В шаге от бездны

Дмитрий Михайлович Гаркушенко, 2023

Колонии восстали против метрополии. Политические разногласия сделали жителей, освоенных человечеством миров непримиримыми врагами. Миллионы жизней и судеб переплелись в пожаре самой разрушительной и жестокой войны в истории человечества… Война. Только ли это грохот орудий, сражения и смерть? Или история любого конфликта неразрывно связана с историями обычных людей? Кто они? Кем были ДО и кем стали ПОСЛЕ?

Введение

Заведение, в котором мы находимся, имеет всего один, неоспоримый, плюс — оно не пользуется популярностью. Десяток столов, занят только наш. В пустом зале лишь я и мой собеседник. Не знаю, что послужило причиной отсутствия клиентов, плохая кухня, расположение или дурные манеры персонала, мне было плевать.

Я долго искал встречи с этим человеком. Место не имело особого значения. «Ради такого интервью можно пойти на всё», — сказал я себе. Дорога заняла у меня двенадцать дней. Но сейчас я не жаловался. Я ждал. Ждал его рассказа.

Человек, сидевший напротив, лениво поигрывал бокалом местного виски и иногда вопросительно поглядывал на меня. Я не торопился. Достал блокнот и ручку, проверил диктофон. Пробежал глазами по заготовленным вопросам. Подготовившись и получив от усталого, хотя к чему бы ему быть усталым, официанта, чашку кофе, я задал свой первый вопрос:

— Вы готовы рассказать мне правду?

— Сидел бы я здесь, если бы не был готов, — ответил он. — Вы очень настойчивы мистер Фишер.

— Моя профессия…настырность — её часть, — сказал я, отпивая кофе.

— Понимаю… Ну что ж. Валяйте. Выводите на чистую воду мистера Маркуса Альери.

На его лице появилась улыбка, никак не соответствовавшая тону, которым были сказаны эти слова.

— Расскажите мне о вашей деятельности в период «старой администрации», — я использовал термин, которым некоторые люди обозначали времена «до войны».

Мистер Альери одним глотком осушил бокал, глянул в окно и улыбнулся.

— Вы хотите знать, чувствовал ли я вину? Просыпалась ли во мне совесть? — он делает паузу, подзывает официанта, тот приносит новую порцию виски.

— Нет, — глядя мне в глаза, говорит он. — Не чувствовал! Вы из другого теста! Не так ли? Честь, совесть, верность…Все эти чудесные человеческие качества, о которых я читал только в книгах. И которые…, — он делает глоток из стакана и со стуком ставит его на стол. — Я никогда не встречал!

Ухмыляется.

— Я делал свою работу, занимался поставками грузов для нужд колоний, всего того, что они не могли или не хотели производить сами. Работа скучная, однообразная и не слишком хорошо оплачиваемая. Как это часто бывает, мою жизнь изменил случай. В бумагах, проходивших через мои руки, была ошибка, опечатка, одна цифра… поменявшая всё. Не самая крупная партия оружия и боеприпасов для нужд полиции и сил самообороны, но самая показательная для меня. Обнаружив ошибку, я умолчал о ней. Сделал все необходимые согласования и операции. Подписал и передал документы на оформление. Наблюдая, как при погрузке, никто не удосужился пересчитать количество ящиков, никто не посмотрел бумаги и даже не расписался в отправном листе, я вдруг увидел то, что всегда было перед моими глазами, но скрывалось в простой и глупой убеждённости, что всё проходит как должно, всё идёт верно и отлажено. Тогда я увидел свой шанс. Департамент обеспечения колоний — ДОК, в котором я работал, занимался поставками всего, от зубной пасты до высокоточного, современного оружия. И на мою удачу, контроль отправки вооружения и детского питания проходил одинаково.

— Маркус Альери начинал свой путь простым клерком? — спросил я, откидываясь на спинку стула.

— А вы думали, я родился в оружейной кладовой? Нет. Я первым заметил изъян, пробел в системе. И смог распорядиться данным мне шансом. После того знаменательного дня прошло лет пять-шесть, но как всё изменилось…

Да, чёрт возьми, я был тем же клерком, но со связями и деньгами. Поверьте, то что все увидели, когда открылась правда, я знал и понимал раньше всех, намного раньше. Я принимал в этом участие. Видел, как опухоль появилась, росла и… привела к тому, что случилось.

Думал ли я о том, куда и кому, а главное, с какой целью идёт оружие, проходившее через мои руки? Конечно нет! Я зарабатывал деньги. Зачем думать о таких вещах? Я подделывал документы, подкупал тех, кто составлял отчёты, приплачивал ответственным за отправку и получение груза. Спустя время мне открылись двери в высокие кабинеты, где принимались нужные мне решения. И поверьте. Честь там заменяли деньги, а совесть — их количество!

Делая очередной глоток виски, Маркус Альери заливается громким смехом, особенно громким в нашем пустом заведении.

— А как же регулирующие и надзорные органы? — спрашиваю я. — Куда смотрели они?

— Они? Они считали банкноты, щедро льющиеся в их карманы. Неужели вы думаете, я не позаботился о таких вещах?! Поймите, — снисходительно говорит мой собеседник. — Все были в деле. Все были довольны. В колониях больше всего. Я никого не знал лично, только имена и то, не всегда, но знал, что они довольны.

Выглядело это просто. Мы отправляли партию винтовок для колониальных войск, в документах было указано количество, но четверть из них оседала, где-то по пути к месту назначения. Из пункта А в пункт Б доходило не всё. И те люди, что были ответственны за это, работали или со мной, или на меня. Позднее я стал действовать проще. Платил кому нужно, получал подписанные бланки на отправку, вписывал туда то, что меня интересовало, указывал адресата и отправлял груз. Чтобы всё было чисто, приплачивал и принимающей стороне. Чиновник в колонии подписывал документы о получении и отправлял несуществующий груз на склад. Вот и всё. Нас всех интересовали только деньги, только новые заказы. Мотивы и цели клиентов, в моём деле, совершенно лишняя информация.

— А как вы поняли, что вот-вот случится непоправимое?

— Тот странный заказ… Не стрелковое оружие и даже не техника, которую уж поверьте я переправил немало. Лучевое оружие! И покупатель…Я о нём ничего не знал, информация пришла через третьих лиц. Но оплата щедрая. И я выполнил этот заказ. Имя покупателя всплыло позже.

Повисла тишина, Альери разглядывал свой пустой стакан, а я перестал делать заметки в блокноте и пристально смотрел на него. Возможно, мой взгляд. А возможно, и та самая совесть, в существование которой он не верил, побудила известного торговца оружием произнести фразу:

— Их кровь и на моих руках.

Некогда этот маленький городок, с тенистыми аллеями и домами в викторианском стиле, насчитывал двенадцать тысяч жителей, сейчас их осталось не более трёх сотен. В основном старики, привыкшие к своему размеренному, провинциальному существованию. Большинство пропало без вести или растворилось в потоке переселенцев, хлынувших через город после окончания войны. В восьмидесяти километрах к югу находился большой транспортный узел, через который можно попасть на Западный, более густонаселённый, материк. Или, если есть деньги и желание, покинуть планету.

Тому Линку за семьдесят. На нём старомодный костюм, очки, делающие его похожим на преподавателя университета и в дополнение густая, белая шевелюра. В больших и всё ещё сильных руках он сжимает деревянную трость. Годы, проведённые в полях, на сельскохозяйственных работах, дают о себя знать. Ноги утратили былую прыть.

Мы сидим на скамейке, в местном парке. Греемся на полуденном солнце. Мистер Линк щурится от яркого света и смотрит вдаль, на близлежащие холмы, покрытые густым лесом.

— Я помню тот день, такой же тёплый и солнечный, шесть лет назад, — говорит он. — Мы спорили с сыном всё утро. Аргументы, вопросы. — Делает паузу. — Крики. Город жужжал как огромный улей. На улицах, в домах, за столиками кафе. Везде одни и те же разговоры.

— Вы пытались его убедить?

— Я пытался его понять.

— У Вас получилось?

— Нет. Не думаю. До сих пор.

Собеседник опускает взор к земле и глубоко вздыхает. Я слежу за его руками. Они еле заметно дрожат. Пальцы сжимаются и разжимаются, словно ощупывая трость.

— Возможно это наша вина, — продолжает он. — Я имею в виду старшее поколение. Мы были слишком консервативны, оторваны от центра, от всего нового. Не замечали происходивших изменений. Как и поколения до нас, жили обособленно. Мы аграрная планета, фермеры. Кряжистый и упёртый народ, не приветствующий ничего чужого и современного. Упрямцы.

Молодёжь принимала наши традиции и устои, но видела больше чем мы старики. Они пользовались Сетью. Следили за событиями в Метрополии. Обменивались слухами и новостями. Глобализация… кажется так это называется.

Том поворачивается ко мне. Губы плотно сжаты. В глазах странный блеск.

— У Вас есть дети?

— Нет, — отвечаю я. — Ни детей, ни жены.

Несколько раз кивнув он отворачивается и продолжает.

— Так вот. Глобализация. Изменения были, мы их не замечали. Нельзя закрыться от остального мира и надеяться, что вас не коснётся происходящее вокруг. Рано или поздно, придётся столкнуться с реальностью. И мы столкнулись.

В то утро мой сын вошёл на кухню и заявил, что хочет вступить в ряды «Сопротивления». Мы с женой переглянулись, я предложил ему сесть и всё обсудить.

— До этого он поднимал эту тему? Проявлял интерес?

— Иногда я слышал обрывки его разговоров с друзьями. Телефонные звонки. Их встречи в нашем доме. — отвечает Том. — Не знаю, был ли момент, когда я мог повлиять на его решение. Наверное, нет.

— Таких как он было много? — спрашиваю я. — Среди молодёжи?

Том откидывается на спинку скамьи и пожимает плечами:

— Достаточно. Как оказалось. Видимо, их прельщали идеи некого братства, обобщённости. Новизны, если хотите. Они поверили тем, кого никогда не видели. И заразились идеями, о которых не имели ни малейшего понятия. Первым делом я спросил, кому они хотят сопротивляться. Сын сказал — «Метрополии». Далее он заученным текстом повторил всё то, что пропагандировало так называемое Сопротивление. Ну вы помните? Политическая свобода, независимость, равные права… Вся эта чушь!

— Я знаю многих, кто искренне в это верил и верит до сих пор, — вставляю я.

–Да? — с иронией в голосе спрашивает Том. — И сколько из них дожило до сегодняшнего дня?

Ответить мне нечего.

— Наш спор был долгим. Мои аргументы бесполезными. Идея уже укоренилась в его голове. Ни я, ни мать не могли на него повлиять. Переубедить. Он стоял на своём. Тон нашей беседы повышался. В конце концов, сын крикнул, что «всё решено» и сегодня он уезжает. Потом посмотрел на меня, ухмыльнулся и ушёл собирать вещи. Вечером Джейк улетел. Не попрощавшись.

Мимо нас проходит пожилая пара. Мистер Линк учтиво им кивает, те отвечают тем же. Мы провожаем их взглядом.

–Давайте пройдёмся.

Я соглашаюсь.

Мы, не спеша, двигаемся по ухоженной аллее, среди старых деревьев. Проходим мимо нескольких фонтанов. Пологая, отделанная мрамором лестница выводит нас на вершину невысокого холма. Отсюда открывается вид на широкую долину с мелкой речушкой, зажатой среди зелёных полей. Первым делом я замечаю высокий обелиск из серебристого металла, вокруг разбросаны прямоугольные плиты, к которым можно подойти по узким, посыпанным жёлтым песком, тропинкам. Том прибавляет шаг. Я молча следую за ним. Перед одной из плит он останавливается. Гладкая поверхность серого камня исписана именами, их десятки. Мой взгляд пробегает по ровным строкам и находит фамилию «Линк».

«Джейк Линк».

Уже начинало смеркаться, когда я вышел из такси и подошёл к маленькому дому, на окраине Стамбула. Покосившаяся калитка жалобно скрипнула и впустила меня в поросший травой и сорняками сад. Вдоль забора навален разный хлам, мешки с непонятным содержимым, доски, остатки рекламных конструкций и части автомобилей. Растрескавшаяся дорожка ведёт к открытой веранде со столом и ржавыми стульями, явно много раз ремонтировавшимися. Свет, единственной тусклой лампочки, падает на затёртые ступени. Я нажимаю на кнопку звонка. Потом ещё раз. Слышу недовольный голос и звук шагов.

Дверь открывается. Передо мной стоит двухметровая фигура Зака Черезку. Рубашка цвета хаки, обтягивает могучие плечи и руки, больше похожие на медвежьи лапы. На ногах штаны военного образца и такие же — солдатские ботинки, на толстой подошве. Голова чисто выбрита.

–Добрый вечер, мистер Черезку, я звонил вам, и мы договаривались о встрече. Меня зовут Билл Фишер, — говорю я, показывая репортёрское удостоверение.

Не глядя на документы, он кивает и пропускает меня в дом. Закрывает дверь и указывает на старенький диван в гостиной.

–Располагайтесь.

Я достаю свой «джентльменский набор». Блокнот, диктофон и карандаш. Устраиваюсь на диване, стараясь не обращать внимания на пятна и грязь на его обивке. Остальная мебель в таком же состоянии. Будто найдена на свалке.

— Зовите меня просто Зак, — хозяин усаживается в кресло напротив меня и ставит ноги на низенький журнальный стол. Попутно сбивая на пол пустую пивную бутылку.

На его лице безразличное выражение. Глаза смотрят на меня холодно. Будто на вещь.

— Я хотел бы расспросить вас о службе в сто втором пехотном полку.

— Зачем?

— Это для моей книги.

–Кто её будет читать?

— Тот, кто захочет, — отвечаю я. — Мне это не так важно, надеюсь, желающие найдутся.

Зак достаёт из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет, щёлкает зажигалкой и делает хорошую затяжку. Выпуская тягучий дым, он смотрит на стену рядом со мной. Там висит множество фотографий.

— Это были славные времена. Лучшие дни в моей жизни, — на его лице появляется мечтательная улыбка. Улыбка убийцы.

Я протягиваю руку и включаю диктофон.

