Два солнца

Дмитрий Наринский, 2021

Книга посвящена истории двух семей – русской и еврейской, охватывает период с конца Гражданской войны до 70-х годов ХХ века. Главные герои проходят голод, репрессии, Великую Отечественную войну, послевоенные трудности, оттепель, брежневскую эпоху… Это историческая сага об их повседневной жизни, встречах и разлуках, стойкости и героизме: люди не разучились любить и ценить друг друга, несмотря на тяжелые испытания. Семьи, такие непохожие с первого взгляда, с разными устоями и традициями, объединяют общие беды и радости, которые диктует одно и то же непростое время. Герои книги в начале не знакомы друг с другом, но на рубеже 70-х годов их судьбы пересекаются… Читатель побывает в разное время и в разных местах – в небе и на земле, на солнечной Полтавщине и в торговом Геническе, в Киеве и Харькове, в Москве и Ленинграде, в Ярославле и Горьком, поездит по просторам Сибири и Средней Азии, познакомится с бытом московской коммуналки, украинской деревни, разведывательно-изыскательской партии… Множество людей, и «красных», и «белых», и нейтральных, встретятся на жизненном пути героям книги – и оставят в их душах неизгладимый след. Книга написана на основе реальных событий, а ее персонажи имеют реальных исторических прототипов.

Часть II

Великий перелом

Глава 1

Навстречу судьбе

Не только Марк перевернул страницу своей жизни. Страна вступала в новую эпоху: слова «индустриализация», «план», «пятилетка» стали привычными. Именно они теперь определяли жизнь советского народа. И везде с небывалым воодушевлением принялись строить, развивать, производить, добывать…

Правда, как сообщали газеты, далеко не все радовались успехам социалистического строительства, не дремали и вредители, которым не по душе было, что «Наш паровоз, вперед лети. В Коммуне остановка…» (слова бодрых песен лились из каждого репродуктора). Злобствовали и настоящие враги, — с которыми государство беспощадно расправлялось.

Одним словом, случился Великий перелом. Перекорежив семьи, судьбы, породив грандиозные достижения ценой колоссальных потерь. Но кто о них тогда думал, кроме пострадавших и их семей? Мысли и чувства молодого поколения были полны энтузиазма: юноши и девушки, не знавшие «проклятого царского прошлого», радостно строили свое светлое будущее. А коммунистические идеи и масштабность планов преобразований завораживали смелостью и перспективой…

Сейчас будущее Марка Марецкого зависело только от него самого, да еще от благорасположения приемной комиссии военной школы.

В Ленинграде он отправился к Григорию Давыдовичу Берсову, маминому брату, который жил на Шпалерной, вернее, теперь улице большевика Воинова (что невольно обнадеживало). «Хороший знак! — подумалось Марку. — Путь к военной карьере — не за горами!»

Улица оказалась шикарной, и ничего намекающего на воинское дело на ней замечено не было — одни помпезные дома и даже дворцы (Таврический, например, где Дума заседала), а еще тюрьма, в народе — Шпалерка. Правда, дядя Гриша, радушно принявший племянника, объяснил, что имеются тут еще с царских времен казармы с манежем Кавалергардского полка и офицерские казармы лейб-гвардии Конной артиллерии. «Для начала неплохо было бы узнать город», — размышлял Марк, сворачивая на следующий день к Неве со Шпалерной («революционные» названия никак не хотели приживаться, и даже кондукторы в трамваях объявляли остановки по-старому и по-новому): ему нужно было на Петроградскую сторону.

Дойдя до моста Равенства (он же Троицкий), он остановился. Здесь летчик Чкалов совершил, по слухам, свое первое воздушное «лихачество». Пытаясь представить, как удалось пройти между опорами прямо над водой, Марк в который раз мысленно возвращался в свой первый московский год…

* * *

Днем работа на заводе — вечером школа. Сначала слишком много впечатлений, да и забот — сверх меры. Детские фантазии ушли в прошлое. Но на то она и столица, чтобы дать шанс тем, кто не только мечтает, но и действует!

В разных местах на глаза Марку стали попадаться плакаты общества «Добролет» с призывами к трудящимся о строительстве воздушного флота, потом яркие агитки Осоавиахима. И наконец — воздушный парад в честь десятой годовщины революции, когда на Ходынском поле, на Центральном аэродроме, демонстрировал свое невероятное мастерство Валерий Чкалов. Марик, конечно, не мог попасть туда, но зато наблюдал эту воздушную акробатику неподалеку, в толпе восторженных зрителей.

Так мечта вновь ожила — и с этого дня юноша стал готовиться к занятиям особенно тщательно и вовсю решал дополнительные задания. Не хватало только спортивной подготовки, но вскоре на заводе появился кружок Осоавиахима. Записаться в него было легко. К тому же выяснилось: заявление на поступление в военную школу можно подать прямо в местной организации Осоавиахима и там же пройти предварительную медкомиссию.

* * *

За медицину, как сказали бы в Геническе, Марик совсем не переживал: здоровье-то у него отменное, папина наследственность.

Пожилой хирург, заставлявший соискателя наклоняться то в одну, то в другую сторону, почему-то медлил с вердиктом и вдруг спросил:

— Молодой человек, в детстве травмы у вас были?

Марк даже растерялся: у кого ж их не было?

— У вас деформация позвоночника. Сделайте еще рентген, но вряд ли он покажет что-либо, чего не вижу сейчас я. Сожалею, но летное отделение для вас закрыто.

«Какая деформация? Откуда?» — Марк был ошарашен.

«Я же здоров, здоров и силен — “гезунтунштарк”» — всплыло вдруг из глубин памяти слышанное в детстве.

— Да не волнуйтесь, в остальном вы совершенно здоровы, деформация незначительна. Если для вас так принципиальна авиация, вы вполне можете претендовать на место в технической школе.

Жизнь, конечно, не закончилась, но… Марк уныло брел по улице. «Эх, был бы сейчас рядом Санька…» — поддержки друга ему частенько не хватало. Тот сказал бы что-то вроде: «Сокол! Крылья-то не складывай раньше времени!» Марку даже показалось, что он услышал Санькин голос. Пришлось энергично тряхнуть головой, прогоняя странное наваждение.

И все же — как это могло получиться? Ведь он чувствует себя совершенно здоровым.

Зато отец сразу понял, откуда проблема:

— Говорил тебе, сто раз говорил и показывал, как правильно груз брать! Забыл, как спина болела, когда мастерские ремонтировали в Марьиной роще?

В который раз отец был прав. Конечно, Марк и не вспоминал о таком пустяке. Да и на то, что спина изредка ноет, внимания совсем не обращал.

— А может, ты в Москве где-нибудь сможешь учиться? — В голосе Ани были и сочувствие, и надежда.

— Ох и сестрица у меня! И это ты называешь поддержкой… — Ее бесхитростность даже развеселила Марка.

Первый шок прошел, и он мог теперь рассуждать спокойно: «Технику я люблю? Люблю. А ковыряться в приборах? Еще бы! Физику знаю? Лучше всех в классе! Зря, что ли, в Политехническом пропадал?»

В этом московском музее экспонаты манили и завораживали, а самой притягательной стала радиотехническая выставка. При каждом удобном случае Марк стремился послушать и лекции.

А позвоночник что? Его, может, и вылечить получится. И вправду, не отказываться же совсем от мечты из-за первой неудачи. Нет, не таковы Марецкие!

— Ну, Анюта, самолет починить — это не машинку твою швейную наладить, так ведь?

— Вот это уже хорошо, уже молодец, — нахваливал Яков Михайлович, — нечего сдаваться, когда судьба решается.

Взяв в Осоавиахиме направление в Ленинградскую военно-техническую школу ВВС РККА, Марк отправился в бывшую столицу — колыбель революции.

* * *

Итак, оставалось сдать экзамены, Марк волновался, но почему-то был уверен: он пройдет, совершенно точно пройдет. Иначе и быть не могло.

Военно-техническая школа располагалась в бывших зданиях Второго кадетского корпуса на улице Красного Курсанта (Большой Спасской). Напротив — Пехотные курсы в помещении, где ранее было топографическое училище, а дальше тянулись прежние казармы Дворянского полка, ныне — Военно-теоретическая школа КВФ.

Страна тогда нуждалась в квалифицированных военных кадрах: в первую пятилетку полным ходом шло перевооружение армии, нужно было осваивать новую технику. Стоя в очередной раз на Троицком мосту, Марк надеялся, что его призвание — именно в этом.

«Уговариваешь себя? — Задав себе прямой вопрос, Марик грустно усмехнулся, но уверенно ответил: — Да что уговаривать? Решено уже. И все правильно!»

Экзамены были сданы блестяще, и он стал «красным курсантом», а питерские казармы бывшего Кадетского корпуса сделались на несколько лет для него родным домом.

* * *

Ленинград открывался Марку по-разному: четкая планировка, помпезность зданий придавали городу надменность и серьезную величавость — но именно это и привлекало юношу. Питерцы тоже казались приветливыми, но сдержанными (хотя потом он смог убедиться, что и здесь публики хватает разной). Но все же веяло от города какой-то холодностью (а может, это просто свежий балтийский ветер?). Во всяком случае, так ощущал город Марк.

Москва с ее безалаберной круговертью улиц и веселой неразберихой была гораздо ближе южному темпераменту Марецкого. Тем не менее все увольнительные он проводил в музеях и на улицах — и как бы впитывал культурную атмосферу великого города.

С наступлением тепла можно было выбраться на пляж, и желательно за город, туда, где воды Финского залива обрамляли светлые песчаные пляжи.

