Блеск

Дмитрий Муравский

Начинающий фотограф Анна Шенкевич, пережив ряд карьерных неудач, ищет формулу успеха. Постепенно она понимает, что путь к славе невозможен без провокационных выходок и скандалов. Жаждая признания, Анна решается на отчаянный шаг…

2

Года два назад свет увидела очередная книга известного немецкого писателя Альдхельма Дюрра, на обложке которой красовалась фотография Анны — норвежский пейзаж с одиноким женским силуэтом у края скалы — , сделанная ею по просьбе самого автора, за что он отдал немалые деньги. Роман, повествующий о юной француженке, отправившейся на север Европы, чтобы исполнить последнюю волю своей матери — развеять её прах среди безмолвья фьордов — , стал бестселлером. Интернет кишел рекламой. На каждом шагу — в витринах, в руках читающих пассажиров подземки, на столиках литературных кафе — взгляд невольно натыкался на матовую обложку с мрачной панорамой безлюдных гор и элегичным заглавием — «Nordgedanken» («Мысли о севере»). Анна понимала, что люди покупали книгу не ради красивой обложки, а ради содержания, и всё же она испытывала упоительное чувство гордости.

Разумеется, чтобы сделать фотографию, Анне вовсе не нужно было ехать на отдалённый северный остров с вуаристическим названием¹², куда отправилась главная героиня романа. Она ограничилась континентальной частью Дании, хотя, по большему счёту, могла с таким же успехом использовать в качестве фона скалистые пейзажи итальянской Ривьеры, заменив южную цветовую гамму на холодную северную. Впрочем, Анна не разочаровалась в проделанном вояже, ибо Дания одарила её портами с пряничными домиками, одноликими замками с банальным полтергейстом и кисейно-зябкой природой гор. В знак признательности за сотрудничество Альдхельм Дюрр прислал Анне подписанный экземпляр своей книги.

Само произведение не оставило в Анне глубокого следа (к современной литературе она относилась крайне скептически). Скорее всего, мысль о нём и вовсе бы потерялась в беспрестанной суете будней, если бы не случай. Попивая утренний кофе перед экраном ноутбука, — вчерашняя выставка всё ещё эхом отдавалась в голове — Анна наткнулась на небольшую заметку в ленте новостей: стартуют съемки фильма по мотивам последнего романа Альдхельма Дюрра. Уже известен актёрский состав. Голубоватый свет от экрана равномерно освещал напряжённое лицо Анны. В комнате царил полумрак. Лучи солнца, проникая в гардинный зазор, мягко подсвечивали стоящую на туалетном столике икебану.

Несколько минут Анна сидела неподвижно. Затем, оставив свой кофе, будто в трансе направилась к письменному столу и принялась поочерёдно выдвигать ящики, забитые документами, портфолио и ненужными брошюрами. На дне одного из них она нашла её — маленькую книжицу со столь милой сердцу обложкой. История, занимающая около двухсот страниц и давным-давно изгладившаяся из памяти, вдруг отчётливо вырисовалась перед взором Анны. Полная странностей поездка столичной инженю Энн в далёкий край для выполнения пугающей миссии; не менее странная биография намедни погибшей матери, именитой оперной певицы, сомнительные подробности которой исподволь всплывают на поверхность и врываются в мир дочери; случайные (случайные?) встречи последней с эксцентричными знакомыми покойной дивы — театралами, игроками, космополитами и второсортными любовниками. Постепенно девушка видит, что блистательная жизнь её матери, ставшей горсткой пепла в голубоватой бронзовой урне, продолжается. Образ певицы, теплящийся в сердцах близких, поклонников и врагов, обретает самостоятельное бытие. Возвращаясь домой во Францию, дочь узнаёт, что на днях в Бельгии якобы состоялся прощальный концерт оперной звезды, признавшейся, что слухи о её гибели — очередная газетная утка.