— Мне всегда хотелось быть военным. Мечтал об этом, ещё будучи пацаном. Увлекался оружием и боевыми искусствами. Думал поступить в академию. Носить форму. Когда живёшь в трущобах Стамбула, мечтаешь выбраться из них. Только это не так просто. Отец мой зарабатывал крохи, много пил и в жизни не интересовался воспитанием сына. Мать умерла, когда мне было четыре. Я вырос на улицах. Про образование не могло быть и речи. Не по карману моему старику, даже если бы он задумался о моём будущим. Он и о своём то не волновался, а я был лишь статьёй расходов и головной болью.

Его рука указывает на дверь.

— С этих улиц мало кому удаётся выбраться. Здесь рождаются и умирают. Чаще всего не дожив до тридцати. Банды, болезни, нищета. Или ты становишься частью этого мира или он тебя пожирает. Другого не дано. Я, благодаря физическим данным, выжил. Прибился к одной из банд. Делал для них разную работёнку и получал свою долю.

Однажды, — продолжает он после паузы. — Я отправился на пункт вербовки. Хотел пойти служить, но к тому времени за мной уже тянулся длинный шлейф из мелких нарушений и неприятных историй, противоречащих закону.

Зак сплёвывает прямо на пол и кривится:

— Эти уроды указали мне на дверь.

Я сверяюсь с записями в блокноте:

— Сто второй сформировали уже во время войны?

— Точно. Через несколько месяцев после атаки на Марс.

— И вас приняли?

— В этот раз, без вопросов. С радостью. Такие, как я стали нужны, — на его лице улыбка, больше похожая на оскал.

У сто второго полка плохая репутация, скорее не солдаты, а каратели. Набранный впопыхах, из отбросов общества с единственной целью, наводить порядок на территориях, перешедших под контроль правительства. С этим полк справлялся отлично.

Набираясь смелости, задаю вопрос, ради которого я сюда и приехал:

— Вы были на Новом Пекине?

Утвердительно кивнув Зак достаёт очередную сигарету:

–Да, — отвечает он.

— Расскажите?

— Есть же официальное расследование. Вы наверняка читали отчёты.

— В отчётах нет человеческого фактора. Вы этот фактор. Вы всё видели сами.

— Хорошо. Будет вам история про Пекин.

Он встаёт. Достаёт из холодильника упаковку дешёвого пива. Молча предлагает мне. Я отрицательно машу головой. Открыв банку, он садится обратно в кресло и начинает:

— После двух месяцев подготовки нас перекидывают на Марс. Там какое-то время мы занимаемся охраной правопорядка. Чёрт! Правопорядок. Там это звучало не так. Какой порядок может быть на пепелище? Города в руинах. Дороги, мосты, порты — всё уничтожено. Всюду разруха. Местных осталось так мало, что мы их практически не видели. Почти всегда следили за разборами завалов, иногда сами принимали в этом участие. Сопровождали строительные бригады. В общем, скукота. Либо таскаешь камни, либо трясёшься в машине, вместе с группой ремонтников. С другой стороны, на развалинах, всегда можно найти что-то стоящее. В разорённых домах или торговых центрах мы обшаривали всё. Иногда находили деньги, ценности, всё что угодно. На это смотрели сквозь пальцы. Командиры пили, занимались не пойми чем. Мне кажется, они таскали не меньше нашего. Только в других масштабах. Это длилось чуть больше трёх месяцев.

Потушив сигарету, он продолжает:

— Потом была уже настоящая работёнка. Мы прибыли на Самир. Поганое место. Дождь лил там неделями. Влажность, духота. Насекомые. Ненавижу этих гадов, — передёргивает плечами. — Линии фронта не существовало. Постоянные нападения, обстрелы. Конвои пропадали и не выходили на связь. Мы носились по своему сектору как угорелые. Неделю назад над городом или деревней установили полный контроль, а сегодня в ней находят только мёртвые тела наших и немногих местных жителей, которые жмутся по своим домам и боятся поднять взгляд. Мы знали, что половина из них в «Сопротивлении» и при любом удобном случае достанут оружие и начнут по нам палить. Если отряд большой, да ещё и с техникой эти засранцы только выкатывали глаза и клялись, что ничего не знают и не видели. Мол появились повстанцы, завязался бой, наших перебили и ушли. Врали, конечно… Но у нас был приказ — местных не трогать. Дерьмо, а не приказ. Как можно взять планету под свой контроль, если днём ты разговариваешь с местным, он жалуется тебе на войну, знакомит тебя со своими детьми, просит немного продуктов, а ночью, с такими же, как он, залазит в твою палатку и перерезает тебя горло?

Зак кидает смятую пивную банку в угол и тычет в меня пальцем:

— Вам бы понравилась такая война?

— Мне она вообще не нравится. — отвечаю я.

— Вот, вот. Дерьмо это. И мы ничего не могли сделать. Восемь недель. Прошло всего восемь недель, и от полка осталась половина. А толку ноль, — собеседник фыркает и гладит бритую голову. — Дальше нас отвели на переформирование и отдых. Нам дали нового командира. Помню, он построил нас во временном лагере и толкнул речь про наше очередное задание. С первых слов стало ясно, что теперь мы воюем иначе. Идиотский приказ не трогать местных остался в прошлом. Он употребил слово «террор».

Мистер Черезку ехидно смотрит на меня. Закидывает ногу на ногу и кивает:

— Тут и начинается «Новый Пекин»!

С Ли Во Джонгом мы встречаемся в фойе отеля «Самаритен». Он немного опаздывает. Я не против, чашка кофе и сэндвич, после долгого перелёта будет для меня кстати.

Здание практически не пострадало во время войны, несколько снарядов, разорвались на соседней улице и ударной волной выбило стёкла на фасадной части. Небольшой пожар по вине персонала в ресторане, вот и весь урон. «Самаритен» принимал гостей и постояльцев всю войну. По большей части дипломатов и чиновников. Сейчас он вновь самый популярный и роскошный отель на побережье. Сезон в разгаре. От туристов нет отбоя.

Мистер Джонг жмёт мне руку, извиняется за опоздание и напоминает, что у него мало времени.

— Постараюсь не задерживать Вас, — уверяю я. — Я хотел бы услышать о вашей работе в дипломатической миссии в годы войны.

— Вы имеете в виду «комитет»?

— Да.

Он устраивается поудобнее на стуле и поправляет пиджак.

— Я попал туда случайно. Мой предшественник погиб в авиакатастрофе, через несколько дней после назначения. Начальник позвонил мне и велел вылетать первым же шаттлом. Я стал помощником консула и его референтом. Мы жили и работали здесь в «Самаритен», по большей части. Комитету, с первых же дней его образования, поставили задачу наладить контакт с правительствами колоний, и попытаться дипломатическими методами уговорить их сложить оружие и остановить войну. Легче сказать, чем сделать. Двадцать четыре колонии. Двадцать четыре причины отколоться от метрополии и в два раза больше причин не идти на контакт.

Он вздыхает:

— Как человек, обыватель я понимал их, мог согласиться с несправедливостью, жадностью или надменностью политики метрополии. Хорошо представлял себе, что богатство внутренних миров, строится на выкачивании всего необходимого из колоний. Мог понять их мотивы и цели. В истории человечества такое бывало не раз, всегда по одному и тому же сценарию. Загляните в учебники истории, вы увидите там другие даты, услышите название стран и континентов нашей материнской планеты, имена давно умерших людей, их истории, поступки и деяния, и поразитесь сходством с событиями шестилетней давности. Ничего не поменялось. Люди не поменялись. Можно спорить о мелочах, но суть подобных конфликтов остаётся неизменной.

Наступает момент, когда кто-то скажет — «хватит».

«Мы слишком много им отдаём» или «наши ресурсы должны принадлежать нам» или «мы хотим всё решать сами». Список можно продолжать долго. И это, не принимая в расчёт простую и понятную причину — власть и амбиции, отдельных людей. Я и это понимал.

Что я не понимал и с чем был не согласен, так это с тем какую форму и размах получила эта идея. Из двух с лишним десятков колоний большая часть разорвала все контакты с Землёй. Вспомните, сколько граждан метрополии пропало без вести, были убиты или захвачены в первые недели войны. Гарнизоны, туристы и чиновники. Все эти люди, стали случайными жертвами конфликта только потому, что выполняли свою работу, оказались в неподходящем месте в не то время или имели несчастье быть обладателями паспорта метрополии. Бессмысленно. Жестоко. Бесчеловечно…

Ненависть прорвалась неожиданно и таким потоком, что остановить её было невозможно. Нам потребовалось время, чтобы осознать происходящее.

Мы принялись за работу. Связь не действовала. Её глушили сепаратисты. Личные каналы бесполезны, не скажу, что имел друзей в колониях, но знакомых было множество, никто не вышел на связь, никто не попытался связаться с нами, на первых порах. Полная информационная блокада. Какое-то время единственной возможностью для контакта была высадка наших войск на планету и поиск вероятных связей на месте.

Комитету нужны были контакты, любые представители власти или правительств, полевые командиры, лояльные. Просто люди, которые сохранили трезвый рассудок в этом безумии и могли принимать решения. Как можно больше таких людей. Как это и бывает, первые удачные шаги удалось сделать на передовой.

Первые обмены пленными, первые договорённости об эвакуации гражданских. Временное прекращение огня…Агенты комитета пытались пролезть везде, где только могли. Часто рискуя жизнью.

Наша работа, дипломатия. Хоть мы и представляли одну из сторон конфликта, но смотрели и воспринимали это иначе, чем военные. Для них существовал только враг, которого нужно уничтожить или привести к покорности. Цель оправдывает средства. Армию содержат чтобы воевать, солдат должен выполнять приказ и не рассуждать о политике, забыть, что он человек, не думать о противнике как о себе подобном. Враг, неприятель, одетый в форму манекен, без души и рассудка. Так им проще. Так не нужно думать о совести.

Комитет, мы все, искали возможность понять тех людей. Увидеть их мотивы. Убедить. Помочь, в конце концов. Человечность — стремление к взаимопониманию и вера в людей, двигала нами. Я не говорю о фанатиках и преступниках, о возомнивших себя не пойми кем, психопатах, упивающихся властью и кровью. Нет. Они не стоили нашего внимания. Простые люди, обиженные, гордые, обманутые, недовольные, но сохранившие в себе человеческие качества. Люди, попавшие в ловушку истории и обстоятельств.

— Когда вам удалось наладить постоянные дипломатические контакты?

— Сложно сказать. Мне кажется, это случилось, когда многие поняли, насколько далеко всё зашло. Те дни проходили в хаосе. Внезапная отмена договорённостей, предательства, ловушки, ложь с обеих сторон… Упущенные возможности. Бюрократия. Огромные расстояния и меняющаяся обстановка на фронтах. Задержка во времени, ошибки, плохое взаимодействие, упорство военных, их ограниченность… Представьте себе вашего знакомого, у которого есть к вам обида, мнимая или реальная, неважно. Вы встречаете его на улице и пытаетесь поговорить. В ответ он отворачивается и уходит. Что вы будете делать? Догоните его? Схватите за руку? Он не хочет, неспособен с вами разговаривать, а вам нужны правильные и уместные именно сейчас слова. Только до него они не доходят сквозь шум автомобилей и крики толпы. Вы надрываетесь, но говорите в пустоту… А на войне, мнимых обид нет… Ненависть порождает ненависть.

Даже спустя время, когда мы смогли наконец, сесть за стол переговоров, разногласия, упёртость, враждебное поведение и недопонимание, не улетучивалось по мановению руки. Каждый шаг, каждая уступка, маленькая победа достигалась часами и днями криков и взаимных обвинений. Но мы продолжали свою работу. В самые чёрные дни находили ещё одну возможность спасти немного жизней. И не сдаваться. Не опускать руки…

— О чём в то время вы думали чаще всего?

— О том, что каждую минуту, пока мы сидели за столом, обложившись тоннами бумаги, пока мы произносили речи и подписывали соглашения… делали перерывы на обед…

Ли Во Джонг понижает голос и смотрит сквозь меня:

— Десятки людей расставались с жизнью.

Целый день я трачу на то, чтобы добраться до места назначения. Затерянный в глуши, вдали от цивилизации и людей дом принадлежит Александру Борроу, бывшему чиновнику и руководителю администрации Самуэля Ронгази.

Видимо, мистер Борроу не хочет, чтобы его беспокоили и специально выбрал это уединённое место для своего проживания. Он встречает меня у дома. Высокий, худощавый. Внешность аристократа. Только на лице и в глубине глаз читается разочарование и усталость.

Мы устраиваемся на веранде у дома. Его супруга приносит нам немного закусок и пару бутылок вина и оставляет нас наедине.

— Своё, — говорит хозяин, откупоривая бутылку.

Вино отличное. Ароматное.

— Вы давно тут живёте? — спрашиваю я.

— Шесть лет, примерно. Жена настояла.

Я с пониманием киваю:

— Простите если этот разговор вам будет неприятен. Но он очень важен для меня.

— Не беспокойтесь, мы общались с вами по телефону, ваши цели мне понятны. Надеюсь, буду вам полезен.

— Но всё равно… спасибо, что согласились на интервью.

Борроу кивает.

— Я попытаюсь рассказать вам о человеке по фамилии Ронгази, так… как его знал и видел я, — он делает паузу. — Мы познакомились во время учёбы в университете Старой Праги, на Земле. Мои родители были состоятельными людьми, наша семья владела крупными фармацевтическими фабриками и лабораториями. Мне могли дать лучшее из возможных образований. Я выбрал метрополию, её сердце и центр. Земля… Удивительное место для рождённого в колонии. Человек давным-давно покинул эту планету. Заселил множество миров, но как и прежде она манит к себе нас. Никогда там не бывав, ощущаешь, что вернулся домой. В молодости много романтики. Так, я тогда это чувствовал.

Самуэль, как и я, отпрыск старинной, богатой семьи. Только в отличие от меня, его отношения с родителями никогда не были тёплыми. Он о них говорил редко и неохотно. За время учёбы, насколько я знаю, получил лишь пару писем и столько же отправил в ответ. К тому времени, как мы получили дипломы его мать и отец скончались. Он не был на похоронах. Просто не поехал.

Сами понимаете, наше с ним происхождение, дало толчок к началу нашей дружбы. Мы прилежно учились, знакомились с новым для нас миром, изучали людей и их культуру. Впитывали информацию. Он всегда вёл себя немного отстранённо, где-то холодно, с другими учениками. Не любил больших компаний. Много читал… Ничего необычного. Просто тихий парень. Так, про него говорили.

