. Разве что попытается толкать меня взглядом, да без толку: я давно выработал иммунитет к его безмолвным упрекам.

Увидел его между елей, как раз там, где небольшой лесок на подъеме расступался, образуя подобие тропы. Я поспешил к отцу. Стало заметно темнее. Еще час, и разобрать дорогу без факела будет невозможно, а его-то как раз у нас и нет.

Добравшись до отца, я неожиданно сообразил: тропа не природная — вытоптана человеком. И если она не успела зарасти, значит, по ней совсем недавно кто-то ходил.

— Или ходит, — сказал я вслух и посмотрел на отца.

Сквозь непроницаемую маску лица я смог разглядеть одобрение: наши мысли совпали.

— Думаешь, рядом чужаки? — я пристально смотрел в его глаза, пытался считать возникающие в голове образы. Ждать ответа не приходилось.

— Скорее всего, — ответил он.

Для уверенности я нащупал холодное железо крюка, висящего сбоку рюкзака. Отец ничего не проверял. Его крюк всегда был на месте, а пояс окружали метательные ножи, которые, пока, служили для охоты.

Поднявшись по тропе, мы наткнулись на равнину с башней и торчавшими из земли каменными плитами высотой чуть выше колена. Темнота опустилась на мир, а вместе с ней холод и пробирающий до костей горный ветер. Я дрожал, зубы стучали, даже челюсть свело. Отец держался, старался, но и его передергивало. Спальные мешки не спасли бы нас, а разбивать палатку в такой дубак без света и перчаток невыносимо.

Не сговариваясь, мы кинулись к башне, огибая торчащие из земли плиты, которые я пообещал себе рассмотреть завтра. Башня была невысокой, метров пять-шесть в высоту, выложенная из разного по цвету кирпича — даже в темноте заметно. Сколько она здесь простояла и кем была построена нас мало волновало. Ответ «люди» вполне сгодится. Да и вопрос сам по себе не требовался. Слишком много пришлось повстречать нам построек, деревень и городков. Все они были созданы еще до атаки джаната.

Когда я добрался до башни, отец уже ломился в деревянную иссохшуюся дверь.

— Заперто? — выкрикнул я, хотя сам прекрасно все видел.

— Помоги!

Вдвоем мы налегли на дверь. Чувствовалось: она хотела поддаться, но что-то не пускало.

Я отошел назад, осмотрел башню. Виднелось одно окно на самом верху. Возможно, если я встану отцу на плечи, смогу немного подпрыгнуть, зацеплюсь за выступ. Но все это только «возможно».

— Да помоги же ты! — взревел отец.

Его крик подействовал магическим образом. В одну секунду я разозлился и наполнился силами. Сбросил рюкзак, разбежался и влетел в отца. Вместе мы пробили дверь. Оказалось, внутри ее сдерживала дощечка, щеколда. Ветер завывал со свистом. Отец оклемался первым, захлопнул дверь.

— Крюк! — закричал он, и голос его эхом разнесся по стенам башни.

Я забыл рюкзак снаружи!

Отец чуть ли не вытолкнул меня из башни. Пока я бежал за рюкзаком, резкий поток ветра ударил в бок, опрокинул меня. Когда я вернулся, отец тут же закрыл дверь и заложил вместо дощечки свой крюк. Уверен, он с удовольствием выплеснул бы накипевшие эмоции, но предпочел проглотить их.

Времени и сил на вопросы не осталось. Темнота сыграла свою роль. Благодаря тусклому свету из оконец, нам удалось заметить обломки лестницы. Верхний этаж.

Уже лежа в спальном мешке, когда ноги мои окончательно согрелись, ветер из оконец облизывал лицо, а сон опутал своей тенью, я подумал: кому понадобилось закрывать башню изнутри?

* * *

Для чего выстроили башню изначально мы так и не выяснили. Вероятно, для наблюдения. С верхнего этажа открывался отличный обзор, где мы смогли отследить часть пройденного пути — я удивился, как в действительности петляла дорога. Там же, наверху, нашлись свежие пепел (от самокрутки, уточнил отец) и кости. Не человеческие. Пол был истоптан следами разных подошв.

— Здесь часто кто-то бывает, — озвучил я очевидную истину.

Отец посмотрел в окно, перешел к противоположному.

— Сюда.

Я оторвался от изучения кирпичной кладки, в которой ничего не понимал, подошел к окну.

Совсем рядом, ниже, где горы резко обрывались, расстилался океан. До безобразия спокойный, безмятежный. Рядом с берегом тянулись ветхние постройки, странные закрученные трубы, пирс. Значит, и здесь океан преграждает нам путь. Не позволит уйти. Оставляет единственный выход — пересечь его.

Скорее всего мое лицо приняло мученический вид. Отец понял настроение и сказал:

— Это озеро.

— Озеро? — я почесал затылок.

— Да. Присмотрись.

Он указал рукой вдаль, протянул бинокль, но я уже и сам понял, к чему он клонит. За гладью воды, сокрытые дымкой и облаками, возвышались новые гряды гор. Я развел руками, как бы спрашивая «и что с того?»

— Возможно, оно пресное. И земля здесь иная. Осмотрим постройки.

Отец отошел от окна. Я встал на его место и увидел с десяток зданий и сооружений, тонувших в деревьях, кустарниках. Были там здания и высотные. Возможно, здесь жили чужие. И башня, где мы находились, была их башней. В любом случае, мы должны быть осторожными.

Плиты перед башней оказались надгробными камнями. Различных размеров и цветов, на каждом из них проступали черты людских лиц.

— Древние.

— Очень древние, — вставил отец.

Камней оказалось с полтора десятка.

— Семья или племя, — вновь сказал он.

Наше племя насчитывало приблизительно такое же число человек. И мы всегда обходились неглубокой могилой без опознавательных знаков. Думаю, это правильно. Больше некому чтить память. Люди кочуют по всему свету, спасаясь от джаната. А кто остается на месте — погибает. В данном случае фраза «движение — это жизнь» актумальна как никогда.

Спуск занял больше часа. Дорожка хоть и была протоптана, но мы старались не выдать себя, перебегали от кочки до кочки. Отец не отлипал от бинокля, всматривался при первой удобной возможности.

— Там целый комплекс, — наконец сказал он.

— Комплекс — это…?

— Много зданий. Какая-то база. Асфальт сохранился. Дорожки, аллеи. Здания старые, потертые, похоже, пустынные. Ни намека на жизнь.

Я попросил бинокль. Возможностей обзавестись этим прибором было хоть отбавляй, но я не любитель таскать на себе лишнего. Отец всегда был рядом, и его навыкам я доверял больше.

У крупного голубого здания я насчитал три этажа и два нижних, вероятно, скрывались за елями. Рядом виднелось здание поменьше, вернее, всего один этаж. Несколько двухэтажных зданий были разбросаны по всей территории. Ближе к нам располагались спортивные поля. Отец давно научил распознавать их: сетка у земли поперек — теннис, сетка над землей поперек — волейбол, ворота по краям — футбол. Еще бывают столбы с кольцами — баскетбол, но здесь таких не было. И во все это играли с помощью мяча разных размеров. Парни с нашего племени тоже любили перекидываться небольшим мячом, точно по размеру ладони.

Перед озером раскинулся пляж. Был здесь небольшой пирс с беседками, убогие домики, где, судя по выцветшим вывескам, раньше продавали еду, которую я никогда не попробую. А вот на горках, несущих тебя прямо к воде, катался и не раз. Сейчас, конечно, удовольствие поутихло. Удовольствие в целом.

Я все верну, когда найду Саппалит.

Отец осматривался.

— Тебя же могут заметить! — зашипел я.

— Здесь никого нет. А если есть, нас уже обнаружили. Мы как на ладони. Лучше показать, что не затеваем ничего дурного.

Мои брови поползли вверх. Что это с отцом? Размяк? Решил последовать моему совету? Устал?

— Идем. Я видел на пляже чаек.

