Записки районного хирурга

Дмитрий Правдин, 2011

"Я рвался в бой: жаждал резать и шить не под пристальным присмотром профессорско-преподавательского состава кафедры хирургических болезней, а сам! Можно было остаться в городе, но юношеский максимализм взял вверх над здравым смыслом, и я поехал работать на периферию. – Ты уже восьмой хирург за последние три года, – сообщил мне заведующий хирургическим отделением. – Как? – изумился я. – Восемь хирургов за три года? А что тут, аномальная зона? – Да нет, – грустно улыбнулся доктор. – Трудностей испугались. – Ну, я трудностей не боюсь, – самоуверенно заверил я. – Вот, вышел раньше на два дня. Как оказалось, напрасно…" Дмитрий Правдин действительно сразу после института устроился работать районным хирургом. Этот роман полностью реален! Дмитрий вел дневник, поэтому более уморительного, восхитительного и ужасающего чтива не видели даже прожженные любители медицинских сериалов и книг! Книга также выходила под названием «Хирург „на районе“».

Глава 5

Постновогоднее похмелье

Завершились праздничные дни. Четвертого января пора было выходить на работу, в те годы еще не придумали зимних каникул. Все было проще. Первое и второе января — нерабочие дни, а если Новый год выпадает на субботу или воскресенье, то плюс еще день, и все! Труба зовет, вперед на производство!

У меня праздник превратился в трудовые будни. Так толком и не отдохнув, к 8.00 я прибыл в больницу и приступил к работе.

Хвост очереди в поликлинику выходил на улицу, все желающие попасть в тот день на прием к хирургу уже не помещались в просторном коридоре. Обнаружив такое скопление народа под своим кабинетом, я слегка оторопел.

Планерка затянулась, так как после новогодних праздников накопилось много вопросов. После мы с Ермаковым сделали обход отделения, и около десяти часов утра я пошел «умирать» на прием.

В коридоре витал густой запах перегара, потных тел и немытых ног. Все это озвучивалось беззлобными матюгами и вибрирующим гулом болеющего с похмелья люда.

В кабинете меня уже поджидала фельдшер «скорой помощи» и лежащий на кушетке вонючий организм с черными ногами.

— Дмитрий Андреевич, вот, пациента с гангреной привезла, — начала фельдшер. — Похоже, отморожение, посмотрите какие черные ноги.

— А он сам что, не разговаривает? — я кивнул в сторону организма.

— Нет, он еще от новогодней пьянки не отошел, мычит только.

— Что-то странная какая-то гангрена, — произнес я, внимательно рассматривая черные стопы забулдыги. — А как вы на него вышли?

— Да соседи нашли его. Зашли к нему в дом, увидели — из-под одеяла ноги черные торчат, и нас сразу вызвали, «скорую», а я к вам привезла.

— Скажите честно, а вы его хорошо осмотрели? — спросил я, нащупав пульсацию артерий на тыле «гангренных» стоп.

— По правде сказать, не очень. Увидела, что черные, и сразу в больницу, к хирургу.

— Понятно, а я вам сейчас фокус покажу. Любовь Даниловна, подайте мне шарик со спиртом.

Медсестра подала мне просимое, я провел ватным шариком, смоченным спиртом по стопе — и, о чудо! — на черном появилась белая полоса! Фельдшер даже рот открыла от удивления.

— Вот ваша гангрена! — произнес я. — У этого типа просто носки истлели на ногах и вместе с грязью въелись в кожу. Никакой гангрены нет и в помине.

— И что же мне делать? Куда его девать? — спросила фельдшер.

— А куда хотите. Но в хирургическом лечении он не нуждается. Вы когда смотрели его, стопы трогали?

— Нет, не трогала.

— Побрезговали, значит? Надо было перчатки надеть и потрогать. Стопы теплые, пульсация отчетливая, какая гангрена? Забирайте его! Мне надо прием вести, видели, сколько народу в коридоре?

— Ой, ну куда я его дену?

— Да хоть домой себе забирайте! Научите ноги мыть!

— Доктор, ну правда, может, положите его к себе на отделение?