Анна ещё раз провела рукой по гладкой холодной обложке. Незаметно вереницы ассоциаций привели её от мыслей о героях книги к мыслям о собственной жизни. Анне вспомнилась её мама, их совместные путешествия по югу Франции вместе с бойкой тётей Окутурье, короткие остановки в Провансе, Тулоне, Монпелье, Каркасоне. Она была тогда маленькой ангелоподобной девочкой в коротком джинсовом платьице, и мама то и дело заставляла позировать её перед камерой (дай-ка я тебя «щёлкну»). Анне нравилось строить из себя супермодель, копируя красавиц из маминых каталогов. Она прикладывала к губам смоченные слюней лепестки роз, делая вид, что это помада. Но ещё большее удовольствие ей доставляло рассматривание отснятых фрагментов жизни, которые бережно хранились в винтажном семейном альбоме. Эта домашняя пинакотека волшебных мелочей, так часто встречаемых на любительских снимках, осталась в памяти Анны навсегда: случайные пейзажи, пикники на природе, прохожие в парке, праздничный пирог со свечами, рождественская ёлка, соседский рыжебородый кот, старый фонтан, школьный утренник и, конечно же, мама. Мама под сенью цветущей сирени, мама в модном коктейльном платье, мама в позе мадам Рекамье¹³ на бледно-розовой кушетке. Фотографии разных лет, фотографии разных мест. Отдельной серией шли снимки, сделанные в тот день, когда они поехали к Мон-Сен-Мишель (как в том фильме¹⁴). Сыпал мелкий снег. Посреди бесцветного залива особняком стоял остров. Они поднимались к аббатству и фотографировали друг друга на фоне невесомой безбрежной серости. Мама рассказывала про архангела Михаила (вон, видишь, на самом пике? Давай щёлкнем!). Небо, воздух, вода — всё части целого. Пар изо рта, не продержавшись и секунды, растворялся в этой сизой зимней идентичности. Было холодно и в тоже время по-весеннему тепло.

Анне шёл тринадцатый год, когда несчастный случай на лестнице забрал жизнь её единственного родителя. Виной тому стали крутая мраморная лестница в вестибюле театра и слишком высокие каблуки. Всё случилось настолько стремительно, что само пространство не знало, как отреагировать на трагедию: расписные пышные стены переменились в лице, отражения в зеркалах замерли, нарядные дамы в холле с ужасом уставились на распростёртое женское тело. Из уха текла тонкая струйка крови. Разорвавшиеся во время падения бусы катились искристыми градинками по ступеням. Вдалеке гремел концерт Дебюсси. С того момента красочный мир детства подошёл для Анны к концу. Её отдали под опеку сестры матери, состоятельной мадам Окутюрье. Фотографии покойной мамы стали единственным утешением сиротки. Она целовала их, прижимала к груди, вела с ними беседы, молила небо исчезнуть и появиться на глянцевой поверхности. Собственно, в тот момент Анна и решила стать фотографом — из жажды зафиксировать исчезающие в небытие фрагменты жизни.

Погасло величайшее меццо-сопрано Европы: около полуночи оперная певица Ида Дубельт погибла в автокатастрофе на подъезде к Парижу. Так начинался нашумевший роман. Интересно, каким будет начало фильма? Ночное шоссе, Ида смотрит в окно автомобиля, где колышется розово-белое облачко её отражения, она что-то говорит шофёру, тот смеётся, она поправляет переливчатую шаль. А затем сцена с падающим по обрывистому ночному оврагу автомобилем (конечно же под прекрасную арию в исполнении всемирно известной дивы: «Пам-па, пам-па, пам-па… Он явля-я-я-ется за мно-о-о-й»). А можно иначе, пуская в ход метафоричность: грозные фьорды, разъярённые волны, в вышине — негреющее солнце, которое вдруг оказывается прожектором, и вот в темноте виден зал, публика застыла в ожидании, губы певицы крупным планом и… Анна с силой захлопнула книгу и бросила её обратно в стол.

