Тайна института

Дмитрий Огненный

Министерство образования Украины ОГПУРЕФЕРАТна тему: «Неведомое в нашей жизни». По курсу «Религиоведение».Выполнил: студентгр. ОМ-952Дмитрий ОгненныйПроверил: преподавательСеребрякова Н.И.Одесса, 1999 г.Цель работы: Рассказать о реальных событиях, которые имели место в нашем институте и не увязываются с современными теориями о мире и времени. Прим. авт.: Этот реферат был отвергнут нашей преподавательницей ввиду того, что, по ее словам, «он не соответствует тематике предмета». Может быть, она была права. В нем не идет речь о Боге. Говорится о людях и жизни, их тайнах. Я пытался рассказать, как умел, то, что рассказали мне. Я по-прежнему не сомневаюсь в правдивости описанного. Но реферат не приняли, и я кладу его в личные архивы под грифом «Может пригодиться». Когда-нибудь…4.03.99.

Вступление

Это было весной. Некоторые считают, что это лучшее время года и, пожалуй, в чем-то они правы. Другие говорят, что весна у каждого в душе, а не на улице, и это тоже верно. Оттепель перед теплом, колос зреющей надежды. Когда улицы в Одессе вдруг становятся непривычно сухими, без снега или даже грязи, и как бы сами стесняются этого, солнце стреляет по сторонам яркими пестрыми лучами, заждавшимися своего часа, а воздух чист и свеж, как выглаженные рубашки подростков. Девушки вновь надевают короткие юбки, а парни недвусмысленно выражают свою радость по поводу открывающихся красот. Облака стремительно проносятся по небу, словно ГАИшники по автострадам, а последние успешно выхватывают побольше «жертв» из повеселевшего, постройневшего потока движущихся «банок» и «иномарок». Я смотрю в бледно-голубое небо, и думаю о том, что это могло произойти когда угодно — и прошлой весной, и позапрошлой, и нудной мокрой осенью… И с кем угодно. Но это случилось именно этой весной, и с нами. Может, в этом и есть какая-то логика. Прошлое вернулось, когда о нем стали забывать. Конечно, это была только машина, но она впитала в себя все, что дали ей люди. Все самое худшее. И она выбрала эту весну…

Я не присутствовал при этом буквально (если Вы это хотите знать). Мне рассказали ребята, с которыми это случилось, но, в то же время, я словно видел все воочию, картины прошли перед моими глазами четкими красочными образами, будто проявленные в голове пленки. Вы меня понимаете?… Может быть это нелепо, но у меня такое ощущение, что я боялся больше всех их — боялся навсегда остаться там, в холодном бездушном измерении, пропитанным тьмой и зловещим миганием красных огоньков, словно глаз прячущихся монстров. И тени, танцующие силуэты людей, которые уже не были людьми, а стали марионетками в руках чужой железной воли. Негативные человеческие эмоции, впитанные металлом. Мир как маленький замкнутый капкан, держащий тебя в цепких объятиях, играющий с тобой, словно кот с мышью. Это ужасно. Некоторые вещи существуют помимо нашей воли, и они могут воздействовать на нас. Эти «некоторые вещи»… Сомневаюсь, что люди хоть когда-нибудь узнают о них всю правду. Возможно, это даже к лучшему.

Я вдыхаю запах весны, и мне почему-то кажется, что так должна пахнуть истина. Не знаю почему, я просто уверен в этом. Та истина, которая скрывается в недрах матушки Природы, как говорил старичок Кант, «вещи сами в себе». То, что мы не можем увидеть или осязать. А иногда не можем и почувствовать. Бесконечность мира, миров. Студенты редко говорят о таких вещах, но иногда думают. Когда что-то вынуждает их к этому. Я снова смотрю в небо и думаю о том, что все проходит. Время бежит быстро, твердо стиснув зубы и устремив взор вперед, подобно марафонскому бегуну-стайеру. Нам не дано увидеть, как оно останавливается, смахивает пот со лба, трясет раскаленной майкой, достает флягу и глотает мелкими глоточками теплую невкусную воду, а затем устало говорит себе под нос немного хрипловатым голосом: «Сколько же осталось?…» И, получив неслышимый ответ, встряхивает головой и снова бежит дальше. Сколько же осталось этому бегуну-Сизифу, сколько осталось нам? Неизвестность — то, что всегда тревожит каждого из нас. Однако, я всегда успокаиваюсь и начинаю думать, что это ерунда, когда (как сейчас) вызываю в своей памяти, нажав невидимую кнопочку, этот близкий мне утешающий образ. Образ вечноюной городской весны…

* * *

«ОСТОР-РОЖНО!» — громко и резко предупредил Андрей, угрожающе поведя сильными плечами. Его слова возымели действие. Невысокий мужик в дутой синей куртке сразу отклонился вперед, подтянувшись на поручне, словно дрессированная обезьяна. Убрав себя и свою пахнущую резиной одежду от носа Андрея. Теперь освободилось немного жизненного пространства между ним и средней дверью троллейбуса. Как всегда набитого утром, как бочка селедкой. Что платные, что бесплатные — никакой разницы. Надо было подождать автобус. Настроение Андрея медленно терлось у границы между посредственным и плохим. Если бы мужик начал ерепениться, возможно, было бы даже к лучшему. Можно было отвести душу. Чтоб знал, как себя вести в общественном транспорте.

Была половина десятого, и на данный момент Андрея Чухлова, студента группы ОМ-961 больше всего беспокоили две, ну, максимум, три вещи. Нет, наверное, все-таки две. Первая — это то, успеет ли он доползти в этом чертовом тихоходе до начала пары, а вторая — сильно ли обидится Катя, когда узнает, что он забыл взять ее тетрадку. По «матьметодам», как их называли, как раз то, что должно сейчас идти. Он просто оставил ее (тетрадку) на трюмо, так и не сунув в свою большую коричневую кожаную папку, которой он гордился (дорогая и удобная!).

