Дао Вероники. Книга о необычайном

Дмитрий Калинин

Если в одном лице соединить вольную скиталицу, противоречивую северную шаманку и бесстрастного мастера-даоса, то получится Вероника – девушка с непростым характером и сущностью оборотня. Главный герой встречает её в Камбодже, и они отправляются в путешествие по стране. Это мероприятие станет для него роковым. Столкновения с чудовищными потусторонними существами и разрушение всего того, что он полагал своим собственным «я» – такой окажется плата за инициацию, к которой готовит его Вероника.

§1. Знаки в ржавой бочке

Я встретил гонца на пути.

Весенний ветер, играя,

Раскрытым письмом шелестит.

— Кито Такаи.

— Ты должен вспомнить, зачем ты здесь, — потребовала Вероника. Она выразительно смотрела на меня тёмно-зелёными глазами, которые жили словно своей собственной, отдельной жизнью. Ещё вчера, как только мы познакомились, я заметил, какие странные у неё глаза, — казалось, что за ними прячется кто-то ещё, и сама Вероника вовсе не человек, а химера, хотя и весьма симпатичной наружности.

Но вот к характеру моей новой знакомой слово «симпатичный» относилось едва ли. С самого утра её настроение явно не задалось. Пока мы ждали автобус на полупустой улочке в центре Пномпеня, она сидела возле наших рюкзаков, угрюмо смотрела в одну точку и на все вопросы отвечала невпопад. Казалось, её что-то гнетёт, и я старался лишний раз не приставать к ней с разговорами. Но как только мы погрузились в автобус, Вероника оживилась и насела на меня, требуя сообщить ей, для чего я прибыл в Камбоджу. Моё честное «не знаю» её совершенно не устроило, так же, как и «поездить по стране», «сменить обстановку» и «встретить тебя». Она настаивала, чтобы я вспомнил, а я не понимал, что тут можно вспомнить в принципе.

— Хватит, а? — я наконец не выдержал. — Говорю же — не знаю. Предлагаю считать, что я приехал из-за предчувствия.

— Какого предчувствия? — прищурилась Вероника.

— Ну что надо ехать и встретить тебя, — я протянул ей печенье, но она помотала головой и с упрёком сказала:

— Зачем врёшь? Перебери в памяти недавние события и вспомни. Пожалуйста. Мне это важно.

— Ладно, — проворчал я, глядя на её растрёпанные до плеч волосы. В лучах утреннего солнца они переставали быть каштановыми и приобретали лёгкий оттенок киновари.

— Ника, а тебе никто не говорил, что у тебя волосы цвета киновари?

Она впервые за утро улыбнулась и толкнула меня в бок.

— Вспоминай. Мне действительно нужен ответ.

Я откинулся на сиденье, закрыл глаза и принялся вспоминать вчерашнее утро.

•••

Вчера утром я был ещё во Вьетнаме. Уже второй день наш катер шёл по Меконгу — Реке Девяти Драконов, как почтительно называли его сами живущие здесь вьетнамцы. Меконг впечатлял. Я сидел на корме, сощурив глаза от ветра и солнца, и всматривался в открывающиеся с воды виды. Вдоль берега, среди зарослей тропического леса, теснились обшарпанные лачуги на высоких сваях, а возле них протекала будничная рыбацкая жизнь. Вот старик в конической шляпе чинит лодку. Рядом что-то моет в реке миниатюрная вьетнамка, время от времени поглядывая за возящимися на берегу детьми. Худой вьетнамец, похоже, отец этих детей, таскает к покосившемуся сараю какие-то мешки.

На воде покачивались узкие изогнутые лодки с изображёнными на носах драконьими глазами — это рыбаки вышли на промысел и добывали свой кусок хлеба. Я встретился с одним из них взглядом и помахал рукой. Он улыбнулся и приветливо замахал в ответ. Живут здесь бедно, но лица у людей удивительно безмятежны, и, похоже, они вполне счастливы.

Катер начал сбавлять ход. Мы подплывали к границе с Камбоджей, и водная часть нашего пути подходила к концу. Вообще-то предполагалось, что катер пойдёт прямо до камбоджийской столицы, Пномпеня, но он то ли сломался, то ли не мог следовать дальше из-за сезонного обмеления реки. Ни я, ни мои попутчики почти ничего не поняли из сбивчивых объяснений капитана, но всем было ясно одно: дальше нас повезут по земле. Было жаль, но Азия есть Азия — подобные накладки здесь мало кого удивляют и воспринимаются как должное.

