Н. Неоконченный роман

Дмитрий Гринберг

Все загадки растворяются в горном воздухе, среди деревьев и лугов. Все ответы забываются на страницах неоконченных романов. Рассказ ранее был опубликован в сборнике «Однажды это случится».* Художник: Джеймс Джебуса Шеннон (1862–1923), картина: На дюнах (леди Шеннон и Китти), (между 1900 и 1910 гг.). Находится в общественном достоянии. Место нахождения: Смитсоновский музей американского искусства.

Редактор Дмитрий Гринберг

Корректор Дмитрий Гринберг

Дизайнер обложки Дмитрий Гринберг

© Дмитрий Гринберг, 2021

© Дмитрий Гринберг, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-0262-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Н.

Неоконченный роман

***

Я хочу начать свой рассказ с того, что я убрался оттуда. Да, да… Снежные горы — вот, что теперь меня окружает. Я бы сказал вам, кто сейчас мой друг, да вы станете ругать меня. Скажете, мол, с таким парнем дружить не стоит! Но, хочу заметить, он славный малый, хоть и старше меня, и, пожалуй, намного. Я могу вам дать небольшое его описание, и если вы догадаетесь, кто это — что ж, могу вас поздравить, вы, наверное, большой интеллектуал! Не могу сказать, что этот парень слишком суховат своим телосложением, хотя, некогда в молодости, он был весьма стройным молодым человеком! Его волосы уже не столь густы, как прежде, и не столь темны, как в годы его нелегкой юности, но он по-прежнему сохранил свою чертовскую обаятельность. Он знал, да и знает, много языков. Мне с ним соперничать в этом деле даже не стоит и пытаться… Есть люди, которые просто созданы, чтобы их все любили, или ненавидели. Хотя, не думаю, что оба этих качества можно отнести к моему приятелю. Я назову его В. Это вполне подходящая для него буква. Я думаю, эта буква не так часто используется, как, например, Е, но ведь буквы Е нет ни в его фамилии, ни в его имени. Что же нам тогда до этой буквы?

Этот рассказ мой идёт почти с самого начала нашей дружбы, и с тех дней прошло уже много лет, но всё я помню, словно это было вчера. Мой друг был некогда очень богат, и очень известен. Хотя, полагаю, отголоски этой славы и по сей день доносятся до вас с того славного времени, когда он написал свою самую знаменитую книгу. Да, да. Он — писатель. Представляете, как мне повезло? Я думаю, будет честным, если я вас предупрежу: всё, что вы от меня услышите, будет только частью правды. Где же её будет больше — где меньше — решать вам. Я хочу лишь сказать, что мы сейчас в домике, который находится недалеко от леса, и от гор в равном расположении. Леса здесь не очень-то густые. Там, откуда он родом, как говорил сам В. леса просто бесконечные, как нигде больше. Мой друг за время своей славы успел изрядно привыкнуть к комфорту. И, должен сказать, это королевский комфорт! Ну, словом, вы меня понимаете… Кстати, некоторые из его романов просто невозможно читать. Но пусть это останется только между нами, идёт?

Наверное, вы сейчас хотели бы от меня услышать описание тех мест, о которых идёт речь, чтобы хотя бы приблизительно иметь представление, что нас тогда окружало. Я, конечно, обещал своему другу, что никогда в жизни не проболтаюсь, но, с моей стороны было бы нечестно оставить вас в неведении, правда? Здесь, должен я вам сказать — красиво. Это первое, что приходит в голову, когда видишь все эти зелёные просторы. Нас окружает не очень много деревьев, но все они высокие, пышные, свежие! Этот благодатный край щедр на подобные дары освежающей зелени. Дом наш был деревянный, и рядом лежала дорога, по которой почти никто и никогда не проезжал, и не проходил. Вечно пустая дорога. Разве что мы с В. по ней ходили, когда нам надо было добраться до города, или если моему другу приходилось вернуться кое-куда. Но куда именно — я пока вам не скажу, иначе вы точно догадаетесь. Друг мой выбрал этот небольшой домик. Вкус у него такой. Я бы точно выбрал что-то другое. В. говорит, что я должен быть с ним, потому что так ему думается лучше. А мне-то и не тяжело, если честно. Жить в таком прекрасном месте — сплошное удовольствие. Ещё В. постоянно говорит о какой-то книге. Всё он что-то выдумывает, записывает, зачёркивает. Забавно на него смотреть. Ничего не происходит, а он то счастливый, то угрюмый. Если я вам скажу, кто ждёт его там, куда он иногда возвращается, вы точно поймёте, о ком я говорю. Кстати, для полноты картины хочу сообщить вам, что у нас в доме есть ещё и хозяйка. Она варит и убирает в доме. Ещё есть у неё дочь, молоденькая. Но ей лет семнадцать — не больше. Мне на тот момент было больше тридцати, а другу моему — и сказать страшно. Нет, эта (назовём её А. — хоть с этой буквы её имя отнюдь не начинается.) симпатичная, ничего не скажешь. Заглядеться на неё — нечего делать! Но… мои юные годы уже прошли к тому времени, вот и приходилось наблюдать, как за ней зайдёт то один бестолковый паренёк, то другой. Если бы не эти ребята, пожалуй, здесь совсем никого бы и не было видно. Но мне они казались какими-то глупыми, хоть А. и краснела вечно, когда увидит кого-нибудь из них. А если тот ещё и слово какое скажет, так А. просто хохотом заходилась. Но если вернуться к нашим окрестностям, то мне их не очень хочется описывать, просто представьте себе то место, где вы хотели бы побывать, но никогда не побываете, и вы поймёте, где мы. Кстати, меня зовут — Маркэль, я его друг из Франции.

