Мой бешеный майор

Диана Фад (2024)

Суровый и циничный майор, нежная и мягкая Дуняша. Что может быть между ними общего? Оказывается, что очень много. Дуня случайно попала к майору, выдавая себя за другую, а Олег, наконец, понял, что до этого жил жизнью одинокого волка, не пуская в себя чувства и эмоции. Эти двое нашли друг друга и теперь лишь разница в возрасте, социальном статусе, мешают им сделать первый шаг. Но они уже не могут друг без друга.

Глава 2

— Открой, — говорю Макарычу, и тот отпирает железный засов.

Прохожу, присаживаюсь на корточки напротив девицы. Мелкая, худенькая, очки в толстой черной оправе пол-лица закрывают. Белый берет на бок съехал, пара кудряшек медно-рыжих выскочили. Нос красный, натерла рукавом куртки слезы вытирала. На маленьком носике россыпь мелких золотистых веснушек. Красивая, яркая, рыжая. Кожа белая как фарфор. На ней серебристая куртка, белый джемпер под горло и юбка в пол в серую клетку. На ногах ботинки со шнуровкой типа берцев, только белые. И ей все это странно идет, только вот не вяжется никак ее образ с тем, что на бумаге написано.

— Ей шестнадцать то, есть? — не оборачиваясь, спрашиваю Макарыча.

— Есть, — смеется тот, — Двадцать один стукнуло в сентябре.

— Дева значит, — ухмыляюсь, а та вздергивает воинственно подбородок, — Ну-ка, скажи мне, за что дяденьку избила и кто избил?

— Какого дяденьку? — тонкий голосок, словно перезвон колокольчиков.

Быстрым движением цепляю ее маленькую ручку. Та тянет на себя, но это для меня как трепыхание котенка. Осматриваю ногти, чистые, короткие, ухоженные. На костяшках нежная кожа, без каких-либо ссадин.

— Скажешь мне, кто дяденьку бил, отпущу, — сжимаю пальчики, замечая на большом три тонких золотых колечка, одно с камушком.

— Права не имеете держать, — шипит девица.

— Имею, 48 часов здесь посидишь до выяснения. Или сразу скажешь, зачем и с кем напали на Крыжина.

Девица замолкает, зелеными глазами на меня зыркает.

— Что там у нее? — встаю и тяну дело из рук Макарыча.

Бегло просматриваю, в кармане трезвонит телефон. Дема.

— Чего тебе? — листаю бумагу.

— Ты скоро? Ванька тут весь изнылся, по отцу соскучился, — начинает причитать Демьян.

— Ванька и без меня найдет чем заняться, — ворчу в ответ.

— Сказал к друзьям быстро мотанется, я не пускаю.

— Правильно, пусть дома сидит, знаю я его друзей.

— Коньяк стынет, — начинает с другой стороны Демьян, — А завтра на сутки… Время уходит.

— Слушай, Дема, я тут зашел к твоей красотке, ты ничего не напутал? — снова кидаю взгляд на девушку. Та сидит, внимательно слушает, — Что-то не выглядит она грозой карате. Нужно Крыжина пригласить, пусть опознает.

— Дык, уехал он, на Мальдивы. Вчера ночью и улетел, а девицу уже по наводке взяли.

— И что, держать ее здесь все праздники?

— Права не имеете, — снова вставляет свои пять копеек девица, рыжий одуванчик.

— Спроси ее, готовить она умеет?

— Зачем?

— Ну, спроси.

— Готовить умеешь? Как тебя там, — смотрю в дело, ага, Звездочкина Евдокия Петровна, — Дуняша, — расплываюсь в улыбке и ловлю еще один злобный взгляд.

— Умею, — неохотно признается Дуня.

— Вези ее сюда, тут два мужика уже голодных, а коньяк стынет, — тут же предлагает Дема.

— На хрена она нам там? — удивленно смотрю в глаза Дуне.

— Жрать хотим, Зубр. На курицу с Ванькой уже час смотрим.

— Здец, — признаюсь честно и отключаю телефон.

— Дема дело предлагает, в участке ее оставлять нельзя и отпускать нельзя, — задумчиво произносит Макарыч, — Здесь сейчас невменяемых навезут, завтра ночью кого только не будет.

— Не поеду я никуда! — начинает голосить девица, — Здесь останусь.

— Пошли, — тяну ее за руку из камеры, подталкиваю по коридору к другой клетке, где храпят два алкаша, — Здесь хочешь или здесь? — тяну дальше, указывая на последнюю.

Дуня мотает энергично головой, пятится назад, впечатываясь спиной в мою грудную клетку. Вдыхаю тонкий запах ванили от ее волос и внезапно ловлю кайф, словно меня детством накрыло, булочками и сахарной глазурью.

— Завтра тут друг на друге все будут сидеть. Замечу, что общество от этого лучше не станет. Выбирай или готовишь трем мужикам праздничный ужин или сидишь здесь, пока депутат твой с курорта не вернется.

— Не имеете права, — снова пищит рыженькая.

— Что хочу, то и делаю, — обхватываю ее за талию, разворачивая к себе.

Ого, да она даже до плеч мне ростом не достает, малявка какая. И вот отрубите мне руку, ну не каратистка и все тут. Что-то тут не так, носом чую.

— Выбрала?

— На четверых, кстати, — поднимает руку Макарыч, как в школе за партой, — Я тоже вкусно пожрать хочу.

— Я вам не кухарка, — взвивается Дуня, — И права…

— Не имеем, да, — подсказываю я, — Ну ладно тогда, Макарыч, Сунь ее сразу к алкашам этим, пусть привыкает.

Дергаю Дуню и не отказываю себе в удовольствии поддать под крепкую попку ускорения. Та машинально делает пару шагов вперед и останавливается. Испуганно смотрит на развалившихся на лавках пьяных мужиков и поворачивается к нам.

— Точно отпустите потом? — спрашивает, глядя снизу вверх на нас с Макарычем.

— Неа, — лыбится тот, — Пока Крыжин не приедет, не отпустим, но на выбор тебе жилье дадим, санаторий пять звезд у Зубра или гостевой дом, прошу пожаловать.

— С ним поеду, — наконец, выдыхает Дуня, — Только я готовлю не очень.

— А нам все подойдет, — подхватываю ее за талию, прижимая к себе боком и веду из отдела на улицу. Ну нравится мне, как она ойкает при этом, аж сладко внутри, волнующе.

— Ты это, Зубр, властью данной тебе, руки не распускай, — шипит в спину Макарыч, пока провожает меня и Дуню к моей машине.

— Властью, данной мне, отвали, — запихиваю рыженькую в салон своего внедорожника и захлопываю дверь. Поворачиваюсь к Макару.

— Завтра с утра доложишь мне, сколько у нас бригад и где будут стоять в новогоднюю ночь, списки на стол. Оперативку сам проведу, чтобы не расслаблялись.

— Че злой-то какой, — обижается Макарыч, — Поезжай домой, может, добрее станешь. Ваньке привет.

Киваю и сажусь за руль, вижу, как съежилась Дуня в своей куртке. Врубаю печку наполную и вместе с ней включается магнитола, взревев басами и гитарой. А музыка у меня что надо, сабвуфера по всему салону, пара под пассажирским сиденьем, а слушаю я полный жесткач. Да такой, что Дуня вздрагивает и широко открывает глаза, когда ее почти подбрасывает на сидении от ударников. Что же, девочка, вот она суровая действительность. Суровые мужики, слушают суровую музыку. Поехали.