Метро 2035: Злой пес

Дмитрий Манасыпов, 2018

Двадцать лет черного ядерного сна города у Реки закончились. Рубеж пал, надежда и жизнь вернулись… почти. Если враг пропадает, люди всегда найдут другого. И война, вроде бы ушедшая, вновь закипит алыми кровавыми всполохами вернувшихся ночных кошмаров. Люди не меняются, люди всегда желают иметь больше. Метро, рейдеры поверхности, возродившаяся область… выживет ли здесь мутант-наемник? Его зовут Хаунд, а за спиной называют просто Псом. Книга содержит нецензурную брань.

Город у реки (Memoriam)

Дядюшка Тойво точил пуукко. Если есть время, почему не заняться собственным ножом? Недавно пуукко помог добыть еду, стоило подправить. Хотя и без того им можно бриться.

Пуукко был правильным, выкованным старым саамом на березовых углях, из железа, добытого на болоте. Резная рукоять ложилась в ладонь Тойво удобно и приятно, как рука старого друга. Отец Тойво, старый лесничий Ярви, стоял рядом с саамом все время, качал меха, подливал сладкого квасу в большую кружку, поддерживал, носил уголь и делал все нужное.

Пуукко для сына очень важная вещь, Ярви знал это хорошо. Дома, на полочке возле желтых дагерротипов, зеленоватых портретов Первой мировой, прочих фотографий, хранились ножи нескольких поколений. Зачем класть пуукко в сырую могилу, сказал как-то дед Микка, пусть напоминает обо мне, пусть его крутят в руках твои внуки, принимая силу прадеда через березовую рукоять.

Ему тоже надо бы выковать пуукко. Только у кого? Саама здесь не найдешь. Да и людей…

Город, где дядюшка Тойво прожил почти четверть века, ему не нравился. Не хватало простора, леса, речушек и мохнатых ковров болот. Камень, бетон, кирпич, ядовитая пыль и прах миллиона человек, сгоревших в одночасье или умерших за несколько месяцев после Войны.

Даже Река, теперь ставшая открытой в обе стороны, не могла исправить его отношения к Самаре, куда его забросило не иначе как по воле правого копыта Перкеле двадцать с небольшим лет назад. И, сидя в своем «гнезде» на макушке старого дома, построенного при усатом варваре, правившем красно-кровавой русской империей, дядюшка Тойво думал и думал, хотя это неправильно.

В «гнезде» не сидят просто так. Охотник уходит повыше только ради зверя, нужного для выживания или ради самой добычи. И, ожидая появления добычи, нужно стать лесом, лугом, горами или болотами вокруг тебя. Слышать не ушами, а телом, видеть не глазами, а внутренним зрением. Ярви научил сына этой науке давным-давно, и она пригождалась даже здесь, в холодном каменном мешке города у Реки.

Он старался все эти годы. Старания не прошли даром. Шведа искали многие, хотя где и как найти — знала лишь пара человек. Раньше были еще два. Но они оказались болтливыми, и Тойво, защищая семью от чересчур ретивых заказчиков, потерял второго сына, а он его любил. Эти люди здесь не хотели понимать простого желания жить и не лезть в большую жизнь подземного муравейника и его наружной части. Они даже не хотели понимать, что он, Тойво, не швед.

Высоченный, рыжий и скандинав — точно швед. А куда денешься от крови второго деда, Свена, уехавшего из Уппсалы ради крохи Анни, в ее родной Або? Тойво, проклюнувшаяся кровь викингов, так сильно вымахал единственным из всех сыновей Ярви. И не стеснялся этого. Сила деда Свена в самом начале жизни здесь позволила как-то раз убить сразу троих людоящеров-мэргов, напавших на него с женой. А из оружия был только пуукко, и все.

Тойво не жалел людей, убитых им. Они все были животным, вели себя как животные и заслуживали животной смерти. Чести и совести в них почти не было, потому десять лет назад ему пришлось прийти в бункер под штабом Второй армии и на Алабинскую, вырезав часовых и семьи тех, через кого знающие люди искали Шведа. После тех красных ночей никто не хотел самостоятельно отыскать выход на молчуна с огромной рыжей бородой.

