Кураж

Дик Фрэнсис, 1964

Дик Фрэнсис (1920–2010) – один из самых именитых английских авторов, писавших в жанре детектива. За свою жизнь он создал более 30 бестселлеров, получивших международное признание. Его романы посвящены преимущественно миру скачек – Фрэнсис знал его не понаслышке, ведь он родился в семье жокея и сам был знаменитым жокеем. Этот мир полон азарта, здесь кипят нешуточные страсти вокруг великолепных лошадей и крупных ставок в тотализаторах, здесь есть чем поживиться мошенникам. Все это и послужило материалом для увлекательного романа 1960-х годов «Кураж», который стал бестселлером во многих странах мира.

Глава 4

Количество крови, которое вылилось от этого удара, сделало бы честь целой клинике доноров. Кровь лилась по бледно-зеленому шелковому камзолу и стекала на белые бриджи. Маленькие лужицы образовались на скамейке и на полу. Я отплевывался, пытаясь очистить от крови рот.

— Ради бога, положите его на спину! — крикнул один из служителей, подбегая ко мне.

Его совет был, вообще-то, бесполезен, потому что я и так лежал на полу, задрав ногу на скамейку. В такой позе я оказался, когда после удара потерял равновесие.

Грант стоял у меня в ногах и смотрел в пол, будто удивляясь, что стал причиной такого переполоха. Я бы расхохотался, если бы не был так занят проглатыванием, как мне казалось, полных чашек собственной крови.

Молодой Майкл подсунул мне под плечи седло и закинул голову назад. Затем положил мокрое полотенце на переносицу, и постепенно сгустки крови, выходящие с дыханием, стали меньше, и кровотечение прекратилось.

— Вам лучше побыть еще немного здесь, — сказал Майкл. — Я сейчас схожу и приведу кого-нибудь из первой помощи, чтобы вас осмотрели.

— Не беспокойтесь, — возразил я. — Пожалуйста, не беспокойтесь. Со мной все в порядке.

Он нерешительно вернулся и встал у моей головы.

— Какого черта вы это сделали? — спросил он Гранта.

Мне тоже хотелось услышать ответ, но Грант ничего не сказал. Он хмуро взглянул на меня, повернулся на каблуках и стал проталкиваться к дверям навстречу жокеям, возвращавшимся с последнего заезда. Список лошадей Эксминстера, кружась, опустился на пол. Майкл поднял его и вложил в мою протянутую руку.

Тик-Ток бросил седло на скамейку, снял шлем и подбоченился.

— Что это у нас здесь? Кровавая ванна? — воскликнул он.

— Из носа пошла кровь, — ответил я.

— А то я не вижу.

Жокеи начали собираться вокруг меня, и я решил, что полежал уже достаточно. Я снял с лица полотенце и осторожно встал. Фонтан иссяк.

— Грант двинул ему в нос, — пояснил один из жокеев, который был здесь с самого начала.

— За что?

— Спросите меня о чем-нибудь другом, — отозвался я. — Или спросите Гранта.

— Следовало бы доложить распорядителям.

— Не стоит, — возразил я.

Я привел себя в порядок, переоделся и пошел вместе с Тик-Током на станцию.

— Ты, конечно, знаешь, за что он ударил тебя, — проговорил он.

Я протянул список Эксминстера, он прочел и вернул мне.

— Да, понимаю. Ненависть, зависть и ревность. Ты занял место, на которое он рассчитывал. Ему тоже представился шанс, и он его проворонил.

— А что случилось? — спросил я. — Почему Эксминстер выбросил его?

— Честно, не знаю, — ответил Тик-Ток. — Лучше спросить Гранта и выяснить, чтобы не наделать ошибок. — Он усмехнулся. — Твой нос похож на дешевую открытку с морского курорта.

— Как раз для телевизионной камеры, — заметил я и рассказал о предложении Кеми-Лоура.

— Мой дорогой сэр, — воскликнул он, снимая тирольскую шляпу и отвешивая шутливый поклон, — я потрясен!

— Ну и дурак.

— И слава богу.