— И с чем я его положу? С хроническим грязевитом и неумытом? Все, освобождайте кабинет, смотреть надо больных на месте, а не тащить их сразу в стационар.

Фельдшер растолкала забулдыгу и повела его на «скорую». В последующем он «всплыл» в терапии, куда его пристроили с алкогольной интоксикацией.

У нас так: привезти в больницу привезут, а увезти — дудки. Могут за сто километров привезти пациента с болями в животе, а если у того ничего не обнаружат — обратно его уже никто не повезет. Сам добирайся! Так принято.

А бывали и настоящие ловчилы: надо по каким-то своим делам до райцентра добраться — так они вызывают «скорую», симулируют боли в животе, еще и плюс группа поддержки с ними в несколько человек в машину садится. Их привозят в больницу, а они просто-напросто сбегают. Сам не раз наблюдал, как привезут такого «больного» и с ним еще человек пять, они выйдут из машины и ну бежать в другую сторону. А как их уличишь?

После грязнонога мы открыли форточку — проветрить помещение, но закрыть ее так и не пришлось. Следующие посетители были немногим не лучше.

Вползает баба лет под сорок с крупным синяком под левым глазам, опираясь на палку, жалуется на боли в коленном суставе. Осматриваю; от ноги исходит тошнотворный запах забродившей мочи. Правое колено замотано грязной мокрой тряпкой.

— Что это? — тыкаю пальцем в тряпку.

— Вот, доктор, упала, коленку зашибла, люди сказали, что детская моча помогает, вот и примотала.

— И как, помогло?

— Да не очень! Болит шибко, ходить не могу.

— Идите, помойте ногу, затем подойдете, посмотрю.

— А где ж я ее помою?

— А где хотите, хоть в туалете. Идите!

Следующим в кабинет бочком проник мятый мужик с синяком под правым глазом, весь провонявший мочой.

— Что, тоже колено ударил и мочу прикладывал?

— Да, доктор. Упал вот давеча, нога болит, люди сказали, что моча помогает. Приложил. А как вы догадались?

— По запаху! Идите, мойте ногу, отмывайте ее от мочи, после подходите.

Когда третья вонючка подряд зашла в мой кабинет, я не выдержал и спросил у нее, у двадцатипятилетней девахи:

— Тоже упала и колено болит?

— Да, а как вы узнали?

— Интуиция! Мочу прикладывала?

— Да, говорят, помогает.

— У тебя устаревшие сведения. Нужно не мочу прикладывать, а кал ребенка, которому не исполнилось еще трех месяцев.

Медсестра удивленно посмотрела на меня и покачала головой. Я, не обращая на нее внимания, продолжил рассказывать про фекалотерапию. Меня так завели эти любители уринотерапии, что остановиться я уже не мог.

На следующий день, когда деваха повторно пришла на прием, от нее исходил такой удушающий запах дерьма, что у меня горло перехватило. Она на самом деле намазала свое травмированное колено детским калом и довольная объявила мне:

— Спасибо, доктор, и вправду помогло. Я уже ногу разгибаю.

— Рад за тебя, — прокашлял я и, глядя на ее счастливое лицо, не стал разубеждать.

— Доктор, вы на полном серьезе ей кал прикладывать посоветовали? — удивилась медсестра, когда я отправил больную мыть ноги.

— Любовь Даниловна, конечно же нет! Пошутил я, и, похоже, неудачно

— А зачем вы так шутите?

— Да, понимаете, зло взяло. Один с мочой пришел, второй, третий, ну, сколько же можно нюхать их зловоние? Вот не выдержал и брякнул от досады.

— Нельзя так, Дмитрий Андреевич. Вы же доктор, а они больные люди. Вы же человек с высшим образованием, а они неграмотные крестьяне. Нельзя так.

— Да понимаю, что нельзя. Не думал, что они всерьез воспримут. Постараюсь больше так не поступать.

Несколько раз я прерывал прием, чтобы проветрить кабинет, настолько сильный и удушливый запах приносили с собой пациенты после новогодних возлияний. Многие из них едва держались на ногах, до сих пор пребывая в объятиях Бахуса.

