Книга россказней

Дмитрий Калин

«Книга россказней» – писательский дебют нижегородского журналиста Дмитрия Калина. В сборник вошел 21 рассказ. По признанию самого автора, это число приносит ему удачу, ведь сам он родился 21 октября. Писатель в своих произведениях вообще уделяет большое внимание символам, каждый его рассказ – это захватывающий синтез реального и иррационального, правды и вымысла, суровой прозы жизни и причудливых фантазий. Характерная деталь «россказней» Дмитрия Калина – это, безусловно, самобытный и сочный язык повествования. Автор с явным удовольствием смакует, казалось бы, привычные слова и выражения, соединяя их в изысканное кружево повествования и увлекая читателя в мир странных и пугающих иллюзий, цепляя за самые сокровенные струны его души… 18+. Содержит нецензурную брань.

Грачи

Холодный осенний воздух насквозь пропитался влагой. Мелкий промозглый дождик моросил, не переставая ни на минуту, нагоняя жуткую тоску. Иван Митрофанович поежился и, подумав секунду, поднял воротник фуфайки. Под ногами возмущенно чавкала кладбищенская земля, не желая выпускать из стальных объятий кирзовые сапоги. Ветер гнал по лужам пожелтевшие скелеты листьев. Природа в очередной раз умирала, чтобы весной вновь возродиться к жизни.

— Эх, ну и погодку послал Господь нынче, — подумал Иван Митрофаныч. — Как там в Библии-то сказано? «Разверзлись хляби небесные…» Мда-а… Да и внизу ничуть не лучше. Не земля — кислятка^[1] сплошная! А вот и могилка. Дошел-таки, наконец.

Он отворил зловеще завывшую дверцу, зашел за оградку и, постояв немного, плюхнулся на сырую скамеечку.

— Совсем бурьяном заросла могилка-то! Холм с землей сравнялся… Да и крест не мешало бы поправить… Видать, некому, — пробурчал Митрофаныч и полез в карман за сигаретами.

Чиркнув спичкой о шершавый бок коробка и прикурив, он с наслаждением затянулся. Посидев немного, Иван запустил руку за теплую пазуху и выволок оттуда бутылку водки, накрытую пластиковым стаканчиком.

— Для сугреву, — объяснил он сам себе, хотя ни чуточки не замерз.

Наполнив стакан до краев, Митрофаныч залпом опрокинул водку внутрь. Чуть поморщившись, занюхал рукавом и снова закурил. Раздражение и обида на весь белый свет, глодавшие во время пути, понемногу отступили. Он огляделся вокруг. В ветках высоких старых деревьев во всю глотку орали черные грачи. Птицы беспокойно метались, перелетая с места на место.

— Вот неугомонные! — подумал Иван Митрофаныч. — Не сидится им спокойно. В теплые края, поди, собрались. Да и то сказать — зима на носу. И отчего грачи так любят селиться на погостах? Мест красивее нет что ли?

Вспомнилось, как давным-давно дед объяснял ему, сопливому мальчугану, этот феномен:

— Душа человека после смерти попадает в загробный мир, — внушал старик внуку, сидя на завалинке и дымя самокруткой, — казалось, он никогда с ней не расстается. — Если хорошо себя ведешь, слушаешься маму с папой, учишься на одни пятерки, то тебя в рай определяют. А если, к примеру, уроки прогуливаешь, стекла бьешь и куришь — то в ад. Вот попадешь к чертям в лапы, посадят они тебя на сковородку и будут поджаривать.

— А если человек себя никак не вел? Ну, нормально, то тогда куда? — ковыряя в носу, поинтересовался Ваня. Сказка деда его нисколько не напугала.

— Тогда, — призадумался на секунду старик, — тогда грачом будешь. Превратит тебя Господь в птицу на веки вечные. Будешь по кладбищу летать да прощения у него просить.

— Дед, а дед, а ты ведь точно в рай не попадешь! — сдерживаясь из последних сил, чтобы не засмеяться, дурашливо всхлипывая, пробормотал Ваня.

— Это еще отчего? — подавился горьким дымом старик.

— Так ты ж куришь! — Ваня задал стрекача так, что только голые пятки засверкали. Несясь во весь опор, он, громко гогоча, слышал, как дед матерится ему вслед.

Иван Митрофаныч тихо засмеялся. Мудрый дед был, царствие ему небесное! Он вновь плеснул водки в стакан и собирался уж выпить, как вдруг замер, вглядываясь в просвет между деревьями.

— Никак, Кирюха идет! Точно! Он! Больше некому!..

По грязи, увязая чуть ли не по колено в лужах, топал невысокий мужичок в черной куртке.

— Здорово, Митрофаныч! — заприметив приятеля, заорал мужик. — Ты уже тут! — Подойдя поближе, он протянул руку.

— Ты чего орешь, дурень?! — прошипел Митрофаныч. — Не в лесу, чай! — Покосившись на ноги приятеля, он постучал себе по лбу. — Ты бы еще сандалии одел!

— Так я ж думал, проскочу как-нибудь, — очищая кроссовки от грязи о край ограды, начал оправдываться Кирилл.

— Проскочу, проскочу… Проскочили уже разок, — передразнил Митрофаныч. — Как был дураком, так и остался. Вечно у тебя все не как у людей! Одно слово — баламут!

Тут он заметил протянутую для приветствия руку и сунул в нее налитый стакан.

— Выпей.

— Ну, за встречу! Давненько мы с тобой не виделись…Хорошо! — опрокинув в себя водку, крякнул Кирилл и уткнулся носом в рукав. — А могилка-то заросла, — кивнул он, чуть отдышавшись, за спину Митрофаныча.