На этом мы расстались. Тик-Ток отправился в свою берлогу в Беркшире, я — в Кенсингтон. В квартире никого не было — обычное дело для субботнего вечера, самого занятого концертами. Я взял кубики льда из холодильника, положил их в пластиковый мешок, обернул в чайное полотенце и лег на постель. Мешочек со льдом подрагивал у меня на лбу. Полное впечатление, будто вместо носа у меня желе.

Я закрыл глаза и думал о них, о Гранте и Арте. Два раздавленных человека. Одного довели до насилия над собой, а другой обратил насилие против всего мира. «Бедняги, — подумал я, пожалуй, чересчур свысока, — у них не хватило стойкости справиться с тем, что разрушало их». Позднее мне пришлось вспомнить эту небрежную жалость.

В следующую среду Питер Клуни приехал на скачки, пуская пузыри от счастья. Родился мальчик, жена чувствовала себя прекрасно, все виделось в розовом свете. Похлопывая жокеев по плечам, он утверждал, что мы не понимаем, чего лишены. Лошадь, с которой он работал, начинала среди фаворитов, но прошла плохо, однако это не испортило ему настроения.

На следующий день он должен был участвовать в первом заезде и опоздал. Еще до того, как он появился, мы знали: он упустил свой шанс.

Я стоял возле весовой, когда Питер наконец приехал за сорок минут до первого заезда. Он бежал по траве с озабоченным лицом. Его тренер отделился от группы людей, с которыми разговаривал, и пошел навстречу Питеру. Обрывки сердитых реплик долетали даже до меня.

Питер прошмыгнул мимо меня, бледный, дрожащий, на вид больной, и, когда немного погодя я вернулся в раздевалку, он сидел на скамейке, спрятав лицо в ладони.

— Что случилось на этот раз? — спросил я. — С женой все в порядке? И с малышом? — Я подумал, что он, должно быть, слишком увлекся, ухаживая за ними, и забыл о времени.

— С ними все прекрасно, — несчастным голосом ответил он. — У нас теперь живет теща, она присматривает за ними. Я не опоздал… Каких-нибудь пять минут или около того… но… — Он встал и посмотрел на меня большими влажными глазами. — Вы не поверите, там опять был перегорожен выезд на шоссе, и мне снова пришлось объезжать даже дальше, чем в первый раз… — У него упал голос, когда я недоверчиво взглянул на него.

— Неужели еще одна цистерна? — скептически спросил я.

— Нет, машина. Старая машина, один из этих тяжелых старых «ягуаров». Он уперся носом в изгородь, передние колеса застряли в кювете, и он крепко завяз прямо поперек дороги.

— И вы не могли заставить водителя убрать ее в сторону? — удивился я.

— Не было никакого водителя. Абсолютно никого… И дверцы машины заперты, он поставил ее на ручной тормоз. Вонючий мерзавец! — Питер редко использовал такие сильные выражения. — Еще один человек ехал сзади, и мы вдвоем пытались столкнуть этот «ягуар», но абсолютно напрасно. Нам пришлось делать объезд в несколько миль, он ехал первым и вовсе не спешил… У него новая машина, и он боялся ее поцарапать.

— Какая неудача, — сказал я совсем некстати.

— Неудача! — в отчаянии воскликнул он, чуть не плача. — Это больше чем неудача, это… это ужасно… Я не могу себе позволить… я нуждаюсь в деньгах… — Он замолчал, несколько раз сглотнул, глубоко вздохнул. — Нам приходится много платить по закладной. Я и не знал, что на ребенка нужно столько денег. И жене пришлось оставить работу. Мы не предполагали… мы не рассчитывали иметь ребенка так скоро.

Я живо вспомнил новое небольшое бунгало с дешевым голубым линолеумом, терракотовые половики домашней работы, голые стены и минимум мебели. У него машина, и теперь еще траты на ребенка. Я понял, что потеря десяти гиней гонорара за скачки была для семьи катастрофой.

В тот день он не участвовал в других заездах и провел его, слоняясь возле весовой, чтобы быть на глазах у тренеров, если вдруг спешно понадобится замена. Он обводил всех взглядом отчаявшегося человека, и я чувствовал, что один этот взгляд отпугнул бы меня, будь я тренером. Только после пятого заезда он уехал, безработный и несчастный, и у каждого тренера, встретившего его, осталось впечатление, что с ним не все в порядке.