Особый интерес и страсть в нём пробуждалась, только когда заходили разговоры об истории и устройстве современного государства. Об экспансии человечества, метрополии, колониях. О политическом строе и месте каждого населённого людьми мира в этой системе. Он любил рассуждать на тему самоопределения и возможностей всех планет, людей, живущих на них и целей, которые перед ними стоят. Однажды он спросил у преподавателя:

«Будет ли прав человек, который решится изменить ход истории, руководствуясь исключительно своим, личным мнением, без оглядки на остальных?»

«Смотря какие идеи он захочет реализовать и что это даст обществу» — ответил тот.

«То есть его правоту будут расценивать по результатам его действий?»

«Сейчас один человек не способен изменить мир, мы живём в демократии и решения принимает множество людей.»

«А раньше или, возможно, в будущем?» — не унимался Самуэль.

«Не могу сказать про грядущее, но когда-то таких людей называли либо тиранами, либо спасителями, в зависимости от их поступков».

— Забавно, — Борроу вертит перед глазами бокал с вином, разглядывает, как янтарная жидкость перекатывается по стенкам. — В прошлом всегда можно найти намёки на будущее, если хорошо присмотреться. Или найти объяснения тому, что случилось…

–В общем, — продолжает он. — После университета мы оба вернулись домой. Я, благодаря связям отца, стал помощником сенатора, а Самуэль получил должность в управлении столичного аппарата внутренних дел. Тогда нам было по 25 лет. Мы строили карьеры, не прерывая общения. Виделись нечасто, но не теряли друг друга из поля зрения.

Через несколько лет я стал сенатором. Женился. И жил в столице. Самуэль организовал политическую партию и разъезжал по планете с выступлениями, встречами и собраниями. На очередных парламентских выборах его партия получила места в Сенате и он стал частым гостем на политических шоу и Сетевых программах. Его популярность росла, как и популярность партии. Мы стали видеться больше. Он стал частым гостем в моём доме. И его неуёмный энтузиазм, желание быть всегда на виду, участвовать во всех аспектах политической жизни, страсть с которой он отдавался делу, меня поражала. Я буквально восторгался им. Да и не я один…

По-прежнему скромный, тихий и не очень общительный он менялся, как только, оказывался на трибуне перед слушателями. Чёткий и выразительный голос, горящий взор, твёрдая убеждённость в своих словах — завораживала. Ему рукоплескали…

— Он верил в то, что говорил, так? — спрашиваю я.

— Искренне. По-настоящему. Политики всегда угождают избирателям…

— А он?

— Он говорил как есть. Правду. От всего сердца и люди это чувствовали. Этим он отличался от всех.

— У него была личная жизнь?

— Нет. Говорю с полной уверенностью. Мне кажется, он никогда и не думал о семье и детях. Я никогда не видел его в обществе женщины, не слышал от него ни слова про любовь и отношения. Ничего подобного. Лишь однажды, когда он был у нас в гостях, моя супруга шутливо поинтересовалась:

«Когда ты отдашь своё сердце девушке?»

«Оно занято» — ответил он, — «В нём нет места».

На этом всё. Мы посчитали, что карьера для него самое важное. И не трогали эту тему. Так, в скором времени, Самуэль Ронгази был избран президентом. Он легко обошёл всех своих соперников и получил высшую должность в неполных сорок лет. Став самым молодым лидером в нашей истории. В ту ночь, когда голоса ещё считали, но никто не сомневался в его победе, от него раздался звонок. Я ожидал услышать радостный голос без пяти минут президента, удовлетворение от победы, желание отпраздновать его достижение, но он спокойно и даже несколько скучающе сказал:

«С завтрашнего дня ты руководитель аппарата президента… у нас много дел».

Я не мог, да и не хотел отказываться. В течение следующих десяти лет он дважды переизбирался на новый срок. Доверие к нему было фантастическим. И пользуясь этим доверием, Самуэль сделал много для нашего народа. Поднял экономику, искоренил коррупцию, добился преференций от метрополии. Там с ним считались, а на родине любили. Потрясающее время… Я постоянно был рядом, помогал во всех его начинаниях. Поддерживал самые опасные и рискованные реформы. Нам всё удавалось…

Мистер Борроу замолкает, глядя на пустой бокал.

— За эти годы парламент, из противовеса превратился в проводника его воли. Многопартийная система ушла в прошлое. Нет, он не менял конституцию, не боролся с политическими соперниками, их просто не стало, они все перешли под его знамёна. Одна партия — один президент — один народ. Лозунг тех дней, — продолжает он.

–Тогда мы думали, что поступаем правильно. Да, демократия стала другой, но ведь она осталась! Что с того? Мы едины, изменения налицо. Прогресс, процветание. Не к этому ли стремится каждая нация? У нас есть сильный лидер, он делает всё во благо людей, даёт им уверенность в завтрашнем дне…

В эйфории этих лет незаметно проросли зачатки, того, что называют поклонением. Доверие переросло в безоговорочную веру. Сомнения уступили место слепой покорности, — вздыхает Борроу. — Мы были так увлечены и воодушевлены, что не замечали этого.

— Как-то вечером, возвращаясь с работы, я слушал местную радиостанцию. Они освещали текущие события и пытались анализировать происходящее. Строили доводы и предположения. Обычная болтовня в эфире. Правительство уверяло нас, что мы придерживаемся нейтралитета… Что беспокоиться не о чем. Пока во всяком случае.

Мы и не беспокоились. События разворачивались далеко, а новости приходили с опозданием и больше напоминали слухи. Сеть тогда ещё работала, но выудить оттуда достоверную информацию было сложно. Поэтому меня больше заботила ситуация с просроченным кредитом на дом, чем далёкая и не понятная война.

Мы находимся в реабилитационном центре, построенным четыре года назад, на деньги, собранные фондом «Детство», его основатель и руководитель Сид Майер, сидит напротив меня. Скромный кабинет на пятом этаже, больше похож на картотеку или архив, всё свободное место занимают папки с личными делами его подопечных. Я устроился на пластиковом стуле у окна, после того как Сид, извинившись за беспорядок, освободил его от стопки бумаг.

— Забот было выше крыши, — продолжает он. — Сара только пошла в школу и ей требовалось больше внимания чем обычно. Я брал дополнительные выходные, всякий раз, как удавалось. И старался проводить с ней как можно больше времени.

Вздыхает:

— Нелегко воспитывать дочь одному… В общем, наша жизнь протекала как и прежде. Заботы и рутина. Я остановился у супермаркета купить продукты к ужину и встретил своих знакомых. Нат и Майкл жили на соседней улице, у них была двойня, того же возраста что и моя Сара. Они грузили в машину коробки и ящики с продуктами. Довольно много.

«Зачем им столько?» — мелькнула мысль.

Мы обменялись приветствиями, поговорили о детях и о работе. Ну, знаете… вся та ерунда, о которой болтают при встрече. Майкл мимоходом рассказал о своём знакомом, который улетел по делам на Землю и вот уже вторую неделю, родственники не могли с ним связаться. Я тогда подумал «счастливчик, позволяет себе такие перелёты». Мы поговорили, и я отправился за продуктами. Утром Сара просила купить ей консервированных персиков, но на полке их не оказалось. Да и во всём отделе концентратов и консервированных продуктов многие стеллажи пустовали. Обдумывая, где же ещё их купить, я подошёл к кассе и расплачиваясь, поинтересовался у продавца:

«Что случилось с консервами?»

«Последние несколько дней на них вдруг вырос спрос» — ответил он. — Многие берут целыми упаковками».

Забрав пакеты, я погрузил всё в машину и поехал домой.

— Вы обсуждали с вашими коллегами или друзьями политическую ситуацию? — спрашиваю я.

— Редко. Одним из нас было глубоко плевать, что происходит в других колониях, остальные верили, что это не продлится долго и метрополия быстро подавит недовольство.

— Недовольство?

–Да. Именно недовольство. Так, мы это видели. Ограниченный конфликт. Больше политики, чем военной составляющей. Кто-то что-то не поделил. Пересёк чьи-то интересы… Как думает обыватель? Он думает:

«Что у них там произошло? Из-за чего заварушка?».

А следующий вопрос он адресует себе:

«Как это отразится на мне?» — и считает, что «никак». Своих дел полно:

«А те… другие… сами виноваты. Чего им не жилось?».

Я думал так же. Думал, пускай политикой занимаются специальные люди. А наша задача не лезть в это и заниматься повседневными делами. Не наш уровень. Пусть другие разбираются, лишь бы всё шло своим чередом. Спокойно и без потрясений.

— Я не раз слышал подобные слова.

— А чего вы ожидали? Что отец, одиночка, вроде меня, прочитав новости о боевых действиях, которые происходят бог знает где, в местах, что он видел только в Сетевых передачах, бросит всё и будет вникать в судьбы народов, на которых ему чихать? Конечно же, нет… Зачем?

— Я думаю…

–Простите… мы все так думаем… Сейчас… Но не тогда… К сожалению. Человек не хочет забивать себе мозг далёкими и чужими проблемами. Не хочет выходить из созданной, им же, зоны комфорта, где есть повседневные потребности и обязанности. Не хочет ничего знать. Не желает вникать… так мы устроены.

Он делает паузу и продолжает:

— Сейчас я думаю, сколько же судеб загубила такая точка зрения. Сколько жизней положено на алтарь нашему невежеству и бездействию… Мы в ответе не только за себя, но и за своих близких. И мы должны были это предотвратить (кивает на стеллажи с бумагами). Вот доказательства беспечности взрослых… За неё расплатились наши дети…

–Ваше правительство не посчитало нужным сообщать вам о происходящем?

— Нет. Нам ничего не говорили. Уверяли, что всё идёт по-прежнему. Возможно, не хотели паники. Сообщали о переговорах с метрополией, о гарантиях безопасности и невмешательстве. Делали вид, что беспокоиться не о чем. Впоследствии это только усугубило ситуацию. Паника всё же случилась. Если те события можно охарактеризовать как паника… скорее катастрофа.

На следующий день местные и сетевые трансляции прекратились. Их заменило обращение представителя метрополии, его крутили без перерыва по всем каналам. «Экспедиционный корпус высаживается на планете… не оказывать сопротивления… не покидать своих домов… не выполнять приказы планетарного правительства» и так далее. Я уехал с работы, забрал Сару из школы. По пути заскочили в супермаркет… Толпа пыталась пробиться к закрытому магазину охотничьих товаров, который находился рядом с парковкой. Вспыхнули несколько драк. Крики. Проклятия. Хаос. Я оставил Сару в машине и протиснулся в магазин. Люди сметали с полок всё, что попадалось под руку. Продукты, одежду, медикаменты. Очередь на кассе невероятная. Все толкаются. Лезут вперёд. Персонал пытается успокоить и скоординировать людей, но всё без толку. Накидав в корзину всего, до чего смог дотянуться, я увидел, как люди просто выбегают из здания, не позаботившись об оплате товара. Через несколько секунд остальные последовали их примеру… Работникам магазина не оставалось ничего, кроме как, смотреть на это в бессилии. Я сделал так же. Возвратившись домой, я позвонил Майклу. Спросить, что он думает по этому поводу.

«Я не знаю… зачем они высаживают войска? Мы же ни при чём» — воскликнул он.

«Может, они делают это для нашей же безопасности?» — предположил я.

«А кто или что нам угрожает?»

«Понятия не имею… что будем делать?»

«Ждать!».

Потом пропала телефонная связь. Подключение к сети не работало. Мы легли спать. Утром я проснулся от шума автомобилей. Выглянул в окно. По улице то и дело проезжали машины, водители явно спешили. Многие везли коробки и чемоданы. Их закрепили на багажниках и накидали в салон. Две машины столкнулись на перекрёстке у нашего дома. Их хозяева даже не вышли из салона, один сдал назад, другой развернулся и оба поехали дальше. Наши соседи, семья из трёх человек спешно грузили вещи в свою машину. Мужчина криками подгонял жену и сына.

Я разбудил Сару и попросил её одеться и ждать меня. А сам выбежал во двор с намерением выяснить, что случилось и куда все бегут. Чуть дальше по улице стояла патрульная машина. Я кинулся к ней. Парень, полицейский, наверное совсем недавно окончивший академию, пытался по рации, с кем-то связаться, он всё время повторял «жду инструкций… жду инструкций», динамик выдавал лишь помехи и шипение.

«Что случилось?» — я тронул его за плечо.

«Не знаю сэр, простите, вам лучше вернуться домой.»

«Куда все бегут?»

«Бегут из города сэр!».

И он снова попытался наладить связь. Я оглянулся. Понял, что это не шутка, и бросился домой.

Через час, захватив самое необходимое, мы с Сарой стояли в пробке на выезде из города. Это была трасса Е12, я выбрал её, потому что все остальные устремились к ней. Дочка всё сильнее нервничала и беспокоилась. Столь быстрый отъезд, непривычная суматоха и переполох на городских улицах… Я пытался, как мог её успокоить. Говорил, что просто прокатимся на машине по делам… Съездим в другой город, что у меня выходной и мы проведём его не так, как обычно. Сам же в это время думал, что нам делать и куда мы поедим. Поддавшись импульсу, я оставил дом и бросился бежать, но куда и главное, отчего не знал.

Рядом остановился мотоцикл. Средних лет мужчина и молоденькая девушка пытались протиснуться на нём между застрявшими в пробке машинами. Он оглядывался и искал возможность проехать вперёд. Автомобили стояли довольно плотно. Я открыл окно и крикнул сквозь шум:

«Вы знаете, что произошло?»

Девушка повернула ко мне голову:

«Мы едим от самой столицы. Нужно бежать. Они стреляют во всех.»

«Кто?» — тупо спросил я.

«Солдаты… На Новый Пекин пришла война!».

Янис Анил выглядит старше своих лет. Я бы дал ему около сорока, но этому «молодому» человеку нет и двадцати восьми. События шестилетней давности оставили глубокий отпечаток на его лице. Впалые щёки и ранние морщины, неестественно бледная кожа, с белыми шрамами от ожогов. Его длинные, редкие волосы собраны в пучок. Очень худой для своего роста. Можно сказать, высохший.

