Пилот

Дмитрий Александрович Петелин, 2023

Последняя война почти закончена. Совершенное оружие оправдало ожидания и даже превзошло их. Пилот бомбардировщика должен сбросить последнюю в истории войны бомбу. Единственную бомбу, которая должна упасть на своих.

Воздушный поток начал уходить, я выгнул спину и набрал высоту, упругость под крыльями сразу вернулась и лететь стало легче. Если постоянно не ловить попутный ветер по высотам, то до места сброса я не дотяну. Останься, не надо, прошу тебя! Ну, пожалуйста! Я люблю тебя! Пока я в любом случае расходую больше энергии, чем выдают солнечные батареи: это из-за груза. Когда груза не будет, станет легче. Сейчас я и тяну силой рук махину самолёта, и сжимаю в кулаке тяжёлую тушу бомбы Феникс.

Четыре с половиной тысячи до точки сброса, там я разожму кулак, люк откроется, туша выпадает, можно будет немного расслабиться и перестать есть столько энергии. Когда это произойдет, батареи начнут работать в плюс, я развернусь, лягу на обратный курс. Ещё четыре с половиной тысячи — и я дома. Поеду по рулёжке ВПП раньше, чем стемнеет.

Так хотела моя Родина — Железная империя. Это было необязательно, главное — сбросить бомбу в нужном месте, но меня всё равно хотели вернуть. Потому что я, наверное, последний пилот. Долг! Долг! Это мой долг! Двенадцать лет войны и три года действия Пустоты съели почти всех, остался только я. Других уже не будет. И нет больше оборудования, чтобы сделать ещё хотя бы одного пилота.

Нет оборудования, чтобы сделать оборудование, которое делает пилотов. Нет файлов c чертежами, нет инженеров, нет изобретателей, нет памяти, нихрена нет, есть только остатки. Провода, микросхемы, чипы, процессоры, порты, что там ещё. Останься, не надо, прошу тебя! Ну, пожалуйста! Я люблю тебя! Из этих остатков что-то ещё собирают. Раскапывают в руинах городов, фортов, застав, выскабливают из сгоревшей техники. Остатки инженеров из остатков электроники собирают искусственный интеллект. Тоже остаточный… И у меня всё остаточное. Памяти нет, только несвязанные обрывки событий, куски фраз, размытые образы. Я слишком часто и долго летал. Потерял границы. И всё время теряю мысль. Как-будто думаю рефлексами, мышечной памятью. Теряю мысль…

Хотят вернуть, да. Потому что искусственный интеллект не справился. Самолёт, в котором он сидел, был страшный. Даже самолётом не назовёшь. Какое-то тупоносое чудовище, зашитое в танковую броню, даже крыльев нет. Экспериментальный термоядерный реактор — новая технология — крутил дюжину турбин, спрятанных в корпусе, вот и весь полёт. Если бы не другая экспериментальная технология — Пустота — этот реактор мог бы доставлять ракеты с колонистами на другие планеты. Но ракеты понадобились для другого: доставлять Пустоту в разные точки на нашей же планете.

А термоядерный реактор достался летающему ублюдку, похожему на вывернутую наизнанку многоэтажку… Летающему — громко сказано. Ковыляющему в воздушном пространстве. Ублюдку, который не справился, и бомбу Феникс до места не доставил. Это должна была быть самая главная бомба, а он не справился. Его размолотили автономные зенитки, дремавшие в одном из истлевших лесов на полпути до цели. Инженеры рвали на себе волосы, верещали, что это невозможно, что он должен пережить попадание ракетами, да ещё и потом сам себя починить. Принимайте подарочек, уроды! Верещали, что это искусственный интеллект, в который зашит боевой опыт всех пилотов собранный за всю войну, что он не может ошибиться. Останься, не надо прошу тебя! Ага! Как же… не может ошибиться. Оказалось, что достаточно пары автономных зениток, одного единственного удачного попадания между плитами брони — и всё! Самая главная бомба хлопнула в воздухе бесполезным фейерверком вместе с искусственным интеллектом и опытом всех пилотов.

Я смотрел записи полёта с его камер. Пустошь до горизонта и плешь прямо по курсу — лес, который Пустота съела. С высоты бурое серое пятно, как будто гигантский микроб лежит разлагается. И он прёт прямо над этой плешью. И видно, что из неё торчат продырявленные крылья, как предупреждающие знаки, виден оторванный нос, смотрящий в небо развороченной кабиной. Наши сбитые бронелёты Пеликаны, которые, между прочим, не так легко сбить, и уютный лесок не сложились в целостную картину, ведь в полётной программе эта территория помечена как безопасная, и искусственный интеллект преспокойно продолжил задание.