Ветер гнал тучи по серому низкому небу, рвал хлесткие новые ветки выживших и выросших деревьев. Листья на них шелестели мертвыми голосами, впитав в себя смерть миллиона человек, рассказывали истории каждого, советовали, как лучше поступить дядюшке Тойво, вновь вышедшему на охоту.

Прямо перед ним, еще поблескивая нержавеющей сталью, лежал человек с крыльями в руках. Огромный старый памятник, не выдержавший Волну. Чернели бывшие газоны, а серый пепел от высоких деревьев на них давно разнес ветер-гуляка, рвавшийся в город с Реки.

Ее черное зеркало дядюшка Тойво мог рассмотреть во всех подробностях в цейсовский прицел карабина, привезенного на соревнования тогда, в тринадцатом году. «Манлихер» переходил из рук в руки, не старея и служа третьему поколению семьи Тойво. Дед Микка бил из него лосей и красных в Зимнюю войну, потом бил красных у Мурманска, потом в Карелии, отступая в Суоми. Семья Тойво умела стрелять и занималась этим последние двести лет. Потому ствол карабина и не пришлось менять. Зачем тратить много-много выстрелов и дорогих патронов, если можешь прицелиться и выпустить маленькую смерть всего один раз?

Старая набережная просматривалась до самого бассейна. Слева и справа огрызки домов. Если прямо, то Река. Река давно перестала быть Волгой. Дядюшка Тойво считал ее Туонелой, рекой мертвых. Там, за ней, лежит земля, там могут жить. Здесь, в городе, живут лишь мертвые. Даже если кажутся живыми. Хотя сами не чувствуют смерть в себе и в городе.

Сейчас город освободился, невидимые оковы границы спали, но люди остались те же и выбираться не хотели, боясь мира вокруг. Почему не ушел сам Тойво, так долго желавший оказаться на родине? Потому что Тойво умел думать и чувствовать. И предвидеть наперед.

Он почи сразу понял, что изменился. В первый же год после Войны ощутил в себе чужое. Испугался по первости, было дело. Но потом, вспоминая уроки дедов и отца, перестал ожидать плохого и зря тратить собственное спокойствие, дарившее силу. И даже смог убедить жену рожать, несмотря на страх. Йомми, их первенец, оказался почти здоровым мальчишкой, а шерсть, выросшая к десяти годам по всему телу… Ну, даже помогала зимой. На охоту отец выходил в утепленном комбинезоне, с годами превратившемся в плохо согревавшие обноски, а сын легко сносил мороз в легком маскировочном халате.

Дядюшка Тойво стал сильнее, стал лучше слышать и чуять. А странные наросты по бокам почти не беспокоили, хотя… Хотя иногда ему даже казалось, что внутри стучат два сердца, перебивая друг друга. Но к докторам на Театральную или Клиническую не ходил. Даже рожать жене помогала старуха-рабыня Хузямал, выкупленная на торжище Поляны. Татарка, задержавшаяся на свете куда больше положенного, зло смотрела на него двумя зрачками подслеповатого правого глаза и прикрывала левый, затянутый кожаной блямбой. И помогала рожать его Марии, взятой с Алабинской за два «калашникова» и цинк с «семь-шестьдесят два». Сейчас Мария его даже полюбила… Наверное. А тогда — боялась.

Странно не бояться огромного, рыжего и плохо говорящего по-русски финна, застрявшего в Самаре из-за охотничьей выставки и конкурса по стрельбе, невозмутимо прирезавшего при ней двух наглецов, решивших на выходе со станции отобрать старую винтовку и добротную куртку-натовку. Тойво тогда просто снял с пояса пуукко и отправил их в Похъёлу. В настоящую страну смерти, холода и чертей, где обоим точно будет как дома.

Почему? Дядюшка Тойво давно понял для себя ответ на такой вопрос.

Город сам стал Похъёлой, наполнился хитростью, злобой, жестокостью и завистью. Дядюшка Тойво не переживал. Ему жилось хорошо. Рыжего Шведа постоянно искал какой-нибудь заказчик-подонок, желающий избавиться от другого такого же подонка. А Тойво?..

Глаз не подводил, винтовка тоже, патроны он экономил, а пуукко всегда можно наточить. Особенно, если задача хороша. За хорошую задачу хорошо платят. Дядюшка Тойво ждал особенного хищника… Пса. Хаунда.