Таня Гроттер и перстень с жемчужиной

Дмитрий Емец, 2006

После окончания Тибидохса прошел год. Время всех разбросало, все перемешало. Таня и Ягун остались в магспирантуре. Семь-Пень-Дыр, Попугаева и Зализина перебрались в мир к лопухоидам. Гробыня Склепова с Гуней обосновались на Лысой Горе. Ванька забрался в лесную глушь и живет вдали от мира, общаясь лишь с лешаками. Правда, иногда купидончики приносят Тане от него письма…У неугомонного Ягуна возникает идея устроить вечер встречи выпускников и собрать весь курс вместе. И вот приглашения разосланы, гости собрались. Казалось бы, все как прежде, но не совсем…Бессмертник Кощеев хочет перевести школу с острова Буяна в Заполярье, где вечная мерзлота. Для этого он присылает в Тибидохс ревизора Зербагана, которого связывает с островом некая тайна…

Habent sua fata libelli pro capite lectoris.^[1]

Глава 1

Лысый чиновник с Лысой Горы

«Но, — добавлял он, — когда я вижу, как тщательно уложены его волосы и как он почесывает голову одним пальцем, мне всегда кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как ниспровержение римского государственного строя».

Цицерон о Цезаре^[2]

— Коты и клизмы! — сказал Тарарах.

Медузия взглянула на него вежливо и холодно.

— Прости, Тарарах, но я женщина темная и не постигаю творческого полета твоей мысли. Не мог бы ты выражаться яснее?

— Коты и клизмы. Катаклизмы. Я предчувствую их близость, — уточнил питекантроп.

— Пещерный юмор!

Одна из прядей медных волос доцента Горгоновой подозрительно шевельнулась. Почувствовав это, Великая Зуби предостерегающе коснулась ее локтя.

— Меди… не надо… ты устала и взвинчена, — шепнула она.

Медузия на миг прикрыла глаза, показывая, что прекрасно это понимает и держит себя в руках.

— И по каким же признакам, позволь тебя спросить, ты делаешь такие выводы? — спросила она у Тарараха.

— Сны, — терпеливо пояснил питекантроп. — Несколько дней подряд мне снится, что у меня выпадают зубы. А зубы у меня отличные, хотя и не самые белые. В первый раз такое было незадолго до великого переселения народов, во второй — перед чумой в начале четырнадцатого века, в третий — незадолго до Первой мировой войны.

Академик Сарданапал положил Тарараху руку на плечо.

— Надеюсь, что все еще обойдется. Мы должны успокоиться и быть едины. Недаром древние говорили: «Ранит не битва, ранит бегство». А пока я попросил бы воздержаться от прогнозов, — успокаивающе заметил он.

Питекантроп взъерошил волосы огромной пятерней.

— Да что я такого сказал-то? Ну обойдется и обойдется! Я буду только рад! — обиженно прогудел он.

Недалеко от стены, хлопая крыльями, пролетели две гарпии. Одна из них походя обругала Великую Зуби нехорошим словом и мгновение спустя с мерзким карканьем свалилась в ров. Зуби подула на кольцо.

— Так кто из нас взвинчен? — шепнула ей Медузия.

Великая Зуби поправила свою прямую, как у пони, челку и вздохнула.

— Есть вещи, которые лучше не спускать. Сминдальничаешь в малом — аукнется в большом, — заметила она.

Тарарах, Сарданапал, Поклеп Поклепыч, Медузия и Зуби стояли на стене, на том ее участке, к которому примыкала Башня Призраков, и ждали. Ждали уже почти час, вглядываясь ввысь, туда, где каждую минуту могли сверкнуть семь радуг Грааль Гардарики.

По балкончику Башни Призраков меланхолично плавала Недолеченная Дама и надиктовывала поручику Ржевскому список болячек назавтра. Список переваливал уже на вторую страницу и был расписан фактически по минутам. Недолеченная Дама умела ценить свое время.

Поручик старательно записывал, сопровождая каждую новую строчку кавалерийским хохотком. Недолеченной Даме это совсем не нравилось.

— Гад ты ползучий! — сказала она с досадой. — И за то, что ты такой гад, пиши: «18–00. Укоризненно умереть на руках у страдающего мужа. Подчеркнуть один раз!»

«Ползучий гад» радостно записал. Он надеялся, что на этом диктовка закончится. Но не тут-то было.

— Готово? Поехали дальше! «19–05. Укоризненно ожить на руках у безутешного мужа. «Безутешного» — подчеркнуть два раза! — продолжала диктовку Дама.

Одуревший от писанины Ржевский, бунтуя, отбросил перо.

— Надоело! Не буду писать!

Дама сдвинула брови.

— А я тебе говорю: пиши!

— Ты меня не заставишь! — выкрикнул поручик.

В голосе его супруги появились грозовые нотки.

— Это что еще за фокусы? ПИШИ! Ну же!