Поэтому следующего и, вероятно, последнего Феникса доверили настоящему пилоту: мне. У меня есть интуиция. Есть и очевидные риски, связанные с человеческим фактором, но в моём случае есть только половина этих рисков, а то и меньше, ведь оператор всегда может сам включить автопилот, а потом и вообще взять контроль на себя. Принимайте подарочек, уроды! В любом случае, аналитики сильно напряглись, остатки командования как следует подискутировали, взвесили риски, и вот я здесь, сжимаю в кулаке главную бомбу.

Ушной канал завибрировал, привлекая моё внимание. Я наклонил голову вправо, включил связь.

— Пилот, как слышно? Ты здесь?

— Да, я здесь. Слышу вас, Оператор.

— Доложи статус, как самочувствие? Вижу твои показатели, ты как будто на взводе.

— Важная задача. Чувствую ответственность.

— Понял тебя. Что машина, порядок?

— Машина как часы.

— Хорошо. Рекомендую включить автопилот. Отдохни немного, пилот, выдохни.

— Отдохну на обратном пути, когда отбомблюсь.

— Гм… ну, тебе виднее… Итак, до цели примерно пять часов. Из зоны, проверенной наземными группами, ты выходишь через пятнадцать минут. Из условно безопасной зоны где-то через час. Удачи. Отбой.

— Отбой.

Я наклонил голову влево и отключил связь. Условно безопасная зона — это как раз та, где сковырнули моего предшественника. Так и хочется передать управлению автопилоту, ага. Принимайте подарочек, уроды!

До окончания войны, до того, как мы сбросили бомбы с Пустотой, пилоты всегда летали сами, автоматикой не пользовались, потому что понять, где линия фронта, где свои, где чужие, уже не получалось. Никогда не знаешь, откуда на тебя выскочат перехватчики или дроны. Хуже всего — ежи. Наткнуться на них можно было в десяти километрах от нашего форта, посреди укрепрайона или в минуте лёта от ВПП.

Ёж — это два оператора «Иглы», один робот-мул, который тащит ракетницу, и несколько пехотинцев для охраны. Чтобы развернуть установку, нужно примерно полторы минуты. Чтобы ракета долетела до цели — ещё секунд тридцать. У пилота, чтобы понять, что он в жопе и отреагировать, есть в среднем пятнадцать секунд. Какой уж тут автопилот. А “Игла” называется “Иглой” не просто так: прошивает самолет как тряпку.

Я помню, как нас со Вторым пилотом сбили. Мы отработали цели далеко в тылу противника, там, где нас совсем не ждали. Вокзал, составы с техникой и живой силой. «Принимайте подарочек, уроды!» — кричал Второй: бомбометание всегда было на нём. Принимайте подарочек, уроды. Останься, не надо, прошу тебя! Ну, пожалуйста! Несколько сотен военных, атомные танки, ходуны, цистерны с топливом. Гражданские? Да, наверняка, и гражданские. Мы выскочили из ниоткуда у них над головами и превратили в месиво из человеческих тел, металла, камня и грязи.

Скорее всего, мы сорвали наступление, возможно, даже повлияли на ход всей войны. Нас наградили! Когда награждают пилота — это всегда идиотизм, всё равно что дарить велосипед паралитику. Но, зная, что потом мы же будем сбрасывать бомбы с Пустотой и угробим вообще всё живое на планете за пару вылетов, становится даже смешно.

В любом случае, в тот раз вернуться не получилось.

Мы почти прорвались домой, ушли из-под огня зениток, сбили турелями несколько перехватчиков, отвлекли ПВО дронами, но напоролись на ежей. Ни я, ни Второй не успели сориентироваться. Самолёт сам выстрелил контрмеры, но слишком поздно.

Такой боли я не испытывал ни разу. Не до того, как стал пилотом, ни после, хотя бывал в переделках. Приходилось возвращаться из полёта на дырявом словно решето самолёте, но это ощущалось примерно, как обжечься крапивой в детстве.

Когда ракета взорвала самолёт, в глазах у меня потемнело, я мгновенно перестал чувствовать руки и ноги. Я люблю тебя! Останься, не надо, прошу тебя! Ну, пожалуйста! Меня как будто вырвали и из тела, и из самолёта. Я задыхался и, кажется, даже умер, ведь самолёт умер. Или только перестал существовать. Это сложно объяснить, и я плохо помню, что происходило дальше.