— Я жадно ловил и искал любую информацию о «Сопротивлении». В сети, конечно, нелегко было найти её, но зная ресурсы или нужных людей, через личные каналы, знакомства… можно было найти всё. До сих пор меня удивляет, почему Метрополия проморгала такие вещи. Или не замечали или закрывали глаза, не знаю. Возможно, считали просто незначительным, не стоящим внимания. Ерундой… Поэтому мы довольно быстро нашли человека, который давал нам советы и указания, как организовывать ячейки, убеждать и привлекать людей, как их мотивировать и настраивать. Он передавал нам материалы и листовки, инструкции, руководства. В общем, всё, что требуется для полноценной «подпольной» работы. Само собой, сначала мы побаивались властей, такие вещи всегда противозаконны, но как выяснилось позже, страхи были напрасны. Никому до этого не было дела. Естественно, ходили слухи о какой-то организации, которая пропагандирует… антиправительственные настроения, но это никого особо не впечатляло. Очередная новость, очередные слухи. Полные предположений рассуждения. Кто-то считал это просто вымыслом, а кто-то откровенным враньём. Другие детскими играми.

Я запомнил фразу, которую обронила одна пожилая женщина, сидевшая недалеко от меня в метро, когда я ехал на учёбу.

«Мне кажется, молодёжь придумала себе такую игру… пусть балуются, кому от этого вред?!».

Я лишь улыбнулся тогда, в моём рюкзаке лежала стопка листовок. Уверен, даже останови меня полиция и найди их, они бы и сами не знали, что делать со мной. Наши законы я не нарушал…

Признаюсь, мне было интересно. Будто новое увлечение. Хобби, если хотите. Немного таинственности, чуть-чуть недозволенности… капля романтики. Мы устраивали «тайные» встречи, собрания. Обсуждали вещи, за которые призывало бороться «Сопротивление». Находили подтверждения их словам о несправедливости и угнетении колоний, разграблении ресурсов, несовершенстве системы и наших правах. Вступали в жаркие дискуссии о причинах и последствиях, о реформах и изменениях… Мечтали. И верили.

Число наших сторонников росло. В студенческой среде подобные вещи распространяются подобно инфекции, быстро, неотвратимо. Сказанное слово или показанная кому-то листовка, через час обсуждается десятком, а ещё через час сотней молодых людей. И большинство хотели поучаствовать в этом. Преподаватели знали, видели, но не вмешивались. Тот же принцип, лишь бы не вредило учёбе.

Мы действовали согласно инструкциям. Всё тот же человек через Сеть, наставлял нас…

— Тогда вы понимали, к чему это может привести? — спрашиваю я.

Он грустно улыбается и качает головой.

— Нет, конечно. Откуда? Всё, что нам передавали, не выходило за рамки рассуждений и предложений задуматься, утверждений о несправедливости, подлости и алчности властей Метрополии. Если там и были призывы к чему-либо, так это призывы к рассуждениям, подкреплённые натянутыми фактами. Какие-то мы могли заметить сами, а какие-то принимали за правду.

Говорю же Вам. Просто студенческая, молодёжная организация. Которая скорее идеологически противопоставляет себя центральной власти. Не соглашается с ней и требует перемен… Не более…

— Вас интересовало, кто тот человек из Сети? Откуда он и где находится?

— Нет, ни капли.

— Он когда-либо призывал к вооружённой борьбе?

— Нет…. В листовках, которые мы печатали и распространяли, были факты и разоблачения, зачастую грязные подробности жизни высших чиновников Метрополии. Их детей и жён. Тайные расследования о богатстве и коррупции. Гневные тирады по поводу угнетения колоний и т.д. Идеи объединения против центральных миров и их доминирования, противостояния им…политически, идеологически… Никаких призывов брать оружие и свергать власть.

Уверен, будь там изначально такие идеи, многие из нас не пошли бы туда.

Тот, кто это всё придумал, был неглупым человеком, он понимал, что при всём нашем отставании и технологическом и финансовом от внутренних миров, при всей той централизованной бюрократии, которая мешала нашему же правительству принимать те законы, которые в первую очередь пойдут на пользу нам самим, мы не жили так уж бедно, не были под полным подчинением у Метрополии. Нас не притесняли и не унижали. Мы не жаловались. Не противились. Жили по — своему скромно, но стабильно. Поэтому призывы к откровенной, да ещё и вооружённой конфронтации с центром, мы бы не поняли и не поддержали. Он действовал гораздо хитрее. Осторожнее. Кто всегда стремится к переменам? Молодёжь! Кого проще всего всколыхнуть и поднять? Молодёжь! Дайте им идею… почва уже подготовлена. Она в них самих, в их безрассудности и беспечности.

И этот человек знал, что получит… Тысячи и сотни тысяч парней и девушек, которые устремятся в неизвестность, навстречу новизне и приключениям. Которые сами не замечая станут преданными и ярыми сторонниками его идеи о необходимых переменах. Так и произошло…

Из кружка по интересам мы превратились в «Сопротивление».

Из молодых, только начинающих жить людей в фанатиков!

— Среди вас были сомневающиеся?

— Очень мало, мы скорее считали их трусливыми и слабохарактерными. Смеялись над ними. И гордились друг перед другом, что вот мы-то настоящие люди, готовые и способные на борьбу.

— Борьбу?

— Ага, только мы и сами не знали, что это значит. Просто были готовы и убеждали сами себя, что готовы. Нам стали скармливать информацию о других колониях, о таких же, как мы, вставших на путь «избавления». Говорили, что на всех планетах растёт недовольство и это правильно, закономерно. Постепенно риторика стала меняться. Больше неприязни, больше примеров из прошлого и сравнений с борцами за свободу, о которых мы и не слышали. Как-то само собой прозвучало слово"теракт", нападение на чиновника Метрополии, нам передали фотографии с места события, снабдили комментариями. И мы с чистой совестью восхищались этим поступком наших «коллег» и единомышленников. Листовки и болтовня теперь казались пустой тратой времени, мы хотели большего. Действовать…Начав с почти безобидной идеи о неравенстве, пришли к ненависти по отношению к центральным мирам и её гражданам. Ко всем, кто не жил в колониях, ко всем «толстосумам и откормившимся за наш счёт — лентяям». Так, мы говорили… В это мы верили. И тогда же стали враждебно относиться ко всякому, кто думал иначе. Заглотили наживку. Попались, сами того не ведая. И были этому рады.

— Как всё началось? — спрашиваю я.

— Когда пришли первые сообщения о событиях на Марсе, и восстании на Ероне. Все мы к тому времени, уже не считали себя вправе оставаться в стороне. Вот оно! Началось! Нужно действовать. Нам передали сообщение. Предупредили, что это очень важно и каждый из нас должен его услышать. Мы услышали… и пошли…

— Новый Пекин?

— Да.

Янис замолкает и закрывает глаза. Я не могу найти нужных слов. Его боль почти осязаема.

— Вам повезло, что вы выбрались оттуда, — выговариваю я, и тут же замолкаю.

— Вы так считаете? — Янис кивком указывает на свои ноги, обе ампутированы выше колен.

Мария Сиваль встречает меня в школьном дворе. Занятия на сегодня окончены и дети рассаживаются по автобусам, которые развезут их по домам. Она прощается с ними, шутит и подгоняет отстающих. Мы обмениваемся рукопожатиями. Хрупкая на вид ладонь уверенно сжимает мою руку.

— Здравствуйте, мистер Фишер.

— Добрый день.

— Как добрались?

— Я привык к длительным перелётам, обычное дело. Так что всё в порядке, спасибо.

Она широко улыбается и указывает на здание школы:

— Давайте поговорим у меня в кабинете, сегодня на улице прохладно.

— Как скажете, — отвечаю я, поудобнее перехватывая портфель.

Мы входим в опустевшее здание и поднимаемся на второй этаж. Мария пропускает меня в свой кабинет.

— Признаюсь, меня удивил ваш звонок, ещё никогда я не давала интервью, — весело сообщает Мария, — Ну не стойте, присаживайтесь.

Я покорно сел в предложенное кресло:

— Это не совсем интервью, я тут не как журналист, а скорее как писатель. Собираю материал для книги. И истории таких людей, как вы, меня чрезвычайно интересуют.

— Ну и пусть. У меня в гостях настоящий журналист или писатель, это всё равно большая честь для меня, — засмеялась она. — Потом буду хвастаться.

Я скромно промолчал. Весёлый нрав этой маленькой, жизнерадостной женщины, с большими и добрыми глазами, привёл меня в смущение. Мария будто уловила моё настроение.

— Задавайте ваши вопросы, Билл, вы ведь позволите называть вас Билл, — мягко спросила она. — Я не боюсь воспоминаний.

Кивнув, я включил диктофон.

— Мне так хотелось побыстрее оказаться на месте. Недельный перелёт длился целую вечность. С нетерпением и трепетом я мечтала сойти с корабля и своими глазами увидеть бескрайние, голубые просторы здешних океанов и вдохнуть ароматы планеты, славящейся тропическими лесами и чистейшим, солёным воздухом. Получив багаж, я побежала к выходу из терминала, обгоняя туристов и вызывая улыбки на лицах персонала порта.

Первые секунды под открытым небом Самуи, меня ошеломили. Лазурная синева с барашками белоснежных облаков, неспешно плывущих над головой, яркая непривычная зелень, испускающая новые, незнакомые запахи. Тёплый ветерок, несущий свежесть близкого океана — удивительное зрелище, для выросшего в бетонном мегаполисе, человека. Столько растительности и столько открытого пространства, я никогда не видела. Не говоря уже об океане.

Мечта стала явью. Я впервые вступила на другую планету. И меня переполняли чувства. В то время мне было 25 лет. Жизнь только начиналась, и это начало мне нравилось. В моём кармане лежало приглашение на работу в среднюю школу имени Франциска Колье, первого президента и почитаемого до сих пор на Самуи человека. Городок с одноимённым названием — Колье, столица главного туристического острова колонии, располагался на побережье, там мне предстояло жить и работать. Помню, однокурсники посмеивались надо мной, когда после получения документа об образовании я подала просьбу о своём желании работать в колонии. Это считалось бесперспективным, скучным и непопулярным началом карьеры. Большинство стремились получить места и приглашения на работу во внутренних мирах. Мало кто хотел покидать Метрополию и уезжать в «глухомань». А меня влекла неизвестность и новизна. Разность менталитетов и культур не сильно пугала, я умела находить общий язык со всеми. А гражданство Метрополии давало преимущество для молодых специалистов.

В силу своего характера и любознательности я легко сходилась с людьми. Местные приняли меня неплохо. Некоторые держались настороженно или недоверчиво, но только на первых порах. Потом барьеров не было. Принимать туристов и зарабатывать деньги на «чопорных» путешественниках из богатых внутренних миров, для местного населения было привычно, те жили в курортных зонах на побережье, купались в океане и поглощали отменные морепродукты, но редко кто из них появлялся в других уголках планеты. А таких, как я, приехавших сюда на постоянное место жительство было очень мало. Работники посольства с семьями и небольшой гарнизон в столице, вот и все соотечественники, которых я могла встретить. Планета жила туризмом и по договору с Землёй, на Самуи не допускались иноземцы для ведения бизнеса. А больше здесь делать было нечего.

Работа в школе приносила мне огромное удовольствие, меленький коллектив, добрые, отзывчивые люди. Во многом не похожие на меня, со своими устоями, но в целом хорошие. Ученики с интересом слушали рассказы о моей прежней жизни, удивлялись описаниям огромных городов и фабрик, восторгались событиям и историям из будней Метрополии. Смеялись над тем фактом, что я не умела плавать…

Я влюбилась в этот мир и в этих скромных, простодушных людей. И они отвечали мне тем же.

Так пролетели пять лет. Весть о начале войны здесь восприняли довольно спокойно. Поток туристов иссяк, те, кто находился на планете, были вывезены в течении нескольких недель. Люди, живущие туризмом, вдруг лишились доходов и правительство развернула программу по трудоустройству оставшихся без работы людей, на морские добывающие и перерабатывающие фермы. Остальных же это не коснулось. Как и прежде большинство населения было занято в пищевой промышленности. Моря и океаны Самуи могли прокормить многих. Я не сильно волновалась из-за разворачивающихся событий. В Сеть заходила редко. На работе об этом почти не разговаривали. Жизнь не изменилась, и мы были этому рады. Местные новостные агентства ограничивались скупым освещением далёких событий и не будоражили умы сограждан. Правда, я не могла уже длительное время связаться с родителями, но считала, что отсутствие связи — временное явление.

Изменения начались когда на Самуи прибыли первые корабли с ранеными солдатами колоний, участвовавших в восстании. Точно не знаю, какой политики придерживалось руководство планеты, полагаю, что невмешательства. Но принять у себя, разместить и кормить пострадавших в боевых действиях, оно согласилось… Или ему не оставили выбора.

Транспорты ежедневно доставляли к нам всё новых и новых людей, тысячи и десятки тысяч раненых, спешно размещали в государственных учреждениях, гостиницах и в быстровозводимых модульных пунктах. Огромное количество людей. Спокойная и размеренная жизнь маленькой планеты сменилась на суету и неразбериху громадного, шумного, полевого госпиталя. Было ощущение, что колонии сделали Самуи своей главной лечебницей. По улицам сновали автомобили и грузовики, повсюду разворачивали новые палаточные городки. В небе то и дело пролетали транспортные самолёты, старые корабли — сейнеры, круизные лайнеры, сухогрузы, всё превращали в плавучие госпитали и пункты приёма пострадавших. Улицы городов заполнили солдаты и гражданские, строители и медики, и ещё целая орава обслуживающего и вспомогательного персонала. Бедлам!

В спортивном зале нашей школы разместили легко раненных и выздоравливающих солдат. Поначалу, работники и родители учеников с сочувствием и пониманием относились к ним, приносили еду, гостинцы. Предлагали необходимую помощь, если потребуется. Брались стирать вещи, несли из дома всякие мелочи, вроде полотенец, бритв или постельного белья. Некоторые давали немного денег. Солдаты с радостью принимали всё это и постоянно просили ещё.

Постепенно дети стали сторониться их, побаивались громкого смеха и грубых шуток. Их манер и непривычной внешности. Солдаты расхаживали по территории школы, дразнили учащихся и педагогов, кидали недвусмысленные взгляды и отпускали непристойные замечания в адрес молодых женщин учителей. Часто были пьяны. Директор школы лишь разводила руками, жаловаться было некому.

Спустя время обстановка стала накаляться. Военные становились всё наглее. Они уже не просили, а требовали. Еды, денег, выпивки. Один раз произошёл конфликт, когда подвыпившие солдаты, не стесняясь детей, приставали к учительнице. Только вмешательство офицера, военного врача, успокоило их. Многие дети перестали посещать школу, родители не хотели ни отпускать туда детей, ни появляться самим.