Вьетнамскую границу мы прошли быстро, после чего нас отвели к микроавтобусу и пожелали счастливого пути. Мы, девятеро белых с большими рюкзаками, вторые сутки объединённые общей дорогой из Сайгона в Пномпень, не без труда втиснулись в него и вскоре тряслись по разбитой дороге в сторону кхмерского погранперехода. Я высунулся в окно, окинул взглядом удаляющийся Вьетнам и помахал на прощанье рукой. Уезжать не хотелось совсем.

Не прошло и десяти минут, как мы прибыли. Камбоджийский погранпункт был совсем новым и впечатлял своей ухоженностью. Пройдя каменный забор красивого охристого цвета, мы миновали пальмовую аллею и оказались перед большой статуей Будды, стоявшей под роскошным навесом. Сразу становилось понятно, что Будду в стране кхмеров почитают искренне. Визы оформляли в соседней постройке, куда мы и сдали паспорта. Пограничники были весьма дружелюбны, но непреклонны в своей медлительности, так что оставалось только запастись терпением и ждать.

Ждать пришлось долго. Солнце уже припекало вовсю, говорить не хотелось, так что все мы разбрелись по территории и устроились кто где в затенённых уголках. Я сел на траве в тени развесистой пальмы и принялся наблюдать за своими попутчиками, вспоминая, зачем каждый из них едет в Камбоджу. Вон те французы в одинаковых майках с Хо Ши Мином собираются дальше на острова. Датчанин, обладатель серебристой бородки, похожий на репортёра из National Geographic, намеревается посетить какие-то развалины, куда редко добирается белый турист. А Бранка, долговязая блондинка из Словакии, которая сейчас сидит возле Будды и что-то разглядывает в своём фотоаппарате, хочет поездить по стране и посетить курс випассаны* в городе с мудрёным названием, которое я не запомнил.

* Випассана — одна из методик многодневной буддийской медитации.

«А я? Что здесь делаю я?» — навязчиво засвербело в голове. Внятных ответов не находилось. Всего несколько дней назад я прекрасно проводил время в Сайгоне, собирался продолжить путешествие по южному Вьетнаму, и покидать эту страну в ближайшие месяцы никак не планировал. Но вдруг на меня что-то нашло, и я неожиданно решил уехать. Зачем?.. Я не имел ни малейшего понятия. Ладно. Пускай всё это звучит странно, но в Азии подобное иногда случается.

В кармане обнаружился пакетик с кокосовыми конфетами, и я, шурша обёрткой, принялся разворачивать одну. Лежащий неподалёку рыжий пёс лениво навострил уши, тяжело встал и побрёл в мою сторону. Улёгся рядом, шумно и с подчёркнутым страданием вздохнув. Я протянул ему конфету. Пёс поводил носом и, не поднимая головы, вздохнул снова.

— Ну как хочешь, — сказал я и принялся жевать конфету сам. — Понимаю твоё страдание, сам маюсь. У вас тут всегда всё так медленно?

Пёс закрыл глаза и задремал.

Потом я опять бродил по пальмовой аллее, слушал рассказ датчанина про затерянную в джунглях пирамиду смерти, болтал с Бранкой про махаяну и тхераваду* и в конце концов снова вернулся под пальму. Пора было и мне определяться, что делать дальше, потому что полное отсутствие планов начинало уже здорово беспокоить. Скоро нам раздадут паспорта, через несколько часов мы будем в Пномпене, я найду гестхаус, поселюсь в нём на ночь или две, а дальше?

* Махаяна и тхеравада — два направления буддизма.

Но чем сильнее я думал, тем больше ускользало от меня это самое «дальше», потому что дальше мне не хотелось ничего. Я чувствовал себя птицей, которая может лететь, куда захочет, но поскольку она не понимает, чего хочет, то и не знает, куда же ей всё-таки лететь. Помучившись с полчаса и так ничего и не решив, я махнул рукой: раз события не хотят проявляться, не буду их торопить — авось всё уладится само.

•••

— Ну? Вытащил что-нибудь из анналов своей памяти, или ты заснул? — Вероника выдернула меня из потока воспоминаний, нетерпеливо потолкавшись локтем. Протянула коробочку с семенами лотоса: — Угощайся.

