Летопись «Механики». История развития капитализма в одной, отдельно взятой компании, рассказанная участниками событий

Дмитрий Даньшов

Рассказ от первого лица об угасании социализма и зарождении «свободного» рынка в период с 1988 по 2005 годы. Истории невымышленных героев и их карьеры, от студенческой скамьи до владельцев бизнеса. Документально точный, ироничный рассказ о жизни последнего поколения советских студентов. О социальных, бытовых и культурных переменах в обществе в период Перестройки и раннего капитализма. Покажет живую картину перестроечной жизни тем, кто не успел застать это яркое время. Честный рассказ про бизнес.

Художник Шамсутдин Джачаев

Редактор Алла Михайловна Медникова

© Дмитрий Даньшов, 2023

ISBN 978-5-0053-0450-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Автор и его коллеги на протяжении всего своего профессионального пути, описанного в книге, исходят из логики производственной. Своей главной задачей они считают обретение всё новых возможностей создания всё лучшего. И уверены, что на лучшее всегда найдётся потребитель — значит, покупатель. Судя по многолетнему процветанию «Механики» и большинства её партнёров, производственная логика не гарантирует быструю выгоду, зато предоставляет громадные возможности долгосрочного благополучия. Причём не только материального, но и духовного. Ибо творчество — в том числе и разнообразно представленное в книге техническое творчество — само по себе даёт ни с чем не сравнимое удовольствие. Как и любое преодоление ограничений — хоть внешних, хоть внутренних. Чего и всем читателям желаю

С уважением, Анатолий Вассерман.

Про бытиё и битиё

Философско-богословская история московского бомбилы

В студенческие времена испробовал я много различных работ и подработок, в том числе героически трудился частным извозчиком. Сложно сейчас поверить, но тогда занятие это считалось престижным, даже практически элитарным — то есть частный бомбила был на социальном ландшафте Москвы конца восьмидесятых реально крут!

Ну вот, ездил я, такой «реально крутой», на «Москвиче-2140» — и как-то в районе Рогожского вала, непоздним вечером, кажется, в субботу — проголосовали три мужичка. Я тормознул, они вежливо попросили довезти их — одного до начала Ленинского, другого до Гагаринской площади, и последнего из них — до Дмитрия Ульянова. Ну, всё это, в принципе, в одну сторону… «Ребята, — говорю, — за семь рублей довезу, куда скажете!» Ребята с ценой согласились, сели себе чинно все трое сзади — и мы поехали.

Народец был такой… ну, немножечко необычный. Бородатенькие, в клетчатых фланелевых рубашках, в штанах — то есть это не джинсы, не брюки, а именно штаны: такие серые, не сильно глаженые, но опрятные. И рубашки тоже неглаженные, но чистенькие, до верхней пуговки застегнутые (что тоже слегка странновато выглядело). Обращались один к другому исключительно полным именем — то есть там не «Сашка» и «Лешка», а «Александр» и «Алексий».

Проезжая Таганку, мужики спросили, не буду ли я возражать, если они тут, у меня в машине, тихонечко выпьют. Ну, естественно, я возражать не стал: отчего бы «благородным донам» да не выпить?

В качестве выпивки они использовали «Кагор», а в качестве закуски возникли пряники — ну, такие обычные, круглые, советские пряники. Тоже как-то… ну, не совсем обычный комплект — потому что раз уж крепленое вино, то это должен был быть «Кавказ» или «Агдам», по классике жанра, а на закуску… ну, скажем, плавленый сырок или недозрелое яблочко, сорванное с дерева. Так что пряники — это была явная экзотика. Ну ничего, у каждого свой вкус.

Выпивают мужики из горлышка, беседуют — а когда допили, говорят: «А можно мы тут у тебя споем?» — «Мужики, — говорю, — а чего ж нет-то? Спойте!»

И ребята дали! Что-то такое серьезное, на два с половиной голоса, из духовной музыки. Не силён я в классике: что это было, судить не берусь, но что-то такое… патетическое. Пели мужики с душой, настроение у них было хорошее. Одного я высадил в начале Ленинского, чуть за Октябрьской площадью, другого — в районе Гагаринской, а последнего повез дальше по Профсоюзной.