Я старалась как можно меньше находиться вне класса. Так было спокойнее.

В один из дней, на обеденном перерыве моя коллега сказала:

«Тебе нужно было уезжать, Мария, когда ещё была возможность… Подумай, что будет если они узнают откуда ты».

Тогда я впервые, по-настоящему испугалась.

Я не виню тех людей. Многие из них прошли через такое, что и представить сложно. Они и есть настоящие жертвы той войны. Да, всегда и везде жалеют мирных граждан, напоминают об их беспомощности и ужасах, что они пережили. Это так. Это ужасно. Но стоит на миг представить, какой выбор встаёт перед тем, кто берёт в руки оружие, как он оставляет дом, семью или родителей, ломает свою привычную жизнь и оказывается на фронте…Там он должен либо убивать, либо… не мне судить о морали. Мне их жаль. Миллионы отправились на войну под бой барабанов и звуки трубы, многие остались там, на полях сражений, где перед ними вставал тот самый выбор. Либо, либо… тем же кому повезло вернуться живым, потом предстоит решить ещё более сложную задачу, остаться человеком. Вернуться оттуда не только физически, но и морально, убить в себе того зверя, что был необходим для выживания и вновь стать отцом, мужем или сыном…

Многие скажут, среди солдат той войны были и плохие люди. Бездушные, злые и жестокие… Я это знаю… Но разве это не наша общая вина? Разве злодеями и негодяями рождаются? Я долго работаю с детьми и знаю, что это не так. Этого можно избежать. Покоряя звёзды и совершая технологические рывки, человек не должен забывать о своём духовном развитии, иначе однажды мы уничтожим сами себя (делает паузу).

Случайно или нет, меня выдала мать моего ученика. Эта одинокая женщина сблизилась с проходившим лечение молодым офицером, и, скорее всего, влюбилась. Уж не знаю, как это произошло, но правда обо мне раскрылась. О моём происхождении. Как-то утром я пришла в школу, зашла в класс, но вместо учеников, меня ждали трое солдат. Среди них тот офицер.

Глава 1

Маркус Альери

— Как человек практичный и неглупый я понимал, что мой бизнес может находиться под угрозой. Сложив в голове все элементы мозаики мне, стало очевидным, что грядущие события, если они произойдут, положат конец моей деятельности. В лучшем случае. А в худшем собственная жизнь окажется под угрозой. Нужен был план. Для начала тихое и надёжное место, где бы я мог пересидеть преддверие кризиса. Вот только где оно? Что мне было известно?

Организация под названием «Сопротивление», с которым я часто работал через подставных лиц, уже пару лет приобретало оружие и технику. Масштабы закупок говорили что, по крайней мере, на нескольких колониях местные правительства покровительствовали ей. Её представители сидели в высших эшелонах власти. Или имели огромную поддержку. Вся картина мне неизвестна, но чутьё подсказывало, что оружие не будет долго лежать в ящиках, им воспользуются. И очень скоро. В Метрополии, конечно же, не допустят сепаратистских выступлений, направят войска на подавление возможного мятежа. Это означает войну. Будучи не обременённым патриотической чушью, мне, было понятно, что во время войны лучше держаться нейтралитета и раствориться. Дома ко мне могли появиться вопросы. Если кто-то из людей, замешанных в моих операциях, заговорит и выдаст меня, мне конец. А они обязательно заговорят, если припереть их к стенке. Будут спасать свою шкуру, ценой моей.

Возможно, я ошибался и слишком драматизировал, возможно, мятежа и не будет, возможно «Сопротивление» это просто кучка террористов и фанатиков, у которых не хватит силёнок тягаться с правительством, но провернув сделку с тем покупателем, продав самое разрушительное и мощное оружие, созданное человечеством, я всё же решил подготовиться к худшему сценарию.

Деньги я распределил по нескольким счетам. На разные фамилии. Обзавёлся пятью поддельными паспортами. Слегка изменил внешность, в частной хирургической клинике. И купил недвижимость, небольшой дом на окраине Лузье, столице Третьей Республики.

— Почему именно там? — удивился я. — Не Земля, но всё же довольно близко от центра.

— А где ещё скрываться от властей такому человеку, как я? На планете увеселительных заведений, притонов, казино и ресторанов! Среди таких же мошенников, жуликов и преступников со всех известных миров. Я всегда любил Республику, за развратный и жизнерадостный нрав её обитателей и за те скромные радости, которые она может предложить обладателю пухлого кошелька!

В общем, мои приготовления оказались своевременны, через неделю произошёл мятеж на Ероне. Фактическое начало полномасштабной войны.

Это известие пришло, когда я только прибыл на Третью Республику и разбирал чемоданы. Я успел.

— Выглядит так, будто Вы досрочно вышли на пенсию.

— Чёрт возьми, так оно и было. Денег на тех банковских счетах хватило бы и моим внукам, если бы они у меня появились. В новом доме было всё, что мне необходимо, поддельный паспорт давал гарантию безопасности, пусть неполную, при доскональной проверке мою личность легко бы выяснили, но возможность этого была мала. А множество баров и ресторанов, не давало поводов для скуки. По-своему я был счастлив. Деньги — это хорошо, но ещё лучше, если у вас есть время и возможность их тратить! Наверное, я мог бы даже жениться (смеётся), но как только заканчивалась очередная бурная ночь и наступало утро, я терял интерес к женщинам, спавшим в моей постели.

— Вы обрубили все деловые связи? — спрашиваю я.

— Почти. Это могло быть опасным. Я не собирался рисковать. Маркуса Альери больше не существовало. Конечно, было пару нор, где можно укрыться и несколько надёжных людей, которые могли бы мне помочь при необходимости. Но это на крайний случай. Я надеялся не прибегнуть к их услугам.

— А последний заказ, Лучевое оружие, вас оно не волновало?

(мистер Альери тянет с ответом)

— Не удивляйтесь. Волновало. (пауза) — Я знал имя заказчика.

Я молчу. Вижу, как в моём собеседнике идёт внутренняя борьба. Громко выругавшись Маркус Альери выпаливает:

— Да, да, да! Проклятье… Ещё как волновало! Я продавец оружия, а не маньяк, слетевший с катушек. Конечно, я зарабатывал деньги преступным путём. Естественно, с помощью оружия не разбивают райские сады. Их уничтожают им. Я продавал и плевал на всё. На мораль, закон, собственную совесть. Делал деньги… Но не я нажимал на курок, не я заставлял одного психа наставлять оружие на другого, подобного ему. Не я сбрасывал бомбы на города. Не я убивал детей… Хотите меня осудить? Судите тех, кто воспользовался оружием… я здесь ни при чём.

Несколько минут мы молчим, ярость мистера Альери уступает место спокойствию, он продолжает:

— Я прожил на Третьей Республике почти год и не привлекал к себе внимания. Следил за военными действиями из официальных источников. В меру тратил состояние. Отдыхал… Но помнил фамилию покупателя…Догадывался, на что он способен.

— Как Вас нашли?

— Никогда бы меня не нашли! Идиотский случай прервал мою размеренную жизнь. Время от времени колониальные войска устраивали налёты на Третью Республику. Одиночные либо плохо скоординированные удары кораблей этих вояк, с лёгкостью отбивала планетарная система защиты. Раз в несколько недель, а то и месяцев сообщалось о попытке атаковать поверхность планеты, но они оказывались безуспешными. Пару тройку раз бомбы попали в объекты инфраструктуры, но это была скорее слепая удача и чудо. Поводов для страха не было. Третья Республика наслаждалась обычной, спокойной жизнью.

Вот и в тот субботний вечер всё было как обычно, я охаживал очередную даму, по-моему она работала в гостинице «Самаритэн», во всяком случае так она сказала. Мы сидели в баре, рядом с этой самой гостиницей. В моих планах была долгая и запоминающаяся ночка. Когда по нелепому стечению обстоятельств корабль-одиночка, принадлежавший колониям, сумел прорваться сквозь заслоны ПВО и за секунду, до своего уничтожения успел сбросить довольно мощные бомбы на центр города. До нас докатилась ударная волна, зазвенели выбитые ею стёкла. Послышались крики людей и протяжный, запоздалый сигнал воздушной тревоги. Признаюсь мне не улыбалось, встретиться со «своим» товаром. Я немного встревожился. Испытывал неприятное чувство, похожее на удивление и злость одновременно. Насмешка судьбы, нелепая маловероятная смерть, вдали от фронта, и предмета который, возможно, я же и продал.

Моя спутница не пострадала, как и я. Бар располагался в цокольном этаже, и всё ограничилось разбитыми стёклами. Посетители стали расходиться. И мы вышли на улицу. В квартале от нас стояло облако дыма и пыли. Туда истошно вопя сиренами, спешили машины скорой помощи и пожарные. Женщина предложила поехать к ней домой. «Запить стресс» как она выразилась. Я ни секунды не раздумывал. Взял такси и мы поехали прочь от центра. Машина остановилась в тихом, но не очень престижном пригороде Лузье. Мы прошли несколько десятков метров до ворот трёхэтажного дома из красного кирпича, когда внезапно из темноты к нам навстречу направились две фигуры. Двое мужчин. С однозначными намерениями, как я тогда успел подумать.

Прозвучало такое банальное «Стой»! Не менее банально поднялась рука, сжимающая рукоятку пистолета. Не банальной была только эта парочка грабителей, они предпочитали сначала стрелять, а потом уже всё остальное.

Пуля угодила мне в шею. Что стало с моей спутницей я так и не узнал, да и не пытался если, честно. Очнулся я в центральной больнице Лузье, прикованный одной рукой, наручниками к стойке кровати. Оказалось, я десять дней был в коме и чудом остался жив. Потерял много крови. На моё счастье, жильцы домов услышали выстрелы, в тот вечер и вызвали полицию. Меня без сознания успели доставить в больницу. Успели спасти.

Поверьте, я оценил иронию. Жаль, не удалось сохранить пулю, которую врачи вытащили из меня. Был бы неплохой сувенир.

Ко мне в палату зашла медсестра, увидела, что я пришёл в сознание и позвала кого-то невидимого, находившегося в коридоре. Это был полицейский. На мои требования объяснить, почему пациент в моём лице прикован к кровати, они не отреагировали и не сказали ни слова. Полицейский вызвал кого-то по рации и запер дверь снаружи. Я был ещё слишком слаб, даже эта попытка восстановить справедливость, вызвала головокружение, и я вновь потерял сознание.

Когда снова очнулся, было утро или день. Не знаю. В палате, кроме меня, находился средних лет мужчина азиатской внешности. Строгий костюм и пристальный взгляд не сулил мне ничего хорошего.

«Вас зовут Маркус Альери, верно?» — скорее утвердительно произнёс он.

Мои мысли путались. Голова гудела. Я почти машинально ответил «да».

«У меня к вам вопрос, от которого зависит ваше будущее мистер Альери. Ваше прошлое нам известно».

«Что вам нужно?» — проговорил я, гадать как они вычислили меня не было сил.

«Нам нужно найти оружие, большое оружие. Вы ведь можете нам помочь?»

«Да» — ответил я, теряя связь с реальностью.

Том Линк

— Мысленно возвращаясь в прошлое, прокручивая в голове одни и те же события, раз за разом вспоминая сказанные слова или поступки, я пытаюсь понять — могло ли всё быть по-другому. Сам не знаю, что мне это даёт. Иногда облегчение, а чаще боль. Разум ищет ответ на вопрос — «почему», но не находит. Возможно, его просто нет. Превратности судьбы. Слепой случай или череда неизбежных событий. Вот лёгкий ответ. Но заставить себя смириться с ним, не получается.

Джейк ушёл. И с ним ушли многие из нашего города. Будто охваченные религиозным рвением, христиане древности, тысячами и тысячами отправлявшиеся на восток, в Святую землю, чтобы стать защитниками веры. Крестовые походы, религиозные войны. Читали о таком?

Наши дети бросили свой дом и стали новыми «крестоносцами». Транспорты уносили их в неизвестность. А родственникам оставалось лишь ждать и надеяться.

— Куда их везли?

— По-разному. Спустя две недели, Джейк прислал короткое сообщение, что он находится на Кои. Что-то вроде сборного пункта. Больше никаких подробностей. От своих знакомых я слышал и о других местах, куда попали их дети. Но насколько можно было судить, большинство отправилось туда.

— А Ваше правительство?

— Вы имеете в виду их официальную позицию?

— Да.

— Мы присоединились к восстанию. «Сопротивление» не было запрещённой организацией у нас. Их идеи поддерживало много людей из правящей верхушки. Парламент — эти старые, выжившие из ума, глупцы, единогласно приняли и подписали соглашение о взаимной борьбе против Метрополии. Конечно, тогда никто не мог предположить, чем всё это обернётся для нас. Но они намеревались «бороться». (делает паузу).

Лёгкое решение для тех, чьи дети никогда не попадут на фронт!

— Ваша планета посылала только добровольцев?

— Да. На войну отправлялись добровольцы. А когда в нашем небе появились корабли Метрополии… правительство даже не успело объявить мобилизацию. Всё закончилось быстро. Безумцы.

— Что стало с Джейком после Кои?

— Несколько месяцев от него не было вестей. Через знакомых я не мог получить сведений о нём. Наша военная администрация пыталась составлять списки отправляющихся на фронт, отслеживать подразделения и места дислокации и переброски, но оказалась совершенно не готова к такой задаче, и вскоре выдохлась. Ограничиваясь лишь отчётами об отправленных и их количеством. Под радостные крики политиканов наша молодёжь уходила навстречу неизвестности и через совсем короткий промежуток времени о них забывали и с теми же речами провожали следующих. Войне требовались жизни. Сопротивлению требовались бойцы.

Джейк позвонил сам. Нашёл способ. Связь была плохой, часто прерывалась. Но мы смогли поговорить. Очень коротко:

«Здравствуй, отец» — сказал Джейк. «Рад тебя слышать».

«Привет, сын, как ты?» — ответил я.

«Жив и здоров».

«Где вы сейчас? Мы тут волнуемся и ничего не знаем о вас».

«Уже месяц на Новом Пекине… в аду»

Связь прервалась, но тут же восстановилась. Я хотел задать вопрос, но Джейк продолжил:

«Прости меня отец, я ошибся, я виноват перед тобой и мамой, а вы были правы»

Вновь помехи и тихий еле различимый шёпот Джейка:

«Мы все ошиблись… нам здесь не место».