В Сестрорецк — признанный буржуйский, а теперь пролетарский курорт — его вытащил Валера, приятель-ленинградец, убеждая, что ни один пляж в окрестностях Питера не сравнится с этим местом. Валерий оказался прав: высадившись на станции, украшением которой было здание вокзальчика с крытой галереей, тянувшейся к самой зоне отдыха, ребята, немного пройдя вперед, как будто оказались в сказке. Выросший на море Марк никогда не видел подобной красоты: сосновый бор оканчивался длинной прибрежной полосой песка, а между ними высился необычный — да просто волшебный! — деревянный дворец курзала, перед которым раскинулась эспланада с извилистыми дорожками и клумбами.

— Ничего-о себе-е… — «Прости, Арабатская стрелка. Сейчас преимущество не на твоей стороне».

— Я же говорил! А то заладил: «Что я, моря не видел, что я, песка не видел?»

Побродив по парку, осмотрев другие достопримечательности, курсанты расположились на пляже. И тут Марика ожидало еще одно чудо: неподалеку появилась парочка — неприметный юнец и статная темноволосая красавица. Причем заметил их первым Валера, взгляд Марка «застрял» в небесах на краю горизонта.

— Ты только посмотри, какая богиня! Ну чисто Афродита!

— Да-да, я помню: дед — историк, мифы вместо сказок — оттого и везде богини! — Марецкий, которому везло на начитанных приятелей, огляделся: вокруг столько симпатичных девушек, что неземная красота явно потерялась в их земной массе.

— Да не туда! А, впрочем… Не смотри! Даже не вздумай! — Приятель вдруг испугался конкуренции.

Но было поздно. Их обоих накрыли флюиды фантастически привлекательной девушки. Теперь на нее уставилось две пары глаз. Игнорировать силу их пристальных взглядов она не могла. Однако «богиня» лишь мельком глянула на молодых людей и, видимо не заметив ничего достойного внимания, равнодушно отвернулась.

Раззадоренные молодые люди бросились напоказ плавать и нырять в спасительных волнах залива. Впечатлив других отдыхающих (и даже вызвав аплодисменты), они не произвели ни малейшего впечатления на неприступную деву. Марк решил действовать напрямую.

Валерка посмеивался:

— Такую крепость только приступом брать.

— Да какая ж крепость устоит перед моими чарами!

— Ну, может, какая-то и не устоит. А только эта тебе не по зубам. Уж больно надменная барышня.

— Ошибаетесь, товарищ курсант! Какая надменность? Если девушка не реагирует на нахальную назойливость незнакомцев — так это же большой плюс!

И Марк направился прямиком к парочке (не имея никакого четкого плана действий — экспромт всегда был его сильной стороной).

— Молодой человек, вы местный? — обратился он к спутнику красавицы, который оказался подростком лет четырнадцати.

— Нет, мы питерские. А что вы хотели?

— Да вот поспорили с приятелем, кому сейчас принадлежит этот чудесный дворец: детям или дедам?

Увидев недоуменные взгляды, Марк пояснил:

— Ну, это Дом пионеров или пенсионеров — ветеранов революции и Гражданской войны?

Мальчишка рассмеялся. Девушка взглянула на подошедшего. Вблизи она оказалась еще красивее: огромные карие глаза смотрели насмешливо, при этом лицо сохраняло серьезность.

Удачным экспромт назвать было нельзя, но главное — разговор завязался.

— А что здесь сейчас? — Про себя Марик похвалил девушку: «Молодец. Не дурочка какая-нибудь, глупыми шутками не проймешь».

— Санаторий. Как и раньше. Тут еще до революции был курорт, — парнишка оказался разговорчивым. — А вы не из Ленинграда?

— Я из Москвы. Мы учимся здесь. А друг мой — ваш земляк, — махнул он рукой приятелю. — Мы из военно-технической школы. Это Валерий, а я Марк.

— Владимир. А это моя сестра Берта. — И паренек добавил с хитрой улыбкой: — Мама отпускает меня на пляж только под ее бдительным присмотром.

Сердце радостно подпрыгнуло разок: сестра! Хотя и так было понятно, что на кавалера малец не тянет. А имя-то какое — Берта! Как выстрел! И сразу наповал.

— А как ваш муж смотрит на эти мамины поручения? — пошел в лобовую атаку Валерка.

— Вас это не касается. — Девчонка-кремень, не раскололась.

— Да какой муж! Нет у нее мужа.

Володя был награжден парой благодарных взглядов и одним испепеляющим.

Время пролетело незаметно. Правда, общалась в основном мужская часть компании, у Володи оказалась масса вопросов по авиационной технике. Берта в разговоре почти не участвовала и на предложение проводить ее до дому ответила решительным отказом, всем своим видом дав понять, что в продолжении знакомства она не заинтересована.

Пришлось вежливо попрощаться.

«Понятно, — думал Марик, — у нее, небось, ухажеров, как шишек в этом бору. Что ей какие-то зеленые курсанты».

— Ну, что я говорил? — Валерка злорадно веселился. — Крепость-то — Орешек! Не по зубам!

— Слушай, весельчак, через год будешь гулять на нашей свадьбе.

— А кто ж жениться будет? И на ком?

— Еще не понял? Я. На Берте. — Марк был непривычно серьезен.

— Ну конечно! Может, прямо сейчас предложение сделаешь?

— не унимался друг. — Готов поспорить, что ничего у тебя не получится. Она даже не смотрела на нас. Да ты и знаешь только имя. Как ты ее найдешь?

— Увидишь. Только придется поспешить.

И Марик решительно направился вслед за братом и сестрой. Он не собирался отказываться от идеи проводить парочку до дому, только план был немного подкорректирован: провожаемые не должны были заметить провожатых.

К счастью, к вечеру перрон заполнили отдыхавшие, в толпе которых легко можно было затеряться.

На станции ребята старались держаться поближе к зданию вокзала. Однако несколько раз новоявленные сыщики чуть не попались, когда Володька (вот тут он подкачал) потянул зачем-то Берту к расписанию. Марк старался превратиться в невидимку, но Валерка ему не подыграл: он слишком много жестикулировал. Положение спасли две маленькие девочки, удачно и громко начав плакать и капризничать. Берта отвлеклась, и новоявленные сыщики успели затеряться в толпе. В соседний вагон они вскочили последними. И проследовали за Володей и Бертой до самого Финляндского вокзала.

Дальше задача осложнилась: брат с сестрой направились к трамвайной остановке, где «хвост» могли легко обнаружить.

— Сесть нужно в третий, а лучше в четвертый вагон, — настаивал друг, — тогда точно не заметят.

Это предложение Марк отмел:

— Ну ты даешь. Так вообще не увидим, где они сойдут.

Остановились на втором вагоне. Место у окна возле дверей удалось занять с трудом, неделикатно растолкав пассажиров и услышав в свой адрес много нелестных эпитетов. Так и ехали, всю дорогу проторчав у окошка.

Берта с Володей вышли на перекрестке Литейного проспекта (конечно, Володарского, спасибо, кондуктор!) с Невским (проспектом 25-го Октября) и, увидев толпу на остановке на противоположной стороне, решили пойти пешком. Пройдя площадь Восстания, парочка свернула на Суворовский проспект, а затем, миновав один перекресток, на небольшую улицу — заурядный каменный мешок с двумя рядами четырех-шестиэтажных домов, оказавшуюся почти пустой. Пришлось наблюдать из-за угла. В какой-то момент Берта обернулась, внимательно посмотрев в их сторону (ну и чутье у этой девчонки!), ребята еле успели спрятаться. Когда они снова решились вынырнуть, на улице уже никого не было — упустили! — но одна из дверей парадного, как заправская сообщница, медленно закрылась буквально на глазах. Оставалось только отметить нужный подъезд и быстро ретироваться — кто знает, не захочет ли красавица выглянуть в окно.

Довольные и результатом, и приключением курсанты успели вернуться в казарму в срок.

Марк ликовал: «Вот это совпадение! 3-я Советская, 3-я Мещанская! Опять хороший знак». Да, с названиями улиц ему в Ленинграде явно везло.

А вот с чудесной девушкой повезет ли — это еще большой вопрос…

Глава 2

«Пришел, увидел, убедил!»

Ох, и медленно же потянулись дни до следующей увольнительной! Марк, учившийся с огромным интересом, теперь ловил себя на том, что часто отвлекается и временами вообще не слышит преподавателя. Спасибо Валерке, шпынял изредка в бок, а то бы пропал ни за что влюбленный курсант! Только практические занятия в мастерских при аэродроме, откуда Марецкий готов был не вылезать часами, проходили по плану — его неугомонная натура требовала действия и еще раз действия!

Образ своенравной Берты не шел из головы. Марик мучился сомнениями, настроение напоминало переменчивую питерскую погоду: от надежды на взаимность до уверенности в том, что ухажер у такой девушки все-таки наверняка имеется.

«А этот насмешливо-снисходительный взгляд… — размышлял он, лежа в койке после отбоя. — Но не презрительный же… И потом чувствуется, что она с характером, а если так — запросто дала бы понять, что мы ошиблись адресом… Но ведь этого не было?»

— Не было такого, Валерка?

— Да перестань ты уже. Вот придешь, удивится твоя Афродита — и растает. Как Снегурочка.

— Э-э, нет. Не Афродита она. Артемида!

Валерка, кстати, рассказал, что район, где живет Берта, называют Песками (это еще издавна) или Рождественской слободой, и все Советские раньше были Рождественскими улицами, потому как на шестой из них стоит церковь Рождества Христова.

— Хотя, кажется, ее недавно тоже сносить начали.