Превалировали пострадавшие с ушибами мягких тканей разных частей тела, чаще всего лица. Люди массово маялись похмельем, но упорно сидели в очереди, в надежде получить больничный лист и продолжить праздник. И им было наплевать, что пять дней бытовой травмы не оплачиваются — лишь бы не выгнали с работы.

А гулять у нас умеют! В середине апреля я встретил небрито-нечесаного мужичка, который утром вынес на помойку новогоднюю елку и два мешка пустых бутылок. Весной он понял, что праздник закончился и пора избавляться от символа наступившего года. Еще один чудила обратился ко мне жарким июньским днем 1996 года.

— Доктор, вы не уделите мне внимание, — сказал он, встретив меня в коридоре больницы.

— А что с вами случилось?

— Вы знаете, я пальчик отморозил.

— Отморозил пальчик? Но как вас угораздило? За окном июнь. Вы его в холодильник засунули?

— Нет, что вы! Я его еще на Новый год отморозил, пьяный был и варежку одну потерял.

Он продемонстрировал первый палец левой кисти, антрацито-черный, полностью мумифицированный до корня.

— А почему сразу не обратились?

— Дак, думал, что пройдет. А он не проходит, не шевелится и не чувствую его совсем.

— У вас сухая гангрена, — сказал я и, ухватив за больной палец, без видимых усилий отсоединил его от кисти. — Все! Вот ваш пальчик.

— И это все? Даже не больно было, и кровь не бежит, — удивился чудила. — Спасибо, доктор!

Прием подходил к концу, за окном стемнело, часы показывали 16.51. В кабинет, поддерживая здоровой рукой больную, вошел последний посетитель, бледный тщедушный мужчина лет пятидесяти.

— Здрасте, доктор, — произнес страдалец, превозмогая боль.

— Добрый вечер! Что с вами?

— Да вот, — пациент продемонстрировал левую руку неестественно мраморного цвета. — Дочка, зараза, утром ножом ударила. Я у ней бутылку самогонки хотел отобрать, пятый день ужо бухает, а она меня ножом саданула.

— Во сколько это случилось?

— Около семи утра, а что?

— А здесь сколько уже сидите?

— Дык это, сразу и пришел.

— А какого черта сидел под дверями и не заходил в кабинет? — сорвался я. — Рука-то мертвая! Похоже, плечевая артерия пересечена, как раз на месте бифуркации.

— На месте чего? — переспросил раненый.

— В том месте, где плечевая артерия делится на локтевую и лучевую. Да неважно. Уже контрактура Фолькмана сформировалась.

— Чего сформировалась?

— Рука, говорю, мертвая! Не спасти руку, поздно уже! Зачем в коридоре весь день просидел? Почему не сказал, что рука болит? Может, и успели бы спасти. Сшили бы артерию, восстановили кровообращение, глядишь, все бы обошлось.

— Не знаю, — мужик дернул плечом и скривился. — Болела, думал, что так и должно быть. Дык щас чаво делать-то?

— А сейчас руку ампутировать надо, больше ничего не предпримешь, поздно.

— Ну, надо — дык ампутируй. А инвалидность точно дадут?

— Так вы тут выжидали, чтоб рука омертвела и ее отрезали? — догадался я. — Чтоб инвалидность дали? Да?

— Моя рука! — завопил мужик. — Что хочу, то и делаю! Отрезай давай, а потом пущай инвалидность дают!

Вот так этот тип решил извлечь выгоду из своего ранения.

Руку ему ампутировали на уровне нижней трети плеча. Инвалидность он получил, дали вторую группу, так как до этого работал дворником и больше метлой махать не мог. Я его потом видел — дово-о-ольного! Еще бы, работать не надо и пенсию дают! Красота! А что руки нет — так не страшно, она левая, а он правша. Дочку, кстати, посадили, дали восемь лет, все же сделала папку инвалидом.

Была у меня одна пациентка, молодая симпатичная девочка лет двадцати, работала в пекарне. Как-то утром она засунула руку в тестомес, чтоб чего-то там убрать, а напарница возьми и включи агрегат. Девочке раздробило правую кисть. Пришлось ее ампутировать по лучезапястный сустав.