— Анналов! — усмехнулся я, взял семечко, напоминавшее недозрелый жёлудь, и принялся очищать от кожуры. — Нечего там вытаскивать. Просто так я приехал, сам не знаю, зачем.

Автобус слегка покачивало. Я заглянул через Веронику в окно. Мимо проносились заросли низких пальм, похожих на птичьи хохолки, возле дороги кучковались дома, а где-то вдалеке выныривали из тумана и прятались обратно высокие холмы с зелёными нахлёстами тропического леса. Красиво. Дорога к Сиамскому заливу, куда мы уезжали сейчас из шумного Пномпеня, оказалась гораздо живописнее, чем я предполагал.

— Что значит «сам не знаю, зачем»? — Вероника с недоумением посмотрела на меня. — Тогда вспоминай снова!

— Ты что, смеёшься? — удивился я. — Я тебе говорю — просто так я приехал.

Она похлопала меня по плечу и заявила:

— Просто так — это здорово. Только ты врёшь и что-то от меня скрываешь.

Она не улыбалась, и ни в её голосе, ни во взгляде не было даже намёка на шутку.

— Чего скрываю? — опешил я.

Вместо ответа Вероника так недобро и подозрительно посмотрела на меня, что я поёжился.

— Послушай, — выразительно произнёс я, — три дня назад я даже не думал никуда ехать. Сидел себе в Сайгоне. Что ты ко мне прицепилась?

Непонятно почему, но эти слова разозлили Веронику. Подозрительность во взгляде сменилась убеждённостью, и она с едва слышной угрозой прошипела:

— А ведь ты даже не понимаешь, кому врёшь…

— Ника, прекрати, — я поёжился от того, что на мгновение мне показалось, будто из-под ног ушла почва.

— Это ты прекрати врать, — её голос стал совсем змеиным. — Прекрати прятать то, что забыл. Вспоминай, что забыл!

«Ничего себе требование!» — ошеломлённо подумал я и воскликнул:

— Ника, ты вообще себя слышишь? Ты хочешь от меня чего-то странного!

Она опять пихнулась локтем, в этот раз достаточно больно, и скандально заявила:

— Весь извертелся, как уж на сковородке. Я просто хочу, чтобы ты прекратил мне врать!

Это было уже слишком. Мало того, что я был с ней совершенно откровенен, так ещё даже суток не прошло, как мы познакомились, а она уже вот так: злится, требует чего-то, — и никакого такта.

— Врать?! — возмутился я.

— Скажи, — Вероника зло прищурилась, — а ты всегда начинаешь общение с вранья, или это только мне выпала такая честь? А может, потому ты и путешествуешь один?

Я раскрыл рот от такой вопиющей бестактности и негодующе произнёс:

— Послушай, а ты не нарушаешь ли границы?!

— Чего-о? — противно протянула она. — Какие ещё границы?

— Мои, Ника!

Вероника окинула меня таким брезгливым взглядом, словно перед ней было говорящее насекомое.

— Ах, скажите пожалуйста, какая нежная душевная организация! — она отвратительно, по подростковому фыркнула. — Священные границы его нарушили! Любопытно было бы узнать, а что за сокровища за ними спрятаны?

Чувствуя, как к скулам приливает кровь, я собрал волю в кулак и подчёркнуто спокойным тоном произнёс:

— Ника, я не хочу ссориться. Чего тебе от меня надо?

И тут она, яростно сверкнув глазами, вдруг заорала:

— Да ты издеваешься, что ли?! Или у тебя память, как у аквариумной рыбки? Я десять раз повторила: мне надо, чтобы ты вспомнил! Вспоминай! Вспоминай, что ты чувствовал и забыл! И не смей мне врать!

Вероника верещала так, что сидящая впереди нас девица обернулась и окинула её испуганным взглядом. Я машинально вжался в кресло. Эта выходка настолько не вмещалась в рамки моих представлений об адекватности, что я, вытаращив глаза, смотрел на свою взбесившуюся попутчицу, не в силах произнести ни слова. «Бешеная баба!» — только и думал я, с сожалением понимая: в Вероникиной голове оказалась не только та милая безуминка, что так очаровала меня вчера. Вчера Вероника была остроумна, весела и просто само обаяние; к тому же, она была симпатична именно так, как особенно нравилось мне, так что я умудрился привязаться к ней всего за несколько часов. И, разумеется, я ожидал от нашей располагающей к близкому общению поездки чего угодно, но только не ссор, скандалов и выяснения даже не начавшихся ещё отношений.