Так вот, если двое первых были ребятки среднего возраста, среднего роста и крепенькие, то последний, Алексей, был высок, субтилен, чуть-чуть сутуловат — ну, в общем, такой донкихотской внешности — а годков ему было около тридцати или даже меньше. И этого «не совсем богатыря» жара, кагор и эмоционально-вокальные усилия доконали окончательно.

Мужик мирно прилег на бочок на заднее сиденье и уснул. Ну, уснул и уснул. Вся троица была явно неагрессивна (я уже догадался, что это лица духовного звания), проблем никаких я с этим человеком не предвидел. Выходя из автомобиля, его товарищи наказывали: «Ты уж смотри, мил-человек: довези нашего товарища в лучшем виде, потому что — видишь? — он у нас устал». Говорю: «Довезу, не беспокойтесь!»

Ну вот, везу… поворачиваю с Профсоюзной на Ульянова — и тут на повороте чувствую, что колесо-то у меня спустило.

Тогда качество резины было не очень, резина была камерная, проколы случались в две недели раз гарантированно. Ну, делать-то что? Человек у меня в машине спит, я докатываюсь до бордюра в начале Дмитрия Ульянова, открываю багажник и начинаю привычную процедуру установки запаски. Про неполноразмерные запаски тогда никто еще и слыхом не слыхивал, так что запаска была самая что ни на есть настоящая, на пяти москвичёвских гайках.

Достаю домкрат — москвичёвский, штатный. Достаточно своеобразная конструкция, прошу заметить. Это такая кованая прямозубая зубчатая рейка — длинная, сантиметров восемьдесят — некий уменьшенный советский аналог того типа домкратов, которые джиперы сейчас называют «хай-джеками». То есть зубчатая рейка, рычажок, который перещелкивает каретку вдоль этой зубчатой рейки, поднимая машину, опираясь на домкратную точку. Конструкция, честно говоря… ну, не самая удачная. Но по тем временам другой не было. Штатный домкрат. Москвич-2140. Ради интереса погуглите, посмотрите, что это за дивная железяка.

Машинка у меня не то чтобы свеженькая, поэтому домкратные точки не то чтобы крепенькие — и машинку я начинаю поддомкрачивать аккуратненько. Приподнимаю правое заднее… и в этот самый момент тело на заднем сиденье автомобиля возвращается в реальность. Я не знаю, что у мужика спросонья было на уме, какие такие мысли — может, и светлые — но он заворочался, и не совсем уклюже, открывши дверь, стал вылезать из автомобиля. Чем, соответственно, обрушил мне машину с домкрата. А это для меня горе — и для любого горе: домкратную точку помял! Ну кто его просил, а? Да и машина, упав тормозным барабаном на асфальт, оказалась в положении, из которого ее штатным домкратом поди-ка выковыряй! Ну не предназначен домкрат для того, чтобы поднимать с такой высоты!

То есть создал мне чувак геморрой — может, с добрыми намерениями… может, он помочь хотел, я не знаю.

Ну, вылез этот чудила из машины, глазами на меня лупает — а я в больших расстройствах: он мне реально создал проблемы! Домкратную точку помял, представляете? Машина в Советском Союзе (а на дворе Советский Союз) — это же непреходящая ценность, и любая царапина на ней — трагедия, а тут домкратная точка!

Ну и — каюсь, грешен — я по поводу его телодвижения и на тему «кто тебя просил?» высказался очень экспансивно… боюсь, что с использованием матерных выражений. Чем огорчил чувака до невозможности.

Он попенял мне — мол, напрасно ты меня матом обругал — посмотрел на меня недобрыми пьяными глазами, оценил, что онто пьяный, а я-то нет, и если он со мною сейчас вступит в схватку, то, скорее всего, будет бит. Оценил, наверное, правильно… и попятился в сторонку. Осмотрел местность с высоты своего двухметрового роста — и на широком разделительном газоне улицы Дмитрия Ульянова обнаружил трех соотечественников, сидящих кружком и занимающихся привычным вечерним делом: то есть бухали мужики. Запеленговал их, взял азимут примерно на эту компанию и, подволакивая здоровенные ноги, мелкой рысью потрусил к ним.