Он поднял два крупных камня, сунул в рюкзак. Я как раз не прочь нормально поесть. Мясо чаек не самое вкусное, горчит. Но со вкусным мясом всегда были проблемы. Отец и вовсе говорит, что я никогда не ел нормального мяса. Можно подумать, он его объелся.

Прежде мы решили осмотреть комплекс.

Вдоль дорожек стояли указатели на трех языках. Один из них я знал.

До наступления вечера нам удалось все осмотреть. Из восьми зданий — пять жилых со множеством комнат. В каждой по одной, две или три кровати, столы, тумбы, телевизоры, душевые, туалеты, немного техники, вроде чайников, сейфы. Окна почти везде целые. Все необходимое для комфортной жизни. Было бы электричество.

— Здесь можно переждать холода, — сказал отец, словно позабыв о джанате.

Одно здание — ресторан с простецкими стульями и столами. В магазинах я видел мебель куда лучше. Теперь это никому не нужно. Бери — не хочу. Кухня набита крысами и посудой. Есть крыс мы тоже отказались.

Медицинский комплекс находился в самом центре. Отдельное здание с кабинетами, лабораториями, пробирками и приборами, назначение которых для меня навсегда останется тайной.

— Доктор бы нам пригодился.

Доктор — третий человек, о котором мечтал отец, после инженера. Вторым был растениевод, а лучше ученый широкого профиля. Увы, в нашем племени преобладали вояки, болтушки, да я с Аули. Передавать знания было некому.

В шкафах осталась куча лекарств, давно испортившихся, изменивших свойства на обратные. Отец рассказывал, как одна крошечная белая таблетка могла избавлять от сильнейшей боли. Это было настоящее достижение человека.

Последнее здание — административное. Долго запоминал это слово и пытался понять его смысл. Здесь меня всегда интересовало, остались ли деньги в кассе? Отец говорит, раньше весь мир был завязан на деньгах. Отец отца говорил: чем больше у тебя денег, тем больше ты можешь. Рапу любит собирать разные деньги. «Когда-нибудь пригодятся», — часто повторяет он, складывая очередную бумажку в пакет с застежкой.

— Останемся здесь, — сказал отец, когда мы вернулись к пляжу. — Горы должны сдерживать джанат. Будем кормиться рыбой, охотиться.

Я промолчал. Устал перебираться с места на место. Неприкаянные, мы оставляем за собой пустынные мертвые города, набитые техникой, которую никогда не сможем использовать, автомобилями, на которых никогда не сможем ездить, скелетами людей, которых никогда не узнаем. Мы бродим в поисках незримой цели. Кто-то бродит без смысла. Но я знаю, что ищу.

На пляже мы держались подальше от чаек. Попробовали воду озера — соленая. Зато прозрачная, чистейшая. Отец сказал, рядом наверняка есть источники пресной воды. Ничего не оставалось, кроме как поверить ему. Ничего другого в принципе не остается: отец всегда во всем прав, а даже если не так, лучше внушить себе эту мысль, чтобы потом не дуться, не копить злобу и раздражение.

С отцом нам удалось раздобыть трех чаек. Даже времени много не потратили. Камни прилетели прямехонько в цель. Местные птицы оказались глупыми. Непугаными, как сказал отец. А если они не пуганы, значит, людей поблизости нет — нам нечего бояться — еще одна причина задержаться здесь.

Переночевали мы в ближайшем корпусе, куда вернулись другой дорогой. По пути наткнулись на кусты с темными ягодами — ежевикой, еще не до конца поспевшей.

Подушки и одеяла хоть и были старыми, пыльными, пришлись как нельзя кстати. Спать на кровати — ни с чем не сравнимое удовольствие.

Отец уснул сразу. Я еще долго ворочался. Не хотел здесь находиться, уж тем более оставаться. Опасался, что все это ловушка и на нас нападут, поэтому прислушивался к каждому шороху, высматривал в окно невидимые огоньки света.

Вероятно, меня тянет в Саппалит по одной простой причине: оттуда больше не придется никуда уходить. Поиски окончатся. Никаких забот о джанате. Никаких забот вообще. А я в последнее время стал слишком тревожным.

Засыпал я с мыслями об Аули, о том, как нам будет хорошо в Саппалите вместе. Разве мы виноваты в том, что произошло? Разве мы не заслуживаем лучшей жизни?

* * *

На обратном пути я заваливал отца бестолковыми вопросами. Он отвечал на многие из них с охотой — подобрел, когда мы нашли новый лагерь. Но единственный волновавший меня вопрос застрял костью в горле.

Мне сложно говорить, передается ли информация в нашем мире каким-либо иным способом, кроме как от человека к человеку. Во времена, когда отец был ребенком, существовал Интернет. Если я правильно понял, Интернет — невидимое пространство, где можно было найти все. Абсолютно все, что касалось информации. Отец постоянно смотрел мультики. Говорил, мог смотреть их везде и в любое время. Похоже, Интернет — хорошая штука. Но он канул в лето, как и все, связанное с электричеством.

— Почему мы перестали искать Саппалит? — осмелел я.

Спроси любого из ныне живущих про Саппалит и не сможешь остановить его в течение часа. Он будет рассказывать о бесконечных запасах хорошего мяса и овощей, об электричестве, водопроводе, о чистой одежде, лошадях, медицине, о мудром и справедливом Диве… Он будет рассказывать о рае, в котором невозможно не быть счастливым. Откуда люди обо всем этом знают, мне невдомек. Я искал информацию о Саппалите в книгах, перерыл сотни библиотек, пыльных магазинов, опустевших квартир, но так ничего и не нашел. Спрашивал отца. Он не мог ответить.

До появления джаната никто не слышал о Саппалите. Сейчас о нем знает каждый, и это в отсутствие Интернета, свежих газет, книг, телевидения и радио. Из уст в уста — не иначе. Но кто-то же должен был стать первым, кто-то же должен был там побывать. Лично я таковых никогда не встречал. Кроме Рапу.

Когда я был моложе, спросил отца, куда мы направляемся, он ответил: в Саппалит. Я долго расспрашивал его, что же это за место, и он пересказывал слова других. Слова, которые я услышу еще много раз.

Шли годы, а я продолжал: когда мы придем в Саппалит? Отец отвечал: скоро. И становился тяжелым, хмурым. В один из дней, когда я в очередной раз задал свой вопрос, отец накричал на меня, накинулся. Помню, как лежал испуганный в пыли, смотрел на него отчаянными глазами и сжимал кулаки. А он, успокоив дыхание, спокойно сказал: Саппалита нет.

В тот момент его взгляд потерял свет. Внутри него что-то умерло. Он осмелился признаться себе и всем нам, что долгие годы мы гонялись за призраком. Если на пути встречались чужаки и, хотя бы вскользь упоминали Саппалит, отец срывался, рычал, подобно зверю, в редких случаях доставал крюк. Многие считали его безумцем, но он просто отчаялся и посвятил свою жизнь горстке людей, которых спасал от джаната.

Что же до меня, то я молод, и надежду мою убить не так просто.

Рапу мы нашли недавно. Он бродил по одинокому городу. Искал пищу и воду. Едва не принялся уплетать консервы из ржавых банок, протухших лет пятьдесят назад. В руках он держал бутылку, где осталось на донышке крепкого алкоголя. Позже он показал нам целый погреб с этим добром. По началу мы думали, что он пьяный. Потом, что больной. Сейчас решили, что он получил дозу джаната. Координация Рапу нарушена, он часто дергает головой, когда говорит. Слова произносит отрывисто и как будто с анкцентом.

А еще он говорит, что был в Саппалите. Ему никто не верит, и есть от чего задуматься. Но его рассказы не похожи на рассказы остальных. Да, память часто изменяет ему, он может замолкнуть посреди фразы, но даже те крохи, что он дает, ценнее историй тысячи чужаков. Возможно, разум Рапу и помутился под действием джаната, но для меня вопрос не стоит: Рапу был в Саппалите и точка.