Больше связь не восстановилась, это последние слова, которые я услышал.

Супруга, узнав о нашем разговоре, всю ночь прорыдала. У меня не находилось слов утешения для неё. Но тогда я понял, что должен вернуть нашего мальчика домой.

Посылать запросы и обивать пороги министерства обороны, было бесполезно. Они всем говорили одно и то же. «Ваш родственник или сын, находится в боевых частях, их месторасположение, не разглашается». Коротко и официально. Через сеть найти такие сведения и вовсе не представлялось возможным. Новости, которые до нас долетали, позволяли составить лишь общую картину, происходящего. Война набирает обороты. Всё новые и новые миры вступают в конфликт. Миллионы людских судеб перемешиваются в этом котле безумия и хаоса. Куда уж тут найти одну!?

Нет, я не сидел сложа руки, вместе с женой мы каждый день писали запросы, обзванивали друзей и знакомых, посещали встречи комитета солдатских матерей. Рылись в Сети, искали хоть малейшие намёки о том, что происходит на Новом Пекине. Безрезультатно. Правительство ввело цензуру. Новостные ленты транслировали только победные реляции или вести об очередных военных успехах союзных войск. Запросы оставались без ответа или сводились к сухому — «Ваш сын жив. Находится в местах боевых действий». Дурацкая отговорка.

С каждым днём моя супруга мрачнела всё больше и больше. Её стали преследовать головные боли и начались проблемы с сердцем. Да и я не находил себе места. Неизвестность пугала нас обоих.

Как-то на встрече комитета солдатских матерей, который собирался каждую субботу в здании мэрии. Нам сообщили, что Сопротивление превратило Самуи в свой самый большой пункт по приёму раненых. Со всех миров, со всех фронтов, значительную часть пострадавших бойцов направляли туда на лечение и реабилитацию. Это было хоть что-то. Хоть какая-то возможность узнать всем нам о судьбе своих близких. Мы составили поимённый список из всех горожан, отправившихся на фронт и руководитель комитета, собирался послать официальный запрос по гражданским каналам, на Самуи. Возможно, там уже были наши соотечественники.

— Неужели власти совершенно не интересовались судьбой своих сограждан? — спросил я.

— Вам, жителю центральных, густонаселённых миров, это покажется странным. Вы живете в огромном социуме, подчинённом правилам и законам, интересуетесь политикой, а она напрямую влияет на вашу жизнь. Отдавая свой голос на выборах, устанавливаете линию поведения государства. Руководители действуют с оглядкой на вас, своих избирателей. Таковы устои Метрополии.

Наше общество отличается от вашего. Наш мир не похож на другие. Мы живём здесь обособленно. Сельское хозяйство — основной и единственный вид деятельности. Крупных городов нет. Всё строится вокруг общин, которые владеют и обрабатывают свои земли. Это определяет наш менталитет — независимые, гордые, несговорчивые. Центральная власть присутствует, но лишь номинально. Мы создали государственные институты как дань прошлому. Играем в демократию раз в шесть лет и с чистой совестью плюём на это и продолжаем жить своими проблемами. Кого-то выбрали, кто-то стал официальным главой колонии. Других вопросов нет? Расходимся!

Стареющее население, малая плотность. Большие территории. Вот как мы жили. Метрополия даже не имела здесь своего гарнизона. Десяток другой чиновников, считающих эту службу скорее ссылкой, жили в столице и не вмешивались в наши дела. Лишь следили за ежегодной отправкой налогов в центр и соблюдением торговых договоров.

Министерство с громким названием «обороны», состояло из нескольких тысяч полицейских и офисных работников, а их основная задача, расследование мелких преступлений и борьба со стихийными бедствиями.

Поэтому молодёжь и пошла на эту войну. Наш мир казался им затхлым и отсталым. Скучным.

И поэтому руководство так к ним и относилось. Добровольцы идут на фронт. Парламент верит, что выбрал правильную сторону в конфликте. Да и поставки нашей продукции подтверждены долгосрочными союзными обязательствами… Ну а то, что за это нужно заплатить каким-то количеством жизней — не беда.

— Самуи стало вашей отправной точкой? — интересуюсь я.

— Да. Мы стали получать сообщения о наших ребятах, попавших туда. Много раненых, ещё больше изувеченных. Но это было хоть что-то. Люди радовались и такому. Пусть ранен, пусть стал калекой, но жив и в тылу. Оттуда, по крайней мере, приходила полная и правдивая информация. Вся планета с ожиданием и трепетом следила за сводками, передающимися с Самуи.

— Джейка вы там так и не нашли?

–Нет. Время шло. Его в списках не было. Тогда стало ясно, что все «наши», рано или поздно перебрасывались на Новый Пекин. Кто-то в первой волне, кто-то в частях пополнения. И тем, кому посчастливилось вернуться, оказывались в списках раненых. Я решил полететь на Самуи. Возможно, там я что-то разузнаю о сыне. Возможно, найду его сослуживцев. Если потребуется, сказал я себе… отправлюсь на Новый Пекин.

Зак Черезку

— Не знаю, кто планировал операцию, наверное, какой-то умник из штаба, ни разу не бывавший на передовой. Но благодаря чину ему было виднее, как водить и расставлять полки. Нас, вместе с другими подразделениями высадили в ста километрах от столицы. Мы разбили лагерь. Могли бы просто сбросить нас на головы сепаратистов, неожиданным ударом быстро захватить крупные города и промышленные центры, но вместо этого, нам приказали укрепить зону высадки и ждать. Нет ничего хуже ожидания. Какой смысл собирать такую кучу людей и в момент, когда нужно действовать, заставлять их томиться бездельем?

— Тогда ещё можно было решить вопрос дипломатическим путём, — вставляю я. — Правительство пыталось достигнуть соглашения с руководством Нового Пекина.

— Пустые разговоры. Они либо с нами, либо против нас. Если есть малейшее сомнение, значит думать тут не о чем. Только так можно держать в подчинении Колонии. Железной хваткой и страхом. Страх делает людей сговорчивее. А проявление великодушия делает тебя слабее.

— Думаю, они пытались избежать ненужных жертв.

— Вы себя слышите? Ненужные жертвы? Это ещё что такое, мать его!? Решили бить, так бейте, не давайте время на размышления! Мы всегда так делали на Стамбульских улицах и благодаря этому выживали.

Впрочем, неважно. У политиков был шанс, они им не воспользовались. Пришёл наш черёд. Полк погрузился на технику и выдвинулся в сторону столицы. Наступление началось и на других участках. Основная задача всех подразделений — взятие под контроль всех городов и населённых пунктов, на нашем пути. Установление военной администрации и выявление нелояльных. Поиск и разоблачение мерзавцев из «Сопротивления» и сочувствующих им.

Погода стояла отличная. Мягкий климат Пекина не мог не радовать. Ранняя весна. Чем-то напоминающая мне дом. Тёплая и солнечная. Тем более, после вечной сырости и дождей Самира. Я был доволен.

Хорошо помню первый убогий городишко, в который мы вошли. Одноэтажные, по большей части, деревянные дома, с колоннами и покатыми крышами, облепленные древней глиняной черепицей. Резные изображения каких-то ящериц, наверное, драконов из детских книжек, украшали фронтоны жилищ. Повсюду низкорослые деревья, покрытые белыми цветами, пруды и причудливые алтари предков, или кому там поклоняются эти потомки Мао. Будто оказался в древнем Китае. Не знаю, так ли он выглядел, когда был древним, но мне так показалось.

Колонна встала. Прозвучал приказ занять оборону и глядеть в оба. Нам навстречу вышло несколько стариков. Мэр, старейшина или кем он там был, вышел вперёд и заговорил с нашим полковником. Я находился далеко и не слышал, о чём они разговаривали. Несколько минут мы ждали. Я озирался по сторонам, местные жители, вероятно попрятались в своих домах, улицы были пусты.

Полковник оставил старика и подошёл к группе офицеров, ожидавших его, и отдал распоряжение. Те повторили приказ нам. Разбившись на пары обыскать дома, построить всех местных на центральной площади, следить чтобы никто не сбежал. Мы бросились исполнять.

В первом доме, в который я вошёл, жались друг к другу пожилые мужчина и женщина. Они безразлично смотрели на меня, пока я обходил большую комнату, служившую по всей видимости гостиной. На маленькой кухне и в спальне никого не оказалось, и я велел им выйти на улицу. Они безропотно подчинились, не проронив ни звука. Перед дверью я ещё раз обернулся и пробежал взглядом по комнате — и взять-то нечего, голодранцы. На улице уже стояли люди, выгоняемые из своих домов, солдаты и офицеры прикрикивали на них, когда они мешкали или делали вид, что не слышат. Всё это происходило в странном молчании. Ни криков и причитаний, ни протестов и слёз, которые я видел раньше на Самире. Угрюмая покорность и молчаливость.

Старейшина стоял рядом с нашим полковником и также, обречённо помалкивал. Внезапно из глубины одного из домов, раздались крики и шум борьбы. Громыхнул выстрел. За ним последовал звон стекла. Двое солдат выскочили из того дома и бросились к его задней части, на ходу вскидывая винтовки. Толпа на улице заволновалась. Мы приготовились. Навели оружие на местных. Прозвучало ещё несколько выстрелов и повисла тишина. Я увидел, как те двое солдат волокут за руки молодого мужчину. Его рубашка была в крови. В толпе поднялся ропот, но тот старик, выдававший себя за главного, что-то прокричал на неизвестном мне языке и гомон стих.

Солдаты подтащили раненого к полковнику и офицерам и что-то показали им, какие-то бумаги. Я ухмыльнулся. Всё понятно — «Сопротивление», мы нашли, что искали.

— Этот человек был единственным? — спрашиваю я. — В том городе.

— Куда там! У него имелись дружки. Их выдал старейшина, после того, как полковник пригрозил убивать по одному человеку каждые двадцать секунд. Сработало моментально. Подняв костлявую руку, он указал ещё на троих молодцов. Их вытащили из толпы и поставили к стене ближайшего дома, а с ними бросили и того парня, подстреленного нашими ранее. Он был жив, хоть и без сознания.

— И они не пытались защищаться, уговаривать или оправдываться?

— Удивительно, но нет. Эти молчуны безразлично слушали короткий приговор, который зачитал офицер, так же безразлично смотрели, как расстрельная команда поднимает оружие и даже не зажмурились после слова «Огонь».

— Что стало с остальными жителями города?

— Мы составили списки, перевернули всю округу вверх дном, в поисках тайников с оружием, правда ничего не нашли и утром двинули дальше. Военная полиция и вспомогательные части должны были разбираться с ними. Меня они больше не интересовали.

— Много на вашем пути было таких городов? — спрашиваю я.

— Достаточно. Мы продвигались быстро.

— Встречали сопротивление?

— Иногда. Но сто второй не церемонился.

— Что было дальше?

— Дальше начались проблемы. Города и посёлки пустели. Жители в панике убегали от нас. Основная их масса двинулась на запад. Но многие прятались в лесах. А потом на планету посыпались корабли с десантом. Союзные колонии, так же как и Метрополия, решили, что ценность Нового Пекина слишком высока, чтобы отдавать его противнику. И началось веселье…

Сепаратисты на западном полушарии, мы на восточном. Между нами мечется местное население. Признаюсь было жарко. Всё что мы видели или представляли себе раньше, померкло перед войной на Новом Пекине. Это была мать всех войн! Звучит громко, но это так. Мясорубка. В воздухе, на земле, под землёй — было и такое, мы вгрызались друг другу в глотки, не чувствуя боли и не обращая внимания на такую мелочь, как собственная смерть. Главное — забрать с собой побольше тех ублюдков, сидящих в окопе, в ста метрах от тебя. Десятки тысяч бросались в безнадёжные атаки и откатывались на прежние позиции, усеивая поля телами своих товарищей. В небе носились истребители и корректировщики, загорались, падали объятые пламенем, или устраивали захватывающие воздушные поединки, на радость грязным пехотинцам, следящим за ними. Города пылали. Потери с обеих сторон были огромными.

Отбивая очередной населённый пункт, мы больше не искали членов «Сопротивления». Стреляли во всех, кто попадался нам на глаза, во всех, кто не носил ту же форму что и мы. Никакого милосердия.

Правда, через три месяца нас отвели с передовой. Пришло пополнение. Нас сменили. Дали короткий отдых и поставили новую задачу. Проклятые партизаны стали доставлять много хлопот тыловым подразделениям, люди гибли, не доехав до линии фронта. Колонны пропадали. Нарушалась логистика. С ними нужно было что-то делать.

— Это были местные жители?

— Многие. Но не все. Повстанцы забрасывали за линию фронта маленькие группы добровольцев, в основном состоящие из ярых членов Сопротивления, фанатиков. Те с помощью местных организовывали такие отряды и координировали их деятельность. С ними было много хлопот. В основном молодые мужчины, иногда женщины. Даже бывалые солдаты удивлялись, а потом и побаивались их. На войне ты должен если не убить, то, по крайней мере, напугать врага. А когда видишь перед собой безумца-фанатика, который спрятал свой животный, человеческий инстинкт самосохранения где-то в глубине себя и вместо него излучает лишь ярость и ненависть, если ты видишь, что ему неведом страх… по неволе по телу пойдут мурашки.

Сто второй должен был покончить с такими фанатиками и их пособниками в нашем тылу.

Ли Во Джонг

— Главная причина наших неудач — нехватка людей. Мы не могли поспеть всюду. Конфликт разрастался и работать становилось всё тяжелее. Настроение правительства менялось. Ястребы в его составе требовали решительных действий. Они не желали мириться с тем утверждением, что колонии заслуживают шанса. В их представлении любая форма диалога строится на простой истине. Либо вы поддерживаете восставших, либо ясно и уверенно обозначаете свою покорность метрополии. Двоякое поведение, размышления и задержки — раздражали этих людей. Вместе с деньгами, потраченными на войну, упадком экономики, нехваткой рабочих рук и военными неудачами, они теряли терпение, выступая всё жёстче и жёстче. Многие граждане прислушивались к ним и поддерживали. Пока война шла далеко, пока её отголоски не докатывались до внутренних миров, они пребывали в состоянии покоя и спокойствия. Но когда атаковали Марс — парадную дверь их дома, настроения стали меняться.