Ржевский не выдержал.

— А-а-а! Я тебя задушу! Недоувеченная дамочка! — задиристо крикнул он, хватая жену за шею.

Недолеченная Дама нетерпеливо поморщилась.

— Не забегайте вперед, Вольдемар! Надо уважать расписание! Удушение намечено на послезавтра на час дня! — сказала она.

Это было уже слишком. Ржевский страшно закричал, схватился за голову и сгинул.

Теплый летний вечер мало-помалу угасал. Тени становились длиннее и выцветали, сливаясь с травой. С драконбольного поля доносились возбужденные крики. Розовые языки пламени прочерчивали воздух. С той стороны защитного купола мелькали длинные зеленовато-серые тела сыновей Гоярына. На поле тренировалась новая команда, набранная Соловьем из способных учеников младших курсов. Маша Феклищева — да-да, та самая Маша, которая казалась некогда такой маленькой и смешной на чучеле крокодила! — была в ней признанным лидером. Эх, летит время!

Поклеп Поклепыч поднял воротник куцего пиджачка, что усилило его сходство с нахохлившимся грачом. Теперь пришло его время вспылить.

— Он, видите ли, задерживается! Для государственного чиновника это непростительное хамство! Мне не восемнадцать лет, и я не мальчишка, скачущий зайчиком от первого вагона кольцевой к первому вагону радиальной, так как точно не помнит, где назначил свидание! Мы имеем полное право вообще заблокировать Гардарику, чтобы он расшиб себе голову, — заявил он.

— Поклеп… а ты, однако, романтик! Какое забавное лопухоидное сравнение! Неужто и ты назначал свидание в метро? Разве русалки там плавают? — улыбнулась Медузия.

Поклеп побагровел и гневно уставился на доцента Горгонову.

— Что за выводы? Откуда ты их взяла? С потолка? Не помню, чтобы я говорил что-то про себя! — прорычал он.

— Не надо, Меди! Поклеп Поклепыч прав. Я тоже не вижу в поведении этого типа никакой логики, — примирительно поддержала Поклепа Зуби.

Сарданапал замотал головой, не соглашаясь с ней. Его бунтующие усы, не так давно сглаженные кем-то из юных учеников темного отделения (сам академик пока этого не замечал), коварно оплели дужки очков.

— Логика есть. Еще какая. Своим демонстративным опозданием он указывает нам наше место, — спокойно отметил он.

— Если так, то это чересчур! Что помешает нам повернуться и уйти? И пусть ищет нас, где знает! Шатается по Башне Привидений, встречая лишь олухов типа Ржевского! — вспылила доцент Горгонова.

Академик укоризненно посмотрел на нее.

— Напротив, Меди, уходить мы не должны. Этого он и добивается. Ему необходимо придраться хоть к чему-то. Именно за этим его сюда и прислали. Я уже мысленно приготовился к тому, что он будет искать повод для конфликта. И как бы нам ни хотелось превратить его в лягушку — нам придется ему улыбаться…

— Но зачем? Почему мы должны терпеть этого червя? Зачем он вообще сюда тащится? — наивно спросил Тарарах.

Питекантроп был устроен с восхитительной простотой. Голоден — ешь, весело — радуйся, обидели — дерись, любишь — целуй.

— Буян, — коротко отвечал Сарданапал. — Кое-кого на Лысой Горе посетила мысль, что школу на острове можно закрыть и устроить здесь санаторий для престарелых магов, которым-де нужен хороший климат. Но это все уловки для простофиль. Сдается мне, милейший Бессмертник Кощеев надумал под шумок загнать островок японским магам… Буян — лакомый кусочек для многих. В мире нет ни одной школы, которая была бы так удачно расположена. Обычные школы ютятся на замкнутой территории по соседству с лопухоидами, маскируются под пустырь или болото, и даже дракона лишний раз боятся из ангара выпустить.

Тарарах протиснул свои толстые мизинцы в уши и энергично прочистил их, точно сомневаясь, действительно ли он слышит всю эту чушь или всему виной грязь.

— Закрыть школу? А как же ученики? О них что, забыли? — спросил он с недоумением.

Сарданапал подошел к краю стены и, держась рукой за зубец, глянул вниз на цветущий ров.

— Нет, не забыли. Бессмертник никогда ни о чем не забывает. Взамен острова Буяна школе предлагают замечательный участок земли в Заполярье. Чрезвычайно живописное место! Вечная мерзлота. Полгода ночь, полгода день. Возможность круглогодично разводить северных оленей, много мха, ягеля и бонус в виде северного сияния.

— А драконы? А жар-птицы? Они не выносят холода. Единороги же вообще не выдержат переселения. Они очень привязаны к месту своего рождения. Как же это, академик? О чем они там все думают? — растерянно спросил Тарарах.

Сарданапал по-прежнему упорно разглядывал ров.