— Ну это понятно: время уже другое. — Марк почему-то подумал о том, как много сейчас работы у строительных артелей. Наверное, по старой привычке.

— Да уж, — согласился Валерка, — только с новыми названиями пока что одна путаница.

И добавил:

— И не все они даны по уму.

Приятели понимающе переглянулись, но Марик на самом деле не очень-то сокрушался обо всех этих переменах. Главное — улица осталась Третьей.

Утро долгожданного дня выдалось пасмурным, хотя еще вчера вечером стояла прекрасная погода: ветер нагнал тучи и, кажется, намечался дождь. А ведь в мечтах рисовалась романтическая прогулка…

Вырвавшись, наконец, на свободу, курсант Марецкий при полном параде (он и так был приучен матушкой к порядку и аккуратности, но сегодня форма сидела на нем особенно ладно) с двумя огромными букетами прибыл к дому № 26. Церемонно расшаркавшись перед дверью-соучастницей в знак благодарности, он вошел в прохладу подъезда.

Позвонив в первую попавшуюся квартиру и получив нужные сведения от древней бабули, Марик изысканно поклонился обалдевшей старушке, видимо давно отвыкшей от подобных знаков внимания.

От заветных дверей на третьем этаже тянуло ароматом домашней выпечки. Втянув носом сладковатый запах, нажав на звонок, курсант с тоской успел вспомнить мамины пироги (по этой части она была мастерицей), переступить с ноги на ногу, поправить букет, оправить гимнастерку… — но так никто и не вышел, хотя из квартиры явно доносились звуки. Позвонив еще раз, Марк решил, что ждать будет до победы, тем более увольнение только началось, дождь — еще нет, спешить некуда и…

Волна аромата ванили и корицы из-за резко распахнувшейся двери чуть не сбила с ног, а на пороге появилась пожилая, все еще красивая женщина в переднике, испачканном мукой, и с кухонным полотенцем через плечо.

— Полный дом, открыть некому, — возмущенно, но совсем не сердито крикнула она в тень коридора и удивленно воззрилась на Марка.

Он не растерялся, сразу опознав в хозяйке будущую тещу: та же стать и брови вразлет.

— Добрый день. Это вам. — Дежурное приветствие, вручение букета и легкий почтительный поклон.

— Вы, наверное, ошиблись, молодой человек? — она удивилась, но подумала: «Воспитанный мальчик…»

— Уверен, что нет, — Марик расплылся в улыбке, открытой и располагающей. — Вы же мама Берты, ведь так?

— Ах, ну конечно же, — в глазах женщины промелькнули уже знакомые лукавые искорки… Можно было понять и так: «Еще один соискатель, посмотрим…» — Берточка, к тебе очень галантный кавалер! Благодарю вас. Проходите, пожалуйста.

Тесная прихожая осветилась: из комнаты появился седовласый мужчина с маленькой девочкой на плечах, заливающейся звонким смехом, следом выскочил Володя.

Пора было представиться:

— Марк Марецкий, курсант военно-технической школы.

— Это же Марк, мамочка! Я тебе рассказывал! Про ребят в Сестрорецке…

— Ах вот оно что! Я — Анна Александровна, мама этого шумного непоседы.

— Александр Ильич Гальпер. — Мужчина аккуратно опустил девчушку на пол: — Розочка, иди поиграй, — и пожал Марику руку, с неподдельным интересом рассматривая гостя с улыбкой вполне добродушной, без подвоха.

Слева, в глубине, за прихожей, виднелся стол: в таком же белом переднике, как у матери, Берта выкладывала на противень очередную партию пирожков (ах, этот горделивый профиль!). Володя уже тянул его куда-то за рукав:

— Я собрал такой механизм! Это нужно увидеть! — тарахтел он.

Но Марк решительно шагнул в сторону кухни, как после выяснилось, действительно оборудованной в коридорчике.

Неспешно обтерев руки и внешне не выказав ни малейшего удивления, Берта взяла букет:

— Спасибо, — но все же спросила: — Как же вы меня разыскали?

— Это военная тайна.

— Могу себе представить…

Ох, этот взгляд! Опять насмешка.

— Вы имеете представление о военных тайнах? Значит, мы поймем друг друга без слов!

— Давайте-ка будем чаевничать. Берта, Аня, хватит дразнить нас запахами! Володя, помоги накрыть на стол! — Мудрый отец семейства решил разрядить обстановку.

— Да-да, — с благодарностью подхватил Марк, — ароматы ваших пирогов разносятся по всему подъезду. Неужели корица, мускатный орех и ваниль?

— А вы разбираетесь в кулинарии? — Анна Александровна, мать девушки на выданье, искушенная в разных уловках потенциальных «женихов», допускала, что подобный разговор мог вестись из вежливости, но на сей раз этот юноша был ей приятен.

— Да нет. Просто я ужасный лакомка. И мама моя тоже очень хорошо готовила.

— Готовила? А что ж теперь?

— Она умерла два года назад.

Женщина участливо потрепала его по плечу:

— Ну что ж, отведайте нашего угощения. Пойдемте в комнату.

Как выяснилось, в трехкомнатной квартире проживали еще старшие братья Берты — Борис с женой, Михаил — и сестра Юлия с мужем и дочкой Розой («Ого, целая коммуна!»). А вообще чета Гальперов вырастила восьмерых детей, но остальные уже покинули семейное гнездо, некогда, до уплотнения, восьмикомнатное: в двадцатые годы пришлось пожертвовать частью квартиры вместе с кухней (хотя газовую плиту — редкость по тем временам — сохранить все же удалось).

К столу вышел лишь высокий моложавый мужчина лет тридцати с тонкими чертами лица (остальные отправились в кино):

— Михаил, — коротко сказал он и, заметив, что комнату украшают два букета, не смог скрыть иронии: — А вы впервые у нас, и сразу свататься!

Бравый курсант несколько смутился. Но отступать было некуда:

— Вы знаете, я готов хоть сейчас, но думаю, для начала нам все же стоит получше узнать друг друга.

Родители, переглянувшись, одобрительно закивали, Володька восторженно заорал: «Я согласен на такого зятя!», а Берта собралась было парировать, но вдруг передумала и просто рассмеялась: бог его знает, этот паренек, показавшийся вначале самоуверенным наглецом, так искренне и мило смущается. И у него такая открытая улыбка.

Но какой же у нее был смех! Звонкий, чистый! Этот смех застал Марка, готового к очередной пикировке, врасплох, и он смотрел на девушку, будто видел ее в первый раз: «Какая милая… Совсем другая… И как похожа на Анюту!»

— О да! Берта у нас девушка с характером, — Михаилу явно нравилось происходящее. — И у вас еще есть время передумать.

— Б-благодарю за совет. — Курсант быстро взял себя в руки: — Я обязуюсь тщательно изучить этот характер, — и выразительно глянул на Берту.

Ну а дальше начались расспросы и рассказы — то, что всегда происходит с близкими по духу людьми, преодолевшими первую неловкость нового знакомства.

Александр Ильич, при рождении нареченный Исааком, был портным, но не обычным: он специализировался на пошиве военной формы. Мастерская размещалась здесь же, дома, и все дети в той или иной степени овладели премудростями этой профессии. Сейчас «официальной» сотрудницей домашнего ателье, перешедшего теперь на гражданские заказы, считалась Берта, по окончании школы ставшая правой рукой отца.

Помощь старших была особенно необходима, когда в военное время мастерскую завалили заказами.

— Если бы не мальчики, не осилить мне все. Зато потом такое началось — думали, не выживем. Чем заниматься пришлось? Перелицовка, починка… Сплошные расходы! Добротной ткани днем с огнем не сыщешь, разве что на Сенном, и то за такие деньги! — Пожилой портной вздыхал, вспоминая голод, облавы на рынке, реквизиции товаров и постоянный страх за свою семью.

— Почти все, что было в доме ценного, пришлось сменять на продукты и материал.

Вторила ему и жена:

— Зато НЭП немного исправил положение.

— Да-да, вы знаете, новое начальство тоже, как ни удивительно, имеет вкус к хорошим вещам.

— Хотя на самом деле за этот вкус нужно благодарить их жен. Особенно из «бывших», — добавил Михаил.

— Ну, Мишеньке виднее, он же у нас знаменитый киношник, — Берта вроде бы и шутила, но было видно, что говорит о брате с уважением.

Михаил работал на Ленинградской фабрике «Союзкино» и значился оператором известных фильмов, которые Марк уже смотрел. Среди них — не только серьезный «Чужой берег», про перевоспитание матроса, утратившего должную бдительность, но и легкая бытовая комедия, «Бунт бабушек» (на него Марк ходил еще с Санькой, веселились тогда от души). Этот фильм потешно рассказывал про «запретную» любовь еврейской девушки и русского парня. И только бабушки (конечно же, с помощью комсомольской ячейки!) смогли понять влюбленных и помочь им.

— «Бунт бабушек»? Ну ничего себе!

— Вам понравилось?

— Очень смешные моменты есть! Старушки там — молодцы.

Марик с интересом слушал и рассматривал обстановку: добротная мебель, гардины на окнах, в рамках фотографии детей и самих Гальперов-старших, совсем еще молодых. Было заметно, как изо всех сил старались здесь сохранить былой уют и правильный семейный уклад. Собственно, к тому же стремилась и Анюта. Правда, возможностей у нее имелось гораздо меньше. Узнав, что юноша прибыл в Ленинград с Третьей Мещанской, обитатели квартиры на Третьей Советской очень повеселились.