Если честно, его даже не столько беспокоило огорчится ли она, хотя Катя была его бывшей недавней подругой, а то, КАК она начнет выражать это вслух. О, Катя умела припасть на уши, это да! С ее тягой обижаться и доставать всех по мелочам он сильно удивлялся, как же они все-таки сошлись. Ну, во-первых, в хорошем настроении Катя могла быть вполне, вполне сносной, во-вторых, ему нравились ее крутые бедра и то, как она работала ими в кровати, фигурка у нее, в целом, очень даже ничего… но, пожалуй, главное заключалось в том, что она была для него НЛО — неопознанным любопытным объектом, существом из другого мира, столь непохожего на его собственный. Ему действительно было это любопытно, познавать ее привычки и желания. В сущности, у него не было к ней других претензий, кроме этой ее глубинной склочности и… доставучести. Но этого уже хватило, чтобы сделать их дальнейшие отношения невыносимыми. Вот, например, эта тетрадка. Нет, чтобы выслушать извинения, сказать «ну ладно, только принеси завтра» и забыть. Но Катя начнет пилить, добиваться ответа «почему же он забыл тетрадку?» (почему, почему, что нельзя забыть чего-то просто так?!), трындеть о его безответственности, беспечности и.т.п., говорить о том, что он испортил ей день, но ничего страшного… И все это тихим монотонным голосом, от которого можно сойти с ума. Интересно, какой же она станет к старости?! Каргой, каких мало. В ее голову не вдолбишь (а он пытался!), что пустяки — они и есть пустяки, и незачем делать слонов из мух. С другой стороны, ему совсем не хотелось окончательно терять ее расположения и право брать тетрадки. У Кати крупный понятный почерк, даже красивый, и она все всегда пишет. Надо будет что-нибудь придумать, как-то отвлечь ее внимание. Может и поможет.

Третья вещь вызывала у него живые сомнения — следует ли ему поговорить с парнем с параллельного потока, кажется, сказавшего что-то неуважительное в его адрес. Типа «сам такой!», вчера, на перемене, когда он забрал у него один из двух стульев, на которых тот расположился.

Времени у него тогда не было, вот-вот звонок, но он его запомнил. Видимо, так это оставлять нельзя. Если хочешь уважать себе сам, нужно добиваться уважения от людей, но почему его должно это беспокоить? Оснований нет. Он подойдет к парню, заведет с ним небольшой разговор, и сразу станет ясно, что представляет из себя этот хлюпик. Потом можно будет объяснить ему кое-что, по-дружески двинуть пару раз по почкам, если увидит, что тот струсил. Чтоб не ругался. Институт не школа, и это, пожалуй, даже немного огорчало Андрея. Некоторые вещи там решались гораздо проще. Как любил говорить Витек, его школьный друг, «если не ты вломаешь, то тебе вломают». Здесь все по-другому, люди учатся по-серьезному, уже думая о будущем (тем, у кого есть необходимость об этом задумываться), но человеческое уважение надо беречь. Это правильно. И пусть лучше это беспокоит того парня — будет ли он ходить неделю с фингалом под глазом или нет. Его проблемы.

Практика сегодня отсутствует, а это тоже плюс. Впрочем, даже если бы она была, его, Андрея, это вряд ли бы обеспокоило. В принципе, большая часть предметов, связанных с математикой, расчетами — правое полушарие мозга — давались ему легко. Наверное, передалось от папы, в прошлом главбуха, ныне — предпринимателя на вольных хлебах. Да и вообще, вылететь с его факультета возможно только для непроходимого тупицы, либо для конченного (наркомана). Андрей не был ни тем, ни другим. Он был парнем, который может быть серьезным и решать любые проблемы — когда нужно. Недаром его избрали старостой группы.

Он глянул на часы. Нет, вряд ли он успеет на пару. Жаль, ну и бог с ней. Не пропадут же они там без него, в конце концов.

* * *

Миша Кураев, студент группы ОМ-951 терпеливо сидел на одном из больничных клеенчатых стульев, целой единой грядой протянувшихся вдоль белой двери с табличкой, на которой помимо имени-отчества-фамилии врача отражались рабочие часы с 10.00 до 16.00. Нет, он не был болен, он вообще редко болел чем-либо кроме футбола, но очередная причуда деканата привела его сюда. Дополнительный медосмотр для справки по физкультуре, на хождение в спецгруппу. Вызвали его и еще несколько ребят, но те предпочли проигнорировать, а он пошел. Все равно придется идти когда-нибудь, рано или поздно, так почему не сделать сразу, как они того хотят? Жаль только, что это происходит во время занятий — лекции по «Праву». Миша не любил и практически не пропускал пары, будучи по натуре терпеливым и исполнительным. Но и не позволял никому садиться себе на шею. Он был умным спокойным парнем, на которого равнялась и у которого списывала большая часть его группы. Он любил учебу, что было вообще большой редкостью, хотя и считал многие институтские предметы устремленными в пустоту, непригодными в их будущей жизни. Еще он был очень домашним. Много помогал маме по дому, по выходным уезжал с родителями на дачу, где тоже работал, иногда гулял во дворе с друзьями. Большую роль в его времяпровождении играл телевизор, особенно спортивные программы — футбол. Он не любил шумных действ, дискотек, не стесняясь отмежевывался от толпы и шел своим путем. Он некоторое время встречался с одной девушкой, но они расстались, и это был весь его личный опыт. Его немного тяготила такая жизнь, но он твердо верил в лучшее будущее. Оно обязательно ему улыбнется. Обязательно.