— Примерно тот же довод привел и я. Но мне было открытым текстом сказано, что не стоит гробить отличную идею мелочными придирками. Жар-птицы — ерунда. Их с удовольствием возьмет любая школа, тот же Магфорд, к примеру. Драконов можно продать, а кого не купят — усыпить, поскольку они будут своим ревом нарушать покой милейших пожилых магов.

Питекантроп распрямился, сжимая кулаки. Его честное лицо побагровело. Встреться с ним в этот миг пещерный лев, он и то задумался бы, а так уж ли он голоден? Стоит ли связываться?

— Так, значит, этот тип, этот мерзавец, этот шут гороховый приезжает, чтобы закрыть Тибидохс и усыпить моих драконов? Я его самого усыплю вот этими самыми руками! — прорычал Тарарах.

— Успокойся, Тарарах! Такими полномочиями он не обладает. Он приезжает, чтобы составить отчет, который будет зачитан комиссии на Лысой Горе. Пока было лишь предварительное заседание в сокращенном составе. Увы, Кощеев подстроил все так, что оно завершилось не в нашу пользу. Мне удалось оспорить его результаты и настоять на экстренном созыве расширенной комиссии. У нас тоже есть кое-какие союзники из светлых магов. Да и не всем темным нравится, что все стратегические решения принимаются исключительно Кощеевым и его кликой. В общем, шанс есть. Но многое зависит от отчета. Насколько уничтожающим он будет. Поэтому мы должны вести себя крайне корректно, — сказал Сарданапал.

Едва ли питекантроп его слышал. Речь академика была для него слишком длинной и загроможденной непонятными, скользкими словами. Комиссия… заседание… Разве это главное?

— Мои драконы… мои жар-птицы… единороги… алконосты… сфинксы… Сарданапал! Как же это? Мы знаем, что на нас с дерева свалится клоп-вонючка, и не можем его придавить, потому что вони будет втрое больше? — непонимающе сказал Тарарах.

Новая волна гнева захлестнула несложную душу преподавателя ветеринарной магии. Отняв от лица ладони, он посмотрел на академика с укором. Так смотрит собака, которую хозяин незаслуженно ударил.

— Как я смогу нянчиться с этой приезжей дрянью, если каждую секунду буду помнить о моих драконах? — спросил он с болью.

— Не надо, Тарарах! Нянчиться тебе не придется. Он прозорлив, а ты слишком наивен, чтобы здесь была возможна какая-то моральная комбинация. Просто будь сам собой. И проконтролируй джиннов, чтобы они навели порядок в ангарах. Ревизор туда наверняка заглянет, равно как и во все остальные места.

— Ревизор? — повторила Великая Зуби голосом, который насторожил бы любого из ее учеников, но не насторожил академика. Он никогда не прислушивался к Зуби с этой точки зрения.

— Да. И чудовищно придирчивый. Слышали об институте общего и сравнительного чародейства в Екатеринбурге? Одна из первых его ревизий. Директор института покончил с собой, запив толченый алмаз раствором цианида. Профессорский состав в полном составе перевелся в Верхнее Подземье прививать нежить от бешенства, а все младшие научные сотрудники мужского пола добровольцами ушли в магмию. А все почему? Бедняги не смогли объяснить ревизору, куда подевался глобус для точечной телепортации и откуда в журнале посещаемости всплыли два несуществующих студента.

— Вот зверь. И докопался же! — сказал Поклеп с восхищением. Он умел ценить родственные натуры.

— Именно так. Зверь и зануда. Мы должны быть готовы, что он станет совать свой нос во все. Сколько кровавых пятен оставляют призраки на лестнице и соответствует ли это нормативу, почему у Большой Башни ржавый шпиль и как часто меняют памперсы атлантам.

— Сарданапал! Мне не смешно! — укоризненно сказала доцент Горгонова.

— Мне тоже, Меди! Это смех сквозь слезы. Скоро в стенах Тибидохса смеяться будут только поручик Ржевский и его милая женушка. Последняя же, как известно, смеется лишь на похоронах, — заявил академик.

Великая Зуби зябко спрятала руки под пончо. Она мерзла всегда и везде.

— Ревизор… Помнится, Гоголь писал о чем-то подобном. Ты не забыла, Меди, как третьекурсники привезли к нам Пушкина и молодого Гоголя? Мы еще недоумевали, каким образом они протащили их сквозь Гардарику. Оказалось, что в желудке дракона… Пушкин написал о Буяне, а Гоголь заинтересовался историей Вени Вия. Не стоило позволять ему так много смотреть зудильник, — вспомнила Зуби.

Высоко над лесом полыхнули семь радуг Грааль Гардарики, и тотчас над вершинами деревьев разлилось зарево. Какое-то время оно сохранялось, прежде чем вечер поглотил его, приняв в свои усыпляющие руки.

— Когда прилетает светлый маг — зарево не такое ядовитое. Чаще светло-розовое, — заметил Сарданапал.