Тут было очень спокойно и тепло, этот дом явно проявлял к гостю дружелюбие. Да и семейство настроилось благосклонно, а Анна Александровна прониклась сочувствием к истории семьи Марецких. К тому же Гальперы, пережившие в Петербурге-Петрограде последовательно бурные 1905-й, февраль и октябрь 1917-го, голод в Гражданскую, прекрасно понимали, какие испытания легли на плечи приветливого молодого человека.

— Да-а, это нынче пироги у нас случаются. А весной 18-го, помнится, осьмушку от фунта хлеба с трудом можно было получить… примерно по 30 граммов хлеба на человека. Ничего, выжили… — На глаза Анны Александровны навернулись слезы.

— Ну-ну, Аня, что ты… — Голос Исаака предательски дрогнул: — Вы знаете, одно время из еды в Петрограде можно было достать только сушеную рыбу. Весь город тогда пропитался ее мерзким запахом… Никогда в жизни не стану я больше есть воблу!

— Нас в Геническе тоже рыба спасала. — Марк также хорошо помнил голодные годы. Рассказал он, и как приходилось отсиживаться в погребе во время погромов.

В общем, у двух семей, живших во времена перемен, оказалось немало общего.

Трагические воспоминания были прерваны запахами подгоревшей выпечки.

— Ой, — Берта вдруг вскочила из-за стола, — там ведь пироги!

— Как же мы забыли? — сокрушалась мама.

— Да, заговорил курсант вас, девочки мои, — добродушно подтрунивал Александр Ильич.

— Я помогу! — Марк кинулся вслед за юной хозяйкой.

В тесной кухне он был, конечно, лишним, Берта прекрасно управлялась сама: быстренько вытащила противень.

— Фух, ну хоть несильно пригорели, и вроде не все… — Она старалась быстро выложить выпечку на блюдо. — Только что теперь с подгоревшими делать?

— Обязуюсь не дать им пропасть! — И это еще не самый большой подвиг, на какой Марик был способен ради ее благосклонности.

На протяжении всего чаепития он пытался придумать, как бы побыть с Бертой наедине. «Нужно пригласить ее на прогулку. Но согласится ли?» — вот такие мысли занимали его. Кажется, сейчас вполне подходящий момент.

Марецкий немного замялся:

— Э-э, мы ведь собиралась получше узнать друг друга…

— Мы-ы?!

Неужели опять начнет вредничать?

— Ну ладно, я. Но ты же дашь бедному курсанту шанс?

Неприкрытой надежде, сквозившей в его голосе, отказать было невозможно.

— Хорошо. Что предлагаешь?

— Собирайся. Кое-что покажу.

Когда они вышли из подъезда, на улице сияло солнце и никаких намеков на дождь небо больше не посылало. Поблагодарив мысленно погоду и Бертину сговорчивость, Марк спросил:

— Ты была в Аэромузее?

— Это который вместо Суворовского музея открыли? Нет.

— Ну и отлично. Буду твоим экскурсоводом.

Тактику он выбрал самую подходящую: женщинам нравятся мужчины, увлеченные своим делом. А если они еще и умеют увлекательно рассказать об этом… В общем, «не только ушами, конечно, любят девушки, но и не без этого», как говорил известный сердцеед Валерка; уж он-то в таких делах знал толк!

В Музее авиации Марик и вправду сумел раскрыться с неожиданной для спутницы стороны: умный, начитанный, сообразительный… Да к тому же по-настоящему обходительный. Вот тебе и паренек из провинции! Не многие питерские кавалеры могли составить ему конкуренцию, их шансы таяли с каждой минутой. Берта смотрела на Марка уже совсем другим взглядом, теплым и заинтересованным…

Провожая девушку, проходя мимо таблички на углу Третьей Советской, Марк заметил:

— Я бы поменял название вашей улицы на нашу.

— Это почему же?

— У вас обстановка больше соответствует.

— Тебе не понравилось?

— Что ты! Наоборот, очень понравилось. Уютно у вас. Моя сестра в Москве тоже старается, но…

Марецкий замолчал, пытаясь правильно подобрать слова, чтобы выразить нахлынувшие чувства.

Берта поняла. Дотронувшись до его руки, она сказала:

— Обстановка — это очень важно. Я бы хотела, когда у меня будет свой семейный очаг, чтобы всем там было хорошо. И большой стол — собирать всю родню. Но все же обстановка — не самое главное. Важнее отношения. Правда?

И спохватившись, что произнесла это слишком серьезно, добавила с улыбкой:

— Но круглый большой стол — это обязательно!

— Стол я тебе гарантирую!

— А разве я сказала, что собираюсь сидеть за этим столом с тобой?!

Ну вот же вредина! Марк даже не стал спорить.

— Посмотрим, — только и произнес он.

Они как раз подошли к Бертиному дому.

— Но кино это не отменяет?

— Посмотрим, — эхом отозвалась строптивая красавица и со смехом скрылась в подъезде.

Однако теперь курсант возвращался в казарму в полной уверенности, что будет и кино, и прогулки, да и свадьба тоже будет.

* * *

Очень скоро выяснилось, что они идеально подходят друг другу. Дерзкая и своевольная, любящая Берта оказалась мягкой, неожиданно уступчивой и, конечно, понимающей — словом, идеальной спутницей жизни для военного человека. Их отношение друг к другу было настолько нежным и бережным, а Марик так быстро сделался практически членом семьи, что в скорой свадьбе никто не сомневался.

Через год бравый выпускник Ленинградской военно-технической школы Военно-Воздушных Сил РККА Марк Марецкий выполнил свое обещание: сочетался, как говорили раньше, законным браком с Бертой Гальпер. Событие было и радостным, и грустным одновременно: Марк получил распределение в Нижегородский край, и многочисленному семейству пришлось прощаться с всеобщей любимицей.

Молодые же были полны надежд и энтузиазма: впереди их ждал новый город, интересная работа и самостоятельная жизнь.

Глава 3

Освоение пространств

Леонид окончил институт как раз в период «Великого перелома» — в стране начались масштабные преобразования, был принят первый пятилетний план развития народного хозяйства и обозначен курс на индустриализацию. Железные дороги требовалось развивать в ускоренном темпе. Поэтому Народный комиссариат путей сообщения без дела не сидел.

Особенно ценились специалисты с опытом. Они были нарасхват. В их числе закономерно оказался инженер Мирачевский: сложный мир железных дорог он постигал с детства, а работа машинистом и практические занятия — серьезные дорожные изыскания, плюс недюжинные природные данные и организаторские способности сделали его ценным сотрудником.

Теперь отлично сданные экзамены и блестящая защита дипломной работы давали возможность уверенно строить профессиональную карьеру.

* * *

Ольга как раз безуспешно пыталась накормить Ирочку, но та капризничала и от еды упорно отказывалась. Раздраженная мать прикрикнула на упрямицу, и в этот момент распахнулась дверь — Леонид (как всегда, вовремя), с тортом и конфетами, буквально ворвался в очаг сопротивления.

— Что за шум? Не ссорьтесь, девчонки! — И, увидев слезы, уже выступившие на глазах любимой дочурки, подхватил ее на руки.

Оля с облегчением вздохнула: у главы семьи был особый подход к дочке — с отцом капризы бесследно исчезали.

— Ну что, как защита? — Это был главный вопрос сегодняшнего дня. Возможно, потому и нервничала: муж задерживался, и она переживала, как все прошло, а малышка, конечно, чувствовала состояние матери, но реагировала на него по-своему.

— Вот попробуй угадать, чем дело кончилось?

— Судя по торту, тебя можно поздравить. — Ольгу всегда удивляла эта мальчишеская тяга играть в загадки (как ребенок, честное слово!).

— Да! Но с чем?

— Неужели с защитой? — Она все же приняла игру.

— Бери выше!

— С отличной защитой? — Теперь она не удержалась от смеха: ну право же, вылитый мальчишка — только большой, с маленькой проказницей на руках, норовящей стащить с него очки.

— Оль, меня оставляют на кафедре!

— Я знала, что мой муж — гений! — Теперь настал черед и супружеских объятий.

Чуть позже жена поинтересовалась:

— И что, даже профессор Недорожный сдался? — Ольга знала, что это был единственный преподаватель, с которым отношения у Леонида не складывались и который мог серьезно осложнить защиту.

— Ну ты же знаешь, что ученье — свет. А свет всегда побеждает тьму! И тьму невежества некоторых лжеученых — тоже.

— Ох, и бунтарь ты, Ленька! И балабол. Ты хоть в институте не выступай сильно, сам знаешь, какие люди бывают…

Так у семьи Мирачевских получился настоящий праздничный вечер. Леонид в лицах живописал детали защиты, а Оля буквально светилась от счастья: закончатся теперь эти бесконечные поездки и вечное отсутствие мужа, его поиски заработка, — и можно будет зажить по-человечески!

Начало новой жизни ознаменовалось заслуженным отдыхом. Короткий отпуск все трое провели в Червоне: Ольга Ираклиевна еще не видела внучку, а Леонид скучал и по матери, и по старому дому Шпирканов с необъятным, как казалось ему в детстве, садом.

* * *

Но после поездки в бывшую Подольскую губернию (которой, кстати, с 1925 года уже не существовало!), где время еще тянулось размеренно и по-хорошему провинциально, наступили суровые будни. Выяснилось, что Оля радовалась рано: спокойный период в их семейной истории так и не настал. Молодой сотрудник столичного вуза не собирался мирно работать на кафедре и читать лекции студентам. Разве это было его заветной мечтой?

Ну конечно же нет! Жена вспоминала его яркие детские рассказы о дальних странах, путешествиях… Но дети вырастают, мечты остаются в прошлом. Однако Ленька и тут проявил свою оригинальность. Он оказался из породы тех немногих мечтателей-практиков, кто превращает свои фантазии в реальность.