— Почему мы перестали искать Саппалит? — повторил я, поравнявшись с отцом.

Лицо его приняло привычный угрюмый вид. Я перешел грань. Не отрываясь, отец смотрел в небо, а когда я открыл рот, он схватил меня за грудки через лямки рюкзака, приподнял в воздух и злобно выкрикнул в лицо:

— Саппалита нет! Когда ты поймешь?!

До конца пути мы не разговаривали. Шли рядом, но катастрофически далеко друг от друга. Я предпочитал не смотреть на отца, не замечать его. Он ничего не спрашивал. Как обычно.

Чем ближе мы подходили к племени, тем сильнее разгорался огонь в моей душе. Я решил во что бы то ни стало разузнать у Рапу все о Саппалите. Все, что он помнил. Все, что я позабыл.

Я найду Саппалит, никаких сомнений.

В то же время в голове родился новый вопрос.

Чего я хочу больше: найти Саппалит или выйти из-под влияния отца?

4

Несмотря на запреты отца, некоторые из племени побывали в городе. Видимо, чувствовали, что предстоит уходить. Появились новые предметы, новая одежда. Новые пустые бутылки. И вряд ли все они принадлежали Рапу. Я спросил, не нашел ли кто сахара, нормального, не почерневшего, не вонючего. Сказали, нет. Наверняка, просто забыли или нарочно не искали.

Нетерпения на лицах не скрывали. Многих вопросы просто разжигали изнутри. Но они молчали. Ждали вечера, когда отец сам объявит о решении. Ко мне подходили только мужчины, да и то без особого энтузиазма. Как будто их подослали старшие женщины, а сами они чувствовали себя не совсем хорошо, не в своей тарелке. Я же переводил все вопросы на отца: вечером узнаете, тем более, что солнце клонилось к горизонту. Наверное, я бы мог рассказать что-то Рапу. Он единственный казался мне открытым, честным, без задней мысли. Но Рапу наше возвращение не интересовало. Его ничего не интересовало, кроме выпивки и дуракаваляния. Жаль, ведь я надеялся на его инициативу, а там перевел бы разговор к Саппалиту. Что ж, придется начинать общение самому.

Аули кинулась нам навстречу лишь завидев два силуэта вдали. Ее, как и Рапу, мало волновало наше путешествие, наше открытие, за которым последуют перемены для всего племени. Она была сосредоточена на мне, и если мне было хорошо, то и ей тоже.

Аули пыталась вырвать мой рюкзак, тащить его остаток пути. Я не позволил. Усталость и размытый поток мыслей после разговоров с отцом рождали бессильную злобу, агрессию. Я чуть не накричал на нее, но сдержался. Взял Аули за руку, за запястье, грубо, заставил идти рядом. Она прочла мой настрой, присмирела, попыталась погладить меня по голове. Я отмахнулся и фыркнул. Отец посмотрел на нас черствым взглядом. Он тоже устал. Смертельно устал.

* * *

Племя подготовилось. Наловило рыбы вдоволь, поймало какого-то зверя, похожего на маленькую собаку.

Нам с отцом наложили большие порции, больше, чем у остальных раза в два. Я был крайне голоден, тем не менее чувствовал, что не съем много. Чем меньше ешь, тем меньше влезает.

Все ждали, пока отец возьмет слово. Кто-то держался за руки, кто-то закрывал рот кулаком, кто-то смотрел в сторону. Даже дети притихли. Костер освещал наши худые изможденные лица, отражался в глазах, сквозивших призрачной надеждой.

— Мы уходим, — сказал отец. Он никогда не церемонился, не подбирал высоких слов. Не боялся никого обидеть. Говорил сухо, громко, отрешенно. — Джанат близко.

Племя понимало.

— Завтра утром собираем вещи, после идем в город за недостающим. Идут только мужчины. Возвращаемся и в путь.

— Вы нашли что-то, отец?

Никто не знал имени отца. Не знал и я. Может, он и сам забыл о нем. Мы звали его отец, но кровным родственником являлся лишь я.

Отец обвел взглядом племя, остановился на мне. Я почувствовал, как Аули сжалась, придвинулась ближе, точно хотела спрятаться внутри моего тела. Отец продолжал смотреть на меня, наверное, в очередной раз проверял, не сошла ли моя защита. Я начал подумывать, будто он предоставляет мне слово, хочет, чтобы я кратко рассказал о путешествии. Я открыл рот, но он заговорил сам.

— Мы нашли комплекс. Он окружен горами, плотной грядой. Джанат не сможет легко проникнуть. Скорее всего, ветер разнесет его вдоль, — он замолчал. Кажется, хотел добавить «я надеюсь». Сумел сдержаться. — И мы останемся невредимы.

— И что это за комплекс? — встрял Рапу. Его голос, как всегда, пропитался валяжностью, или просто сказывалось действие алкоголя.

Отец не любил, когда его перебивали. Вдвойне не любил, если это делал Рапу. Случалось такое не часто. Сейчас же отец оставался спокойным, разве что ноздри его на вдохе стали расширяться чуть сильнее.

— Это комплекс из нескольких зданий. Там есть постель, одеяла, подушки. Кровати.

Кто-то ахнул. Кто-то из старших.

— Рядом растут ягоды, а прямо впереди озеро. Большое озеро и чайки. Есть медицинский центр. И рядом растут ягоды, — зачем-то повторил он. — Желтые, кисловатые.

— Облепиха… — промолвил кто-то отчетливо.

— Земля должна плодоносить.

— Ты думаешь, нам удастся остаться там надолго? — Рапу всегда обращался к отцу на «ты».

— Я надеюсь, — не сдержался. Голос его дрогнул, подбородок опустился.

— Мы надеемся, — вставил я. — И найдем что выращивать на земле.

Отец уперся в меня взглядом. Уголок его рта подернулся.

Но я сделал это не для него.

Я так устал перебираться с места на место.

* * *

— Рапу! Рапу!

Рапу направлялся к пригорку в дали берега. В руке его булькала початанная бутылка коньяка. Он любил уединяться вечерами, смотрел на темный океан. Не знаю, что он там пытался разглядеть.

Мне еле удалось оставить Аули в лагере. Подчас ее зависимость действовала на нервы. Я продолжал надеяться, что это пройдет.

— Чего тебе?

Рапу остановился, обернулся. Понял, кто его окликает и повеселел.

— А, это ты, сын верховного главнокомандующего.

Мне нравился язык Рапу — острый, заковырвистый, приятный.

— Давай только быстро. У меня еще работы будь здоров.

Он потряс бутылкой, засмеялся.

— Я хочу поговорить о Саппалите.

Рапу опустил бутылку, поджал губы. Толстый кадык на шее сократился и встал на место. Он рассматривал меня, пытался проглядеть насквозь. О чем-то думал, сомневался. Пытался понять, можно ли мне доверять, и не пришел ли я насмехаться, а то и вовсе по приказу отца.

— Иди за мной.

Мы продолжили двигаться вдоль берега. Увядающие волны омывали разбухшие ступни Рапу, доставали до щиколоток и иногда до подвернутых штанов. Я шел по сухому песку в кроссовках (наконец-то стянул ботинки, предварительно вытащив из ребристой подошвы все камешки), кутался в куртку. Поглядывал назад. Боялся, что отец увидит меня.

На пригорке нас никто не заметит. Я узнал о нем недавно, когда мы с Аули пытались остаться одни. Чуть не налетели на Рапу. Потом неделю старались не попадаться ему на глаза. Глупо, конечно, но так и было.

Он нашел этот холмик сразу, как мы пришли сюда. Пропал разок на ночь, и после оставался здесь надолго, может, до самого утра. Наверное, сегодня он шел проститься с местом, которое полюбил.

Никто не следил за Рапу. Он ни к кому не лез и предпочитал, чтобы не лезли к нему. Все считали его «слегка не в себе», человеком, чей разум помутился под действием джаната.