Немногие знали о свойстве Гардарики отражать суть души вновь прибывшего. Разве что преподаватели. От учеников это обычно скрывали, зная склонность молодости к поспешным суждениям. Фактически жестоким приговорам.

Медузия улыбнулась:

— А-а, ты тоже заметил! А я даже посчитать успела. Восемь!

Поклеп подался вперед.

— Разве восемь, не пять? — спросил он недоверчиво.

— Восемь.

— Ты могла ошибиться. Я почти уверен, что не больше пяти… Ну в крайнем случае шесть! — быстро сказал Поклеп.

— Восемь, уважаемый! Восемь! Сожалею, но я слишком занятый человек, чтобы лелеять ваши скрытые комплексы, — произнесла Медузия сухо.

Она одарила Поклепа своим знаменитым взглядом, который в былые времена превращал древних, но не очень долговечных греков в не менее древний, но более долговечный мрамор. Некоторые из этих бедолаг, обнаруженные археологами, стоят в музеях и считаются античными статуями. Как-то, посетив один из музеев, Медузия с грустью заметила:

— Как нелепо! Вот они тут написали: «Воин с пращой. Автор неизвестен. IV в. до н. э.». На самом деле это спартанец Агесилай, пытавшийся пробить мне голову камнем.

Одернутый Медузией Поклеп мрачно замолчал, с раздражением покосившись на хихикнувшего Тарараха. Разговор Поклепа и Медузии, который кому-то мог показаться странным, на самом деле странным не был. Речь шла о времени после прохода Гардарики, пока не погасло зарево. Длительность зарева служила косвенным свидетельством могущества мага. Чем дольше оно сохранялось, тем значительнее были магические возможности прибывшего.

У среднего третьекурсника зарево погасало через секунду, у Тарараха — через две, у Поклепа — через шесть, у Зуби — через семь, у Медузии — через восемь, у Бессмертника Кощеева и Сарданапала — через девять секунд. Больше десяти секунд зарево не держалось вообще. Ни у кого. Десять секунд — было легендарное время Древнира.

Из современных магов никто не мог повторить подобный результат. Только стражи. «Ну разве что еще сюда прибыл бы Мефодий Буслаев, да и то не сейчас, а лет через пяток… Может, и вытянул бы секунд десять», — с сомнением говорили знающие. К ним, однако, не стоило сильно прислушиваться. Среди магов, особенно на Лысой Горе, полно так называемых «знатоков», и они тем осведомленнее, чем скромнее их собственные дарования.

Таким образом, ревизор, проникший сквозь Гардарику, был предположительно лишь немногим слабее Сарданапала. Магические силы его равнялись магическим силам Медузии и превосходили — даже с некоторым отрывом — остальных преподавателей Тибидохса.

— Вот он! — сказала Зуби негромко.

Появившись из тучи, к стене скользнула фигура в темном плаще. Лицо скрывал капюшон. Лишь белый, тягостный массив подбородка выделялся меловым пятном. Остальное находилось в тени. Маг летел неторопливо, уверенно, не глядя по сторонам. Так летают обычно люди солидные, которым полет давно перестал доставлять удовольствие и служит лишь средством перемещения. Обледеневший край плаща задирался, приподнимаемый чем-то тонким и длинным. Порой так рисуют бретеров-задир, прячущих под плащами шпагу. Однако Тарарах, хорошо знавший магов, догадывался, что это может быть чем угодно, кроме шпаги. В невоенное время истинный маг относится к шпагам, рапирам, эспадронам, полусаблям и прочим колющим и рубящим с известной долей иронии.

Вслед за Зербаганом, неуклюже вцепившись в дряхлый стул с высокой спинкой и провалившимся сиденьем, летел коротконогий пожилой карлик с желтым пупырчатым носом и красными глазами. Вытянутые уши покрывала седая шерсть — верный признак дальнего (а то и не очень) родства с гномами или нежитью. Другим столь же верным признаком были треугольные пильчатые зубы. На плече карлика висела сумка с бумагами, кренившая его на сторону, точно корабельный якорь. За ухом торчало гусиное перо с желтым магвазинным ярлычком, подтверждавшим, что гусь скончался от птичьего гриппа. Обычные циничные шуточки темных магов.

Время от времени карлик начинал подскакивать и трясти спинку стула. Он ужасно боялся отстать от хозяина.

— А это кто? — спросил Тарарах.

— Не знаю. Впервые вижу. Вероятно, секретарь или телохранитель, — равнодушно ответил Сарданапал.

Тарарах поморщился.

— Телохранитель? Этот воробей? Не хотел бы я знать, где сейчас те тела, которые он хранил.

— Да, верно. На телохранителя он не слишком похож. Значит, секретарь, — согласилась с Тарарахом Медузия.

Больше о карлике они не говорили. Его персона явно не заслуживала продолжительного разговора.