Стало ясно, что научная работа мужа связана с постоянными командировками. Многие из них выливались в длительные экспедиции, в которых не было ни комфорта, ни уюта, а только спартанский быт, полевые условия, непогода и много чего еще. Жене это спокойствия не прибавляло. Комната в Трехпрудном переулке служила лишь местом для короткого привала между все новыми и новыми поездками.

И если латинский афоризм, частенько повторяемый профессором Лепейкиным, любимцем студентов, гласил: via est vita, «дорога — это жизнь», то про Мирачевского можно было сказать, что вся его жизнь обернулась дорогой.

В стране и раньше катастрофически не хватало надежных магистралей (не только железных дорог). Но теперь строительство заводов по всему Союзу, освоение новых месторождений в Сибири требовали своего рода транспортной революции. А для того, чтобы новые пути спроектировать, требовались месяцы упорного кропотливого труда именно в полевых условиях — шли детальные исследования местности.

В общем, то, о чем мечтал Ленька в детстве, сбылось. Почти все время — сплошные приключения. Правда, очень небезопасные порой.

* * *

Уже в середине июня Мирачевского отправили в Поволжье, где намечалось строительство железнодорожной линии Саратов — Миллерово, запланированной еще царским правительством до начала мировой войны. Этому объекту придавалось огромное значение, поскольку дорога должна была соединить приволжские районы с портами Черного моря. Леонида назначили старшим инженером партии технических изысканий.

Только теперь Ольга окончательно поняла, с кем связала она свою жизнь. Леонид, мотаясь от Поволжья до Ростовской области, между разными пунктами маршрута и Москвой, разрываясь между работой, институтом и семьей, порой валясь с ног от усталости, — чувствовал себя абсолютно счастливым. Жизнь, наполненная любовью, бурлила и кипела: он занимался интересным делом, дома ждали обожаемые «девчонки», страстные споры на кафедре, рождающие истину, — и все это только придавало ему сил. Ее и восхищала неутомимая энергия мужа — казалось, чем больше он отдавал, тем больше сил у него становилось, и в то же время подчас накатывало раздражение — любая женщина чувствует себя спокойнее, когда надежное плечо рядом и опереться на него можно в любой момент, а не раз в месяц.

А Леониду, прекрасно зарекомендовавшему себя на южном направлении, поручили следующее ответственное и очень нелегкое задание: изыскания в Сибири. Командировка предполагалась длительная, без возможности приезда в Москву, а потому Мирачевским следовало решить, как жить дальше.

После совещания на кафедре в вестибюле его нагнал профессор Лепейкин:

— Леонид, вы ведь понимаете важность этого проекта, — громко сказал он, пожимая Мирачевскому руку. — И знаете, будь я моложе, я бы вам завидовал: такие возможности, непочатый край исследований!

И добавил, понизив голос:

— Но я вам и сочувствую, откровенно говоря. Там очень… чрезвычайно сложные условия. Почти Якутия…

— Благодарю вас, Петр Ефимович, — Леня был тронут заботой любимого преподавателя. — Но, как известно, мы там, куда Родина пошлет.

Лепейкин не принял шутливого тона:

— Желаю вам удачи. И берегите себя… — В голосе его чувствовалась тревога.

— Не волнуйтесь, профессор. Мы с вами еще за Полярным кругом будем дороги проектировать!

На самом деле Леонида одолевали противоречивые чувства. Он был доволен новым назначением: приятно, что тебе доверяют ответственное дело, ну а сложность задач всегда только распаляла его азарт. По пути домой ему уже рисовались картины будущих маршрутов, поиски одного, единственно верного, направления в непроходимой глуши. Но радость омрачала необходимость объясниться с женой. Представить, что придется расстаться на год, а может и больше, он не мог. Что ей сказать, как намекнуть, что ему хотелось бы взять семью с собой?

Задача осложнялась еще и тем, что изыскания предполагалось начать уже в марте, пока не раскисли от весенних паводков дороги.

Оля сразу догадалась, что муж, сообщив, как прошел день, чего-то недоговаривает. Он возился с дочкой, а она не торопила его и не задавала вопросов — знала, сам все расскажет. Тем не менее тревожилась: раз медлит — значит, дело серьезное.

Когда Ирочка уснула, Леонид, виновато глядя на жену, начал нерешительно:

— Оль…

— Командировка?

— Нет, Оля. Экспедиция.

— Это означает, что надолго? — почему-то Ольга не удивилась.

— Не только. Это еще и очень далеко.

По правде говоря, она давно ожидала чего-то подобного: освоение Сибири было на повестке дня, и когда собирались друзья мужа, только и споров было, как лучше прокладывать ту или иную магистраль, о сложностях климата, рельефа и т. д.

— И что в таких случаях предписывают ваши инструкции семьям первопроходцев?

Он улыбнулся (ох уж эта ее ирония!):

— Семьям инструкции не запрещают сопровождать сотрудников изыскательских партий.

И продолжил, нахмурившись:

— Но вы можете остаться. Я даже думаю, что вам все-таки лучше остаться. Понимаешь, это ведь северо-восток Сибирского края, почти Якутия (кстати вспомнились слова профессора), неизвестно, как Иринка перенесет этот климат.

— Послушай, я не стану врать, что меня все это радует. Но сколько продлится экспедиция: полгода, год? Как ты себе представляешь нашу семейную жизнь?

«Она хочет ехать? Ура!» — Он очень надеялся именно на такой ответ.

— Наша жизнь будет прекрасна и удивительна!

— Да тише, разбудишь.

— И ты нарожаешь мне еще парочку ребятишек.

…Уже засыпая, Леня произнес:

— И кстати, я — начальник партии…

* * *

Небольшой караван, выехав из Иркутска, упорно продвигался через снежное царство — белым-бело все вокруг: и дорога, и деревья, и даже морды лошадей, покрытые инеем. Ольга понуро вспоминала долгий путь в жарко натопленном и довольно комфортабельном «международном» вагоне скорого поезда Москва — Владивосток, который начался на Ярославском вокзале столицы. Но сейчас ей, выросшей в благословенном теплом краю, было очень не по себе: от Иркутска они проехали, наверно, больше тысячи верст (если считать по-старому). Тоскливо думалось: «Вот так декабристка! Знала бы…» В Москве уже разворачивалась оттепель, здесь же зима и не думала отступать, а до пункта, где предстояло развернуть базу экспедиции, было неблизко. Путешествие по старинному Иркутско-Якутскому почтовому тракту показалось с непривычки особенно тяжелым.

— Ну скажи, Лень, кому в этой глуши нужны железные дороги?

— Везде люди живут…

Чудилось, что конца и краю не будет этой заснеженной чаще, но запахло дымом и на пути вдруг возникло поселение. Сани въехали во двор, окруженный забором, почти не видимым из-под снега, и остановились возле избы с резными украшениями, точь-в-точь прямо из сказки.

Возница отбросил тяжелый меховой полог и помог путешественникам выбраться. В доме было жарко натоплено, за длинным столом чинно сидели мужики и чаевничали. От чашек, от блюдец и самовара, возвышавшегося над макушками, шел аромат чая и целебных трав. От вошедших с мороза повалил пар. К ним кинулась дородная женщина, видимо, хозяйка. Помогая снять шубы, она причитала над Ирочкой:

— Дите-то, дите совсем замерзло! А ну-ка чаю, сейчас согреетесь.

Оторопевшая малышка исподлобья смотрела на удивительную картину и никак не хотела отпускать руку отца.

Когда, наконец, разделись, их уже ждали наполненные чашки, а хозяйка выставляла на стол ужин. Удивительно, но чай оказался соленым и с молоком (уже потом выяснилось, что это традиционный для тех мест напиток). Видя недоуменные лица новых постояльцев, Надежда всплеснула руками:

— Ой, что ж я! Дитю-то сладкого надо! Сейчас сладкого сделаю.

Заснули после ужина моментально. А до рассвета, под еще звездным небом снова отправились в путь.

Через несколько дней тракт вышел к реке, и дальше они продвигались вдоль берега Лены. Напоследок дорога еще раз нырнула в лес. Конечного пункта, никому не известного Киренска, достигли, когда солнце уже клонилось к закату. Сосны расступились, и открылась поразительной красоты картина: городок-островок посреди испещренного следами саней и лыж заснеженного поля, оказавшегося замерзшей рекой (противоположный берег пестрел вмерзшими в лед лодками). Рек обнаружилось целых две — селение было основано прямо в излучине Лены в месте ее слияния с Киренгой. Отливающий розовым в лучах заходящего солнца снег, синеватые столбики дыма над избами — именно таким вспоминала впоследствии Ольга Киренск (самое первое впечатление!).

Здесь их уже ждали. Председатель райсовета Курехин получил телеграмму из Москвы с просьбой оказывать всяческое содействие изыскательской экспедиции, а потому всех прибывших сразу же расселили по домам.

Следующий день Курехин решил сделать экскурсионным. Заявившись с утра, справился, не нужно ли чего, и предложил прогуляться:

— Городок наш посмотрите, достопримечательности, так сказать, — и, скептически окинув взглядом Ольгу, добавил: — Вы уж только одевайтесь потеплее, у нас тут не до столичных… фасонов.

— Поняли, девчонки? — рассмеялся Леонид. — Фасоны можете даже не распаковывать.

Мирачевские не ожидали увидеть в этой глуши что-нибудь интересное, но отказать гостеприимному хозяину было неловко.