Ну, потрусил и потрусил, пьяная рожа. А я остался менять колесо. Занимаюсь, значит, сменой колеса, но краем глаза поглядываю: а чего это там мой пассажир задумал? А пассажир ведет интенсивные переговоры с пьянствующей публикой, при этом бурно жестикулирует и показывает в мою сторону. Причем жесты, блин, недоброжелательные! Ну, что тут поделаешь? Я в их сторону поглядываю, а колесико-то меняю…

Бухающая публика поднимается с травки и, ведомая моим высокорослым бородатым пассажиром, движется в мою сторону. Причем по динамике их телодвижений намерения мужиков мною трактуются как явно недружелюбные. Подтягивается помаленьку вся эта троица с пьяным священником во главе — а покуда они подтягиваются, я их примерно ранжирую: двое вроде нестрашные — обычные работяги, лет по тридцать, не особо высокие, не особо плечистые и даже не особо агрессивные… Но есть предводитель: коренастый, в плечах пошире, настроен по виду решительно. Вот он-то как раз и идет первым.

Я поглядываю на него, машинку с домкратика спускаю. Колесо уже прикрутил — всё, в общем, готово, и задержись они минутки на две, так я, может, уже и уехал бы… но, блин, не задержались.

Подходя ко мне, предводитель чуть замедляет шаг и наблюдает картину: машина с домкрата спущена. Домкрат стоит на земле — а это, напоминаю, восьмидесятисантиметровая зубчатая кованая рейка. То есть такой железякой я не то что от троих — я от тринадцати отмахаюсь безо всякого затруднения, тем более стоя спиной к машине: сзади на меня не напасть.

Предводитель это понимает. Понимает, что если ему сейчас кинуться в битву, то с их стороны будут потери. Причём не исключено, что фатальные. (Ребята, кованая зубчатая рейка! Восемьдесят сантиметров длиной! Ни фига не шутки, доложу я вам.)

Я ее в руку не беру, потому что понимаю: вот сейчас я за нее схвачусь — и это будет жест агрессии. И предводитель понимает: вот сейчас сделай он ко мне резкое движение — это тоже будет жест агрессии, и тогда понеслось! Ему увечья не нужны — да и я, собственно, в герои не рвусь.

Вот такая переглядка полсекунды… секунду… не помню, сколько — причем сложные ситуации мозги отрабатывают очень четко, и каждое движение, каждую координату ноги каждого из соперников — всё это я вижу и фиксирую совершенно железно. Подниматься в полный рост тоже не спешу — это опять-таки будет агрессивный жест.

Сижу на корточках, на расстоянии полувытянутой руки от меня торчит москвичёвский домкрат. Переглядываемся. Намерения у троицы были вполне себе боевые, они уже адреналин в кровь выбросили, и биться-то собрались… но обстоятельства (которые они увидели и проанализировали своими чуть затуманенными, но не в хлам бухими мозгами) — они для них неблагоприятны. Вот не надо бы им сейчас со мной драться — это ребята чётко понимают, и не ошибаются. А настрой-то, тем не менее, был на битву! И главный осознает, что он — главный, и что принимать решение ему! Ему надо как-то действовать. И он действует совершенно логичным образом.

Он тычет пальцем в моего попика, потом показывает на меня и спрашивает его, эдак с нажимом:

— Видишь?

Попик молчит.

Главный повторяет:

— Видишь? У него руки грязные… — И дальше по нарастающей идет патетика: — Он работает, как я! — И бьет себя кулаком в грудь. — И ворует — как я!

Уж не знаю, почему главный так решил, но он был в этом уверен.

И опять он бьет себя кулаком в грудь:

— И ты хочешь, чтобы я его, моего классового братана, за три рубля побил?