Перед тем как опуститься, Зербаган не без ловкости сделал в воздухе резкий поворот и скользнул у стены всего в паре метров от Сарданапала. В сторону академика он, однако, не смотрел, упорно и явно умышленно не замечая его.

— На чем это он летит? Не на помеле? Что под плащиком-то прячем? — с интересом спросил Тарарах. Питекантроп явно нарывался.

Сарданапал озабоченно посмотрел на него.

— Посох. Зербаган крайне редко с ним расстается, — ответил он.

— Посох? Как трогательно! Дело Гэндальфа живет и процветает? — не выдержала Великая Зуби.

— Зуби, спрячь зубки! У тебя глаза светятся! — шепнула ей Медузия.

Это было правдой. Когда Зуби ехидничала, у нее на самом деле начинали светиться глаза. Да еще как светиться! Сияние, дробясь на тонкие лучи, пробивалось наружу точно сквозь огромные сапфиры. На новых учеников Тибидохса это обычно производило впечатление. Некоторых приходилось даже лечить от заикания.

Оглянувшись на Медузию, Зуби поспешно пробурчала заклинание, спеша затемнить очки.

— Так лучше? Не заметно? — спросила она.

— Да уж, не заметно… Доброжелательнее надо быть, мамочка. Оставь пронзительные взоры василискам и… мне! — с улыбкой отвечала Медузия.

— Это не от ехидства, Меди. Совсем нет. Просто меня дико раздражает, когда какой-то надутый фрукт притаскивается и… — начала Зуби, но тотчас, спохватившись, замолкла и изобразила если не приветливую, то вполне нейтральную улыбку.

И в самое время. Опираясь на посох, к ним неторопливо приближался плотный невысокий человек. Свой обледеневший плащ он уже сбросил, ничуть не заботясь о его дальнейшей судьбе. Кривоватые мощные ноги гостя походили на дубовые корни. Казалось, он не идет по стене, а врастает в нее, столь властной была его походка. Массивная голова сидела на толстой негнущейся шее несколько наискось и так низко, что невольно приходила на ум мысль об огромной руке, некогда вдавившей его голову в плечи. Когда нужно было повернуться, маг делал это всем телом.

Руки были под стать ногам — короткие и мощные. Пальцы завершались желтыми ногтями, выпуклыми, как черепаший панцирь. Мизинец и безымянный палец на каждой руке срослись до средней фаланги и, объединенные перепонкой, могли двигаться только вместе. Это (как и у его карлика, кстати) был верный признак дальнего родства с нежитью, родства древнего, жуткого, но все же возможного. Подчеркивалось это и странной поволокой выпуклых немигающих глаз, лишенных век. Зрачок в глазах был так широк и малоподвижен, что нельзя было угадать, на кого конкретно он устремлен, и оттого всякому непривычному собеседнику становилось страшно.

На среднем пальце его правой руки Медузия увидела массивный перстень. В отличие от большинства магических колец перстень ревизора был необычной формы и, видимо, предполагал камень или какое-то иное украшение. Однако камень почему-то отсутствовал. Без него перстень казался щербатым и неполно-увечным. Медузию, которая во всем любила завершенность и систему, это неприятно встревожило.

Ревизор подошел и остановился рядом с Сарданапалом.

«Похож на бульдога и одновременно на жабу!» — подумал Тарарах.

Он заметил верно. Одутловатые щеки ревизора провисали, как у бульдога, а рот казался длинным, жабьим. Покрасневшая, в мелких прожилках кожа была медного цвета с отдельными красными точками. Медузия безошибочно определила, что некогда эту кожу опалил жар Тартара. Никакое солнце не способно оставить такие следы.

— Добрый вечер, Сарданапал! Надеюсь, вам не пришлось долго меня ждать? — произнес маг негромким стершимся голосом.

— Добрый вечер, Зербаган! Ничего страшного. Посмотреть закат со стены Тибидохса — удовольствие. Обычно мы забываем, как прекрасно небо над Буяном в этот час, — спокойно отвечал Сарданапал.

Белесые, выгоревшие в жаре Тартара брови брезгливо приподнялись.

— Вы любитель закатов, Сарданапал? Тогда вам понравится и северное сияние. В том месте, которое выбрали для школы мы с Бессмертником, его можно наблюдать довольно часто. Суровая красота первобытных равнин, знаете ли. Внизу замерзшее болото, а над головой все так и сияет, так и сияет…

Правый ус Сарданапала рванулся к Зербагану, намереваясь щелкнуть его по носу, но немного не достал. Академик тактично сделал вид, что ничего не произошло.

— Мне случалось бывать в тех краях летом. Меня раздражают тучи гнуса, который лезет в уши, в ноздри, в глаза, — сказал он.

— О, вы и это знаете? Ну, гнус можно и уничтожить. Существуют отличные заклинания. В конце концов, можно сотворить защитный купол.