Они шли вдоль улицы, редкие прохожие останавливались, здороваясь и с интересом разглядывая приезжих. Городок и впрямь оказался занятным, дома попадались и каменные, и добротные бревенчатые, многие с мезонинами и диковинными ставнями на окнах. Принадлежали они раньше купцам, разбогатевшим на торговле пушниной, лесом и зерном, и предпринимателям-судовладельцам. В одном из таких домов, с голубыми оконными наличниками, как выяснилось, жил даже ссыльный декабрист — князь Голицын.

— Какие наличники у вас здесь необычные, — заметила Оля.

— А у нас много такого, чего у других не водится. Городок наш — старинный, острог здесь казаки аж в 1630-м заложили. Вот и блюдем обычаи.

— Ну а народ у вас какой? Пойдут ко мне в экспедицию? — Леонида все же больше заботили «производственные» вопросы: нужно было нанимать рабочих.

— Да разный… Особо в округе аккуратно нужно: тут и беглые, и раскулаченные куролесят.

Мирачевский выразительно глянул на председателя, потом перевел взгляд на жену. Тот мигом сообразил и, спохватившись, поправился:

— Ну, то летом было, нынче уж поразгоняли всех, поди. А так-то у нас и культурных людей немало, многие из бывших ссыльных. Моего вот деда, инженера, из Самарской губернии на поселение сюда сослали. К тому времени, как срок вышел, у него уж здесь и семья, и хозяйство. Да и места такие, что душой прикипел.

— А за что ж вашего деда? Никак с царем не поделил чего?

— Ну дык! Политический.

— Вот и у меня дедов брат такой же был, — Леня вспомнил рассказы про матушкиного дядю Маркела, — после Карской каторги где-то недалеко отсюда, в Якутии, на поселении обретался.

Они тем временем вышли к реке. Слева возвышались два храма: внушительный каменный и деревянный двухэтажный, со слюдяными оконцами, покосившийся и потемневший от времени, будто со старинной гравюры, а также другие строения. Видя изумленные лица «экскурсантов», Курехин пояснил:

— Монастырь это. Бывший. Троицкий. С XVII века тут стоит, его еще Усть-Киренской обителью называли. Деревянная церковь — то Николаевская, а собор — Троицкий, главный. Был.

И, вздохнув невольно, продолжил:

— Завтра собрание соберем, и поговорите сами с народом, познакомитесь поближе.

— Красота! — Оглядываясь по сторонам, Леонид уже предвкушал, как начнет обследовать окрестности Киренска. — Только что-то мостов не видно. Как же летом?

— Больших мостов тут не построили, а деревянные мостки, что народ сооружает, ледоходом сносит. Так что только на лодках, это первейший транспорт здешний, ну, и переправа еще паромная. Когда лед сойдет, все три речки наши будут видны — вот где красота-то! А какие тут повороты Лена выделывает! Вон ту горку видите? Красноармейской назвали. Но вообще-то — Соколиная гора. Лучшие виды оттуда будут.

— Почему три? Я про две читал!

— Ну, видать не про все в ваших книгах пишут. Вы налево на тот берег Лены гляньте, вон оттуда, с севера, еще Телячиха впадает. Там судоремонтные мастерские. А справа — это Киренга наша вливается.

— Ну, пока что она вмерзается, — заметила, поеживаясь, Ольга.

— Оль, да мы в сибирскую Венецию попали!

— Пора поворачивать, а то барышни уже померзли, — проявил заботу председатель.

На следующий день в клуб, некогда возведенный купцами для своих нужд, народу набилось немало. Инженер Мирачевский объяснил цель экспедиции:

— Край ваш богатый, это вам известно, и чтобы развивать его, нужны дороги. Киренск очень выгодно расположен, на стратегически важном направлении. Правительство и ученые давно уже думают о том, как через этот регион проложить еще один путь, соединив его с Туркестанской железной дорогой. Вот для того и прибыли мы сюда: по всему Восточно-Сибирскому краю работают сейчас изыскательские партии.

— А что ж, Михалыч, верно-то сказывают, что дорогу до самого океяну тянуть станут? — выкрикнул бойкий мужичок с задних рядов.

— Сказывают-то верно. Да вот от нас с вами зависит, будет та дорога или нет. Так что, товарищи, если кто хочет участвовать в таком важном деле — милости прошу записываться.

Леонид и не рассчитывал, что настолько быстро удастся укомплектовать партию рабочими. Но радовался он рано. Очень быстро добровольцы не выдержали условий, в которых приходилось трудиться: целые недели проводить в походах, обследуя обширные территории. Курехин объяснил это сезонным складом характера местных жителей:

— Люди здесь привыкли летом вкалывать. А зимой в своеобразную спячку впадают: в основном, на охоту только выбираются. Ты бы, Лень, среди тунгусов поискал. Их сейчас поприжали, некоторые идут на сотрудничество.

— Везде искать буду. А вот за проводника тебе спасибо, очень толковый мужик и места хорошо знает.

— Савелий-то? Да-а. А какой охотник!

Основные изыскания начались летом. Прощаясь, Мирачевский предупредил Ольгу, что уходят они как минимум на месяц. Ей пришлось смириться.

Планировалось спуститься вниз по Лене, а затем уйти немного восточнее. В одной из деревенек на берегу удалось нанять двоих крепких неразговорчивых мужиков, отца с сыном. Савелий подозревал в них бывших кулаков, бежавших из ссылки. Но они были работящими, в меру доброжелательными, и чувствовалось, что надежными, а остальное начальника партии не интересовало.

Местность становилась все сложнее, то и дело попадались заболоченные участки. Приходилось корректировать план, менять направление, отклоняясь от намеченного маршрута. Изыскательские партии зачастую продвигались по нехоженым, неосвоенным местам. Во всяком случае, так им казалось и так показывали карты. Однако таежные дебри скрывали не только природные богатства. И проводники об этом предупреждали: по лесам укрывается лихой люд. По округе ползли слухи, что в тайге будто бы появились целые поселения скрывавшихся от властей кулацких семей и беглых преступников.

— Ну, Савелий, и кого же здесь нам опасаться? Людей-то и близко нет! — Они как раз вышли к небольшой речушке, и Мирачевский в бинокль рассматривал противоположный высокий берег.

— А лучше бы вам не сталкиваться со здешними… Сказывают, что в этих краях не так давно атамана Бугра видали. Его прапрадед когда-то заложил острог на месте нашего городка…

— Да ты, никак, в легенды веришь? — Начальник партии с улыбкой смотрел на проводника.

О том, что непроходимые леса в Сибири и на Дальнем Востоке могут быть опасны, Леонид и сам знал. Здесь оседали бывшие каторжники, которым некуда было возвращаться, или бежавшие в глушь от раскулачивания селяне — они распродавали имущество, забивали скот и уходили, куда глаза глядят, лишь бы не оказаться в колхозах… Кто-то вел в чащобах жизнь вполне мирную, другие же перебивались тем, что Бог пошлет, обирая в основном местных крестьян да мелких торговцев.

Сколько уже инженер видел в долгих экспедициях, сколько слышал историй… Игнатий Бугор был в этих местах личностью легендарной. Никто не знал, где именно он обретается, одни считали его воплощением Стеньки Разина и приписывали подвиги во имя справедливости, другие (правда, шепотом) называли обыкновенным бандитом, злобным и жестоким. Его приспешники шныряли по окрестностям, высматривая добычу. А сам Игнатий всячески поощрял слухи о своем родстве с казачьим десятником, дошедшим до Тихого океана первопроходцем Василием Бугром. Именно этот бесстрашный казак в XVII веке заложил на острове у слияния двух рек — Елю-Ене, «Большой реки», как называли ее эвенки (позже, «обрусев», она стала более понятной Леной), и Киренгой, «Гнездовьем орлов», — Никольский острог, ставший впоследствии Киренском.

— А почему ж не верить? И это не легенды… Прошлый сентябрь его люди награбили целый обоз всякого добра. И ведь не только съестное тащат, злыдни, а все подряд, что только поместится в телеги. Про налет этот здесь все знают. Охрану Игнатий, конечно, перестрелял. Еще и добивал потом… А вот что было после — не угадаете!

— Похоронил с почестями, — буркнул Леонид.

— Утром деревенские проснулись, — продолжил Савелий, даже не хмыкнув, — а посреди улицы кучей добро их свалено.

— Прям все под расчет добро?

— Ну почему ж все? Не все, конечно. Самим-то бугровцам жить как-то надо!

— Ладно, сказочник, давай тогда здесь устраиваться. А завтра уж посмотрим, как на тот берег перебраться.

Пока разбили лагерь, пока ужин наскоро приготовили, стемнело. Леонид больше всего любил часы, когда все засыпали и можно было посидеть у погасшего костра, глядя на звезды, запутавшиеся в верхушках сосен, и прислушиваясь к звукам ночной тайги. Нет, надо поспать, завтра предстоит тяжелая переправа. Забравшись в палатку, он укутался в старый домашний плед (напоминание об Ольге), снял очки, аккуратно положил рядом и сразу же заснул.

Очнулся Мирачевский от резкого толчка в бок.

— Игнат, этот верно начальник! Вишь, очки у него.

Начинался тот сумеречный предрассветный час, когда все погружено во мрак и только на востоке едва светлеет небо над лесом, а берег окутан плотной дымкой тумана. Вооруженные люди заглядывали в палатки, но, видимо, нового приказа не поступало, и они так и оставались молчаливым караулом. Было очень тихо, и вся сцена напоминала нелепое немое кино.

Рыжий малый, растолкавший Леонида, подвел его к невысокому, крепко сбитому моложавому мужчине. По всему было видно, что это и есть предводитель. Но в полумраке инженер не мог рассмотреть черт его лица.