Это уже из области психологии. Возьмите сытого и довольного своей жизнью человека, его мышление укладывается в простую и понятную картину — я заслужил, то что имею. Почему? Да потому что я гражданин великого государства! Я плачу налоги, работаю, воспитываю детей. Могу пользоваться благами цивилизации, построенной моими предками. Всё это доступно мне по праву рождения. Я презираю или в крайнем случае не замечаю жителей далёких колониальных миров. Это неотёсанные деревенщины, чьи предки по собственной воле оставили дом и поселились на окраинах цивилизованного, прогрессивного мира. Они остались людьми, но людьми второго сорта. И когда такой напыщенный, от собственной исключительности человек, слышит как посторонний, слабо развитый и чуждый ему индивид, вдруг с оружием в руках ломится в его дверь, он протестует и возмущается. Удивляется наглости, на которую посмел этот тип… и требует от государства наказать смутьяна, нарушающего основы основ — уникальность жителя метрополии.

Простите меня за это отступление, я лишь пытаюсь объяснить вам, как сложно работать с людьми, какие барьеры они выстроили перед собой и что за предрассудки властвовали над ними. Можно подумать, я обвиняю только жителей внутренних миров, но это не так. С той стороны существовали свои заблуждения и надуманные причины, побудившие тех людей, начать войну. Глупость противников примерно равна.

— Но люди, работающие с вами в те годы, не были такими, — говорю я.

— К счастью, они были другими. Но нас было слишком мало. Испытания, что выпали всем нам, в очередной раз оголили человеческую сущность — индивидуализм, во всех его проявлениях. Плохое и хорошее смешалось в нас. Или всегда присутствовало, но было скрыто под покрывалом цивилизованных людей. Гордость — вот первопричина той войны. В этом я уверен. Как и в том, что деление на МЫ и ОНИ, всегда приводит к конфликту.

— Наш комитет, — продолжает он. — В условиях всеобщей войны стал отодвигаться на второй план. Военное руководство не желало слушать о дипломатии. Им претило вести диалог с противником. Чем яростнее сопротивлялись колонии, тем несговорчивее становились военные. Приходилось договариваться с ними. Выпрашивать и настаивать. Сложная задача — убедить врага сесть за стол переговоров. В двойне сложная, если перед этим ты должен уговорить своё руководство дать на это время и ресурсы.

— Я уверен, вы спасли много жизней.

— Не так много, как хотелось бы… Особенно на Новом Пекине, — вздыхает мистер Джонг. — С началом войны на свет стали вылезать вопиющие эпизоды коррупции и халатности наших чиновников. Государственный аппарат — громоздкий и неповоротливый оставлял большие возможности для разворовывания денег и незаконных махинаций с государственной собственностью. Раздутая армия всевозможных управленцев и руководителей, всех мастей, тратили бюджетные средства, словно они были неисчерпаемы. Кумовство, взятки, лоббирование интересов, фальшивые отчёты о проделанной работе. Всего хватало. В мирное время на это не обращали внимания, а потом ужаснулись масштабам. Но было поздно…

Когда выяснилось, что не задолго до войны мы поставили в одну из колоний элементы лучевого оружия — многие не могли в это поверить. Как такое случилось? Кто виновен? Посыпались вопросы, подкреплённые праведным гневом. Оно лежало в закромах с самого своего создания, никто и никогда не рассчитывал им воспользоваться, даже представить такую возможность было нелепо — слишком большая мощь, избыточная для любого вероятного конфликта. А тут его достали, попросту украли и передали нашим теперешним врагам. Нужна была жертва, виновник, причастные. Одни размахивали верёвкой и мылом в её поиске, другие упорно молчали, осознавая свою вину. Но виноваты были все.

Мой начальник вызвал меня к себе в кабинет. Он только что получил документы, отчёт предварительного расследования о деятельности департамента обеспечения колоний. Я прочёл.

«Что ты на это скажешь?» — спросил он, когда я закончил.

«Мы выпустили джинна из бутылки», — ответил я.

«Да… Бросай все дела, ими займутся другие. Бери столько людей, сколько потребуется. Я даю тебе карт-бланш на любые решения… Только найди это оружие!» — сказал он.

Я собрал команду и начал действовать. Мы получили копии всех документов из архива ДОК, за несколько последних лет и показания арестованных по этому делу людей. Нас не интересовало КТО? — с этим всё уже было ясно, нас интересовало КУДА? В документах указывался Ерон, но колония, первая открыто восставшая против Метрополии, к тому моменту была под нашим контролем. Восстание подавлено, планета оккупирована. Оружия там нет. Любой, кто способен сложить дважды два, придёт к выводу, что оттуда его передали дальше. Иначе оно бы уже всплыло. Тут мы заходили в тупик. На Ероне семь месяцев шли бои, военное положение, разруха, голод, болезни. Гражданское население живёт в карантинных зонах, под надзором оккупационного корпуса. Старое правительство, властная верхушка уничтожена или пропала без вести. Все сдавшиеся руководители уже приговорены и казнены за измену. Чёрная дыра.

Рядом с Ероном стояла фамилия Альери. Чиновник средней руки, с одной стороны, и король теневого рынка оружия, с другой. Пропал перед самой войной. Растворился. Про него мы знали всё. Но понятия не имели, где он находится. Теперь только Альери мог сказать, в чьи руки попал предмет наших поисков. И он был нам нужен.

— Почему это поручили вам, я имею в виду комитету? — спрашиваю я.

— Наверху понимали, что эта задача не для службы внешней разведки — они утратили доверие, проморгав восстание, и не для военного ведомства — они не умеют договариваться с людьми, слишком настырны и прямолинейны. Мы подходили для этого больше остальных. Мы умели разбираться в людях. Не делили их на наших и чужих. А чтобы найти пропавшее оружие, необходимо для начала, разыскать нужных людей.

— За что вам удалось зацепиться?

— Я был уверен, что Маркус Альери покинул Землю. Он, как и все люди подобного сорта, обладал способностью видеть на пару ходов вперёд. И имел несколько запасных вариантов. Наверняка он улетел по поддельному паспорту. Скорее всего, изменил внешность. Мы начали с клиник пластической хирургии. Полиция Земли по нашей просьбе, искала людей, занимающихся незаконным документооборотом. Всё тщетно. Никаких следов, впрочем, не удивительно. Человек столько лет проворачивающий такие махинации не мог допустить ошибку. Иначе он бы не был тем, кем был. Снова тупик… Всё равно что искать иголку в стоге сена, как говорили раньше. Он мог быть где угодно, скрываться под любой фамилией и иметь любую внешность. Никаких зацепок.

Помните изречение древних — маленький камень способен вызвать лавину? Они были правы. Поступок одного человека может повлиять на многих. Сразу или по прошествии времени, но рано или поздно он приведёт к большим последствиям. Или изменениям. Вот и у нас оказался такой «камень».

Среди сотен сотрудников комитета была одна женщина — Лаура Рэнье. Помощник начальника информационного отдела. Молодая, скромная, на хорошем счету. Упорный и усидчивый офисный работник. Она попала в больницу. Двое грабителей, напали на неё, когда она вечером возвращалась домой. Обычная уличная шпана, которым нужны были деньги на наркотики. Она получила удар по голове. Ничего серьёзного, небольшое сотрясение и ссадины. Через пару дней врачи отпустили её домой. Полиция начала расследование. Нападавших нашли. Но дело не в этом. Согласно нашим внутренним инструкциям, работникам запрещались контакты с посторонними людьми. Круг общения тщательно отслеживался службой безопасности. Письма, звонки, личная жизнь, семьи — всё было под надзором. Сами понимаете почему.

Оказалось, в тот вечер она была не одна, с ней был мужчина. При нападении он получил пулевое ранение, довольно серьёзное. Также попал в больницу… Она получила неприятности и выговор, а мы нашли наш камушек.

Пострадавший мужчина потерял много крови, ему делали переливание. Для этого провели полную биометрию тела. (улыбается). Можно взять чужое имя, изменить внешность, подделать документы, поменять привычки, но индивидуальные особенности организма — скрыть невозможно.

Янис Анил

— Глядя, как в иллюминаторе челнока, уменьшается в размерах моя планета, я чувствовал себя свободным. Прожитые годы казались закономерной прелюдией, к длинному и полному смысла приключению, которое я, будучи старым, назову своей жизнью. Что может быть волнительнее, чем ожидание больших перемен, в коих ты примешь непосредственное участие? Мир перерождался у нас на глазах. Осыпался в труху старый порядок, где несправедливость стала нормой, где угнетение воспринималось как стабильность, а покорность считалась добродетелью. Тот мир должен сгореть в огне сопротивления. Уступить место новому порядку. А несогласные и противящиеся этому — исчезнуть. Миллионы свободных, очнувшихся ото сна, людей вскоре скажут — «хватит», тем, кто поставил себя выше остальных, кто в своей подлости и алчности узаконил новое рабство и возомнил себя центром вселенной.

И я буду одним из них. «Сопротивление», эта организация, выросшая на благодатной почве человеческих страданий и боли, укажет нам дорогу к единству и благополучию. Даст нам всё что нужно. Позаботится и направит накопленную энергию на строительство свободного, счастливого и прогрессивного мира, где не будет места старым устоям. Для общего блага.

Мы направлялись на Кои. С челнока пересели на обычный гражданский лайнер, предоставленный союзными колониями. Нас сопровождали офицеры «Сопротивления». В красивой, новенькой форме. Подтянутые, с гордостью носившие красные береты с изображением орла — символа «Сопротивления». Они хлопали нас по плечам, широко улыбались и поздравляли. Охотно отвечали на наши вопросы и рассказывали о себе. Это было похоже на церемонию вступления в новую семью. Семью, где тебе рады, где помогут и позаботятся, выслушают и дадут совет. Вид этих людей, их энергия и чуткое, добросердечное отношение к нам, вселяло уверенность. Я читал это на лицах, сидящих рядом со мной молодых людей. Моих единомышленников.

Кои встретила нас чёткой, отлаженной деятельностью. Сюда стекались добровольцы со всех колоний. Лайнеры, транспорты и военные корабли сновали на орбите планеты как пчёлы вокруг своего улья. В доках спешно строились и модернизировались крупнотоннажные авианосцы и крейсеры, эсминцы и мониторы, переоборудовались гражданские и торговые суда. Бесчисленные челноки стартовали с поверхности планеты и возвращались, умудряясь не сталкиваться между собой, в нескончаемом потоке. Красивое зрелище.

Один из этих челноков доставил нас в учебный лагерь.

— Можете рассказать о тех людях. Какими они были?

— Члены Сопротивления?

— Да.

— В основной своей массе молодёжь. Большинство между двадцатью и тридцатью лет. Из разных колониальных миров. С разным оттенком кожи и чудными привычками. Бедняки с аграрных планет и отпрыски богатых домов с индустриальных колоний. Жители крупных городов и провинциалы, не привыкшие к такому скопищу людей. Получившие высшее образование и едва окончившие школу. Студенты, работяги и изгои. Разные.

Кто-то, как я, начинал с листовок и тайных встреч. Кто-то совсем недавно загорелся идеями «сопротивления» и только вступил на этот путь. Некоторые прошли школу вооружённой борьбы и знали, что такое противодействие властям. Опыт, если его так можно назвать, зависел от планеты и отношения на ней, к идеалам «Сопротивления».

Руководство, инструкторы и командиры получили свои посты благодаря личным качествам, мотивации и заслугам. Большинство из них в течение нескольких лет учавствовали в антиправительственных операциях. Мы смотрели на них как на героев.

Здесь можно было проявить свои лучшие качества и внести вклад в общее дело. Всем могли найти место и занятие. Хорошо стреляешь — возьмут в ударную группу. Умеешь работать с аппаратурой и техникой — инженерный батальон. Логистика, связь, обработка информации — дело найдётся. Всех остальных готовили в общевойсковые бригады и вспомогательные части. Главное, что нас объединяло — вера в нашу правоту и желание поскорее показать себя в деле. Мы были готовы на всё. Кажется, это называется психология «толпы»… Когда ты один, в голове есть место страхам и сомнениям, есть возможность задать себе вопросы и трезво на них ответить, но оказавшись среди множества, человек поневоле впитывает общую атмосферу, не замечает причинно-следственные связи. Меньше думает и забывает страх. Он становится частью, винтиком в системе, порождённой его же желанием быть в этой толпе. Если большинство верит — и я должен верить. Если они правы, то и я прав.

— Неужели людей так легко обмануть? — удивляюсь я.

— Хм… нас не обманывали. Нам дали то, чего мы хотели. Поразмыслите… был ли кто-то обманут на той войне? Может, мы все этого хотели?

Янис угрюмо смотрит в пол:

— Обман и ложь отвратительны по своему содержанию, но…знаете… я ведь изучал древнюю литературу в университете, был такой поэт — Данте. В своём произведении он описал, как грешники после смерти попадают в один из девяти кругов ада и несут там вечное наказание за свои грехи… Девять грехов — девять кругов, но я бы добавил к ним десятый — глупость! Там для нас самое место.

Сид Майер

— Когда у нас закончился бензин, мы пошли. Заправки, встречающиеся на нашем пути, осаждались сотнями желающих заправиться, но большинство из них уже опустели. Запасы топлива на них закончились быстро. На шоссе и его обочине стояли десятки брошенных машин. Возле них кучами мусора валялось барахло, оставленное хозяевами. Одежда и техника, сумки, чемоданы, рюкзаки, личные вещи. Всё, что люди не смогли взвалить на свои плечи или утащить в руках. У нас было два больших рюкзака и пакет с продуктами. Сара несла маленькую сумку со своими игрушками. В том же направлении, что и мы двигался поток людей, группами или по одному, многие с детьми. Я видел несколько больших семей. Более старшие дети помогали взрослым. Несли на руках своих маленьких сестёр и братьев. Я до сих пор не знал, куда мы все идём. Просто шёл. Как и большинство, я думаю. У нас за спиной была пугающая неизвестность и встрече с ней мы предпочли движение вперёд. Организовал ли кто-то это бегство или мы приняли в нём участие, глядя друг на друга? А что там впереди? Вдруг убегая от одной беды, мы прямиком попадём в другую? Да и в чём заключается беда? Вопросы без ответа. Метрополия высадила войска. Это всё, что мы знали. У меня в голове крутились слова, сказанные той девушкой — «Они стреляют во всех». Может быть, она ошиблась? Видела ли она сама, как солдаты Метрополии стреляют в людей? Или лишь повторяла слова, услышанные от кого-то? А если они действительно стреляют? Мы же остались лояльны центру. Мы не приняли участия в войне колоний против Метрополии. Или нам так казалось? Правительство, не сообщив своим гражданам, поддержало восстание, присоединилось к сепаратистам, и Метрополия решила наказать нас за это? Слишком много вопросов.