Сейчас напротив него по диагонали слева сидела симпатичная девушка с короткой стрижкой в розовой и столь же короткой юбочке, и Миша со скрытым интересом посматривал на нее. Но не заговаривал. Она, вероятно, тоже ждала врача. Ну и что? Миша был довольно деликатным парнем, и не всегда это играло в его пользу. Будем ждать.

Он рассчитывал оказаться на полупаре, в 10.40, но уже чувствовал, что не поспевает. Врачи редко спешат навстречу своим пациентам.

* * *

Наташе Скрябиной (второй курс ФАЭПА) очень хотелось, чтобы Толик Баранов повернул голову и посмотрел на нее. Она бы отдала многое, чтобы увидеть искорки интереса, а то и восхищения («о! Наташа!..») в его глазах. Она сегодня, выглядела весьма привлекательно — так ей казалось — в легкой плиссированной юбочке повыше колена (спасибо тебе, весна!), темные полупрозрачные колготки, серенькая приятного вида блузка… Она была невысокой девочкой с приятной глазу фигурой, худыми, но стройными ножками в черных туфельках. Овальное милое личико, без перебора косметики, глубокие мечтательные серые глазки, могущие вспыхивать маленькими электрическими лампочками, слегка задранный носик. «Почему бы ему не посмотреть?» — снова подумала она, провожая его взглядом. Но Толик, конечно, не соизволил оглянуться. Он ведь был — да, разумеется — занят, рассказывал что-то своему приятелю Грише, буквально вися на нем, возбужденно жестикулируя. Наверное, что-то чрезвычайно интересное. У парней это либо спорт, либо чья-то драка, либо… либо секс. Последнее укололо Наташу маленькой ехидной иголочкой в самое сердце. Толик долгое время пытался ухаживать за задавакой Светой, из их группы, но пока безуспешно. Что радовало, и, будем справедливы… чем-то огорчало ее. Радовало потому, что у нее по-прежнему оставался шанс, а огорчало, потому что она не могла понять: как же можно отказать Толику? Ну почему, почему он не посмотрит на нее, где он еще найдет такое?… В плане любви, преданности и всего остального. Ее ресницы слегка подрагивали, то ли от сдерживаемых рыданий, то ли от сладостных фантазий.

Вот он подходит к ней, ложит свои руки на ее плечи, мягко, с предельно понятным выражением смотрит ей в глаза…о!.. он наклоняет к ней свои мягкие, чуть пухлые, как у ребенка, губы, и… и… Столь сильные чувства охватывают ее, что она нервно вздыхает и распахивает глаза, мигающие теми самыми искорками; нет, она не может и даже не хочет представлять, что же будет дальше. Слишком сильные чувства. У нее такое развитое воображение…

Пока у них «окно», можно будет где-то посидеть и почитать книжку, «Золотой берег любви», которую она в последнее время носила с собой в сумочке. Такая маленькая книжечка в мягком переплете, на обложке запечатлены охваченные нечеловеческой страстью парень и девушка, если быть совершенно точным, то «парень в девушке», посреди желтого струящегося песка. Она читала ее очень медленно. Содержание было под стать картинке. Весь интерес был в том, что Наташа приглашала в своей голове на роль книжных персонажей других, хорошо знакомых ей лиц. В том числе себя и Толика. Это было так… занятно! Удовольствие она делила на маленькие дольки, точно сладкую конфету, прочитывая за раз не более двух страниц. Кстати, у нее с собой было и пару настоящих конфет — «Мишка на севере». Класс! Главное найти тихий уголок, чтобы никто не мешал. А то узнают и, конечно, будут смеяться. Потому что не поймут. Она бы с радостью посидела на улице, на скамеечках, но, во-первых, там постоянно курят, что можно задохнуться, а, во-вторых — такие мальчики! Норовят заглянуть каждой проходящей мимо девочке под юбку, а затем шумно обсуждают увиденное. В глубине души это ее даже немного возбуждало, особенно после чтения романа, но она не могла себе в этом признаться. Хотя среди них тоже есть симпатичные мальчики, но с Толиком им не сравниться.

Нет, найдем скамеечку где-то внутри — на втором или третьем. В каком-то пустом классе. На чем я остановилась? Ага, он целует ее и говорит: «Я хочу, чтобы ты сделала меня счастливой, Элизабет…» Посмотрим, как это ей удастся. Элизабет — это Лена Филонова, такая же дура, но симпатичненькая. Он… ну ладно, пусть будет Руслан Миронов. Высокий, статный, все время улыбается, как клоун, правда чертовски неряшлив — но об этом можно и забыть. На время. Немного помечтать. Маленькая сказка в голове, о которой знаешь только ты. И неважно, что в жизни все по-другому. Главное, чтобы тебе это нравилось.

* * *

«И на кого я похожа? — с явным огорчением подумала Оксана, приподнимая прядь волос и рассматривая свое отражение в зеркале напротив входа в корпус. «Бледная, невыспавшаяся, с мешками под глазами — и все из-за Вадика!» Надо заметить, что наперекор собственной суровой самооценке, выглядела Оксана все же весьма привлекательно. Высокая, стройная, с гладким изящным личиком и темными немного загадочными глазками. С фигурой тоже проблем не было. Видимо, все дело в генах. Ее мать в свое время была красавицей, кружившей головы не одному десятку парней, да и сейчас смотрелась ничего — для своих сорока пяти. Говорят, у женщины нет возраста. Так вот, это совершенный бред. «Лет через двадцать я состарюсь и буду похожа на ведьму», — еще более пессимистично предположила Оксана. И опять-таки оснований для подобных мыслей было мало. Все у нее было в порядке, и с лицом, и с фигурой, и грозило остаться таковым на долгие-долгие годы. Просто долгая ночь с Вадиком почему-то настроила ее на какой-то мистический лад: хороша, ну и что с того? Все течет, все изменяется. Старичок Гераклит при жизни наверняка был толковым парнем. Вот ведь сказал бог весть когда, а все за ним повторяют. Такому не грех отдать свое тело!