Я видел, как он брел к автостоянке, и волна раздражения окатила меня. Почему он не может сделать хорошую мину при плохой игре, обратив свое несчастье в шутку? И почему он не оставил себе времени на всякие дорожные неожиданности, если опоздание стоило ему так дорого? И что за мрачные совпадения, которым надо было случиться дважды в одну неделю?

Джеймс Эксминстер, улыбаясь, представил меня владельцу лошади. Мы обменялись обычными, ни к чему не обязывающими фразами. Третья на этой неделе лошадь Эксминстера, с которой я работал — средних лет, не подающая надежд, — сонно трусила по кругу. Я уже сумел оценить, как умело и ловко было поставлено дело у Эксминстера. Его лошади были хорошо вышколены и красиво снаряжены, в экипировке никогда не появлялось ничего случайного или второсортного. Об успехе и процветании говорили каждая попона с яркими инициалами, каждая высшего качества уздечка, каждая щетка, ведро и даже коновязь.

На двух предыдущих скачках я работал с его лошадьми из второго состава, тогда как Пип Пэнкхерст занимал свое обычное место на лучших лошадях. Но скачки в четверг были мои, потому что Пип не мог участвовать из-за веса.

Когда Пип узнал, что я работаю на некоторых лошадях из той же конюшни, он с ободряющей улыбкой посоветовал:

— Если вес не должен превышать десяти стонов шести фунтов, скачки твои. А если нужно потяжелее, то и не пытайся!

Я всю неделю почти ничего не ел и не пил и ухитрился сохранить нужный вес, меньше десяти стонов, что при моем росте требовало большого напряжения. Но доброе расположение Пипа этого стоило.

Джеймс Эксминстер сказал:

— Вначале надо держаться где-то в середине, после третьего препятствия смотрите, чтобы вас не слишком обошли, держитесь за четвертым. Лошади нужно время, чтобы набрать максимальную скорость. Постарайтесь идти за лидером, а там увидите, что можно сделать. Эта лошадь — великолепный прыгун, но она быстро выдыхается.

Раньше он никогда не давал мне таких детальных инструкций. Я почувствовал дрожь возбуждения. Наконец я работал с лошадью, тренер которой не удивится, если она выиграет.

Я буквально следовал его указаниям и подошел к последнему препятствию вровень с двумя другими лошадьми. Я поощрял старого скакуна со всей решительностью, на какую был способен. Он ответил мощным броском, который позволил ему еще в воздухе оставить позади других лошадей, и мы приземлились на добрых два корпуса впереди них. Я услышал стук копыт, когда другие лошади задевали препятствие, и в глубине души понадеялся, что они запнутся и потратят время на приземление. Эксминстер был прав, старый скакун не особенно спешил. Я дал ему восстановить равновесие после прыжка и направил прямо к финишному столбу. Я вообще не использовал хлыст, сосредоточившись на том, чтобы сидеть спокойно и не мешать ему, а он весело продолжал дистанцию и шел впереди на полкорпуса, когда мы прошли финишный столб. Прекрасный момент!

— Хорошо, — бросил Эксминстер, будто это само собой разумелось. Победы были так привычны, что ничего не значили для него.

Владелец был в восторге.

— Здорово! Здорово! — повторял он, обращаясь сразу к лошади, Эксминстеру и ко мне. — Я никогда не думал, что он сможет, Джеймс, даже когда последовал вашему совету и нанял его.

Я быстро взглянул на Эксминстера. Его пронзительные глаза насмешливо разглядывали меня.

— Хотите работу? — спросил он. — Регулярную, вторым после Пипа.

Я кивнул, набрал побольше воздуха и выдохнул:

— Да… — Это «да» прозвучало будто хрип.

Владелец скакуна засмеялся:

— Удачная неделя для Финна. Джон Боллертон говорил мне, что Морис будет интервьюировать его в своей программе завтра вечером.

— Да? — удивился Эксминстер. — Постараюсь посмотреть.

Я пошел взвеситься и переодеться, и, когда вышел, Эксминстер дал мне очередной список лошадей. Он хотел, чтобы на следующей неделе с четырьмя из них работал я.

— С этого дня, — сказал он, — я не хочу, чтобы вы принимали какие-либо предложения, не узнав сначала, нужны ли вы мне. Идет?