А Вероника и не думала останавливаться. Она скинула босоножки, устроилась с ногами на сиденье и принялась сверлить меня таким взглядом, словно мы прожили вместе уже десять лет, и всё это время я был ей костью в горле.

— Ты меня достал! — снова заверещала она. — А ведь и часа не прошло! Ты всегда такой упёртый? Вспоминай! Вспоминай, что ты чувствовал. Вспоминай, что забыл!

Она нервно заёрзала, поправляя шорты, случайно задела меня локтем по лицу, и тут я по-настоящему разозлился.

— Слушай, ты! — я собрался было как следует огрызнуться, придумывая на ходу что-то оскорбительное, но в последний момент остановился. В памяти, вероятно от злости, всплыл недавний случай, о котором я вряд ли стал бы рассказывать при других обстоятельствах, тем более — интересующей меня девушке. Но раз Вероника решила со мной так жёстко играть, пускай теперь пеняет на себя. «Будет тебе хвост за хвост!» — мстительно подумал я, перевёл дух и, уставившись на её загорелую коленку, вкрадчиво начал:

— А ведь ты права… Кое-что я чувствовал вчера на кхмерской границе. Там был грязный уличный сортир с дыркой в полу, а рядом, вместо умывальника — ржавая бочка. Я случайно заглянул в неё, а там — мутная жижа с тиной, и гниль плавает по поверхности, и всё это страшно смердит. А теперь представь, что к тебе ластится пушистый котёнок. Рука ведь сама потянется его приласкать, правда? Вот и я испытал похожий позыв, только наоборот: страшно захотелось ощутить омерзение кожей. Рука сама потянулась в бочку, я и не стал сопротивляться и сунул её в жижу прямо по локоть. И вот стою, смотрю на своё отражение и чувствую — вот-вот начну блевать. Вынимаю руку, а за ней тянутся чёрные сопли, обволакивают её, съёживаются на жаре, прикипают к коже, и — вонь от руки, тошнотворная вонь.

Я взглянул на Веронику, предвкушая обнаружить на её лице признаки когнитивного диссонанса или хотя бы естественного человеческого отвращения, но оно хранило совершенно непроницаемое, натурально индейское выражение. Только плотно сжатые губы да озорные искорки в глазах выдавали, что сейчас Вероника с трудом сдерживает смех.

— А зачем ты это сделал? — бесстрастно спросила она.

— Скучно было, — пожал я плечами.

— Мм. А ты из той бочки точно не пил?

— Не пил! Так что можешь не бояться есть со мной из одной миски, Ника!

— А… — Вероника хотела сказать что-то ещё, но вдруг захохотала так, что девица впереди нас снова обернулась и с изумлением посмотрела на неё. Несоответствие между только что произошедшей вспышкой ярости и беззаботностью теперешнего смеха настолько выбило меня из колеи, что я тут же забыл о своём раздражении и неуверенно рассмеялся вслед за ней.

— И ты ещё заявлял, что это я хочу странного! — давясь от хохота и утирая слёзы, всхлипывала Вероника. — Сунуть руку в дерьмо, потому что было скучно! Да ещё сравнить это с пушистым котёнком… А я тебя недооценила!

Она вытянула руку и прошлась взглядом по предплечью, явно пытаясь представить, что я чувствовал, после чего зашлась в новом приступе хохота. Её смех показался мне вдруг таким притягательным и родным, что стало очевидно: несмотря на все её дикие выходки, я очарован этой странной девушкой, невесть как встретившейся мне на пути.

И тут в моей голове молнией пронеслось ещё одно воспоминание. Там, возле ржавой бочки, произошло кое-что ещё, что сейчас заставило меня вздрогнуть, и почему-то я был уверен, что именно это пыталась раскопать в моей памяти Вероника. Я подождал, пока она придёт в себя, и сказал:

— Послушай, я вспомнил кое-что ещё…

— Не-ет! — простонала она, пряча мокрое от слёз лицо в ладонях. — Хватит, пожалуйста!