— С таким же успехом можно сотворить среди океана и новый остров, — в тон ему отвечал Сарданапал.

Ревизор с ускользающим и где-то ехидно-сочувствующим видом пожал плечами, точно чиновник, который готовится произнести: «Мне вас жаль, но решения принимаю не я».

— Что я вижу, академик, вы как будто раздражены? Не согласны с выводами предварительной комиссии? Неужели вы считаете, что почтенные Тиштря, Графин Калиостров и Бессмертник Кощеев не заботятся о детях? Да будет вам известно: дети самое дорогое, что у нас есть!

— После навоза на полях!.. Почему бы не собрать всех детей разом и не продать на колбасу? — пробурчал Тарарах, забывая о своем обещании держать себя в руках.

Едва он договорил, снизу послышался странный, крайне неприятный звук. Будто плохо закрепленное стекло задребезжало в раме. Все, не исключая Зербагана, стали с недоумением озираться, пока не поняли, что это хихикает карлик, секретарь ревизора. Увидев, что все на него уставились, секретарь смутился, ссутулился, скособочился еще больше и зажал рот ладонью. Сарданапалу стало грустно. Он подумал, что это существо не просто впало в ничтожество, но стало живой иллюстрацией самого слова «ничтожество».

— Это Бобес, мой секретарь. У него странное чувство юмора. Он начинает смеяться, когда слышит что-то грустное. Бобес, постарайтесь, чтобы мы больше о вас не вспоминали! — процедил Зербаган, отворачиваясь.

Карлик торопливо закивал, хотя хозяин явно не мог уже это увидеть.

— Я не слышал ответа. Так почему бы не продать всех детей на колбасу? — с вызовом повторил Тарарах, обращаясь к Зербагану.

Ревизор всем корпусом повернулся к питекантропу и посмотрел на него в упор. Тарарах приготовился бесстрашно выдержать его взгляд. Однако это был даже не взгляд в полном смысле этого слова. Картонная пустота глаз Зербагана просто плевала ему в душу.

— У вас, господин кроманьонец, нездоровые и опасные фантазии! Особенно для педагога. Боюсь, что я вынужден буду отметить это в отчете!.. А теперь не представите ли вы меня вашим подчиненным, Сарданапал? — сказал маг, впервые соблаговолив заметить остальных преподавателей.

Слово «подчиненным» он выделил голосом, точно указывал каждому его место.

— Почему бы не назвать нас сразу «рабами»? — продолжал кипеть Тарарах.

Маг пропустил эти слова мимо ушей. Медузия взяла себе на заметку, что тактика ревизора — упорно не слышать того, чего ему слышать не хочется.

— Конечно, представлю, — сказал Сарданапал, спеша сгладить неловкость. — Друзья, это Зербаган! Маг пятого уровня, глава контрольно-ревизионного совета и много еще кто… Зербаган, это Медузия, Поклеп Поклепыч, Тарарах, Великая Зуби! Еще у нас есть Безглазый Ужас, Соловей О. Разбойник, джинн Абдулла и Готфрид Бульонский, но, признаться, они сейчас заняты. Соловей тренирует команду. Готфрид гоняет в подвалах нежить.

Ревизор укоризненно качнул набалдашником посоха, и Сарданапал пожалел, что упомянул об этом.

— В подвалах Тибидохса нежить? Что я слышу? До сих пор?

— Подумаешь! На Буяне всегда было полно нежити. И ничего. Никто пока не умер, — неосторожно брякнул Тарарах.

— Вот именно, дорогой мой Растатах! Прекрасное уточнение: пока! Нежить может погрызть детей! Такие случаи не раз бывали в истории, — нравоучительно сказал Зербаган.

— Вы имеете в виду тех детей, которые наша главная ценность, или каких-то других, о которых я не знаю? — ехидно уточнила Великая Зуби.

— Именно, Мелкая Груби, именно! — подтвердил Зербаган. Он произносил слова медленно и отчетливо, точно по одной ронял на ладонь монетки милостыни.

— Чтобы отгонять нежить, у нас существует Готфрид. Нежить боится его немногим меньше, чем Медузии, — сказала Зуби.

— Спящий Красавец? Хе-хе, зарекомендовавшая себя личность, нечего сказать! Кроме того, если я правильно понимаю, он ваш муж. Не так ли? — с осведомленным прищуром спросил Зербаган.

Зуби задохнулась от негодования и, испытывая потребность излить на кого-то свое негодование, шуганула Дрыгусом-брыгусом поручика Ржевского. Поручик, подкрадывающийся к Зербагану со столовым ножиком в зубах, обиженно вскрикнул и растаял в лиловом дыму, чтобы вернуться пятью минутами позже в ужасном настроении.

— Так нечестно! Зубодериха не дала мне его напугать! Гарантирую, он умер бы от ужаса! — пожаловался он Недолеченной Даме.