— Да, сэр, — подтвердил я, стараясь не очень выказывать идиотский восторг, который испытывал. Но он и так видел. Он набил на таких делах руку. Его глаза сияли пониманием, дружелюбием и обещанием.

Я позвонил Джоанне:

— Как насчет того, чтобы поужинать вместе? Я хочу отпраздновать.

— Что?

— Победу. Новую работу. Мир со всем миром, — сообщил я.

— Звучит так, будто ты уже отпраздновал.

— Нет, — возразил я. — Опьянение, которое ты можешь услышать в моем голосе, означает, что на меня свалилась удача.

Она засмеялась:

— Тогда все в порядке. Где?

— «Хенниберт».

Это был маленький ресторанчик на Сент-Джеймс-стрит, где кухня была под стать адресу, а цены — под стать тому и другому.

— О да! — воскликнула она. — Я приеду в золотой карете.

— Я так и думал. Я заработал сорок фунтов за неделю и хочу часть потратить. И, кроме того, я голоден.

— Ты не найдешь свободного стола.

— Он уже заказан.

— Сдаюсь. Буду в восемь.

Джоанна приехала на такси, что польстило мне. Она любила гулять пешком. Она надела платье, которого я не видел прежде, — облегающее, прямое, из плотной темно-голубой ткани. При движении оно слабо мерцало. Волнистые волосы аккуратными локонами падали на шею, и темные тонкие линии, которыми она обвела веки, делали ее глаза большими, бездонными и таинственными. Головы всех мужчин повернулись к ней, когда мы вошли в зал, хотя она не была ни особенно хорошенькой, ни слишком эффектной, да и одета не так уж… Она выглядела… я сам удивился этому слову… интеллигентной.

Мы ели авокадо под французским соусом, и бефстроганов со шпинатом, и клубнику осеннего урожая со сливками, и грибы, и свиную грудинку, и маслины. Пир после моего долгого птичьего рациона. Мы ели долго, и выпили бутылку вина, и сидели за кофе, и болтали с легкостью, которая свойственна дружбе, уходящей в детство. После долгой тренировки я научился скрывать от Джоанны мои совсем не братские чувства к ней. А скрывать их было необходимо, потому что я знал по прошлому опыту: если бы я заговорил о любви, она начала бы нервничать, прятать глаза и очень быстро нашла бы подходящий предлог, чтобы уйти. Если я хотел наслаждаться ее обществом, надо было принимать ее условия.

Казалось, она искренне рада тому, что я буду работать для Джеймса Эксминстера. Хотя скачки и не интересовали ее, она ясно понимала, что это значит для меня.

Я рассказал о телевизионной передаче.

— Завтра? — спросила она. — Хорошо, я буду свободна и погляжу на тебя. Ведь ты ничего не делаешь наполовину, да?

Я усмехнулся:

— Это только начало.

Я сам почти верил своим словам.

Всю дорогу назад мы прошли пешком и остановились в темном дворе возле дверей. Я взглянул на нее. Это было ошибкой. Поднятое кверху лицо, свет звезд, отражавшийся в затененных глазах, темные волосы, растрепавшиеся при нашей прогулке, гибкая линия шеи, высокая грудь вблизи моей руки… От всего этого меня охватило невыносимое волнение, которое я подавлял весь вечер.

— Спасибо, что пришла, — отрывисто бросил я. — Спокойной ночи, Джоанна.

Она удивилась:

— Разве ты не зайдешь выпить кофе… или что-нибудь еще?

Или что-нибудь еще? Да.

Я сказал:

— Больше ничего не могу ни есть, ни пить. Кроме того… там Брайан…

— Брайан в Манчестере на гастролях.

Это было просто констатацией факта, не приглашением.

— Ну все равно, думаю, мне лучше отправиться спать.

— Хорошо. — Она ни капельки не была встревожена. — Ужин был великолепен, Роб, благодарю тебя.

Она дружелюбно положила руку мне на плечо и улыбнулась, желая спокойной ночи, потом вставила ключ в дверь, открыла ее, махнула мне рукой, когда я обернулся, и хлопнула дверью. Клянусь, с силой, слишком громко. Слабое утешение.