— Сам вижу, — буркнул приятель. — Ты лучше на свою взгляни…

Кирюха, улыбаясь в тридцать два зуба, зашел за ограду могилы, стоявшей впритык к митрофанычевой.

— Едрена Матрена! — заорал он через секунду. — Ты гляди: табличку сперли! Ну, кому она, на хрен, нужна?!

— Бомжи, поди, уволокли, — хмуро отозвался Митрофаныч. — На металлолом сдали — аккурат на бутылку бодяги должно хватить…

— Ну, ничего святого в людях не осталось! — продолжал разоряться Кирюха. — Грех ведь это!

Он еще немного повозмущался и, наконец, успокоился.

— Эй, сосед! Может, еще по одной жахнем? У меня есть с собой. Сейчас в гости приду…

Кирюха выудил из-за пазухи початую бутылку и краюху хлеба. Мужики уселись на скамейку и, не чокаясь, выпили.

— Как у тебя дела-то? — вгрызаясь в горбушку, поинтересовался Кирюха. — Как твоя бывшая поживает?

— Нормально, — буркнул Митрофаныч. Трясущимися руками он достал из кармана примину и закурил. — Как только расстались, все грозилась на себя руки наложить, в петлю лезла. Не могу, мол, без него! А потом ничего — успокоилась… Через полгода замуж выскочила. Я так думаю, что она для проформы воздух-то сотрясала. Я уж только потом узнал, что у нее еще при мне хахаль был. С ним опосля и сошлась. Ничего, живет себе — забот не знает. Муж ейный — бизнесмен. Мерседесы, шмотки разные… Да Бог с ней… У тебя-то как?

— Да вроде все нормально. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — заплевался Кирюха. — Нинка дома хлопочет, за хозяйством следит. Вроде никто к ней не захаживает. Сын с невесткой дружно живут. Недавно ребенка родили. Мальчика. Иваном, кстати, назвали. Дочь в этом году школу заканчивает. Все по дискотекам и танцам шляется. Дома почти не бывает. Голова тряпками да ухажерами забита — не до отца ей теперь. Нормально все, в общем. Ну что, еще по одной…

Мужики допили остатки. Говорить ни о чем не хотелось. Они молча курили, думая каждый о своем. Усилившийся дождь колошматил по ним, стекая струйками по лицу. Жирные от влаги тучи скакали по небу, не зная, в какую сторону им податься, чтобы спрятаться от назойливого ветра. Даже грачи немного приутихли, словно поддавшись мрачному настроению природы.

Кирилл покрутил в руках пустую бутылку и, не обнаружив там ни капли, со злостью швырнул ее в кусты. Старушка, проходившая неподалеку, вздрогнула от неожиданности и мелко закрестилась.

— Ты чего людей пугаешь, баламут?! — выйдя из оцепенения, набросился на Кирюху Митрофаныч.

— Да ладно тебе! Проскочим!

— Угу! Проскочили уже разок…

— Ты все ту рыбалку никак забыть не можешь? Эх, и нажрался ты тогда! — встрепенулся Кирюха. — Помнишь, как пустой котелок себе на башку напялил и вокруг костра кругами маршировал — фашиста изображал?.. «Хенде хох!» — все кричал. А потом к проруби с боями прорывался, чтоб искупаться. Еле-еле я тебя оттащил…

— Помню, помню, — пробурчал Митрофаныч. — А еще я помню, как ты меня потом домой повез. Говорил тебе, что лед не выдержит. А ты, мол, на «УАЗике» проскочим… «Ты и не заметишь». Вот и проскочили. Машина аккурат посреди реки провалилась. Ее, кажись, только ближе к лету со дна-то подняли…

— Да ладно тебе, Митрофаныч! Кто старое помянет — тому глаз вон!

— А кто забудет — тому оба, — отрезал Иван. — Ладно… Пошли — пора. Смеркается уже.

Он встал с лавки и пошел к выходу. Пройдя несколько шагов, Митрофаныч оглянулся и увидел, что Кирюха топчется на одном месте.

— Ты идешь или нет?! Ждешь что ли кого? Так не придет никто!

— Иван, Иван, — вдруг растерянно забормотал Кирюха. — Как же так, Иван? Сегодня же родительская суббота!.. — По лицу мужика гроздьями катились пьяные слезы. Он бросился к другу и уткнулся в промокшую телогрейку.

— Как же так? Ты прости меня, за ради Христа! — волком взвыл Кирюха. — Виноват я! Виноват! Из-за меня все так случилось! Не проскочили мы с тобой тогда!

— Да ладно… Чего уж там, — смущенно пробормотал Иван, гладя друга по голове. — Да простил я тебя уж давным-давно. Не держу зла. Успокойся. Ишь, захмелел-то как с непривычки… Ну, поплакал — и будет. Не проскочили, и не проскочили… Бывает… Успокойся… Ну, вот и ладненько, — Митрофаныч смахнул слезинку со своего лица. — Ты давай, иди… Я тебя догоню.

Кирюха пару раз шагнул и вновь остановился.

— Иван, — тихонько позвал он друга.

— Чего тебе? — повернулся к нему Митрофаныч.

— А жалко, что мы так рано умерли…

— Не от нас это зависит, — пожал плечами Иван. — Ты иди, иди! Я сейчас…

Он в последний раз оглядел неухоженные могилки, подпрыгнул и, взмахнув вороненым крылом, взметнулся в темное небо.

Примечания

1

Кислятка — жидкая грязь (прост.)