***

— Маркэль, ты не видел мою сегодняшнюю газету?

— Газету? Нет. Может быть, Лорена её куда-то положила?

— Не думаю, она всегда её оставляет у двери, как я её и просил. Она знает, как мне важен мой распорядок дня.

— Если не Лорена, тогда только А. её могла взять почитать.

— Ты видел когда-нибудь, чтобы А. читала газеты?

— Я не знаю. Может быть, она растворилась в воздухе?

— Да. Пожалуй, ты нашёл единственно верное решение. Что бы я без тебя делал?

В. был очень щепетилен, что касалось его привычек, распорядка дня. Мне кажется, он похоронил себя ещё в молодости. Он выглядит великим занудой, хотя таковым отнюдь не является. Когда видишь все его халаты, очки, седые волосы — сразу хочется дать ему по морде за такую книжную скуку. Но… если вы с ним пообщаетесь хотя бы пять минут, он забросает вас шутками, вы почувствуете его язвительную, очень тонкую иронию, и будете готовы простить ему почти всё, что угодно.

Кажется, В. не продолжил поиски своей газеты, он был для этого, не знаю, как сказать… слишком важен? Скорее, он пошёл пить чай или кофе, и размышлять о чём-то высоком, или просто читать какую-то книжку. Что-то из русской или французской классики. Он очень любил русскую классику. Не знаю, я всегда больше любил поэзию. По преимуществу английскую. Вы спросите, а как же моя родная — французская? Пожалуй, я ею пресытился ещё в детстве. Это как переесть любимое блюдо — больше никогда в жизни не захочется.

Погода этим днём, как и во все предыдущие дни, стояла ясная. Был, кажется, апрель, если мне не изменяет память. Всё уже было зелёным, а воздух хотелось пить, и пить.

Я на тот момент был безработным, но как раз искал работу. Мы вместе с В. жили на остатки из прошлой жизни — всё, что мы успели тогда накопить, тратили сейчас, и как-то не особо задумывались о том, что будет дальше.

Единственная работа, которая мне сейчас светила — это мыть посуду, или работать дворником, или сторожем. Не сильно сладкая работёнка. Всё приличное здесь уже было занято, поэтому я надеялся, что кого-то, по счастливому случаю, уволят. Или… кто-то умрёт. Своей смертью, конечно же. Бывают ведь старенькие работники, которым не так долго осталось на этом свете, верно ведь? И чёрт подери, здесь таких было много. Здесь вообще, наверное, все живут лет по сто. От такого горного воздуха можно вообще бессмертным стать. Но… мне таким стать не грозило, потому, что я знал, что рано или поздно уеду отсюда, как бы мне хорошо здесь не было. Поэтому, я смаковал каждым отведённым мне на этой земле днём.

Ближе к обеду я вошёл в гостиную, где под креслом и заметил ту самую газету, которую искал В. Она каким-то образом почти вся очутилась под массивным зелёным креслом, что стояло отдельно, как бы подчёркивая тем самым свою важность, и важность человека, чьё время было обладать этим зелёным монстром. Только краешек газеты торчал из-под него, поэтому не удивительно, что В. с такой лёгкостью её не заметил. Я достал её, слегка стряхнул немного пыли, которая успела скопиться к этому времени под креслом, и пошёл к Лорене.