Рапу уселся на холодную землю. Вероятно, он всегда так делал, при этом ни разу не заболел. Я примостился рядом на заранее припасенное покрывало. Нес его в рюкзаке.

Со звучным «бум» Рапу откупорил бутылку. Сделал пять-семь мощных глотков. Как же это называется? Что-то связанное с глоткой и лужами. Он обтер рот рукавом, подмигнул мне, протянул бутылку. Я отказался. Хотел сохранить рассудок, чтобы не пропустить ничего важного. Кто бы услышал — засмеял, ведь все знали, что Рапу не в себе. И я знал. Но продолжал надеяться.

— Что ты хотел?

Я посмотрел на Рапу. Он глядел вдаль. Взгляд его растворялся в темной воде океана. Вдыхая, он слегка прикрывал глаза, приподнимал подбородок — наслаждался прохладным свежим воздухом. Он не дал мне сказать, продолжил сам.

— В Саппалите было одно местечко. Самая высокая точка. С нее облака казались досягаемыми. Протяни руку — и вот оно, легкое белое ничто. А под ногами блестящая вода, сверкает, переливается. С этой точки видно далеко вперед, белоснежные шапки гор созерцают твое присутствие, а тебе хочется смотреть только на облака да на воду.

Стоит ли попытаться направить Рапу в нужное русло? Или лучше пустить все на самотек и выхватывать из его слов необходимое? Да и как знать, не врет ли он, не бредит?

— Не верь им. Саппалит существует. Они говорят, его нет, потому что им никогда не попасть туда. И они понимают это, чувствуют свою негодность. Недостойность.

Он оценивающе посмотрел на меня. Рапу был молод, вероятно, чуть старше меня самого. Он единственный, кто выглядел полноватым. И это ли не доказательство существования Саппалита? Глядя на нас, тощих, угловатых, обреченных, он действительно казался не от мира сего: такой легкий, такой спокойный, такой недоступный.

— Рапу, где находится Саппалит? Как его найти? — не выдержал я.

— Ха!

Рука Рапу рыскала по земле, как если бы он что-то потерял.

— Ага! — возликовал он, подкинул на ладони камешек и швырнул в воду. — Саппалит там.

Его пронзил смех, невесомый, но все же истеричный смех.

— Где там? Под водой?

Возбуждение нарастало. Хотелось стучать ногой или теребить в руках какую-нибудь безделушку. Выковыривать камни из подошвы или рисовать. Я отыскал пуговицу на куртке и принялся крутить. Закралось чувство: теряю нить, едва ощутив ее легкое касание.

— Рапу?! Саппалит под водой? — вскрикнул я, тут же закрыл рот рукой, сгорбился. Казалось, он дурачит меня. Или в нем говорил джанат.

Рапу оставался спокоен. От него пахло коньяком и меланхолией. Он повернулся ко мне, тоскливо улыбнулся и пожал плечами.

— Я не знаю.

— То есть как? — внутри меня зародился шар, стремившийся разрастись и превратить тело в ледышку.

— Я не знаю, где он, — Рапу отхлебнул из бутылки. — Если бы знал, все коленки стер у входа, лишь бы меня пустили обратно.

— Но ты же как-то должен был отыскать его? — не унимался я. Пуговица на куртке расшаталась, грозилась оторваться, если я не прекращу, не успокою нервоз в руках.

— Ни черта не помню. И с каждым днем помню все меньше. Воспоминания утекают, растворяются.

Остаются на дне бутылки, — добавил бы я, если бы терпение изменило мне.

— Ты случайно набрел на Саппалит? — я пытался натолкнуть его, швырял в темноту, чтобы среди углов в кромешной тьме он смог обнаружить ручку двери в собственную память.

И я по-прежнему надеялся, что он не выдумывает.

Кажется, мне удалось.

Бутылка с коньяком застыла на полпути. Рапу смотрел немигающим взглядом. Голова его слегка склонилась набок.

— Они сами найдут тебя, — сказал он, закрыв глаза. — Но ты должен подать знак.

— Знак? О чем ты?

В голову лезли глупые мысли. Например, сигнальные ракеты. Выпусти я такую, и отец живого места от меня не оставит. Потом я подумал об огромном костре. Это ничуть не безопаснее сигнальной ракеты с теми же последствиями от отца.

— Они должны узнать тебя.

— Да как же они узнают меня, если мы даже не знакомы. Да и кто — они?

— Прокси, — ответил Рапу и дернул головой.

Прокси, — повторил я про себя.

— Кто они такие?

— Прокси рядом с Дивой, — как считалку произнес Рапу. — Я бы хотел быть Прокси. Потому что я их ненавижу.

Наверное, безумие Рапу стало передаваться и мне. А может, всему виной усталость. Я не понимал его слов, не видел в них сути, но вел себя так, будто прекрасно осознавал происходящее.

— Прокси выгнали тебя?

Рапу дернулся, окаменел. Бутылка выпала из рук, покатилась по склону. Рапу так и не шелохнулся.

— Джанат, — только и ответил он. — У них есть джанат.

Не знаю как, но я ощутил уходящее тепло из тела и разума Рапу. Он больше не хотел разговаривать, не мог. Внимание покидало его вместе с дыханием, вместе с катящейся по склону бутылкой. Скоро он примется бормотать под нос бессвязные истории, смеяться над ними, хлопать себя по коленке.

Я сел перед ним, обхватил за плечи и принялся трясти.

— Рапу! Не отключайся, Рапу! Прошу! Расскажи еще про Саппалит! Про Диву и Прокси! Ну же, Рапу!

Ледяной шар в моей груди трещал. Все потому, что в самой его сердцевине возникло пламя.

— Что здесь происходит?

Я вздрогнул, убрал руки от Рапу как от накалившегося на солнце металла.

— Почему ты здесь?

Отец стоял в нескольких метрах от нас. В черной одежде он сливался с ночью, если бы не его светловолосая голова и борода.

— Аули ищет тебя.

Ложь. Я предупредил ее, куда иду. И она прекрасно понимала, что это должно остаться тайной. Я сидел напротив Рапу, медлил. Отец хотел поговорить с ним. И смысл разговора для меня был прозрачнее воды горного озера.

— Возвращайся в лагерь, — стиснув зубы, процедил отец.

Я чувствовал себя виноватым. Из-за меня у Рапу возникнут проблемы. Из-за меня и Саппалита.

— Быстрее, — отец сделал шаг навстречу. От него пахло угрозой.

Я прошел мимо, поник головой, но следил за ним боковым зрением. Спустился с холмика, но ровно на столько, чтобы слышать их разговор.

— Еще раз заговоришь с ним, клянусь, я убью тебя.

Раздался звук удара, сдавленный выдох Рапу.

Я пустился со всех ног.

* * *

Аули спала. Вернее, делала вид, что спала. Когда я вошел в палатку, она приоткрыла один глаз, увидела меня и вскочила.

— Приходил твой отец!

— Ты говорила ему…

— Нет! — Аули схватила меня за руку. Она была не на шутку испугана. — Я притворилась спящей.

Догадки подтвердились: отец обманул меня. Не было причин не верить Аули.

— Я переживаю за Рапу.

Объятья Аули. В ее поведении было столько ненужного драматизма, что я начал заводиться.

— Он увидел нас. Возможно, подслушивал. Он знает, что я расспрашивал Рапу о Саппалите.

— Все будет хорошо? — спросила Аули, прижимаясь к моей груди.

— Рапу ничего не помнит. Почти ничего. Он говорил о Прокси. Это они выгнали его из Саппалита. А еще у них есть джанат.

Аули вжалась в меня с новой силой.

— Они умеют обращаться с джанатом. Это они дали джанат Рапу. Наверное, чтобы не раскрыть своего места… местоположения.

Аули принялась гладить меня по голове, как маленького мальчика. Я ощерился, и она тут же убрала руку.