Тоже дали инвалидность, но третью группу, так как числилась она по документам зав. производством. На ВТЭК объяснили, что без кисти она и дальше может заведовать производством, чего там, руководи и подпись ставь. Расписываться можно и левой рукой. А то, что она фактически работала тестомесом, доказать не смогли. Была бы им оформлена — получила бы вторую нерабочую группу, а так только третью дали. Все по закону! Дворник-алкаш, получивший травму в пьяной драке с собственной дочкой, затем сам доведший себя до гангрены, получил вторую нерабочую группу, а девочка-трудяга, лишившаяся кисти на производстве, лишь третью рабочую. Отличный закон!

В деревнях получать пенсию по инвалидности становилось делом престижным: наступали тяжелые времена. Рабочие места сокращались, стали задерживать выплату зарплаты. Нас предупредили, что за декабрь мы получим зарплату полностью, а с нового года неизвестно как будет. А пенсии инвалидам не задерживали и в самые трудные годы.

Мне вспоминается больной Гусаров, который по пьяной лавочке получил проникающее ножевое ранение брюшной полости с повреждением толстой кишки. Его привезли через тридцать минут после травмы. Я только закончил ампутировать левую руку дворника-алкоголика. Операционная бригада была на месте, вся в сборе, и ничто не мешало нам спасти очередную непутевую жизнь. Но Гусаров уперся и не согласился на операцию, вопил: «Не дам оперировать, и все тут!» Никакие уговоры на него не действовали.

Шел первый час ночи после изматывающего дневного приема и операций, дар убеждения покинул меня. Я положил больного на койку, взял с него расписку, что он категорически отказывается от операции, назначил консервативное лечение и вскоре отбыл домой.

Утром, протрезвев, Гусаров валялся у меня в ногах и умолял немедленно его прооперировать, так как сильно разболелся живот. Начался перитонит.

В животе обнаружили большое количество каловых масс, вышедших из раны поперечно-ободочной кишки. Других повреждений внутренних органов не было. Если б товарищ Гусаров не валял дурака и мы бы его сразу прооперировали, то, скорей всего, просто зашили бы эту маленькую ранку. А так, на фоне калового перитонита, пришлось сделать двуствольную колостому: мы вывели кишку больного через живот. Теперь весь кал поступал в специальный мешочек, подвешенный на веревочках к животу Гусарова. Какать естественным путем он больше не мог.

Эта калечащая операция позволяет спасти жизнь больного, так как на фоне перитонита швы, наложенные на рану, обязательно разойдутся, и придется снова оперировать больного. Чтоб этого избежать, хирурги накладывают колостому. Через полгода, когда воспаление окончательно проходит, врачи делают еще одну операцию — закрывают колостому. Восстанавливается пассаж кала, и человек начинает совершать дефекацию естественным путем.

После выписки Гусарову было предложено явится к нам через полгода и ликвидировать противоестественный задний проход. Но ни через полгода, ни через год он так и не пришел.

«Всплыл» он только через два года, когда его привезли с очередной пьянки с ушибами мягких тканей лица — собутыльники наваляли из-за того, что от Гусарова постоянно воняло дерьмом.

— Гусаров, а почему на операцию к нам не приходишь? — поинтересовался я у него.

— Какую операцию? — переспросил колостомоноситель.

— Как какую? Колостому закрыть надо, уже два года, поди, прошло. Давно нужно прооперироваться и не вонять.

— Доктор, — криво усмехнулся Гусаров. — А мне если колостому закроют — инвалидность продлят?

— Нет, тогда ты будешь абсолютно здоровым человеком.

— Ну, и какой смысл мне тогда ее закрывать?

— Например, чтобы срать нормально и говном не вонять. Самому разве приятно? Вон даже собутыльники тебя побили за то, что воняет от тебя как от общественного сортира.

— Я привык уже! А по мне, лучше ходить с говном в мешочке, зато с пенсией в кармане. А кореша еще извиняться прибегут, у них-то денег нету, мою же пенсию пропиваем.