Наши со Вторым модули отстрелились катапультой. Я дёргал руками и ногами в своей капсуле, всё ещё уклоняясь от сбившей нас иглы, хватал ртом биораствор, пытаясь кричать, чтобы послать SOS, но самолёт не реагировал, потому что уже умер. Потом я открыл глаза, увидел своё пронизанное проводами тело, плавающее в мутном зеленоватом желе. Оно конвульсивно дёргалось, не в силах понять, какие сигналы посылает ему мозг.

Сколько всё это длилось, не знаю: я постоянно погружался в темноту. Интерфейс капсулы пытался меня подключить к внешним камерам, но взрыв что-то повредил и ничего не получалось. Происходящее вокруг я видел короткими вспышками, когда подключение устанавливалось, потом — опять темнота, так что, почему я выжил, понятия не имею.

Знаю, что падал. Знаю, что капсула рухнула в лес, оставив за собой просеку из поваленных деревьев. Знаю, что долго лежал в капсуле. Знаю, что меня нашли наши парашютисты. Знаю, что капсулу и меня в ней тащили на плечах как гроб с покойником. Знаю, что были перестрелки и почти всех их убили. Десантники носились вокруг меня как дьяволы, стреляли в невидимых мне врагов, бросали друг другу сменные магазины, кричали в рации и падали, падали, падали. Падали в снег, ужаленные пулями и осколками. Окрашивали снег красным.

Всё это я наблюдал сквозь бронированные стёкла в узких смотровых прорезях. Видел собственными глазами и только и мог, что бессильно дёргаться. Тогда я впервые сам переключился на интерфейс капсулы. Просто, чтобы уйти в темноту и не видеть происходящего вокруг. Долг! Долг! Это мой долг! Принимайте подарочек, уроды!

Если бы я был в своём самолёте, я бы смог стать самолётом, а потом — бесполезным человеческим телом, а потом — опять самолётом, но самолёт умер, и вместо него я мог стать только наполовину работающей капсулой. Вместо кругового обзора, тепловизора, карты местности, связи со своими, ещё десятка устройств и программ, капсула могла только погрузить меня в темноту, оглушить сознание, загнав, как в ловушку, в обрыв проводов.

Когда я в следующий раз вернулся в себя и открыл глаза, четверо выживших парашютистов грузили капсулу в кузов какого-то грузовика.

Чтобы меня вернуть и доставить назад на базу, потребовались жизни восемнадцати человек только с нашей стороны, сколько человек уничтожили парашютисты — представления не имею. Второго тоже вытащили. Вернее, его не пришлось вытаскивать, достаточно было просто перевезти на аэродром и отправить на штатную диагностику. Его капсула почти не пострадала, он сумел скорректировать траекторию падения: приземлился у парадного входа союзного форта.

Удивительно, но у меня на диагностике не обнаружили ничего странного. То, что я научился самостоятельно переключаться на интерфейс самолёта и возвращаться в своё тело, стало моей тайной суперспособностью. Обычный пилот на такое неспособен.

Если ты согласился на процедуру, то ты уже не совсем человек, собой управлять ты не можешь: такова цена полёта. Я люблю тебя! Останься, не надо, прошу тебя! Когда ты не летишь, ты в отключке, плаваешь в киселе, насыщенном кислородом, все биологические потребности — через трубки. Электроды, присоединённые к телу, поддерживают мышцы в тонусе. Жизнедеятельность контролируют медики, во время вылетов — Оператор. Вводят в кровь нужные вещества, стимулируют нужные области мозга, чтобы в нужное время пилот получил нужные гормоны. Человеческое тело в капсуле — это пациент медиков, военный лётчик — отдельное от него сознание, внедренное в машину.

Понятно, что пути обратно, скорее всего, нет. Превратить киберпилота назад в человека возможно только теоретически. Когда технологию разрабатывали, обратные операции проводили и все испытуемые выживали — так говорилось в патриотических роликах, призывающих служить Железной Империи. О чём там не говорилось, так это о том, что почти все пилоты хоть и выживали, но впадали в кому после обратной операции. Впрочем, это не так важно, потому что операцию проводили в одном единственном военном госпитале, который разбомбили через год после начала войны.

Конец ознакомительного фрагмента.