— Я серьёзно, Ника. Прозвучит, конечно, как бред, но… Когда я смотрел на своё отражение в бочке, мне показалось, что за моей спиной кто-то есть. Кто-то стоит позади меня и тоже смотрит в воду, только голова у него не человечья, а собачья. И смотрит не просто так, а прямо мне в глаза — через отражение. Тут же печаль накатила, пронзительная, как будто всю скорбь мира ощутил. Только я собрался было обернуться, как всё исчезло, — и собакоголовый, и печаль, как будто, знаешь… марево какое-то развеялось. И всё это сразу выпало из памяти. Вот руку в бочке помню, а этот эпизод как ластиком стёрло…

Вероника вдруг вся как-то разом просияла.

— Вот теперь ты искренний! Теперь ты наконец не врёшь! — воскликнула она, глядя на меня с таким восторгом, словно только что я выполнил какое-то сложное задание.

Я в очередной раз поразился, насколько резко и быстро менялось её настроение, как будто переключались тумблеры: едкий сарказм, злость, хохот до слёз, и вот теперь — неподдельный восторг.

— Послушай, а ты всегда такая… многогранная? — озадаченно спросил я.

— Ты хочешь сказать, взбалмошная? — Вероника довольно улыбнулась. — Я могу быть всякой. Но с тобой же мне не надо притворяться, правда?

Чего-чего, а непосредственности ей было не занимать, и это, конечно, здорово импонировало.

— Ну да… только привыкнуть бы, — неуверенно усмехнулся я. — А что такого ты увидела в моей собакоголовой галлюцинации? Она же была спровоцирована жарой да ещё тем, что вокруг вилась стая симпатичных псов, а собак я вообще очень люблю.

— А вот сейчас стоп! — Вероника слегка дотронулась до моей руки. — Не надо обесценивать нелепыми объяснениями то, что с таким трудом вырвал из лап памяти. Собакоголовый — это знак.

— Знак?

— Ну да, знак. Ты веришь в знаки?

Я пожал плечами.

— Не знаю, наверное. А почему ты думаешь, что это знак?

— Потому что с ним пришла печаль, которая, как ты сказал, «вся скорбь мира». Знаки всегда сопровождаются такими внезапными вспышками чувств. Ты что, не знаешь?

— Откуда же мне это знать? — удивился я.

Вероника округлила глаза.

— А как же ты отличаешь знаки от фальшивки? Как определяешь, где знак, а где совпадение с твоими желаниями или страхами, которое просто хочется принять за знак?

Я замялся, поскольку никогда не думал об этом в таком ключе. Помолчав немного, я спросил:

— И что означал этот знак?

— Ты что, вообще ничего не понял? — Вероника продолжала изумлённо смотреть на меня. — Он отвечал на вопрос, зачем ты прибыл в Камбоджу. Ты приехал за тем, кого давно знаешь, но с кем до сих пор ещё не знаком.

Мне показалось, что сейчас она кокетничает и имеет в виду себя.

— Я же говорил, что приехал за тобой! Как только мы познакомились, у меня сразу возникло ощущение, будто знаю тебя сто лет, и мы… — воодушевился было я, но Вероника тут же перебила меня:

— Прекрати! Думаешь, я тут загадочность напускаю, чтобы пофлиртовать? Сейчас, погоди, кое-что увидишь…

Она потянулась за рюкзаком, покопалась внутри и вытащила потрёпанный блокнот для зарисовок. Быстро перелистав несколько страниц, протянула его мне.

— Вот, наслаждайся.

Это был карандашный рисунок, изображавший фонтанчик с покрытой рябью водой, по которой плавали замысловатой формы цветочные лепестки. Сперва мне показалось, что лепестки разбросаны хаотично, но уже в следующий момент стало ясно: они образуют контур собачьей головы, повёрнутой в три четверти и смотрящей на меня из воды.

Я вздрогнул. Это был тот же силуэт собакоголового, что привиделся мне в ржавой бочке! Невероятным образом на рисунке была передана самая суть собакоголового, причём с такой точностью, что даже взгляд его несуществующих глаз был столь же манящим, каким тогда ощущал его я. Немедленно вслед за этим спазм уже знакомой печали заставил меня замереть. Вся скорбь мира опять навалилась многотонной плитой, сдавила грудь и внезапно исчезла, не оставив ни следа.

Я бросил рассеянный взгляд в окно, машинально отметив, что ряды пальм кончились, и теперь мы проезжаем мимо рисовых полей. Потом снова вернулся к рисунку. Сомнений не оставалось: это был тот же собакоголовый и тот же спазм печали.