Супруга холодно воззрилась на него.

— Она спасла тебя, Вольдемар! Дрыгус не самое худшее заклинание из возможных. По слухам, есть магия, которая рассеивает призраков без возможности восстановления, — сказала она.

Поручик встревожился:

— В самом деле спасла? Э-э… Тогда я ее прощаю!

— А я — не прощаю, — заявила Недолеченная Дама. — Подумать только, я могла бы овдоветь! Какой шанс накрылся медным тазом! Ты не представляешь, как заманчиво быть вдовой! Стоишь под черной вуалью, вся такая несчастная, томная, и вспоминаешь, не забыла ли завесить зеркала. А все тебя жалеют, вытирают тебе слезы и говорят, каким замечательным человеком был твой муж.

— Это только в первой части поминок. Во второй все ссорятся, обнимаются и падают в салат. И вообще многим начинает казаться, что они пришли в гости, — неосторожно сказал Ржевский.

— И ты говоришь об этом мне? Да я до тебя была вдовой четыре раза!.. Или больше? Впрочем, это совсем не важно. Тебя я пока не считаю, — произнесла Недолеченная Дама.

— Пока? — недоуменно переспросил поручик и посмотрел на жену безо всякого восторга.

Тем временем Зербаган закончил свою беседу с преподавателями Тибидохса.

«Грамотно он указывает нам наше место… Это маг, сделавший себе из хамства карьеру. Любопытный типаж! Значит, чтобы преуспевать, необязательно казаться симпатягой», — мрачно думала Медузия, не трудясь экранировать свои мысли.

Ей ясно было, что от Зербагана не следует ждать снисхождения. В том, что отчет его будет отрицательным, сомневаться не приходилось. Бессмертник Кощеев отлично знал, кого и зачем он посылает.

Зербаган грузно повернулся к Медузии. Края его жабьего рта поднялись в подобии улыбки. Выцветшие картонные глаза встретились с пылающими глазами доцента Горгоновой.

— Мне хотелось бы отдохнуть с дороги, чтобы завтра с утра приступить к проверке. Никто не хочет проводить меня в комнату и помочь донести вещи?

Зербаган кивнул на небольшой кожаный чемодан, который минуту или две назад сам собой возник рядом с его ногой. «Адресная телепортация. И какая невероятная точность! Он сильный маг, спору нет», — оценила Медузия.

— Может быть, вы… э-э… драгоценный Ахахах, поможете? Я бы вас попросил поработать немного носильщиком! — нагло потребовал ревизор.

Тарарах демонстративно повернулся к Зербагану спиной. Преподаватели замялись.

— Я вас провожу, если позволите… — откашлявшись, предложил Поклеп Поклепыч.

Он стоял, вытянувшись, как старый служака, и, прижав руки к бедрам, верноподданнически поедал Зербагана глазами. Заметно было, что суровый тибидохский завуч ощущает в посланце несомненное начальство.

«Странный этот Поклеп! Всегда замечала: чем с ним хуже — тем он лучше. А начнешь говорить по-хорошему, сразу хамеет. На что он, интересно, надеется? Что Сарданапала турнут, а сам он станет директором школы в Заполярье?» — подумала Медузия, но тотчас отогнала эту мысль.

«Нет, Поклеп слишком верен Сарданапалу. Если он и старается поладить с Зербаганом, то лишь для того, чтобы спасти школу», — решила доцент Горгонова. На этот раз она была осторожнее и экранировала мысли прилипчивой песенкой: «Пошла Варя во лесок, нашла Варя лопушок».

Видя, что других желающих идти с ним не наблюдается, Зербаган заверил Поклепа, что будет ему крайне признателен за помощь. Свои слова ревизор сопроводил подобием улыбки. Одеревеневший мертвяк, которого бьют током, и тот улыбнулся бы приветливее.

Схватив чемодан, Поклеп, желая угодить гостю, протянул руку за его посохом. Венчавший посох мраморный шар предостерегающе полыхнул. Лицо Зербагана перекосилось. С неожиданной резвостью он отскочил и толкнул Поклепа в грудь, мешая ему коснуться посоха.

— Это я прекрасно донесу сам! Бобес, за мной! — сказал он со злобой и быстро направился к галерее, которая соединяла стену с Башней.

Карлик-секретарь, наблюдавший за историей с посохом с липкой усмешечкой, спохватился и с собачьей преданностью кинулся за хозяином. Стараясь поместиться с ним рядом на узкой стене с зубцами, он вынужден был скакать боком, размахивая руками, как птица крыльями.

— Дрянь, а не человек! Бывают же такие, — процедил Тарарах сквозь зубы.

Сложно было сказать, кого он имеет в виду — секретаря или его хозяина. Оба подходили под это определение.

Поклеп, удивленно пожимая плечами, засеменил за Зербаганом. Чемодан, оказавшийся довольно тяжелым, колотил его по коленям. Преподаватели проводили их растерянными взглядами.