Но не Вадику, который даже говорит с ошибками, не то, что пишет, а кроме секса его ничего не интересует в тебе. «Твоя беда», — подумала Оксана, обращаясь к себе в третьем лице, — «что ты всегда душой тянулась к чему-то хорошему, высокому, а выбирала плохих парней». Оксана любила историю, поэзию, живопись, но парни, с которыми она встречалась, были исключительно здоровыми, грубыми, лишенными всякой чувственности «пятиборцами» в постели. Быть может, здесь влиял гороскоп (а по нему Оксана была Близнецами, склонными к раздвоенности), а, возможно… Она хорошо запомнила эпизод из ее ранней юности, происшедший ровно семь весен назад. По иронии судьбы, это было 8-е марта. День Женских Радостей и Мужских Забот.

Она, тогда 13-летняя девчушка отправилась со своими подругами (две сестры, 14-летние Аня и Мария, сильно схожими между собой и 10-летней Юлечкой) на свою первую дискотеку. Перед этим они немного выпили шампанского (для нее это тоже было впервые), чуть-чуть намазались для красоты и чувствовали себя очень весело и хорошо. Они ехали в троллейбусе 11-го маршрута, и она с Юлечкой расположились слева на втором спереди двойном сиденье, а сестры — по диагонали справа. Прозрачный ветерок через открытую форточку обдувал ее разгоряченное лицо. О, она уже тогда была симпатичной, о чем, правда, еще не подозревала, и с заднего сиденья, к ней как бы в шутку стали приставать с расспросами уже пьяные в доску парни (она абсолютно не помнила их лиц). А прямо перед ней сидела большая грузная женщина в дешевом пальто, с нависающим на переносице вулканическим прыщом; между всеми этими участниками интермедии завязался живой пьяный разговор ни о чем, когда слова вылетают прежде, чем о них думают. Легкое опьянение подействовало на нее, как наркотик, она воспринимала себя словно со стороны, слыша свой непривычно громкий звонкий голос и упиваясь им и этой витающей в воздухе легкостью. Парни что-то предлагали, она что-то с задором отвечала, а пожилая женщина возмущалась: «…да, встречаться с ними, да, но не спать! С ними нельзя спать! Все они собаки, собаки, собаки…» Она, казалось, повторяла это снова и снова, словно заученный отрывок, а, может, ей просто так запомнилось, возможно; парни пытались пьяно возражать женщине, наперебой поздравляли ее с праздником, но она упорно твердила, и ее багровое лицо при этом содрогалось, словно огненный шар, а глаза смотрели с диким блеском и убежденностью: «Не спать! Только не спать с ними!.. Это нельзя!.. Нехорошо… Собаки… Можно встречаться, разговаривать, но не спать…». Это слилось в мозгу Оксаны в какой-то беспрерывный гул: «неспатьнеспать…неспать…с-собаки…». И ей было ужасно весело, она смеялась, и маленькая Юлечка в очень короткой юбочке тоже. Наконец, парни вышли из троллейбуса, произнеся напоследок какую-то раскованную шуточку, а она просто заливалась смехом и думала о том, что жизнь прекрасна, что мир скачет вокруг нее, точно резвый жеребенок (она как раз перед этим видела передачу о лошадях)… А женщина говорила уже что-то другое еще пару остановок, прежде чем они вышли, она тоже смеялась, потом… Потом была дискотека, и посреди журчащего моря ритмов она слышала шепчущий тихий растягивающийся голос: «Не с-с-спать, не С-с-СПАТЬНЕСПАТЬНЕ…». Она уже не помнила, что было дальше, но то, что она ни с кем не переспала — это точно.

Это сталось позже и многократно повторялось с теми парнями, которые были «собаки» и «спать» с ними было «нельзя», но запретное притягивало, забирало ее соки, сводило ее жизнь до сводящего с ума звука поскрипывания кровати и собственного дыхание, снова и снова, до пресыщения… Порой она ненавидела саму себя и видела внутри ту старую женщину, которой она станет, когда больше не сможет делать то, что нельзя. Ее спасали от безысходности те же науки, литература, которую она читала много и с упоением, не останавливаясь даже перед Кантом и Ницше. Оксана пыталась найти в этом нечто, некую высшую опору. Но не раз думала о том, что если бы все сложилось по другому, она встречалась с «хорошими» мальчиками и не думала о старости, ее бы все равно тянуло к чему-то мерзкому и противному. Часть ее — наверняка. Может, она просто испорчена, как гнилое яблоко? Она гнала от себя эти мысли, потому что знала, что они — могила. И, в общем, ей это удавалось, за редкими периодами стресса, в основном до начала менструаций, ее жизненный тонус выплывал на поверхность, словно спасительный буек надежды. В конце концов, она красивая и сложная девушка, равно обладающая умом и сексуальностью. Видит бог, у многих нет ни того, ни другого.

Успокоив себя, Оксана, как обычно, принялась наводить марафет.