— То есть будешь и дальше с колостомой ходить?

— Буду! Сейчас говорят, такие калоприемники появились, на липучках. Их одеваешь, и не воняет. Мне как больному с колостомой тридцать штук в месяц бесплатно полагается. Верно?

— Верно, есть такое постановление, но это если калоприемники есть в больнице и если сельская администрация их оплатит.

— Ну, подождем, ничего! Похожу пока с пакетиком. Зато группу не снимут.

Железная логика — в дерьме, зато на полном пенсионе. Есть на что самогон покупать. И с каждым годом таких гусаровых становилось все больше и больше.

Уйти домой мне в ту ночь так и не удалось. После Гусарова привезли сразу троих больных, и всех к нам. Первым был некто Порошок с желудочным кровотечением, бледный, пьяный и заторможенный. Последние десять лет он страдал язвой желудка. При осмотре кровотечение продолжалось. Установив зонд в желудок, я получил свежую кровь. Надо было срочно оперировать.

— Не дам вам операцию делать! — пьяно мычал Порошок.

— Как это не дашь? Помрешь! А у тебя, говорят, десять детей! Хочешь их сиротами оставить?

— Не хочу! И не десять, а одиннадцать!

— Тем более надо оперировать!

— Не доверяю я вам! Вызывайте санавиацию! Помру — на вашей совести моя смерть будет!

«Ну что ты будешь делать! — думал я. — Опять очередной выстебывается! Настрогал детишек и пропивает их детские пособия, а ты крутись возле него!» Позвонил в санавиацию — выяснил, что сейчас не летают, нет денег на керосин. Обещали приехать на машине часов через шесть. «Придется ждать, благо кровь нужной группы имеется в наличии», — подумал я, начиная переливание. Параллельно назначаю кровоостанавливающие препараты. Кровотечение хоть и уменьшилось, но все же продолжается.

Восковое лицо Порошка расплывается в улыбке:

— Я верю в вас, доктор, вы не дадите погибнуть отцу одиннадцати детей.

— Послушай, Порошок, не пил бы, и спасать никого не надо было!

— Так праздник был, Новый год! Как не выпить?

— Вообще-то уже пятое января на календаре.

— Так что с того? По-хорошему до четырнадцатого надо праздновать, до старого Нового года.

— А работать не надо?

— Я инвалид третьей группы, по общему заболеванию, мне нельзя работать.

— Остается только пить и детишек заводить, да?

— Да! Больше я ничего и не умею.

Оставив Порошка на попечение медсестры, я отправился к следующей пациентке. Худющая баба месяца три назад выпила по ошибке какую-то дрянь и заработала химический ожог пищевода. За медпомощью не обращалась: и раньше горло обжигала, и все проходило. Но сейчас все было намного серьезней. У нее пошло осложнение в виде стеноза^[12] пищевода.

Сперва не проходила твердая пища, затем начались проблемы с жидкой, а со вчерашнего дня перестала проходить и вода. Вернее, самогон. Ведущей жалобой пациентки и была невозможность выпить.

— Доктор, бухнуть не могу! «Синька» не проходит, помоги! — жалобно просила женщина, обдавая меня перегаром.

— А то, что пища не проходит, не волновало?

— Да что мне твоя пища! Я и без закуси бухать могу! Просто вот не лезет со вчерашнего бухло! Помоги!

— Может, пора остановится?

— Ты помоги, а там решим, пора или не пора!

Наш лор, Артур Скороходов, отбыл на учебу. Пришлось звонить в область и консультироваться по телефону с коллегами. В данной ситуации необходимо было бужировать^[13] пищевод, это делает только лор-врач. Но больная сейчас весила около тридцати восьми килограмм против тех восьмидесяти, что были у нее до ожога. Лор областной больницы объяснил мне, что пациентку надо вывести из дистрофии, в таком состоянии ее нельзя было оперировать. Необходимо было ее элементарно откормить, а для этого наложить гастростому. Сделать отверстие в желудке, подшить его к передней брюшной стенке и через специально вставленную трубочку вливать еду. Как нормализуется вес, отправить к ним на бужирование.