— Рапу не знает, где находится Саппалит. Но сказал: нужно привлечь к себе внимание. Выделиться. Завтра…

— Давай оставим завтра на завтра.

Аули легла на спину, обвивая меня ногами. Подняла майку, новую, с рисунком — любила тряпки. Ее аккуратные соски набухли, а верх живота сокращался в такт ударам сердца. Я потянул ее цветастые штаны вниз, обнажая упругие бледные бедра с проступающими мышцами. Еще бы! Она единственная женщина, ходившая с нами в города за вещами. Она была готова идти куда угодно, лишь бы со мной. И сейчас ей хотелось моего тепла. По бледным ногам побежали мурашки, не то от холода, не то от прикосновений. Заскользив вдоль шеи, она положила ладони мне на затылок — так она управляла мной.

Я чертовски устал. Желал ленивых ласк, неспешных движений. Аули же любила уподобиться бурной воде, впивать короткие ноготки в мое тело, скрежетать зубами от удовольствия. Сказывалась ее бурная, но в то же время покорная натура.

И сегодня она флинигранно прочувствовала мое состояние.

Уложила меня на спину, скользила по лицу и шее горячим дыханием, шепча «мой Роддер», особенно выделяя «мой», как будто обладание было для нее наивысшим удовольствием.

Аули растирала меня своим телом, обрабатывала особые точки горячими поцелуями. Она уселась сверху резко, неподготовленно. И вскрикнула. Отклонив голову назад, она расслаблялась, а я ловил пульсации в низу живота. Когда пульсации совпали, Аули начала двигаться с болезненной осторожностью, поглаживая себя между грудей. Я положил руки ей на бедра, туда, где вздувались тонкие, отчетливые мышцы. Аули любила, когда я с силой сжимал их, но сегодня я был готов лишь обозначать усилия безвольными касаниями. Впрочем, этого оказалось достаточно.

Сейчас Аули была невероятно чувствительна. Мышцы между ее ног непроизвольно сжимались. Но каждый раз она расслаблялась, начинала новый танец, сопровождаемый щелканьем суставов, а я расслабленно прикрывал глаза, не столько от удовольствия, сколько от облегчения.

Она старалась до тех пор, пока в моих ногах не унялась дрожь. Эхо удовольствия еще заставляло мышцы подергиваться. Аули рухнула рядом. Обычно она отворачивалась и быстро засыпала, но сегодня уткнула меня лицом в прохладную грудь и обхватила ногами. Засыпая, я продолжал чувствовать постепенно сходящий жар у себя на животе.

Я обязательно возьму ее в Саппалит.

5

Утром все без исключения мужчины занялись ловлей рыбы. Рассчитывать на добычу в горах не приходилось. Чем больше людей, тем сложнее охота. Животина чувствует дрожь земли, ощущает многоголосие запахов. Да и сам переход должен занять больше времени, нежели понадобилось нам с отцом. И хорошо, если он увеличится только вдвое. Большинство женщин возраста отца или старше. Нам не хватало молодых женщин, особенно мужчинам помоложе. Я видел, с какой жадностью они смотрят на Аули, и с каким презрением на меня. Считали меня дурачком, которому сказочно повезло. Думали, вести себя как зверь вполне достаточно. С каждым месяцем инстинкты все сильнее завладевали ими.

Рождались у нас преимущественно мальчики, да и те жили недолго. Я сильно не завидовал Найагерим — десятилетней смуглокожей девочке — дочери Розы, которая, как по мне, через три-четыре года начнет расцветать в полную силу, превратится в настоящую красавицу. Пока с Розой все хорошо, она в безопасности. Но Роза стара. В этом мире ее держит буйный нрав и забота о Найагерим, поскольку другие дети вместе с мужем погибли.

Впрочем, в нашем племени имелись две сестры: Слампа и Солопа. Обе не могли иметь детей, обе были старше меня раза в полтора. Обе любили молодых сильных мужчин. Обе не умели им отказывать. В хозяйстве толку от них было немного, но им все равно удавалось делать наших мужчин чуточку счастливее.

Это еще одна причина начать объединение с чужаками, если мы не хотим выродиться или попереубивать друг друга, поддавшись зову инстинкта.

Старшим куда сложнее, чем нам. Дело не в возрасте. Мы сразу родились в таком мире. Кочевать с места на место для нас привычно с рождения. Им же пришлось перестраиваться. Наблюдать крушение мира. Мы уже родились в разрушенном мире и лишь продолжали наблюдать его крах.

С рыбой было покончено. Меньше меня поймал только Рапу. С самого утра он был молчалив, смотрел на всех одним глазом, старался не поворачиваться к нам левой стороной. Должно быть, там набухла хорошая шишка от удара отца.

С отцом я не разговаривал. Он вновь пытался подавить меня, произносил слова в особом приказном тоне, а на Рапу смотрел исключительно с презрением.

Пока мы ловили рыбу, женщины с отцом сделали расчеты необходимого, того, что предстояло раздобыть в городе. Вчерашнее решение изменилось: теперь в город шли все мужчины, в том числе Рапу и мальчики, Аули, Слампа и Солопа. Оставшимся поручили жарить рыбу да собрать стафф в единую кучу.

Много чего предстояло забрать из города. Чем дальше мы двигались на восток, тем беднее становились магазины. Тем больше в них было беспорядка и тем меньше ценных вещей. Мы толком не знали, есть ли рядом с найденным комплексом необходимый стафф. Думаю, отец не сомневался в этом, но перестраховаться все равно не мешало.

Мы планировали начать переход на следующий день, прямо с утра. Но, достигнув города, отец схватился за грудь, долго принюхивался и щурился: джанат был ближе, чем он рассчитывал.

Мужчины в основном брали новые инструменты, палатки и спальные мешки — все, что уже порядком износилось, затупилось, пришло в негодность. Меняли рюкзаки, костюмы. Женщины сосредоточились на одежде, собирали для себя, детей и тех, кто остался в лагере.

В голове не укладывалось: как раньше все добро магазинов могло принадлежать кому-то одному? Какой-то человек владел всем этим. Продавал, копил на черный день. А когда такой день наступил, не смог ничего забрать. Возможно, в прежнем мире подобное считалось в порядке вещей. Сейчас же кажется неимоверно глупым.

Аули не отлипала от меня, а я старался держаться ближе к Рапу.

— Рапу, — шепотом позвал я, когда отец пропал из поля видимости. Мы находились в магазине инструментов. — Рапу!

Он обернулся, и я увидел огромное коричневое пятно, выделявшееся даже в тени. Расползлось от глаза на щеку. Отец знатно приложился вчера, а мне стало не по себе. Стыдно перед Рапу. Тем не менее, я собрался и сказал:

— Как мне привлечь внимание Дивы или Прокси?

Рапу не хотел говорить. И не только благодаря вчерашней выходке отца. Саппалит стал для него больной темой, и я мог его понять. Он был изгнан из рая. Вряд ли кому захочется вспоминать о таком. Но меня разжигало. Сверло в центре груди атаковало ребра, оставляя после себя отверстия с костяной крошкой.

В руке я держал сигнальную ракетницу, которая при удачном раскладе сработает в одном случае из ста. Рапу посмотрел на нее, покачал головой.

— Не поможет.

Я отшвырнул ракетницу в сторону, схватил Рапу за руку и только после увидел в другой топор. Лицо Рапу не выражало ненависти или хотя бы намека на угрозу. Я все же отпустил его, понял, что вызнать ничего не удастся. Состроил обиженное лицо, развернулся и пошел искать нужный стафф. Только сейчас я ощутил калесальное напряжение в мышцах.