— Сарданапал, вы заметили, как наш гость всполошился? Даже испугался? — негромко спросила Великая Зуби, когда те скрылись внутри галереи.

— Да.

— Он едва не ударил Поклепа! А ведь тот только хотел взять его посох!

— И это я заметил.

— Но что особенного в его посохе? Возможно, это сильный артефакт?

Помедлив, академик покачал головой.

— Не исключено. Хотя по мощи это явно не посох волхвов и даже не его воплощение. Но меня больше занимает перстень Зербагана. Почему там нет камня? — заметил он задумчиво.

— И все же Зербаган испугался, когда Поклеп протянул руку к посоху! — настаивала Зуби.

Сарданапал невозмутимо взглянул на нее.

— Возможно. У всех есть свои тараканы и свои скелеты в шкафу. Уважение к чужим тайнам — непременное условие сохранения собственных, — сказал он.

Зуби недоверчиво заморгала. Толстые стекла очков увеличивали ее грозные глаза с тяжелыми веками. Случись рядом сова, она застрелилась бы от зависти.

— Сарданапал! Я не верю своим ушам! Вы собираетесь с ним церемониться? С этим? — воскликнула она.

Академик покачал головой.

— Я не намерен лезть в его тайны. Вражда обязана быть великодушной хотя бы потому, что от дружбы великодушия редко когда дождешься. Никто не царапает тебя так больно, как друг. Хотя сам же потом прибежит замазывать зеленкой.

— Чушь! Я не верю в ненависть в белых перчатках. Если уж ненавидеть… так ненавидеть! Чтоб клочья летели! — сказала Зуби с негодованием.

— Видишь, Зуби, какие мы с тобой разные. А я вот вообще не верю в продуктивность такого чувства, как ненависть, — отвечал Сарданапал.

Пожизненно-посмертный глава Тибидохса достал золотой зажим и аккуратно закрепил им свои бунтующие усы. Усам не терпелось разобраться с медлительной, но сильной бородой, которая мирно дремала, обвив академику шею.

Зубодериха фыркнула. Ее глаза под выпуклыми стеклами сердито блеснули. Маленькая дамочка в пончо похожа была в этот миг на задиристого воробья.

Сарданапал примирительно коснулся ее локтя.

— Зуби, я вижу, что не убедил тебя. Это извечный спор темных и светлых магов. Каждой стороне есть что положить на весы… Однако мне всю ночь работать. Книги отчетности Тибидохса в кошмарном, запущенном состоянии.

— Правда? — не поверила Зуби.

Сарданапал задумчиво посмотрел на щеголевато загнутый край своей туфли. В персидском и мидийском царствах туфли носили именно такие, и глава Тибидохса был почему-то уверен, что рано или поздно мода вернется. Мода — это бегающий по комнате контуженный псих. Догнать его невозможно, но если спокойно стоять на месте, то рано или поздно он сам на тебя налетит.

— Видишь ли, Зуби, обычно я полагался на заговоренное перо. Оно само вело все книги. Но сейчас мне кажется, что лучше все перепроверить. Меди… простите… доцент Горгонова, вы не откажетесь помочь? — попросил академик.

— Доцент Горгонова не откажется! И не вижу, что здесь смешного? — холодно сказала Медузия, заметив, что губы у Зуби вытянулись в язвительную ниточку.

Когда остальные преподаватели разошлись, академик и Медузия долго молчали. Без слов они порой понимали друг друга лучше, чем со словами. Слова, если разобраться, прыгающие мячики в руках у жонглера. В общении людей действительно близких слова скорее затуманивают смысл, чем помогают что-то прояснить.

— Ты ведь знал Зербагана прежде? — спросила наконец Меди.

В мире нет ничего моложе старой любви. В присутствии других преподавателей Медузия старалась называть Сарданапала на «вы». Сейчас, однако, такая необходимость отпала.

— Да, знал. Видел его за заседании предварительной комиссии, когда летал на Лысую Гору, — подтвердил академик.

— Это было недавно. А до того? Вспомни!

— Зербаган не из тех, кто любит общество. Я тоже, как ты знаешь, кабинетный червь. Хотя лет двести назад, кажется, мы встречались в Магществе… Совсем мельком встречались, на уровне: «Вась-вась! Очень приятно! А я вообще-то уже ухожу!»

— И он уже тогда был с посохом?

— Кажется, да… Он всегда с посохом. Точно… он пожимал мне руку, а в другой у него был посох, — рассеянно сказал академик.

По волнообразному колебанию его бороды заметно было, что Сарданапал думает уже о чем-то ином.

— Перстень… он и тогда уже был без камня, — вспомнил вдруг он.

Примечания

1

Книги имеют свою судьбу в зависимости от головы читателей (лат.).

2

Плутарх. Избранные жизнеописания. М., 1990. — С. 439.