— Что, собственно, происходит? Кто вы такие? — спокойно начал Мирачевский, хотя утренний холод и волнение пробирали до дрожи.

— Ха, слышь! — с неприятной ухмылкой, но негромко, заявил рыжий. — Пожаловали, куда их не звали, еще и вопросы задают! — Погодь, Сеня. — Главный выразительно глянул на парня.

— А чего? Пришли чужаки, да еще спать улеглись. Дома, что ль? — не унимался тот.

Предводитель раздраженно отмахнулся, и рыжий отступил. — Я вижу, вы не из пугливых. — У незнакомца оказался низкий приятный голос.

В это время кто-то зажег факел, и Леонид смог разглядеть, наконец, своего визави. Черные вьющиеся волосы и такая же курчавая, чуть тронутая сединой борода, проницательный взгляд и насмешливое выражение лица — в целом первое впечатление было, скорее, благоприятным. «Но если что, не пощадит…» — подумал инженер, а вслух произнес:

— Мне бояться нечего. Я — начальник изыскательской партии, об этом здесь всем известно. А вот зачем я вам понадобился — хотелось бы знать.

— Ну а я — Игнатий Бугор, начальник этих мест.

Раздались смешки. Из соседней палатки вылез Савелий и тут же был схвачен рослым детиной. Бугор продолжил тоном шутливым и твердым одновременно, и было ясно, что это приказ:

— Вы теперь поступаете в мое распоряжение.

— Это невозможно. Мы должны выполнить важное задание…

— Может, еще и выполните, это будет зависеть от вас. А пока берите вещи и не вздумайте поднимать шум. Каждого, кто увяжется следом, успокою лично, — он кивнул в сторону попытавшегося высвободиться проводника и выразительно положил руку на кобуру.

Леонид пытался возразить:

— Но я не могу оставить геодезические приборы. Я за них отвечаю.

Бугор кивком приказал, чтоб подвели Савелия и спросил:

— Назад людей выведешь?

Тот не отвечал.

— Ты смотри, гордый тоже. Значит так, веди себя тихо. Люди проснутся, все соберете и доставите, как есть, обратно.

И повернувшись к Леониду, уточнил:

— Куда доставить?

— В Киренск.

— Вот. И смотри, чтоб никакой погони. Иначе лишитесь начальника-то.

* * *

Леонид собрал вещи, попрощался с Савелием и попросил сказать жене и председателю, что они пересеклись в тайге с другой партией изыскателей, с которой ему нужно временно поработать. У берега бандитов ждали две лодки.

Они плыли сквозь туман. Инженеру казалось, что это дурной сон. Происходящее трудно было объяснить — эти люди ничего не взяли: ни вещей, ни съестных припасов, не тронули даже оружие. — Зачем я вам нужен? — спросил он.

— Так… — уклонился от ответа Бугор.

Плыли довольно долго. Течение ускорилось, по нарастающему шуму стало понятно, что впереди могут быть пороги. И вправду, лодки пристали к противоположному берегу, их спрятали за высокими валунами, и отряд углубился в лес. Пробирались, на первый взгляд, по совершенно дикому месту — не было ни тропинки, ни сломанной ветки. Каково же было удивление Леонида, когда перед ними внезапно открылась поляна с несколькими землянками и палатками. На веревках между деревьев сушилась одежда, возле двух костров суетились люди, и пахло кашей и рыбой.

— Ну, вот и прибыли, — Бугор жестом обвел свои владения. — Сейчас завтракать будем и заодно потолкуем.

Для них развели еще один костер, неподалеку. За едой Игнатий начал:

— Ты, Леонид, не переживай. Ничего с тобой не случится. Нужен мне помощник, которому я смогу доверять. Грамотный человек. Поживешь тут немного, поможешь мне в одном дельце и отправим тебя назад, целого и невредимого.

Мирачевский собирался возразить. Но тот не дал ему раскрыть рта и продолжил:

— Поживешь немного, познакомимся ближе, а там и решим, что ты сделать сможешь. Бежать не пытайся: один отсюда не выберешься, даже если тебе кажется, что запомнил дорогу. Да и не советую — все равно от моих «рысаков» не уйдешь.

Странно потянулись дни. Леню Бугор поселил в свою землянку. Вместе они проводили сутки напролет, даже ходили на охоту. Как-то из «деревни» исчезли все мужчины, кроме одного, не отходившего от инженера ни на шаг. Вернулись бугровцы поздно вечером с богатой добычей.

Мирачевский ловил себя на мысли, что вся эта ситуация удивительно напоминает ему полюбившиеся в детстве книги об индейцах Фенимора Купера, а сам он — точь-в-точь как Следопыт в селении делаваров. За это время он многое узнал о предводителе «лесного племени» и даже проникся к нему симпатией.

Игнат не отличался многословием, но все же рассказал о том, что он — из купеческой семьи, поднявшейся в Сибири на пушном промысле, создавшей свой капитал нелегким трудом. В Гражданскую потерял родню, а когда в Иркутске окончательно установилась советская власть, ушел с женой в деревню: труда он не боялся, надеялся, что они смогут спокойно жить на земле. Но когда в начале двадцатых большевики добрались и туда, он резко выступил против продразверстки, и ему отомстили. Так он утратил единственного близкого человека, свою Настену. Собрав сторонников, он выбил из поселка отряд «красных», после чего оставалось лишь уйти в леса.

Леонида поразила эта история. В свою очередь, он рассказывал о своем детстве и юности, о событиях гражданской войны на Полтавщине. Довольно быстро между ними возникли доверительные отношения, и вот тогда Игнат показал карту. Эту бумагу отдал ему перед смертью белогвардейский офицер, приставший к отряду Бугра. На плане якобы было отмечено место, где спрятано золото с якутских приисков.

— Я-то вроде грамотный, а вот карты читать не умею. Да и непонятно, в какой местности этот схрон.

— И что ты будешь с этим делать, если найдешь?

— Уйду в Манчжурию, в Китай. Здесь жизни больше нет. — И добавил: — Ты, разумеется, долю получишь.

Но Мирачевский только махнул рукой — он уже углубился в изучение потертого плана и не чувствовал ничего, кроме знакомого азарта. Достав из планшета свою карту и разложив ее на столе, он попытался совместить два изображения. Но сказывалась не только разница масштабов, но и странная для офицера небрежность обозначений.

И на следующий день с раннего утра сидел уже, согнувшись над схемой.

— Ну что, получается? — озабоченно спросил Игнат, глядя на нахмурившегося инженера.

Тот покачал головой:

— Пока ничего. Сам видишь, в каком состоянии бумага — ветошь, а не план. Половины не разобрать.

Целый день промучился он над этим ребусом, стараясь догадаться, как найти ключ к нему. Привязки к местности так и не находилось…

Утро очередного дня выдалось необычайно тихим. Выйдя из землянки, Леонид понял, что встал поздно (все не мог уснуть, долго крутился и размышлял о кладе) и что «бугровцы» снова удалились на промысел. А на пеньке неподалеку опять сидел «соглядатай», прищурившись на солнце. Умывшись и выпив чаю, ароматного, травяного, снова принялся за дело, немного задержавшись у входа: «Эх, такой денек! Жаль, что нельзя с этой картой на людях появляться».

А поздно вечером, услышав снаружи взволнованные женские голоса и ворчанье своего стража, Мирачевский понял: отряд еще не вернулся, и это почему-то беспокоит оставшихся в лагере. Он не знал, насколько далеко мог увести своих Игнат, а потому спокойно лег спать.

Отряд, однако, не появился и на следующий день. Вот здесь чутье подсказало, что нужно действовать.

Но Леня почему-то медлил. Казалось, неправильно уходить вот так, не попрощавшись и не объяснившись с Бугром. Что-то все же возникло между ними: если и не близость, то взаимопонимание — это точно. К тому же вчера вечером он окончательно понял, что карта офицера и гроша ломаного не стоит, определить по ней реальное местоположение предполагаемого клада совершенно невозможно — уж в этом опытный картограф разбирался, как никто другой. «Но Игнату-то об этом еще неизвестно», — мучился Мирачевский.

Вдруг его буквально пронзила мысль, заставившая взглянуть и на своего «тюремщика», и на ситуацию в целом иначе: «А если Бугор решит, что я расшифровал схему и хочу в одиночку завладеть золотом? Что тогда? Найдет ведь, из-под земли достанет… И, возможно, не только меня… Девчонки…» Леонид даже вскочил, ударившись макушкой о низкий потолок. «Ну нет, нельзя же так думать о человеке! Хотя…» — вспомнились тут и рассказы Савелия.

И все же были обстоятельства более весомые. Во-первых, его ждала семья: Иринка, Оля (она наверняка уже волнуется). Во-вторых, слишком долгое пребывание среди бандитов могло вызвать в дальнейшем обвинения в соучастии — времена наступили такие, что пострадать можно из-за малейшего подозрения. А это могло отразиться и на родных.

Последний довод оказался решающим.

Леонид молниеносно собрался, сунул план под подушку Игната и, улучив момент, когда женщины возились со стряпней, а мужик разжигал костер, тихо нырнул в заросли. Инженер-путеец хорошо ориентировался и помнил направление. Главное было — выйти к реке (еще важнее — не встретить дикого зверя: ружья ему, конечно, не оставили), а уж там вдоль русла он найдет дорогу до последней стоянки своей партии. Но в дремучем лесу все выглядит совсем не так, как на карте, а потому пришлось покружить по тайге, прежде чем, изрядно исцарапавшись, он все же выбрался к речке.