Мы с Аули переместились в магазин походной одежды. Прошли мимо спуска в подвал. В подвалы я больше не ногой. До сих пор помню мучения мужчины с повязкой на глазу — не помню имени, был еще совсем ребенком. Он всегда говорил, что в подвалах хранят самое ценное. Звери будто тоже об этом знали. Мы ждали мужчину с повязкой снаружи, не пошли за ним. А потом нас оглушило ужасом. Сначала на ступенях из подвала показалась окровавленная пушистая морда: глаза желтые, шерсть свалялась, пасть в крови и слюнях. Шипела тварь так, что я запомнил на всю жизнь. Испугалась больше нас. Ломанулась в сторону, стуча по земле лысым, раза в два больше тела, хвостом. Мужчина с повязкой появился следом. Он больше не кричал. Пытался отгрызть собственную руку с почерневшими вздувшимися венами. Кусал рядом с локтем, впивался. Он не мог видеть, но вены почернели и вздулись не только на руке. Первая лопнула на лбу, следующая на шее. Быстро, с щелчком. Дальше я не видел. Отец закрыл мне глаза. Но щелчки лопающихся вен так и засели в мозгу. Жутко.

Я мечтал сменить стоптавшиеся ботинки с не выветриваемым запахом гнили и обзавестись новыми носками. Костюм тоже не мешало бы сменить. Он пропах потом, пылью и отчаянием.

Магазин оказался темным. Витрины перегораживали свет с улицы. Зеркала разбиты. Иногда удается взглянуть на себя в осколки. Там одни углы: подбородок, скулы, глазницы.

Аули вертелась вокруг меня с небольшим факелом. При виде красивых вещей в ней проснулась иная женщина: взбалмошная, непоседливая, с горящими глазами. Она рылась в коробках, подожгла какую-то кофту, вовремя скинула ту на пол и затоптала. Сначала Аули одела меня, потом занялась собой.

С улицы доносились крики отца. Он подгонял всех с плохо скрываемой тревогой. Я заметил его сквозь осколки витрины магазина. Он держался за грудь, походка стала тяжелой.

Обратно мы шли загруженные по самое «не могу». Вечером предстояло наловить еще рыбы, возможно, поймать и зажарить зверя. На полпути у меня закололо в боку. Дети начали хныкать. Они еще не представляли, что это легкая разминка.

Я надеялся, что переход станет последним в моей жизни. Не потому, что джанат застрянет в горах. А потому, что Саппалит найдет меня.

* * *

Утра мы не дождались. Вернулись из города, поели. Отец дал немного времени на отдых. Расправившись с забившимися в подошву камнями, я взялся за карандаш и бумагу. Хотел выразить увиденную несколькими днями ранее горную красоту в рисунке. Устроился поудобней в объятиях Аули, сделал несколько штрихов. На том и закончил. Изображения гор перед глазами тускнели и стекали, как не засохшая краска.

Тревога.

Я попросил Аули подать рюкзак. За рисунками природы, отца, в образе викинга, и Аули, в образе амазонки, нашел изображения Саппалита. Он всегда представлялся мне замком на вершине горы с высотными стенами, башнями. Внутри росли цветочные сады, а люди улыбались друг другу, болтали, смеялись. А еще на них были легкие одежды, не плотные костюмы, как у нас. И солнце не оставляло жженых пятен на коже. Просто грело, просто подыгрывало им, как шкодливый ребенок.

Я попытался уснуть. Некоторое время Аули гладила меня, потом ее кто-то позвал. Она осторожно подложила мне под голову тюк. Я отказался, не хотел спать. Уселся на песке и стал смотреть, как раскладывают по рюкзакам вещи, пристегивают коврики и сложенные палатки. Не то, чтобы я полюбил это место. Просто нам удалось пробыть здесь достаточно долго. И если бы мне удалось пробыть где-то, скажем, год или два, это место стало бы моим любимым. Моим домом.

Отец распоряжался, кому, что и куда класть. Его взгляд блуждал по сторонам, точно он пытался кого-то найти. В нем зарождалась неврозность от приближения джаната. Кто знает, какие муки терпел он сейчас, давая нам время перевести дух.

Я всегда думал, что отцу, как и мне, надоело кочевать с места на место. Сейчас же пришла иная мысль: отец бежит от боли, от невыносимого жжения в груди. Как это часто бывает, дар стал проклятьем.

Какой дар, он же проклятье, есть у меня? Не знаю. Может, упрямство, может, преданность мечте. А может, несусветная глупость и мальчишеский энтузиазм. Ведь кроме меня все и думать забыли про Саппалит. Приняли сторону отца: раз не видели, значит, Саппалита не существует. Впрочем, это не мешало многим коротать вечера в молитвах к Богу.

Мой рюкзак уже был собран. Новый, как и костюм, и ботинки, он радовал глаз, несмотря на тяжесть. Какое-то время мне будет приятно его нести, пока не откроются старые раны. Но я подготовился. Сорвал с женских рубашек специальные уплотнители и подсунул под костюм, ровно туда, где окажутся лямки. Тоже самое и с носками. Перед выходом натяну еще две пары сверху. Знаю, что днем будет жарко, а когда снимешь, еще и вонять, но целые ноги важнее запахов и влаги.

Мои мысли вновь вернулись к джанату. Вспомнились слова Рапу. В Саппалите смогли приручить джанат. И это удивительно! То, от чего мы ищем спасения, служит Саппалиту! Если Прокси подвергли Рапу пытке джанатом — это слишком жестоко. Но сам он не держал на них зла, продолжал мечтать вернуться обратно. Если так произошло, значит, была необходимость. Значит, он заслужил.

Кто же такие Прокси…

Я оглядел лагерь. Десяток минут, и мы будем готовы сняться с якоря и навсегда покинуть пляж. Оставим океан в пользу гор, бурных рек и комплекса у соленого озера. В моей душе зародилась легкая дымка тоски. Глаза метались от худых озабоченных лиц к набитым стаффом рюкзакам, от песчаных горок к блестящей ряби воды, от отца к Аули, от Аули к…

Где Рапу?

Волнение поселилось под ребрами. Шея заработала как проржавевший механизм, поворачивалась дергано, рвано. Своим отсутствием Рапу утвердил значимость: я признался себе, насколько важным было его появление в племени. Он — мост между мной и Саппалитом. Единственный, кто питал меня надеждой.

Где я нахожусь сейчас? В центре моста, в точке, любой шаг из которой определит мое направление. И если бы я не осознал своего положения, то, без сомнения, стал бы ближе к Саппалиту. Теперь же я понял всю серьезность выбора.

Шаг в сторону Саппалита вынудит вычеркнуть из жизни практически все. За племя я не переживал. Они и без меня смогут пропасть. Другое дело Аули. Что, если ее не примут в Саппалит? Если встанет выбор: она или мечта? Как я поступлю? Выберу жизнь, которой грезжу днями и ночами, или человека, готового на все (здесь я не сомневался) ради меня? Предам ее или мечту?

Я тряхнул головой. Мы должны попасть в Саппалит вместе.

Мои глаза скользили по лицам и силуэтам. Рапу пропал.

Что до отца? Сколько бы неприязни мы не испытывали друг к другу, между нами существовала связь, помимо кровной. Он видел меня главой племени, а я хотел, чтобы он отстал. Окажись я в Саппалите, я бы не вспоминал об отце. Или делал это очень редко. Может, никогда.

Рапу, где же ты?

Похоже, выбор, который мне придется совершить, в сотни раз сложнее, чем думалось. И почему у меня возникли эти мысли? Без них проблем хватало.

Вопрос не в том, готов ли я оставить эту жизнь. Вопрос в том, готов ли я оставить Аули? Что движет мной?

— Эй!

Шею обожгло. Я посмотрел на песок, куда отскочил небольшой серый камушек. Обернувшись, увидел Рапу. Кудрявая голова торчала из-за зеленого пригорка. Вернее, торчали взъерошенные волосы и выпученные глаза. Он толкал меня взглядом.

Я поднялся, дождался, пока отец отвернется и неспешно, чтобы не привлекать лишнего внимания, направился к нему.

— Садись, — приказал он и потянул меня за руку. От неожиданности я пошатнулся, упал на одно колено.

На моем лице проступила гримаса боли.

— Что ты делаешь?