Я повернулся к Веронике и наткнулся на её пронзительный взгляд. Она так пристально смотрела куда-то вглубь меня, что её выцветшие на солнце ресницы, казалось, дрожали от напряжения. По моей спине пробежал озноб, и я пробормотал:

— Это ты нарисовала?

Она кивнула.

— Когда?

— Неделю назад, ещё в Лаосе.

— Но как?! Ты нарисовала то же самое, что я увидел в бочке! — воскликнул я.

— Знаю, — Вероника задумчиво провела своими длинными пальцами по рисунку. — Этот фонтан располагался недалеко от дома, где я жила, и я ходила к нему, когда хотела побыть в уединении. В ту ночь я пришла туда на рассвете. В воде плавали какие-то лепестки, и только я присела на ступеньку, как подул ветер, и они сложились в силуэт собачьей морды. А сквозь меня прошла такая пронзительная печаль… впрочем, тебе известно, какая именно. Я зарисовала того, кого увидела, и назвала его Лепесточным псом.

— Но… как такое может быть? — я потряс головой.

— Я не знаю, — мягко сказала Вероника. — Рисовала я долго, несколько часов. А потом остановила мысли, и перед моими глазами возник город. Это был Пномпень. Я знала это точно, хотя никогда раньше в Пномпене не была. На следующий день я собрала вещи и уехала туда.

Я снова посмотрел на рисунок. Одинаковый образ пса, одинаковая печаль, а я не сомневался, что наша с Вероникой печаль была одного рода, превращали это совпадение в событие, до краёв наполненное иррациональным, непонятным и от того пугающим смыслом. Я потёр руками виски.

— Это не случайное совпадение, Ника…

— Разумеется, — пожала она плечами. — Это синхрония.

— Синхрония? События без причинно-следственной связи, но объединённые общим смыслом? — я вспомнил, что когда-то читал об этом целую книгу.

Вероника кивнула.

— Теперь понимаешь? Нас свели знаки, которые указали на одно и то же. Они указали на того, кто поджидает нас обоих за ближайшим углом.

— Кто поджидает? — я похолодел.

— Ну как кто? — в Вероникином голосе послышалось нетерпение. — Лепесточный пёс нас поджидает. Ну или собакоголовый, как ты его назвал.

— А… он кто?

— Вот скоро ты сам его об этом и спросишь.

— Э нет, так не пойдёт! — воскликнул я. — Говори, что ты от меня скрываешь?

Вероника развела руками.

— Ничего не скрываю. Просто я пока не знаю, кем он окажется для тебя.

— А для тебя?

— А для меня он — сверхъестественная сущность, родственная моему проводнику.

— Какому ещё проводнику?

— В царство мёртвых, — туманно усмехнулась Вероника.

Я занервничал.

— Ника, ты можешь объяснить нормально? Мне сейчас совсем не до шуток!

Она слегка прищурилась и сказала:

— Нормально? Ни одно из моих объяснений не покажется тебе нормальным, так что давай оставим эту тему.

Но так просто оставить это я не мог и принялся лихорадочно соображать. Серьёзно относиться к каким-то проводникам в царство мёртвых было, разумеется, невозможно, однако и проигнорировать вскрывшиеся совпадения не получалось. Я буквально кожей чувствовал, что Вероника что-то знает про всё это, и знает достаточно, чтобы не особенно-то удивляться происходящему. Но почему она скрывает это от меня? Я попробовал зайти с другого бока и спросил:

— Ты действительно уехала из Лаоса только потому, что что-то там увидела в фонтане?

— Да, — кивнула она. — Потому что это «что-то там» было знаком. Я так живу.

— Как «так»?

Вероника встряхнула волосами и улыбнулась.

— Следую знакам и ничего не планирую.

— В смысле? Ты про какие планы? — не понял я.

— Про все. И про жизненные, и про сиюминутные. Когда начинаешь следовать знакам, не то что не знаешь, что ждёт тебя за поворотом — не знаешь даже, когда появится сам поворот. Сам понимаешь, что любое планирование в таких условиях совершенно бессмысленно.

Моё воображение немедленно нарисовало, каково это жить вот так — в неопределённости, без планов на будущее, не зная, что случится в следующий момент. Сначала я решил, что это невозможно — так люди не живут. Однако Вероника говорила об этом настолько спокойно, а в её взгляде читалась такая искренность, что пришлось признать: похоже, она действительно так жила. И мне это совершенно не понравилось.