Я госпитализировал больную, но, так как эта операция не была экстренной, я наложил гастростому на следующий день. Все прошло замечательно, желудочное соустье работало превосходно, больная сама обучилась вводить пищу через трубочку, и я выписал ее домой, обязав прийти за направлением на бужирование, как только она наберет вес.

Она ушла и пропала. Встретил я ее слегка трезвую года через три возле рынка. Женщина заметно прибавила в весе, на ее лице играл нездоровый румянец, она была одета в длинный засаленный плащ.

— Ну что, съездила на бужирование? Успешно?

— А, доктор, — узнала она меня. — Нет, не ездила.

— А как питаешься?

— А как научили, через трубочку.

— И тебя это устраивает?

— А то! И пенсию по инвалидности получаю, и бухать запросто могу! — с этими словами женщина распахнула свой плащ, под которым не было никакой другой одежды, достала из кармана поллитровку с мутноватой жидкостью, следом — воронку, ловко вставила ее в желудочный свищ и перелила треть содержимого в организм.

— О как! — подивился я.

— Вот! Самогон в организм поступает — и ладушки! Теперь мне операция ни к чему! Могу пить все, что горит, и не блевать!

Интересная пациентка, запоминающаяся: который год живет на разбавленном спирте, и все ей нипочем. Больше наши дороги не пересекались.

Третий страдалец, доставленный «скорой» в ту ночь, был тщедушным бледным юношей лет двадцати пяти. Он тоже «фонил» алкогольными парами.

Двумя часами раньше его жена, дородная бабища, запустила в своего астеничного супруга будильником, крича: «Достал ты меня своим пьянством!» Будильник оказался еще советского производства, его циферблат закрывало обыкновенное стекло.

Им парня и поранило. Губы и щеки в крови, подруга жизни испугалась, вызвала «неотложку» и, подхватив раненого на руки, доставила его в больницу. Вот это любовь!

Осмотрев раны, я не нашел их смертельными. Из щек и верхней губы достал небольшие стеклянные осколки. Осмотрев раневые каналы, зашил повреждения и отправил супругов домой.

Через две недели этот юноша снова обратился ко мне. Его беспокоило инородное тело над верхней губой. Впрыснув новокаин, я извлек из губы еще один стеклянный осколок размером сантиметр на сантиметр. Хорошо обследовав губу и больше ничего подозрительного не заметив, я наложил швы и отправил пациента домой. Каково же было мое удивление, когда он в третий раз пожаловал с теми же жалобами!

Я понял, что здесь все непросто, и попросил анестезиолога дать наркоз. И под общим обезболиванием извлек из верхней губы пострадавшего еще пять стеклянных осколков размерами от одного до полутора сантиметров!

Моя ошибка заключалась в том, что прежде я работал, обезболив пациента новокаином. Раствор анестетика, раздувая ткани, искажал анатомию губы и мешал определить осколки в межмышечном пространстве. Со временем инородные тела выходили из глубины под кожу, где их нащупывал наш герой. Больше он ко мне не обращался, по-видимому, осколки закончились.

После я проверил Порошка — тот по-прежнему ничего и слышать не хотел об операции в нашей больнице, и завалился спать на диван в ординаторской.

Хирург и эндоскопист санитарной авиации добрались до нас только под утро, через восемь часов с момента вызова. Порошок не отдал богу душу только благодаря вливанию крови. Правда, все, что мы вливали, тут же и выливалось, так что анализы после переливания крови оставались на исходном уровне.

— Да, действительно, кровотечение продолжается из большой каллезной язвы антрального отдела желудка. Просто удивительно, что вы до сих пор не умерли. Надо немедленно оперировать, — заключил эндоскопист после осмотра аппаратом желудка Порошка.

— Здесь я оперироваться не позволю, везите меня в область! — заявил упрямец.

— Мы можем вас не довезти, далеко и дорога плохая. Я заведующий абдоминальным отделением областной больницы, кандидат медицинских наук, специализируюсь на желудочно-кишечных кровотечениях, предлагаю оперироваться здесь, — предложил приезжий хирург.