Попик молчит. Градус «социального напряжения» зашкаливает — и с этими патетическими словами главный бьет попа по лицу. Не в подбородок — а, скажем так, в скулу и в ухо. Бьет сильно. Поп падает. Он пьяненький… он высокий, тощий, да и не ожидал он такого поворота дела.

В общем, зарядили ему прилично.

Я не вмешиваюсь. Меня — не касается. Не со мной разговор.

Но внимательно смотрю за полем боя. Дальше предводитель продолжает свой страстный монолог, но уже в теософическом ключе:

— А ты… если тебе разбили одну половину лица, обязан подставить мне вторую. А ну вставай, подставляй свою рожу!

Поп пытается что-то возражать — мол, с точки зрения богословия данная ситуация, по его мнению, выглядит несколько иначе… Но при этом он потихонечку подбирает под себя ножки, коленки выпрямляет и начинает подниматься — и в этот раз получает с левой, по другой половине лица, и получает крепко.

Губы, нос задели… в общем, попик опять летит на землю и подниматься-то уже не пытается.

Главный подводит итог:

— Вон оно как! Бля…

И уходит, сопровождаемый своими двумя товарищами — продолжать прерванное предложенными тремя рублями дело, то есть мирную субботнюю выпивку.

Попик пытается встать. Досталось ему крепко. Два удара: с правой — «крюк», а с левой — практически прямой. Губы разбиты, кровь из носа… жалко дурака!

Говорю:

— Слышь, богослов? Садись вон на заднее сиденье, довезу тебя, мудака, куда уж там тебя просили.

И попик, извалявшийся в пыли, с окровавленным лицом, молча садится на заднее сиденье. Я кидаю пустое колесо и домкрат в багажник, захлопываю его. Сажусь. Едем.

Минуту поп молчит, потом начинает говорить. Он протрезвел от горя, хмель улетучился…

— Ну как же так? — говорит. — Как же так? Я двенадцать лет учился: психология, философия, еще много чего… у меня такой опыт, я две войны прошел, а тут — с тремя уродами не смог договориться?!

Спрашиваю:

— А двенадцать лет ты где учился?

Ну, называет он какое-то российское богословское заведение и добавляет, что где-то, то ли в Греции, то ли еще где он повышал квалификацию.

Спрашиваю:

— А где ж ты две войны-то прошел? Ты же вроде священник, тебе воевать нельзя!

Отвечает:

— Да я вот медбратом был…

Называет мне какие-то места, я слушаю, киваю, а попик рассказывает — о житье-бытье своем, о миссии своей в этом мире, о том, что он всю жизнь положил на то, чтоб был «миру мир, война войне, мир-дружба-жвачка», что он трудится в отделе внешних сношений РПЦ — и он за мир, черт побери! А тут — такая лажа!

Бес, мол, попутал.

— Что, — говорит, — это такое? Глупость или наваждение?

Говорю:

— Слушай, ты двенадцать лет учился, а я учусь четвертый, и совсем не тем наукам — поэтому, по-моему, это глупость. А уж про наваждение и беса лучше ты мне расскажи — это твоя тема.

В общем, беседуем, пока едем. Мужик эрудированный, дурь и хмель из него выбили, собеседник он крайне интересный. И человек-то на самом деле симпатичный. Может, ему кагор пить нельзя? Или дело в пряниках?..

Довез я попа до его дома, постояли еще у машины, потрепались, прежде чем он пошел умываться и залечивать полученные «боевые ранения». Телефон мне дал:

— Ты, — говорит, — звони. Видишь, как нас Бог-то свел? Глядишь, еще друг другу по жизни пригодимся.

Я телефон аккуратно записал — ну реально человек неординарный! И даже хотел как-нибудь созвониться, но через пару дней после этого события дёрнули у меня на Рижском рынке кошелек — вместе с небольшой, вложенной в него записной книжкой. Ну, и пропал у меня телефон этого человека, отца Алексия из отдела внешних сношений Русской православной церкви. Видно, Бог так судил.

Фильм бы маленький снять по этой «пьесе» — с молодым Абдуловым в роли попа, и с Василием Макаровичем Шукшиным в роли «главного». Вот это было бы круто…