Рапу вел себя странно. От его расслабленности, валяжности не осталось и следа. Более того, он выглядел испуганным. Вероятно, окончательно сошел с ума.

— Сядь ровно.

Он держал в руках серебристую блестящую клейкую ленту.

— Что ты задумал? — спросил я, хмурясь. Все же подчинился.

Рапу искал начало ленты, ковырял длинными ногтями за едва заметный выступ.

— Да что с тобой?

— Саппалит, — только и ответил он.

Я присмирел. Спокойно взял у него ленту и оторвал кусок.

— Да, — вместо благодарности сказал Рапу. — Руки. В стороны.

Он обмотал мой костюм на руках от локтя до плеча. Отполз, присмотрелся, кивнул и вернулся. Синяк на его лице выглядел еще больше.

— Теперь на колени.

Рапу обматывал мою куртку лентой крест-накрест — от плеча к противоположному бедру. То же самое и на спине. Он отмотал еще ленты, приложил к моему животу, там, где пересекались линии. Поморщился и замотал головой. Таким сосредоточенным и молчаливым я, да и вряд ли кто-то другой, не видел Рапу никогда.

— Вставай.

Выпрямившись в полный рост, я увидел отца. Он стоял рядом с Аули, что-то выспрашивал, озирался по сторонам. Он искал меня.

— Нет! — Рапу вновь с силой потянул рукав моего костюма.

Он заставил меня встать на одно колено, а другую ногу выпрямить. Обмотал лентой колено, затем, когда я сменил позу на противоположную — другое.

— Сгодится, — констратировал он, когда я уселся на задницу и вытянул ноги.

Я чувствовал себя по меньшей мере странно. Не столько из-за своего нового вида, сколько из-за поведения Рапу. Он постепенно приходил в себя. Становился тем самым Рапу, которого я знал.

— Зачем это? — спросил я.

Рапу растирал виски.

— Саппалит, — сказал он и поморщился. — Ты хотел в Саппалит?

— Конечно! — я подскочил.

— Не знаю, сработает или нет.

Его лицо исказилось приступом боли.

— Не говори, что это я сделал, — сказал он, всеми силами пытаясь не встретиться со мной взглядом. — Теперь это твоя ответственность.

— А Аули?

Он посмотрел на меня, словно я говорил на другом языке.

— Аули пойдет со мной, — сказал я.

— Сейчас слишком опасно. Твой отец… — он не договорил.

Я протянул ему руку. Он пожал ее, но на меня так и не посмотрел. Страх перед отцом делал его беспомощным, жалким. Не похожим на самого себя.

— Уходи. Нас не должны видеть вместе.

Я кивнул. Выглянул из-за бугра, убедился, что отец не заметит моего появления.

Но появиться незамеченным мне не удалось. Солнце, отражаясь от блестящих лент, блинковало, слепило глаза. Первым меня заметил кто-то из мужчин — прикрыл глаза рукой и окликнул соседа, указав пальцем. Вслед за ним поворачивались и остальные. В том числе и отец. Его и без того хмурое лицо покрыла злоба. Огромными скачками он устремился ко мне. С каждым его движением в моем теле крепло напряжение. Я замер и стал ждать.

— Ты решил нас похоронить?!

Еще до того, как отец достиг меня, тело начало реагировать: правая нога ушла назад, спина округлилась, руки поднялись к животу. Сам того не сознавая, я готовился вступить в драку.

Мне казалось, что он набросится на меня, нырнет плечом в живот. Но он подошел вплотную, уперся лбом в мой лоб и громко дышал. Я глядел на его гигантские ноздри. Отец был выше меня, и когда я поднял глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, он ударил меня боком ботинка по левой ноге и толкнул в правое плечо.

Подсечки я не ожидал. Падая, услышал, как хрустнул позвоночник. Отец уселся сверху. Колено по-хозяйски положил мне на грудь и стал давить. Одной рукой сжимал мое горло, другой закрывал рот и нос, окончательно перекрывая воздух.

— Решил нас сдать? Решил продать? Тронулся на своем Саппалите?

Говорил не мой отец. Вероятно, он начал проигрывать сражение джанату. Возможно, в нем кричала боль, переместившись из груди в голову. Но взгляд его был спокойным, отстраненным, и я полностью поверил, что он готов убить меня. Убить своего сына.

Я брыкался, вертел головой, лишь бы вновь почувствовать в легких воздух. Без стеснения швырял руки в попытках попасть отцу в лицо, чтобы тот на мгновение ослабил хватку. Солнце в моих глаза тускнело, небо превратилось в серое, затем коричневое и вот-вот готовилось стать непроглядной чернотой. Из последних сил я, опираясь ногами, попытался оторваться от земли в надежде, что отец потеряет равновесие и слезет. Но я не справился.

Последнее, что мне удалось запомнить, так это нависшую над отцом фигуру Аули с дикими глазами.

А потом мое горло и легкие обожгло. Я закашлялся и смог перевернуться на бок. Без сопротивления. До слуха донеслись крики. Аули!

Оставаясь слепым, я встал на четвереньки, развернулся в сторону звука. Дождался, пока не увижу тонкой полоски света, поднялся.

Отец сидел на Рапу, как минутой ранее на мне. Рапу сопротивлялся куда больше, барахтался, поднял пыль. Аули висела на шее отца. Мгновение, и она оказалась на песке, коротко вскрикнув.

— Мы подобрали тебя! — орал отец, избивая Рапу. — Саппалита нет! Нет!

Отец продолжал колотить его, вкладывался в каждый удар. Я уже видел кровь на лице Рапу. И видел, как все молча наблюдали за избиением.

— Помогите же! — закричал я, на ватных ногах спеша на помощь Рапу.

— Это ты запудрил ему мозги! Саппалита нет!

Он все забыл…

Глотая поднявшуюся пыль, я добрался до отца. Зашел со спины, просунул руки ему подмышки и потащил подальше от Рапу.

— Беги! Беги, Рапу!

Он оказался куда проворней меня. Вскочил и понесся в сторону города, как раз туда, откуда шел джанат.

Отцу вновь удалось повалить меня, зацепив и рванув вверх мою ногу. Добивать он не стал. Куда больше его интересовал Рапу. Отец не кинулся за ним в погоню. Вместо этого отработанным движение залез под куртку костюма, снял метательный нож и швырнул в удаляющуюся спину. Без сомнений, острое лезвие достигло бы цели, если б мгновением ранее в отца не врезалась растрепанная Аули.

Наконец мужчины племени сообразили, что пора это прекратить, пока никто не погиб. Я глядел вслед бегущему Рапу. Аули склонилась надо мной со свежей ссадиной на щеке.

— Ты поплатишься! — шипел отец.

Его удерживали двое. Наконец он бросил сопротивляться. Джанат отпустил его. А, может, боль. Мне хотелось свалить все на джанат, снять с отца ответственность.

— Сними эту дрянь, иначе останешься здесь.

Это о блестящих на солнце лентах. Отец стряхнул с себя руки соплеменников.

— Черта с два, — вспомнил я фразу из книги. И, кажется, она как нельзя лучше подходила к ситуации.

Похоже, отец забыл, что именно он вселил в меня веру в Саппалит.

* * *

Разумнее было бы поставить меня в центр, где блинки от лент перекрывались идущими спереди и сзади. Но меня, а значит и Аули, поставили в хвост, чтобы не возникало нового повода для драки. В начале пути отец попытался исподтишка сорвать ленты. Ничего не вышло. Я все видел, был готов.

Мы едва достигли горной гряды, с которой только начинался наш путь, а солнце уже опустилось. Разбили лагерь, скромно перекусили. Кто-то вызвался вернуться и наловить рыбы, пока мы не ушли далеко. Отец согласился, наказав вернуться с рассветом. Кроме того, он выставил караульных. На меня он так и не посмотрел.