— Как поживаете, гер Маркэль?

— Отлично, всё в полном порядке! Не подскажете, что делала эта газета, которую выписывает гер В. под большим зелёным креслом в гостиной?

— Вы нашли эту газету в гостиной под креслом? — удивилась фрау Лорена.

— Именно.

— Что же, даже и не знаю… Возможно, это Люка её туда зашвырнул.

— Люка? Как же вы позволяете ему это делать?

— О, гер Маркэль, мне за всем не уследить. На мне висит весь дом! Я сейчас только вернулась. Мне нужно было сходить на рынок, купить свежего картофеля. Да в придачу и хлеб пришлось захватить, я завтра, наверно, не успею сама испечь — надо будет сходить на крещение моего племянника.

— О, как жаль, фрау Лорена, мы просто обожаем ваш хлеб! Вы замечательно готовите. И, знаете, давно уже я не ел такую здоровую и вкусную пищу. За что по гроб буду вам обязан.

— Вы, конечно же, преувеличиваете, гер Маркэль, но я страшно вам признательна! Мой бывший муж всегда ворчал на меня из-за того, как я готовлю. Всё он любил, чтоб было пожирнее, да посытнее. А сколько он пива пил! Мог за вечер почти полбочки выпить! Вы себе не представляете, какое это было зрелище!

— Да уж лучше не представлять, фрау Лорена.

— Это вы верно сказали. Ну, я пойду, у меня ещё много дел.

— Конечно, не смею вас больше задерживать. Сейчас занесу эту газету гер В. Он себе утром места не находил.

— В самом деле? Что ж это он такой впечатлительный? А кажется таким спокойным и важным.

— Не могу знать, но думаю, что сейчас я его обрадую.

Фрау Лорена пошла управляться по дому, я же в свою очередь направился в комнату моего приятеля, который предпочитал, запершись, окружить себя литературным хламом, над которым усердно любил поразмышлять.

Я деликатно постучал в его дверь, которая была по обыкновению закрыта, и тут же отворил её.

Друг мой сидел в кресле напротив окна, устремив свой взгляд в книгу, которую он держал у себя на животе, его очки были слегка приспущены, и лицо его выражало полную сосредоточенность и погруженность, кажется, в Пруста.

— Смотри, друг мой, что я тебе принёс! — сказал я, приподняв на уровне головы его любимую Neue Zürcher Zeitung.

Я прошёл вглубь его комнаты, и сел на второе кресло, что стояло возле небольшого круглого столика. Видимо, очень старого. Мой друг повернул в мою сторону голову, и лениво посмотрел поверх своих стёкол, что не имели оправы.

— Замечательно! — сказал он, и на секунду вернувшись к своей книге, видимо, чтобы запомнить место, на котором следует остановиться, вернулся ко мне. — Я рад, что ты нашёл мою газету. Где она была?

— Похоже, Люка просунул её под то зелёное кресло, что стоит в гостиной.

— Неужели, Люка способен на такое?

— Если хочешь, можешь спросить его, когда увидишь.

— Нет уж, лучше ты спроси. Тебе лучше удается разговаривать с животными.

— Ты в самом деле так думаешь?

— Нет, но ты мог бы. Должен ты хоть что-то уметь, кроме своего безделья.

— Не торопи жизнь, друг мой. Мы ещё успеем устать от работы. Лучше расскажи мне, над чем ты сейчас работаешь.

— Пока ни над чем, Маркэль! Я говорил тебе добрую сотню раз: прежде чем браться за работу, идея должна созреть, как апельсин, и только после этого можно приступать к делу.

— Значит, в твоей она ещё не созрела?

В. молча посмотрел на меня своим холодным взглядом, который он хранил за своими очками.

— Нет.

А. гуляла в то время с Люка по косогорью, недалеко от дома. Она часто выходила погулять со своей собакой. Дом её стоял одиноким странником — отдельно от всех. Мало друзей у неё было. Да, собственно говоря, их и не было. А. была слишком хороша для всех, и слишком хорошо воспитана, чтобы водиться с местными подростками. Она закончила школу, но на университет у фрау Лорены не было денег, поэтому будущее её дочери казалось предрешено, и ничто не предвещало каких-либо изменений.