Сара, на удивление стойко переносила наш поход. Конечно, она была напугана, я видел это. Но держалась хорошо. Прижимая к груди свои вещи, она шла впереди, иногда оглядываясь и дожидаясь, если я медлил. Лямки рюкзака тёрли мне плечи, я часто останавливался, поудобнее перехватывая сумки и пытался не отставать.

Уже начинало смеркаться. Мы оставили машину утром и шли с передышками весь день. Сара очень устала, всё медленнее переставляла ноги, спотыкалась. Мы делали остановки всё чаще. Я бросал вещи на землю, усаживался на них, а она устраивалась у меня на коленках, прижимаясь всем телом. И устало молчала. Хорошо ещё что была весна. Относительно тепло. Зимой бы нам было совсем тяжело.

Автострада делала крутой поворот, обегая невысокие холмы и в сгущающейся темноте, мы с радостью увидели огни. Типичная для Нового Пекина деревня. До неё оставалась миля с небольшим. Люди, рядом с нами прибавляли шаг. Послышались возгласы облегчения. Устали все. Всем хотелось отдыха и новостей.

Остановившись у крайнего дома, я сбросил вещи на землю и огляделся. Всюду стояли автомобили, сбившись в кучки и негромко переговариваясь, люди жгли костры и разогревали на них еду. Во всех домах горел свет. Двери то и дело открывались, впуская и выпуская людей. Женщины нянчились с детьми. Несколько мужчин, устанавливали большие туристические палатки, рядом с составленными полукругом машинами. Мимо нас пробежал мальчишка с канистрами, в которых плескалась вода. Я окликнул его и спросил, где мне найти старшего, он задержался на секунду и неопределённо мотнул головой в сторону большого двухэтажного дома, отделанного деревом. Взяв вещи, мы направились к нему.

У входа две женщины усаживали кучку детишек, на расстеленные одеяла и разносили им тарелки с едой. Одна из них, увидев нас Сарой предложила горячий суп и чай. Я поблагодарил её, усадил дочь рядом с детьми и вошёл в дом.

В ярко освещённой комнате находилось с десяток человек. Из них двое полицейских. Они о чём-то спорили с пожилым, крепким мужчиной, у разложенной на столе карты, затем сложили её и поспешили к выходу. Он был главой поселения. Его звали Пэн Вэйдун.

— Я видел его фотографии, — киваю я. — И читал о нём. Интересный человек.

— Лучший из тех, кого я встречал.

— Его сын…

— Двое, — перебивает меня Сид. — У него было два сына.

— Я не знал, — говорю я.

— Об этом мало кто знал. К началу войны его старшему сыну было сорок пять лет, он работал в министерстве финансов. На серьёзной должности. В столице. Невероятный успех если твой отец — деревенский староста на Новом Пекине.

— А младший?

— Жена мистера Пэна умерла вскоре после родов. Официально он не женился повторно. Но позже у него появился ребёнок — мальчик, от малоизвестной женщины. Он жил в Метрополии, кажется, на Земле.

Наша история в этом конфликте, я имею в виду население Нового Пекина, основана на нашем же образе жизни. Как выразился один мой знакомый однажды — «Пекин — это смесь ультрасовременного и допотопного». Во многом он был прав. Наше общество можно было условно разделить на две категории. Городские жители и жители глубинки, деревень и посёлков, за чертой крупных агломераций. В крупных городах прогресс, экономика, связи с другими мирами. Обмен культурой и новыми идеями. Открытость. Возможности. Образование. Рабочие места и карьера. Много переселенцев с других миров.

А сельское население, белее многочисленное, жило традициями предков. Отстранённо, тихо и скромно. Поколение за поколением, с тех самых пор, как представители древней страны с нашей прародины, впервые установили тут свой красный флаг и объявили её частью Поднебесной. Уже сменилось много поколений, но народ чтил и помнил своё прошлое. И следовал традициям. Вот такой была наша колония. Неофициальное и упорное противостояние нового и старого образа жизни. И люди вели себя впоследствии так, как им было привычно.

Мы с Сарой прожили на Новом Пекине восемь лет. И редко выбирались из города. Общались в основном с такими же, как мы — «иностранцами». Люди, живущие в глубинке, были для нас загадкой.

Вот и сыновья мистера Пэна… были из разных миров.

Это повлияло на него, а через него на всех нас, решивших последовать за ним.

— Почему Вы пошли с ним?

— Я не могу вам объяснить почему. С первых же минут знакомства что-то притягивало меня к нему. В суете нашего бегства, в криках и растерянности, в сомнениях и страхе за жизнь, я будто увидел перед собой островок спокойствия и надёжности. Как-то сразу поверил ему… Сильная личность. Знающая, что нужно делать. Вот каким он показался мне.

В ту ночь, когда переполненная беженцами деревня, погрузилась в сон, когда Сара уснула вместе с другими детьми, в отведённой для них палатке, я долго сидел на крыльце дома мистера Пэна и разговаривал с ним. Тогда он рассказал мне о своей жизни, о своих сыновьях и о плане, который он задумал.

— Юнхэгун?

— Да. Монастырь Юнхэгун. Наш будущий дом. Место, где милосердие встретилось с жестокостью.

Александр Борроу

— Годы, проведённые на высоких правительственных постах, научили меня хорошо разбираться в людях. Видеть их сильные и слабые стороны. Предугадывать их поступки и объяснять их мотивы. Доверять, опираясь на личный опыт, или относиться с осторожностью. Замечать скрытые таланты и пагубные пристрастия. Самуэль Ронгази, также и даже лучше чувствовал людские сердца и их тайные желания. Играл на них. И постоянно выигрывал…

Это было за три года до начала войны. В загородном доме, у озера. Куда, иногда позволял себе уединяться Самуэль. В тот раз он пригласил меня. Одного. Мы сидели на плавучем пирсе, наблюдая, как заходит солнце. И молчали.

«Помнишь такие же закаты на Земле, во время нашей учёбы, — спросил он.

«Конечно, как такое забыть, они были восхитительны, — ответил я с улыбкой, предаваясь воспоминаниям.

«И я помню, — протянул он»

«Что тебя тревожит?»

«Сейчас меня тревожит закат этого мира»

Я тихо рассмеялся. Сам не понимая почему. Просто чтобы хоть как-то отреагировать на его слова.

«Будет ещё много закатов, каждый из них ты будешь тревожиться? — попытался пошутить я.

«Ты не понимаешь… Время пришло. Я знаю это… Пора».

Он встал и ушёл в дом, не сказав больше ни слова.

«Пора» — сказал он. А я не разобрался. Наверное, впервые в жизни.

По договору с Землёй, нам разрешалось иметь собственные силы самообороны, их было около ста тысяч. На службу брали по контракту, на пять лет. Спокойная, хорошо оплачиваемая работа. Служили и женщины, и мужчины. Престижной она не считалась, но давала возможность заработать неплохие деньги. В основном туда шла молодёжь. За годы службы у них было время решить, чем они хотят заниматься в жизни.

Метрополия держала у нас несколько крупных военных баз и орбитальную станцию слежения за космическим пространством. Всего двадцать тысяч солдат. Плюс несколько тысяч гражданских, занятых на вспомогательных работах. В наши дела они не лезли. Никаких неудобств или проблем они не доставляли. Отбывали свой срок службы и улетали, им на смену прибывали новые.

На очередном заседании парламента Самуэль выступил с предложением организовать партийное молодёжное движение. Руководимое членами партии. Эдакую школу резерва кадров. Но с патриотическим уклоном и военным воспитанием, основанным на дисциплине и самоотдаче. Предложение было принято единогласным «за».

Общество встретило эту идею с восторгом. Государственные и частные школы, профессиональные училища и университеты, получили средства из бюджета, на организацию и содержание первичных ячеек нового движения. В них набирали по возрастным группам. Младшим было не менее шести лет, а старшим не более двадцати. Родители с радостью записывали своих чад в эту организацию, подталкиваемые чувством патриотизма и солидарности. А дети и подростки с гордостью носили на своей одежде символ их организации — значок с орлом.

— Партия имела большой вес в обществе? — спрашиваю я.

— Огромный, к тому времени. Личное детище Самуэля, построенная им, им же и управляемая. Она заменила ему семью. Партийная верхушка, к которой принадлежал и я, заменила ему друзей и близких. Самые преданные и самые доверенные люди нашего государства, обладавшие невиданной властью и амбициями. Подавляющее большинство граждан были членами партии. От министра до школьного учителя — все имели партийный билет. Это стало нормой. Это считалось проявлением патриотизма. Это нас объединяло и сплачивало. Партийная символика была везде. На фасадах домов и государственных учреждениях висели флаги и полотна с изображением орла. Люди цепляли на одежду значки и нашивки, подтверждающие их приверженность партии. И всюду можно было встретить изображения Самуэля Ронгази и цитаты из его выступлений, подхваченные прессой и обывателями. Нация с гордостью создала себе кумира и ждала от него новых свершений.

Вы спросите «на что это было похоже?». Мне сложно ответить. Массовый психоз, в хорошем смысле этого слова. Патриотический подъём. Единство… Я бы провёл аналогию с религией. Да! С религиозным рвением, поклонением и ожиданием чуда. С непреклонной уверенностью в завтрашнем дне и культом одной личности, стоящей выше остальных.

— А недовольные?

— Их не было.

— Совсем?

— Ну… были те, кто молчал…

Делает паузу. Глядит в пустоту.

— Сумуэль становился всё более жёстким и несговорчивым. Он всё реже советовался со мной. Чаще принимал решения сам. Стал раздражительным и нервным. Я уверял себя, что от усталости, от напряжения и отсутствия отдыха. На попытки поговорить об этом, он упрямо молчал и не слушал меня. На заседаниях совета партии всё реже и реже давал другим возможность высказаться. Порой вёл себя агрессивно. Прилюдно мог накричать на кого-нибудь, что за ним раньше никогда не замечали. Отметал все попытки найти компромисс, не слушал чужое мнение…

Совет Министров, партийная верхушка — вторили ему. Атмосфера стала меняться. Работать становилось всё тяжелее. Люди — упрямее и злее. Словно мы перешагнули невидимый барьер. Что-то в обществе изменилось. Изменилось в политике. Да во всех сферах. Я видел, как гаснут улыбки. На их место приходят суровые и озабоченные лица. Замечал, как открытые и жизнерадостные люди становятся подозрительными, угрюмыми и резкими. Напряжёнными. Злыми.

Сейчас я описываю это в двух словах. Но на эти изменения ушли годы. Медленно, но неотвратимо мы приближались к точке невозврата…

— Что стало для вас этой точкой? — перебиваю я.

Мистер Борроу молчит. Шумно выдыхает.

— Он пригласил меня в кабинет и дал личное поручение. Без свидетелей. Попросил присесть и предложил выпить. Я сильно удивился. Он никогда не употреблял спиртного. Я и не думал, что в его кабинете найдётся что-то подобное. Мы выпили. Самуэль объяснил мне, мою задачу.

«Я могу доверить это только тебе», — закончил он. — «Ни о чём не спрашивай, просто сделай как я говорю».

Через две недели, на спутнике Кеплера — Цироне, я встретился с одним человеком. С Земли. Он ждал меня на старом, заброшенном горном комбинате. С вооружённой охраной. Я был один. Это было его условие. Шаттл высадил меня и поднялся обратно на орбиту, ждать моего сигнала.

Я сделал всё, как мне было велено. Побеседовал с этим немногословным человеком. Передал ему документы, которые мне вручил Самуэль. И улетел. Получив от того джентльмена маленький запечатанный конверт. По возвращении домой я передал его лично Самуэлю. В присутствии меня одного, с плохо скрываемым нетерпением, он вскрыл его. Изучил содержимое и спросил:

— Ты выполнил мою просьбу?

— Я думаю, этому человеку можно верить. В его глазах лишь алчность. Он выполнит обещанное.

Мария Сиваль

— Если говорить честно, я плохо помню те дни. Нескончаемая вереница допросов, угроз и тёмных ночей, которые я проводила в подвале полицейского участка, постоянно плача. Я была напугана. Проклинала себя, что не покинула планету, пока была возможность. Боялась завтрашнего дня и того, что со мной могут сделать эти люди. Я осталась одна. Помочь мне было некому. Моё происхождение стало моей единственной виной. И проклятьем.

Камера — маленькая клетка два на два метра с крошечным окошком у потолка, да жёсткая скамья у стены. Вот и вся обстановка, даже негде справить потребности. Мне приходилось кричать охраннику, унижаться, прося его разрешения пройти в уборную. Видели бы Вы, его лицо, когда это случалось. Кормили скудно, пару раз в день мне приносили воды и немного еды, не всегда свежей. Но я быстро привыкла. Голодный человек становится менее разборчивым и менее брезгливым…

Наверное, они думали, что я шпион. (улыбается). Конечно, документы и личное дело с работы, да допросы моих коллег, не подтверждали это. В этом плане от меня взять было нечего. От меня отстали. Ограничившись содержанием под стражей. Я и этому была рада. Страшно сидеть на стуле в присутствии людей, которые ненавидят тебя, требуют отвечать на вопросы, кричат и угрожают, а тебе и сказать то нечего, только раз за разом повторять то, что уже говорила.

Вздыхает.

Хоть это закончилось… Так, я прожила в камере около трёх месяцев. Пленником. В том месте, которое уже считала своим домом. Однажды меня вытолкали из камеры и вывели на улицу. Впервые за три месяца. Я успела отвыкнуть от открытого пространства и яркого солнца, мне было неуютно. Запахи, шум, снующие люди. Зелень деревьев. Всё это было из другой жизни. Стёртой одиночеством, страхом, да серыми стенами моей клетки. Мне почему-то захотелось обратно… Осыпая оскорблениями, меня усадили на заднее сидение гражданского автомобиля и приказали ждать. Солдаты захлопнули дверь и закурили. Через несколько минут к машине подошёл какой-то мужчина, в офицерской форме. Сел за руль, мельком взглянул на меня и молча повёл машину.

Конец ознакомительного фрагмента.