* * *

В голове Володи продолжал настойчиво звучать «Рэйдж», и он ничего не мог с этим поделать. Немудрено — вчера весь вечер балдел под него на полную громкость. Настоящая, сильная музыка. Жаль, что он не может позволить себе приобрести электрогитару — скопил бы, да нечего. У них в школе ребята как-то хотели скинуться и сделать свою группу; это была классная идея, но, как всегда, не в свое дело вмешались родаки и все полетело. «Отсыревшие» предки видно хотят, чтобы все их детки слушали только нудотину вроде Пугачевой, АББА, и еще песни-пляски в исполнении ансамбля «Самоцветы». Сами тащатся и других заставляют. Впрочем, Вова философски оценивал этот конфликт «отцов и детей», как печальную неизбежность, вроде хождения на пары. Все же лучше, чем сидеть на армейских хлебах. Можно себе кое-что позволить. Вроде той же музыки под травку — такая вещь! Полный кайф. Один раз после подобных экспериментов Володю даже посетило совершенно неземное ощущение — типа, он держит на своем указательном пальце весь земной шар и крутит его туда-сюда, а вокруг прыгают звезды. Это еще ничего, шала и не такое дает. Трава и металл, вот две вещи, которые спасают мир. Но большинство этого не понимают, и, в их числе препод Корзененко, а попросту Корз, и его убийственные «Входные потоки». Чтобы на втором курсе была такая лажа! На одной из бесконечных пар в большой аудитории (это была лекция) он четко и однозначно охарактеризовал его (Корза) на деревянной поверхности перочинным ножиком, как а) «поца» и б) «лоха». Это было чистой правдой, но что с того, если по этому предмету проблемы возникают у него, а Корз их создает? Гребаная учеба. Ну и ну ее на… Володя вытащил из кармана кожаной (почти кожаной, если на то пошло) черной отпадной курточки небольшой прокуренный плейер и воткнул подушечки наушников в уши, зафиксировав себя пребывающим на прохладной облезлой скамеечке возле здания института, предающимся мощным металлическим аккордам бессмертного «Slayer». Мысли о паре тонули в них беспомощными утлыми суденышками во время вселенского шторма. FUCK IT ALL преподов, и Корза в частности, ему особый привет. Как говорил Курт Кобейн, «до встречи под землей!».

* * *

Катя Бузникина в синеньких джинсах и светло-сером свитерке, обозначающем высокую полную грудь, стояла у буфетной стойки и ее премилое бледненькое овальное личико выглядело рассерженным, нет — просто разгневанным! Она стремительно уплетала уже вторую булочку с маком и подумывала о третьей. Ну вот, когда она волнуется, ей всегда так хочется кушать! Просто безобразие. Сегодня все идет кувырком. Все началась с мамы (с нее всегда все начинается), с их нехорошего спора за завтраком о домашних обязанностях (что она делает, что нужно делать, как нужно делать, почему нужно делать) — как будто она сама их прекрасно не знает! Если мама идет в гости, то ей вовсе не вменяется заниматься генеральной уборкой лишь потому, что потом в гости придут к нам. Для этого есть отдельное время — по субботам, на выходных. Нельзя превращать жизнь в сплошное подлизывание пыли, и только потому, что мама столь щепетильно к этому относится. Потом по дороге соседская собака лаяла на нее с нездоровым энтузиазмом, в автобусе толкнули, а вдобавок этот ужасный Андрей так и не появился с ее тетрадкой, И что ей теперь делать на этой паре?!.. Сидеть, считать звезды? Писать на листиках — это неэстетично. И двойная работа впридачу, все равно придется переписывать. Она всегда ценила свои чистенькие ухоженные, как и все остальное ее хозяйство, тетрадки, где всегда есть все. И вот. Если Андрей потерял, то она его просто убьет. Нет, хуже: она заставит его переписать весь конспект, от корки до корки! Иначе пусть забудет, как ее зовут, и пеняет на себя. Почему люди так любят подводить других?! Это что, талант такой редкостный? Для них — мелочи, а для нее, Кати, они очень важны. Неужели нельзя этого понять? Как только начинает казаться, что все в порядке, кто-то, да обязательно развеет эту губительную иллюзию. А ведь для счастья ей надо — всего ничего! — сущие пустяки: чтобы родные проявляли чуть больше понимания, чтобы собаки вели себя прилично, чтобы вещи находились на своих местах, и их можно было бы найти, и чтобы тетрадки — да, тетрадки! — отдавались тогда, когда тебе это обещают. Ну, Андрей, погоди ж ты, я тебя увижу!.. Ты услышишь многое, что тебе будет полезно знать. Может, подействует. Бури негодования продолжали бушевать в ней с неутихающей силой, хотя и по нисходящей. Катя поняла, что без третьей булочки ну никак не обойдешься. Это было для нее подобно маслу, что лили на воду опытные моряки, дабы на время усмирить стихию. Скоро она успокоится, и мир снова примет для нее светлые очертания, а пока… Что ж, если не можешь справиться с собой — то страдает желудок.

* * *

Евгений Рожков находил институт неизбежной, не очень-то болезненной, но довольно нудной медицинской процедурой, подобно отстукиванию молоточками и свечению в глаз. Интересных предметов — один на десять, а так сплошная тягомотина. Его живая непосредственная натура была проникнута убеждением того, что пополнять дефицит знаний гораздо проще и эффективнее через общение с людьми, а если что — то чтение книжек, нежели углубляясь в путаные и сухие, как гербарий, проспекты лекций. Можно предположить, что некоторые преподаватели порой сами не ведают, что же они такое говорят. Ну и ладно. Он ехал в троллейбусе вместе с Колей, случайно встреченным знакомым, глядя в окно и лениво перебрасываясь шутками по поводу всякой всячины, которая только забредает в голову, а затем пугливо исчезает оттуда в неведомые края. Женя знал, что солнце воссияет для него особенно ярко, когда — трам-тарарам! — прозвучит последний звонок с четвертой пары и он, скорее всего пешком, в компании, отправиться домой, ощущая свободу и приток энергии. Институт не лучшее место для приколов, но и тут им всегда можно отвести свой уголок. Женя просто обожал быть центром внимания, сыпать изощренными остротами под оглушительный мужской регот и девичий сдержанный хохоток. В эти мгновения он чувствовал себя артистом на сцене, исполняющим особенно вдохновенные монологи. Есть ли такая вещь на свете, которую невозможно было бы осмеять? При желании — нет. Придумать нечто смешное раньше других и соответствующим образом произнести это вслух — пожалуй, это настоящее многосложное искусство, служащее для того, чтобы повышать настроение себе и окружающим. Другое дело, что когда ты расходишься, то очень сложно остановиться и не перегнуть палку: начинаешь такое загибать, что самого оторопь берет. Ну так и что? Пусть каждый делает то, что ему нравится, тогда в жизни не останется места скуке. Болтовня — его стихия. Думается, если бы его взяли ди-джеем на радиостанцию, он бы там не потерялся, совсем нет. Он бы с удовольствием поработал в этом направлении, но пока предложений не поступало, и это тоже не столь плохо. Он еще себя покажет — в свое время. Когда у него хорошее настроение ему все по плечу, по крайней мере, такое ощущение. И что с того, что у него нет богатых «предков», и он носит непрезентабельные мешковатые свитера в компании с затертыми джинсами. Зато он отлично понимает, что все люди без исключения — ходячие мешки с проблемами большой и маленькой вредности, пережить которые без здорового чувства юмора весьма и весьма затруднительно. Так что он не пропадет. Вот, берем, например, сегодня: он пропускает вторую пару, священный предмет «Системный анализ». Кошмар — так скажут недальновидные зануды. А на деле, чего он там не «анализировал»? Только тоску на себя нагонять. Не предмет, а чья-то на редкость неудачная шутка.