…И вообще, что за идея? Эта книга едва ли поддаётся экранизации. Как быть с цветником метафор, с целым дендрарием эпитетов и сравнений, с неограниченностью неощутимых интерпретаций? Внезапная вспышка гнева нарушила дресс-код её эмоций. Или вот: Деревья на ветру размахивали дирижёрскими палочками ветвей. Подобные стилистические находки Анна всегда подчёркивала остро заточенным карандашом. Именно на них и держался весь каркас неудобоваримого романа, признанного, однако, образцом современного словесного искусства. Каждый абзац в нём, по мнению экспертов, — чародейство, перл создания. Взять даже самое малое — эротические сцены. Ведь это гениальная идея применять для их описания балетные термины. Представим: кровать будет сценой, любовники — танцорами, сердцебиение — музыкой. Заглянем в либретто: он дарит ей цветы в гардеробной, нежности на безлюдном портике, они катаются по ночному городу, ужин в ресторане, он провожает её сначала до дверей квартиры, а, подумав, — до кровати. А тут и начало первого акта: entrée¹⁵, en dedans¹⁶, en dehors¹⁷. Амплитуда растёт, подъём, спуск, подъём, танцовщица замирает в воздухе, шпагат, скачок с запрокидыванием корпуса, работающая нога плавно взлетает к потолку. «Браво!» громко шепчет осенняя листва за окном. Главное, по словам писателя, — не поддаться соблазну и не заменить такие мелодичные слова, как «менуэт», менее цензурными.

А чего стоят пассажи, в которых автор повествует о выходе в свет концертного альбома Иды Дубельт с записями её легендарных выступлений. Каждая композиция описывается с невиданной щепетильностью. Это — лучшая попытка передать музыку словами за всю историю мировой литературы. Первый саундтрек — ария под названием «Европа¹⁸» — и первый звездопад изысков. В голосе исполнительницы чувствуется зной тропиков. Ей больно и страшно расставаться с родными пенатами. Куда уносит её златорогий бык? Боги, услышьте стенания девы, услышьте! Тягучие рулады дрожат, словно раскалённый воздух на горизонте. Ах, взыграло ретивое¹⁹, взыграло. Так поёт томная, шафрановая Тоскана, так поёт вещее сердце арфы, так поёт солнечное сплетение солнца. Звуки фортепьяно, просачивающиеся сквозь густое меццо-сопрано, колеблются подобно траве на ветру. Слова песни тают в обжигающих диапазонах её голоса, смысл их отходит на задний план, расщепляется под напором колоратуры. Остаётся лишь звук, совершенный, неугасимый звук… И так композиция за композицией: оратории, оперетты, ариетты. Автор смакует каждое слово, каждую букву, каждую запятую и доводит читателя своей головоломной, густолиственной прозой до текстуального опьянения.

При всём при этом книга не лишена головокружительной динамики. Динамический аспект представлен жизнью Иды Дубельт, в которой пытается разобраться её любопытная дочь. Немаловажную роль играют записки, найденные последней в парижских апартаментах матери, — фрагментарные мемуары, прерванные внезапной кончиной мемуаристки. В дневнике были собраны бесчисленные любовные интрижки певицы, изложенные ею с блестящей иронией и неподражаемым накалом чувств, — забавная компиляция романтических вечеров, бурных ночей в пентхаузах, горьких разлук и слёзных нескончаемых походов к венерологам. Бедолага подхватывала все заразы, какие только известны медицине. Ламентации тянулись страницами и содержали тошнотворные подробности о всевозможных экземах, грибках, волдырях, шишках, везикулах и кондиломах, описанные чуть ли не с любовным трепетом. Особенно её донимала одна непреходящая интимная язвочка, дающая о себе знать при ходьбе. Зачастую приступы чесотки наступали прямо на сцене, в середине выступления. Это был ад. Ида до боли сжимала руки в кулак, напрягала полные бёдра, становилась на носки, в нетерпении переступала с ноги на ногу и прикладывала нечеловеческие усилия, чтобы её голос не задрожал. Зрители принимали выступавшие на глазах певицы слёзы за глубокое проникновение в сюжет оперы, за полёт души исполнительницы, переизбыток чувств, не подозревая, что причиной этих слёз являлись вещи куда прозаичнее. После таких горе-выступлений Ида пулей бежала в уборную — пудрить носик.