А. была миловидной девушкой с светлыми прямыми волосами, что доходили до лопаток. Иногда она их заплетала в косу, но чаще просто собирала сзади, оставляя впереди тоненькую прядь. У А. были яркие зелёные глаза, с чёрными, глубокими зрачками, нижняя губа была шире верхней, но до того это смотрелось естественно и легко, что мало кто мог отвести от неё взгляд. А. боялась солнца, поэтому кожа её сохраняла молочный цвет во все времена года. Её голова была странной пропорции, несколько меньше, чем казалось, должна бы быть, что вызывало сразу огромную к ней симпатию, и чувство, которое заставляло вас оберегать её, словно маленького ребёнка. Плечи были достаточно широки и прямы, чтобы подчеркнуть ещё больше её стройную фигурку, на которой всё сидело слегка свободно. При её виде, я часто вспоминал стихи одного из французских поэтов:

«Роман

I

Серьезность не к лицу, когда семнадцать лет…

Однажды вечером прочь кружки и бокалы,

И шумное кафе, и люстры яркий свет!

Бродить под липами пора для вас настала.»

Это Артюр Рембо. Замечательно, не правда ли? Если бы вы знали, как я жалел, что я почти уже старик. Тридцать шесть — это, подумаете вы, ещё не конец света. Но, хочу вас огорчить — слишком уж похоже на то, что — конец. О, как я часто сокрушался, что я всего лишь библиотекарь, и что нет во мне таланта писать стихи! Если бы вы знали, как бы мне хотелось преподносить А. вместе с букетом полевых цветов ещё какое-нибудь изумительное стихотворение. Я почему-то уверен — она бы не устояла. Те ребята, что заходили иногда за ней — пели лишь какие-то пошлые песенки, надеясь сокрушить её холодное сердце. Могу лишь надеяться, что А. в сердце своём реагировала на них так, как сделал бы это — я.

Я со временем стал искать предлог совершать с ней её любимые прогулки, и она не возражала. Напротив! Ей даже было весело со мной. Но, я знал, что это всего лишь дружеское веселье, дружеская улыбка, и дружеский разговор по душам. Но, признаюсь, и этого было немало. На что ещё я мог рассчитывать? Пусть лучше так, чем запершись, как В. в своей комнате, сидеть целыми днями, неизвестно на что изводя всё своё время!

Тем временем Люка подносил веточку, торчащую из пасти, которую А. бросала в сторону, чтобы Люка мог порезвиться вдоволь. Поскольку позже ему предстояло вести себя тихо, как мышка, — не залаять лишний раз, ни побегать по дому. Поэтому резвость сейчас была самым подходящим занятием для того, чтобы обеспечить хозяев их любимой, ласковой тишиной.

А. присела, когда подбежал Люка, взяла его за уши, и, немного потрепала их. Люка улыбнулся, после чего А. достала из фартука небольшое печенье, заранее припасённое для подобного случая, и протянула его Люка.

Ничуть не зазорно проводить время подобным образом было бы и всю жизнь, если бы не домашние дела. Из дому показалась Лорена, и подав знак рукой, дала понять, что время веселья подошло к концу.

— Ну что, Люка. Пора домой?

Люка смотрел так, словно понимал, что сказала его хозяйка, и понимал и её огорчение по этому поводу. Но ничем, кроме ещё одной улыбки, не мог её утешить.

— Пойдём, Люка! — сказала А. и побежала в сторону дома.

Лорена уже скрылась за дверью, она ждала А., чтобы та помогла ей почистить картофель к сегодняшнему ужину.

А. вошла, и впустила за собой Люка.

— Ты мне сейчас поможешь, — сказала Лорена. — Мне надо начистить картофель к сегодняшнему ужину, но ещё я обещала заглянуть к своей сестре. Кажется, у них ребёнок заболел, попросили, чтоб я взглянула. Ты чисть пока картофель, а я поставлю воду, и разделаю мясо.

— Хорошо, мама.

А. села чистить картофель, Лорена управлялась с другими ингредиентами, а Люка лежал неподалёку, положив голову на пол, и, то и дело сопровождал фрау Лорену взглядом, пока она ходила из стороны в сторону, дабы взять то лук, то морковь. Его глаза ходили из стороны в сторону, как маятник у больших настенных часов, А. покорно клала почищенный картофель в миску, и брала из корзины новый.

Конец ознакомительного фрагмента.