Теперь маршрут был ясен: к стоянке, оттуда к Лене. Правда, вскоре выяснилось, что по более высокому берегу идти невозможно: скользкие валуны, острые камни и колючие кустарники, спускавшиеся до самой воды, делали продвижение практически невозможным. Переправа на другой берег неширокой, но быстрой речушки выглядела небезопасной — а выбора не оставалось. Не сделав в воде и шага, Леонид поскользнулся (валуны были и под водой). Он больно ударился коленом («только этого не хватало!»), но к счастью, понял, что все же получается плыть. И делать это нужно было как можно быстрее — в ледяной воде сводило ноги. Когда он выбрался на берег, его трясло. Пробовал бежать, чтоб согреться, но подвело ушибленное колено. Хотел было идти прямо по довольно пологому берегу, по солнцу, но пока не рискнул, опасаясь погони.

Из провизии у Мирачевского была лишь краюха хлеба, сунутая в рюкзак в последний момент. Оставались еще несозревшие ягоды да рыба в постепенно успокоившейся реке (нужно только хорошенько просушить спички). Добравшись до места стоянки, он понял: необходимо сделать привал, хорошо отдохнуть и подкрепиться — сколько суток придется петлять до «Большой реки» с больной ногой, неизвестно.

…На четвертый день он услышал слабый стук: «Показалось. Кому здесь стучать?» И звуки пропали… Но через некоторое время возникли снова, и теперь уже очень явственно слышался стук топора. Рубившие просеку мужики насторожились, увидев грязного, оборванного человека в очках:

— Белый, что ль? Офицерик? — подслеповато прищурился на него лысоватый дядька.

— Да что вы, дядь Вить, белых давно уж перебили, — рассмеялся русоволосый парнишка, — заблудился, видать, человек.

Они и отвели его в ближайшую деревню. Тамошнее начальство, после выяснения всех обстоятельств, помогло добраться до Лены, а уж оттуда Леонид нанял лодку до самого Киренска.

* * *

Ирочка не сразу узнала любимого папу. Ольга, обычно сдержанная, ревела, обнимая исхудавшего мужа. Не заставили себя ждать и Курехин с Савелием — вести в маленьких городках распространяются стремительно. Председатель долго с чувством тряс Лёнину руку, а проводник совершенно панибратски хлопал его по плечу, приговаривая:

— Ай да начальник, ай да молодца! — и повернувшись к председателю: — А я говорил, что живучий он. Ага, смышленый и живучий!

Выяснилось, что отсутствовал инженер больше трех недель. Савелий всем все объяснил, как велели. Кроме Курехина. Ему он сразу же рассказал, как дело было. Стало понятно, в каком примерно районе искать банду Бугра (слово «банда» неожиданно резануло Мирачевского). Операция проводилась под большим секретом: считалось, что у Игната немало сторонников в каждом населенном пункте.

— Где он теперь? — спросил Леня.

— Где? В Иркутск такую важную птицу увезли, следователь аж оттуда прибыл.

Леонид помрачнел: он и вправду сдружился со своим «тюремщиком», и было трудно осознавать, что такая яркая жизнь прервется в какой-то мере и из-за него. Противоречивой личностью был Игнатий, но в какой-то мере привлекательной — одним словом, благородный разбойник, вылитый литературный типаж. А ночью, сквозь сон, вдруг пробилась одна, очень странная мысль: «Эх, не успел спросить Игната, родственник он все же Василию Бугру или нет…»

* * *

В самом конце августа семейство Мирачевских внезапно увеличилось: без предупреждения, как летний снег (а говорили, что в здешних краях случается и такое), заявилась Ольга Ираклиевна с мужем.

Прочитав немой вопрос в глазах невестки, свекровь сразу внесла ясность:

— Здесь мой сын и я буду здесь жить.

— Мам, может, лучше все-таки в Москве? — только и выговорил Леонид.

Оказалось, что это не прихоть — вдруг сорваться в такую даль. Для гордой женщины жизнь в Червоне стала совсем невыносимой: точку поставили местные власти, реквизировав старинный дом, родовое гнездо Шпирканов.

Так, в жизнь Иры навсегда вошли бабушка с дедом, а в изыскательской партии появилось еще двое надежных работников — привычная ко всему мать начальника и ее муж Николай Иосифович Кирик, служивший на Подолье егерем.

Немало трудностей пришлось еще испытать членам той экспедиции, но Ольга Ираклиевна до конца дней своих не могла забыть одну встречу в тайге — с медведем. Она довольно далеко отошла от стоянки, собирая грибы: на той полянке их было так много, что женщина не успевала разогнуться и только слышала хруст веток. А когда выпрямилась, в нескольких метрах от нее стоял медведь. Замерев от ужаса, смотрела она на него, вспоминая, что рассказывал об этих животных Савелий. Убегать было категорически нельзя, оставаться — опасно. Говорили, что и кричать не следует. Но тут медведь, видимо, углядел в ней добычу и зарычал. И — от ужаса, от неожиданности — Ольга Ираклиевна ответила тем же: она стояла прямо напротив грозного зверя и орала. Кричала громко и отчаянно, не сделав ни шага назад! И — медведь сначала попятился, а потом и вовсе развернулся и ретировался в чащу. Без сил опустилась она на траву… Как вернулась в лагерь — не помнила. Но корзину с грибами из рук не выпустила.

* * *

К концу года партию Мирачевского перевели в Новосибирск. Снова по зимнему тракту отправилась семья, теперь уже в расширенном составе. Расширенном, но не окончательном: к лету ожидалось пополнение — Оля снова была в положении.

Глава 4

«В буднях великих строек…»

Новосибирск поразил прибывших. Центральная часть представляла собой одну большую стройку. По сути, город все еще оставался Новониколаевском начала века, в основном деревянным, со всего несколькими мощеными улицами, и, конечно, мало соответствовал своему новому статусу столицы Западно-Сибирского края. Однако бывший купеческий и торговый город быстро превращался в крупный промышленный центр. Его главная улица — проспект Красный (бывший Николаевский) — уже с середины 20-х годов был расширен, обзавелся бульваром, а вместо старых построек буквально на глазах росли конструктивистские громады.

Символично, что эта улица начиналась от Транссибирской магистрали, — оживление железнодорожного строительства превратило город еще и в крупный транспортный узел, через который были проложены новые маршруты: Турксиб, а также линия, связавшая Новосибирск с Кузбассом.

Огромная территория края включала необъятные пространства с богатейшими залежами полезных ископаемых, но неразвитой сетью дорог. А значит, работы у треста Сибстройпуть, ответственного за развитие транспортной инфраструктуры, хватало: необходимо было соединить места добычи угля, железной руды, редких металлов с городами, где возводились предприятия по их переработке, и с заводами Урала.

Многочисленные изыскательские партии большую часть года трудились в полевых условиях, исследуя возможности прокладки дорог по всему Кузбассу и Горному Алтаю, а к холодам съезжались в Новосибирск, чтобы заняться обработкой данных и проектными работами. Вот такая «кабинетная» работа ожидала зимой и Леонида, поступившего в распоряжение Сибстройпути. А весной планировалось приступить к новым изысканиям.

Строительство собственного дома для сотрудников трестом только началось. Не удалось Мирачевским получить квартиру ни в одном из новых городских зданий. А может быть, им повезло — дома-коммуны середины 20-х годов оказались не самыми удобными для жизни, особенно семейной. Разместили их в общежитии ведомства — небольшом двухэтажном, выкрашенном голубой краской, деревянном доме. Отдельную комнату выделили и Ольге Ираклиевне с мужем. Соседей здесь было немного, людьми они оказались интеллигентными, и атмосфера тесного быта скрашивалась дружеским отношением и участием.

* * *

Очередное неотложное задание Мирачевский получил, едва отчитавшись по материалам Киренской экспедиции.

Уже не первое десятилетие осваивались месторождения юго-запада Сибири, а богатства Горного Алтая оставались изолированными от транспортной системы страны. Добыча полезных ископаемых увеличивалась, строились новые шахты, электростанции, и проложенные ранее узкоколейки не справлялись с требованиями времени.

Еще осенью 1930-го Совет труда и обороны постановил «обеспечить развитие железнодорожного транспорта» для горной промышленности Рудного Алтая. Одной из первоочередных задач стало строительство дороги Рубцовка — Риддер, чтобы соединить станцию Турксиба с городком в Восточном Казахстане. Исследования местности уже велись, и партию Леонида бросили на помощь другим экспедициям. В этот район он и отправился.

Риддер — скопище горняцких поселков — производил довольно мрачное впечатление. Но расположенный в предгорье Рудного Алтая, вместе со всеми шахтами и фабриками, он казался невзрачной сценой, за которой возвышались величественные декорации — протянувшийся амфитеатром Ивановский хребет, уходивший вдаль на восток на добрую сотню километров. Городок, получивший необычное название еще в начале XIX столетия в честь открывшего местные залежи полиметаллических руд Филиппа Риддера, явно проигрывал фону — сосновому бору, нескольким речкам и сопкам, за которыми маячили покрытые снегом вершины.

В очередной раз начальник партии подивился своему везению: новое место — и опять изумительной красоты природа, бодрящая сложность задачи и, конечно, новые знакомства, интересные люди.

После окончания института не прошло и двух лет, но уже было ясно: Мирачевский — прирожденный руководитель. И не только потому, что умел организовать работу и, обладая поистине «звериным» чутьем, собрать сплоченный коллектив. Люди были Леониду интересны, их проблемы значимы: от заботливого (хоть и требовательного) начальника уходить никто не хотел.

Конец ознакомительного фрагмента.