— Знаешь, мне даже не хочется представлять такую жизнь, — честно признался я. — И этот твой Лепесточный…

Вероника удивлённо вскинула брови.

— Не хочется — не представляй. А что Лепесточный? Ты его уже боишься?

— Но ты же не серьёзно мне эти сказки рассказываешь?

Она вдруг вплотную приблизилась ко мне и зашептала в самое ухо:

— Верно, это сказки. Но ты никуда не денешься от того факта, что мы вляпались в одну и ту же сказку. А ведь сказка запросто может становиться былью. Хочешь ещё? Собакоголовый — это не всё, что ты забыл. Например, кое-что случилось накануне твоего отъезда из Вьетнама…

Не успела она закончить свою речь, как в моей голове что-то щёлкнуло, и события последних дней выстроились в единую цепочку. Я как на ладони увидел причину своего поспешного отъезда из Сайгона, а точнее — заново пережил ключевой эпизод, который необъяснимым образом оказался стёрт из моей памяти.

— Я вспомнил! — судорожно вздохнул я и начал подробно рассказывать о нём Веронике.

В тот вечер мне захотелось жареной рисовой лапши. Это простейшее и традиционное для южного Вьетнама блюдо предлагалось повсюду в многочисленных забегаловках, так что я, недолго думая, отправился в ближайшую из них.

Сидя на улице на низкой табуретке перед таким же низеньким столиком, я пил ароматный и густой, как нефть, вьетнамский кофе и ждал, пока мне приготовят лапшу. Мимо сновали люди, но я их почти не замечал, задумавшись о чём-то своём. И вдруг моё внимание привлёк старый вьетнамец, появившийся в конце улицы. Судя по его обветренному лицу, изборождённому глубокими морщинами, и широкополой конической шляпе, он был откуда-то из деревни. Старик шёл неторопливо, без суеты, словно зная, что каждый его шаг может стать последним. Когда он поравнялся со мной, наши взгляды пересеклись, и… я как будто прикоснулся к его судьбе, а весь её груз стал на мгновение моим.

Сразу сделалось не по себе от того, что в моей жизни всё получалось так легко. Мне не надо было вкалывать на рисовых полях, чтобы не умереть от голода, — да я вообще никогда по-настоящему не голодал. Я не знал, что такое война и каково это — жить, не ведая, что случится завтра, потому что завтра может и не наступить. Я всегда мог позволить себе гораздо больше, чем на самом деле требовалось для жизни, и не задумываясь потреблял и потреблял всё вокруг: вещи, удовольствия, чужие чувства, окружающий мир. Но самое отвратительное, за всем этим я забыл вопросы, когда-то казавшиеся мне главными: кто я, зачем я и куда я иду. Я-то думал, это потому, что повзрослел и понял, что жизнь сама себя объясняет, но на самом деле ничего я так и не понял. К своим тридцати девяти годам я просто потерял себя и даже не заметил этой потери, продолжая жить и не понимая, что давно уже остановился.

Старик ушёл, а из-под моих ног будто выбили почву. Я доел лапшу и отправился домой укладывать рюкзак, а по пути купил билет на катер до Пномпеня. Я не вполне отдавал себе отчёт в том, что делаю и зачем, — я просто знал, что мой Вьетнам закончился этим старым вьетнамцем.

Вероника внимательно выслушала меня и спросила:

— Ты говоришь, что всё это сразу забыл. А что осталось в твоей памяти?

Я пожал плечами.

— Мне запомнилось только как я ел лапшу, а потом почему-то подумал, как же всё здесь надоело и пора отсюда уезжать.

— Как изящно тебя заманивают! — воскликнула она с неподдельным восхищением. — Это просто невероятно!

— Чего? — в который раз похолодел я.

— Этот старик был из тех, кто может изменять судьбы других, и даже не важно, знал ли он об этом сам. Когда он коснулся твоей судьбы, твой путь оказался открыт для…

Вероника осеклась и замолчала, словно передумав сообщать мне что-то важное.

— Для чего? И что значит «заманивают»? Кто заманивает и куда?

— Ты уверен, что хочешь знать всё это? — тихо спросила моя попутчица, пристально глядя мне в глаза.

Я молча смотрел на неё. Она чуть помедлила, словно собираясь с мыслями, а потом кивнула.

— Ладно. Ты хорошо помнишь свои кошмары, из которых не мог проснуться?