— Нет! Здесь не дам!

Полчаса уговоров ни к чему не привели, Порошок стоял на своем. Наконец и санавиации стало ясно, что надо везти его в областную больницу. Кровь у них была с собой, так что Порошка с капельницей погрузили в машину и повезли.

Через неделю этот тип повторно поступил в наш стационар. Мне повезло снова оказаться на приеме.

Когда Порошка наконец доставили в областную больницу, он и там стал выкобениваться. Для начала заявил, что он не доверяет заведующему отделением. Кровотечение продолжалось. Пригласили главного хирурга области, но Порошок не доверился и ему. А кровь все вытекала. Созвали консилиум и пригласили двух профессоров, заведующих кафедрами факультетской и госпитальной хирургий местного мединститута. Порошок потребовал отправки в Москву самолетом.

Намучившись с ним, врачи применили новый тогда метод местного орошения язвы кровоостанавливающими средствами через эндоскоп, заведенный непосредственно в желудок. Наработок по этой методике еще не было, но кровотечение временно остановилось. Когда восполнили кровопотерю до нормальных показателей, Порошок попросился домой. Никто не стал его задерживать. Дали рекомендации по противоязвенному лечению и отправили домой, не забыв взять расписку об отказе от операции.

Порошок, вернувшись домой, на радостях влил себя пол-литра самогона и с рецидивным кровотечением был доставлен в наш доблестный хирургический стационар. Зонд в желудок, по нему — свежая кровь; значит, кровотечение продолжается.

— А я не доверяю вам. Вызывайте санавиацию, — затянул он старую песню.

Но мне уже было не до его капризов. Шел первый час ночи, двадцатью минутами раньше я закончил удалять острый аппендикс, мне предстояло еще час писать историю болезни. «Хватит, натерпелся от Порошка!» — подумал я, а руки действовали сами. Две весомые оплеухи вбили его в подушку по самые брови — я не ожидал от себя такой прыти.

— Все, сволочь! Мне начхать, доверяешь ты или нет! Сейчас быстро поедешь в операционную и попробуй только пикнуть! Все понял?

— Да, я все понял. Надо — оперируйте, — проблеял Порошок, привыкший, что все с ним сюсюкаются.

Это была моя вторая самостоятельная операция по удалению части желудка, и проходила она без заведующего. Ассистировала гинеколог. Я собрался, сосредоточился и провел операцию на достойном уровне, так как понимал: ошибусь — и ждут меня бо-о-ольшие неприятности.

К счастью и для меня и для больного, все закончилось хорошо. Порошок поправился. Поначалу он пытался шантажировать меня, заявив, что всем расскажет, как я заставил его согласится на операцию. Но когда он узнал, что после операции вместо третьей группы инвалидности получит вторую, совсем повеселел и успокоился.

Через пару месяцев подвыпивший Порошок навестил меня. Объявил, что ему таки дали вторую группу, чему он несказанно рад, а посему зла на меня не держит, ябедничать никуда не побежит. И в знак особого расположения он даровал мне презент — бутылку «Агдама» в мятой прошлогодней газете. По его мнению, это был самый лучший напиток.

С выздоровлением Порошка можно спокойно поставить точку в этой главе и перейти к следующей. Да, а «Агдам» я выкинул в мусорный бак, предварительно разбив бутылку, чтобы никто не отравился, выпив сего зелья (очень плохое вино, приготавливают из порошков — заменителей с добавлением плохоочищенного спирта, весьма высок процент разного рода осложнений, вплоть до летального исхода, среди любителей «Агдама»).

Примечания

12

Стеноз — сужение стенок.

13

Бужирование — метод диагностики и лечения, применяемый при заболеваниях полых органов — мочеиспускательного канала, пищевода, прямой кишки, гортани, шейки матки и др. Буж — инструмент в виде гибкого или жесткого (металлического) стержня. Бужирование производится для расширения просвета трубчатого органа. Бужи вводят в полый орган, постепенно с каждой процедурой увеличивая диаметр бужа. Процедуры могут проводиться в течение нескольких недель, их количество определяет врач индивидуально для каждого пациента.