В перерывах между концертами она устраивала местные ванночки с травяными настоями, горстями глотала антибиотики и бегала по аптекам в поисках волшебных мазей. Свирепые боли внизу живота не давали спать. Сидя на краю кровати с балдахином, морщась от блуждающих болей, Ида слушала ночные пения мартовских котов за окном. Подолгу она с грустью изучала в зеркале свои воспалённые жерла, будто полагая, что от бесконечного смотрения всё как рукой снимет, но облегчения не наблюдалось. Каждый поход в туалет превращался в экзекуцию. Доктора, вздыхая, советовали изменить образ жизни, подумать о воздержании, но это ей было не под силу. Каждый раз, когда удавалось выкорчевать омерзительную, на редкость живучую инфекцию, как очередной молодчик (Хуан или Педро) дарил ей в комплекте с незабываемой ночью новую, ещё более гадкую.

Автор скандального романа не раз обвинялся в «оскорблении читательской аудитории и пощёчине морали», в излишнем натурализме, но количество проданных книг росло и росло, так что критикам пришлось сменить гнев на милость. Ведь что ни говори, а с точки зрения стилистики роману не было равных. Что же сделало его столь популярным? Анна сделала глубокий вдох, поправила забранные в хвост волосы и медленно выдохнула. Безжалостность обличения, шок, интрига и в то же время непревзойдённая эстетика, таинственность, романтика, глубина. Вот, что жаждет публика. Вот, чего не хватает в фотографиях Анны. Всё созданное ею прежде — лишь невнятная прелюдия к…

К чему? Девушка разводила руками. Перед ней была пустота, вакуум, чистый лист. Вчерашняя выставка лишь пополнила список успешных промахов. Работы, представленные на ней, являлись экспериментальным переплетением нескольких художественных течений: минимализма, абстракционизма, ломографии. В числе прочего, наличествовали фотографии иронично-комического характера: норвежский пейзаж с заснеженным взгорьем, на склоне которого валяется пустая баночка из-под солнцезащитного крема; кариес на зубе в форме сердца; татуировка с надписью «Life goes on»²⁰ на шее девушки, стоящей возле гроба во время панихиды. Тем не менее, забавный кроссовер²¹ пришёлся по вкусу лишь немногим. Через пару дней Анна несомненно наткнётся на какую-нибудь статейку, в которой её назовут «мастером мыльного пузыря». Нужна новинка. Нужна интрига. Нужны частности, дикие, пробирающие до мозга костей частности. А ведь кого ни возьми — артиста, учёного, лифтёра, примерного семьянина — , личность состоит из неописуемого множества деталей. Подбирая подходящие пазлы, можно воссоздать цельную картину. Если сделать каждый снимок частью биографии…

Анна задумчиво кусала нижнюю губу. Мысль о том, что наметившийся проект может увенчаться успехом, подняла дух. Анна понимала: сейчас или никогда. Она нашла в сумке визитную карточку шейха, взяла телефон и набрала заветную комбинацию цифр.

Примечания

12

Имеется в виду остров Воар.

13

Жюли Рекамье — знаменитая красавица, хозяйка парижского литературно-политического салона.

14

Фильм «К чуду» Терренса Малика.

15

вход (фр.).

16

внутрь (фр.).

17

наружу (фр.).

18

Так в древнегреческой мифологии звали дочь финикийского царя, которую похитил Зевс в обличье белого быка.

19

В народной поэзии так называют сердце.

20

«Жизнь продолжается» (англ.).

21

Смешение разных стилей (англ.).