* * *

Какое, блин, солнце, какой классный день! Как можно будет сегодня потусоваться! Дима Свирин с наслаждением выпустил струю дыма в безоблачное голубое небо над его головой. Он развалился на одной из скамеечек напротив ГУКа, заложив ногу за ногу. Дима размышлял о том стоит ли сегодня появиться в «Атлантисе», или все же предпочесть «Космо»… а может «Домино»? У Димы были деньги, чтоб позволять себе такие вещи, и вообще он принадлежал к той категории бравых парней, которых исподтишка называют «модными» или «крутыми». На Диме были темные джинсы, дорогая черная кожаная куртка, а довершали прикид солнцезащитные очки все того жизнеутверждающего цвета. Выбивались из этого направления сияющие на солнце белизной кроссовки «Пума» с подкачкой воздуха, слегка подрагивающие в такт неслышной мелодии, крутящейся где-то далеко в глубине Диминой головы. Он чувствовал себя просто отлично. Хорошо, что он не пошел на пару! В конце концов, всегда можно положить в зачетку 20 баксов — и проблемы по предмету мгновенно исчезают непостижимым образом. Так было все 4 курса, что он проучился. Впрочем, шел он на это нечасто — он же не тупица! К тому же, его отец требует от него знаний, а с ним лучше не шутить. Знания — что ж, значит, будут знания. Но он приложит ровно столько усилий, сколько нужно, и не каплей больше! Он выпустил следующую эффектную струю. О, какая телка пошла! С такими ножками — хоть в Голливуд. А вот буфера подкачивают, но не все же сразу! Помять такую одно удовольствие, а всунуть — как два пальца. Полно таких. Он для них — как липкая лента для мух, главное сохранять невозмутимое спокойствие, как агент 007 в своих лучших сценах. Классно вот так покурить, что ни говори. Во второй половине дня придется чуть поднапрячься — маленький бизнес, в помощь отцу. Это — да, настоящее, и баксы тоже. Это — его будущее. Он быстро въехал во все эти дела и, похоже, ничего сложного, если умеешь немного шевелить мозгами. Когда нужно. Вот рядом с ним расселся Славик, тоже строит из себя крутого — а, в общем-то, лох, каких мало. Пустозвон. Вчера, как обычно, упился, как свинья, покрыл блевотиной все стены, орал, заводился, сейчас сидит с головной болью и посоловевшими красными глазами. Отдыхает. Для него это стиль жизни — выпендриться перед всеми, бухать, снять какую-то дешевую шлюшку. Думает, что так доказывает всем свою крутость. Это несерьезный парень. Но он, Дима, вовсе не собирается посвящать в свои мысли Славика — какого черта! В конце концов, и он, Славик, на что-то может сгодиться. Когда-нибудь. «Шестерки» бывают полезны. Дима откинул со лба прядь волос и блаженно улыбнулся в окружающее пространство. Кажется, скоро можно будет пойти на пляж! Классно, ничего не скажешь.

* * *

«Неужели ты не понимать?…» «В чем дело, Рита?» «Ты даже не пытаешься, не хочешь понять». «Но Рита, послушай…» «Оставь меня!» (пауза, тихо) «Я не хочу тебя больше видеть», и он ушел. Раздавленный и убитый, чувствуя, что смысл происходящего проходит сквозь него, как сквозь дырявое сито. Это была далеко не первая их ссора. Но он никак не мог привыкнуть. И на этот раз ему было особенно больно. Его глаза застилала легкая туманная дымка, превращающая все вокруг во что-то нереальное, малозначащее для него. Это было вчера вечером, и, придя домой, ему удалось уснуть, но ночь не принесла ожидаемого облегчения. Максим ощущал мятущуюся тупую боль, перекатывающуюся внутри него как тяжеленная гиря. Это походило на разрыв. Все произошло так быстро. Будто бы и не происходило вовсе. Почему она так повела себя? Может, он ее чем-то обидел? Или… мысль казалось ему невероятной… Рита забеременела?! Или она встретила кого-то… кто оказался более способным к чему-то, о чем он не подозревал? Мысли вспыхивали одна за другой и тут же гасились, у него сильно болела голова в центре лба, но он почти этого не чувствовал. Рита, моя рыжеволосая длинноногая красавица, что с тобой, где ты? «Я люблю тебя, Рита». Почему он не сказал этого тогда? Почему??? Ведь это было самым важным. Все должно было пройти по-другому. Но он был раздавлен мгновенностью поворота к худшему, его мозг отказался служить, став беспомощной деревянной игрушкой. Ему нужно встретиться с ней, как можно скорее, поговорить, все выяснить… Они могут помириться. Черт возьми, они должны помириться, иначе зачем все это?! Они встречались уже полтора года, и это время летело для него раскованно и бездумно. Собственно, он был счастлив. Точнее, он думал, что был счастлив. Как-то незаметно они подошли к черте, за которой начинаются ссоры. Что же будет дальше? А, может, «дальше» уже не будет? Сердце противилось этому с отчаянной силой, выплескивая поочередно горячие и холодные волны. Он направлялся в институт пешком, через парк Ленина, вдыхая прохладный весенний воздух, но он казался Максиму тягучей плотной массой, распирающей его легкие. Мысли крутились на одном и том же скрещивающимися хаотичными кружками. Лицо походило на маску, глаза лихорадочно блестели, в них отражался внутренний поиск ответов. Рита бросит его?… мгновения их прошлых ласковых объятий резали его память едкими отравленными лезвиями, борозды от которых не заживали. Нет ничего хуже неопределенности. Нужно поговорить, поговорить, поговорить. После института, сразу. Максим мотнул головой, и принятое решение, наконец, принесло ему некоторое облегчение. Вот так. Он сделает все, чтобы спасти их любовь. Он ведь любит ее. Ты понимаешь это, Рита? Парковые деревья успокаивающе трепетали листочками и обещали помочь. Скоро, совсем скоро.