Вопреки здоровому смыслу, я улегся в мешок прямо в костюме, побоялся, что отец предпримет новую попытку сорвать ленты. Аули лежала рядом, и мне стало спокойней. Она действительно готова на все ради меня. Такая маленькая и такая смелая. Ее смелости хватит на нас обоих.

Перед тем, как провалиться в сон, я вспомнил о Рапу. Мне стало горько. Его не ждет ничего, кроме смерти. И лучше бы она была быстрой. Возможно, смерть от метательного ножа отца была хорошим исходом, но все вышло так, как вышло. Я был ему благодарен.

А в голове стоял крик отца: «Саппалита нет!»

* * *

На третий день мужчины отказались от пищи. И, конечно, Аули. Вся еда доставалась женщинам и детям. Привалы стали чаще, длиннее. Женщины, будто нарочно, искали поводы для остановки, подговаривали детей. Те начинали хныкать, раздражать остальных. Даже куры чаще кудахтали в своих клетках. Отец скрывал негодование, которое исходило от него, как запах опасности от хищника.

Были и свои плюсы. За время привалов в горной реке нам удалось поймать несколько рыбин с розоватым мясом. Это немного успокоило отца, ненадолго сбило напряженный градус.

Вглядываясь в знакомую местность, воспроизводя прошлое путешествие в памяти, я пришел к тому, что мы не преодолели и половины пути. Самый сложный морозный подъем оставался впереди, а хныканье детей и роптание женщин уже перешло в хроническую стадию. Иногда я давал себе волю и представлял, что осталось одно лишь кудахтанье кур.

Чем дальше мы шли, тем сложнее становилось. Я держал в памяти крутые подъемы, пронизывающие ледяные ветра. День становился короче. Нам приходилось выходить с первыми лучами. К тому же я ощутил новое сопротивление — не поддаться настроению женщин, с которыми даже отец ничего не мог поделать. Он мог лишь все испортить своим напористым характером. Он и сам понимал это. Поэтому сглатывал недовольство вместе с горной водой.

Аули держалась молодцом. Питала меня своей стойкостью и терпением. Я подумал, что именно она могла бы возглавить племя. И что характером она похожа на улучшенный вариант отца. Закрались глупые мысли, будто ее могут не взять в Саппалит. Если уж я попаду туда, то она тем более. Сегодняшней ночью, во время дежурства, я решил нанести на ее одежду блестящую ленту. Отец привык к моему виду, привыкнет и к ней.

Дерзость мыслей удивила меня. Я решил, что мы с Аули важнее для отца, чем он для нас.

* * *

Ночь выдалась теплой. Удалось обойтись без дополнительной куртки. Пришлось бы пододевать ту под свою, чтобы блестящая лента оставалась на виду. Хоть в ночи ленту не видно, все равно я поступил бы именно так.

Догорели последние костры. Многие уже спали. Аули провожала меня улыбкой, которую мне почему-то захотелось сравнить с упавшим с дерева листом. Я пообещал вернуться, когда лагерь уснет. Предстояло покрыть и ее куртку лентой, сделать на шаг ближе к Саппалиту. Ленту я нашел на месте драки отца с Рапу и спрятал в рюкзаке, пока никто не видел.

Не могу объяснить, почему моя вера в Саппалит не только не ослабевала, но и крепла. Во многом ее вновь разожгло появление Рапу. И все же я, в отличии от отца, никогда не упускал нити надежды. Сколь бы тяжело мы не продвигались вперед, я ощущал приближение Саппалита. Будто мы стремились навстречу друг другу. В то же время я не помню, чтобы чувствовал нечто подобное в первое путешествие с отцом, когда мы еще не нашли комплекс у озера.

Как это частенько бывало, вместе с уверенностью появились и сомнения. Очень убедительные сомнения. Ведь если верить Рапу, Саппалит сам найдет меня через Прокси или Диву. Выходит, я представляю для них важность. Сам я не сомневался, что подойду, но зачем им искать меня? Много ли они обо мне знают? Ничего. Нужен ли я там, где есть все? Нужны ли мы с Аули? Найдется ли для нас место?

Когда мы доберемся до комплекса, обоснуемся там, что я буду делать дальше? Обматывать одежду серебристыми лентами и ждать?

Размышляя, я представил, как мне вновь придется каждый день видеться с людьми племени, с отцом. Я не смогу уйти, мне не хватит смелости, а он будет давить. Попытается подцепить меня ответственностью. В очередной раз у него ничего не выйдет.

Что, если отец умрет? Племя не пойдет за мной, а я не поведу племя. Тогда мне придется уйти. Я не смогу оставаться среди этих людей. Отправлюсь с Аули неизвестно куда в поисках Саппалита? А потом мы набредем на джанат и будет слишком поздно?

Не лучший ли это исход?

Но все вопросы казались мелочью, по сравнению с главным, тем самым, что шел позади, как предводитель.

Что, если Саппалита и вправду нет?

И отец был прав? И Рапу оказался тем, кем его все и считали — сумасшедшим?

В висках закололо так, будто я получил по голове кувалдой. На несколько секунд я ослеп. Нащупал на поясе фляжку с водой. Вылил часть на лицо, часть в рот.

Боль начала отступать. Вместе ней пришли галюны. Мне показалась, что грудь несколько раз сверкнула. Я помотал головой и внезапно похолодел. Понял — это никакие не галюны. На мою куртку упал свет, который и ослепил меня. Я посмотрел по сторонам. Могло показаться, но, похоже, за одним из бугров я заметил движение, едва заметное мелькание. Скорее всего горный хищник сверкал глазами.

Первым делом я хотел позвать Рома. Широкоплечий с жирным шрамом от угла рта, вместе со мной ему выпало нести караул. Он сидел в противоположной стороне и дремал, опершись руками и головой на биту.

Низ спины закололо. Я не стал будить Рома. Побоялся выглядеть трусом. Но за крюком вернулся. Посмотрел на спящую Аули. Я должен защищать ее. Я не могу отступить.

Отец говорил: что человек, что зверь чувствуют страх. Если ты достаточно силен духом, тебя не тронут. Попытаются запугать рыком, криками, ругательствами, но первыми не нападут.

Я расправил плечи. Как следует продышался, стараясь вместить в легких воздуха больше, чем хватало места. Крюк прирос к руке, покрылся потом и заскользил.

Приближаясь к бугру, я услышал звук — прерывистый и стремительный — как будто кто-то махал большущей палкой. Промелькнула мысль: не лучше ли позвать кого-нибудь? Промелькнула и затихла, вытесненная оглушающими ударами сердца.

Я знал, что после бугра идет спуск вниз, не резкий, но и не плавный, покрытый плотной крошкой, похожей на глину. Вспыхнула мысль — подползти к краю. За ней другая — встретиться лицом к лицу с оскалившейся мордой зверя, где мои рефлексы, безусловно, проиграют. Внезапное появление может испугать хищника, он отпрянет, а у меня появится возможность напасть первым или позвать на помощь, если я не смогу справиться.

За несколько метров до возвышенности я присел, двигался на корточках, не опуская головы. Услышанный ранее звук раздавался громче, отчетливее, совсем рядом. Крюк готовился взлететь в воздух при малейшей опасности. Я попытался разглядеть что-либо по сторонам, но распознал лишь ломаные очертания гор и холмов, сливающихся с ночным затянутым небом.

Наконец я решился. Вскочил на бугор и чуть было не заорал от напряжения. Мой взгляд уткнулся в темную фигуру человека с телом лошади. В тот же момент в лицо мне ударил слепящий луч света. Я закрылся руками, едва не продырявив собственную голову крюком, развернулся и собрался бежать. Что-то ударило меня по плечам. Я коротко вскрикнул. Затем грудь стянуло так, что я не мог даже хрипеть, даже дышать. Меня рвануло назад. Помню, как больно ударился задницей. Боль прокатилась вдоль спины. За ней последовала новая резкая боль в затылке. Тусклый свет звезд померк, стал частью черноты.

Надеюсь, мой крик кто-нибудь услышал.