От изумления я буквально раскрыл рот. Около года назад меня действительно мучили сны, из которых я подолгу не мог выйти. Они были цикличны: просыпаясь, я оказывался в них снова и снова. Но как об этом могла узнать Вероника?

— Откуда ты… — начал было я, но Вероника перебила меня:

— Это неважно. Важно только то, чего ты в них боялся. Ты помнишь?

— Помню… Это была неоформленная угроза, которая заполняла собой всё вокруг. Я пытался проснуться, но когда просыпался, оказывался в другом сне, куда вслед за мной проникало и то бесформенное. Это было такое чувство… — я пошевелил пальцами, подбирая слова.

— Отчаяние неотвратимости? — предположила Вероника.

Я закивал, изумившись, как всего в двух словах ей удалось выразить самую суть того моего состояния.

Спокойно глядя на меня, она сказала:

— Всё это вот-вот вернётся к тебе снова. Твои прошлые кошмары становятся явью.

— Ну уж нет! — воскликнул я и тут же смутился от того, что на секунду поверил во всё это.

Моя загадочная компаньонка пожала плечами.

— Встреча со стариком стала для тебя поворотной точкой, понимаешь? Там, в Сайгоне, ты оказался на распутье: продолжать жить прежней жизнью, которая тебя больше не устраивала, или развернуться и пойти в неизвестном доселе направлении. И ты развернулся, но даже не понял этого. Ты вообще какой-то слепой, не видишь, что происходит прямо перед носом. Пока ты ел лапшу, твоя судьба сменила направление. Теперь твоя жизнь сначала разрушится, а потом соберётся заново. Это как умереть, а потом родиться, — и то, и другое не самая приятная вещь на свете. Я знаю, у тебя есть предчувствие беды, о котором ты боишься сказать вслух. Так вот — оно не случайно. Ты потеряешь всё, что составляет смысл твоей жизни.

— Ника, прекрати каркать! — возмутился я. — Что за бред ты несёшь?!

Она проигнорировала моё негодование и продолжила:

— Когда вчера мы с тобой встретились, я сразу увидела, что Лепесточный пёс стоит за твоей спиной. Он — проводник в царство мёртвых, и он вывернет тебя наизнанку. От тебя больше ничего не зависит, потому что когда проводник вступает в игру, он разрушает всё. Все твои надежды и мечты, ориентиры и ценности, любовь и счастье, — всё потеряет смысл. Взамен ты получишь шанс обрести знание, но даже если и обретёшь его, оно не принесёт тебе покоя. Оно заставит идти ещё дальше, в пустоту, чтобы навсегда затеряться в её владениях. Вот куда тебя заманили. И обратного хода нет.

— Хватит! — уже не на шутку всполошился я. То, что вещала Вероника, казалось плодом явно больной фантазии, но от её слов в сердце вдруг начал заползать страх, — такой, как бывает в детстве, в темноте, после только что услышанной на ночь страшной сказки. И это давно забытое детское чувство коренилось в тех ночных кошмарах, о которых каким-то чудом проведала Вероника. Её слова резонировали с чем-то настолько глубинным внутри меня, что отбросить их я не мог, как бы ни хотелось.

— Вот странный ты! — совершенно искренне удивилась моя компаньонка. — Сам же захотел узнать ответы, а теперь «прекрати». Хоть бы спасибо сказал, что ли.

Я негодующе уставился на неё.

— Спасибо тебе, Ника, за этот бред!

— Ну если это бред, почему же у тебя вспотели руки? — усмехнулась она.

Я окинул взглядом свои ладони и не нашёлся, что ответить. Вероника некоторое время смотрела на меня, а потом отвернулась в окно и принялась разглядывать проплывавшие мимо нас пейзажи. Мне же было не до красот. Где-то внутри меня шевелилось нечто, что было давно и накрепко забыто, и теперь оно просыпалось, ворочалось и заявляло права на жизнь. Что-то незнакомое и пугающее обосновывалось во мне, совершенно не интересуясь моим согласием на этот счёт.

— Откуда ты узнала про мои кошмары? — нарушил я повисшее молчание.

— Это у тебя на лице написано, — рассеянно ответила Вероника, не отрываясь от окна.

Мне стало совсем не по себе, и я тихо спросил:

— Ника, кто ты такая?

— Твой шанс, — едва слышно пробормотала она, подобрала ноги и свернулась калачиком на сиденье, собираясь спать.