* * *

Саша Федоров был широкоплечим, высоченным и очень жизнерадостным парнем, вызывающим неизменные улыбки при общении с представителями обоих полов. Его везде считали душой компании, с громким басистым голосом, звучащим чаще, чем хотелось бы преподавателям, физически развитой фигурой, природной смекалкой и незамысловатым, но бодрым чувством юмора. Чего он терпеть не мог, так это излишней заумности. Сам учился не ахти, но зато уже работал в маркетинговой сети одной из фирм, занимающейся распространением косметики (его устроила мама, и он справлялся, в общем-то, неплохо). Саша подходил к людям с достаточно широкой меркой, а свои симпатии и антипатии высказывал открыто, в лицо. Сейчас он шел в институт в компании двух своих подруг — Светы и Насти, они втроем весело шутили и смеялись. Он забежал в общежитие, по давней привычке, и теперь они явно опаздывали на пару «Хозяйствования», но это особо их не тяготило. «Та ну, еще в троллейбус садиться, делать нечего», — сказал Саша, махнув рукой. — «Лучше прогуляемся, воздушком подышим». «Так опоздаем ведь?» — без особого сожаления вопросила Настя. «Да нет!» — хитро ответил Саша. — «Без нас не начнут. А если начнут, то сами виноваты — таких героев труда теряют. Какая тут учеба?», — развел он руками по сторонам, вызвав улыбки на лицах девушек. «Если что, с полпары подойдем», — подытожил Саша, и они неспешно двинулись вверх по Шампанскому переулку, обсуждая между собой прелести надвигающегося лета, достоинства и недостатки отдельных общих знакомых, а также фасоны модной одежды.

* * *

Глеб передвигался в направлении Политеха со стороны Вокзала, засунув руки в карман спортивных штанов, приобретенных недавно на 7-м километре. На его лице ясно читалось недвусмысленное удовольствие парня, шагающего позади девушки в короткой юбке. Оная была кружевного вида из мягкой материи, и с легкостью открывала шлюзы фантазии, могущей кое-что дополнить или убавить в зависимости от желаемого. По фигуре — так девочка о-е-ей! А лицо разглядеть нельзя, да оно и не главное. Зачем девушки вообще носят короткие юбки? Тут у Глеба вырисовывалась определенная логическая цепочка, представлявшаяся ему вполне убедительной: «чтобы парни могли увидеть мои ноги» — «зачем?» — «чтобы они им понравились» — «в смысле?» — «возбуждали их» — «и дальше?» — «а это, в свою очередь, возбуждает меня» — «ну и?…» — «чтобы мы могли трахнуться». Таким образом, от желаемого до действительного… при некотором упорстве… совсем недалеко. В их двадцатилетнем возрасте сам бог велел иметь немножко удовольствия. Но иногда просто приятно, вот как сейчас, идти сзади и предаваться созерцанию. Голова Глеба была празднично пуста. Возможно, если бы на девочке была длинная монашеская юбка, он бы смог думать о том, что сегодня днем ему необходимо побывать в его атлетической секции, что мама попросила его купить на Привозе айву, а он ее не нашел и возвратится домой с пустыми руками, что день сегодня классный, и вечером можно будет навестить Светку из общежития, что он опаздывает на пару, и это не очень-то хорошо, если учесть контрольную — возможно — но это все сейчас было безнадежно далеко от него, как Северный полюс для жителя экваториальной полосы Африки. Ибо маячащие перед ним стройные ножки целиком приковывали его внимание своей соблазнительной, аппетитной близостью.

Ох, как нелегко было Коле на этой паре! И дело было совсем не в учебе — если бы! Ее можно пережить, а вот это… Липкий пот потихоньку стекал с его лба по щекам и далее, а в плотно сжатых ягодицах царило настоящее пекло. Большая и сильная нужда давила на его кишечник, заставляя его судорожно сжиматься в отчаянном усилии не растерять добро по штанам. О, господи!.. Все вокруг было, как в тумане, голос преподавателя доносился откуда-то издалека, словно из другого мира. Напряжение в животе то усиливалось, то ослаблялось, горячими просящимися наружу волнами.

Только не допустить позора! Его друг Вова, по счастью, не смотрел в его сторону — положив руку под подбородок, он глубокомысленно обозревал виды из окна у противоположной стены. Но сзади — е ж мое! — сидели две девочки из его группы, Надя и Оля, и ему уже стало казаться, что они шушукаются именно о нем. И хихикают. Нет, он этого не вынесет! Его рубаха прилипла к спине раскаленным железным листом. И, как назло, он сидел на передней парте. Встать — так все будут смотреть, а он наверняка красный как рак — догадаются!.. А что делать?!? До конца пары не меньше двадцати минут. А у него уже и так дальше некуда — весь смысл жизни сосредоточился сейчас на небольшом участке кишечника и, надо быть реалистами, он проигрывал эту нечеловеческую борьбу. Сейчас возьмет и бухнет… Н-н-нет!.. Нельзя! Это будет конец всего — «ты слушал, что Панов на лекции сделал?… Да, Коля. Ну-у-у, ТА-АКОЕ…» К черту все! Он поднял руку. «Можно выйти?» — как будто со стороны он услышал свой немного сдавленный голос. «Да, конечно», — удивленно сказал Валерий Степанович. Кто-то действительно хихикнул. Плевать, на все плевать. Он протиснулся за спиной Вовы, из последних сил сдерживаясь, чтобы не побежать. Каким-то чудом сохраняя нормальное выражение лица, он степенно прошелся к выходу, ни на кого не глядя. Кто-то еще хихикнул. Смейтесь, гады! Мне все равно уже. Только бы… — а вот выйдя за дверь, он сразу, не мешкая, помчался со всех ног на второй этаж, — только бы ус-с-спеть!..

Уф-ф-ф!.. Невыразимое блаженство растекалось по его телу — нет, не по штанам! Он успел — о, господи, благодарю тебя! Он заправлялся со счастливой усмешкой глядя на нацарапанную на унитазе надпись «С облегчением!» «Спасибо!» — громко сказал он. — «Вас также!» Есть ли в мире что-либо, могущее сравниться с радостью человека, вовремя избавившегося от содержимого кишечника? Пожалуй, нет. И к черту теперь эту пару! А всем скажет «стало плохо», вот так. Он тщательно вымыл руки жалким кусочком мыла, напоминавшего чей-то маленький кусочек окаменевшего кала. Жалеют на самом необходимом, черти. Зато хлорки везде сыпят, что чихать хочется. Он вышел, с удовольствием хлопнув за собой дверью. Настроение было чудесным, Коля направился в буфет, несколько пополнить утраченный запас. Энергии, разумеется.

* * *

Что же все-таки такое — студенческая жизнь? Не так просто объяснить это, как кажется. Лично мне она представляется в образе неудержимо-ритмичного верчения детской карусели. Да-да, той самой, желтые и красные лодочки которой плавно ныряют вниз-вверх, бережно унося с собой обмирающих от страха, отчаянно вцепившихся в железные поручни побелевшими костяшками пальцев, пассажиров, (…а вдруг провалю экзамен? А если — не допустят? А как поменьше чего-то делать и сдать сессию? Ой, а что я скажу родителям? А?… Вверх-вниз, вниз-вверх…). И когда уже через несколько размашистых витков с каким-то злорадным сожалением понимаешь, что тебя вот-вот стошнит… Впрочем, не все так плохо. Нужно только уловить ту волшебную минуту кайфа, когда тебя, стремительно разрезающего свистящий холодный воздух, с замершим пузырем кислорода в груди, на миг возносит вверх, к небесам… чтобы вновь быть опущенным книзу, подчиняясь давно намеченному маршруту… в ожидании нового грандиозного подъема. Когда-нибудь, обычно не проходит и пяти лет, время аттракциону выйдет, и ты, нащупав нетвердыми ногами слегка раскачивающуюся земную твердь, зашагаешь своей дорогой. Быть может, к новым аттракционам. Уступив место другим любителям карусельных забав.

(Уважаемые господа студенты! Будьте взаимно вежливы! Не пропускайте пар! Учитесь хорошо! А ну-ка парни, любите девушек; девушки — не забывайте ваших парней! Растите хорошими людьми! Или я что-то подзабыл?…)

Возможно.

У каждого из них были свои дела и планы, и не было никаких предчувствий. Они были такие разные. Совсем разные. Лишь одно по-настоящему объединяло их всех: они не присутствовали на занятиях, когда это случилось. Нечто страшное, непонятное, не находящее себе логических объяснений, повязавшее всех единой цепочкой, беспощадно разрушившее их планы, представлявшиеся такими обыденными и реальными. На тот день — и вереницу последующих… Потому что когда происходит такое, слова «планы» и «реальность» надолго становятся для тебя лишь зыбкими и бесплотными тенями, лишенными своего смысла. Я не преувеличиваю. Все они теперь хорошо знают об этом. Помнят — и не могут забыть. Они; не только описанные выше, их было больше. Алеша Плисенов, Юля Семецкая, Настя Словцова, Антон Кондратьев, Анатолий Сергеевич Дибров… Мы познакомимся и с ними, чуточку позднее. Через ту неуловимую чуточку, отделяющую их от невидимой грани, за которой начинается неизведанное. То, что происходило — начинается снова. Та весна. Странная весна с привкусом металла на губах. Я хотел бы не думать об этом, но, кажется, не могу. Темнота наполнена загадками, которые нам не суждено разгадать, и я рад, что в моей комнате сейчас горит яркий свет.

Еще одно. Я не один пишу для вас эти строки. Думаю, скоро вы это почувствуете. Возможно, я никогда бы не решился написать их, если бы не она, та девушка, что была там. Я очень благодарен ей. Мы вместе пройдем по бесконечно-длинному сумеречному коридору, за каждым поворотом которого задумчиво мерцают маленькие странные огоньки. Тысячи таких огоньков, кажущиеся почти живыми существами, подобно фосфоресцирующим скоплениям микроорганизмов в отблесках ночного моря. Они смотрят на нас в полной тишине.

Мы знаем: некоторые вещи совершаются помимо человеческой воли. И, кажется, они уже заждались своего часа.